Нурушев Руслан Уразбаевич : другие произведения.

Альбатрос над Фисоном

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле
  (Быт. XI, 9)
  
  
  
  ЧАСТЬ - I
  
  'ДВОЕ С ЗАКАТА'
  
  
  * * *
  
  - Это что, уже Лахош?
  - Да, Лахош. Сейчас причаливать будем.
  И помощник капитана заторопился дальше. Высокий франтоватый брюнет с усиками и эспаньолкой, в фетровом котелке и с тросточкой, крутанулся на каблуках и подмигнул соседке. А та, молодая дама в бежевой шляпке, внимательно и настороженно изучала из-под вуали приближавшийся городок.
  - Ну что, дорогая, - брюнет по-щегольски небрежно повертел тросточкой, глаза его, насмешливые и дерзкие, весело заблестели, - пойдемте собираться, госпожа Ар-р-пак?
  Обращение, и особенно имя, он произнес явно грассируя, покатав 'р-р' на языке с подчеркнутой аффектацией, - казалось, сам раскатистый звук доставлял ему некое удовольствие. И с легким поклоном, с шутливо-преувеличенной любезностью предложил руку, затянутую в белую лайковую перчатку. Дама тряхнула головой, серые глаза ее сердито сверкнули.
  - На вашем месте, господин Арпак, я бы вела себя посдержанней, - и, оглянувшись, понизила голос. - Хотя бы в интересах дела. Веселиться еще рано.
  Г-н Арпак осклабился и щелкнул каблуками.
  - Замечание принимается, моя дорогая, - и с усмешкой развел руками. - Хотя это только вопрос стиля: дела лучше делать легко и изящно, с улыбкой на устах. Иначе не стоит и браться. Как, впрочем, и вообще жить.
  Та фыркнула.
  - Эстетство когда-нибудь вас погубит. Идемте.
  ...Старенький однопалубный пароходик 'Эн-Меркар' Орукского речного пароходства, натужно дымя, стуча и откашливаясь, осторожно причаливал к Лахошской пристани - переоборудованной барже с деревянными надстройками, крашенными в желто-зеленое. То были цвета´ Лахошской Республики, - флаг ее развевался у мостков на набережную. Набережная - это, конечно, сказано громко: Лахош хоть и отстоял независимость в бесчисленных войнах с соседями, но, по сути, так и остался захолустным городишкой. Как, впрочем, и большинство соседних городков-республик и карликовых княжеств, что во множестве возникли в Приречье, пойме и дельте Фисона, на обломках Восточной Конфедерации после Катастрофы.
  Ярко светило августовское солнце, бликуя и искрясь на речной ряби. Безоблачно и безмятежно голубело небо в вышине, лишь крылья чаек резали его просторы. Сухой ветерок доносил запахи степей, окружавших Лахош, - полыни, выгорающих трав, кизяка. С полузатонувшего парома, рядом с пристанью, с дикими визгами и хохотом сигали в воду загорелые дочерна пацанята. И поднимали тучи брызг, непрерывно шумя, галдя, перекликаясь. А поодаль трое босых мужиков, закатав штаны и поскидав рубахи, толкали к реке лодку. На другом берегу, на дебаркадере, грузилась керосином посудина, гремели бочки; у горизонта, где начинались Хайварские холмы, темнели нефтяные вышки. Был обычный воскресный день.
  Когда, вздрогнув, 'Эн-Меркар' пришвартовался, на причал со стуком перекинули деревянные сходни. Чета Арпак с саквояжами сошла в числе последних. Торопиться особо было некуда - судно прибыло из Орука, пусть ныне и дружественного Лахошу, и предстоял обычный в таких случаях въездной контроль.
  Поперек крытого прохода к мосткам уже натянули цепь - до окончания осмотра. Вдоль нее, по разные стороны, лениво, со скучающим видом расхаживали два ефрейтора Национальной Гвардии в желто-зеленом камуфляже и небрежно сдвинутых беретах, с карабинами за плечами. Перед ними, чуть расставив ноги и заложив руку за спину, надвинув фуражку пониже, стоял молодой лейтенант. На холеном лице его, казалось, застыла безразлично-вежливая маска, и, как кукла-автомат, он лишь равнодушно цедил: 'Граждане Лахоша - направо, к таможенному. Иностранные подданные, а равно лица без подданства - в левый коридор, на миграционно-таможенный контроль. Приготовить документы и багаж к осмотру...' Г-н и г-жа Арпак повернули налево. За натянутой цепью топтались встречающие - некоторые с цветами. Топтались нетерпеливо, высматривая прибывших, недовольно косясь на гвардейцев.
  - Итак, Ильшу Арпак, тридцать семь лет, гражданин Амарнской Демократической Республики. Миса Арпак, двадцать девять лет, гражданства того же, супруга, как понимаю. Паспорта серии...
  Они находились в небольшом, скудно обставленном кабинете. За конторским столом, заваленном бумагами, восседал маленький кругленький человечек в таких же кругленьких очочках, в канареечном мундире с голубыми петлицами. Назвался он инспектором Миграционного Департамента Абоном, и очочки его строго поблескивали на свету, когда он изучал документы. У распахнутого настежь окна в потертом облезлом кресле развалился с газетой в руках субъект в штатском. Это был коренастый, плотно сбитый крепыш лет тридцати с бритым затылком. Он не представился, и хоть демонстративно громко и шуршал листами, но тем не менее, как заметила г-жа Арпак, внимательно прислушивался, бросая украдкой быстрые взгляды.
  На рассохшемся, давно не крашенном подоконнике стоял графин с водой, валялись брошюры законов. На стене, над головой инспектора, висел портрет Маршала Бнишу, красавца-бородача в гвардейском мундире, бессменного со времен Революции Хранителя Республики. В углу темнел сейф с полуотворенной дверцей, за которой виднелись ящики картотек, папки дел, початая бутылка водки и два граненых стакана. Из окна доносились визги ребятни, противными голосами перекликались чайки, вдали надрывно лаяла собака. Присесть на пустующие у стены стулья, даже даме, им так и не предложили.
  - Так, господин Арпак, - инспектор Абон придвинул к себе бланк, взял ручку, - место рождения?
  Г-н Арпак удивленно поднял бровь.
  - А что, этого нет в бумагах?
  - А что, у вас в Амарне все на вопрос отвечают вопросом? - инспектор поднял взгляд, стеклышки очков грозно блеснули. - Отвечайте на поставленный вопрос! Что у вас в документах, я вижу и без вас, меня интересует ваш ответ. И вообще, вопросы здесь задаем мы, зарубите это себе на носу!
  Г-н Арпак возмущенно покрутил головой, но сдержался.
  - Хорошо! - и с отвращением сдернул перчатки. - Пишите: родился в поселке Раппур Амарнской Республики в шестьдесят девятом, четырнадцатого...
  - Достаточно! - быстро и не совсем вежливо прервал чиновник. - Про дату рождения вас никто не спрашивал, отвечайте только на поставленные вопросы. Род занятий?
  - Преподаватель, доктор философии, занимаюсь проблемами...
  - Достаточно! Это ваши проблемы. Цель приезда?
  - Приглашен истфаком Лахошского Университета, буду читать курс по современной космологии. Приглашения и рекомендации у вас.
  - Срок пребывания?
  - До конца учебного года.
  - Где жить? Багаж? Что ввозите?
  - Университет предоставляет квартиру, адрес - в приглашении. Багаж прибудет позже, на следующей неделе. С собой вот только самое необходимое, - и он кивнул на саквояжи, - ничего запрещенного.
  - Это не вам судить! - оборвал его инспектор, и последовал еще с десяток вопросов, заданных всё тем же быстрым, резким тоном. Вопросов причем самых разнообразных: от причины смерти прабабушки по отцу до любимого блюда классного руководителя в гимназии. Г-ну Арпаку иной раз не оставалось ничего другого, как только недоуменно пожимать плечами.
  Закончился допрос, а это скорее напоминало именно допрос, вопросами уже политическими:
  - Отношение к эрдекам?
  - Простите?
  - К радикал-демократам. И вообще, ваши убеждения?
  - А-а, отношение - отрицательное, по убеждениям - консерватор.
  - Поясните!
  - Любой существующий режим - благо, любое изменение - зло.
  Субъект в штатском оторвался от газеты и с любопытством посмотрел на г-на Арпака, инспектор Абон хмыкнул.
  - Что ж, последний вопрос: посещали когда-нибудь Насар? Имеете там родственников, друзей, знакомых?
  - Нет, - быстро мотнул головой г-н Арпак, - не посещал, не имею.
  - Тогда саквояж к осмотру!
  После осмотра, разумеется ничего не выявившего, наступил черед г-жи Арпак. И опрос был не менее жестким, порой словно провоцируя ответную резкость. Но дама, к удивлению инспектора, держалась достойно: на грубость не реагировала, отвечала спокойно, четко, ясно, хрипловатый голос ее звучал ровно, сдержанно; откинув вуаль, взгляда не отводила. Лишь в глазах ее, серых, холодных, что называется с льдинкой, мелькало легкое презрение, внешне, конечно, не проявляясь. Так что опрос ее прошел без заминок.
  - Так, теперь вот ознакомьтесь оба. Это выжимка из Указа Хранителя 'Об иностранных подданных', - инспектор протянул памятки, - с правами вашими, обязанностями. Там всё понятно изложено, даже для докторов философии. Разумеется, господин Арпак, никого лично из присутствующих я не имел в виду, успокойтесь, читайте дальше. И про комендантский час предупреждаю сразу: с двух до четырех утра запрещено выходить из дома без специального на то разрешения.
  - Комендантский? - г-н Арпак оторвался от памятки. - Первый раз слышу! Это что ж, чрезвычайное положение, что ли? И давно?
  - Нет, что вы, у нас всё спокойно. А что не слышали, не удивительно, у нас его тоже многие не замечают. Рань ведь собачья, кому шляться охота в такое время? А ввели его еще с осени прошлой, по просьбе народа конечно, в связи с... - чиновник запнулся, - с некоторым, так сказать, осложнением международной обстановки в Приречье.
  Г-н Арпак ухмыльнулся.
  - Это у вас так переворот сентябрьский в Насаре обозвали? Осложнение!
  Субъект у окна вновь с любопытством повернул голову, г-жа Арпак бросила на мужа быстрый сердитый взгляд, но инспектор был настроен уже миролюбиво и лишь развел руками:
  - Не знаю, господин Хранитель мне не отчитывается, это официальная формулировка. Да и, в конце концов, скажите: что вы делаете с двух до четырех утра?
  - Я? - г-н Арпак пожал плечами. - В общем-то, как и все, наверно, нормальные люди, сплю сном праведника.
  - Вот и спите дальше! - инспектор даже развеселился. - Больше спишь, меньше грешишь! Так ведь, госпожа Арпак? Прочитали? Распишитесь вот здесь, что с законами Лахошской Республики ознакомлены. И вы, господин Арпак. И помните: знание закона также не освобождает от ответственности!
  Убрав журнал, инспектор быстро шлепнул штампы в паспорта и с некоторой торжественностью вручил их супругам Арпак. Лицо его излучало теперь лишь неподдельную радость, словно мечтал об этом с момента, как они переступили порог кабинета.
  - Ну что ж, дамы и господа, смею поздравить с окончательным прибытием в Лахош! - он весело потер руки. - Добро пожаловать на нашу гостеприимную землю! Как выразился в своей последней речи наш дорогой Маршал, гостям-друзьям мы рады, а недругам - всегда дадим отпор! Адрес посольства Амарнского знаете? Хорошо, не забудьте, кроме того, у квартального своего отметиться, адрес у любого дворника можете спросить. Не смею больше задерживать, всего хорошего! Паспорта с визой покажете на посту, вас пропустят.
  Когда они, подхватив саквояжи, двинулись к выходу, г-на Арпака уже в дверях окликнул субъект в штатском, с некой поддевкой в голосе поинтересовавшись:
  - А как драгоценное здоровье Демократора Амарны?
  Г-н Арпак быстро обернулся и пристально взглянул тому в глаза, а затем небрежно приподнял котелок и ответил в тон - насмешливо и немного резко:
  - Спасибо, не хуже, чем у Хранителя Республики. Всего доброго, господа!
  Когда они вышли, г-жа Арпак торопливо опустила вуаль и, не поворачивая головы, почти не разжимая губ, тихим злым голосом зашептала-зашипела:
  - Господин Арпак, объясните, пожалуйста, зачем вы постоянно с ними цапаетесь? Зачем эти шпильки, стычки? Вы с кем сюда приехали бороться?! С этим инспекторишкой? С тем типом из охранки у окна? Зачем нарываетесь? Хотите провалить дело? Да, вас назначили старшим, но не забывайте, я тоже участвую. И у меня совершенно нет желания примерить местную пеньку на свою шею! Как товарищ по партии, я имею право высказать вам всё!
  Г-н Арпак выглядел смущенным, он примирительно взял за руку.
  - Всё, Миса, замечание принимается, был неправ, - и вздохнул. - Просто достает иногда чиновное хамство и самодурство. Но я не оправдываюсь, ты, конечно, права: дело прежде всего. Кстати, не пора ли нам перейти на 'ты'? Всё-таки нам еще долго работать вместе. Да и не забывай, официально мы ведь супруги уже лет десять. Хорошо? И обращайся ко мне, пожалуйста, без 'господина', лучше по имени.
  У мостков их встречал полненький, весьма жизнерадостный и подвижный господин средних лет в широкополой панаме и с букетом гвоздик.
  - С прибытием, господин Арпак! - его лоснившееся от пота лицо расплылось в широкой улыбке, он с силой потряс небрежно протянутую руку. - Рад видеть вас в добром здравии! А это вашей очаровательной спутнице!
  Церемонно шаркнув ножкой, он вручил букет г-же Арпак.
  - Познакомься, Миса, это господин Эмердис, - г-н Арпак представил встречавшего, - глава местной Ассоциации 'Просвещение', это они нам приглашение организовали. И просто мой хороший знакомый, еще студенческих лет, прошу любить и жаловать. А это, господин Эмердис, госпожа Арпак. Можно просто Миса, моя супруга, - он чуть запнулся и, оглянувшись, тихо добавил, - по крайней мере для всех в Лахоше.
  - Разумеется, разумеется! - Эмердис всплеснул руками и, сделав понимающее лицо, заговорщически подмигнул Мисе. Та слегка поморщилась от такой фамильярности, но Эмердис словно ничего не заметил. - Очень приятно, госпожа Арпак, или Миса если позволите. Разрешите ваш саквояж? Меня тоже можете звать только по имени - Патиф. Мы здесь все запросто, без церемоний, по-товарищески так сказать. Ну, пойдемте, покажу вам квартиру вашу, деканат это поручил мне. Это здесь недалеко совсем, на Сапожной, минут десять. У нас в Лахоше, в общем-то, всё рядом, городок, сами видите, небольшой.
  Лахош и впрямь не поражал воображения. В обе стороны от пристани, вдоль холмистого, местами обрывистого берега тянулись ряды сельских домов, большинство - деревянные. Покатые крыши с серым шифером, окна с крашеными ставнями, перед ними - маленькие палисадники, у калиток - скамейки. За заборами, во дворах-садах, склонялись под тяжестью плодов яблони, груши, айва. Вдоль самой набережной, у кромки воды, сохли десятки лодок, а по бокам не мощеной, но хорошо укатанной дороги высились две шеренги долговязых тополей - видимо, с претензией именоваться аллеей. Улочки, что вели в центр Лахоша, такие же немощеные и пыльные, были засажены вязами, кленами, акациями. Зелени в городке хватало, хоть и не отличавшейся особой ухоженностью.
  Наступал вечер, теплый летний вечер. Солнце незаметно склонялось к холмам, что ограждали Лахош с запада и юга. С Фисона повеяло прохладой и тиной. Было слышно, как старательно пыхтит вверх по течению 'Эн-Меркар', возвращаясь в Орук. А двое прибывших шли по неширокой кривой улочке. Г-н Арпак, небрежно помахивая тросточкой, негромко беседовал с семенившим рядом Эмердисом и время от времени бросал по сторонам скучающе-рассеянные взгляды. Миса же внимательно, с некоторой даже настороженностью оглядывала из-под вуали всё вокруг, изучая, запоминая дорогу, расположенье и названия улиц. На углу, у забора, щипала траву пятнисто-рыжая телка с бубенцом. Под ближайшим вязом в куче песка возилась малышня. Из дворов, кряхтя и ворча, потянулись бабушки-старушки - на скамеечках посидеть, воздухом вечерним подышать, косточки родным перемыть. Встречались немногочисленные прохожие.
  Как и во всяком небольшом городке, появление новых лиц, конечно, не могло остаться не замеченным. На чету Арпак взирали кто с явным любопытством, кто с напускным равнодушием, а кто-то косился - угрюмо, с непонятной враждебностью.
  Ближе к центру улочки стали прямее, шире, оживленней. Появились мощеные мостовые с гуляющей праздной публикой, двух- и трехэтажные каменные дома с магазинами и лавками на первых этажах под незатейливыми желто-зелеными вывесками.
  Автомобили встречались редко: уцелевшие после Катастрофы давно проржавели и пришли в негодность, а новые умели делать только в Насаре (да и то не в промышленных, а в штучных масштабах). И стоили они немалые суммы. Поэтому 'катались на авто', в основном, или чиновники-сановники, или заводчики-миллионщики. Впрочем, после сентябрьского переворота в Насаре, когда захватившие власть радикал-демократы заговорили о 'демократизации Приречья' и признали Лахош 'деспотией', а Маршал в отместку лишил насарских промышленников концессий на добычу хайварской нефти и национализировал их вышки, о новых автомобилях можно было забыть. Как и о насарских бензине, керосине, солярке (силами заводчика Эбиза, соорудившего в Хайваре перегонные кубы, простейшую нефтепереработку, конечно, худо-бедно наладили, но топлива все равно не хватало - большая часть уходила на блок-станции и освещение).
  За старым разросшимся парком высились колокольня и золотистый купол Лахошского кафедрального собора, но до него гости не дошли.
  - Вот мы и пришли, - Эмердис толкнул зеленую калитку. - Проходите, можете пока двор осмотреть. В саду беседка есть, для вечерних чаепитий. Сейчас дом сам открою.
  Это был старый купеческий особняк - крепкий, добротной постройки, на кирпичном цоколе, крашенном желтой краской, с резными наличниками, крытым деревянным крыльцом и тяжелой дубовой дверью, обитой жестью. Утоптанная дорожка вела вглубь двора, где под широко раскинувшейся яблоней виднелась летняя беседка. А вокруг - помидорные и цветочные грядки, впрочем сильно запущенные. У дощатого забора густо разрослась малина.
  - Дом, конечно, не новый, - Эмердис поставил саквояж на крыльцо и завозился с ключами, - еще прежних, княжеских времен. Здесь раньше купец Иаби жил, потом конфисковали во время Революции. И приют был, и интернат, потом вот Университету отдали. Собираются пансионат для преподавателей молодых сделать, кто без жилья своего. А то многие в общежитии студенческом ютятся, со студентами вместе, комнат не хватает, общежитие-то маленькое. Но пока как гостиницу используют. Адрес на всякий случай запомните: улица Сапожная, семнадцать. Это если вдруг заблудитесь где-нибудь на первых порах. Но у нас заблудиться мудрено. Прошу!
  Отперев замок, он не без труда, но торжественно и церемонно распахнул дверь, пропуская гостей.
  - Чувствуйте себя как дома! Надеюсь, вам понравится, - и засуетился. - Вот это у нас передняя, там - гостиная и кабинет, столовая и спальни - дальше.
  Квартира Мисе понравилась. Комнаты небольшие, но уютные, чистые, аккуратно прибранные. Обои спокойных - салатных, бежевых - тонов, на окнах - ситцевые, пестрых расцветок занавески. Мебель старенькая, но вполне приличная, крашеные деревянные полы, коврики под ногами, горшки с зеленью, пара дешевых репродукций на стенах - всё было просто, безыскусно, без претензий на роскошь или изящество и потому не вызывало раздражения или отторжения.
  Показав квартиру, попутно делясь местными новостями и сплетнями, причем многословно и с деталями, выразительно и живо жестикулируя, Эмердис засобирался.
  - Располагайтесь поудобней, отдыхайте, не буду мешать. А вот к девяти вечера ждем на ужин к декану, профессору Ируму. Разумеется, зайду за вами сам, познакомитесь с членами Ассоциации, - и, многозначительно взглянув на гостей, заговорщически подмигнул. - Общество наше увидите. Форма одежда - свободная, мы здесь все запросто, по-демократически, без церемоний. Кухню нашу отведаете. Да, по поводу кухни, уборки, - спохватился Эмердис. - Можно задешево договориться с соседкой любой, чтоб убиралась, готовила.
  - Нет! - несколько торопливо и резко прервала Миса. - Никого нанимать не нужно. Я - не барышня-белоручка, сама справлюсь.
  Эмердис слегка удивленно посмотрел на нее.
  - Ну, как хотите, - он недоуменно развел руками. - Я, конечно, понимаю, конспирация и всё такое...
  Миса вспыхнула.
  - Господин Эмердис! Вам не кажется, что вы слишком много говорите? И произносите массу совершенно ненужных, излишних слов!
  Эмердис смешался и сконфуженно сдернул с головы панаму.
  - Виноват, госпожа Арпак, виноват, больше не повторится! Больше ни одного лишнего слова! - прижав панаму к груди, он попятился. - Виноват, но теперь я - могила! - и уже в дверях, вновь нахлобучив панаму, как ни в чем не бывало поинтересовался. - Ну так что, я зайду к девяти?
  - Ты уверен, что на него можно положиться? - спросила Миса, когда за Эмердисом закрылась дверь.
  Г-н Арпак пожал плечами.
  - Он, конечно, болтлив немного, но человек верный, проверяли. А поболтать всегда любил, это я знаю, я же рассказывал, что курс один вместе отучились - по программе обмена. Сочувствует он нам давно, в этом могу заверить лично, в кругах наших еще с тех лет вращаться начал, так что стаж у него большой. Да и здесь потом, по отзывам наших, показал себя очень неплохо. Сам, без поддержки, Ассоциацию эту создал, и многих под ее крышей собрал, декана вон даже истфака завлек. Сегодня, кстати, посмотрим, что это за кадр. Так что, по-моему, зря беспокоишься. Он не без недостатков, конечно, но политически ориентирован верно и пользу принести может. К тому же не забывай, мы и так не собираемся вводить его в курс дела, об этом и речи быть не может. Для него мы здесь только пропагандисты, послы-советники, как лучше эрдекское движение организовать. Он ведь свою Ассоциацию ячейкой нашей РДП считает, и пусть считает - на здоровье! - разубеждать не надо. Всё, что хотели получить от него, получили: приглашение пробил, въехали как законопослушные, крыша над головой, вот она, нате, на сочувствующих через него выйти можно, связи его задействуем. Так что человек он небесполезный. Я не строю иллюзий, для главной цели он, конечно, непригоден, не тот материал, но отталкивать его, по-моему, рано.
  Миса упрямо поджала губы.
  - Всё равно мне он не нравится, - и тряхнула головой. - И я против привлечения через него, из этой его Ассоциации. Подумай сам, городок здесь небольшой, живет давно, наверняка охранка местная уже в курсе, что это за Ассоциация такая. Надо, наоборот, подальше от него, и людей подбирать самим. К тому же уверена, что людей нужных в Ассоциации его не найдем. Судя по главе, наверняка, это клуб любителей поболтать об идеалах демократии, сборище фанфаронов, - легкая презрительная улыбка скользнула по ее губам. - Я не люблю таких людей, Арпак, пусть они и верны радикал-демократии: кто не работал в подполье, за кем никогда не охотились, тем многого не понять. Они думают иначе, и могут просто проболтаться, между делом, не со зла, я сталкивалась с такими. Для дела они непригодны.
  - Хорошо, я не возражаю, - г-н Арпак небрежно швырнул котелок на стол и плюхнулся в кресло, закинув ногу на ногу. - Наверно, ты права. На ужин, так и быть, сходим, визит вежливости отдадим, всё-таки декан приглашает, начальник мой, нам работать с ним, пригодится. Да и вообще мы же вроде законопослушные граждане Амарны, люди светские, отказываться нам не резон. Ну а завтра начнем сами, Эмердиса к черту, в Университет только схожу, расписание узнаю, обязанностями своими манкировать тоже не след, - он зевнул, обнажив крепкие белые зубы, а потом неожиданно, словно вспомнив что-то, рассмеялся. - Надо же, смерть прабабки их заинтересовала! Дурдом! Я бабку-то в живых не застал. А ты, кстати, Мис, со своими хоть видишься?
  
  
  * * *
  
  - Всё, Элай, заканчивай, - из распахнутого окна во двор высунулся Метих, уже в чистой рубахе, умытый, с мокрыми волосами. - На сегодня хватит, ступай домой, завтра доделаем. Глину только и формы в чулан занеси и иди.
  - Ладно, - Элай отложил мастерок, которым ровнял 'пласт', заготовку из глины, и вытер руки о тряпку. - Завтра так завтра, - и, помявшись, запинаясь и слегка покраснев, поднял взгляд на хозяина. - А аванс завтра нельзя будет получить? А то у меня за хату за июль еще не всё уплачено, хозяйка ругается, выселить грозится.
  Из-за тщедушной спины Метиха, из глубины комнаты, выплыла бесформенно тучная фигура Нданы, его жены. Выплыла величаво-встревожено, словно услышав, что разговор зашел о деньгах. Метих испуганно замахал руками.
  - Завтра, завтра поговорим! Ступай!
  И торопливо захлопнул окно, - разговор был окончен. Элай вздохнул. Коли эта 'Масса', как называл он Ндану про себя, услыхала, значит, аванса не будет, - о скупости и прижимистости Нданы, державшей мужа в ежовых рукавицах и заправлявшей его денежными делами, по околотку ходили легенды. Элай занес ведра с глиной и формы для лепки в примыкавший к дому чулан, пропахший старым тряпьем и мышами, где Метих хранил сырье, готовый товар и разный хлам. Накрыв глину мешковиной, Элай прибрался в мастерской, как громко называл Метих крытый деревянный навес посреди двора с дощатыми столами, парой ножных гончарных кругов, обшарпанными корытами для замеса и печкой для обжига в углу. Безрадостные мысли не оставляли его и перед уходом. Где бы денег достать? Элай вышел на улицу и, еще раз оглянувшись на дом хозяина, негромко чертыхнулся. И вообще, на что, спрашивается, жить? А хозяйке что сказать? Он вновь вздохнул и понуро поплелся к себе.
  ...Вот уже месяца два Элай Абон, двадцатидвухлетний молодой человек из, в общем-то, вполне приличной, благополучной семьи, работал подмастерьем у гончара Метиха (тот, правда, любил именовать себя 'ваятелем керамики'). В недавнем прошлом студент истфака Лахошского Университета (как и все в Приречье, Лахош после обретения независимости тоже 'завел' и Университет, и Академию, и прочие 'символы суверенности'), теперь он осваивал новое ремесло - после разрыва с отцом и ухода из дома приходилось рассчитывать только на себя.
  А начались его мытарства еще зимой, с той глупой истории. На студенческой вечеринке по случаю начала семестра разгорелся политический спор, - студентов ведь хлебом не корми, дай только поспорить. И Элай, изрядно захмелевший к тому времени, неосторожно ввязался в него. И не просто ввязался, но и позволил пару резких высказываний о Хранителе Республики и Лахоше в целом, хотя политикой вроде бы особо не интересовался и дискуссий таких не любил (будучи по характеру человеком замкнутым, малообщительным, что называется асоциальным, он чаще был занят своими, только ему известными мечтами и мыслями). Скорее, то было влияние спиртного - оно всегда действовало на Элая непредсказуемым образом: то вдруг начинало тянуть к общению, причем шумному, со спорами, гамом, безудержным весельем, порой даже песнями, то, напротив, впадал в самую черную меланхолию и мизантропию. А через два дня его и еще нескольких участников вечеринки попросили в деканат, к профессору Ируму, лишь месяц как назначенному деканом. Вызывали по одному, Элая - первого.
  - Ну-с, присаживайтесь, молодой человек, - профессор Ирум, высокий седовласый старик с благообразными чертами лица, кивнул на кожаное кресло напротив. Кивнул величаво, что называется с чувством собственного достоинства, сложив белые холеные руки на чуть выпиравшем брюшке. - Присаживайтесь, в ногах правды нет, а разговор у нас предстоит серьезный.
  Элай внутренне поежился и осторожно присел на краешек кресла. О чем пойдет речь, он не догадывался, но что ничего хорошего ждать не стоит, знал твердо: хоть и слыл, по слухам, профессор Ирум человеком либеральным и мягким, но должность декана, отвечающего за всё на факультете, обязывала ко многому. В просторном кабинете с заставленными вдоль стен шкафами книг они были одни. Лишь сурово - или Элаю казалось? - поджав губы, взирал на них Маршал в почетно-докторской мантии (портрет его в тяжелой золоченой раме висел над головой декана). Да беспечно скакал в клетке у окна желто-зеленый попугайчик бофирской породы, звавшийся в Лахоше 'гвардейцем' - из-за расцветки.
  - Ну-с, господин Абон, - декан неторопливо взял со стола бумагу и укоризненно покачал головой, - 'сигнал' на вас поступил, нехороший 'сигнал'. Откуда, говорить не буду. Сами понимаете, откуда у нас 'сигналы' приходят.
  Он нацепил на нос очки в тонкой изящной оправе и отвел бумагу на вытянутую руку, как страдающий дальнозоркостью, а затем зачитал густым приятным баритоном:
  - Третьего дня, в доме студента Отама, Элай Абон, студент четвертого курса исторического факультета Университета, дословно заявил: 'Никакой республики, демократии у нас давно уже нет, наши так называемые выборы - смешны, а Маршал Бнишу - не Хранитель Республики, а ее хоронитель и узурпатор. Да, когда-то в далекой молодости лейтенант-артиллерист Бнишу организовал партизан, Сопротивление и спас Революцию, Республику, разгромил интервентов под Вулоном, этого отрицать не буду, но Маршал Бнишу давно переродился в тирана-самодержца, ничем не лучше прежних князей'.
  Закончив, декан также неторопливо отложил бумагу и очки и посмотрел на Элая.
  - Ну-с, молодой человек, что можете сказать по этому поводу?
  Голос декана был совершенно спокоен, ровен, но глаза его наблюдали внимательно. Элай опустил голову, лицо залила краска. Кто?! Неужели кто-то с вечеринки, из приятелей-сокурсников, мог донести в охранку?! Эта подлость не укладывалась в голове. Он, конечно, слышал, конечно, знал, что такое есть, такое бывает, но никогда не верил, что это может произойти в их кругу, среди студентов, - те ведь всегда отличались оппозиционностью, фрондерством, - не верил, что среди них мог затесаться 'неизвестный доброжелатель'.
  - Что же вы молчите, господин Абон?
  Элай поднял наконец-то глаза и криво усмехнулся.
  - А что, у нас и впрямь демократия? И на выборах мы кого-то выбираем?
  Страха не было - как ни странно, несмотря на кажущуюся робость, меланхоличность, даже застенчивость, критические ситуации действовали на Элая возбуждающе. В такие моменты вдруг просыпалось упрямство, твердость, непреклонность, желание сопротивляться и стоять на своем до конца, хотя в обычной будничной жизни мало что могло заставить подозревать в нем эти черты. Так уж на него действовало столкновение с явной и очевидной несправедливостью, ложью, подлостью, когда поднявшееся негодование ломало привычные рамки существования с их привычными рамками поведения.
  - А, так всё-таки говорилось? - декан пристально глядел на Элая. - Я правильно вас понял, господин Абон?
  Элай взгляд его выдержал.
  - Да, господин профессор, говорилось.
  Но чуть покраснел. Ведь то, что это было сказано под пьяную руку, значения не имело - он подписался бы под теми словами и сегодня. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, - истина старая как мир.
  'Гвардеец' на жердочке резко защелкал клювом. Профессор Ирум нахмурился и побарабанил по столу.
  - М-да, неприятная ситуация, - и пожевал губами. - Я, конечно, уважаю вашу честность, прямоту и признаю, разумеется как частное лицо, что э-э... отдельные стороны нашей политической жизни дают основания для подобных высказываний, но как декан, как должностное лицо государственного учреждения я буду обязан прореагировать по закону, а не по велению совести. Я - на службе, и разбираю служебный, а не личный вопрос.
  Элай развел руками - воля ваша, профессор! Профессор откинулся на спинку и вновь побарабанил.
  - Если честно, мне очень не хотелось бы доводить дело до исключения из Университета, а вопрос сейчас стоит именно так. Всё-таки вы у нас далеко не худший студент, успеваемость хорошая, преподаватели хвалят. Отца вашего я немного знаю, достойный человек, для него это будет тяжелый удар, и о карьере можно будет забыть. С чисто материальной стороны - тоже обидно, всё-таки семья ваша, как знаю, не из богатых. Столько потратиться на учебу, и всё зря? - он помолчал, пощипал подбородок и вздохнул. - Может, нам подумать, как всё это преподнести иначе? Например, напишете объяснительную, что так, мол, и так, спор был шумный, говорили все громко и все разом, друг друга не слушая, а что всё было именно так, я не сомневаюсь, у нас по-другому спорить не умеют, и вас в шуме-гаме просто не так поняли. Что ничего такого вы не говорили, или говорили, но про времена княжеские, дореволюционные, а потом такие же объяснительные соберем и от других. И тогда я с чистой совестью смогу отписать в Охранный Департамент, что их 'сигнал' не подтвердился или имело место обычное недоразумение. Слова будут против слов и с той, и с этой стороны, никто в такой ситуации ничего не докажет, и вряд ли охранка даст дальнейший ход делу. На заметку, конечно, возьмут, но, уверен, мы и так у них все 'на заметках'. Так как, господин Абон, устраивает вас такой план? Не для выгоды ведь своей стараюсь, только из чувства солидарности студенческой. А мы все здесь - студенты, кто нынешний, кто бывший, и должны поддерживать друг друга против всяких господ, что не в свои дела лезут, а?
  Элай замялся: как объяснить человеку, что не желает, не хочет врать, изворачиваться, зависеть от чьей-то милости? Разве это не было бы трусостью и малодушием - отказываться от собственных слов, а слова переданы более или менее точно. Да и, вообще, с какой стати он должен перед кем-то отчитываться за свой частный спор? Разве в Конституции не записана свобода слова, мнения? Он закусил губу и неловко поерзал на краешке кресла.
  - Спасибо, господин профессор, за ваше предложение, поддержку... - и опустил глаза, слова давались с трудом, - но мне... но я ничего писать не буду. Я такое говорил, и от слов своих отказываться не собираюсь. Да и просто... - он запнулся и мотнул головой, - противно изворачиваться, юлить перед ними. Не хочу. Просто не хочу, и всё.
  Профессор Ирум удивленно поднял бровь, - он, вообще-то, ожидал другого: горячей благодарности за спасение и прочих изъявлений.
  - Послушайте, господин Абон, отдаю должное вашим чувствам и, отчасти, даже разделяю их как человек мыслящий и не лишенный чувства собственного достоинства. Меня тоже многое задевает в нашей жизни, мне тоже многое не нравится, но ведь на карту, по сути, поставлена ваша дальнейшая судьба, карьера! С 'волчьим билетом' вы не сможете никуда устроиться, 'никуда' я подразумеваю приличное оплачиваемое место, подобающее образованному человеку. Подумайте!
  Но Элаю, что называется, вожжа под хвост уже попала. Сколь долго и обстоятельно не убеждал декан согласиться на предложенный вариант, теряя терпение, но Элай только упрямо мотал головой - нет, господин профессор, нет. Под конец раздосадованный, выведенный из себя профессор сердито хлопнул по столу.
  - Довольно! - и встряхнул руками. - Я умываю руки! Как говорили в старину, ваши беды - на вашей совести! Кого дьявол хочет погубить, того он лишает разума. Мне не остается ничего другого, как поступить с вами по закону, вы не дали мне шанса помочь вам. Идите! О решении вам сообщат.
  И о решении спустя три часа сообщили: 'исключить из Лахошского Университета за антигосударственные высказывания без права восстановления'. Причем исключили только его, хотя к декану вызывали нескольких, а вечером дома, в отцовском кабинете, состоялся бурный разговор с Абоном-старшим.
  - Ты... ты... как ты мог?! Как ты посмел?! - задыхаясь от гнева, трясясь и топая ногами, кричал маленький круглый человечек, его отец, и круглые очочки яростно поблескивали на свету. - Ты подумал о нас?! О матери, о брате, которым все будут тыкать: а-а, это мать, брат того самого! Об отце родном, которому теперь, видно, до самой пенсии сидеть младшим инспектором? О каком повышении можно будет думать, если сын - родной сын! - политически неблагонадежен?! Ты нас подставил, нас, понимаешь?! И это после всех наших жертв, чтобы ты мог учиться! Я пашу как вол на работе, мать гроши выгадывает, и всё вам, всё для вас, а он, нате вам, получите 'подарочек'!
  Он бушевал долго, брызгая слюной, потрясая кулаками и проклиная тот день, когда породил на свет столь неблагодарное существо. Робко молчавшая в дверях мать поспешно ретировалась на кухню, чтоб не попасть под горячую руку супруга, - перечить ему в доме никто, кроме Элая, не решался. В сущности, он был неплохим мужем и отцом и искренне заботился о благе семьи (конечно, в соответствии со своими представлениями), но несдержанность, тайная неудовлетворенность карьерой, положением в обществе и прирожденная склонность к самодурству превращали его порой в мелкого домашнего тирана, не переносящего неповиновения, возражений, критики, требующего безусловного подчинения.
  Обычно Элай, как человек, в общем-то, мягкий и уступчивый, старался не прекословить отцу. Но сегодняшние события - разговор с деканом, исключение из Университета, внезапно рухнувшие жизненные планы и полная неопределенность будущего - выбили из колеи, вывели из равновесия, заставив обостренно реагировать на всё. Тем более на попреки в неблагодарности, тем сильнее резанувшие, что он и сам чувствовал вину перед семьей. И поэтому, когда отец в грубой, категоричной, ультимативной форме потребовал, чтобы Элай завтра же подал прошение шеф-комиссару Департамента Образования о его чистосердечном раскаянии и восстановлении, Элай, уже взвинченный и озлобленный до предела, взорвался:
  - Хватит! - он грохнул кулаком по столу и, бледный, с перекошенным лицом, заорал в ответ. - Не ори на меня! Я уже не мальчик пятнадцатилетний! Это ты на мигрантов своих ори на работе, а на меня не смей! И никуда я просить не пойду! Исключили, и хрен с ними! Плевать я на них всех хотел, ясно?
  Во внезапно наступившей тишине было слышно, как на кухне в ужасе что-то выронила из рук мать, как испуганно замерли шаги брата за стеной, в спальне, готовившегося к школьному митингу в честь тридцать шестой годовщины Революции. Абон-старший вначале изумленно воззрился на сына, не веря ушам, а затем, задохнувшись и побагровев, взвизгнул фальцетом:
  - Вон! - и затопал ногами. - Вон отсюда! Ни минуты больше в моем доме! Наглец! Проклинаю и отрекаюсь! Не сын ты мне больше! Вон!
  Элай презрительно рассмеялся и, круто развернувшись, хлопнул дверью. Больше его ноги в родном доме и впрямь не было. Наскоро собрав вещи под испуганно-заплаканным взглядом матери, а она так и не решилась поднять голос в его защиту (что, может, и хотела бы), он ушел из дома в тот же вечер.
  Первое время жил он у своей вдовой тетки, Эферы Усар, младшей сестры отца, тихой невзрачной особы сорока лет, что всю жизнь проработала гардеробщицей в историческом музее. Но Абон-старший, узнав, где тот обитается, закатил сестре жуткий скандал и потребовал как старший в роду и глава фамилии изгнать отщепенца, что осмелился поднять голос на родного отца. Тетке, не желавшей ссориться, пришлось подчиниться.
  Но еще до этого, дня через два после ухода из дома, Элая нашли и вызвали на улицу Желто-Зеленых Партизан, 24, - в Охранный Департамент, в просторечии 'охранку'. Там очень вежливый молодой человек в штатском, с прилизанными волосами и напомаженными усиками, назвавшийся дознавателем Манхом, весьма вежливо интересовался его взглядами на жизнь и планами на будущее. В конце беседы Манх настоятельно посоветовал впредь ради собственного же блага не ввязываться ни в какие 'истории', так как ими на заметку он уже взят и в следующий раз может отделаться не так легко. После чего, взяв с него расписку не покидать города без разрешения Департамента и уведомлять о месте жительства, он отпустил Элая.
  Пару недель после этого Элаю даже казалось, что за ним наблюдают, следят. Но, возможно, то была лишь его обычная мнительность, а он порой бывал мнителен до крайности. Вряд ли он мог представлять серьезный интерес для охранки, где прекрасно знали разницу между полупьяной студенческой болтовней и реально опасными действиями. Если уж наблюдение и устанавливали, то, скорее всего, также быстро и сняли, так как в последующие недели и месяцы Элаю было явно не до политики. Кто на него тогда донес, Элай так и не узнал.
  После ухода от тетки начались для Элая по-настоящему тяжелые дни, занятые всецело поиском работы, денег, жилья. Некоторое время пожил он у приятелей-сокурсников в общежитии, двухэтажном кирпичном доме неподалеку от Университета, по соседству с резиденцией митрополита Лахошского владыки Ан-Ииса. Жили втроем, в крохотной комнатке, ночуя на полу на матрасе, - до тех пор, пока не проведал комендант общежития, отставной сержант-инвалид Национальной Гвардии. Тот выгнал Элая взашей, чуть не побив при этом костылями, и строго-настрого запретил вахтерам пускать его в здание.
  Несколько дней, несмотря на комендантский час, он ночевал буквально на улице, где придется: на чердаках и сеновалах (а на окраинах Лахоша многие еще держали скотину), в сараях и подвалах, - ночи в марте были холодные.
  А потом ему, как вначале подумалось, повезло. Через бывшего одноклассника, тот работал кладовщиком на мучном складе заводчика Дираба, удалось устроиться туда ночным сторожем с проживанием в подсобке. Заводчик держал практически все мукомольные предприятия Лахоша, у него Элай и проработал до мая. В мае же пришел новый управляющий и провел первым делом ревизию, и выявилась крупная недостача. После чего, не разбирая правых и виноватых, скорый на расправу Дираб уволил всех кладовщиков, грузчиков, а с ними и Элая. При этом удержал весь заработок, да пригрозил, что сдаст всех в полицию как расхитителей.
  И вновь настали для Элая черные дни. Немного поработал на грузовом причале, на другом берегу Фисона, где раньше загружались нефтью баржи для Насара, а теперь везли с перегонного заводика Эбиза бочки с топливом для города. Но после нескольких смен быстро понял, что долго на такой работе не протянет - силенок не хватало. И физических (а был он худощав и не атлет), и, самое главное, душевных: не мог он тупо и монотонно, с утра и до вечера, с понедельника и до субботы, заниматься одним и тем же - катать и грузить, катать и грузить вонючие бочки. С ужасом чувствовал, как дуреет от запахов керосина, бензина, как превращается в бессловесную скотину, ломовую лошадь, имеющую лишь два желания - поспать и пожрать. Не приспособлен он был для тяжелого однообразного труда.
  Недели две не мог найти вообще никакой работы - хоть побираться иди. Пробовал устроиться сторожем на Первую блок-станцию, что освещала центр Лахоша, но туда 'неблагонадежных' не брали (после разрыва с Насаром и национализации блок-станций, а строились они насарцами, станции стали 'объектами стратегического назначения').
  Хорошо хоть мать, потерявшая покой и сон после ухода старшего сына, старалась не терять его из вида. Не раз втайне от мужа присылала она с младшим немного денег из собственных сбережений, и Элай, пусть и с некоторой внутренней неловкостью, принимал их. На них и снял себе летнюю кухоньку-развалюху во дворе у старухи-зеленщицы Мары, шапочно знакомой ему с прежних времен. Старуха при более близком знакомстве оказалась особой весьма сварливой, скаредной и склочной. Однако деваться было некуда, - хоть и настали дни теплые, но ночевать на улице больше не хотелось, а на жилье получше денег пока не хватало.
  А как-то в июне случайно познакомился Элай на рынке с чернявым тщедушным мужичком, говорливым и плутоватым. Тот торговал горшками, плошками и разными безделушками из глины. Узнав, что требуется тому помощник, Элай пошел работать к нему. Работа у Метиха, а это был именно он, оказалась, в общем-то, не тяжелая, но грязная и пыльная - месить, лепить, обжигать, постоянно возиться в глине, воде. На саму работу Элай не жаловался, хоть и приходилось частенько работать и по выходным. Всё лучше, чем бочки с керосином катать, тем более если хозяин рядом наравне спину гнёт, не боясь рук запачкать. Но одна проблема, конечно, была - платил хозяин, а точнее жена его, Ндана, очень мало. Еле-еле концы с концами сводить удавалось, да и то не всегда: за июль до конца расплатиться не получилось, а на дворе - середина августа.
  ...Элай толкнул калитку и остановился. Перед ним, на дорожке, видимо давно поджидая, стояла подбоченясь, руки в боки, хозяйка Мара собственной персоной. Недобрый взгляд ее маленьких злобных глаз не предвещал ничего хорошего.
  - Ага, явился! - прокаркала старуха хриплым, кашляющим голосом. - Когда платить будешь, а? У меня богадельня, что ли? Нахлебников мне здесь без надобности!
  Элай обреченно оглянулся на улицу.
  
  
  * * *
  
  День - воскресный, и в полутемных прохладных коридорах Департамента, и в будни-то не отличавшихся многолюдством, было тихо и пустынно. Лишь на первом этаже из дежурки доносился раскатистый смех лейтенанта Нуша, известного балагура и болтуна, слышались приглушенные обрывки фраз. Хен, не заходя к себе, а кабинет его находился тут же, на втором этаже, где располагался сыскной отдел Второго управления ('внутриполитическая безопасность'), быстро прошел в приемную.
  Секретарша Тива по выходным не появлялась, и он пошел без доклада, благо полковник Эбишай, шеф-комиссар их Департамента, формализма не поощрял. Даже ходил в штатском, что по его должности было, фактически, нарушением протокола. Да и в остальном шеф предпочитал непринужденное, свободное общение, как говорится 'без погон', отечески-покровительственное, с претензией на демократичность (насколько это, конечно, вообще возможно между начальником и подчиненными, тем более в такой, весьма специфичной службе как Охранный Департамент).
  Хен негромко, но уверенно постучал в дверь.
  - Разрешите, господин полковник? - и шагнул на истертый ковер непонятной расцветки. - Я с пристани только что.
  Окна были как всегда зашторены, и в кабинете царил полумрак. В углу, у камина, белел гипсовый бюст Маршала.
  - А, Хен, сынок! - и полковник Эбишай, как обычно в сером цивильном костюме, приветливо поднялся из-за стола. - Тебя и жду. Садись, рассказывай. Чай, кофе?
  Лысоватый, полноватый, но весьма еще бодренький старичок, с очень, казалось, простым и добродушным лицом, он больше смахивал на учителя гимназии в отставке, чем на шефа грозной 'охранки'.
  - Не-е, спасибо большое, господин полковник, - Хен, не глядя, плюхнулся на предложенный стул и придвинул к себе графин. - Если позволите, я воды лучше. Жарковато нынче.
  Полковник Эбишай устроился обратно в кожаное крутящееся кресло во главе Т-образного стола и внимательно посмотрел на того.
  - Надеюсь, всё нормально прошло?
  Хен залпом осушил стакан и, вытерев губы, коротко кивнул.
  - Да, всё штатно. 'Как здоровье Демократора? - Не хуже, чем у Хранителя'. Отозвался как положено, и глазом не моргнул. Держался хорошо, и возмущался натурально, когда его миграционный вопросами своими дурацкими докапывал.
  Полковник осклабился.
  - Не удивительно. По моим сведениям, он, вообще-то, опытный товарищ. Если это, конечно, он.
  - Ну, по описанию вашему вроде совпадает: высокий, брюнет, средних лет, усы, бородка козлиная, паспорт амарнский, приглашение универское. И женщина с ним, - Хен чуть ухмыльнулся. - Красивая. Но холодная и колючая. И себе на уме. Тоже твердый орешек. По документам жена, - он откинулся и, вытянув ноги под столом, хитро посмотрел на шефа. - Но, понимаю, это ведь только начало, так?
  Полковник добродушно рассмеялся.
  - Разве от тебя что скроешь? Ты всегда быстро всё схватывал, Хен, поэтому, наверно, и отличаю среди прочих, - и, уже посерьезнев, задумчиво покрутился в кресле, вертя в пальцах карандаш. - Конечно, вчера я рассказал тебе не всё, и вовсе не из недоверия. Ты же знаешь, в тебя я верю как в самого себя. Просто неизвестно было, прибудет человек или нет, с какими новостями. Да и вообще не решил еще тогда, насколько вводить в курс того, кто будет заниматься. Но по зрелому размышлению пришел к выводу: чтобы сотрудник, способный сотрудник, самостоятельный, мог по-настоящему сработать, он должен знать всё по максимуму, должен понимать, что делает, зачем, для чего, представлять последствия, возможный ход событий. В общем, втемную использовать я тебя не буду, - он поднял глаза на Хена и улыбнулся. - Выйди, закрой приемную, чтоб под дверями никто не шастал, и мы продолжим.
  Когда Хен вернулся, полковник продолжил:
  - Сразу предупреждаю, старший лейтенант Бисар, - и голос его стал жестче, официальней, серые глаза строго блеснули, - дело, которое поведешь, - из категории 'ЖЗ'. Надеюсь, не надо объяснять, что это значит?
  Хен кивнул.
  - Да, господин полковник, само собой. И расцениваю как знак доверия.
  Объяснять ничего не надо было: 'ЖЗ' - высшая категория секретности. И означала, что, кроме шеф-комиссара и непосредственного исполнителя, доступ к такому делу мог иметь только Хранитель Республики. А нарушителя ждал лишь трибунал и даже не расстрел, а виселица как государственного преступника. Расшифровывалась же просто: 'желто-зеленая', национальные цвета Лахоша, - в Департаменте использовали цветовую классификацию режимов секретности. Чего-то подобного Хен, вообще-то, ожидал - чутье его подводило редко, - хотя раньше ему 'желто-зелеными' делами заниматься не приходилось, максимум - 'желто-красными' или 'желто-синими'.
  - Еще бы ты не расценивал, - проворчал полковник, но взгляд его смягчился. - Естевственно, отчитываешься, докладываешь о ходе дела только мне. Все рапорта, докладные - в одном экземпляре, передаешь мне лично, из рук в руки, никаких копий. Черновики, записки уничтожать сразу. Все материалы будут находиться у меня, дело сформирую сам же. Ясно, да? Всё через меня, докладывать только лично! Филерам, с которыми будешь работать, даешь только минимально необходимое, - чтоб только знали, кого 'пасти', и ничего более! А замов всех моих, начальников можешь смело посылать ко всем чертям собачьим, если будут нос совать, - я разрешаю.
  - А если Маршал сам затребует? - Хену как-то приходилось делать доклад самому Хранителю Республики, когда возглавлял поиск анархистов, что разбросали в один прекрасный день по всему Лахошу листовки с карикатурами на главу государства. - Ему ведь можно?
  Полковник неожиданно смешался.
  - Э-э, вообще-то, да, конечно, Маршал к ЖЗ-делам доступ имеет, но... - он запнулся, - но я его в известность пока не ставил. Не хочу прежде времени беспокоить, хотя дело само, конечно, его более чем непосредственно касается. Но на то ведь мы и созданы, чтобы наш Маршал мог спокойно спать. Так что отчитываться пока только передо мной, а когда сообщить об этом Хранителю, я сам решу.
  Хен ничего не сказал, но про себя внезапное замешательство шефа отметил. Ползли слухи, что Маршал их начальником в последнее время недоволен. Поговаривали о грядущей опале, об очередной 'большой чистке' в Департаменте. Последняя из которых, кстати, и привела тогда еще подполковника Эбишая, начальника Первого управления охранки ('внешняя разведка'), в шеф-комиссарское кресло, а его предшественника, полковника Ицура, - на виселицу как 'агента антилахошских сил и орукского шпиона' (в тот момент, до переворота в Насаре, врагом Лахоша номер один в Приречье значился ныне дружественный Орук).
  А полковник продолжил:
  - Теперь о деле. Месяца два назад в Насаре, еще до разрыва отношений, вышел на нашего человека, а наш под 'крышей' посольства работал, тип один. Ну, скрывать не буду, это твой сегодняшний знакомец. Кстати, клички оперативные уже придумал?
  - Само собой, первым делом: он - 'Пижон', она - 'Оса'.
  - Пижон? Хорошо, пусть будет Пижон. Так вот, вышел этот Пижон на нас, отрекомендовался эрдеком со стажем. Причем стажем специфическим: раньше занимался там, в Насаре, организацией, как они это называют, 'акций возмездия'. Проще говоря, стреляли и взрывали 'врагов демократии и прав человека', конечно, как они это понимают, ты же знаешь их взгляды. Естественно, справки о нем навели: да, действительно, есть такой деятель в РДП, причем достаточно известный в узких кругах. Был, по слухам, организатором убийства генерала Питу - это тот, что лейб-гвардией княжеской командовал, - и взрыва ее штаба. То есть руку к перевороту сентябрьскому, или, как они ее называют, революции, тоже приложил. Но роли его всегда были закулисными. Таких товарищей в первые ряды, в публичные деятели никто не пустит, чтобы репутацию партии не портить. Да, авторитетом как мастер подпольных методов он пользовался. Хотя, конечно, выше любительского уровня, пусть и квалифицированно-любительского, он никогда не поднимался, до профессионализма ему, думаю, далеко. Ну да ладно, не суть важно. Самое удивительное, что этот эрдек, вроде бы такой весь идейный, предложил свои услуги: помочь предотвратить акцию, которую ему же и поручили, - покушение на нашего Маршала. Да-да, на Хранителя.
  Хен присвистнул.
  - А зачем ему это надо? С чего это он вдруг к нам решил переметнуться?
  Полковник пожал плечами.
  - Объяснял просто: после сентября понял, что партии нужна была только власть, а на 'демократию и права' им начхать. Разочаровался и в идеях, и в партии, не находит места в новой жизни, перспективы утерял, мол, затирают молодые да ранние, а его, старого эрдека, побоку. Да и материальное положение хотел бы поправить, то бишь деньги нужны. Но, сам понимаешь, это и было, наверно, главным - жить-то хорошо всем хочется. А про 'разочарования' - это он пусть барышням в салонах лапшу вешает.
  Хен недоверчиво покрутил головой.
  - Не знаю, подозрительно всё это. Может, это просто РДП к нам человека своего внедряет? Сами же говорите, пусть и любитель он, но квалифицированный, такие комбинации, наверно, ему не в новость.
  - Вот для этого-то ты мне и нужен, но слушай дальше. Сообщил он и подробности: в конце ноябре на ЦК их решили, что для укрепления безопасности Насара нужна 'всеобщая демократизации Приречья'. Мол, в окружении деспотий единственно истинная демократия не может чувствовать себя спокойно. И 'демократизировать' решено всеми возможными способами, вплоть до 'полной дестабилизации' и 'экспорта революции'. И первая цель - мы. Мол, самый деспотичный режим Приречья. Хотя сам понимаешь истинную подоплеку: наша хайварская нефть. Когда после переворота с казной пустой остались и переговоры с нами начинали, чтоб цену концессии сбить, про 'деспота Бнишу' они и не заикались. А стоило отказать - тут и про 'демократию' вспомнили. Ну да ладно, оставим на их совести. Способ по нам тоже определили: посчитали, что система наша держится лишь на авторитете и заслугах Маршала. И проще всего ударить сюда: уберите Маршала и режим наш рухнет - логика такая. Как убрать? Репертуар классический: взрыв в момент проезда, публичного выхода, выступления. Ему, Пижону, и поручили. По плану их он приглашение должен организовать и вместе с помощницей, да-да, с Осой, но, естественно, она не в курсе, что он в контакте с нами, прибыть в Лахош под видом супругов, граждан Амарны, и легально осесть. Затем, оглядевшись, начать потихоньку, не спеша, но поспешая, сколачивать группу для акции. Дату покушения, по его словам, определят в Насаре. Тогда пришлют телеграмму кодовую 'Дяде плохо выезжай'. Ну, не напрямую, конечно, из Насара, а через Амарну, - агентурные сети у эрдеков раскинуты, сам знаешь, широко. Хотят координировать лахошскую группу с другими, а в Орук, Рисен, Бофир - тоже засылают. В общем, Судный день хотят для всего Приречья устроить, чтобы одновременно, и никто никому помочь не успел и в дела соседские не полез. Покушение же само - через неделю после телеграммы. Тогда и взрывчатку сготовят, а ее Оса, она - химик по специальности, должна сделать, собираются лабораторию университетскую задействовать. Потом инструктируют еще раз напоследок группу и быстро-быстро, за день-два до акции, уезжают, чтоб Насар в случае чего не подставить. А так, задержи мы только исполнителей, попробуй докажи, что здесь замешаны эрдеки насарские. Так вот, Пижон нам прямо и предложил сдать всю будущую группу, но только после того, как покинет Лахош, чтобы на него подозрений не пало. А так всё будет выглядеть как случайный провал уже после его отъезда, мало ли что неопытные товарищи напортачили в его отсутствие. Выгоды от такого плана, чтоб брать группу именно после отъезда, перед самой акцией, по его словам, имеются немалые, и я в принципе с ним согласен. Прежде всего, выявим самых опасных в Лахоше. Ведь кто согласится участвовать и пойдет до конца - наш 'контингент', а тут мы их всех, как говорится, одним махом и накроем. Дальше, получим агента в самой РДП, почему и надо обеспечить, чтобы Пижон как слеза божья был чист перед партией. Поэтому обдумал я всё, взвесил и решил принять предложение. С агентурой в Насаре у нас сейчас туго совсем, без посольства работать сложно, а тут внедряемся в самое сердце, в мозг партии! Да и что, в конце концов, мы теряем? Даже если замыслил он что-то, игру какую-нибудь двойную ведет, в худшем случае узнаем просто его настоящие планы. Акцию им мы по-любому совершить не дадим, ты не подумай ничего, жизнью нашего дорогого Маршала рисковать никто не собирается. А работать в Лахоше, с нами ли, против ли нас, он будет только под нашим контролем. Думаю, понял, в чем твоя задача?
  Хен усмехнулся.
  - Контролировать и прикрывать?
  - Приятно когда тебя понимают с полуслова. Да, Хен, всё правильно: контролировать и прикрывать. И в первую очередь от твоих же коллег-сыскарей, хоть наших, хоть полицейских, потому, как помнишь, это - 'ЖЗ'. А 'сигналы' здесь по-любому пойдут, у нас ведь люди, к счастью ли, к несчастью ли, любопытны и законопослушны, ну, в основной массе конечно. Обязательно кто-нибудь 'накапает', что и личности подозрительные к ним шляются, и по ночам свет горит, или химией какой-нибудь воняет, это как пить дать будет. Но ты, надеюсь, сумеешь все 'сигналы' такие отследить и 'погасить', вежливо и деликатно, - ясно, да? Но самое главное всё-таки контроль и поддерживать связь. Сам понимаешь, схему работы мы с Пижоном согласовывали, когда тот в Насаре был. Через третьи руки общаться приходилось, я про коллегу нашего, что в посольстве работал, пока не провалился, Царствие ему Небесное, не все моменты поэтому успели оговорить. Но в общем и целом определились так: он прибывает, его встречает наш человек со 'здоровьем Демократора', и если ничего у него не изменилось и согласен с нами работать, то отзывается 'здоровьем Хранителя'. И вся дальнейшая связь - через встречавшего, то бишь тебя. Твоя задача здесь - регулярно выходить на него, узнавать, в чем нуждается, какие проблемы, что беспокоит, и сообразно решать эти проблемы. Но главное, он должен 'сливать' тебе всё о ходе подготовки: кого вербанули, кто отказался, план действий, что со взрывчаткой, и, конечно, телеграмма из Амарны в первую очередь. После каждого контакта - повторяю, после каждого! - докладываешь мне. И, естественно, отслеживаешь и проверяешь все его сведения: было - не было, врет - не врет. На почте все телеграммы амарнские просматривай, да и вообще всю корреспонденцию его, входящую, исходящую. И о малейшем - повторяю, малейшем! - факте, что Пижон чего-то недоговаривает, темнит, что-то скрывает, сообщать немедля. Хоть из постели подымай! 'Наружку' надо, конечно, поставить. Филеров, как сказал, я тебе дам, целую бригаду - Куллума, Нташа, Михута. Будут работать только с тобой и на тебя, ты вроде с ними уже работал по анархистам. В курс дела, естественно, их не вводишь: объекты показал, - фото же у миграционного взял? - задание дал, пусть бегают, а кто, что да зачем, это их касаться не должно. И языки пусть за зубами держат, ты с ними там построже, за дело ты отвечаешь.
  - А может, тогда лучше вам самим 'накачку' им сделать? Я-то для них всего лишь сыскарь, не начальник.
  - Не надо, а то внимание слишком привлекается. Дальше: на первый контакт попробуй завтра выйти, выцепи его где-нибудь незаметно в Университете, он там завтра, точно, появится. По поводу 'тридцати сребреников': по сумме мы договорились, передадим всё наличными в день отъезда, когда дата акции будет названа. Но если вдруг какие-то затруднения финансовые у него начнутся, пусть скажет, аванс в счет 'гонорара' я ему из спецфондов выделю. Вот вроде и всё, что хотел сказать. Вопросы? Спрашивай сразу, если что непонятно.
  Хен ухмыльнулся.
  - Он в самом деле доктор философии?
  - По моим сведениям, да. Когда-то науками по молодости занимался. А что?
  - Да нет, просто подумал, как он лекции по космологии собирается читать, боялся засыпется.
  Полковник добродушно рассмеялся.
  - Эх, Хен, учитывая состояние нашей космологии, такие лекции может читать кто угодно и о чем угодно, без риска, как ты выражаешься, засыпаться. Если профессора сами до сих пор не могут определиться, круглая Земля или только кажется круглой, что уж тут про лекции студенческие говорить.
  - А с делами моими остальными как?
  - Более-менее готовые - передавай в следствие, пусть начинают, а остальные - мне принеси, я распишу кому надо. Работай только по Пижону с Осой, не отвлекайся, ясно, да?
  Хен кивнул, но непонятная озабоченность на лице его не укрылась от внимательного взгляда начальника.
  - Хен, сынок, тебя что-то беспокоит? Скажи сразу.
  Хен смущенно почесал бритый затылок.
  - Знаете, господин полковник, вспомнил сейчас вот дело свое о 'Братьях Судного Дня'. Ну, о сектантах этих, когда аптекарь Суф наслушался бредней ихних и пошел собор поджигать, а отец Ар-Каад его задержал, помните? Так вот, я ведь когда начал делом этим заниматься, вышел на 'пророка' их главного, некоего Хашана, сорок семь лет, бессемейного, когда-то сапожника, сейчас без определенного рода занятий и места жительства. Не в городе живет, в Бахеме у рыбаков ошивается, сюда только по пятницам приходит, когда у 'братьев' собрание главное, пятничное. И вспомнил я сейчас вот что. Когда я в оборот его взял, ну, в Бахеме всё было, хотел, чтоб он активность свою подстрекательскую поумерил, он мне тогда, это в четверг прошлый было, заявил, что... - Хен запнулся и слегка даже покраснел. - Бред, конечно, но если не дословно, показания я записал, в деле они есть, можете сами почитать, что 'времена близятся'. Что уже через десять дней и ночей, я точно помню, что через десять, 'придут с заката и войдут в Лахош, город проклятый, двое Ангелов, он и она, Ангелы смерти, Вестники Грядущего. И не пить нам с того дня ни вина, ни хлеба не есть, и принесут они не мир, но меч и огонь небесный, и поразят Лахош в голову'. Ну, и дальше снова бред их обычный, про Судный День, Катастрофу новую, конец света и всё такое.
  Но полковник, к величайшему облегчению Хена, не рассмеялся, не обозвал 'болваном'. Он удивленно вздернул брови и, повертев карандаш, нахмурился.
  - Странно... - и покрутился в кресле. - Ты прав, выглядит бредом, но... 'поразят в голову'? Десять дней, говоришь? То есть сегодня именно. Двое с заката... Странно...
  К западу от Лахоша был Насар, лежавший на другом рукаве Фисона. Полковник погрыз карандаш.
  - Что он за тип этот Хашан?
  Хен замялся.
  - Да как вам сказать, на первый взгляд, послушаешь - типичный псих, такой бред порой несет, глаза, взгляд странный. Но, с другой стороны, когда не проповедует, рассуждает вроде здраво и ясно. Если честно, не пойму я его, странный субъект.
  - А контакты, связи проверял? Он, вообще, лахошец? А то, может, еще один насарский 'гостинец', с них ведь станется 'дестабилизировать' соседей и таким способом.
  Хен помотал головой.
  - Не-е, думаю, исключено. Его я, само собой, проверял, с Насаром он, по-моему, никак не связан: родом с Ифама, братья его там до сих пор бахчи держат. Потом в город перебрался, на Мешочной сапожничал, соседи бывшие хорошо помнят. За пределы Республики не выезжал никогда, здесь всю жизнь жил. Политикой не интересуется, всегда на религии помешан был.
  - А секту свою когда создал?
  Тут Хен запнулся.
  - Вообще-то, в декабре прошлого, перед Рождеством.
  - А, видишь, уже после решения ЦК их! А говоришь, никакой связи, - полковник бросил карандаш на стол. - Вот что, Хен, привези-ка мне завтра этого Хашана. Ради такого дела и машину выделю.
  - А что, бензин завезли? Мы же вроде лимит за август выбрали весь.
  - Для 'пророка' твоего найду, из стратегических запасов. Хочу взглянуть, чует мое сердце, что не простой это мужичок. Не удивлюсь, если и здесь 'уши' насарские вылезут. Что он там, кстати, еще нес?
  Хен скептично осклабился.
  - Остальное - бред чистой воды: и небеса у него разверзнутся, и снег оттуда желтый падет, да, почему-то именно желтый. И будет идти сорок дней и ночей, пока не засыплет всю землю нашу грешную до основания, а затем...
  - Мы наш, мы новый мир построим, - подхватил полковник и расхохотался, - где отрется слеза всякая с очей наших, и прочая, прочая, прочая! В общем, старые песни. А снег желтый я каждую зиму вижу, когда на него во дворе мочусь.
  Хохотнул и Хен.
  - Еще Дева у них снова непорочно зачнет.
  - Ого, опять богородица? У них же вроде была какая-то? Это, по-моему, про них же Нуш заливал, что у них и любовь свальная, и оргии всякие.
  Хен отмахнулся.
  - Для Нуша соврать - как два пальца! Что он про них знает-то, кроме анекдотов ходячих? - и чуть поморщился. - Языком трепет как помелом! Нет у них ничего такого: радеть - радеют, псалмы поют, а оргий никогда не было. Да и осуждает Хашан излишества всякие. А что до 'богородицы', да, выбирают они самую молодую и непорочную 'Божьей Девой', как они это называют. Ну, типа как земное воплощение Девы Небесной, но это у них чисто ритуальный титул, реально ее никто как Божью Матерь не почитает.
  Они поговорили, немного поспорили, что вообще с такими сектами делать, а потом Хен засобирался.
  - Ладно, я пойду, господин полковник? Задание я понял, больше не нужен?
  Полковник ласково закивал.
  - Да, конечно, Хен, иди, отдыхай. Завтра только с утра пораньше привези мне Хашана этого, машину в дежурке возьми и езжай, я распоряжусь, чтоб дали. А потом начинай с Пижоном работать. Дело, как сам видишь, серьезное, акция готовится реально. Это тебе не липовый заговор 'космополитов', что наша доблестная полиция в прошлом месяце 'раскрыла'. До такого мы, надеюсь, никогда не опустимся, мы же всё-таки профессионалы. И еще, Хен, - он сделал паузу и многозначительно посмотрел на него, - если это дело с Пижоном провернем как надо, мы хорошо поднимемся. Слышишь? Мы очень хорошо поднимемся, это я тебе обещаю, только сделай всё хорошо.
  - Да, само собой, я понял. Всё будет сделано, не беспокойтесь.
  Хотя, если честно, ни черта Хен не понял, о чем тот, - куда поднимутся, зачем? Да и некуда шеф-комиссару Охранного Департамента, 'первому среди равных' Департаментов, подниматься - выше только Хранитель Республики.
  ...Когда Хен вышел на улицу, на Лахош уже опускались короткие летние сумерки, - почти ночная синь сгустилась за рекой и первые звезды готовились прорезаться сквозь ее ткань, но на западе еще догорали сполохи заката. Дневная духота спала, воздух посвежел, и дышалось легко и привольно.
  Хен быстро и размашисто шагал домой, а жил он неподалеку, в начале той же улицы, засаженной тополями, - Желто-Зеленых Партизан, 5, в трехэтажных панельных новостройках. Дома´, конечно, были не ахти - серые, безликие, но зато с удобствами и электричеством - блок-станцию закладывали вместе с кварталом.
  Жил он с младшей сестрой Келой в большой, по лахошским меркам, трехкомнатной квартире, что досталась по наследству от отца, капитана Национальной Гвардии Гила Бисара (хоть и разошелся он с их матерью и жил отдельно, но другими наследниками так и не обзавелся). Отец погиб лет пять назад в приграничной стычке с орукскими контрабандистами. Матери же они лишились еще раньше, в тот черный холерный год, когда мор прокатился по всему Приречью. Кела тогда переходила во второй класс, а Хен заканчивал юрфак Университета, - между ними была не малая, почти в тринадцать лет, разница.
  В полутемном обшарпанном подъезде воняло куревом, пивом, мочой, - дверь подъездная не запиралась и все 'веселые' компании околотка, начиная с самых юных, регулярно устраивали здесь посиделки, особенно в холодное время года. Хен, сам не курящий и почти не пьющий, не раз предупреждал ошивавшихся возле дома 'гостей', что кого поймает с бутылкой, сигаретами или за непотребным занятием, устроит тому 'посиделки' совсем в другом месте. Чище однако в подъезде не становилось, но и жаловаться квартальному, младшему чину полиции, ему, сотруднику вроде бы всесильной охранки, было стыдно.
  Отперев дверь и войдя в маленькую прихожую, Хен с облегчением скинул потные ботинки и прошлепал в ванную - 'смыть с лица заботы дня', как любил когда-то выражаться отец. В спальне Келы горел свет.
  - Кел! - громко позвал он сестру и, стянув через голову рубашку, с наслаждением подставил шею под струю воды. - Ке-е-ла! А ты чего не выйдешь брату 'привет' сказать, а, Кела-Акапелла? Где, вообще, пропадаешь с пятницы? Репетируете, что ли, опять?
  По пятницам у Келы был драмкружок при Молодежной театральной студии. Туда девушка собиралась поступать осенью, и там порой пропадала сутками, особенно когда готовили какую-нибудь премьеру.
  - Привет, - в дверях, зевая и потягиваясь, появилась худенькая девушка, почти еще подросток, с короткой стрижкой, 'под мальчика', и слегка заспанным взглядом. - Извини, просто задремала. Даже сон видела.
  - И о чем нынешняя молодежь сны видит, если не секрет? - весело фыркая и отплевываясь от воды, Хен не глядел на сестру. - О кренделях небесных?
  Кела пожала плечами.
  - Да нет, просто мама приснилась. И отец. Ну, будто вместе все.
  - Отец? - Хен закрыл кран и, взяв полотенце, принялся энергично растираться. - Чего это вдруг тебя?
  - Да как тебе сказать, - девушка чуть запнулась, а затем подняла взгляд и с обезоруживающей простотой, ясно и спокойно улыбнулась. - Просто я беременна, понимаешь?
  Полотенце в руках Хена замерло, - стало слышно, как журчит в трубах.
  
  
  * * *
  
  Эмердис припоздал и зашел за ними, а точнее, забежал уже в половине десятого, когда г-н Арпак, как обычно прифранченный, начал было расхаживать по гостиной из угла в угол. Расхаживал, посматривая на настенные часы с кукушкой, рассеянно помахивая тросточкой.
  - Я жутко извиняюсь! Но столько дел, столько дел! - запыхавшийся Эмердис охал, ахал, всплескивал руками, то снимая, то надевая панаму, вытирая катившийся с лица пот. - И наших надо было оббежать, предупредить, и к декану отчитаться, что прибыли, разместились, и к ужину заказать. Уйма дел!
  Он всё тараторил без умолку, непрерывно жестикулируя, через слово снова 'жутко извиняясь'. А Миса, что заканчивала перед зеркалом туалет, незаметно бросила на 'мужа' выразительный взгляд: видишь, он на ужин-то вовремя придти не может! А затем, поправив кружевной воротничок, весьма холодно прервала словесный поток:
  - Мы готовы, господин Эмердис. Кажется, нам пора. Если мы, конечно, еще собираемся куда-нибудь.
  Она тряхнула головой и, надев шляпку, решительно двинулась из гостиной. И прошуршала мимо муслиновыми оборками, оставляя за собой тонкий, едва уловимый аромат парфюма. Г-ну Арпаку, сразу натянувшему перчатки, и Эмердису, нахлобучившему панаму, не оставалось ничего другого, как только последовать за ней.
  ...Шли они, разумеется, пешком - конного извоза в городе не было (только меж селеньями Республики). И всю дорогу Миса держала себя с Эмердисом подчеркнуто холодно и чопорно. Но тот словно не замечал этого - или не хотел замечать? И как ни в чем не бывало услужливо семенил вокруг, забегая то справа, то слева, успевая всё объяснять, рассказывать, показывать, словно заправский гид.
  - А это наш исторический центр, площадь Революции, - с некоторой гордостью пояснил он, когда вышли на широкую и пустую, мощенную булыжником площадь. Площадь окаймляли редкая цепочка фонарей и ряды низкорослых елочек и сосенок, непонятно как выживающих в сухом и жарком климате Приречья. - Здесь раньше, в княжеские времена, крепость-тюрьма была для государственных преступников, гиблое место. Пока во время Революции штурмом не взяли и не разнесли до кирпичика. Вообще, Революция и началась-то со штурма этого, устали люди к тому времени от войны с Эльхамом. Здесь так называемые дезертиры сидели, в основном мальчишки восемнадцатилетние, самые страшные преступники для любого режима во время войны. А родители их отчаялись ждать милости княжеской и пошли чад своих отбивать. Сейчас здесь у нас теперь площадь главная, и вся власть наша, - он заговорщически понизил голос и кивнул в направлении, не желая, видимо, показывать пальцем. - Вон там, прямо перед нами, сразу за елками, видите? Это Белый Дворец, резиденция Маршала, - самое высокое у нас здание, потому что правило первое при любой застройке: не выше карниза Белого Дворца.
  За елочками и ажурной металлической оградой, в желтоватом свете фонарей возвышался помпезно-торжественной громадой трехэтажный особняк. На высоком цоколе, с фасада он был облицован белым мрамором. И такие же белые, классического типа колонны подпирали портик над входом. Огромные цветные окна-витражи и широкая лестница с желто-зеленой ковровой дорожкой несколько разнообразили его цветовую гамму. Перед Дворцом стелился аккуратно стриженный газон и ухоженные цветочные клумбы. Вдоль обеих сторон ограды размеренно фланировали гвардейские патрули. Строилось всё с очевидной претензией на роскошь и изысканность былых эпох. Но на г-на Арпака Дворец впечатления не произвел, - он лишь скользнул рассеянным взглядом по фасаду, не задержав взора. Миса же оглядела резиденцию лахошского правителя более внимательно.
  - А слева, да, вот это трехэтажное, - это у нас Директория, Совет шеф-комиссаров, наше Правительство, - тем же заговорщическим тоном продолжил Эмердис экскурсию, украдкой показывая на уныло серое массивное здание с западного края площади. - Туда руководители всех Департаментов по должности входят, главой, разумеется, сам Маршал. Справа - это Национальный Конвент, наш так называемый парламент. Хотя, конечно, всё это профанация сплошная и показуха, никакой законодательной властью Конвент реально не обладает, все законы у нас давно пишутся в Белом Дворце. А сзади - это Республиканский Суд, высшая наша судебная инстанция, разумеется такая же послушная. Но идемте, не стоит здесь задерживаться, внимание привлекать. Университет наш, кстати, в другую сторону отсюда - в сторону Собора, за парком и казармами, но тоже недалеко.
  ...За площадью, через прилегающий квартал ярко освещенных бульваров, вновь потянулись тихие немощеные улочки. И те же керосиновые фонари на углах (электричества хватало только на центр, госучреждения и новостройки), и полоски травы вдоль дощатых заборов. Солнце село, в высоком, быстро потемневшем небе проступили первые звезды. Фонарщики с лесенками на плечах уже катили тележки по привычным маршрутам, а бабушки-старушки со скамеек, как и детвора с улиц, потихоньку разбредались по домам. Во дворах гремели самовары, ведра с дымящими углями, что ставили отгонять комаров, в окнах зажигали свечи. Как и во всех, наверно, южных городках, летом Лахош ложился поздно и оживал как раз с наступлением темноты, когда наконец-то спадал дневной зной и можно было вздохнуть полной грудью. Солнце село, и люди готовились к вечернему чаепитию, ритуалу, появившемуся, наверно, вместе с Лахошем, когда за одним большим столом собиралась вся семья, а многие жили еще по старинке, в три поколения, со стариками и детьми. И за чашкой дешевого, но крепкого чая с дымком и вареным сахаром вприкуску делились новостями и сплетнями, обсуждали день прошедший и строили планы на грядущий. А затем, кряхтя и зевая, уставшие и умиротворенные, привычно крестились на картонную иконку с Божьей Матерью в углу горницы и отправлялись спать.
  ...Профессор Ирум, вот уже три года живший вдовцом, вышел лично встречать гостей на крыльцо (это был такой же купеческий особняк, что и на Сапожной, 17). После короткой, но торжественной церемонии знакомства все проследовали в дом. В большой, хорошо освещенной зале с плотно зашторенными окнами и натертыми паркетными полами их ждал празднично сервированный круглый стол. Там г-ну Арпаку и Мисе со всей учтивостью представили других гостей, человек шесть в общей сложности.
  - Позвольте, уважаемые гости, представить единственное в рядах нашей Ассоциации духовное лицо, - и профессор Ирум почтительно подвел самого настоящего великана в темной поношенной рясе. - Отец Ар-Каад. Прошу любить да жаловать.
  Отец Ар-Каад, огромного роста, неохватной ширины и мощи как в плечах, так и в поясе, с руками кузнеца-молотобойца, горой возвышался над ними, хотя ни г-н Арпак, ни профессор Ирум на рост тоже пожаловаться не могли. И как-то по-детски, неловко и неуклюже улыбался, словно извиняясь за размеры, смущаясь, что занимает столько места. Но улыбался он хорошо, и Мисе понравился сразу. Хотя встретить здесь (где вроде бы сочувствовали эрдекам) представителя духовенства, традиционно лояльного к власти, она не ожидала.
  - Очень приятно, - пророкотал он низким грудным голосом. - Патиф, ну, господин Эмердис, про вас много рассказывал.
  Это Мисе уже не понравилось, - она чуть напряглась.
  - Вот как? И что же он успел рассказать?
  Отец Ар-Каад широко и радостно улыбнулся.
  - Только самое хорошее.
  Но продолжить заинтересовавшую тему Мисе не дали - стали представлять остальных. Двое были с Университета: Фетах, длинный, худющий, сильно сутулящийся доцент с химфака, и Эмеш, очень серьезный молодой человек в роговых очках, работавший, как выяснилось, помощником ректора. Также были инспектор Департамента Финансов Стиг, шумный и бойкий, острый на язык субъект, из тех, что за словом в карман не лезут, сухопарая рыжая девица по имени Бия, разбитная и развязная, оказавшаяся местной эмансипе, и совершенно невзрачный тщедушный тип в серой косоворотке, имени которого ни г-н Арпак, ни Миса так и не запомнили.
  - Что ж, теперь, пожалуй, пора и перекусить, - и профессор Ирум, закончив протокольную часть, широким величавым жестом пригласил к столу. - Милости просим!
  Стол выглядел замечательно: белая, тщательно отутюженная и накрахмаленная скатерть, пара изящных канделябров, до блеска начищенное столовое серебро, дорогой хрусталь и полдюжины бутылок хорошего сухого орукского вина приятно радовали глаз. И радовало разнообразие и количество выставленных блюд, - те, может, и не отличались изысканностью и звучностью названий, но, безусловно, способны были заинтересовать и самый избалованный желудок.
  Расселись без особого порядка, кто куда хотел, да и форма стола располагала к более свободному размещению. В итоге Миса оказалась между хозяином дома - тот сразу же принялся со старомодной галантностью ухаживать за гостьей - и отцом Ар-Каадом. Г-н же Арпак очутился в обществе фининспектора Стига и Эмердиса. Когда разлили вино, первый тост подняли за знакомство и гостей.
  - И как вам Лахош? - сразу же насел на соседа Стиг, лишь успев вытереть губы. - Как первые впечатления?
  Г-н Арпак дипломатично прокашлялся.
  - Ну, я еще мало что видел, так что оценивать пока нечего, - и спохватился. - Хотя вот комендантский час удивил, даже не знал. Тем более такой странный: с двух до четырех.
  - Ничего странного, - отмахнулся Стиг, - обычный наш кретинизм. Указ о комендантском приняли, но никто его, по сути, не заметил. Поэтому не соблюдают. Правда, и не нарушают, - его просто как бы нет. Очередной наш бессмысленный и неработающий закон.
  - Не скажите! - вмешался профессор Ирум и неторопливо отложил вилку в сторону. - Всё не так просто, как кажется. Я уверен, что здесь тщательно и глубоко продуманный замысел. Вот вы, господин Стиг, какая ваша первая мысль была на указ?
  - Кретинизм! - со смехом повторил Стиг понравившееся слово. - Я сразу же сказал, что такой комендантский - это курам на смех!
  - Вот в том-то всё и дело! - торжествующе поднял палец профессор. - И никто не принял его всерьез, как нарушение наших прав и свобод. Смешно ведь протестовать против запрета выходить на улицу в час, когда спят все и никто на улицу выходить и так не собирается. И что имеем? А то, что никто не возмущается, люди привыкают, а это, уверен, властям и надо. Это ведь только начало, да, только начало, помяните мое слово! Ближе к выборам, уверен, комендантский увеличат, разумеется 'по многочисленным просьбам народа', например с часа до пяти. Но люди уже привыкли, проглотят и это, ведь и в эти часы мало кто шастает по улицам. А когда привыкнут и к такому, комендантский будет начинаться с полуночи, или с десяти, но протестовать будет поздно. Обыватели, конечно, поворчат-поворчат, но примут, в конце концов, как данность, а нам, интеллигенции, будет мешать наша проклятая логичность: если мы не возражали против комендантского с самого начала, чего сейчас-то шуметь? Разве с точки зрения исконных прав и свобод человека двухчасовой комендантский не такое же ущемление, как и восьмичасовой? Помучаемся-помучаемся, сожмем кулаки в кармане и... промолчим как всегда, так ведь?
  Миса с любопытством посмотрела на профессора, а Стиг подытожил речь в своем стиле:
  - В общем, к любовницам будем бегать днем. В обед. И вместо обеда. Как говорится, комендантская диета.
  Бия, что сидела с другой стороны, оглушительно расхохоталась и захлопала в ладоши.
  - Браво, Стиг! Не похудей только на такой 'диете'!
  Засмеялись и другие.
  - Да, Стиг порой как скажет, так скажет, - довольно потирал руки хихикающий Эмердис. - Диета! - и обратился к г-ну Арпаку. - Вы, кстати, знаете, какое он недавно Хранителю Республики сокращение придумал? Да не при дамах будет сказано, - и он покосился на Мису, - заранее извиняюсь, но это - ХеР! Да, да, Хранитель Республики, - ХеР!
  Г-н Арпак осклабился, Миса фыркнула, а Бия вновь захохотала.
  - Стиг, ты прелесть! - и по-мужски похлопала того по плечу. - С тобой не соскучишься, паря!
  'Паря', хоть и польщенный, не подавал вида и лишь насмешливо-глубокомысленно хмыкал.
  После второго тоста 'за свободный и демократический Лахош', а слово давали Эмердису, разговор вновь вернулся к темам политическим. А именно: придет ли к избирательным урнам на декабрьских выборах Хранителя Республики хоть один человек? Сама постановка такого вопроса, может несколько странно звучащего для нелахошца, была вызвана своеобразием избирательной системы Республики.
  Первый этап выборов предполагался безальтернативным, в ходе которого определялось только, доверяют ли граждане действующему главе государства? И если да, то первый этап оказывался и последним: действующий Хранитель считался переизбранным на следующий семилетний срок. А им бессменно, начиная с первых выборов, был Маршал Бнишу (тридцать пять лет назад того действительно избрали на этот пост, что учредили почти сразу после триумфальной победы партизан над интервентами). Для вотума же доверия необходимо более половины голосов. Причем голосовавшими 'за' считались как пришедшие на выборы и вписавшие в бюллетени 'да', так и не пришедшие вообще, - предполагалось, что последние довольны существующим режимом по умолчанию.
  В конечном итоге привело это к тому, что на избирательный участок имело смысл идти, только если собираешься голосовать 'против'. А это по мере укрепления власти Маршала становилось всё более рискованным и чреватым последствиями. На последних выборах, например, таковых не нашлось вообще, участки пустовали, что дало право 'Вестнику Республики', правительственной газете, торжественно объявить о единогласном переизбрании Маршала Бнишу на очередной срок.
  Переизбираться же Хранитель мог вначале не более двух, потом - пяти, а затем и вовсе - не более восьми раз подряд. Этого при семилетнем сроке полномочий на чей бы то ни было политический век хватало с лихвой.
  Необходимость во втором этапе возникала лишь в случае отказа в доверии действующему правителю, и там, конечно, подразумевалось выдвижение альтернативных кандидатур и реальное голосование, но до него за всю недолгую историю Республики дело ни разу так и не дошло.
  Тема была острой, животрепещущей и, как поняли г-н Арпак с Мисой по поднявшемуся шуму, не раз обсуждалась. Стиг всё горячился, брызгал слюной, грозился придти двадцать первого декабря, в день выборов, на избирательный участок один. Бия решительно и громогласно выражала этому полнейшее одобрение, не поясняя, однако, а придет ли туда сама? Университетские - профессор Ирум, Фетах и особенно помощник ректора Эмеш - также решительно возражали, что это бессмысленная акция, фанфаронство и донкихотство. Что повлечет лишь ненужные жертвы, всё равно помешать переизбранию Маршала в очередной, шестой, раз они пока не в силах. Поэтому надо 'направить все усилия на постепенное распространение среди народа идеалов подлинной демократии и прав человека, и только когда почувствуем, что народ готов, то тогда лишь надо выходить и выводить людей на выборы'.
  - Да он никогда не будет готов ваш этот народ! - уже кричал разошедшийся Стиг. - Что ему ваши идеалы?! Пока в магазинах будет дешевая колбаса и водка по три шестьдесят два на улицы их не вывести! Это же ясно как дважды два! Ни одна революция не начиналась из-за чьих-то там идеалов! Народ свергал князей, когда ему переставало чего-нибудь хватать - хлеба, соли, зрелищ или безопасности!
  - А что, если выйдем двадцать первого, ему сразу чего-то станет не хватать? - рассудительно и спокойно, не теряя хладнокровия, возразил профессор Ирум. - Или из-за этого сразу исчезнет колбаса и народ пойдет штурмовать Белый Дворец? Боюсь, единственным чего ему не будет хватать после такой нашей акции, так это наших голов, но это, пожалуй, народ переживет.
  - Вот именно! - поддакнул Эмеш и, поправив очки на переносице, победно взглянул на фининспектора. - Что изменится?
  - К черту народ! - в запале Стиг чуть не смахнул со стола фужер. - Важно лишь заявить протест, обозначить свою позицию, показать, что не все в 'единодушном восторге' от нашего 'незабвенного' Маршала! Да если уж и говорить о распространении идеалов, то один такой наглядный пример принесет больше пользы, чем сотня лекций и переливаний из пустого в порожнее о 'священных и неотъемлемых правах и свободах'!
  - Не обращайте на него внимания, - тихо шепнул Мисе склонившийся к ней профессор Ирум. - Он у нас всегда так шумит и радикальничает, но только за столом и на словах. А сам в своем Департаменте боится даже слово поперек начальнику сказать, это мне известно из верных рук.
  - Я и не сомневаюсь, - тряхнув головой, Миса презрительно скривила губы. - Слишком много громких фраз.
  Эмердис же и отец Ар-Каад пытались всех примирить. Это удалось лишь после того, как еще раз разлили вино и отче прогудел басом тост 'за мир в сердцах человеческих и братское согласие'. Звенькнул хрусталь, задвигались тарелки, замелькали ложки и вилки, заработали челюсти и зубы, - и мир с братским согласием быстро воцарился за столом. И разговоры потекли уже более спокойные.
  - А что вы у нас будете читать? - поинтересовался Фетах у г-на Арпака, когда тот, слегка зевнув и небрежно отодвинув тарелку, достал из кармана маникюрную пилку и принялся сосредоточенно шлифовать ногти. - Я слышал, что-то с космологией?
  - Да, - рассеянно кивнул г-н Арпак, - спецкурс 'Проблемы современной космологии'.
  - О, я обожаю космологию! - тут же вклинилась в разговор Бия. - Всякие там звезды, планеты, кометы - это так занимательно!
  Фетах раздраженно отмахнулся от нее и вновь было повернулся к г-ну Арпаку, но его опередил Стиг.
  - И какие же там могут быть проблемы?
  Г-н Арпак удивленно воззрился на Стига.
  - Вообще-то, самые разные, - он с плохо скрываемой иронией смотрел на фининспектора. - А что?
  - Например?
  Г-н Арпак усмехнулся и пожал плечами.
  - Например, форма Земли - шар или плоское тело?
  Стиг изумленно хохотнул.
  - Неужто и из этого проблему сделали?! Да-а, - протянул он и покрутил головой, - ученым только дай, они и из таблицы умножения проблему сделают! Что ж тут проблемного? Неужто в наши дни можно всерьез рассуждать о плоской Земле? А что вокруг нее, под ней, над ней? Три кита и черепаха? Смех да и только!
  Г-н Арпак заметно оживился и отложил пилку.
  - Ну, во-первых, про черепаху никто ничего и не говорил, эта версия свое отжила. А по поводу других вопросов отвечаю: вокруг Земли - Мировой, или Вселенский, Океан, над - небо, под - земные недра или тот же Океан, если верна гипотеза плавающей Земли. Что же тут смешного?
  - Позвольте, позвольте! - загорячился Стиг. - Ладно, пусть Океан, небо, недра, но где-нибудь они же должны кончаться? Не могут же они быть бесконечными и занимать всю вселенную! Это же абсурд!
  - А почему не могут? Чем бескрайний и безграничный Океан, занимающий всю вселенную, абсурдней бескрайнего и безграничного космоса в традиционной космологии? Если задумаетесь над этим, то поймете, что количество абсурда и там, и здесь приблизительно одинаково. Более того, бескрайний Океан представить всё-таки легче, чем бескрайнее пустое пространство, без верха и низа, в котором нельзя ни упасть, ни взлететь, а можно только двигаться непонятно куда. Это всего лишь стереотипы, что навязывают нам со школьной скамьи и не позволяют видеть вещи в ином, возможно, более истинном свете. Вопрос же о пределе, о бесконечности возникает в любой космологии, и выбор между ними - это сегодня не столько вопрос истины, сколько вопрос вкуса, - доказать пока мы ничего не можем.
  - Но позвольте! - заволновался Стиг, обескураженный и сбитый с толку. - А как же факты, наблюдения: парусник, выплывающий из-за горизонта по частям? Круглая тень Земли при лунных затмениях? А Коперник, а кругосветные плаванья древних, еще до Катастрофы?
  Г-н Арпак снисходительно улыбнулся, а все вокруг, отложив вилки, уже заинтересованно прислушивались к внезапно возникшей дискуссии.
  - Начнем с того, что я не утверждаю, что Земля - плоская, как не утверждаю и обратного, - он небрежно откинулся и покачался на стуле, в голосе его появились лекторские нотки. - Я констатирую лишь наличие неразрешенной пока проблемы, и пути ее решения могут быть различны. Есть разные гипотезы, вполне объясняющие перечисленные вами примеры. Например, гипотеза локально шарообразной Земли, то есть что Земля - шар лишь в отдельных областях, точках или при определенных условиях.
  - Шарообразная местами?! - Стиг только развел руками. - Это уж ни в какие ворота не лезет!
  Но г-н Арпак невозмутимо продолжил.
  - Если вы уж так хорошо помните школьные учебники по природоведению за второй класс, - не преминул он подпустить шпильку, - то, наверно, должны вспомнить и из старших классов, из курсов геометрии и физики, что евклидова геометрия не единственно возможная. И более того: скорее всего, реальное пространство нашей вселенной сильно искривлено тяготеющими массами, без разницы какими - звездами ли и галактиками, если брать классическую картину мира, землей ли и водой, если говорить про гипотезы нетрадиционные. И по некоторым расчетам, теоретическим конечно, земное пространство может таким хитрым образом быть искривлено, что в одних местах Земля будет шаром, а в других - плоским телом, ограниченным своим краем.
  Тут уж не выдержал и Эмердис, - достав платок, он вытер пот со лба, лица, шеи.
  - Но, помилуйте, как это можно представить?!
  Г-н Арпак пожал плечами.
  - Вообще-то, современная наука давно отказалась от наглядности как критерия истины. Многое в этом мире, начиная с искривленного трехмерного пространства, представить невозможно, но, однако, это может существовать, хотим мы этого или нет. Из этого, кстати, можно сделать вывод, что мир этот не создавался специально для нас. Представить нельзя, но аналогию, весьма, конечно, грубую и приблизительную, привести могу. Если взять конечную двухмерную плоскость, например лист обычной бумаги, и свернуть его в трубочку, получим простейшую модель такой Земли. Двигаясь в одном направлении, поперек оси, вы сделаете круг и вернетесь в исходную точку, из чего вполне обоснованно заключите, что перед вами - шар. Этим же, в частности, может объясняться, почему парусник из-за горизонта появляется по частям. А если же будете двигаться в другом направлении, вдоль оси, то никакого искривления не заметите и наткнетесь в конце концов на край, из чего также обоснованно можете умозаключить, что перед вами ограниченное плоское тело. И тень от такого тела, это я уже про лунные затмения, в зависимости от угла освещения, проекции, может быть самой различной - и кольцеобразно-круглой, и неправильной, и даже прямоугольной, но ведь это ничего не доказывает и не говорит о реальной форме тела.
  Вмешался и профессор Ирум.
  - А как тогда объяснить, что кругосветные путешествия, если верить историческим хроникам, удавалось совершать, двигаясь в самых разных направлениях? Корабли выходили из разных точек, двигались и на запад, и на восток, и на юг, то есть во все стороны света, но тем не менее везде и всегда делали круг. Хотя по вашему примеру такое возможно лишь при движении в одном, строго заданном направлении. То же самое и про парусник: с какой бы стороны он ни выплывал, с севера ли, с запада ли, из-за горизонта он всегда появляется по частям, что тоже не укладывается в вашу модель.
  - Давайте по порядку. Во-первых, я сказал, что это всего лишь аналогия, причем весьма грубая и приблизительная. Во-вторых, вы никогда не задумывались, не пытались понять, почему, если верить тем же хроникам, все кругосветные путешествия совершались только морем? И ни разу никому не удалось совершить кругосветку посуху. Обычно это объясняют просто, - мол, таково распределение суши на земном шаре, что вода всюду окружает континенты. Но ведь это можно объяснить и иначе. Дело просто в том, что вода, океанские массы, иначе, нежели массы суши, искривляют окружающее пространство, вплоть до замыкания его в сферу. То есть именно на морских просторах наша Земля становится шаром, а на суше - остается плоской. Этим же объясняется и пример с парусником, - просто Океан так искривляет пространство, откуда бы ни выплывало судно.
  Профессор Ирум не сдавался.
  - Но ведь такой же эффект можно наблюдать и на горизонте суши, конечно не с парусником, а, например, с башнями какого-нибудь города, если постепенно приближаться издалека.
  Г-н Арпак улыбнулся.
  - Если выйти за южную околицу Лахоша, я увижу Бахем? Ведь, насколько я силен в географии вашей Республики, он всего в двух километрах от города, то есть в пределах обозримости.
  - Нет, конечно, его холмы закрывают.
  - Вот вы и сами ответили на свой вопрос. На суше примеры, аналогичные паруснику, ничего не доказывают, так как всё это может объясняться и объясняется наличием рельефа, неровностей. Вы же не скажете, что невозможность видеть ближайшее село объясняется шарообразностью Земли? Еще по поводу кругосветных: строго говоря, доказательством шарообразности могло бы являться лишь такое путешествие, когда путешественник двигался бы только в одном направлении, что называется по линейке, по прямой. Но реальные кругосветки, сами знаете, проходили иначе: корабли десятки и сотни раз меняли курс, петляли, разворачивались, останавливались. То есть основное требование - движение в одном направлении - не соблюдалось, и поэтому ничего они, по сути, не доказали. Если человек, проплутав день в лесу, вернется в исходную точку, он же не скажет, что это доказывает шарообразность Земли.
  - Но ведь известно, что до Катастрофы люди летали в космос, и Земля выглядела оттуда шаром, как и остальные планеты, - как с этим?
  - Ну, во-первых, факт космических полетов многие исследователи не считают достоверно установленным. В уцелевших документах и литературе того времени, в газетах и журналах можно встретить много чего: и пришельцы с других планет их ежедневно посещали, и судьбы свои по звездам читали, и светом одним солнечным питались. Вы уж как историк лучше меня должны знать, что не всем источникам можно доверять. А по поводу находок на мысе Унур, я про последнюю экспедицию Рисенского университета, тоже надо доказать, что это именно космические аппараты. Видел я их отчеты, фотоматериалы и могу сказать, что груды покореженного, оплавившегося металла видел, а ракет не заметил. И даже если действительно летали, то и это, возможно, объяснимо каким-то искривлением надземного пространства. Слишком мало у нас данных о тех полетах, считать надо всё, степень кривизны вычислять, но данных нет, поэтому спорить здесь пока не о чем.
  Стиг заерзал на стуле, желая, видимо, возразить, но его опередил вновь встрявший Эмердис.
  - Но ведь вся докатастрофная наука, а это, согласитесь, великая Наука - столько имен! - считала Землю шаром. Неужели все они, и Коперник, и Галилей, ошибались?!
  - Я могу с таким же успехом привести с десяток мыслителей, пусть и более ранних эпох, но не менее великих - античных, средневековых, - что придерживались обратного мнения, но что из этого следует? Кстати, - спохватился г-н Арпак, - кое-что всё-таки отсюда может следовать. Вы не слышали никогда про гипотезу профессора Мркеса из Бофирского университета о нестационарной Земле? Нет? Интересная тоже идея, а суть ее в следующем: его когда-то заинтересовал вопрос, а почему древние вавилоняне, египтяне, многие греки и прочие так упорно считали Землю плоской? Ведь ни в интеллекте, ни в наблюдательности им отказать было нельзя: небо ночное досконально знали, по звездам ориентироваться умели, времена года по ним определяли, календари удивительнейшие разрабатывали, затмения солнечные предсказывали (чего, кстати, в подавляющем большинстве не умеет ни один из наших современников). И пирамиды гигантские строили, и каналы, храмы, сооружения циклопические, причем без сложной техники! Системы философские грандиозные создавали и эпосы великие, электричество гальваническое знали и двигатель паровой. Так неужели эти люди оказались настолько тупы и несообразительны, что не замечали фактов, излагаемых теперь в учебниках за второй класс?! Но, с другой стороны, разве не менее великие умы и Коперник с Галилеем, и вся новая наука, что твердили обратное - о шарообразности Земли? Тогда к нему и пришла мысль: может, всё дело просто в том, что в далекой древности, времена вавилонские, Земля действительно была плоской? Но со временем начала менять форму, постепенно замыкаясь в сферу, и к веку пятнадцатому уже стала шарообразной, что и наблюдали ученые Нового времени. Расчеты его я, конечно, приводить сейчас не буду, но они показывают, что такое в принципе возможно. По крайней мере, это не выглядит более невероятным, нежели популярная некогда теория нестационарной расширяющейся Вселенной. Конечно, можно возразить, что в той же древности отдельные греки, начиная с Пифагора и Платона, уже говорили о шарообразности Земли. Но ведь то были гении, как всегда опережавшие свое время. И, возможно, их гениальная интуиция просто предвосхищала будущее Земли, а не ее современное состояние, угадала тенденции развития. К тому же по тем же расчетам Мркеса выходило, что ввиду неоднородности земных масс процесс замыкания в сферу происходил неравномерно. И, что вполне вероятно, в области Эгейского моря Земля начала искривляться, становиться шарообразной гораздо раньше, нежели в других регионах, что и могли наблюдать Пифагор с Платоном. Кстати, объясняет его гипотеза и Катастрофу. Предположив, что форма Земли меняется циклически, скажем так осциллирующая Земля, профессор вывел, что Катастрофа - это не что иное, как начало обратного цикла. То есть сто шесть лет назад произошел разрыв шарообразной поверхности, и, скорее всего, во многих точках, и Земля начала размыкаться снова в плоскость. А все произошедшие катаклизмы, что так сильно отбросили человечество назад, следствия именно этого события, а вовсе не столкновения с кометой, очередного потопа, мировой войны или тотальной амнезии, как пытаются объяснить многие. Так что вполне возможно, что правы и Коперник с Галилеем, и древние вавилоняне с египтянами, но правы по отношению к Земле своего времени. Подтвердить или опровергнуть эту идею могут только исследования. Экспедиции нужны крупномасштабные, картографировать всё надо, старые карты ни к черту не годятся, слишком уж изменилась Земля. Да и вся пространственно-временная структура мира тоже, как говорят некоторые физики. По крайней мере, некоторые мировые константы вроде бы не совпадают с прежними, не намного, но всё же. Кое-кто даже сомневается, а в той ли вообще вселенной мы живем? И Океан нужно всё-таки попробовать пересечь и выяснить, есть ли там, за ним, что-нибудь - новые материки, край мира или только сам Океан? Но для этого нужны политические изменения. Пока мы рассыпаны на сотни мелких деспотий, пока беспрестанно воюем меж собой, дальше своего носа мы ничего и не увидим. Последняя попытка, я о пропавшей экспедиции капитана Умбы из Бофира, конечно, похвальна, но силами одного княжества, пусть они и исконные мореходы, этого не осилить. Нужно объединять наши земли, когда-то же, до Катастрофы, мы ведь жили одним государством.
  - И объединить нас, конечно, может только Насар? - ехидно вставил Стиг. - К этому клоните?
  Миса, решившая подкрепиться, пока 'муж' разглагольствует, застыла с вилкой у рта, а затем метнула на Эмердиса уничтожающий взгляд. Остальные смущенно заерзали на стульях, словно Стиг сказал невозможную бестактность. Но г-н Арпак был невозмутим, - он лишь удивленно вздернул брови и вопросительно посмотрел на Стига.
  - Разве я что-то говорил про Насар? Или хоть раз упомянул его за сегодняшний вечер? - и, не получив ответа, взял со стола пилку. - Хотя с исторической точки зрения, и уважаемый профессор Ирум не даст мне соврать, у Насара как бывшего губернского центра действительно больше, чем у кого бы то ни было в Приречье, прав на такое объединение. Да, он сильнее всех и пострадал во время Катастрофы, но всё равно это самый большой город в дельте Фисона. И разве Лахош, Рисен, Эльхам, прочие наши соседи, в том числе моя родная Амарна, это не бывшие уездные городки Насарской губернии времен Конфедерации? - г-н Арпак махнул рукой. - Впрочем, оставим, история сама рассудит, кому и как объединяться.
  - Да, история всё рассудит, - поддакнул Эмердис и хихикнул, - и не посмотрит, круглая Земля или плоская как блин.
  - Насчет последнего я бы так уверенно не утверждал, - возразил профессор Ирум и сложил руки на брюшке. - Космологическая картина мира всегда имела и будет иметь огромнейшее историческое и политическое или, точнее, геополитическое значение. Знай Александр Македонский истинные размеры Ойкумены, он, наверно, и не начал бы похода на Восток. Или ограничился бы ближайшими территориями. Если бы вдруг выяснилось, что Земля - не шар, а, например, бесконечная плоскость, заселенная бесконечным множеством племен и народов, думается, внешняя политика многих государств строилась бы иначе. Хотя в принципе мы и сейчас в таком же положении. Дальше Приречья и Диких Степей вокруг ничего почти не знаем, а мним себя центром мира. Туземцы Африки тоже мнили - пока европейцы не пришли. Может, всё наше Приречье - один из островков в каком-нибудь захолустном архипелаге на краю мира? Или окраина континента, давно объединенного какой-нибудь империей, у которой просто руки еще не дошли до нас? Всё возможно в мире, границ которого ты не знаешь.
  - Вот! - отец Ар-Каад грохнул кулаком по столу, да так, что все вздрогнули, и, торжествующе подняв палец, прогудел. - Вот сколько веков всяк кому не лень швырял каменья в нашу Матерь-Церковь! Мол, мракобесы, Коперника не признавали, а теперь - нате, извините, ошибочка мол, Земля-таки, видать, плоская!
  Г-н Арпак, вновь было взявшийся обихаживать ногти, с некоторым удивлением взглянул на священника и убрал пилку.
  - Ну, положим, плоская Земля или нет, это еще не установлено, а излагал я здесь всего лишь гипотезы. А во-вторых, камешки-то летели вовсе не за это: разногласия разногласиями, но оппонентов своих сжигать-то зачем? А языки резать, рты затыкать - это как? Так что камешки в огород ваш летели по адресу.
  - Ха! - и отец Ар-Каад хмыкнул. - А сами-то лучше, господа ученые? Вы себе в добродетель ставите, что, мол, только словесно друг с другом сражаетесь, никого, мол, силой к истине не принуждая. Так ведь это просто всё как день божий: власти просто не имеете, оттого и не жгете друг друга. А коли б имели, то, разумею, многие диспуты в академиях ваших заканчивались бы там же - на костре. Вспомните времена былые, разве словом одним с 'лжеучеными' всякими боролись, еретиками вашими? И чинов, достатка никого не лишали, и в Степи Дикие не ссылали на поселения вечные? А на кесаря нашего, Маршала, да псов его цепных из охранки кивать нечего, мол не мы это, Господи, а кесарь всё окаянный. Откуда пушкарю полуграмотному, картошку от свеклы только в миске отличающему, без вас разобраться, где там у вас истина - в генах ли, родились земля с небом али всегда были? Это ведь, по размышлению зрелому, не кесарь решал, ума у него бы не хватило, а кто-то просто из братии вашей ученой жезлом маршальским попользовался, дабы свою только истину утвердить. Так что это еще поглядеть надо, у кого в глазу - бревно, а у кого - соринка. Ну а что костры были, да, были, - ну так это от рвения излишнего, к истине ревновали чересчур усердно. Но ведь и мы гонимыми бывали, и не раз, и не только во времена первохристианские. И нас жгли, и нас судили судами неправедными, и храмы взрывали, и клеветали, и от Господа нашего Христа отрекаться заставляли, - всё было!
  - Это кто же вас жег-то, отче? - с ехидцей поинтересовался Стиг. - Уж не про аптекаря ли нашего Суфа глаголете?
  Отец Ар-Каад гневно сверкнул очами.
  - А хотя бы и про него! - и голос его загремел. - И про Братьев этих окаянных Блудного Дня, что некогда доброго христианина с пути истинного сбили! Было же сказано: горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам, но горе тому, чрез которого соблазн приходит, - тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской! Вот уж по кому костер воистину плачет!
  Г-н Арпак непонимающе посмотрел на Эмердиса, - тот торопливо пояснил.
  - Это секта у нас тут одна с прошлого года объявилась, 'Братья Судного Дня' называются, конец света пророчат, Катастрофу новую, зиму вселенскую с желтым снегом каким-то. В общем, головы людям морочат. А Суфу, аптекарю нашему, уже бывшему, так заморочили, что пошел тот однажды Собор наш поджигать, конец света хотел ускорить, чтобы 'Царство Божье' враз явилось. А отче наш его в тот вечер и поймал, когда тот соломы в притвор натащил и запалить пытался.
  - Бесы! - и отец Ар-Каад вновь грохнул кулаком. - Отроков совращают, что те из домов отчих уходят, матери молодые чад своих малолетних бросают, мужья - жен, родителей престарелых. На Церковь-Матерь клевещут, во всех грехах смертных обвиняя, ересь на ереси громоздят, кощунствуют нещадно. Бесы они и есть!
  - Как он вообще к вам затесался? - тихо спросил г-н Арпак, склонившись к Эмердису. - Поп, и в оппозиции!
  - Да его Ирум как-то привел, - также шепотом ответил тот, - на одной улице когда-то жили, с детства приятели.
  Но священник их услышал. Или догадался, о ком речь.
  - Чего шушукаетесь? Коли спросить чего желаете - спрашивайте! Чай, не кусаюсь.
  Г-н Арпак усмехнулся.
  - Да вот, отче, приметил, как вы непочтительно, однако, о властях выражаетесь! И кесаря вашего не защищаете совсем. А ведь всякая власть от Бога, разве не так Писание учит?
  - Так, ибо нет власти не от Бога. Но коли сменим - новая тоже от Бога будет, - и отец Ар-Каад широко ухмыльнулся. - Посему нет греха, как ни верти, за новую власть речи держать.
  ...Вечер продолжался долго. Было еще немало выпито, немало съедено, не раз еще разгорались жаркие споры по самым разным поводам, начиная с 'женского вопроса' и заканчивая действительными причинами Катастрофы, и гости разошлись только в час ночи. Проводить чету Арпак порывались и Стиг, и Бия, и Эмеш, но в конце концов сошлись, что необходимости в столь многочисленной компании нет. Да и Лахош по ночам был вполне спокоен и безопасен, - гвардейские патрули выступали тому порукой. Поэтому возвращались они на Сапожную в обществе всё того же Эмердиса. Тот как обычно трещал всю дорогу без умолку, безбожно сплетничая, а частенько и явно привирая, о профессоре Ируме, о гостях. И допытывался, кто какое на них произвел впечатление, на что г-н Арпак дипломатично хмыкал, а Миса лишь презрительно фыркала, не удостаивая Эмердиса порой и взгляда. Перед тем как расстаться, Эмердис клятвенно пообещал, что уж завтра-то зайдет без опозданий, чтоб показать Университет.
  - Я же говорила, что нужных людей в Ассоциации этой не найдем, - сразу заявила Миса г-ну Арпаку, как только за Эмердисом закрылась дверь. - Сборище болтунов, таких же, как и глава. Ты обратил, кстати, внимание, что все там, как поняла, уже в курсе, откуда мы? Помнишь реплику Стига про Насар? Уверена - Эмердисова работа. Не удивлюсь, если нас сегодня уже обсуждали где-нибудь в охранке.
  Г-н Арпак на мгновение застыл, а затем, пристально взглянув на Мису, вдруг рассмеялся.
  - Знаешь, Мис, у тебя бывают иногда удивительные интуиции.
  Та остановилась.
  - Что ты этим хочешь сказать?
  Г-н Арпак пожал плечами.
  - Ничего. Просто всё тайное когда-нибудь станет явным. И мы когда-нибудь узнаем, говорили сегодня о нас в охранке или нет.
  Миса фыркнула.
  - Типун тебе на язык! - и направилась в спальню. - Постараюсь узнать об этом как можно позже. Спокойной ночи.
  Г-н Арпак лишь покачал головой, глаза его странно поблескивали.
  
  
  * * *
  
  - Беременна?! - в первый момент Хен не поверил ушам. - Ты беременна?!
  - Да, беременна, - Кела пожала плечами и хмыкнула как о чем-то очевидном, хотя внешне ничего заметно не было. Ситцевое платьице, желтенькое в синий горошек, болталось на ней как обычно. - Что тут такого? На третьем месяце.
  Хен, всё еще не пришедший в себя от такой новости, выскочил из ванной, комкая полотенце, и заметался по комнате. Кела молча и спокойно наблюдала за братом, прислонившись к стене, и по-прежнему безмятежно чему-то улыбалась, словно происходящее ее не касалось.
  - Так, и кто же этот несчастный? - Хен наконец-то остановился перед девушкой, лицо его скривила недобрая, саркастическая усмешка. - Или 'счастливчик'?
  - Ты это о ком? - не поняла Кела.
  - Не строй из себя дуру! - уже не сдерживаясь, заорал Хен и швырнул полотенце в стенку. - Я о том несчастном, кому так 'посчастливилось', а что ему 'посчастливилось', это я обещаю!
  Кела неожиданно прыснула со смеха. Хен опешил.
  - Ты чего?
  - Хен, миленький, если бы ты хоть чуточку понимал, о чем говоришь!
  - Ты насчет 'счастливчика'? Зря!
  - Да руки у тебя коротки для этого! Пойми, не всё в этом мире охранке по зубам!
  Хен зло осклабился.
  - Ошибаешься, сестричка дорогая, ошибаешься! Да, Господа Бога нам, конечно, не достать, спорить не буду, но 'козла' того, что с девчонкой шестнадцатилетней спутался, я, поверь, прижучить сумею!
  Кела от хохота сползла по стенке.
  - Хен! Миленький! Братец ты мой родной! - и не в силах продолжить, уже сидя на полу и держась за живот от смеха, замахала рукой. - Уйди! Иди поешь, проспись, успокойся, а то рожу´ тут раньше времени с тобой!
  - Ну знаешь! - Хен побагровел. - Я тут... А ты!
  И, красный от гнева, резко развернулся и ушел в спальню, хлопнув дверью. Отсмеявшись и выждав пару минут, Кела вошла к брату. Хен, ничком лежавший на кровати, даже не повернул головы.
  - Ну не обижайся, Хен, - девушка присела на краешек постели и погладила брата по спине, голос ее стал ласково-утешающим. - Я понимаю, ты за меня беспокоишься, но ничего ведь страшного не произошло. Ну беременна, ну рожать придется, - и что? Все рожали, ничего, и я рожу. Да и не скоро это будет, в конце февраля только, еще полгода целых. Чего голову раньше времени морочить? Будет день - будет пища, так ведь мама любила говорить?
  - Нет, вы только посмотрите на нее! - Хен с возмущением вскочил. - Она еще успокаивать меня пришла! 'Все рожали!' - передразнил он. - Все-то, может, и все, да не все в шестнадцать лет! Что, школу закончила, взрослой совсем стала? На брата старшего теперь плевать? 'Все рожали!' А ты о будущем своем подумала? У нас ведь за это и ответственность есть! Если малолетка да без брака. Могут и в правах ограничить, к сведению, а ты же вроде в студию поступать свою собиралась, о карьере театральной мечтала, а? А теперь что - пеленки да ночи бессонные? А что люди скажут, ты подумала? Об имени своем добром? Что у меня на работе проблемы могут? Ты же знаешь, как у нас к моральному облику сотрудников, будь он неладен, относятся! А ты - член семьи сотрудника охранки, не забывай! Об этом думала?
  Кела вновь прыснула и повалилась на кровать.
  - Нет, Хен! - сквозь смех помотала она головой. - Вот о твоем моральном облике, знаешь, я как-то не подумала! Но в следующий раз обязательно постараюсь подумать!
  - Блин! Ну как с тобой разговаривать можно? - и Хен, глядя на веселящуюся сестру и не в силах уже сердиться, лишь махнул рукой. - Матерью она собралась стать!
  Кела вскочила и повисла на шее у брата.
  - Не сердишься больше? - и заглянула в глаза, взгляд ее лукаво поблескивал. - Точно?
  - На убогих не сержусь, - буркнул он и, осторожно освободившись от рук, посадил ее рядом на кровать. - Ты лучше не подлизывайся, а объясни толком, как, что и кто у нас папа? Если за него опасаешься, то зря: голову сворачивать или за совращение малолетних сажать я не собираюсь. Хотя, может, и надо бы, но папа нам будет нужен живой, здоровый и невредимый. Так что за него можешь не беспокоиться. Беседу, чисто воспитательную, конечно, проведу, но обещаю, что и пальцем никого не трону, так что давай, колись. Всё равно сам узнаю, если не скажешь.
  Кела посерьезнела, подобралась и вздохнула.
  - Не сердись, пожалуйста, на меня, Хен, но давай лучше не будем об этом, я всё равно...
  - Нет, погоди! - перебил Хен и начал вновь закипать. - Как это: давай не будем?! А о чем будем?! О кренделях небесных?! О смысле жизни? Или, может, погоду обсудим? Я валяюсь с тебя, сестренка! Девочка в подоле 'гостинец' домой несет, но вот от кого, как, что дальше, говорить не будем! Прекрасно! Просто великолепно! Ты мне прямо скажи: он что, папенька наш, в отказ пошел? Мол, я не я и корова не моя? Скажи, и он у меня живо по-другому запоет! Он у меня не то что племянника, он Христа сыном признает!
  Хен негодовал, злился, но Кела повела себя на удивление спокойно. Она дала брату выговориться и излить всё, что хотел, сама не заводясь, не переча, в спор не вступая.
  - А теперь выслушай, пожалуйста, меня, Хен. Ты же знаешь, я иногда бываю упрямой, - опустив голову, она перебирала краешек платья, голос ее был тих, но тверд. - Ты можешь кричать на меня, ругаться, можешь из дома выгнать, я найду, куда приютиться, но я говорю, что не хочу, не собираюсь и не буду обсуждать, кто отец. Тема закрыта, по крайней мере для меня. Делай что хочешь, это твое право, но говорить об этом я больше не буду, понимаешь, Н-Е Б-У-Д-У! Это моя жизнь, мои проблемы, и разберусь с ними сама, можешь не волноваться и выкинь всё из головы. И пойми главное, - она подняла на него взгляд, - ты многого не знаешь, Хен, многого не понимаешь! Ты и представить не можешь, насколько ты не понимаешь происходящего, но поверь: СКОРО ВСЁ ИЗМЕНИТСЯ!
  - Что 'всё'? - не понял Хен. - Ты о чем вообще?
  - Всё! - и Кела взмахнула рукой. - Всё вокруг! Ждать осталось недолго, поверь, хотя... - она запнулась, с сомнением посмотрела на брата и чуть прикусила губу, - хотя тебе сейчас бесполезно что объяснять, но ты сам скоро всё увидишь. Как, впрочем, и остальные.
  - Слушай, что за бред ты несешь?! - взорвался Хен. - Ты чего загадками заговорила?! Это на тебя так беременность, что ли, действует?
  Но спокойствие Келы было непробиваемым.
  - Я всё сказала, Хен, - девушка спокойно и уверенно поднялась, - повторяться смысла нет. Я к себе пойду. Спокойной ночи.
  И также спокойно и уверенно вышла, оставив Хена в полном смятении чувств.
  Это не свинство?! Хен в крайнем раздражении расхаживал по комнате из угла в угол и всё никак не мог успокоиться. И задевало, что скрывает она многое, хотя раньше секретов от него вроде бы не имела. Как так можно?! Вначале ошарашит как обухом по голове - 'я беременна!' - а пытаешься выяснить, что да как, - 'тема закрыта!' Хен был возмущен до глубины души. Разве он за себя беспокоится?! Разве не вправе он знать больше о таком событии? Ведь хочет этого Кела или нет, его это касается, не может не коснуться! Врачам, акушеркам платить надо? Пеленки-распашонки, коляски да соски всякие нужны? А маме питание нормальное? Ведь на него, Хена, всё это ляжет, так как догадывается он, почему сестра разговаривать об отце не хочет. В отказ, видать, папочка будущий пошел! Хен скрипнул зубами и сжал кулаки. Не-е, чего бы там Кела не говорила, не просила, а 'козла' этого он сам найдет! Посмотрим, как запоет, когда он с ним 'по душам' поговорит! Сестренку он в обиду никому не даст, - разве не обещал он этого матери перед смертью? А Хен слов на ветер не бросает!
  Заснул он в ту ночь поздно, проворочавшись чуть ли не до первых петухов, всё прикидывая, планируя, твердо решив заняться на досуге поисками 'родственничка'. А с утра пораньше отправился, как и обещал шефу, за Хашаном в Бахем, рыбацкий поселок ниже по Фисону. Добрался попутным извозчиком (хоть и заманчива была перспектива прокатиться 'на моторе с ветерком', как предлагал полковник, но слишком уж заметно на авто разъезжать), однако 'пророк', как выяснилось, словно сквозь землю провалился.
  - Да бог знает, где его носит! - пожал плечами бахемский староста, плешивый, насквозь пропахший рыбой, тощий старик в серой домотканой рубахе навыпуск. - Как в пятницу учалил в город на моленья свои, так и с концами, боле не видели. Может, местечко где получше приискал. Ему-то что! Нигде не прописан, никому не докладает, гуляй себе не хочу, - босяк, одним словом. Пустой человек!
  И, презрительно сплюнув на песок, он деловито продолжил конопатить лодку.
  Расспросы других бахемцев тоже ничего не дали: с пятницы вечера никто Хашана в поселке больше не видел. Раздосадованный и даже слегка обеспокоенный несвоевременным исчезновением 'пророка' - может, прав шеф, не такой уж простачок этот тип? - Хен тем не менее решил отложить поиски. Время близилось к десяти, пора наведаться и в Университет, чтобы Пижона не пропустить.
  Пижона в Университете он, конечно, не упустил, но улучить момент, чтоб оказаться рядом и без посторонних, было не просто. Приближалось первое сентября - 'красно-черный' день календаря в любом учебном заведении. День приближался, и по коридорам, кафедрам и аудиториям Университета беспокойно забегали, замелькали вечно озабоченные методисты и секретари факультетов, спешно согласовывая, утрясая расписания и планы. Беспечно запорхали смешливые гомонящие стайки первокурсников, вчерашних гимназистов и школьников, получающих учебники и зачетки, с нескрываемым удовольствием входя в новую для них студенческую жизнь. Степенно и чинно восшествовали академики и профессора, неторопливо и обстоятельно обсуждая последние решения Ученого совета. И смущенно топтались у ректората кучки вечерников, взрослых мужиков и молодых работяг, с направлениями предприятий (после высылки насарских 'спецов' на хайварских нефтепромыслах и городских блок-станциях стало ощутимо не хватать инженеров, - пришлось срочно открывать вечерние курсы для переподготовки нефтяников и электротехников).
  Так что незаметно подойти к Пижону было затруднительно, тем более что постоянно крутился вокруг него бодрый господинчик с панамой в руках, Патиф Эмердис, как вспомнил потом Хен, глава какой-то там Ассоциации, сборища полуоппозиционных деятелей. Неподалеку, как правило, маячила и Оса, настороженно зыркавшая по сторонам холодным колючим взглядом, попасться на глаза которой Хен избегал в особенности.
  Момента удобного ждать пришлось долго, засев на истфаке у углового окна, торопливо прикрываясь купленной по дороге газеткой, когда появлялась Оса, а она не раз куда-то отлучалась. Но Пижона Хен-таки дождался, когда тот, наконец-то выйдя из деканата в полном одиночестве, отправился в туалет. Туда стремглав нырнул и Хен.
  Убедившись, что в туалете они одни - в кабинках и предбаннике для курения никого не было, - Хен быстро подошел к Пижону.
  - Городской парк знаете где? - не обращая внимания на не совсем соответствующую обстановку, он решил брать быка за рога сразу, без церемоний, некогда ему политесы разводить. - Ну, это рядом с Собором, от квартиры вашей недалеко.
  Ничуть не удивившийся его появлению Пижон смерил Хена насмешливым взглядом. И, казалось, собирался сказать какую-нибудь колкость, - а ситуация и впрямь была несколько комичной, так как Пижон в этот момент мочился в писсуар, - но сдержался и, пряча усмешку, небрежно кивнул. Хен оглянулся и понизил голос:
  - Сегодня в десять вечера встречаемся, обговорить многое надо. Слушайте как найти: дойдете до памятника 'Маршал и дети', это в центре парка, его легко найти, освещен хорошо, издалека виден, мимо не пройдете. Так вот, от него идите по аллее, куда смотрит самый маленький мальчик с памятника, это самая темная аллея, там фонари прошлым летом как повалило после урагана, так и лежат до сих пор. Я вас буду на третьей скамейке от начала ждать. Если кто-нибудь рядом будет, ко мне не подходите, дождитесь пока уйдут, нас не должны видеть вместе, это для вас же, в первую очередь, делается. Договорились? Десять вечера, городской парк, памятник, маленький мальчик, третья скамейка - запомнили?
  - Да, сударь мой, - Пижон, застегнув брюки, с подчеркнуто преувеличенной любезностью кивнул и щелкнул каблуками, глаза его весело блеснули, - я запомнил: Университет, туалет, второй писсуар от окна. Разрешите идти?
  И всё с той же насмешкой откланялся. Хен только тихо фыркнул вслед:
  - Пижон!
  ...После Университета Хен отправился в Департамент: пора и шефу доложиться, отчитаться - о встрече назначенной, об исчезновении Хашана, - и филеров пустить. По дороге зашел на почтамт и оставил главному почтмейстеру распоряжение задерживать и незамедлительно уведомлять обо всей поступившей корреспонденции на имя четы Арпак или с адресом 'ул. Сапожная, 17', а выдавать таковую только после лично проведенной им перлюстрации.
  Шефа новость о Хашане, конечно, не обрадовала. Нахмурив брови, полковник Эбишай покрутился в кресле.
  - Не нравится мне это всё, Хен, ох не нравится! - и щелкнул пальцами. - Чует мое сердце, не случайно всё это: двое появились, один исчез. Вот что, Хен, займись-ка параллельно и розыском Хашана этого. Хоть и обещал освободить тебя для Пижона, но, сам видишь, дела эти могут быть связаны. Поэтому работай и по 'пророку', тем более лучше тебя никто Блятьев этих Блудного Дня не знает. Остальные дела, как и договорились, мне неси, я распишу.
  - Понял, господин полковник, я займусь. И насчет филеров: Куллумова бригада в моем распоряжении, я правильно понял?
  - Да, всё правильно, сынок, действуй.
  Бригаду Куллума он нашел в полном сборе в дежурке на первом этаже, где обычно филеры и ошивались, когда не на 'задаче' находились.
  - Подъем, бездельники! - кивнув капитану Ному, дежурившему по Департаменту, Хен хлопнул Куллума по плечу. - Работа есть. Сказали, что под мою команду поступаете? То-то! Теперь я ваш бог, царь и герой. Пошли ко мне, там всё объясню.
  Со вздохами, с кряхтеньем и тихим чертыханьем трое похожих друг на друга, профессионально безликих мужчин - все невысокие, неопределенного возраста, внешне невзрачные, аккуратно, но неброско одетые, с кажущимися полусонными, безучастными выраженьями на серых незапоминающихся лицах, - лениво потопали за Хеном на второй этаж, в сыскной отдел.
  - Вот что, братцы-пряники, - без обиняков и вступлений начал Хен, когда Нташ, шедший последним, прикрыл дверь кабинета, - задача такая: круглосуточно пасти два объекта и...
  - Объекта или субъекта? - ехидно перебил Михут, человек дотошный и язвительный, философ по жизни, любящий порой вопреки обманчиво-заурядной внешности пооригинальничать, побалаболить, развести софистику, из тех, кого хлебом не корми, дай только поспорить. - Об чём речь, начальник? Или, может, господин старший лейтенант разницы не разумеет? Я зараз объясню!
  - Слушай, философ! - Хен насмешливо посмотрел на того. - Умничать будешь в другом месте! А сейчас, как ты правильно сказал, я - начальник, а ты - ...
  - Дурак! - хором закончили Куллум и Нташ, также большие любители побалагурить, и дружно заржали.
  - Ладно, шутки в сторону, мужики, - и Хен посерьезнел. - Теперь о деле: двое, приезжие, муж и жена. Он: Ильшу Арпак, тридцать семь лет, роста высокого, сухощавый, брюнет, усики, бородка козлиная. Одеваться любит хорошо, с претензией на шик, перчаточки белые, платочки кружевные и всё такое, без тросточки только в туалет ходит.
  - В общем, ферт, - и Куллум слегка презрительно скривил губы.
  - Да, прифранченный господинчик, но не без чувства юмора, может и приколоться по-простому. Вот фотка, запомнить такого, думаю, легко. Занимается чем: в универ наш приехал, космологию на истфаке читать. Кликуха оперативная - Пижон. Теперь о ней: Миса Арпак, двадцать девять лет, роста среднего, стройная, волосы темные, но не черные, скорее шатенка темная. Одевается, конечно, тоже хорошо, шляпки, вуали, вот фотка, не залапайте только. Кличка - Оса.
  - Красивая, - уважительно протянул Нташ, разглядывая фотографию.
  - Да, ничего дамочка, но штучка, кажется, еще та - холодная и колючая, глазами как зыркать начнет, неуютно становится. Живут на Сапожной, семнадцать, ну, знаете, где раньше приют был, сейчас там хата служебная универа. Так вот, задача, как сказал, круглосуточная 'наружка' за обоими, запоминать и отмечать всё: где были, куда ходили, с кем встречались. Ну, не мне вас учить, а мне только отчет ежедневный. Это я на тебя, Куллум, возлагаю.
  - А с чего интерес-то к ним такой, гражданин начальник? - поднял голову Михут. - Шпиёны, что ли, чьи-то?
  - А это не твоего ума дело, - Хен забрал у Михута фотографию и легонько щелкнул его по носу. - Своим делом занимайся, в чужие - не лезь. Сразу предупреждаю всех: работаем по полной и всерьез! И языки, даже здесь, между своими, не распускать! 'Сливать' всё только мне! Ну, или шефу. Остальных любопытствующих - ко мне отсылайте, а я найду, куда послать. Узнаю, что утечка пошла, мигом не то что погон, голов лишитесь! Это я уже не шучу, усекли?
  - Да уж какие шуточки в нашей конторе! - проворчал Куллум и со вздохом поднялся. - Когда начинать-то?
  - Да прямо сейчас и начинайте: они с утра в универе были, сейчас или там, или домой пошли - Сапожная, семнадцать, запомнили? Надо будет что - ко мне сразу, работаете теперь только со мной.
  - Кстати, а что у нас с хлебом? - уже в дверях поинтересовался Нташ. - Не слышал ничего?
  - А что у нас с хлебом? - не понял Кен. - Ты о чем вообще?
  - Ты что, не знаешь? Не обедал, что ли, сегодня? - удивленно рассмеялся Михут. - Ну ты даешь! Уже весь Лахош гудит, а ты 'что у нас с хлебом'! Сыщик, ё-моё!
  - Хватит ржать! - Хен разозлился. - Я, блин, с утра по делам мотаюсь, по часам не обедаю! Что случилось?
  - Ладно, не кипятись, - примирительно прогудел Куллум. - Хлеба просто нигде нет, в смысле нормального хлеба. Тесто почему-то сегодня нигде не поднялось, везде только лепешки да мацу всякую пресную предлагают, куда не зайди. Говорят, везде, по всей Республике, так. И никто не знает, почему: дрожжи, говорят, вроде нормальные, но сколько ни сыпь, не подымается хлеб, хоть лопни.
  - Не-е, я ничего не слышал, - Хен покачал головой. - Может, мука какая-нибудь не такая?
  Куллум пожал плечами.
  - Ладно, от лепешек пресных еще никто не умирал, не голод же, - Хен отмахнулся. - Пусть об этом у Санитарного Департамента голова болит, нас это не касается.
  - Да как сказать! - и Михут насмешливо оглядел всех. - У нас любой вопрос враз может стать политическим. Вот увидите, не сегодня-завтра, если ничего не изменится, и наш Департамент весь на уши подымут. Будем по пекарням да по лавкам хлебным бегать, 'вредителей' насарских ловить, что муку нашу портят.
  Михут, как ни странно, оказался здесь пророком, но это стало известно лишь на следующий день, а понедельник, точнее его остаток, Хен посвятил разбору дел. Прежде чем нести шефу, большую их часть надо было привести в элементарный порядок: разложить, листы пронумеровать, прошить, реестры заполнить и прочее, чем до семи вечера и занимался. Закончив, Хен отнес аккуратную стопку папок шефу, а тот на работе засиживался допоздна, после чего только и пошел домой.
  Кела была дома, валяясь как обычно в спальне на диване - с книжкой в одной руке и яблоком в другой. Еще одна попытка поговорить закончилась с тем же результатом, что и вчера:
  - Хен, тема закрыта, - сказала как отрезала девушка, не повернув головы, не отрываясь от книги. - Лучше не начинай, а то опять ругаться будем.
  И как ни в чем не бывало продолжила читать, шурша страницами, похрустывая яблоком. Хену не оставалось ничего другого, как только бесславно ретироваться на кухню и тихо чертыхаться, разогревая ужин.
  Поужинав и приняв душ, Хен к десяти отправился на встречу с Пижоном.
  К ночи погода стала портиться - поднялся ветер, небо затянуло, начал накрапывать мелкий нудный дождик. В парке было пусто и тихо, только ветер шелестел кронами старых, густо разросшихся вязов, скрывавших темную громаду Собора, да негромко стучали капли по листве и дорожкам. Хен сидел на мокрой, давно не крашенной скамейке и надеялся, что Пижон не сильно запоздает, - хоть и не холодно, но приятного в сидении под дождем мало. Пижон оказался пунктуален: без двух минут десять в конце аллеи обрисовалась высокая щеголеватая фигура в котелке под зонтом.
  - Добрый вечер, точнее, наверно доброй ночи, - учтиво поприветствовал г-н Арпак, подойдя к скамейке, и, сложив зонт, небрежно отряхнул его. - Я не опоздал? Можете, кстати, зонтом моим попользоваться, если желаете.
  - Не-е, спасибо, всё в порядке, я привычный, - и Хен оглянулся, вдалеке мелькнула фигура Нташа, филеры уже работали. - Присаживайтесь, не стойте.
  - Благодарю, - г-н Арпак с сомнением оглядел мокрую рассыхающуюся скамью и осторожно присел на краешек. - Я вас слушаю, господин э-э..., простите, но не имею еще чести знать, как вас величать.
  - Давайте тогда знакомиться. Как уже поняли, я сотрудник одного небезызвестного вам ведомства, все контакты с которым отныне пойдут только через меня. Звать можете Гилом, - в оперативной работе Хен пользовался именем отца. - Ваше имя, само собой, мне известно. Вначале договоримся, как связь поддерживать будем, - он достал из кармана ключик с номерком и протянул г-ну Арпаку. - Возьмите, это от абонентского ящика номер двадцать семь на нашем почтамте. Знаете это где?
  Г-н Арпак кивнул - Эмердис по дороге в Университет основные достопримечательности, полезные адреса и учреждения Лахоша показал.
  - Так вот, - продолжил Хен, - у меня такой же. Никто, кроме нас с вами, доступа в ящик этот иметь не будет, за это я ручаюсь. Поэтому выглядеть всё будет просто: если у вас ко мне сообщение, вопрос - черкнули пару строк, на почту зашли, в ящичек забросили. То же самое и я. Чтобы связь была более-менее оперативной, предлагаю проверять ящик ежедневно, мало ли что может понадобиться. Я вообще буду дважды проверять, часов в одиннадцать и пять вечера, поэтому сами прикидывайте, когда я ваши сообщения получу.
  - Хорошо, я понял.
  - Вот и ладно. Если встреча будет нужна личная, так и пишите, но указывайте только время, а место - здесь же. Если что-то сверхсрочное, всякое ведь может, зайдите на телеграф, он там же, на почтамте, дайте телеграмму с пометкой 'срочно' на Театральный проспект, шестнадцать, квартира двадцать один, Гилу, - запомнили? Театральный, шестнадцать, двадцать один. Это квартира наша конспиративная, там всегда кто-нибудь из отдела нашего дежурит, так что передадут сразу, в течение часа. Но это для самых крайних случаев! Когда опоздать нельзя. Теперь что от вас требуется. Сведения о подготовке акции: планы, кого вербанули, состав группы, роли, взрывчатка - в общем, всё. Само собой, на вопросы наши отвечаете, если возникли. И давайте договоримся: каждую неделю, в четверг, - от вас отчет. Письменный. В первом - жду общий план и способ покушения. Понятно, да?
  - Что же тут непонятного? - и г-н Арпак криво усмехнулся. - Отчет - как 'отче наш', без него никуда.
  - Вот-вот. Теперь, какие у вас пожелания, запросы? Можете говорить смело: что в наших силах - поможем, найдем, предоставим.
  - Хорошо, - и г-н Арпак закинул ногу на ногу, - от вас мне тоже кое-что потребуется. Для начала список неблагонадежных. Для вербовки. Мы с руководством вашим договоренность об этом имели, можете уточнить.
  - Ладно, я уточню, но сразу скажите, на сколько человек список? Состав?
  - Десятка поначалу достаточно, дальше посмотрим, часть всё равно отсеется. Нужны мужчины, желательно молодого и среднего возрастов, лучше образованных, с ними работать легче. Адреса их, возраст, род занятий, причины 'зачисления' в неблагонадежные. Это ведь возможно?
  - Вполне. Если говорите, договоренность была, сделаем. Может, и завтра. В ящике будет если что. Что-нибудь еще?
  - Да, - г-н Арпак на мгновение запнулся и поднял голову. - Еще нужны деньги.
  - Сколько? - деловито переспросил Хен. - Учтите сразу: деньги - в счет вознаграждения. То есть вычтут, в конце меньше получите.
  - Меньше так меньше, - он вздохнул, - я не возражаю. Ну а насчет суммы, тысяч пять мне сейчас не помешали бы. Для начала.
  Хен хмыкнул. Пять тысяч и ему сейчас не помешали бы, но сам кивнул.
  - Я сообщу руководству. Как получу - будут в ящике. Еще?
  Г-н Арпак поморщил лоб и покачал головой.
  - Нет, пожалуй, пока всё. Если что-то понадобится, я сообщу.
  - Вот и ладно, - и Хен быстро поднялся со скамейки. - Значит, на сегодня всё. Надеюсь, сотрудничество наше будет успешным. Кстати, чуть не забыл: у квартального своего отметились?
  - Да, утром.
  - Не забывайте об этом. Это, конечно, мелочь, формальность, 'прикрыть' мы вас от полиции всегда 'прикроем', но внимания лишний раз лучше не привлекать. И про комендантский не забывайте, по ночам шляться не рекомендую. А то придется и с комендатурой гвардейской объясняться, тоже лишнее в вашем положении. И вообще, будьте осторожней.
  - Я постараюсь, - г-н Арпак встал и учтиво раскланялся, приподняв котелок. - Спокойной ночи.
  ...На следующее утро Хен слегка проспал и на работу явился с опозданием, застав родной Департамент взбудораженным словно улей.
  - Рейд! - бросил на ходу лейтенант Нуш, когда Хен, притормозив того в коридоре, попытался узнать, в чем дело, и со смехом махнул рукой. - Пекарни пойдем прочесывать с 'бобиками'!
  И побежал дальше. 'Бобиками' в Охранном Департаменте называли сотрудников Департамента Внутренних Дел, то есть городскую полицию, на что, впрочем, те отвечали взаимностью, прозывая меж собой охранку 'шакалами'.
  Причина же переполоха была проста: начавшаяся вчера история с хлебом получила продолжение. Мало того, что не поднималось тесто, во всем Лахоше, как выяснилось, перестало сквашиваться и молоко, а все вина в трактирах, погребах, на складах скисли до уксуса. На это, особенно порчу вина, власть закрыть глаза уже не могла. Как позднее узнал Хен от шефа, на утреннем заседании Директории, когда стали выясняться масштабы происходящего, Маршал поручил полковникам Эбишаю и Айсару, шеф-комиссару 'бобиков', провести совместные рейды - 'для выяснения причин и установления виновных'. Собирались проверить пекарни, фермы, мельницы, хлебные и молочные лавки. Для пользы дела предписывалось привлечь студентов-биологов. И как втихомолку ни возмущались в Департаменте - их, профессионалов, оперативников и экспертов, словно каких-то квартальных посылают лавки досматривать! да с 'бобиками'! - смириться пришлось. Хотя Хена это не коснулось.
  - Тебя от рейда освобождаю, - сразу же заявил шеф, когда Хен явился с докладом. - Занимайся своим делом, а кому по мельницам лазать, я найду.
  На обе просьбы Пижона - список неблагонадежных и деньги - шеф согласился.
  - Да, помню, обещали, - подтвердил он. - Просмотри картотеки, отбери десяток, каких просит.
  - Может, подкинем и нашего человечка? - предложил Хен. - Авось проглотит. Тогда и изнутри контролировать сможем. Например, Босяк вполне подойдет.
  Бач Басей, по кличке Босяк, был одним из самых опытных внештатных сотрудников Департамента, так называемых 'засланцев', кого внедряли в 'подозрительные' группы для провокаций. И не одну группу он 'подвел под статью'. Но шеф, к удивлению Хена, почему-то отказался, хотя раньше по таким делам сам же, как правило, и предлагал кого-нибудь 'внедрить'.
  - Ну, Хен, понимаешь, - как-то уклончиво и нерешительно, совсем на себя непохоже замялся полковник, - дело ведь 'ЖЗ', а Босяка привлекать - лишний участник, риск утечки. Нет, давай как-нибудь сами, с нас и филеров достаточно.
  Хен пожал плечами. Это показалось немного странным: ограничения по секретности устанавливались, вообще-то, для штатных сотрудников и на 'засланцев' не распространялись, но спорить не стал.
  - Как скажете. Деньги?
  - В финчасть зайди ближе к обеду, я распоряжусь. У тебя всё? Тогда ступай, сынок, работай. И про 'пророка' не забудь.
  Но Хен помнил. Просидев до обеда в архиве, он составил список из одиннадцати 'неблагонадежных', выслушал отчет Куллума и, получив в кассе пять тысяч динариев, занес всё на почтамт. А затем отправился на розыски Хашана.
  Братья Судного Дня появились в конце прошлого года и вначале ничем из числа прочих, время от времени возникавших здесь сект не выделялись. Пока в один промозглый мартовский вечер новоиспеченный 'брат' Суф (тот самый злосчастный аптекарь, за которым и раньше замечали странности) не попытался поджечь кафедральный Собор, главный храм Лахоша, желая приблизить так чаемый Братьями конец света.
  Суфа, пойманного отцом Ар-Каадом в момент поджога, конечно, арестовали и, несмотря на очевидную его помешанность, отправили на восточный берег Фисона - на каторгу в Хайвар, границу Диких Степей, край лагерей, колоний-поселений и нефтяных вышек. Секта, естественно, внимание привлекла, и не только полиции и владыки Ан-Ииса (тот предал Братьев анафеме и отлучил от церкви всех, хоть раз посетивших их собрания). Заинтересовалась ею и охранка.
  Сектантов, конечно, сначала похватали - и 'братьев', и 'сестер', а женщин среди них оказалось тоже немало. Но так как ничего непосредственно 'антигосударственного' в их учении найти не удалось (а поджог, как выяснилось, Суф пытался совершить самочинно, в Братстве о том - ни сном ни духом), всех отпустили (но, разумеется, 'на заметку' взяли).
  На время секта затихла, 'легла на дно' и перешла на полуподпольное существование, собираясь на моленья тайно, стараясь не афишироваться. Официального запрета не было, но квартальные любые их собрания разгоняли, а на воскресных митрополичьих службах в кафедральном Соборе владыко Ан-Иис с гневом обрушивался на Братьев, призывая на головы еретиков все кары небесные.
  С начала же лета Братство почему-то вдруг пришло в движение, ожило, зашевелилось. Вновь на улицах появились странные молодые и не очень молодые люди в длинных, ниспадающих желтых одеждах с широкими рукавами, с характерными бледными лицами и горящими непонятным возбуждением глазами. И что-то громко и бессвязно выкрикивали, то ли очередные пророчества, то ли призывы к покаянию. Начали поступать жалобы, что, поддавшись бредовым проповедям, стали уходить из семей юноши и девушки, а иногда и их отцы и матери. Хен, ведший дело Братьев, всё более склонялся, что секту надо прикрыть - 'во избежание', - но шеф предложил не торопиться.
  - Эх, Хен, сынок, запретить легче всего, - и, вздохнув, полковник Эбишай покрутился в кресле. - Это первое, что приходит на ум, когда борешься с ересью, хоть религиозной, хоть политической. Но пока живы настроения, порождающие ее, ересь будет возникать снова. Гони беса в дверь, он влетит в окно. С настроениями умов бороться трудно, это материя тонкая. У нас три Департамента - Культуры, Образования, Пропаганды - с утра до вечера этим только и занимаются, а толку? Поэтому проще давать выход этим настроениям, но выход контролируемый. Пар из котла надо время от времени выпускать, и пусть он лучше выйдет через знакомую 'щелочку', чем прорвет там, где никто не ждал. Поэтому не трогай их пока, Хен. Пусть собираются, молятся, песенки свои поют, танцуют, - не трогай, но контролируй, отслеживай, держи, как говорится, руку на пульсе. А там видно будет. Враг ведь страшен в первую очередь не тем, что он враг, что против нас, а тем, что он - вне нашего контроля. Враг контролируемый - это уже и не враг, собственно, а так, пешка в руках умного игрока, а мы ведь неглупые игроки, правда, Хен? Запретить всегда успеем, не торопись с этим.
  И Хен не торопился, но осведомителя, 'дятла' на жаргоне охранки, чтобы 'руку на пульсе держать', в секту, конечно, заслал. В середине июня поймал он как-то с поличным на нелегальной торговле спиртным (причем контрабандным из Насара) колбасника Бхилая, хозяина мясной лавчонки на Набережной. А сыщики охранки при случае ловили не только 'политических', но и проходивших по 'епархии' полиции, - для своих, конечно, целей. Вот и здесь: грозили Бхилаю, сообщи Хен куда следует, крупный штраф, лишение торговой лицензии и конфискация имущества, в общем полный крах и разорение. Поэтому хоть и без особой радости, но согласился он работать на Хена - стать его глазами и ушами в Братстве: посещать моленья-собранья, внимательно всё слушать и запоминать.
  К нему Хен и пошел.
  Лавка Бхилая занимала первый этаж дома на углу Набережной и улицы Двадцатилетия Революции (на втором - располагалась его жилье). В лавке было пусто, прохладно и тихо (утренний наплыв покупателей миновал, а вечерний - не начался), лишь у зарешеченного окна отчаянно и тупо билась о пыльное стекло муха. И негромко сопел хозяин, мирно дремавший в углу за прилавком, - крупный дородный мужчина с двумя подбородками, скрывшими шею. Он не поднял головы, когда звякнул колокольчик у входной двери, - послеобеденный сон, освященный веками обычай южных стран, соблюдался в Лахоше многими весьма ревностно.
  - Добрый день, - громко сказал Хен и оглянулся на свисавшие с потолка, развешенные на стенах, разложенные на полках связки колбас и ветчин, гирлянды сосисок и сарделек. Он невольно сглотнул слюну, запах был одуряющий, сразу захотелось есть. - Работаете?
  Бхилай лениво приоткрыл глаз, но, увидев, кто пришел, торопливо вскочил.
  - Да, да, для вас завсегда, - и, выбравшись из-за прилавка, засуетился вокруг. - Чего изволите? По делу зашли али прикупить чего?
  - Один? - Хен понизил голос. - Переговорить надо.
  - Момент! - тот ринулся к двери и вывесил табличку 'Учет'. - Теперь можно. Наверху никого, жена с детями у тещи.
  - На последнем собранье, в пятницу, был?
  - Ну да, - и Бхилай тяжело вздохнул. - У цирюльника Иуна. Писание читали, проповеди слухали, молились да псалмы пели, - всё как водится. Новых никого, те же рожи.
  - А Хашан?
  - А куды без него? - колбасник махнул рукой. - Опять как зарядил про светопреставление, битый час балаболил. Чуть не уснул.
  - А дальше куда делся?
  Бхилай пожал плечами.
  - А куды должен деться? Как кончили - ушел. В Бахем, небось, или где он там обитается.
  - Точно в Бахем пошел?
  - Да откуда ж я знаю! - колбасник даже обиделся. - Сами же велели только глядеть да слухать, чего там деется, а следить за босяком каждым я не подряжался. Собрался да ушел. Ну, поговорил там с некоторыми напоследок, исповеди, небось, принимал. У нас, тьфу ты, у 'братьев' этих окаянных, кто хошь кого хошь исповедать может и грехи отпустить, но все 'Учителю' хотят. Ему, говорят, не так зазорно каяться.
  - И кого исповедал, помнишь?
  Бхилай поморщил лоб.
  - Последней, кажись, сестра... сестра... черт, имя запамятовал! В общем, девчушка одна молоденькая, девчонка почти.
  - Описать можешь?
  - Ну, лет того пятнадцать-шестнадцать. Росточка малого, худенькая такая, щепочка одним словом. Большеглазая. Ну, не знаю, чего еще.
  - Волосы: цвет, длинные, короткие? Одета как?
  - А, светленькая, короткие совсем, будто мальчик. В платьице таком простеньком, ситцевом, в горошек...
  Хен вздрогнул.
  - Как ты сказал? Ситцевое в горошек? - внезапно заволновался Хен. - Желтое с синим? Свободное такое, до колен, без пояса?
  - Да вроде бы желтое, в горошек синий. И распоясанное, да, верно, припоминаю.
  Хен, не веря себе, дрожащими руками достал из бумажника школьную фотографию Келы, что носил с собой.
  - Она?
  Колбасник осторожно взял карточку и, внимательно разглядев, важно кивнул.
  - Она самая. Здесь, правда, кажись, помладше будет, и волосы подлиньше, но глазенки ее. Да, она, - и с уважением и опаской хмыкнул. - И всё вы про всех знаете! На всех, небось, имеете.
  Он удивленно покрутил головой, но Хен уже не слушал и не слышал. Кела! Это не укладывалось в голове. Кела в секте! Его собственная родная сестренка, самый близкий и родной человек, спуталась с какими-то придурками и шарлатанами! А он узнаёт об этом только сейчас! У Хена как пелена с глаз пала, он хрустнул костяшками пальцев и поднял голову.
  - Давно она там? - собственный голос показался ему охрипшим. - Ну, в Братстве?
  - Да черт его знает. Когда принимали, была уж, ее я сразу приметил. А что? Особо опасная какая-то? Натворила, небось, чего-нибудь?
  - А это не твоего ума дело! - Хен почему-то рассвирепел. - Свое дело знай да в чужое не лезь, усек?!
  - Да я чего? Я ничего, - испуганно залепетал Бхилай и слегка присел от страха. - Это я так, просто, сдуру полюбопытствовал. Может, подумал, помочь чего надо, я же завсегда готов.
  Хен только сплюнул. Колбасная душонка!
  - Ладно, не трясись, - он криво усмехнулся, - всё нормально. Когда у вас следующие 'посиделки'?
  - Да завтра вот, у пекаря Бехиса, в восьмом часе, повечеру.
  - В общем, надо сведать, но осторожненько так, как бы между делом, где сейчас Хашан? Должен же кто-нибудь знать, куда 'голова' ваша запропастилась. А если вдруг сам заявится собственной персоной, то, как кончится сборище, ко мне сразу, хоть из постели подымай. Адрес запомни если что: Желто-Зеленых Партизан, пять, квартира девять. Это рядом с училищем ремесленным. Запомнил? Желто-Зеленых Партизан, пять, девять.
  Бхилай торопливо закивал.
  - Тогда пока. Я по-любому послезавтра загляну. Или, может, завтра вечерком поздним.
  И, не прощаясь, Хен быстро вышел. Вот у нее какой, оказывается, 'драмкружок' по пятницам! Он решительно и размашисто, тихо и зло чертыхаясь на ходу, шагал в сторону Посольского переулка. Там, в здании бывшего княжеского пансионата благородных девиц, рядом с Департаментом Внешних Связей и посольствами, располагалась Молодежная театральная студия. Вот у нее, оказывается, какой 'театр' в голове! И не отсюда ли ее последние странности? И фразы загадочные, и нежелание об отце ребенка говорить? Хен был крайне раздражен, зол, почти взбешен, что узнал только сейчас, причем случайно и от посторонних лиц. Не исчезни Хашан, не поручи шеф найти его, кто знает, когда всё всплыло бы? Зол, что совсем сестренка от рук отбилась, скрытничает, что дала запудрить мозги каким-то проходимцам и психам, не думая о последствиях, зол и на себя, и на Келу, и на остальной белый свет, допустивший такое.
  Студия находилась на втором этаже экс-пансионата в левом крыле здания, скромного, сильно обветшавшего строения со стрельчатыми окнами и облупленными стенами. За забором возвышалось рисенское посольство.
  Поинтересовавшись у вахтера, что тихо дремал на входе, как найти заведующего драмкружком, Хен поднялся по узкой, противно скрипевшей, деревянной лестнице. Пройдя почти до конца коридора, он разыскал-таки нужный кабинет.
  - Можно? - Хен без стука распахнул дверь и оказался в небольшой комнате, загроможденной шкафами, полками, стульями, с обклеенными афишами стенами и сваленной в углу грудой костюмов и реквизита.
  Стоявший у окна щуплый мужчина с такой же щупленькой растрепанной бородкой удивленно взглянул на него.
  - Вам кого?
  - Видимо, вас. Вы же драмкружок ведете, господин... э-э?
  - Саби. Итан Саби.
  - Очень приятно. Я брат Келы Бисар, из вашего кружка.
  - Кела Бисар? Кела... Ах, Келочка! - и заведующий всплеснул руками. - Как же, как же, помню! Такая способная девочка! Зря она бросила.
  - Бросила? - на один вопрос ответ был получен. - И давно?
  Саби потеребил бороденку, поморщил лоб.
  - Кажется, в мае. Да, точно, в мае! Мы тогда премьеру 'Юности Маршала' готовили, а она почти перед самым прогоном взяла да ушла. И не объяснила ничего, пришлось замену срочно искать. А что с ней? И вообще, по какому вопросу?
  Хен помялся.
  - Да собственно говоря, уже ни по какому, - всё, что хотел узнать, он узнал. - Всего доброго!
  И, оставив г-на Саби в полном недоумении, Хен вышел и отправился в Департамент. Многое надо было обдумать в тиши кабинета, но до него он не дошел.
  - Зайди к шефу! - крикнул из дежурки майор Офре. - Срочно! Обыскались уже.
  Хен почесал затылок - что бы это могло быть? Но к шефу, разумеется, пошел. В приемной секретарша Тива, изящная миниатюрная блондинка в облегающем розовом платье, красила ногти и пояснить ничего не смогла.
  - Не знаю я, Хенчик, зачем искал. От 'бобиков' курьер был с материалом каким-то. Как передала, так и вызвал, - она подула на аккуратные ярко-бирюзовые ноготки и, отстранившись, полюбовалась цветом. - Может, дело новое хочет поручить? Как тебе мои коготки? Не хочешь на шкуре своей испробовать?
  И, довольная собственной шуткой, мелодично-кокетливо рассмеялась. Хен лишь вздохнул - ему бы ее проблемы - и осторожно постучался.
  - Разрешите, господин полковник. Вызывали?
  - Да, Хен, зайди, - полковник Эбишай нетерпеливо мотнул головой. - И дверь прикрой поплотней.
  Вечно зашторенный кабинет, освещенный лишь настольной лампой с зеленым абажуром, был привычно погружен в полумрак и прохладу. Это радовало после уличной жары, хотя Хену после первого же вопроса шефа стало явно не до этого.
  - Что же это ты, сынок, про сестру свою ничего не расскажешь? - и полковник пытливо взглянул на него. - Интересные, оказывается, вещи в Лахоше творятся, а мы - ни сном ни духом!
  Ага, вот оно что! Хен напрягся. Уже узнали! И когда только успели? Наверно, в первый раз в жизни всезнание родного Департамента не доставило удовольствия.
  - Что же ты молчишь, Хен? По-моему, о таких вещах мы должны узнавать первыми, а не из отдела нравов полиции, как думаешь?
  - Но это же их 'хлеб', а не наш, - попытался возразить Хен. - Нравами молодежи мы не занимаемся. С каких это пор нас стали интересовать 'залетевшие' девочки?
  - Да причем здесь 'залетевшие' девочки?! Ты что, придуриваешься, что ли? - шеф раздраженно хлопнул по столу. - Поверь, моральный облик твоей сестры меня сейчас волнует в последнюю очередь!
  - А что тогда волнует?
  - Ты что, ничего не знаешь? - полковник подозрительно уставился на Хена. - Или 'дурачка включаешь'?
  - А что я должен знать? - он пожал плечами, попытавшись изобразить искреннее недоумение. Неужели и про секту знают? - Ну 'залетела', на третьем месяце уж, ничего не попишешь, не стреляться же. Будем думать, как дальше жить.
  Шеф, склонив голову, испытующе оглядел Хена. И откинулся затем на спинку.
  - М-да, может, и впрямь не знаешь. Так вот, дорогой мой, - и полковник, нацепив на нос очки в тонкой золотой оправе, взял со стола бумагу, - по показаниям гинеколога Нувы, а 'сигнал' от него поступил, помнишь же, наверно, чего Закон 'Об общественной нравственности' требует, если беременность у несовершеннолетней выявили? Так вот, показал он, что обратилась к нему в прошлую среду некая Кела Бисар, шестнадцати лет от роду, с подозрением на беременность. Тесты дали положительные результаты, но не это главное: как категорически заявила сама девушка, что подтвердилось и последующим осмотром, забеременевшая до настоящего момента является... девственницей!
  Хен застыл.
  - Что?!
  - Вот именно - что! - полковник бросил бумагу на стол и снял очки. - Врач клянется-божится, что так и есть! По крайней мере, плева и впрямь без повреждений, разрывов, - в общем, дефлорации, говорит, не было.
  Хен опешил.
  - Но это же бред!!! Как такое возможно?!
  Шеф усмехнулся и вздохнул.
  - Кто знает, Хен, что возможно в нашем мире после Катастрофы. Может, просто плева как-то восстановилась? Я уж в Академию звонил, спрашивал, возможно ли такое в принципе, теоретически хотя бы? Сказали, что, в общем-то, да, отдельные исследователи такие случаи описывали. То есть женщина не девственница уже, детей имела, а плева - целая. В общем, в сорок пять баба девочка опять. Но тут, правда, и сестра твоя заявляет, что никогда и ни с кем, по крайней мере, со слов Нувы. Саму ее 'бобики' допрашивать не решились, всё-таки член семьи сотрудника охранки, а теперь вот не знают, что делать, и нам на всякий случай спихнули. Мол, случай, выходящий за рамки обычного, проверьте, пожалуйста, господа 'шакалы', нет ли здесь какой-нибудь опасности безопасности государственной? Нет, насчет последствий ты не беспокойся, материал в нашем производстве, что захотим, то и сделаем. Букву закона, естественно, соблюсти придется: общественное порицание за нарушение нравственности, что без брака и в таком возрасте, конечно, вынесем, но этим, думаю, и ограничимся. В правах на работу, учебу и прочих поражать не будем, так что за будущее ее не волнуйся. А вот по поводу самого феномена беременной девы, - и полковник развел руками, - ума не приложу, что и делать, с какого бока браться, и браться ли вообще? У тебя есть какие-нибудь соображения? Всё-таки сестра как-никак твоя.
  Но ошарашенный новостью Хен соображал очень плохо и промямлил в ответ нечто совершенно нечленораздельное.
  - М-да, - саркастически ухмыльнулся полковник, - содержательный ответ. Ладно, иди, подумаем пока, хотя для начала неплохо бы поговорить с сестрой тебе самому. Тебе, думаю, она всё-таки побольше скажет, чем на допросе официальном, тем более по такому деликатному вопросу.
  
  
  * * *
  
  - Ну что, Мис, пора, наверно, и начинать потихоньку, - г-н Арпак, рассеянно пробежав передовицу 'Вестника Республики', небрежно бросил газету на стол. - Ты как, готова?
  Миса чуть фыркнула.
  - Я всегда готова, - и отодвинула чашку с чаем, - с первого же дня.
  Так начался завтрак в гостиной на Сапожной, 17. Утреннее солнце, пробиваясь сквозь занавески, скользило размытыми пятнами по скатерти, по бежевым обоям и репродукциям на стенах. С улицы доносился скрип телег, рассекающий свист бичей, ругань возчиков и зазывающие выкрики торговцев - разносчиков газет, молочников, булочников-лоточников. Последние, правда, уже дня два торговали лишь пресными хлебцами да лепешками, - непонятная история с неподнимающимся тестом продолжалась. Как, впрочем, и со скисшим вином и, напротив, нескисающим молоком, следствием чего стало повсеместное исчезновение с прилавков свежей простокваши, сметаны, творога.
  - Вот и хорошо, - г-н Арпак достал из кармана сложенный вчетверо листок и протянул Мисе. - Это список местных неблагонадежных, одиннадцать человек, с них и предлагаю начать.
  Миса быстро развернула листок, торопливо пробежала взглядом несколько строк и подняла голову.
  - Откуда это? - хрипловато-резко спросила она, серые холодные глаза смотрели на г-на Арпака настороженно, даже с подозрением. - Это твоя рука?
  Но тот был невозмутим.
  - Нет, это не моя рука, - он со скучающим видом достал маникюрную пилку и принялся рассеянно шлифовать ногти, - а чья, не знаю. Может, агента охранки какого-нибудь.
  Миса застыла.
  - Охранки?! Как прикажете понимать, сударь?
  Г-н Арпак со вздохом отложил пилку и поднял взгляд.
  - Мис, тебе не кажется, что тебе стало элементарно отказывать чувство юмора?
  - Зато тебе, как вижу, оно никогда не отказывает! - она вспыхнула, уязвленная, задетая за живое. - Аж перехлестывает, что не поймешь, после какого слова смеяться!
  Г-н Арпак рассмеялся.
  - О, уже лучше! Когда сердишься, тебе даже идет.
  Миса сверкнула глазами, словно собираясь сказать резкость, но сдержалась.
  - Ладно, ближе к делу. Ты так и не ответил: откуда список? Назови источник.
  - Я же сказал, что автора не знаю. А получил еще у нас, 'дома', чтобы здесь не с нуля начинать, время не тратить лишнее на поиски, не рисковать зазря. Получил от наших, конечно, но от кого, не скажу, тебе это не надо. Партия у нас большая, есть люди, которые и такие вопросы решают, а как да кто, не наше дело. Может, действительно из охранки, наши ведь и до нас здесь работали. Да и сейчас работают.
  - И ты вез его с собой?! Зная о досмотре?!
  Г-н Арпак удивленно-обиженно воззрился на нее.
  - Но это же не первая граница, которую пересекаю! Мне и похлеще 'грузы' приходилось провозить, не то что какой-то там листок! И извини, что напоминаю, но отвечаю за акцию я, и есть отдельные моменты, нюансы, о которых ты можешь пока и не знать.
  Миса поджала губы.
  - И много таких 'нюансов'?
  Тот пожал плечами.
  - Да нет, немного. В свое время ты, о чем надо, всё узнаешь, не беспокойся, - и более мягко добавил. - Не обижайся, Мис, поверь, это всё в интересах дела, ничего личного. Надеюсь, это понимаешь?
  - Понимаю.
  - Значит, без обид?
  Миса усмехнулась и коротко кивнула. Г-н Арпак сразу оживился.
  - Вот и хорошо! Тогда за дело. Дай-ка список, начнем с самого начала, по порядку. Так, смотри, Абон Элай, двадцать два года, бывший студент-историк, исключен из Университета за 'антигосударственные высказывания'. Так, адрес есть, работает у некоего гончара Метиха, на рынке можно найти, горшками торгует, - возьмешь на себя? Тебе же, как слышал, нравятся молоденькие мальчики, а? - но, увидев выраженье ее лица, сразу замахал руками. - Всё, всё, извини, беру слова назад! Только не заводись! Шутка была дурацкая, признаю! - и, ослабив воротник, покрутил головой. - Но товарищ этот всё равно за тобой, хорошо? Так, идем дальше: Бешех Элхас, тридцать семь лет...
  Работа на Сапожной, 17, началась...
  
  
  * * *
  
  ...День казался обычным, будничным, не считая того, что сегодня Элаю кровь из носу надо было выпросить, вытребовать, вытряхнуть из Метиха любой ценой аванс - хотя бы тридцать динариев для квартирохозяйки. Мара поставила среду крайним сроком, чтоб расплатиться за июль. Да и за август давно пора, на что надежд еще меньше. Дела у Метиха в последнее время складывались не очень, торговля шла вяло, так что Элай уже прикидывал, у кого можно 'зависнуть', 'вписаться', если старуха-зеленщица всё-таки выставит на улицу. Или, пользуясь сезоном, ночевать пока на свежем воздухе, до получки?
  Ничто не предвещало быстрых перемен, но они произошли.
  Элай разводил огонь в печи, готовясь загрузить посуду на обжиг, когда услышал из-за дощатого забора тараторящий без умолку голос хозяина. Элай немного удивился столь раннему возвращению с рынка, а Метих любил постоять за прилавком - с людьми поболтать, потрепаться, новости узнать, сплетни послушать. По необычайно заискивающему, подобострастному тону хозяина, а речь шла о каких-то цветочных горшках, Элай понял, что возвращается тот с покупателем. Такое изредка случалось, когда товара за прилавком не хватало и приходилось бежать домой, в мастерскую. Или вести покупателя.
  Скрипнули несмазанные петли, и калитка широко распахнулась.
  - Пожалуйте, милости просим! - услужливо суетился Метих вокруг гостьи, стройной, изящно одетой дамы в палевой шляпке с приспущенной вуалью и миниатюрным ридикюлем, забегая то с одной, то с другой стороны, не зная уж как и изогнуться. - Уж не обессудьте на бедность нашу. Сами видите, люди мы простые, мастеровые, манерам хорошим не обучены. Это вот мастерская, здесь и работаю, а это подмастерье мой Элай. Вы как, может, вначале в дом, кофею испьете?
  - Нет, благодарю вас, - гостья несколько надменно тряхнула головой и небрежно откинула вуаль. Внимательный, оценивающе-цепкий взгляд из-под шляпки быстро скользнул по Элаю. - Как-нибудь в следующий раз. Лучше товар покажите. Мне побольше горшки нужны, чтоб корни могли нормально пуститься. И форм приятных, чтоб не стыдно гостей в оранжерею привести.
   Она говорила вроде бы Метиху, причем весьма чопорно, почти высокомерно, и внешне надменное выражение, казалось, застыло на ее красивом, с правильными чертами лице, но глаза вопреки этому продолжали пытливо, с непонятным интересом изучать Элая. Тот даже смешался. Причем не столько от взгляда: Элая с первых же фраз поразил необычный тембр ее голоса - глухой, низковатый, но не грубый, с легкой хрипотцой, он тем не менее волновал, тревожил, будоражил, словно задевая потаенные струны.
  - Конечно, конечно! - вновь засуетился Метих. - Как пожелаете, госпожа э-э...
  - Арпак.
  - Да, Арпак, - и, подбежав к окну, нетерпеливо побарабанил в стекло. - Ндана, золотце моё, вынеси стул для госпожи Арпак! А ты, Элай, не стой как столб! Отпирай чулан, выноси, какие в понедельник закончили. И выбирай, что побольше.
  Элай вынес самые большие горшки, скорее, глиняные кадки, - крепкие, добротные, хорошо обожженные, но тяжеловесные изделия грубой работы. А вокруг г-жи Арпак, небрежно усевшейся на стул, помимо хозяина, кудахтала уже и Ндана. Слащаво и приторно улыбаясь, толстуха источала восторги по поводу посещения. И безбожно расхваливала между словом товар, умильно складывая пухлые руки на груди, колыхаясь бесформенным рыхлым телом.
  - Хорошо, - резко прервала гостья грозивший затянуться поток славословий и быстро поднялась, - я возьму для начала вот эти четыре.
  И, как показалось Элаю, не глядя ткнула в первые попавшиеся.
  - Сколько? - распустив тесемки, она достала из ридикюля бархатный, расшитый бисером кошелечек.
  Метих в присутствии жены как обычно стушевался, затих и почти испуганно смотрел на Ндану. А та заволновалась, заколыхалась, глаза ее, впившись в кошелек, заблестели. И, замирая, видимо, от собственной наглости, назвала совершенно несуразную хамскую цену, за которую можно было купить столько же ваз из настоящего рисенского фарфора, что весьма ценился в Приречье. Элай ощутил стыд за столь бессовестную неприкрытую жадность. Но, к его удивлению и изумленному ликованию хозяев, гостья не стала спорить или торговаться, - усмехнувшись, она небрежно отсчитала нужную сумму.
  - В расчете? - легкая улыбка презрения скользнула по ее губам. - Всё верно?
  - Конечно, госпожа Арпак! - засиявший как начищенный динарий, Метих кинулся лобызать гостье руки. - Премного благодарны! Век за вас молиться будем, благодетельница!
  - Не стоит! - дама брезгливо отдернула руки от тянувшихся слюнявых губ и убрала кошелек. - Надеюсь, подмастерье ваш поможет доставить на дом?
  - Конечно, конечно! - Метих был сама услужливость. - Коли госпожа пожелает, я и сам свезу. Для вас - всё что угодно! Тачка имеется.
  - Благодарю, - вежливо, но твердо отклонила предложение гостья, - достаточно будет подмастерья. Элай, если не ошибаюсь?
  Элай торопливо кивнул. Г-жа Арпак по-хозяйски махнула перчаткой.
  - Уложите горшки, и поаккуратней. Жду вас на улице.
  И двинулась со двора, покачивая полями шляпки. В воздухе поплыл тонкий, немного терпкий аромат духов, от запаха которых у Элая тоскливо и сладко защемило в сердце.
  Горшки под бдительным надзором Нданы уложили быстро, и под многословные напутствия Метиха, как вести себя, как товар везти, Элай осторожно выкатил тачку на улицу.
  - Всё? Готовы? - г-жа Арпак ожидала у калитки. - Сапожная знаете где? Идемте!
  ...День был обычный, августовский. В высоком ярко-лазурном небе - ни облачка, полуденное, зависшее в зените светило припекало всё еще по-летнему горячо. Сухой, еле заметный ветерок изредка шелестел листвой вязов, что понуро стояли вдоль заборов на солнцепеке. Улицы города, более или менее оживленные по утрам, потихоньку пустели, жизнь, казалось, замирала в эти часы убийственного солнца.
  Приближалось время обеда. И послеобеденного сна, что соблюдался даже бродячими собаками: приискав тенистый уголок, псы, завалившись на бок, дрыхли там до вечера. Что уж говорить о двуногих обитателях Лахоша! Те испокон приучены были после сытного обеда, приему которого не мешала никакая жара, подремать часок-другой. И дремали: на открытых верандах, в беседках под сенью родных яблонь в саду или же, плотно завесив окна, в самой темной и прохладной комнате. А служащие, вынужденные возвращаться в учреждения и конторы, украдкой посапывали на рабочих местах (время от времени, конечно, приоткрывая глаза, чтобы переложить пару бумажек с одного конца стола на другой для создания видимости кипучей деятельности).
  Г-жа Арпак уверенно, ни разу не оглянувшись, шагала впереди, а Элай аккуратно катил мерно поскрипывавшую тележку и ломал голову - кто она, откуда? Лахошская или приезжая? Городок у них, конечно, небольшой, тем не менее сказать, что все знали всех, как обычно бывает в деревнях, про Лахош было нельзя. Тем более нельзя такого сказать про Элая. Будучи человеком замкнутым и малообщительным, он имел ограниченный круг знакомств и порой не знал тех, кого знала каждая собака.
  Вот и сейчас он пытался вспомнить, видел ли г-жу Арпак раньше, слышал ли имя? И на оба вопроса приходил к отрицательному выводу. В том, что раньше ее не видел, Элай не сомневался - он не забыл бы такого лица, голоса, фигуры. Хотя из этого ничего не следовало: Элай почти каждую неделю встречал людей, которых, кажется, никогда не видел, но которые тем не менее оказывались коренными лахошцами.
  Это было тем более справедливо для лахошского высшего света, а Элаю казалось, что, судя по платью и манерам, г-жа Арпак - дама светская. Светские же порой годами жили за границей - на морских курортах Бофира, лечебных водах Амарны или кедровых рощах Рисена. И не удивительно, что Элай мог не знать и никогда не видеть ее прежде. Хотя старой, княжеских времен, аристократии в Лахоше как таковой не осталось - кто эмигрировал, а кто гнил на нефтепромыслах Хайвара, - но свято место пусто не бывает: возникшее из некогда пламенных революционеров 'новое дворянство' быстро усвоило сибаритские замашки и барский образ жизни 'бывших'.
  Тем не менее Элаю почему-то казалось, что г-жа Арпак - не местная. Что-то в ней было, отличавшее от светских дам Лахоша, весь блеск и лоск которых исчерпывался, как правило, блеском нарядов и лоском холеных белых рук, но что именно - взгляд ли, выражение, - Элай понять не мог.
  Миновав гвардейские казармы - обшарпанные двухэтажные бараки за высокой кирпичной стеной с колючей проволокой поверху и караульными вышками на углах, - они свернули на проспект Маршала. А пройдя мимо Собора и почтамта, обогнув городской парк, вышли наконец к Сапожной.
  - Нам сюда, - г-жа Арпак остановилась у особняка на желтом цоколе и толкнула калитку. - Закатывайте. Сейчас покажу, где разгрузить, - она деловито огляделась и ткнула пальчиком, затянутым в тонкую перчатку, в глубь двора. - Давайте-ка в беседку вон ту пока поставим. Пойдемте.
  По дорожке, мимо помидорных грядок, Элай докатил тачку до беседки под яблоней и принялся разгружать. Г-жа Арпак с нескрываемым облегчением стянула перчатки, небрежно швырнула шляпку и ридикюль на дощатый стол, застеленный выцветшей скатертью, и присела на широкую скамью у стены. Солнечные лучи, запутавшись в листве, застыли рябью на некрашеных деревянных полах; под крышей, в углу беседки, тихо гудели осы.
  - Давно подмастерьем работаете? - лениво обмахиваясь шляпкой как веером, г-жа Арпак повернула голову к Элаю, когда тот выгрузил последний горшок.
  Спрошено было тоном вроде бы по-прежнему чопорным, даже надменным, но Элай видел, что глаза ее, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении не такими уж и холодными, равнодушными, глядят с непонятным, но живым интересом.
  - Да нет, недавно, - Элай смущенно отвел взгляд, ощущая некоторую неловкость, что его так откровенно и бесцеремонно разглядывают, - месяца два, с июня.
  - А до этого чем занимались?
  Элай помялся.
  - Да по-разному бывало. И грузчиком немного, и сторожем. Но, вообще-то, я в Университете учился. Но не доучился.
  - Студент? - г-жа Арпак вдруг оживилась. - Я почему-то так и думала!
  Элай набрался храбрости и поднял на нее глаза.
  - А почему, если не секрет?
  - Ну, более-менее образованного человека всегда можно опознать - по взгляду, речи, по манерам, наконец по тому несчастному виду, когда вынужден заниматься не своим делом. Не обижайтесь только, просто мне так показалось, я не права?
  Элай усмехнулся.
  - Да нет, почему же. Врать не буду, от работы своей, конечно, не в восторге. Не скажу, чтоб тяжелая, но нудная, пыльная, грязная. Да и платят не очень, в долгах как в шелках.
  - А чем бы заниматься хотели?
  - Учился, вообще-то, на истфаке, а так, честно говоря, уж и не знаю. Сейчас, к сожалению, выбирать особо не приходится.
  - Выбор у человека есть всегда, запомните это, молодой человек! - и бросила шляпку на скамью. - Как смотрите, чтоб садовником у меня поработать?
  - Садовником?! - Элай рассмеялся. - Да я яблоню от вишни не отличу!
  - Не важно! - безапелляционно отмела она. - И к тому же я, наверно, не совсем точно выразилась: садовником, скорее, буду я, а вы - помощником, подсобным по саду, хозяйству, называйте как хотите. Никаких знаний, опыта особого не потребуется, указаний моих только придерживайтесь. С лопатой, мотыгой, ножницами садовыми, я думаю, хватит ума справиться? Вот и отлично. Я тут планирую оранжерею разбить, цветник зимний, клумб побольше, и вообще двор в божеский вид привести. Сколько вы сейчас получаете?
  - Когда как, но в среднем около ста.
  - Что с жильем? Или с родителями живете?
  - Снимаю за сорок у бабки одной.
  - Предлагаю двести в месяц, устраивает?
  Ошеломленный таким внезапным предложением Элай только тихо выдохнул. Двести! Сейчас, в его стесненных обстоятельствах, эта сумма казалась огромной, хотя в действительности ненамного превышала средние заработки по Лахошу.
  - Так что? - и г-жа Арпак нетерпеливо повела плечами. - Согласны? Или как?
  Элай торопливо закивал.
  - Да, конечно, согласен! Только я предупредить хотел, - он запнулся и тяжело вздохнул. - Я ведь не сам ушел из Университета. Исключили, 'по статье', 'за антигосударственные высказывания'. Вас это не пугает?
  Г-жа Арпак неожиданно залилась долгим тихим смехом. И Элай поразился, как удивительно может меняться человек. Всего мгновение назад перед ним сидела небрежно-надменная дама с великосветскими замашками, а теперь он видел лишь милую молодую женщину с поблескивающими, искрящимися от смеха глазами, с ямочками на щеках и бисеринками пота на лбу.
  - Нет, - отсмеявшись, помотала она головой, - меня это совершенно не пугает. Мне, вообще, дела нет до вашего государства. Мы с мужем граждане Амарны. А давно всё случилось? В охранке что сказали?
  - Да что они могут сказать? Пальчиком погрозили, предупредили: не попадайся больше, а то в следующий раз исключением не отделаешься. Зимой это было, в феврале.
  - И всё? Один раз только вызывали? Тогда ничего страшного. В картотеку вас, конечно, внесли, но если с февраля больше ничего не было, скорее всего, никто о вас там уже и не помнит.
  - Хорошо бы. Я бы про них с удовольствием забыл.
  - Вот и забудьте, - и г-жа Арпак деловито поднялась. - Ну что, насчет работы договорились? Когда приступить сможете? Мне желательно быстрей.
  - Да я завтра уже приду, - заторопился Элай. - Сейчас только к хозяину схожу, сегодня доработаю, а завтра с утра буду. Во сколько придти?
  - Давайте к полдевятого. Устроит?
  Элай кивнул. Всё вроде бы было решено, но уходить он медлил. Попросить, не попросить? Не будет ли это наглостью с его стороны? Ведь еще работать не начал! И так из милости одной, по сути, работу халявную предложили! Так и не набравшись смелости, он махнул в сердцах рукой и собрался уже восвояси, но заминку его заметили.
  - Мне показалось, что-то хотели спросить, нет? - и г-жа Арпак ободряюще улыбнулась. - Смелей, не бойтесь, за спрос не бьют.
  Элай покраснел как рак.
  - А нельзя аванс получить небольшой? - и торопливо пояснил. - Ну, динариев тридцать. Мне за жилье отдать надо, за июль еще долг, сегодня вот последний день. Если, конечно, не трудно.
  - Совсем не трудно. Вы же не миллион просите, - достав из ридикюля кошелек, она отсчитала пару купюр. - Вот, возьмите шестьдесят. Как понимаю, кроме квартплаты, вам и жить на что-то надо. Не стоит благодарности, я рада, что смогла помочь. Жду вас завтра. Всего доброго.
  На улице Элай от радости сделал 'колесо', чем напугал невзрачного господинчика неопределенного возраста, что проходил мимо с полусонным лицом. Неужели удача улыбнулась и ему? От мысли, что наконец-то отдаст зеленщице эти проклятые тридцать динариев, что нашел работу и получше, и почище, на душе становилось веселей. Но особенно почему-то грело душу, что теперь может каждый день видеть г-жу Арпак, разговаривать с ней, быть рядом, слышать ее голос. Несмотря на природную склонность к пессимизму, Элай иногда приходил к выводу, что жизнь, в общем-то, не такая уж плохая штука.
  ...На следующий день, с утра пораньше, не пробило и восьми, Элай беспокойно расхаживал по Сапожной, неподалеку от дома ? 17. Причина беспокойства была проста: он вдруг всерьез засомневался, а не окажется ли вчерашнее предложение лишь неудачной шуткой избалованной светской дамы? И он нетерпеливо поглядывал то на выкатывающееся из-за крыш солнце, то на занавешенные окна особняка, ожидая часа, когда можно будет смело постучать в заветную дверь.
  С Метихом, искренне огорчившимся известием об уходе, он расстался по-хорошему. И тот клятвенно побожился, что в сентябре выплатит всё причитающееся сполна. Хотя в том, что действительно получит всё заработанное, Элай сильно сомневался. Он уже немного знал, что не всем клятвам говорливого гончара можно верить, тем более что деньгами распоряжалась толстуха Ндана.
  С квартирной хозяйкой разговор состоялся менее приятный. Получив плату за июль и не выказав при этом никакой радости, сварливая старуха тут же принялась пилить Элая за не оплаченный август. Пришлось обещать, что в сентябре заплатит и за август, и за сентябрь сразу, - по расчетам, с учетом новой работы, денег хватало.
  В восемь часов калитка дома ? 17 распахнулась и на улицу вышел франтоватого вида господин в котелке и, небрежно помахивая тросточкой, двинулся по Сапожной в сторону городского парка. Элай решил, что это, видимо, г-н Арпак, а значит, скорее всего, г-жа Арпак уже встала. И, выждав пару минут, вошел во двор, но стучать в дом повременил, полагая, что хозяйка и сама вскоре выйдет, услышав, как хлопнула калитка. Так оно и случилось.
  - А, вы, - на крытом крыльце в простом домашнем платье появилась г-жа Арпак. - Доброе утро. Готовы? Пойдемте в сад, покажу, что делать.
  Работы оказалось немного: здесь прополоть, там полить, яблоню окопать, малину кое-где обрезать.
  - Как сделаете всё - скажете. Я в доме если что. Инструмент за беседкой, воду в бочке берите, вон там, в углу, видите. Особо не напрягайтесь, не торопитесь, это всё терпит. И на солнце не лезьте.
  Она ободряюще улыбнулась напоследок и пошла в дом. Проводив ее взглядом, Элай неизвестно чему вздохнул.
  ...Солнце поднималось всё выше, в небе, как обычно, - ни облачка, день обещал быть привычно жарким. Под карнизом дома шумели-галдели, чего-то не поделив, забияки-воробьи, монотонно гудели над клумбой с астрами шмели. Степенно и важно квохтали за забором соседские куры, где-то через двор, гремя цепью, остервенело заливался на кого-то сторожевой пес.
  Быстро окопав яблоню, полив малину со смородиной, Элай энергично принялся за прополку, но так как в доме постоянных жильцов давно не было и огород запустили сильно (иные сорняки вымахали по пояс), то попотеть пришлось изрядно. Загнувшись над грядкой, он старательно и тщательно прореживал от 'незваных гостей' помидорные ряды, испытывая даже некое удовлетворение от работы. То ли задумавшись, то ли попросту замечтавшись, что, вообще-то, частенько с ним случалось, Элай рассеянно засвистел-замурлыкал под нос щемяще заунывную 'На Хайварских холмах...', песню лахошских каторжан. И не услышал шагов за спиной.
  - Не возражаете?
  Хрипловатый голос г-жи Арпак прозвучал настолько неожиданно, что Элай чуть не подпрыгнул. Торопливо вскочив, вытирая испачканные руки о штаны, он почему-то еще и покраснел, словно воришка, застигнутый на месте кражи.
  - Почитать хочу здесь, не помешаю?
  Перед ним, у беседки, в небрежно-расслабленной позе стояла г-жа Арпак, с книгой в одной руке, с веером - в другой, и слегка вопросительно смотрела на него.
  - Нет, что вы! - смущенно залепетал Элай. - Конечно, не помешаете! Да и вы же хозяйка.
  - Значит, не возражаете, - и в той же небрежно-расслабленной манере уселась на скамью и раскрыла книгу. - Не обращайте внимания, я не контролировать пришла, занимайтесь делами. Просто люблю на свежем воздухе почитать.
  Легко сказать - не обращайте внимания! Элай, сконфуженный, вновь склонился над грядкой, стараясь придать себе более непринужденный и независимый вид (если такое, конечно, было возможно в его позе). И заставлял не скашивать глаз, не оглядываться. Как и многим застенчивым, ему частенько казалось, что все только и делают, что незаметно наблюдают за ним. Но в беседке слышался лишь шелест веера и переворачиваемых страниц, и когда Элай всё-таки украдкой оглянулся, то убедился, что г-жа Арпак, действительно, читает. Это немного успокоило - не очень приятно ощущать, что кто-то пялится в спину.
  Через полчаса г-жа Арпак отложила книгу.
  - Чаю попить не желаете? - серые глаза смотрели на него открыто, прямо, дружелюбно. - На свежем воздухе? Передохните, составьте компанию.
  Элай, честно говоря, удивился - сажать за стол, по сути, прислугу?! Но тем не менее кивнул, хоть и смущаясь.
  - Вот и отлично, - г-жа Арпак поднялась. - Тогда мойте руки. И посидите, пока самовар подогрею. С вареньем пьете?
  С вареньем он пил, и вскоре на выцветшей скатерти появились небольшой медный самовар, расписной заварной чайник, стеклянная вазочка с густым вишневым вареньем и тарелка со свежими овсяными лепешками. Последние заменяли в лучших домах Лахоша булочки-плюшки и прочие ватрушки, что исчезли с прилавков и лотков после непонятной истории с тестом.
  - Присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь, - по-хозяйски распоряжалась г-жа Арпак, аккуратно разлив крепкий ароматный чай. - Лепешки вот берите, варенье, не бойтесь, я не кусаюсь.
  Элай, всё еще смущенный, тем не менее хмыкнул.
  - Да я догадываюсь, что не кусаетесь.
  - Вот как? Это уже хорошо, что догадываетесь!
  И хозяйка искренне развеселилась, а Элай еще раз поразился, как удивительно меняет, преображает человека хорошая, открытая, ясная улыбка и смех, словно срывающие шелуху условностей, что разделяют людей. Перед ним вновь сидела обычная молодая женщина, весьма заразительно смеявшаяся, с которой, казалось, можно запросто и интересно пообщаться. И он осмелел.
  - А что читали, если не секрет? - брошенная на скамью книга, карманного формата, в твердом переплете, невольно привлекла внимание (причем брошена так, что ни титула, ни корешка не прочесть). Элая, как заядлого книгочея, всегда живо интересовало, а что же читают другие? Это позволяло к тому же многое узнать о человеке сразу и без излишних расспросов.
  - Не секрет, - она спокойно перевернула книгу. - Не всегда и не всё, но отдельные его вещи мне нравятся.
  Это было 'Избранное' Басе Адара, поэта старой амарнской школы, широко, впрочем, известного и в Лахоше.
   Одиночество - тень на руках,
   одиночество - небо в пыли,
   одиночество - небо мое,
   одиночество - ты...
  Знакомые строки в хрипловатом исполнении звучали непривычно. Элай не смог отказать себе в тщеславном желании блеснуть эрудицией, тут же подхватив и продолжив:
   Одиночество - дождь и шаги,
   одиночество - ветер и смех,
   голые стены, белые стены,
   и лишь эхо, лишь паутина тоски...
  - Браво! - поаплодировала г-жа Арпак. - Приятно иметь дело с образованным человеком. Наверно, не сильно ошибусь, если предположу, что и сами в юности стишками баловались?
  Элай отмахнулся.
  - Вот именно, что 'стишками', и именно 'баловался'. В семнадцать мы все себя поэтами мним. Правда, у большинства со временем проходит, потом только поражаешься: господи, какую же я нес тогда чушь?!
  - У вас тоже прошло?
  - А что я? Я - не исключение. К сожалению. Может, и хотелось бы, но Адаром мне не быть.
  - Но это ведь не единственный путь для мыслящего человека. Есть много путей-дорог, чтобы не зря прожить жизнь.
  - Да, много, но для чего-то нет возможностей, условий, а для чего-то - сил, желаний.
  - Будет желание, появятся и силы, и условия, и возможности. Главное - желание! Кстати, хотела всё спросить, что же вы такого 'антигосударственного' наговорили, что из Университета попросили? Можете, конечно, не отвечать, это я так, из любопытства чистого.
  Элай пожал плечами. Виноватым себя не ощущал, стыдиться было нечего, и он рассказал всё без утайки.
  - Так вас решением профессора Ирума исключили? - оживилась г-жа Арпак, услышав знакомое имя.
  - Да, но другого выхода у него не было: не исключи меня, 'ушли' бы его, - вступился за декана Элай. - Да и, вообще, он предлагал помочь, выгородить хотел, причем реальный вариант. Но я сам не захотел.
  Она внимательно посмотрела на него.
  - Почему?
  Он вздохнул.
  - Сам толком не знаю. Наверно, просто не люблю лишний раз врать, унижаться, просить, быть кому-то обязанным.
  - Понятно, - протянула г-жа Арпак, хотя что ей понятно, было непонятно.
  После чая Элай поработал еще час, а потом хозяйка отпустила домой, так как работы больше никакой предложить не смогла. Но твердо заверила, что на заработке это никак не скажется, - свои двести он получит в любом случае.
  То же самое повторилось и на следующий день, в пятницу. Поковырявшись с утра на огороде, попив чаю, поболтав о том о сем, Элай проработал только полдня. Он вновь вернулся домой непривычно рано и долго ломал голову, а зачем ей, собственно говоря, понадобился садовник? И вразумительного ответа не находил. Об оранжерее, зимнем цветнике г-жа Арпак уже и не заикалась.
  Но после выходных, в понедельник, ситуация прояснилась. В то утро она даже не стала придумывать ему занятия, а сразу предложила позавтракать с ней.
  Они сидели в беседке под старой яблоней, легкий ветерок шелестел листвой. В углу лениво гудел самовар, потрескивая щепками в трубе. Г-жа Арпак рассеянно помахивала веером и, несколько озабоченно, словно взвешивая, решаясь на что-то, поглядывала на Элая. И только когда закипела вода и был разлит чай, она наконец-то начала разговор.
  - Элай, а без права восстановления - это навсегда или как? Я про Университет.
  Он пожал плечами.
  - Года через три можно подать прошение, чтоб наказание смягчили, и если охранка возражать не будет, может, и разрешат. Но я не знаю, захочу ли этого, - там ведь покаяться потребуют.
  - А в чем проблема? Или вы по-прежнему считаете, что Маршал - тиран, а демократии давно нет?
  Элай удивленно вздернул брови.
  - А что, за последние полгода у нас что-то изменилось?
  Та вытерла губы салфеткой.
  - В политике - нет, но могли измениться вы. Сами же говорили, что когда-то и стихи писали. Так и здесь: человек взрослеет, взгляды меняются, обычная история.
  Он саркастично улыбнулся и покачал головой.
  - Стихи - это немного другое. Там настроение, а здесь - зрение или, если угодно, мировоззрение: я не могу видеть что-то белым, если это - черное, по крайней мере в моих глазах. Так глаз мой устроен.
  - Ну, глаз для языка не указ. Видят-то черное черным, наверно, большинство, но говорят об этом далеко не все.
  Он фыркнул.
  - Это их проблемы!
  - Проблемы-то, по-моему, как раз у вас, а не у них. Неужели так трудно сказать 'я заблуждался, простите, был не прав'?
  Элай криво усмехнулся.
  - Сказать не трудно, - трудно будет забыть и уважать себя после такого. Может, это и гордыня, тщеславие, но уж лучше гордыня, чем измена.
  - Да, сказать не трудно, - хозяйка рассеянно повертела чайную ложку, - но не трудно и стоять в оппозиции, ничего, по сути, не делая, - она подняла голову, и в хрипловатом голосе прорезалась нескрываемая насмешка. - Люди интеллигентные везде, и Лахош не исключение, считают чуть ли не правилом хорошего тона фрондировать перед правительством, но дальше речей обычно дело нигде не идет. Так ведь, господин 'бумажный' оппозиционер?
  Элай вспыхнул.
  - Что вы хотите этим сказать?
  Г-жа Арпак хмыкнула и пожала плечами.
  - Ничего, кроме того, что сказала. Если Маршал - узурпатор и тиран, то почему вы, прекрасно видящий это, тем не менее лепите горшки и копаете грядки? Не вижу связи между вашими взглядами и делами.
  Голос Элая, задетого за живое, задрожал от обиды.
  - А что прикажете делать? Что я могу один?
  - А если не один? - и она пристально и тихо посмотрела ему в глаза.
  Он, обескураженный и всё еще непонимающий, чего от него хотят, требуют, нервно покрутил шеей.
  - Что значит 'не один'?
  - Допустим, существуют люди, группа людей, - вкрадчиво начала она, - разделяющих ваши взгляды. Но не просто разделяющих, - они еще и борются с режимом, причем не только легально. Я говорю, если вы заметили, в сослагательном наклонении, предположительно, никаких выводов отсюда пока делать не надо.
  Хотя глаза ее говорили, что выводы определенные делать уже можно, и Элай их сделал. Провокация? Пустая болтовня не знающей чем себя занять светской дамы? Или... или что-то за этим стоит? Все эти мысли лихорадочно пронеслись в голове, а г-жа Арпак продолжала:
  - Так вот, вы бы присоединились к такой группе?
  Элай помялся. На болтовню непохоже - слишком уж серьезен взгляд г-жи Арпак. Не похоже и на провокацию, по крайней мере, внутренний голос почему-то подсказывал, что верить сидящей напротив женщине можно. Но так неожиданен был сам вопрос, что Элай растерялся, не зная, что и сказать.
  - Знаете, - наконец-то выдавил он, немного даже заикаясь, - это непростой вопрос. Я не могу ответить сразу, сейчас же. Мне надо подумать.
  - Сколько вам надо времени? - поджав губы, г-жа Арпак откинулась на спинку. Было заметно, что она разочарована, ожидая, видимо, другого, более определенного и решительного ответа. - Час? Два? Сутки?
  Элай покраснел.
  - Давайте до завтра?
  Г-жа Арпак, вдруг словно спохватившись, быстро и любезно, но несколько натянуто улыбнулась.
  - Да, конечно. Тем более ведь помните, что вопрос поставлен гипотетически? - но глаза ее опять говорили об обратном. - На досуге поразмышляйте, а чтоб легче думалось, от работы я вас сегодня освобождаю. Идите домой, отдохните, погуляйте, а завтра, может, продолжим.
  И она, как показалось Элаю, весьма холодно кивнула на прощанье.
  ...Размышлял Элай долго - весь оставшийся день и вечер, - терзаемый противоречивыми чувствами и мыслями. Причем беспокоили в первую очередь вовсе не соображения риска, не опасения за свою судьбу, жизнь (а участие в такого рода 'группах', он прекрасно понимал это, могло тянуть и на 'пеньковый галстук'). Нет, страха, как ни странно, он не ощущал, а волновал, по сути, только один вопрос: честно ли это будет с его стороны?
  Да, он критично настроен к власти. И отчетливо видит за демократическим фасадом всё ту же, вновь и вновь возрождающуюся деспотию прежних времен, когда один коронованный самодур сменял на троне другого. Но мог ли он сказать, что пылал гневом, ненавистью к тирану, что готов стать идейным борцом с режимом? Вряд ли. К политике как таковой он, по большому счету, был равнодушен. А нежелание пойти на компромисс в истории с исключением объяснялось не столько политическими, сколько личными принципами: он не любил, когда кто бы то ни был, пусть и всесильная охранка, сует нос в его личные дела, в его личное жизненное пространство.
  Элай так и остался человеком, скорее, асоциальным, ориентированным на внутренний мир, живущим в башне мечтаний и фантазий. Он следовал принципу 'отвечаю только за себя' и ценил превыше всего честность и искренность, по крайней мере перед собой. И, несомненно, ощущал бы фальшь и ложность своего положения, согласись участвовать в такой борьбе, что обязывало в его представлении ко многому, к чему он не был и не желал быть готовым.
  Но, с другой стороны, не будет ли отказ подтверждением правоты г-жи Арпак, обозвавшей его 'бумажным оппозиционером'? (А эти слова ох как резанули его!) Разве не вправе будет она усмотреть в этом элементарную трусость? Элай даже видел, как презрительно скривит губы, каким холодом наполнится ее взгляд, услышав его 'нет'. Такая мысль для Элая была невыносима. Особенно с учетом одного простого обстоятельства, что существенно влияло на его решение: г-жа Арпак нравилась ему.
  Да, она нравилась как женщина. Ее глаза, порой такие холодные и надменные, ее резкие манеры и хрипловатый смех волновали и смущали его, а когда проходила рядом, касаясь шлейфом парфюма, Элая охватывала дрожь. И отказаться означало закрыть дорогу в ее дом, лишиться ее общества. А этого он допустить не мог. Он, конечно, понимал, что вряд ли может надеяться - кто она и кто он? да и замужем уже, - но ничего поделать с собой не мог. И решение в итоге принял.
  ...- Что ж, я надеялась и рассчитывала именно на такой ответ, - спокойно, как само собой разумеющееся, восприняла г-жа Арпак его 'да' на следующее утро, - хотя думала, что услышу это быстрее.
  Элай слегка покраснел.
  - Мне... мне надо было разобраться в себе, - запинаясь, пробормотал он. - Все ведь по-разному решают: кто легче, кто тяжелей. Я не хотел бы поспешно решить что-то, а потом раскаиваться, сожалеть, подводить кого-нибудь.
  - Я не в укор это сказала, а просто констатировала, что я что-то там думала, - и она неожиданно улыбнулась. - Хороший садовник не дергает саженец, чтоб быстрей рос. Плод должен созреть вовремя, не так ли, господин старший помощник младшего садовника?
  Элай с нескрываемым облегчением вздохнул - раз шутит, значит, порядок, обид нет.
  Они вновь сидели в беседке, в углу привычно гудел самовар, также привычно квохтали за забором куры. Из-за крыш поднималось солнце.
  - А дальше? - Элай поднял выжидательный взгляд. - Вы ведь, как понимаю, не из праздного любопытства спрашивали? Пусть и в сослагательном наклонении.
  - Конечно, - г-жа Арпак хмыкнула. - Приличные, благовоспитанные дамы из хорошего общества таких вопросов не задают. Ибо 'птица дятел' встречается и в самом добропорядочном обществе. Разговор наш, конечно, продолжится, но в ином составе: вам надо будет переговорить с господином Арпаком.
  - Вашим мужем?
  Г-жа Арпак на мгновение запнулась.
  - Да, мужем.
  Произнесено это было с секундным колебанием, с едва уловимой заминкой, что у Элая, уже понявшего, что многое в этом доме не обязательно то, чем кажется, зародились сомнения, а мужем ли?
  - Когда? Хотелось бы побыстрей.
  - Какой вы нетерпеливый! Учитесь ждать, в нашем деле это необходимо.
  Элай смутился.
  - Да я просто... - оправдываясь, забормотал он, - просто когда решение принимаешь важное, хочется побыстрей за дело.
  - Это чтобы решимость первоначальная не испарилась? - подпустила шпильку г-жа Арпак с улыбкой на губах.
  Элай, не нашедшись, что возразить, окончательно сконфузился. А собеседница, довольная его замешательством, чуть тряхнула головой и деловито, как ни в чем не бывало продолжила:
  - Сделаем так: вы не спеша, не утруждаясь поработаете в саду, пока господин Арпак с лекций не вернется, а там и поговорите. Без его мнения решать одна я всё равно не могу. К тому же если вы человек поднадзорный, 'на заметке' стоите, лучше, чтобы 'легенда' с жизнью не сильно расходилась. А вы у меня садовый рабочий, помните? Поэтому поковыряйтесь для вида, пополите что-нибудь, деревья окопайте, и то польза хоть какая-нибудь будет, идет?
  Элай торопливо кивнул.
  - Вот и отлично, - она поднялась снять самовар, - а пока давайте чай попьем. Вы мне, кстати, обещали о семье своей поподробней рассказать...
  ...Время до обеда пролетело незаметно. Дел во дворе, по хозяйству хватило бы не на один день: сад был запущен, старые тропинки заросли, у забора буйным цветом расцвели в полный рост репьи да лопухи. Так что Элаю, по натуре человеку, скорее, ленивому (но если уж брался, то делал на совесть), скучать не пришлось.
  Да и хозяйка скучать не давала. То приходила почитать, то воздухом подышать. И развлекала беседами на самые разнообразные темы, начиная с космологических теорий профессора Мркеса и заканчивая причинами несквашивающихся теста и молока, - последний вопрос уже неделю будоражил весь Лахош. Единственно не касались они тем политических.
  Элай еще раз поразился контрасту: насколько чопорна, холодна, высокомерна могла быть (или казаться?) г-жа Арпак на людях, и насколько простой и открытой в общении становилась она наедине.
  В два часа пополудни вернулся г-н Арпак, - шел второй день сентября, занятия в Университете уже начались. Как всегда прифранченный, щеголеватый, в котелке и с кожаным саквояжем, он громко хлопнул калиткой и небрежно помахал им тростью с крыльца. Г-жа Арпак пошла за ним и минут через пять позвала Элая в дом.
  ...Элай стоял в гостиной с задернутыми занавесками и горшками бегонии, герани на полочках. На столе - тяжелый бронзовый канделябр, на стене - часы с кукушкой, в углу - кадка с фикусом. Г-жа Арпак для проформы представила их (хотя друг о друге они, разумеется, знали) и незаметно удалилась.
  - Ну что ж, господин Абон, или Элай, если позволите, мне так проще, что же движет вами сейчас? - г-н Арпак по-барски развалился в широком мягком кресле у окна, закинув ногу на ногу. Рассеянно покачивая носком до блеска начищенного ботинка, он с бесцеремонным любопытством разглядывал его. - Жажда приключений? Принципы? Тщеславие? Или что-то еще? Вы, полагаю, понимаете, во что вы ввязываетесь? За одно только сочувствие эрдекам, а группа наша, скрывать не буду, радикал-демократического направления, можно 'загреметь' на Хайварские холмы лет этак на десять без права переписки. Не говоря уж об активном участии. Да вы присаживайтесь, не стойте, мы не в школе. Надеюсь, понимаете, что это не праздное любопытство с моей стороны. Я должен знать о вас всё, что может иметь значение: кто вы, что вы, чем и как дышите, ваши мотивы? Если я не буду уверен в человеке до конца, работать с ним я не буду, надеюсь, это ясно? Итак, я весь во внимании.
  Присев на краешек стула у стены, Элай потер вспотевшие ладони о колени, - он почему-то немного волновался, словно на экзамене.
  - Ну-у, - помялся он, - сразу вот так сложно сформулировать...
  - А вы попробуйте.
  Элай тяжело вздохнул.
  - Просто надоело жить бесцельно, бессмысленно. Иногда хочется верить, что жизнь не просто так дана, а для чего-то. А так, - и он пожал плечами, - так, может, хоть польза какая-нибудь будет.
  - А вы уверены, что будет? - глаза г-на Арпака насмешливо заблестели. - Я даже не про вас. Такое ли уж благо мы несем людям? Выйдите на улицу, спросите у десяти первых, у так называемого простого люда, ради которого вроде бы и боремся, а нужна ли им свобода, демократия, законность? Нужны ли права человека, когда будет нужно думать самому, что-то решать, власть выбирать, ответственность на себя брать, а не валить всё на плохих князей? Мне, например, и выходить не надо, и так знаю: не нужны! Девять из десяти скажут: да, паршивенько живем, неправильно, но перемен не хотим, оставьте нас в покое, господа хорошие, пока хлеба кусок имеем и крышу над головой, а то и этого, не дай бог, лишимся!
  Элай недоуменно покрутил головой.
  - Зачем тогда огород городить, если сами не верите, что это кому-нибудь нужно?
  - А вот это я хотел бы услышать от вас. Зачем мне мой 'огород', я и так знаю, а вот вам зачем в него лезть, пачкаться?
  Элай несколько раздраженно повторил:
  - Я же сказал: хотел бы приносить пользу. Разве этого недостаточно?
  - А я вот вам говорю, что пользы от нас, может, ничуть не больше, чем, например, от гончарного дела. Более того: польза от гончарного дела бесспорна и очевидна, а от нашего - не уверен! Вопрос: ради чего всё, спрашивается? ради какой-то такой мифической пользы?
  - Знаете, странный у нас какой-то разговор, - Элай криво улыбнулся. - Эрдек агитирует против радикал-демократии и разубеждает человека, которого сам же пытается привлечь.
  - Может, и странный, но я не против радикал-демократии агитирую, это было бы действительно странно. Я против иллюзий и завышенных ожиданий. Против ложного романтизма, когда к нам приходит 'юноша бледный со взором горящим' и жаждет облагодетельствовать человечество, а через месяц уходит законченным мизантропом, с обидой на весь белый свет, что не пожелал быть спасаемым. Я против идеализации народа, человечества, человека, за которого боремся. Человек в массе своей слаб, подл, слишком еще животен. Это, скорее, 'тварь дрожащая', чем 'право человека имеющий'. И надо трезво и ясно осознавать это, видеть реальное лицо, а чаще - рыло реального человека, для которого всё и делается. Легко и приятно бороться во имя 'Человека' с большой буквы, сильного, гордого, прекрасного душой и телом. Но такой, к сожалению, существует только в воображении философов и художников, а вы попробуйте представить и понять, что боретесь за права какого-нибудь придурка из соседней подворотни? Нам нужны не мечтатели-энтузиасты, точнее нужны, но не в первую очередь. А нужны прежде всего трезвые, здравомыслящие, но тем не менее убежденные в правоте идеи работники, способные делать общее дело независимо от настроений, собственных иллюзий, обстоятельств и прочей 'погоды'.
  - И на чем же тогда правота идеи зиждется, если вокруг, как говорите, одни придурки и 'рыла', которым, кроме куска хлеба, ничего больше и не надо?
  - Во-первых, я сказал 'девять из десяти', то есть один всё-таки найдется, кому, окромя колбасы дешевой, чего-нибудь еще в этой жизни захочется. А разве это мало - один из десяти? Это уже какая-никакая надежда, что лет через сто-двести таких, может, будет двое-трое. В общем, игра стоит свеч. А во-вторых, - г-н Арпак запнулся и, как-то деланно рассмеявшись, посмотрел на Элая, - вам никогда не бывает скучно? Скучно вселенски, глобально, от бытия вообще?
  Удивленный неожиданным вопросом Элай лишь невразумительно промямлил:
  - Ну-у, бывает.
  - А мне вот часто, - он чему-то усмехнулся. - И политическая борьба - одно из средств против сего дьявольского наваждения, а скука, я уверен, именно оттуда, из преисподней. И скрежет зубовный ада - это скрежет обреченных на вечную скуку, а не от огня страдающих, ибо нет страшней наказания, чем вечная скука, это и есть гибель вечная. От нее и спасаемся, кто как может: кто горькую пьет, кто за юбками волочится, а кто политикой балуется. У каждого свои игрушки в этой долгой скуке, что зовется 'жизнью'. Как говорится, играй, человек, пока играется, всё остальное - прах.
  Элай пожал плечами - странная аргументация.
  - Но с таким же успехом можно играть и 'на другой стороне', - если всё игра, в чем разница?
  Г-н Арпак широко осклабился и помотал головой.
  - Нет, в подполье интересней - больше ограничений, а мастер, как известно, познается именно в них. Впрочем, ладно, речь сейчас не обо мне и моих мотивах, а о ваших. Что-нибудь еще, кроме желания пользы, можете добавить?
  Элай на секунду задумался и покачал головой.
  - Ну что ж, - г-н Арпак пожевал губами, - выходит, что движут вами не столько политические убеждения, их у вас я пока не приметил, сколько, скажем так, общегуманистические побуждения. Нет, конечно, это тоже неплохо, хотя человек убежденный политически, идейный, как правило, более стоек, случись что-нибудь, а случиться может всякое. Ареста, следствия, суда не боитесь? Вшей камерных, рукоприкладства, унижений, лишения сна? А если к 'высшей мере социальной защиты' приговорят?
  - Мы и так с рождения к 'вышке' приговорены, - буркнул он нехотя, собеседник стал его уже немного раздражать. - Какая разница, когда помирать?
  Г-н Арпак тихо рассмеялся.
  - Не скажите, молодой человек! Это вы по молодости так все хорохоритесь, потому что смерть для вас сейчас далекой кажется, даже если размышляете о ней ежечасно, а умирать всегда страшно. Вы ведь сами, наверно, не видели никогда, как людей вешают или расстреливают? Как многие от страха животного, неудержного, в штаны мочатся или того хуже, а? Пренеприятнейшее, скажу вам, зрелище! Малоэстетичное!
  - Ну, если на виселице и обмочусь, вам какая забота? - огрызнулся Элай. - Вас же, наверно, отдельно повесят как руководителя, мочу мою нюхать не придется.
  Тот хлопнул себя по коленке и расхохотался.
  - Зачет! Мне нравится ваше чувство юмора, вы не безнадежны, - и, отсмеявшись, потер шею. - Но типун вам, конечно, на язык! Да, жизнь частенько штука скучная, но всё равно веселей, чем на рее болтаться. Ладно, балл за вами.
  Разговор в таком же духе продолжался долго, всё более напоминая то ли экзамен, то ли допрос, причем допрос с пристрастием, и Элай несколько раз порывался встать и, послав всех подальше, уйти. А г-н Арпак всё не унимался, допытываясь, докапываясь, задавая порой явно провокационные вопросы, словно проверяя терпение, выдержку.
  - А если через кровь надо будет чью-нибудь переступить? Переступите? У нас ведь разные дела бывают, и не все в белых перчатках делаются.
  - Надо будет, переступлю, - бросив исподлобья насупленный, хмурый взгляд, Элай отвернулся. - Я в белых перчатках не хожу.
  - А это не покоробит каких-нибудь ваших убеждений? Вы же, как понимаю, пользу хотите людям нести, гуманистом, полагаю, себя считаете, человеколюбцем, а тут вдруг нате вам - кровь! Неувязочка какая-то выходит! Противоречия сами-то не ощущаете?
  Элай резко поднялся.
  - Слушайте, вам самому не надоело? Может, мне лучше сочинение, как в школе, написать - 'Десять причин, по которым хочу стать эрдеком'? Или вы по совместительству духовником в нашем приходе подрабатываете?
  Но собеседник повел себя на удивление спокойно.
  - Сядьте, не кипятитесь, я же сказал, что с моей стороны это не праздное любопытство, - миролюбивым тоном, не повышая голоса, не раздражаясь, продолжил разговор г-н Арпак. - Как говорится, ничего личного, интерес у меня к вам сугубо деловой, прагматичный, поэтому воспринимайте всё спокойней. Итак, уточним: политический террор, подчеркиваю политический, не противоречит вашим принципам и убеждениям?
  - Смотря против кого, - усевшись на место, буркнул он. - Некоторых давно пора.
  Г-н Арпак внимательно посмотрел на него.
  - Маршал, например?
  Элай на мгновение запнулся, но затем решительно кивнул.
  - Да! Этого в первую очередь.
  - Ну что ж, хорошо, - и г-н Арпак задумчиво покачался в кресле. - Вы были, как мне кажется, более-менее искренни со мной, и некоторое представление о вас я заимел. Думаю, вы нам подходите.
  - Вот как? - Элай усмехнулся. - А что политических убеждений не приметили?
  - Это не столь важно, как вы, может, подумали. Один из законов теории систем гласит, что вполне надежная и работоспособная система может быть построена даже из ненадежных элементов, главное - структура и архитектура системы, принципы ее организации. И как организатор, скромничать не буду, с немалым опытом, могу заверить, что это действительно так: у меня работали, и работали с пользой для дела, люди весьма разных политических взглядов, порой вроде бы несовместимых с радикал-демократией, но тем не менее работали. Просто большинство людей, у кого нет определенных политических убеждений, как вы например, преувеличивает их значение. Хотя, если разобраться, это только идеологическая надстройка над базисом реальных потребностей, а имеют значение лишь они. В большинстве случаев людям всё равно, демократично ими управляют или нет, важно только, чтобы власть жить давала, определенный минимум благ обеспечивала и безопасность, и, наверно, это нормально. Поэтому политические взгляды - это всё наносное, поверхностное, и не ими определяется реальное поведение человека в обществе. Я, например, знаю многих в вашем Университете с эрдекскими взглядами, но работать с ними я не буду, потому что вижу, что это всё не то. Главное - это наличие в человеке готовности к определенным действиям, к определенному образу жизни, и не так уж важно, какими политическими мотивами будет он руководствоваться при этом. И такую готовность я в вас, кажется, ощущаю. На этом предлагаю закончить. Обдумайте всё хорошенько, мосты за вами пока не сожжены. И если решение ваше твердо, приходите завтра с утра как обычно, госпожа Арпак объяснит, чем заняться, с чего начать. Кстати, для поддержания 'легенды' вам придется работать и по саду.
  Элай вздохнул и кивнул.
  - Я приду. Я уже решил...
  
  
  * * *
  
  - Это тебе задание такое, что ли, дали - сестру 'расколоть'?
  Отложив книгу, Кела спокойно и невозмутимо смотрела на него ясными безмятежными глазами. Хен вспыхнул
  - Слушай, ты болтай-болтай, да не забалтывайся! - он возмущенно вскочил с дивана, а разговор происходил в спальне Келы. - Ты за кого меня принимаешь?! Я тебе, наверно, в первую очередь брат!
  Кела вздохнула.
  - Ладно, не заводись, но я уже всё сказала. О чем еще говорить?
  - Нет, сказала ты не всё! - жестко отрезал Хен и присел поближе. - Поэтому поговорить придется. Еще раз: это правда... ну, что ты девушка еще?
  Он вновь запнулся и слегка покраснел, - прежде о таком с сестрой, девчонкой в его представлении, ему разговаривать не приходилось. Но Кела была на удивление спокойна и невозмутима.
  - Да, я девственна. Ты это имел в виду?
  - Но как?! Ты ведь беременна!!! Или нет?
  - Да, и беременна.
  - Как такое возможно?! Ты сама подумай!
  - А чего тут думать? Раз есть, значит, возможно, вот и всё. Это - факт, а факты - вещь упрямая. Да и было такое уже.
  - Когда? С кем?
  Кела чуть улыбнулась.
  - А ты Евангелие почитай.
  - Ага-а! - многозначительно протянул Хен. Мельком взглянув на отложенную книжку, а это оказалась 'Мария Магдалина. Жизнь и спасение', дешевенькая брошюрка, из тех, что раздают на улицах бабульки-сектантки, он откинулся на спинку и хрустнул костяшками. Многое сразу стало ясно. - Так вон откуда ветер дует!
  Про Братьев Судного Дня он, вообще-то, тоже собирался поговорить, но тут зверь сам бежал на ловца. Он испытующе пристально посмотрел на Келу.
  - Кстати, не хочешь рассказать про 'драмкружок' свой? Что ставите, кого играешь?
  Та неожиданно залилась тихим смехом.
  - Какой ты загадочный стал! Так издалека начинаешь! А я всё думала, когда же тебе, наконец, 'настучат'? Ты про Братьев хотел спросить? Спрашивай. Или тебя и драмкружок заинтересовал?
  Хен зло осклабился, покрутил головой и расстегнул ворот, словно стало душно.
  - Да-а, нечего сказать, удружила ты мне, сестренка, с этим 'Блятством Судного Дня'! Может, расскажешь, как дошла до жизни такой?
  Кела хмыкнула.
  - А чего тут рассказывать? Заинтересовало, и пошла.
  Хен недоверчиво прищурился.
  - С каких это пор тебя боженька интересовать стал? Я что-то прежде за тобой такого не замечал. Думаешь, не помню, как в восьмом зачет по Закону Божьему сдавала - с грехом пополам да с моей помощью? С шантрапой всякой по подворотням, помню, шлялась, а чтоб Писанием интересоваться, извини, сестренка, верится с трудом!
  Девушка пожала плечами.
  - Не хочешь - не верь, я перед тобой исповедоваться не собираюсь.
  И взяла 'Марию Магдалину'.
  - Да оставь ты ее! - он резко захлопнул книгу. - Я, по-моему, с тобой разговариваю!
  Кела усмехнулась и вновь пожала плечами - невозмутимо и равнодушно.
  - Ты, по-моему, с собой разговариваешь и никого, кроме себя, не слышишь.
  Хен начал злиться. Вот эта новая ее манера, что появилась в последнее время, эта действительная или напускная невозмутимость, это кажущееся непробиваемым спокойствие, положительно выводили его из себя!
  - Слушай, ты можешь ответить нормально?! Без недомолвок, загадок? Как тебя туда занесло? И как девушка беременной ходить может?!
  Кела подняла глаза и тихо покачала головой.
  - Но в правду ведь ты не поверишь, а врать тебе я не хочу.
  Он попытался взять себя в руки.
  - Хорошо, говори правду, я внимательно слушаю.
  - Я тебе уже говорила: СКОРО ВСЁ ИЗМЕНИТСЯ! Прежний мир кончается, грядут новые времена...
  Хен взорвался, - вскочив с дивана, он запустил 'Марией Магдалиной' в стену.
  - Издеваешься, да?! Издеваешься?! Я ведь без бредней этих просил! Ты еще про снег желтый расскажи!
  И он в ярости заметался по комнате. Что они с ней сделали?! Где его прежняя сестренка?! Это как же надо человеку мозги 'промыть', чтобы нормальная веселая девчушка, болтушка и хохотушка, что на дух не переносила разговоров 'о спасении души', вдруг сама стала 'о божественном' печься?! Та, кого на воскресную службу пряником не заманишь, кто подсмеивалась над чересчур набожной соседкой по площадке, Писание теперь цитирует! Говорил же он шефу, что 'закрыть' всех надо было сразу, чтоб заразу на корню пресечь! В Хайвар всех, в Степи Дикие - пусть сусликам проповедуют! А до Хашана-смутьяна он еще доберется и 'под статью' подведет, это уж постарается!
  - Книга здесь, кстати, не причем, - подняв 'Марию Магдалину', Кела как ни в чем не бывало, словно ничего и не случилось, вновь завалилась на диван и спокойным ясным взглядом посмотрела на Хена. - Ты всё сказал? Я тоже. На этом давай и закончим.
  И, раскрыв книгу, не обращая внимания на взъяренного брата, невозмутимо продолжила читать, или, по крайней мере, сделала вид. Хен сжал кулаки. Он никогда - ни разу в жизни! - не позволил себе и пальцем тронуть сестренку, воспитывая ее уже восемь лет в одиночку, заменив и отца, и мать. Никогда, но сейчас впервые захотелось ударить, ударить наотмашь, с оттяжкой.
  - Ну знаешь! - он со злостью двинул кулаком по платяному шкафу и с шумом выдохнул. - Ладно, сестренка, мы еще поговорим с тобой!
  И хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка с потолка.
  Кела изменилась, это Хен понял со всей отчетливостью. Зная буквально с пеленок ее веселый и легкий, но несколько неуравновешенный и вспыльчивый нрав, он не узнавал сестры. Случись сегодняшний разговор в прежние времена, неизвестно, кто на кого орал и стучал бы кулаком по мебели (а отпор Кела обычно давала примерно в таком же духе). Но сегодня она - этого Хен, уже остыв, не признать не мог - была сама выдержка и спокойствие.
  Еще больше поразила Хена ее непривычная серьезность, на которую, казалось, Кела не способна по определению. Тон, с каким сказала, что всё изменится, - в этом чувствовалась непоколебимая вера и убежденность, но во что Хен никак поверить не мог. Неужели эта 'попрыгунья-стрекоза', 'артистка', как ласково звала ее в детстве мать, его сестра-раздолбайка, как позднее стали звать соседи, в самом деле уверовала? Эта богемная особа без царя в голове? Та, кто регулярно попадала в истории то со шпаной, то с анархистами, из которых Хену приходилось вытаскивать злоупотребляя положением? В голове это укладывалось с трудом. Разве способна ее непостоянная, легко увлекающаяся и также легко остывающая натура к такой глубокой, серьезной и кропотливой душевной работе, какой требует настоящая вера? Хен сомневался, однако сегодняшний разговор показал, что в этом мире, наверно, возможно всё, - Кела менялась.
  ...Поговорить с сестрой еще раз не получалось.
  - Хен, всё сказано, - тихо, но твердо отрезала Кела, когда он в очередной раз попытался завести разговор. - Ты знаешь, что скажу я, - я знаю, что скажешь ты. О чем еще говорить? И не пытайся вывести меня - не получится.
  Хен злился, бесился, матерился, но ничего поделать с упрямой, замкнувшейся в себе девушкой не мог. Ну не бить же ее! И под конец плюнул и махнул рукой - пусть сама разгребается со своими проблемами! На вопросы о Хашане, куда тот пропал, когда появится, отвечать она также отказалась.
  На деликатные же, но настойчивые намеки-напоминания шефа, что это не только его личное дело, а еще и 'материал, переданный в производство', Хен вначале отвирался. Отвирался как мог или уклончиво отмалчивался, делая непонимающий вид, но потом-таки признался, что 'расколоть' сестру не получается. Про участие ее в Братстве он, разумеется, и словом не обмолвился, хотя по долгу службы обязан был доложить.
  - М-да, - полковник Эбишай задумчиво покрутился в кресле, - этого, видимо, и следовало ожидать. Всё-таки личное и служебное смешивать нельзя, в очередной раз убеждаюсь. Придется передать другому.
  Хен аж привстал. Чтобы кто-то допрашивал его сестру, лез в семейное, по сути, дело?! Этого он допустить не мог!
  - Господин полковник! - загорячился Хен. - Но ведь это мое дело! Его я должен вести! Ведь это сестра моя, в конце концов!
  - Вот именно, что сестра. Я и по Уложению Процессуальному давно тебя отстранить должен, - и шеф назидательно поднял палец, цитируя закон, - ввиду возможной заинтересованности личной, не совпадающей с интересами государственными. Так кажется?
  Полковник добродушно рассмеялся, но Хену было не до смеха, - он скрипнул зубами.
  - Да, но тогда и поручать не должны были!
  Шеф вновь рассмеялся и развел руками.
  - Каюсь, грешен, уел старика! Но ты же сам знаешь: букву закона в нашем деле блюсти - дела не сделать, мы же сыщики, а не законники судейские. Только вот в этом деле, извини, сынок, чувства братские мешать будут. Да и уже, думаю, помешали: неужто бы ты девчонку шестнадцатилетнюю не 'расколол', будь она тебе чужой?
  - Но господин полковник! - почти взмолился Хен. - Я ведь и знаю ее как облупленную! Разве чужой сможет так знать своего 'подшефного'? А что не 'расколол', так это пока - пока! - не 'расколол'! Дайте время, и я раскручу дело, ей-ей! Или...
  Он запнулся, помялся, и шеф чуть удивленно повернул голову.
  - Или что?
  Хен тяжело вздохнул и выпалил.
  - Или давайте закроем вообще! - и торопливо-поясняюще зачастил, увидев, как недоуменно поползли вверх брови полковника. - Ведь нет тут никакой угрозы государству! Это же смешно! Чем девчонка шестнадцатилетняя, по глупости 'залетевшая', Республике угрожать может? Ну, есть, конечно, непонятка, как девственница беременной ходит, наверно даже загадка научная, но научная, а не уголовная, не политическая! Пусть профессора ей займутся, я не возражаю, но нам-то, охранке, что здесь делать?! Давайте прекратим дело, а?
  И просительно, почти что жалобно посмотрел на шефа, но тот слегка нахмурился и недовольно поджал губы.
  - Ошибаетесь, старший лейтенант Бисар! Не по-государственному рассуждаете! Наше это дело, в первую очередь, а не ученых. Сказать про непонятное, что нет тут угрозы государству, можно только тогда, когда это непонятное поймешь и сделаешь ясным до последней запятой. Непонятное само по себе, только фактом своего существования, уже нарушает устои государства, ибо отрицает таким образом его авторитет, его всеведение и контроль! Непонятное невозможно контролировать, и в этом опасность. Вспомни историю: почему погиб могущественный Рим? Вовсе не из-за варваров, те лишь довершили дело, а погубило Империю - Непонятное! Да-да, то непонятное, что случилось в Иудее на третий день после распятия какого-то чудака-проповедника. Кабы прокуратор иудейский дело свое знал лучше и непонятное расследовал бы как положено, глядишь, и Рим бы устоял. Поэтому не будем уподобляться Пилату: непонятное должно стать понятным! Его, кстати, непонятного, у нас что-то слишком много стало. Думаешь, почему занялись тестом, вином? Поверь, не из любви к загадкам научным, а потому, что тоже непонятно. Профессора наши да академики только руками разводят: мол, дрожжи да закваска нормальные, микрофлора, культуры всякие там бактериальные в порядке, а результата нет - тесто не подымается, молоко не сквашивается, брага не сбраживается, а вино почему-то, наоборот, скисло. Да и доложили о сестре твоей 'наверх', 'бобики', конечно, подсуетились: вчера на Директории коллега Айсар, будь он неладен, лично Маршалу рапорт зачитал, - мол, выявили и передали по подведомственности особо важное дело. Сукин сын! - и полковник чертыхнулся. - Сами разобраться не сумели, так решили нам свинью подложить! Маршал, кстати, заинтересовался. Так что прекратить дело я просто так уже не могу, - на контроле у Самого!
  Хен вздохнул.
  - Хорошо, прекратить нельзя, но оставить мне можно? Всё равно лучше меня никто ее не знает, и если уж мне ничего не скажет, то чужому и подавно, я-то ее знаю! Когда сестренке моей блажь в голову какая-нибудь взбредет, хоть кол на голове теши - не 'расколешь'!
  - Э-хе-хе, - и шеф покряхтел, поерзал в кресле, - молодежь! Одно слово! Ладно, убедил старика, возьму грех служебный на душу, забудем про Уложение. Всё-таки случай здесь особый, вопрос деликатный. Беспокойство твое, сынок, вполне понимаю, стороннему сюда, может, и впрямь не резон лезть. В общем, за тобой дело, так и быть. Но под твою личную ответственность!
  Хен вскочил и на радостях как по уставу щелкнул каблуками.
  - Благодарю, господин полковник! Я этого не забуду!
  Шеф замахал руками.
  - Сядь, что ты, сынок, сядь! Мы же не на плацу! Это пусть 'бобики' да 'попугаи' перед начальниками на лапках задних прыгают, а вы ж для меня как дети родные! Как там в Писании? Неужто отец родной сыну камень в руку даст, когда тот хлеба попросит, так кажется?
  'Попугаями' в Лахоше звали гвардейцев - из-за желто-зеленой формы, - точно так же, как прозывали 'гвардейцами' желто-зеленых бофирских попугайчиков. Хен вновь присел, полковник пошуршал бумагами на столе.
  - Ладно, Хен, что у нас там по Пижону?
  Хен пожал плечами.
  - Пока ничего особенного. 'Наружку' ведем, филеры отчитываются. Лекции читает. Оса либо дома, либо по городу шляется, но 'работать' они начали. Одного, думаю, точно 'закадрили', садовником к себе взяли. Из нашего списка, само собой, здесь Пижон соглашение блюдет.
  - Кого именно?
  - Абона. Бывший студент, двадцать два года, отец - младший инспектор Миграционного, мать - домохозяйка, брат младший - школьник. На истфаке учился, но 'полетел' за 'антигосударственные высказывания'. По пьяне брякнул там что-то насчет Маршала, Республики, ничего вроде серьезного, обычный студенческий трёп. Но в список на всякий случай включил, - проверим, может, чего посерьезней выклюнется.
  - В общем, всё под контролем?
  Хен запнулся.
  - В целом, да. Отчет вот только Пижона не нравится. Просил план накидать подробный, пошаговый, а он какую-то филькину грамоту прислал, сплошная 'вода', темнит чего-то. Не нравится мне это, думаю, пожестче надо в оборот взять.
  Но шеф, к его удивлению, почему-то воспротивился.
  - Нет, Хен, нет, - со странной торопливостью помотал головой полковник, - не трогай его пока, всё нормально. Пусть работает как работает, не прессуй его с планом, общий план мы и так знаем.
  Хен немного недоуменно пожал плечами.
  - Ну ладно, как скажете.
  - И еще, - шеф продолжал как-то непохоже на себя мяться, - как придет телеграмма, ну, как дата акции определится, мне, видимо, нужно будет самому с Пижоном встретиться. Ну, чтоб дальнейшее сотрудничество обговорить. Поэтому, как только - сразу ко мне, и организуешь встречу, ясно, да?
  Хен кивнул, но сама просьба немало его удивила, хоть и не подал вида. Обычно такое - лично встречаться с внештатниками, пусть и очень ценными, - среди руководства охранки не практиковалось. По крайней мере, Хен о подобном ни разу не слышал - для этого имелись оперативники.
  - Так, а что у нас с Хашаном? - сменил шеф тему. - Так и не объявился?
  - Не-а, как в воду канул. И погранцов, и Миграционный запрашивал, и 'бобиков' с моргами, и агентуру задействовал, но глухо. Последние сборища, как 'дятел' мой сообщает, без него проходят.
  Отчитываться колбасника Бхилая Хен заставлял теперь после каждого собрания.
  - А другие Братья что говорят? Кто-то же должен хоть чего-нибудь сказать, объяснить, куда их 'пророк' делся?
  - Говорят, дело свое сделал и появится теперь перед самым Судным Днем, но обещают, что скоро. Поэтому, кстати, и пропаганду уличную свернули, - заметили же, что на улицах их почти и не встретишь?
  Шеф ухмыльнулся.
  - Вот неймется людям! Не живется им на земле этой, новую подавай! О-хо-хо, и куда мир катится? - он по-стариковски сокрушенно покачал головой. - Ладно, Хен, на сегодня всё, доклад принят, иди отдыхай. И держи меня в курсе.
  Полковник устало смежил веки. Хен тихо прикрыл дверь кабинета. За окном вечерело.
  
  ________________________________
  
  
  
  ЧАСТЬ - II
  
  'ОТ ЛИКУЮЩИХ, ПРАЗДНО БОЛТАЮЩИХ...'
  
  
  * * *
  
  ...Это случилось декабрьским вечером у городского парка, когда ни Элай, ни Миса не ожидали встретить там кого-либо, тем более в такое время.
  В тот вечер Миса припоздала, хотя была человеком пунктуальным.
  - Извини, просто Арпак чего-то задержался, - она сбросила подбитый мехом плащ с капюшоном (на улице к ночи похолодало). И, поправив волосы, опустилась в скрипучее кресло с выцветшей обивкой, что стояло у занавешенного одеялом окна. - Вначале думала, что вообще никуда не пойдет. Недавно вот только свалил, да и то, как поняла, ненадолго. Так что на ночь не останусь, а то он коситься уже начинает.
  - А его это касается - где ты, с кем?
  - Мы - на деле, и за дело отвечает он, ему и решать, что касается, а что - нет. Я не хочу давать повода для придирок. У меня с ним и так разговор серьезный назревает, и мне нужно быть 'чистенькой' - чтоб без встречных. Ладно, не хмурься, это будет наша, чисто партийная склока, - и она улыбнулась. - Пойдем лучше погуляем. Погода прямо для нас: тихо, темно, никого и дождик кончился.
  ...Серое небо было затянуто сплошными облаками, а зима в Приречье время не столько холодное, сколько пасмурное и слякотное. То 'моряна', сырой юго-западный ветер с Океана, несла морскую влагу, что проливалась долгими нудными дождями. Снег в Лахоше выпадал не часто.
  Попетляв впотьмах по кривым прибрежным закоулкам, Миса с Элаем не спеша двинулись в центр, к парку (Элай уже как два месяца съехал от доставшей его зеленщицы Мары - в небольшой ветхий, зато отдельный домик неподалеку от паромной переправы, с крохотным двориком и палисадником под окном).
  ...Вновь закрапал мелкий моросящий дождик. На улице было безлюдно и темно, - даже собаки попрятались кто куда, - фонари из-за нехватки керосина зажигали теперь не везде, да и выбирали они с Мисой как раз неосвещенные проулки. Под ногами стало скользко, противно чавкала грязь.
  - А что у тебя за разговор с Арпаком? - Элай, придерживая Мису под локоть, заботливо накинул ей капюшон. - Если, конечно, не секрет.
  Та пожала плечами.
  - Да нет, в общем-то, - но по сторонам на всякий случай оглянулась, голос ее, и без того глуховатый, стал еще глуше и ниже. - Просто надоело смотреть, как Арпак в открытую волынит: 'группу' забросил, толком вас не готовит, только видимость создает, зато днями и ночами пропадает на обедах своих званых да вечеринках. С легитимистами спутался, у них, наверняка, сейчас и ошивается. Хотя идеологически они нам такие же враги, как и Маршал.
  'Легитимистами' в Лахоше звали сторонников свергнутой тридцать шесть лет назад княжеской династии Суггуров, что правила Лахошем почти семьдесят лет (пришла к власти на волне Великой смуты, воцарившейся после Катастрофы на просторах бывшей Восточной Конфедерации).
  Было их совсем немного, в основном отпрыски отдельных, чудом выживших после Революции дворянских родов. Родов, что когда-то верой и правдой служили Князьям Лахошским, а теперь разорившихся и влачивших, большей частью, жалкое существование. Хотя некоторые, потомственные вояки не в одном поколении, сумели-таки пробиться в Национальную Гвардию, сделав почетные карьеры офицеров.
  Политического веса легитимисты не имели и являлись, скорее, сборищем мечтателей о 'золотом веке', оставшемся в прошлом, о 'потерянной великой культуре', белокаменных дворцах, роскошных выездах, балах до утра и танцах на сверкающем паркете, о прекрасных дамах в атласных платьях, затянутых в корсеты, и галантных кавалерах в вечерних фраках с моноклями на цепочках.
  То есть было это в большей степени явлением литературно-романтическим, чем политическим, - поэтому охранка всерьез их не воспринимала. И закрывала глаза на сам факт существования лиц, вроде бы не признававших нынешнего режима, так как знала, что дальше громких фраз дело не пойдет. Оно, как правило, и не шло: программа их, если о ней вообще можно говорить, сводилась, по сути, к культурно-просветительской работе, к изучению старины и распространению 'благородного образа мысли'. Мыслей же о Реставрации никто себе не позволял (по крайней мере, вслух). И не пытались связаться с эмигрантскими кругами (а те всегда готовы были поддержать любое начинание против 'плебейской' власти), с проживавшим в Бофире Лукани III Суггуром, сыном и законным наследником последнего правившего Князя, изгнанного Революцией.
  - И что делать с ним собираешься? - Элай перешагнул лужу у забора и, обернувшись, подал руку. - На путь истинный наставить хочешь? Осторожней только, здесь скользко.
  Миса вновь пожала плечами.
  - Поговорю, вразумить попытаюсь, - и, оперевшись на него, легко перескочила через грязь. - Может, просто я чего-нибудь не так понимаю.
  ...К парку они подошли со стороны бывших керосиновых складов, что расположились на Садовой позади рынка, ныне заброшенных и подлежащих сносу по ветхости (сами склады перенесли на окраину). Дождь всё моросил и нудно барабанил по балкам и стропилам крыш, когда-то шиферных, но давно уже разобранных жителями близлежащих домов для хозяйственных нужд.
  - Стой! - Миса быстро схватила Элая за руку и втащила обратно в тень, за ворота склада, куда не падал уличный свет. - Тихо! Кто-то идет.
  И действительно, из парка, с темной аллеи, где вдоль дорожек валялись вывороченные с корнями фонари - напоминания о прошлогоднем урагане, вынырнули на освещенный тротуар двое. Они, видимо, заканчивали разговор, и одного даже Элай, не отличавшийся наблюдательностью, опознал сразу. Это был г-н Арпак, как всегда безупречно одетый, в элегантном приталенном макинтоше, неизменном котелке и черных лакированных туфлях, мокро блестевших на свету. А вот второго - коренастого, плотно сбитого крепыша лет тридцати с бритым затылком - Элай не знал, хотя, может, где-нибудь и видел.
  Приподняв котелок, г-н Арпак учтиво раскланялся. А затем, небрежно помахивая зонтиком, неторопливой фланирующей походкой, словно совершая легкую прогулку в ясный солнечный денек, направился в сторону Собора. Крепыш - в противоположную.
  - Сучок! - Миса коротко и тихо, но весьма энергично выругалась. И с силой стиснула пальцы, всё еще сжимавшие руку Элая. - Вот сучок!
  Элай чуть не поперхнулся и в изумлении уставился на нее - он не верил ушам! То, что Миса, производившая впечатление дамы вполне светской, не совсем такова, какой казалась, он понял давно, но подобное слышал впервые, и мысли не допуская, что она на такое вообще способна. Но Мисе, похоже, было глубоко плевать на произведенное впечатление.
  - Я ведь знаю этого типа, - она резко обернулась. Лицо ее кривила странная злая улыбка-гримаса, голос стал совсем хриплым. - Он из охранки...
  ...Личные отношения у них начались месяца через полтора после знакомства. С того октябрьского вечера, когда г-н Арпак, раздав 'боевой группе' задания (а 'группа' только сформировалась), ушел на очередной званый ужин. Тогда-то проскучавшая весь день Миса и попросила Элая, уходившего последним, задержаться. И как ни в чем не бывало, самым будничным, прозаичным тоном, словно речь шла об обычной житейской мелочи, спокойно и невозмутимо, без тени смущения предложила:
  - Не хочешь заняться любовью?
  Элай, честно говоря, так и не понял, а что, собственно, стояло за ее предложением и последовавшими отношениями? Скрывалось ли с ее стороны за этим хоть какое-нибудь чувство или то была обычная физиология? Уже немного изучив Мису, он знал, что, несмотря на внешнюю холодность и сдержанность, доходящую порой до чопорности, на расчетливость и прагматичность, сквозившую во многих ее действиях, она бывала иногда поразительно непосредственной, непредсказуемой. И вполне могла так поступить, руководствуясь простым принципом 'хочу!'. Как истинная эмансипе комплексами она не страдала и привыкла брать, что хотела, идя к цели напрямую и напролом, без околичностей и церемоний.
  Он и до сих пор не понимал, действительно ли он нужен или ей нужен лишь кто-нибудь в постели? Возможно, этого точно не знала и она сама. В остальном Миса была мила, весела, дружелюбна, а его неуклюжие знаки внимания и заботу принимала как само собой разумеющееся. На робкие же попытки разрешить мучивший Элая вопрос Миса только фыркала и пожимала плечами - какая тебе разница, если я с тобой? Или, в зависимости от настроения, начинала смеяться, ласкаться и без слов затаскивала в постель.
  А для Элая это было очень важно! Он уже окунулся в новую для него жизнь - с чувственными радостями и переживаниями, иллюзиями и даже разочарованиями. И не мыслил существования без этой странной, не всегда понятной женщины, такой высокомерной, недоступной и сдержанной на людях и такой доступной и несдержанной в желаниях, когда оставались вдвоем.
  Он уже не мог жить без ее хрипловатого голоса и терпкого аромата духов, что так волнует и будоражит, без сладковатого запаха волос, рассыпающихся по плечам, когда та небрежно бросала заколку у изголовья, без того первого мимолетного касания к горячей сухой чистой коже, от которого что-то переворачивалось и рвалось внутри. Но Миса лишь смеялась и не хотела понимать, что′ она для него стала значить, и Элай с тоской и ужасом порой задумывался, а что же будет завтра? Видит ли она его в своей жизни и дальше? Или он нужен только на время акции для приятного времяпровождения?
  Г-н Арпак его, разумеется, не беспокоил - Миса в первую же ночь призналась, что 'брак' лишь часть 'легенды'. Но порой ему закрадывалась страшненькая мысль, а не есть ли и их отношения - часть 'партийной стратегии'? Ведь о неразборчивости эрдеков в средствах он много раз слышал. Может, и нет ни чувства, ни желания, а есть рядовое партзадание - привлечь, завербовать и удержать члена 'группы' до завершения акции?
  От таких мыслей Элаю становилось совсем тоскливо, и он мрачнел, замыкался и уходил в себя. Миса же, казалось, не обращала особого внимания на его, как она выражалась, хандру, списывая всё на свойственные молодости перепады настроения. И вела себя по-прежнему - мило и дружелюбно в общении, ласково и страстно в постели, - и постепенно он снова оттаивал. Но осадок от таких мыслей оставался долго, мучая время от времени новыми сомнениями и подозрениями. Так они два месяца и жили - в непонятных отношениях с неясными перспективами.
  Еще, наверно, более непонятной выглядела ситуация с 'боевой группой'. Организовал ее г-н Арпак в начале октября из пяти человек (включая Элая), подобранных им лично или Мисой. Причем на первом собрании всем вполне ясно и недвусмысленно дали понять, что′ им предстоит. Однако дальше наблюдения и составления расписания и маршрутов передвижения Маршала по городу дело почему-то не пошло.
  Собственно говоря, и наблюдения-то велись в той или иной степени регулярно лишь месяца полтора, до середины ноября. Когда же выяснилось, что график выездов Хранителя очень простой, свернули и наблюдения (а график был простой: из Белого Дворца - ни ногой, но раз в неделю, по воскресеньям ближе к полудню, - в гвардейские казармы на строевой смотр, причем ограниченным числом маршрутов - чаще всего по Садовой, либо по Конюшенной).
  Позднее всё ограничилось еженедельной проверкой расписания - выехал ли в казармы, какой дорогой и во сколько? Но так как склонности к перемене путей и времени следования Маршал не проявлял, картина его воскресных передвижений вырисовывалась четкая.
  К самой же акции, как оказалось, 'группу' никто словно готовить и не собирался. Не считать же подготовкой пятничные 'чаепития' на Сапожной, когда накрывался стол в гостиной, выставлялись пироги и 'боевики' весь вечер гоняли чаи, а иногда и чего покрепче - под дармовую закуску. Г-н Арпак, конечно, объяснял Мисе, что это 'для поддержания единства и товарищеского духа в группе', но та только кривила губы, считая пирушки пустой тратой времени и денег.
  Еще по средам г-н Арпак проводил занятия по 'основам радикал-демократии', обсуждения идей и будущего устройства Лахоша, диспуты на злободневные темы (и споры зачастую протекали горячо и живо), но то была теория. А практика сводилась, что собирались они теперь по субботам вечером, накануне воскресной проверки, - определиться, кому, где завтра прогуливаться, чтобы не пропустить маршальский кортеж, о чем отчитаться г-ну Арпаку.
  В остальном тот будто позабыл об акции и активно увлекся местной светской жизнью, сутками порой пропадая на обедах да вечеринках. А Миса злилась на затягивавшуюся подготовку, раздражалась, но до поры до времени молчала, соблюдая субординацию.
  Так что 'боевой' группу можно было назвать с очень большой натяжкой, - те до сих пор понятия не имели, а как, собственно говоря, будет проходить акция, каковы их роли и план действий? И каждый продолжал жить прежней жизнью, словно и не было того, поначалу возникшего ощущения причастности к чему-то пусть и пугающему, но великому, волнующему, таинственному. Как любил поговаривать г-н Арпак, развалившись в кресле и подсмеиваясь себе под нос, 'привыкайте, господа, - это всего лишь работа, обычная террорная работа!'
  Впрочем, как догадывался Элай, многим в 'группе' такая 'боевая' жизнь нравилась: напряга - никакого, риска - тоже, в среду потрепаться можно, а по пятницам кормят, поят на дармовщинку, да еще денег дают (по словам г-на Арпак, 'чтобы знали - партия о вас заботится, и о хлебе насущном не беспокоились'). Свои двести динариев, 'жалование садовника', Элай тоже получал - надо же ему на что-то жить!
  По составу 'группа' получилась пестрой и разношерстной: бывший студент Элай Абон, бывший почтовый служащий Сива Герим, тридцатисемилетний плотник Элхас Бешех, непонятно как сюда затесавшийся вчерашний гимназист Эвел Мадаш и молодой человек без определенного рода занятий Вул Инаим из мещан.
  С 'соратниками по борьбе' Элай практически не общался - только если по делу (даже на чаепитиях держался особняком и в разговоры вступал неохотно). Он и имена-то не сразу запомнил. Тем более что поначалу г-н Арпак из конспиративных соображений запрещал называть их, руководствуясь принципом 'меньше знаешь - меньше выдашь'. Дав каждому кличку-псевдоним, он однако быстро понял, что в маленьком городке это не работает. Да и как могло работать, когда двое друг друга знали и так, живя на соседних улицах, а у остальных вмиг нашлись общие знакомые или иные точки соприкосновения. Так, Вула Инаима Элай хорошо помнил по школьной сборной (футбольной), где тот играл центрфорварда.
  Не общался как по причине замкнутости характера, так и по отсутствию симпатии к 'соратникам': Элаю почему-то они не нравились, желания водить компанию не возникало.
  Более или менее нейтрально относился он, наверно, лишь к Сиве Гериму, худому, мрачновато-молчаливому вдовцу лет пятидесяти, признавая весомой причину присоединения к 'группе'. Года полтора назад, как рассказала Миса, за распространение карикатур на Маршала арестовали его единственного сына, связавшегося с анархистами. Того сослали в Хайвар на нефтепромыслы, где он месяца через три, после вспышки холеры, и умер.
  Не лучше сложилась судьба и Герима-старшего. Шла очередная 'большая чистка', а такие акции Маршал время от времени проводил - в 'профилактических' целях ('чтобы кровь не застаивалась в государственном организме', как любил он выражаться). И шеф-комиссар Почтового Департамента Халмай, дрожавший за свое место и жизнь и потому слывший активным борцом 'за чистоту рядов', Герима-старшего со службы тихо, но быстро выжил. Мол, сын за отца, конечно, не в ответе, но отец за сына отвечает всегда. Причем уволил 'по статье', то есть без пособия и права на пенсию, и оставил в преддверии старости без средств к существованию, не говоря уж о потере сына.
  Идею 'благородной и справедливой мести' Элай не признавал, мстительность всегда отталкивала его в людях, но тем не менее понять, что движет Геримом, он вполне мог, пусть и не разделяя самих чувств.
  Халмаю, кстати, рвение помогло мало. Через две недели его арестовали 'за растрату казенных денег и хищение государственной собственности в особо крупном размере' и приговорили к 'высшей мере социальной защиты'. На рассвете ясного июньского денька казнокрада расстреляли во внутреннем дворе Департамента Внутренних Дел (дело от начала и до конца вела полиция, старавшаяся не отставать от охранки в борьбе с 'врагами народа').
  Остальные 'боевики' Элая лишь раздражали. Шестнадцатилетний Эвел Мадаш - пылкой, мечтательной восторженностью, кажущейся Элаю 'с высоты' его двадцати двух лет столь смешной и глупой. Впрочем, чего можно ждать от мальчишки, начитавшегося в 'самиздате' запрещенной литературы? (за что и попал 'на заметку') И давно ли сам расхаживал таким же 'вьюношей бледным'? Элай помнил, что недавно, но тем не менее розовощекий 'романтик' раздражал иногда весьма сильно, может, именно потому, что одним видом напоминал об этом.
  Элхас же Бешех, плотный, кряжистый мужичок, оказался настоящим занудой. Из разряда тех, кто на чисто этикетное 'как дела?' начинает обстоятельно и подробно рассказывать о делах, заставляя вежливо улыбающегося собеседника мысленно чертыхаться и проклинать ту минуту, когда задал злосчастный вопрос.
  Хотя не признать за ним безусловных достоинств - честности, прямоты и мужества - было нельзя. Не всякий отважился бы обратиться к Маршалу в защиту соседа, взятого в оборот охранкой на основании явно ложного доноса, а Бешех именно это и сделал. Уверенный в невиновности керосинщика Нувана, с которым не один год прожил разделенный лишь забором, он отправил Хранителю гневное письмо о беззаконном аресте. То есть вступился, по сути, за постороннего, хотя обычно в таких случаях лахошцы только испуганно крестились - слава богу, не меня! - и делали вид, что не заметили, как исчез человек.
  Самое поразительное, что это помогло! Неизвестно, что вызвало такую реакцию Маршала, никогда раньше не снисходившего до подобной 'мелочевки', но из Белого Дворца последовал строгий окрик и хозяина керосиновой лавки действительно выпустили. Кто-то поговаривал потом, что не обошлось здесь без наушничанья полковника Айсара, шефа полиции, - недовольный чрезмерным усилением ведомства-конкурента, он всегда был готов подставить ножку 'заклятому другу' Эбишаю.
  Но факт остается фактом: человек вернулся живым и невредимым из 'Самого Высокого Дома Лахоша', как иначе еще называли трехэтажное желтое здание охранки на улице Желто-Зеленых Партизан. 'Самым' оно, конечно, не являлось (строить выше карниза Белого Дворца запрещалось), тем не менее прозывалось в народе именно так, 'ибо оттуда видны и холмы Хайвара, и вся Дикая Степь'.
  После этого же, кстати, и поползли слухи, что дни Эбишая сочтены, что скоро 'зачистят' и 'Главный Очистной Департамент' (так иногда еще именовали охранку остававшиеся на свободе немногочисленные остряки). Но полковник, к удивлению многих, устоял, а точнее, в кресле усидел, хотя слухи всё равно время от времени появлялись.
  А керосинщик Нуван вернулся - сломленным и запуганным. И, преследуемый неотступным страхом, желая выслужиться, настрочил донос - на спасителя. О 'крамольных речах' Бешеха при встрече после освобождения. Речи, разумеется, были, - кто мог ожидать, что спасенный тобой на тебя же и 'настучит'? Однако полковник Эбишай, лично курировавший дело, что заимело такой резонанс, решил хода доносу не давать. 'По рукам' он уже один раз здесь получил, и ему не хотелось, чтобы обвинили еще в сведении счетов и мести. Но 'на заметку' плотника-правдолюбца, конечно, взяли.
  А насчет пятого 'боевика', двадцатичетырехлетнего Вула Инаима, Элай вообще не понимал, что он здесь с ними делает. То был развязный и бесцеремонный молодчик с вечно сальной ухмылочкой на губах, со светло-серыми, почти прозрачными наглыми глазами и совершенно хамскими замашками.
  Хоть и рассказывала Миса о его 'славном' анархистском прошлом (причем бурном и даже буйном, пару раз заканчивавшимся приводами в охранку), на взгляд Элая, это был типичнейший представитель мелкой шпаны из подворотни, место которому - в хайварском бараке для уголовников. Элай подозревал, что и в анархисты он затесался лишь из любви к хулиганским выходкам. А те когда-то (когда на свободе ходили) любили время от времени пошуметь, порадикальничать, акции протеста поустраивать (в основном, по ночам). Например, стекла побить в госучреждениях, карикатуры на Маршала по городу разбросать или разукрасить стены Собора неприличными надписями и рисунками.
  Стойкая антипатия у Элая возникла сразу после первого собрания, где Инаим вел себя порой вызывающе дерзко, но состав 'группы' определял не он. Миса на его вопросы лишь пожимала плечами: с драной овцы - хоть шерсти клок. Хотя будет ли с такой 'овцы' хоть какой-нибудь 'клок', Элай сильно сомневался.
  В школе, вспоминалось Элаю, а учились они в одной школе, только Элай шел двумя классами младше, Инаим тихим нравом тоже не отличался, будучи пацаном весьма задиристым и нахальным. Однако тогда всё искупалось подвигами на футбольном поле, где их сборная, ведомая Инаимом, неизменно громила на городских соревнованиях команды и гимназии, и училища реального, и кадетского корпуса, заставляя гордиться таким центрфорвардом. Но сейчас, столько лет спустя, вновь столкнувшись с повзрослевшим 'героем кожаного мяча', Элай быстро понял, что о былом восхищении можно забыть.
  Работать Инаим тоже не хотел, перебиваясь случайными заработками, - то дизелистом на блок-станции, то грузчиком, то паромщиком на переправе, возя с хайварского берега бочки с топливом, а в путину - бракушничал на Фисоне. Поэтому 'партийное вспомоществование' пришлось ему как нельзя кстати.
  'Подготовка группы' также вызывала у Элая вопросы, но теперь, стоя под дождем у угла парка, прячась от фонарей под тенью складских ворот, многое для него стало проясняться. Как, впрочем, и для Мисы.
  - Вот сучок! - продолжала та тихо матерится, сжимая кулаки, зло кривя губы. - Так пасть! Как мог он так пасть?!
  Элай, привыкший к поразительному иногда хладнокровию и выдержке Мисы, наверно, впервые видел ее такой взбудораженной и взвинченной.
  - Ты уверена, что тот из охранки? С чего ты взяла?
  Он старался говорить небрежней, невозмутимей, желая хоть как-то успокоить Мису, но, честно говоря, открывшаяся перспектива, что их руководитель, возможно, провокатор, тревожила его не в меньшей степени. Миса резко подняла голову.
  - Да, уверена! Я запомнила его, он на контроле миграционном сидел, когда въезжали. Вместе с отцом твоим, кстати.
  - Только поэтому?! - Элай с облегчением рассмеялся. - Да мало ли кто там мог быть! Может, приятель, знакомый какой-нибудь зашел посидеть, поболтать, рюмку 'чая' пропустить?
  - Элай! Мальчик ты мой милый! - и Миса всплеснула руками. - Как ты бываешь иногда наивен! Неужели я, не один год в подполье, не смогу отличить любопытство зеваки от профессионального интереса?! А он, я заметила, поглядывал на нас очень и очень характерно! Любопытствующий с улицы смотрит не так. У меня на ищеек, поверь, глаз уже намётан!
  - Мис, по-моему, у тебя паранойя профессиональная. Да может, ты понравилась человеку? Я бы тоже заинтересовался такой барышней.
  - За комплимент - спасибо, насчет паранойи - возможно. Без нее в подполье не выжить, это у нас профзаболевание, но с остальным - ты не прав. Это не только догадки. Когда к въезду готовились, изучали ваши законы миграционные. Так вот, есть у вас один циркуляр таможенный, 'для служебного пользования' кстати, его наши откуда-то достали. И по нему, если иностранцев принимают, кроме миграционщика, на контроле должен сидеть и оперативник охранки. Понимаешь? Поэтому я и говорю: тот тип - из охранки!
  - Но мы же не знаем, зачем они встречались?
  Миса изумленно уставилась на него.
  - Господи! А зачем, тайком, ночью, в безлюдном месте могут встречаться подпольщик и шпик?! Сам догадаешься или подсказать?
  - Всё равно, мне кажется, от Арпака нужно вначале объяснений потребовать, прежде чем обвинение такое выкатывать, - не сдавался Элай. - Может, просто мы чего-то не знаем?
  - Что я и собираюсь сделать, - буркнула Миса и решительно потянула его за рукав. - Идем! Да, к нам на Сапожную: если дома - поговорим сразу, нет - подождем. Разговор будет серьезный, может помощь твоя понадобится, может и физическая, - и она с сомнением окинула его худощавую фигуру. - Да, оружие, конечно, сейчас не помешало бы.
  - А что, его нет? - с некоторым удивлением воззрился Элай. - Акцию же как-то собираемся проводить?
  Миса раздражено мотнула головой.
  - Там бомбы планируются. Взрывчатку курьер привезет, прямо перед акцией, чтоб до последнего предъявить нечего было, случись что. А огнестрел нам ни к чему. Только морока лишняя, как провезти да где прятать, а охранке - лишний повод 'зацепить' нас.
  Элай поежился. Да, какой-нибудь завалящий револьвер не помешал бы (несмотря, что никаким оружием пользоваться не умел). Черт знает, как разговор с Арпаком пойдет, а физически тот казался крепким и ловким, чем он, к сожалению, похвастаться не мог.
  - Но у Арпака тоже, получается, нет? Так?
  - Должно быть так, если только новые 'хозяева' не снабдили на всякий случай.
  Элай в нерешительности остановился.
  - Может, тогда лучше сегодня не начинать, а вначале подготовиться? Ну, оружие какое-нибудь подыскать, не знаю, 'группу' собрать?
  Миса с усмешкой оглянулась.
  - Что, сдрейфил уже?
  Элай вспыхнул.
  - Почему сдрейфил? Просто глупо подставляться, если у него, может, ствол, а мы с голыми руками!
  Миса фыркнула и тряхнула головой.
  - Идем, не бойся! Что будет, то будет, а объяснений я потребую по-любому, сегодня же, сейчас же, чего бы это ни стоило! - она скрипнула зубами, лицо вновь скривила злая, презрительная улыбка, глаза загорелись недобрым огнем. - Сучок! Так пасть, так низко пасть!
  ...До Сапожной, располагавшейся за парком, они дошли быстро и без приключений. Дождь всё моросил, монотонно и скучно, и улицы выглядели по-прежнему безлюдными и пустыми. Пуст был и дом: окна - без света, за забором - тишина.
  - Не вернулся, - и Миса, стараясь не шуметь, тихо распахнула калитку. - Заходи, дома ждать будем, надеюсь, до комендантского вернется.
  Элай остановился.
  - А если нет?
  Миса отмахнулась.
  - У нас, в крайнем случае, переночуешь, места хватит.
  Комендантский час, как и предрекал профессор Ирум, с конца октября увеличили - с часа ночи до пяти утра. Причем поводом стала история с неподнявшимися хлебами.
  После двух месяцев тщательных и кропотливых исследований и расследований (как научных, проведенных Академией с Университетом, так и административных, ведшихся охранкой и полицией) выяснить причину так и не удалось. Дрожжи и закваска стандартам соответствовали, бактериальные культуры, что отвечали за сквашивание и брожение, - в полном порядке, живы и здоровы. Однако сами процессы эти в Лахоше идти упорно не желали, хотя у соседей по Приречью всё шло как обычно.
  Результатов не было, поэтому причину просто 'назначили' указом Маршала. Объявили всё 'диверсией и происками насарских радикал-демократов и национал-предателей из 'пятой колонны', желающих подорвать продовольственную безопасность Лахошской Республики'. И в целях борьбы с ними комендантский увеличили на два часа.
  Разумеется, ситуация не улучшилась: тесто по-прежнему не поднималось и питался Лахош теми же, порядком надоевшими пресными лепешками. А сметану, сыры, творог, ставших дефицитом, как и вино с пивом и водкой, приходилось ввозить из-за границы - из Орука, Рисена, Бофира и остального Приречья. Это привело к такому их подорожанию, что появлялись они теперь на обеденных столах лахошцев только по большим праздникам.
  Расцвела, конечно, на такой 'благодатной' почве и контрабанда алкоголя. Особенно дешевого 'орукского виски' - вонючего мутного, неизвестно из чего гнавшегося самогона не лучшей очистки. Ввозился он из Орука в огромных количествах и продавался почти легально чуть ли не в каждом трактире и почти по цене старой доброй 'Пшеничной', чем заменил простому люду все прежние горячительные напитки. Народ 'экономичным' пойлом, разумеется, травился (кое-кто и до смерти), болел, но упорно продолжал пить, невзирая ни на что.
  К удлинению же комендантского большинство отнеслось безразлично: желающих шляться после часа ночи было немного, а кто всё-таки хотел - делал это (при соблюдении известной доли осторожности) без особых проблем. Проблем не возникало, так как патрули от центральных, более или менее освещенных проспектов, как правило, не удалялись. Поэтому проскользнуть незамеченным по темным улочкам-проулочкам было несложно. Как неизменно иронизировал по этому поводу г-н Арпак, 'строгость комендантского в Лахоше искупается необязательностью его соблюдения'.
  - В общем, диспозиция простая, - деловито начала Миса, пройдя в гостиную, сбросив мокрый плащ на стул и поплотней задернув занавески, - садимся и ждем. Когда придет, ты молчи, говорить буду я, в разговор не встревать. Но будь начеку, следи за руками его. Помни - на кону, может, наши жизни. Если что - действуй по ситуации. Кстати, канделябр не убирай далеко, под рукой держи, он тяжелый если что, только горячку не пори. И, главное, меня слушать! Бес-пре-ко-слов-но! Это понятно?
  - Понятно, - Элай, закончив зажигать свечи, со вздохом плюхнулся в кресло у стола. - Значит, будем бить канделябрами. Прямо по голове. До потемнения, - и нервно зевнул. - Не люблю ждать. Почитать пока можно?
  - Можно. Только камин разожги.
  ...И потянулись часы ожидания. Тихо стучали по стеклу капли, тихо шумел ветер за окном, а в комнате после промозглой улицы казалось особенно уютно и тепло. Сухо потрескивали дрова в камине, гудел в печной трубе нагретый воздух, шуршали страницы, сонно качался на стене маятник под кукушкой. Элай, убаюканный, стал слегка клевать носом над раскрытым 'Вестником науки', когда звук хлопнувшей калитки разорвал тишину и сразу привел его в чувство. Арпак! Миса, к которой уже вернулось привычное спокойствие и самообладание, не спеша поправила перед зеркалом платье, прическу. И, ободряюще улыбнувшись Элаю одними глазами, - не бойся, всё будет хорошо, - вышла навстречу 'мужу'. Часы показывали половину первого.
  - Что-то ты сегодня рановато, - как ни в чем не бывало встретила г-на Арпака в прихожей Миса, и в хрипловатом голосе проскользнули нотки сарказма. - Неужто до комендантского боялся не поспеть?
  Снимавший обувь г-н Арпак с любопытством поднял на нее взгляд, но Мису смутить было трудно.
  - Чего смотришь так?
  Тот пожал плечами.
  - Ничего, просто странная ты немного сегодня какая-то, - и, войдя в гостиную и увидев Элая, остановился. - А-а, вот оно что! Я не помешал? Добрый вечер, кстати, господин Абон! Рад видеть вас в добром здравии.
  Элай сконфуженно кивнул. Миса, вошедшая следом, неожиданно покраснела.
  - Не болтай ерунды! Мы тебя как раз и ждем.
  - Меня? - тот как-то чересчур резко обернулся. - Что-то случилось?
  - Может, и случилось, - она криво улыбнулась. - Да ты присаживайся, присаживайся, разговор есть.
  Г-н Арпак быстро обвел их взглядом, внимательным и цепким, вновь недоумевающе пожал плечами и со скучающим видом уселся в кресло под фикусом, небрежно закинув ногу на ногу.
  - Хорошо, дамы и господа, я слушаю.
  Элай напрягся. Началось! Миса села напротив 'мужа', у стола, и сразу взяла быка за рога.
  - Где ты был сегодня около десяти вечера?
  Г-н Арпак лениво вздернул левую бровь.
  - А в связи с чем вопрос?
  - Ты можешь ответить?
  - А ты?
  - Что ж, - Миса поджала губы, глаза жестко блеснули, - спросим по-другому: что ты делал сегодня в парке?
  - Ага! - и он откинулся на спинку, скучающего вида как не бывало. - Вот оно что! И что тебя интересует?
  - Всё! Но для начала, что это за тип?
  - Знакомый.
  - Знакомый из охранки - не лучшая компания для подпольщика, не находишь?
  Г-н Арпак неожиданно рассмеялся.
  - Запомнила-таки! - и восхищенно покрутил головой. - Молодец! Я всегда поражался твоей памяти.
  - Та-а-ак! - протянула Миса тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и побарабанила пальцами по крышке стола. - Прекрасно! Можешь как-нибудь объяснить это?
  Он вздохнул.
  - Да, могу, - и посмотрел на Элая. - Но наедине.
  - Нет! - жестко отрезала Миса. - Ты будешь говорить здесь и сейчас! В его присутствии! Мы были сегодня там вместе, в парке. От него у меня сейчас секретов нет.
  - У тебя, может, и нет, а у меня или партии - могут, - спокойно возразил г-н Арпак. - Разве беспартийный может присутствовать на обсуждении партийных вопросов? А здесь вопрос партийный, это я тебе сразу говорю, и сугубо конфиденциальный. Мы сейчас, конечно, на задании, можно сказать на особом положении, но дисциплину партийную никто не отменял. Или Устав тебе не писан? Элай - член 'боевой группы', не спорю, но права участия это, сама прекрасно знаешь, не дает. Говорить буду о подготовки акции, а за нее, если помнишь, отвечаю здесь я, а не господин Абон. Поэтому, будь добра, попроси Элая погулять. Я готов объясниться и дать отчет как товарищу по партии, видит бог, время пришло, но, повторюсь, тебе и только тебе. В присутствии постороннего о таких предметах я говорить не могу, не имею права и не буду. Ка-те-го-ри-чес-ки! Это мое последнее слово, - и уже слегка извиняющимся тоном обратился к Элаю. - Вы уж извините, господин Абон, что я о вас так, в третьем лице в вашем же присутствии, но, право, сейчас вы здесь лишний.
  Элай покраснел. Миса поколебалась.
  - Что ж, будь по-твоему, - она кивнула Элаю. - Иди погуляй во дворе, я позову.
  Тот в нерешительности посмотрел на нее.
  - Ты уверена? - оставлять Мису одну он не хотел.
  - Да, иди, иди! - нетерпеливо отмахнулась она. - Не бойся, всё хорошо. Только во дворе будь, а то комендантский начинается.
  Элай чуть насупился, пожал плечами и вышел. Миса, проводив его взглядом, вновь повернулась к г-ну Арпаку.
  - Итак, я внимаю.
  Тот рассеянно потеребил бородку.
  - С чего начать?
  - С самого начала.
  - Таки с самого начала? - и г-н Арпак рассмеялся. - Ну тогда слушай: вначале сотворил Бог небо и землю, земля же была безвидна и пуста... Нет, что-то я слишком издалека начинаю...
  - Не паясничай! - резко оборвала Миса. - Я жду объяснений! Объяснений, о чем могут общаться эрдек-подпольщик и агент охранки!
  - Ладно, ладно, не заводись, - недовольно проворчал он и примирительно поднял руки. - Всё, перехожу к делу, - и, смолкнув, собираясь с мыслями, тяжело вздохнул. - А дело, в общем, такое, если с самого начала. Когда на ЦК решили, что Маршала надо убирать и назначили меня, начал я изучать здешнюю ситуацию. И понял, что обычные наши методы - группу набрать, обучить - в Лахоше не сработают: слишком маленький городок. Живал я в таких, и знаю, что здесь как в деревне: все друг друга знают, все на виду. Долго здесь ничего не сокроешь, а группу, сама прекрасно понимаешь, в один день не создашь. Тем более с местной охранкой, а что она - одна из лучших в Приречье, это факт. В общем, понял, что сработать незаметно нам здесь не дадут. И тогда подумал: если рано или поздно нас раскроют, может, раскрыться самим сразу? Заинтересовать охранку и поработать какое-то время под ее же 'крышей'. Усыпить бдительность, создать видимость, что под контролем, а потом - раз! И все свободны!
  Миса недоуменно вскинула брови.
  - И как собрался охранку интересовать? Агента двойного сыграть?
  - Можно сказать и так. Да, знаю, рискованно, сам много думал, Мис, поверь, но другого выхода не видел. О какой тайной подготовке можно говорить, если с первого же дня 'на хвост' сядут местные филеры? И скрыться от них здесь ты не скроешься, хоть вывернись! И никакая конспирация не поможет! Здесь все всё знают! Кто к кому ходит, с кем спит, дружит, пьет. И филеров никаких не надо, успевай только соседей опрашивать. Ведь любая лахошская собака отличит нас от любой местной парочки. В общем, решил я рискнуть.
  - Стоп! - хрипло прервала его Миса. - Ты решил или ЦК? Поясни! На ЦК, вообще, обсуждалось это?
  - Ну, как тебе сказать, - г-н Арпак замялся и почесал переносицу. - На самом ЦК, конечно, нет, это всё-таки вопрос специфический, вопрос методов. Но с некоторыми членами говорил.
  - И? 'Добро' кто-нибудь дал?
  Тот покачал головой.
  - Нет, - он презрительно скривил губы и махнул рукой. - Старпёры! Сразу закудахтали: 'чревато!', 'а вдруг раскроется?', 'мы с охранкой дел иметь не можем!'. В общем, замараться испугались. Мол, могут не так понять, репутация партии и прочая лирика.
  - И ты после этого смел говорить мне о какой-то дисциплине?! - Миса возмущенно вскочила. - Приняв такое решение, как поняла, самостоятельно?!
  - Да, самостоятельно, - г-н Арпак вскинул голову, взгляд его был решителен и тверд. - Я и сейчас уверен, что поступил правильно. Думаешь, мы всё еще на свободе потому, что такие умные и хитрые? Что хорошо конспирируемся? Да о нас в 'Высоком Доме' давным-давно всё знают! Мы три с лишним месяца получили на подготовку, и только благодаря моему решению. Мы получили свободу действия, пусть и под гарантию охранки. И там уверены, что контролируют нас полностью. Да, я вступил с ними в контакт и не стыжусь этого! Потому что делал и делаю это во имя партии, во имя ее дела! Иначе нас 'повязали' бы еще в сентябре, когда только начинали с 'группой'. Конечно, по Уставу я не имел права, но я так решил - дело важней буквы. А за попреки дисциплиной извини, ты права, не мне тебя упрекать, но надо же было как-то спровадить Элая!
  - Ладно, оставим оценки на 'потом', - Миса поджала губы. - Что дальше было?
  - А что дальше? - г-н Арпак пожал плечами. - Дальше - дело техники. Вышел на посольство лахошское, как раз незадолго до разрыва, и предложил свои услуги. Свели с типом одним, официально клерк какой-то мелкий, но, как понял, из Первого управления, разведки их внешней. 'Втёр' ему 'легенду': 'устал, разочаровался в идее, выскочки молодые затирают, денег на хорошую жизнь не хватает, хочется наконец-то пожить по-человечески' и всё такое. Ну, и чтоб поверил, пришлось, конечно, карты слегка раскрыть.
  Миса насторожилась.
  - 'Слегка' - это как?
  Тот нехотя признался.
  - Что акцию готовим, кто приедет, план действий. В самых общих чертах, конечно.
  - Та-а-ак! - каменным голосом протянула она. - Прекрасно! Поподробней, пожалуйста, что значит 'в самых общих чертах'?
  - Слушай, - вспылил г-н Арпак, - я, наверно, не идиот и не первый день в подполье! Я знаю, как дозировать, что можно и что нельзя говорить в таких случаях! Раз сказал, что 'слегка', значит столько, сколько нужно!
  - Наши представления, сколько нужно, могут сильно различаться, - холодно парировала Миса. - А еще я пытаюсь понять, чем твои действия объективно, - повторяю, объективно! то есть по своим последствиям, - отличаются от банальной провокации? И пока не вижу разницы: 'органы' предупреждены, с планом ознакомлены, пусть и, как ты выражаешься, 'в самых общих чертах', участники, как понимаю, 'сданы', все под наблюдением, так? Что тогда считать провокацией, если не это?! В чем разница?
  - В целях! - с еле сдерживаемым бешенством рявкнул г-н Арпак. - В целях, понимаешь?! В целях и мотивах! В результате, за который отвечаю и которого добьюсь, чего бы это мне ни стоило! - и, откинувшись на спинку, шумно выдохнул. - Всё, баста, хватит, иначе передеремся! Давай, как ты предлагала, оценки - потом, хорошо? - и чуть ли не взмолился. - Дай договорить, объяснить до конца, по-жа-луй-ста!
  Миса слегка смутилась.
  - Ладно. Я слушаю.
  Тот устало потер лоб, словно пытаясь вспомнить, на чем остановился, и продолжил:
  - Да, я 'слил', что готовится акция, что организаторы - мы с тобой, а 'группу' наберем на месте, - но! 'Слил' с 'дезой': что акция - по команде из Насара. Сказал, что телеграмма из Амарны будет, 'Дяде плохо выезжай', и через неделю - 'день Х'. То есть, что сроки нам поставили ориентировочные - до конца года - и мы свободны в выборе дня, в охранке не знают. Учти: через почту местную, телеграф без их ведома не пройдет ни одна телеграмма, ни одно письмо. Поэтому, думаю, они на все сто уверены, что всё под контролем и сигнала не пропустят. Дальше: прогнал им, что взрывчатку будем здесь делать, в Лахоше, в лаборатории университетской, а о том, что курьер будет, они не в курсе. За лабораторией они следят, это я знаю точно, поэтому и здесь уверены, что всё контролируют и тайно мы бомбы не сделаем. Еще: якобы по плану нашему за день-два до акции, ну, то есть уже после телеграммы, мы с тобой должны проинструктировать 'группу', дать команду и быстро свалить отсюда. Под официальным предлогом - 'больной дядя'. Типа, чтобы Насар не подставить, если вдруг что. То есть и здесь получается: пока мы в Лахоше, удара они не ждут. Более того, я сразу поставил условие: 'группу' брать только после моего отъезда. Мотивировка самая шкурная: я должен быть чист, чтобы ни тени сомнения. Ведь если возьмут, когда я здесь, что со мной делать? На свободе оставить? Взять, а потом тихо выпустить? По любому 'замажусь', доверять перестанут, и моя ценность как 'засланца' - ноль. Поэтому прямо заявил: хотите иметь своего человека в РДП? Обеспечьте безупречный выход! Чтобы как стеклышко! Заодно, говорю, проверите 'неблагонадежных' - от кого что ждать. А так, кто меня в чем обвинит? Товарищи здесь остались малоопытные, могли и дров наломать. Или провокатор нашелся, всяко может быть. Поэтому и получили неприкосновенность, временную конечно, но время нам только и нужно. Так что пока я здесь, 'группу' не тронут. Как видишь, кое-что, конечно, 'слить' пришлось, но с такой 'дезой' и под таким условием нам это вреда особого принести не могло, а про выгоды уже сказал: время получили и неприкосновенность. На предложение мое они, конечно, клюнули, условия приняли. Сама помнишь, дело к разрыву шло, посольство их выезжало, а агентуры в Насаре, как понимаю, им не хватало, вот и уцепились за меня. Тем более справки, уверен, они навели и поняли, что человек я в партии, скажу не скромничая, не последний. Договорились, что, как приеду, меня встретит человек, через которого и буду связь держать. Помнишь, когда въезжали, поцапались? Ну, когда тип тот о здоровье Демократора справился, а я про Хранителя брякнул? А это был пароль с отзывом. Сегодня вот опять встречались. Его, кстати, Гилом зовут, мы всегда в парке встречаемся.
  - Как часто? Какие сведения? - вопросов у Мисы вертелось на языке много. - Что требуют? Как вообще работа построена?
  - Система простая: абонентский ящик на почте, два ключа - у меня и Гила. Каждый день проверяем, вся переписка - через ящик. Раз в неделю - отчет, встречи личные - по желанию любой стороны, но чаще - по их. Мне от них ничего особо не надо, разве что на деньги 'развести'.
  - Ты и деньги берешь?!
  Г-н Арпак удивленно уставился на нее и хмыкнул.
  - Ну ты даешь! Иногда ты поражаешь наивностью! Не забывай: для них я - продавшийся за тридцать сребреников иуда. С чего бы мне работать 'за спасибо'? Поэтому хочешь не хочешь, а 'легенде' надо соответствовать. Да и разве это не шик, когда подпольщики живут за счет охранки? Меня это изрядно веселит, удовольствие моральное доставляет.
  - Думаю, не только моральное, если вспомнить твой широкий образ жизни в последнее время, - съязвила Миса. - А то уж было подумала, что это ЦК так расщедрился.
  - Ага, от них дождешься! - усмехнулся г-н Арпак, бывший еще и казначеем акции. - На партийные гроши мы, сударыня, ели бы одни лепешки пресные да водичкой запивали из колодца, а про ваш любимый творог с изюмом на завтрак пришлось бы забыть. И никаких 'чаепитий' по пятницам. А насчет широкой жизни, да, не спорю, люблю блеск и мишуру света - от скуки отвлекает. Чтоб музыка в зале, бифштекс хорошо прожаренный на тарелке и бутылочка бофирского игристого в ведерке со льдом. Но ведь это и для дела надо, не только для удовольствия. Хотя и для него тоже, врать не буду.
  - Ладно, оставим, меня больше интересует, что им сообщаешь?
  - Ну, отбрехиваюсь общими фразами, но когда наседают, конкретики требуют, про 'группу' рассказываю, мол готовимся. Чистую 'дезу' гнать опасно - проверяется здесь всё легко, заподозрить могут, если что.
  - Так, - она побарабанила по столу, - 'группу', как понимаю, ты 'сдал'?
  Тот недовольно поморщился.
  - Слушай, тебе так хочется меня провокатором выставить? Если уж на то пошло, то 'группу' я 'сдать' не мог - хотя бы потому, что она изначально 'сдана'. Помнишь тот список, по которому начинали? Так вот, он действительно из охранки, как и говорил. Это я попросил, чтобы времени на поиски не терять. Поэтому, кто там, они и так знают.
  - Ладно, пусть не 'сдал', но как собираешься тогда акцию проводить?
  - А я с ними акцию проводить и не собираюсь.
  - Что?!
  - Неужели не поняла, в чем расчет? 'Группа' - это уже так, для отвода глаз. Это не 'боевая группа', а прикрытие, ложная цель. Я же сказал, что здесь обычные наши методы не пройдут, нам просто не дадут сработать 'группой'. Сработать надо было по-новому. И решил, что шансов больше у одиночки. У которого бывает доступ к Маршалу, пусть и на короткое время. А когда начали наблюдение, понял: нам нужен офицер-гвардеец. Да, воскресные смотры. Можно, конечно, было поискать выход на челядь с Белого Дворца, тоже ведь регулярно 'хозяина' видят, но за ними надзор строже, подобраться сложней. Да и отбирают тщательней, чем в Гвардию, - неблагонадежных там нет. И с оружием проблема: ни взрывчатку, ни револьвер в Белый Дворец не пронесешь. А в казармах с этим проще. Поэтому только гвардеец. Причем нужен был офицер. Рядовой сам себе не хозяин, иной раз из казармы просто так не выйдешь, и доступа к оружию свободного нет. Они его только в караулах да на стрельбах видят.
  - И он у нас есть, этот гвардеец?
  - Конечно, - г-н Арпак не без самодовольства покрутил ус. - Думаешь, с чего я постоянно у легитимистов ошиваюсь? Мне же нужен был не любой гвардеец, а только нелояльный. А у легитимистов всё как раз и сходилось. Какая ни какая, но всё-таки оппозиция, хоть большей частью и 'бумажная'. И офицерья там много, в Гвардии ведь в свое время 'белой кости' и прочей всякой сволочи старорежимной осело немало. Да и куда еще дворянчику бывшему податься, как не на службу военную? Всё благородней, чем на бахчах батрачить или писарем в конторе купеческой штаны просиживать. Так что времени я зря не терял, если думаешь, что на вечеринках у Беттима я только развлекался.
  Отставной гвардейский капитан Беттим, чей отец до Революции числился в предводителях дворянства Кимешской волости, был неформальным главой самого крупного и влиятельного кружка легитимистов в Лахоше.
  - И кто он?
  - Молодой лейтенант, имя ничего не скажет. Да и ни к чему оно тебе, работать с ним буду всё равно только я. Извини, но так лучше для дела. Сама понимаешь, лишний контакт - лишний риск навести на него охранку, внимание привлечь. Да и тебе спокойней, - как говорится, 'меньше знаешь - меньше выдашь'. Для нас буду звать Рыжим, считай это кличкой.
  - Он и впрямь рыжий?
  - Конечно, нет! Я что, идиот?
  Одно из негласных правил эрдекской конспирации гласило, что кличка в зависимости от цели должна либо показывать характерную черту человека, либо, напротив, скрывать ее и запутывать. Поэтому своим давали клички, никак не связанные с человеком, чтобы не подсказать врагу. А вот разоблаченным провокаторам и шпикам придумывали клички характерные, изобличающие, - Рябой, Лысый, Картавый. Миса кивнула.
  - Ладно, тогда пусть Рыжий. Продолжай.
  - Из 'бывших' он, точнее, сам-то Рыжий после Революции родился, они с Элаем вроде ровесники, но по отцу - потомственный дворянин. Корпус кадетский закончил с отличием, легитимист конечно, причем убежденный. Рассказов отцовских в детстве наслушался, романов начитался, всё о Реставрации бредит. Маршала ненавидит со всем юношеским пылом, для восстановления династии готов на всё. Но знаешь, несмотря на романтизм этот, не по годам серьезен, хладнокровен, выдержан. Говорит, с детства дал клятву покарать узурпатора и готовит себя к этому, то есть весьма целеустремленный мальчик. В общем, наш человек, хоть и взглядов других. Положиться на него, уверен, можно, держит себя хорошо, зазря не выставляется, не болтает. У охранки к нему, насколько понял, претензий до сих пор не было. Да и сам статус гвардейца - тоже щит.
  - Как же он про клятву тебе разболтал, если, говоришь, парень серьезный?
  - Ну, это он мне не сразу, конечно, рассказал, а позже, когда в доверие вошел.
  - И долго 'окучивал'?
  - Да как тебе сказать? Дольше, наверно, определялся, кого и где искать. В Ассоциации у Эмердиса подходящих не было, гвардейцев там, мягко говоря, не жалуют. Стал тогда прикидывать, где офицера найти? Понятно, что среди оппозиции, но какой? У анархистов точно не будет: анархист в мундире - редкость. Да и самих анархистов сейчас не найти - если только в Хайваре. Социалистов в Лахоше отродясь не было, да и откуда им здесь, в мещанско-крестьянском краю, взяться? Тем более среди офицерья. Оставались только легитимисты. Правда, и на них поначалу особо не надеялся - слышал, что и они больше любители воздух сотрясать, чем дела делать. Но решил попробовать. Кстати, вот здесь Ассоциация пригодилась. Хоть с легитимистами они вроде бы идеологически и враги, но на поверку, оказалось, общаются тесно, диспуты часто устраивают - стенка на стенку: до хрипоты спорят, ругаются, а потом чаи вместе гоняют. Вот и попросил Эмердиса познакомить как-нибудь с Беттимом, он у них, как слышал, самый авторитет. Причем попросил представить легитимистом тайным, и позагадочней, с намеками на связи с эмиграцией, иностранец всё-таки. И знаешь, Эмердис пыль в глаза умеет пускать мастерски, - чуть ли не эмиссаром самого Лукани III выставил! Пришлось остужать потом не в меру бурные восторги. Так что свой 'клок шерсти' в наше дело 'дранный' Эмердис всё-таки внес. Меня до сих пор там считают если не посланником самого Князя-изгнанника, то агентом эмигрантщины как минимум. Во всемогущество эмиграции, кстати, верят как дети. Для них это - символ веры. А вот самим пошевелиться для победы дела как-то в голову не приходит. Насчет домыслов о высоком статусе стараюсь пока не разубеждать. Впрочем, даже если захотел бы, вряд ли сумел. Сама знаешь, кто хочет обманываться - будет обманываться, что бы ты ему ни доказывал. В этом отношении народ здесь удивительно наивен, - деревня она и есть деревня. Никому и в голову не пришло проверить, связан ли с эмиграцией, тот ли, за кого выдаю?
  - Вообще-то, в Лахоше это не так просто, - резонно заметила Миса. - Надо самим хоть какие-то связи 'за бугром' иметь, а местные, как понимаю, в собственном соку варятся.
  - Может быть, но для самозванцев здесь - рай. Как бы там ни было, у Беттима я и нашел Рыжего. Я его сразу приметил - молчаливый такой, сосредоточенный, весь в себе. От балаболов прочих отличался выгодно. И взгляд - понимаешь сразу: этот, если решит, пойдет до конца. На контакт, правда, поначалу выйти не получалось, хотя старался. Парень осторожничал, от бесед уклонялся, - это тоже понравилось, он же не знал, кто я. Только когда слухи разошлись, что я - эмиссар княжеский с тайной миссией, сам подошел. А когда пообщались недельку - и доверять стал. На 'эмиссара' он, конечно, 'повелся'. Да и я сам тумана напустил: намеки всякие кидал, ухмылялся загадочно, подмигивал, щеки таинственно надувал - в общем, лицедействовал вовсю. Юноши ведь, даже самые недоверчивые и рассудительные, любят тайны, заговоры, миссии особые. Тем более если это отвечает мечтам их сокровенным. А мечты в таком возрасте, как правило, большими буквами написаны на лбах. И у Рыжего написано: 'спасти мир, человечество, Родину'. Когда же понял, что товарищ 'созрел', вызвал на откровенный разговор и 'раскрылся'. Так, мол, и так, 'действительно, послан кругами, близкими к Государю, готовим восстановление законной власти. Уже и силы собраны, и регент бофирский корпус экспедиционный с флотилией обещал, но нужен удар предваряющий, чтоб врага дезорганизовать, сопротивление ослабить. Толчок нужен, сигнал, чтоб последних сомневающихся убедить'. И намекнул, что′ это за должен быть 'сигнал'. Посему, мол, ищем нужных людей в Лахоше, можно и одного, но 'готового ради великой цели на всё, вплоть до самопожертвования, и имя которого благодарная августейшая Особа не забудет никогда и первым упомянет при возвращении на престол'. Мальчик, конечно, клюнул - видела бы, как загорелись глаза! Побледнел весь, подобрался, комок в горле проглотил, со стула вскочил и каблуками щелкает: готов, говорит, умереть за законного Государя! Почту за великую честь, можете располагать мной как самим собой! - и г-н Арпак вздохнул. - Честно говоря, почувствовал себя в тот момент последним мерзавцем.
  Миса пожала плечами.
  - У нас работа такая. Тебе что, впервой на акцию вербовать? По-моему, через твои руки не один десяток таких 'мальчиков' прошло. И немало, наверно, еще пройдет.
  - Да, но обычно ведь боевиков мы не обманываем: люди знают, на что и за что они идут.
  - И Рыжий знает, за что идет: он идет за свою Идею, за взгляды свои и клятву, разве не так? Разве ему предложено убить Князя-изгнанника или совершить что-то противное убеждениям? Нет, наоборот, предложили именно то, чего он больше всего желает и хочет: убрать узурпатора, тирана, что мешает возвращению законной власти, - и Миса фыркнула. - Не разводи сантиментов, Арпак, он взрослый парень, это его выбор. Человек получил то, к чему стремился, всё честно и справедливо, не вижу никакого обмана.
  Г-н Арпак хмыкнул.
  - Как у тебя иногда всё просто.
  - Всё в этом мире просто, если всё не усложнять, - Миса была деловита и невозмутима. - Объяснения твои меня более-менее удовлетворили, по крайней мере пока. Но хотелось бы на Рыжего самой посмотреть, пообщаться, понять, что за фрукт, действительно ли может помочь?
  - Не доверяешь? Проверить хочешь? - г-н Арпак усмехнулся и покачал головой. - Нет, Мис, извини, но я уже сказал: лишний контакт - лишний риск. А рисковать таким кадром, тем более, когда всё почти готово, я не намерен. Мы под наблюдением, все контакты проверяются, но сейчас насчет Рыжего у них, думаю, пока никаких подозрений. Да, имел ряд приватных бесед со мной, но я много с кем общаюсь. Пока он один из многих - всё нормально, но если рядом с ним заметят и тебя, то могут и заподозрить. Поверь, всё готово, всё у нас с ним оговорено, определено. Ждем только момента, твоя помощь уже не понадобится. Единственное - веди себя как обычно, чтобы никто ничего, больше не требуется. Извини, что изменил планы без тебя, что ставлю перед фактом, но это мое решение как руководителя, принимаю всё под свою ответственность. И за успех или провал отвечу лично, но это потом, а сейчас - не мешай, это единственное, что прошу.
  - Так, - Миса поджала губы, несколько уязвленная, что, фактически, отстранена от акции, но тем не менее сдержалась, - а что с взрывчаткой? Телеграмму отправил?
  Взрывчатку должны были доставить из Насара контрабандой по кодовой телеграмме, отправленной ими в Амарну, когда всё будет готово.
  - Нет, решил обойтись без взрывчатки. Ее надо еще незаметно получить, где-то спрятать, Рыжему передать, а когда за тобой глаз да глаз - рисково. По крайней мере, не знаю, где и как смог бы встретиться с курьером. Да и Рыжему как ее на плац вынести, когда Маршал прибудет? Их же перед прибытием всех досматривают. Нет, взрывчатка - это нереально. Да и телеграф они контролируют, и телеграмму вначале прочтут в 'Высоком Доме'. И потребуют объяснить - кому, зачем, для чего? Это тоже лишний риск, который нужно исключить. А план такой: табельный револьвер. Да, где-то за полчаса до смотра их разряжают. Приходят из Четвертого управления, это кто за безопасность высших чинов отвечают, и досматривают, патроны отбирают, рядовых всех просто шмонают, хотя те и так идут без оружия. И только потом Маршал появляется - перед строем пройтись да речь очередную толкнуть. Вот здесь-то и момент! Рыжий рассказывает, что они, офицеры, перед строем стоят, у своих подразделений, и Маршал проходит буквально в двух шагах. Уверяет, что с такого расстояния не промахнется, главное, говорит, успеть револьвер вытащить, но это дело секундное, верит, что успеет. И проблема-то основная здесь чисто техническая: зарядить заново, когда стволы проверят. Второй раз, как заверяет Рыжий, никогда не проверяют. Да и в первый - спустя рукава осматривают. Они такими проверками годами занимаются, с офицерами со всеми уже перезнакомились, как говорится, не один литр водки выпили. В общем, формальность это, обряд. Детали с Рыжим мы обсудили не раз. Лишний комплект патронов он за день, в субботу, спрячет где-нибудь в казарме, мест там много, коробочку маленькую заныкать не сложно. А в воскресенье, как охранка досмотрит, пойдет и потихоньку зарядит снова. Поэтому ждем теперь только воскресенья. Ну, не на этой неделе, а на следующей, двадцать восьмого числа. На этой, если помнишь, у них типа выборы Хранителя. Формальность, конечно, при их системе, но тем не менее, как сказал Рыжий, во всех силовых - Гвардии, охранке, полиции - будет 'усиление': наряды удвоят, бдительность повысят. Так что в день выборов лучше не начинать. Ну а вот на следующей, двадцать восьмого, - щелкнем! Там как раз рождественская начнется, народ расслабится - подарки, гулянки, всё такое. А в охранке, как это ни странно, тоже люди работают. И выпить там не дураки. Поэтому, надеюсь, через полторы недели всё будет кончено.
  Миса помолчала и слегка нахмурилась.
  - Ладно, с Рыжим понятно - смертник, а с 'группой' что?
  - Ничего, - г-н Арпак пожал плечами. - Пусть продолжают, главная их сейчас задача - отвлекать. Распустить не могу - заподозрят, что планы поменяли. Я, вообще, сейчас молюсь только об одном: чтобы нигде ничего не произошло, нигде ничего не поменялось - ни у нас, ни у них, по крайней мере до двадцать восьмого.
  - 'Группой', значит, решил пожертвовать?
  Тот ухмыльнулся.
  - В шахматах это называется 'гамбит'.
  - В шахматах?! - и Миса зло рассмеялась. - Однако они вот не в шахматы играют! И жизнями расплатятся, если что, не деревянными, а своими собственными! Ведь если всё удастся, как задумал, их же сразу 'повяжут'! И в сообщники запишут, хотя о Рыжем они и слыхом не слыхивали!
  - Мис, твоими же словами: у нас работа такая. И все знали, на что идут. Об аресте, суде не предупреждали? Не просили подумать, прежде чем ввязываться? Они взрослые люди, и это был их выбор. Пусть теперь будут добры нести ответственность за него!
  - Софист! - Миса вскочила с места, глаза негодующе блеснули. - Ты забываешь об одном таком ма-а-аленьком, но очень важном нюансе: да, они знают, на что идут, и, уверена, готовы ответить за свои действия, но именно за СВОИ, понимаешь, с-в-о-и, а не чьи-то! Люди согласились сделать дело и пожертвовать, если надо, собой, но согласия быть принесенным в жертву 'втемную' они не давали! Это две большие разницы: человеческое самопожертвование и жертва баранов, а ты их и хочешь закласть именно как баранов!
  - Скажи еще 'агнцев'! - съязвил г-н Арпак и раздраженно фыркнул. - Знаешь, Мис, ты меня иногда просто поражаешь! Вроде бы такая рассудительная, здравомыслящая, к сантиментам не склонная, не барышня какая-нибудь кисейная из салона великосветского, но иногда такую чушь начинаешь нести, что поневоле анекдоты про женскую логику вспомнишь! Тебя что беспокоит? Что Элай твой драгоценный безвинно пострадает? Можешь успокоиться: безвинно Элай не пострадает! Он, если что, получит всё по заслугам! Он что, все эти месяцы лютики собирал? Или и впрямь в саду нашем садовничал мирно? Хочу просто напомнить, коли запамятовала, о некоторых юридических реалиях: все его нынешние действия, как и действия сотоварищей, даже сейчас, когда Маршал жив-здоровехонек, уже являются преступлением с точки зрения лахошских законов, и, кстати, не только лахошских. Причем по статье о 'теракте против высших должностных лиц Республики' разницы между совершённым актом, неоконченным покушением или только приготовлением никакой нет, всё карается одинаково - 'высшей мерой социальной защиты' через повешение! И даже если судить не 'по закону', а 'по совести', то и здесь Элай вовсе не жертва безвинная: кто замыслил убийство, но не довел до конца по причинам, от него не зависящим, такой же убийца, как и доведший. Поэтому ответит твой очередной мальчик, если что, не за чужие грехи, а за собственные!
  Миса вспыхнула.
  - Очередной он или внеочередной, не твоего ума дело! - еле сдерживаемая ярость зазвенела в ее голосе, и тонкие ноздри гневно затрепетали, - Еще раз коснешься моей личной жизни, будем разговаривать по-другому!
  - Хорошо, беру слова назад. Но сути это не меняет.
  - Дело не в Элае, - и она хрустнула костяшками, - дело в принципе. Мне не нравится, что мы их так подло сдаем, - ведь они нам верят!
  Г-н Арпак тяжело вздохнул.
  - Мне тоже не нравится, поверь, но другого выхода не вижу, - акцией я рисковать не буду. Поэтому настаиваю и требую, если хочешь, приказываю: всё идет по-прежнему, 'группа' не распускается и по воскресеньям наблюдает, ничего не меняем. 'Группа', разумеется, ничего знать не должна, в том числе и Элай, каким бы доверием он не пользовался. Надеюсь, это ясно?
  Миса криво усмехнулась.
  - Мне каблуками щелкнуть?
  - Мис! - он повысил голос. - Я ведь не шутки шучу! Помнишь, что список тот - из охранки? Так вот, зная ее методы, уверен, что как минимум один из списка - подсадной, 'дятел'. Не поверю, что они упустили возможность заслать, так сказать для параллельного контроля.
  Миса вскинула брови.
  - Думаешь, это может быть Элай?
  - Нет, на него - в последнюю очередь, но у меня нет времени разбираться, кто именно. Поэтому разговор должен остаться между нами. Впрочем, после двадцать восьмого, надеюсь, это будет не так важно.
  Миса походила по комнате и остановилась у окна.
  - Значит, 'группа' обречена? Шансов нет?
  Г-н Арпак невесело усмехнулся и покачал головой.
  - Боюсь, шансов нет и у нас, чем бы акция ни закончилась. Думаю, мы не успеем выбраться отсюда с филерами 'на плечах'. Может статься, это наше последнее 'дело'. Ты готова?
  Миса тряхнула головой, легкая презрительная улыбка скользнула по губам.
  - Я всегда готова. Но всё так безнадежно? Времени - вагон, двенадцать дней еще, можно же придумать что-нибудь.
  - Об этом и ломаю голову. Есть варианты, конечно, но тогда акцию можно сорвать. Если заранее, ну там, вечером двадцать седьмого, в субботу, как-нибудь свалить тайком, то, боюсь, в 'Высоком доме' сразу поймут, что к чему. И примут меры. Например, все выезды отменят, смотры. Или арестуют всех подряд, с кем общались, а потом разбираться будут, массовые аресты для них не проблема. Ведь по 'легенде', если помнишь, отъезд наш означает, что 'день Х' определен. Остается уходить только двадцать восьмого, после акции, но успеем ли? Аресты, уверен, начнутся сразу. И как? Легальный выезд, разумеется, отпадает, а нелегально - это или через контрабандистов, или самим. С контрабандистами местными связываться не хочу, рисково это. Слышал, народ они не надежный, могут и 'кинуть' или вообще 'сдать'. Поговаривают, что многие с Первым управлением связаны, под их 'крышей' работают, а расплачиваются сведениями да разного рода услугами, поэтому вариант этот - непроходной. Если самим, то как? Пешком в Насар через степь? Полторы сотни километров? Да нас через десять минут 'накроют', за околицей, 'моторы' у охранки еще не перевелись. Да и границы все охраняются, тем более насарская. А если на лошадях или вниз по Фисону до рисенской как самой близкой, то лошадей надо, лодку искать, договариваться, причем заранее. А это опять риск: и филеры могут засечь, пронюхать, что деру дать собираемся, и с кем договариваешься 'сдать' может. А я сказал, рисковать акцией не хочу. Поэтому заранее ничего готовить не буду. Вот услышу выстрел на плацу, тогда и буду думать.
  - Тогда будет поздно.
  - Поэтому и спросил 'ты готова?'
  Миса вздохнула.
  - А как ЦК известим? Им же нужна дата для дальнейшего.
  - Я уже сказал, никого извещать не будем, результат важнее. Не хочу сейчас никаких лишних движений - боюсь удачу спугнуть, пусть всё идет чередом. А насчет дальнейшего - в случае успеха, они и так сразу узнают, мы же здесь не одни работаем, есть кому передать. Что делать, они знают, планы утверждены давно, среагировать успеют. А если не повезет, ну что ж, тоже узнают, разберутся, что делать, - но без нас. Впрочем, как сказал, при любом раскладе выходит, что без нас.
  - Что ж, - Миса покачала головой, - будем тогда готовиться... с музыкой помирать. Рано или поздно это должно было случиться, - и посмотрела на часы. - Я Элая впущу тогда? Он у нас переночует, а то комендантский уже.
  Г-н Арпак кивнул и, устало поднявшись, ушел в спальню. Миса же заторопилась на крыльцо. Дождь прекратился, из-за рваных облаков выглянула луна.
  - Элай! - тихо позвала она, вглядываясь в темноту двора. - Ты здесь?
  Тот выскочил из беседки, зевая и зябко поеживаясь на ходу.
  - Ну что там, поговорили? А то я волноваться уже начал. Задубел совсем.
  - Всё в порядке. Заходи, я тебе в кабинете постелю.
  Элай остановился.
  - В порядке - это как?
  - В порядке - значит всё в порядке! - неожиданно разозлилась Миса. - Не задавай глупых вопросов!
  Элай недоуменно, с легкой обидой в голосе пожал плечами.
  - Как скажешь.
  Миса спохватилась.
  - Извини, просто немного устала, - и коснулась его руки. - А о сегодняшнем, увиденном, услышанном, забудь, ладно? Поверь, так надо.
  - Ладно.
  Тихо скрипнули ступеньки, скрипнула дверь, скрежетнула задвигаемая щеколда, и Элай наконец очутился в теплой прихожей. А в саду шумел ночной ветер, шуршала по крыше старая яблоня и клочковатые облака быстро бежали по темному небу.
  
  
  * * *
  
  ...Хен быстрым шагом вошел в приемную.
  - Шеф у себя?
  Секретарша Тива, рассеянно, со скучающим видом листавшая дамский журнальчик, сразу встрепенулась, оживилась и защебетала:
  - Нет, нет, Хен, у себя, но не принимает. И не проси! - категоричным тоном протараторила она, но тут же, сделав ему глазки, мелодично рассмеялась и уже милостиво добавила: - Ну, если, конечно, не срочное что-то.
  Хен нетерпеливо мотнул головой.
  - Мне надо - доложи!
  Честно говоря, Тива иногда раздражала, но та, уверенная в своей неотразимости, как правило, ничего, кроме себя, вокруг не замечала.
  - Хорошо, я спрошу, подожди здесь.
  И, обдав дорогим парфюмом, помахав крашеными ноготками, теперь ярко алыми, процокола на высоких каблуках к шефу, чтобы через минуту вернуться и кивнуть:
  - Проходи, только не надолго, - и, склонившись к уху, доверительно шепнула, - кажется, ждет кого-то.
  - Я учту, - буркнул он и решительно толкнул дверь. - Разрешите, господин полковник?
  Привычный полумрак. И привычно горела зеленая лампа, да разожжен в углу облицованный изразцами камин. В Департаменте зимой было прохладно, а шеф, страдавший сезонным ревматизмом, любил, как сам выражался, 'погреть старые косточки у камелька'.
  - Да-да, Хен, - полковник Эбишай перебирал бумаги и рассеянно кивнул, - присаживайся. Что у тебя?
  Хен поплотней прикрыл дверь и присел на краешек стула.
  - Да я насчет Пижона, - он облизнул высохшие губы и немного помялся. - Что-то я засомневался, - и поднял взгляд на полковника. - Не верю я ему...
  - Вот как? - отложив бумаги, шеф с любопытством посмотрел на него. - С чего это вдруг?
  Хен вздохнул.
  - За нос он, кажется, водит, только деньги качает. Или хуже - игру двойную ведет.
  - Это серьезное обвинение. Поясни!
  - Железных доказательств нет, но ощущение - именно такое. Вот, например, план их вопросы вызывает. Спрашиваю, сколько по времени подготовка? Месяц, два, год? Это же, как понимаю, у них не первая, опыт аналогичный есть. А то они третий месяц, и всё еще готовятся. Пижон начинает тут же вилять, то да сё, всякий раз по-разному, общих правил нет, и прочую ерунду гнать. Но если ориентировочных сроков назвать нельзя, а акция, как уверяет, - по команде, то откуда в Насаре будут знать, когда эту команду подать? Ведь может случиться, что телеграмма придет, а здесь - не готовы. Значит, или у них всё-таки есть ориентировочные, когда проводить, или Пижон должен в Насар сигнал дать, что готовы, можем начинать, ждем команды. А то какая-то неувязочка выходит. Но по-любому получается, что Пижон кое-что скрывает. И вопрос: а что за этим стоит? Недоверие? Денег побольше хочет? Или игра двойная? И остальное тоже вопросы вызывает, так как очень общо всё и неконкретно. Отчеты - вода сплошная или пережевывание прежнего, на встречах от прямых вопросов уклоняется. В общем, много, кажется, недоговаривает, темнит, а иногда откровенно врет.
  - Например?
  - Например, сейчас активно с легитимистами крутится. Причем точно знаю, с кем он там, в основном, общается, - с лейтенантиком одним гвардейским, неким Бифом Эанохом, двадцати двух лет от роду, из дворян бывших по отцу. Но когда спрашиваю о контактах с легитимистами, Эаноха этого он почему-то ни разу не назвал. Хотя про остальных тамошних докладывает. А на предпоследней встрече я его-таки спросил о нем. Ну, не акцентируя, конечно, как бы между делом, мне интересно было, что скажет. Так вот, Пижон, не моргнув глазом, заявляет, что Эаноха иногда, конечно, встречает, но знакомство сугубо шапочное и почти не общаются. Но это вранье! Общаются они регулярно, причем стараясь уединиться.
  - А может, у них 'настоящая мужская дружба'? - и полковник хохотнул. - Слышал же, одним из первых декретов эрдеки отменили уголовку за однополую любовь? Мол, определение ориентации - неотъемлемое и священное право! В общем, у кого что болит... Может, поэтому и скрывает про Эаноха? У нас-то статью за это не отменили!
  - Не знаю, какая у них там дружба, - буркнул Хен, - но что Пижон темнит чего-то, мне не нравится.
  - А про Эаноха откуда? Источник проверенный? Ошибки не может?
  - Нет, источник проверенный, 'дятел' этот давно с нами работает, сказал бы заслуженный 'дятел'. И в кругах своих авторитетом пользуется, он глава того кружка легитимистского, где Пижон сейчас и ошивается. 'Барин' его кличка, помните такого?
  - А-а, отставной капитан-гвардеец? Тот, что хотел вторую пенсию по нашему ведомству? Помню, помню, как же!
  - Тип он, конечно, еще тот, но сведения дает верные. Тем более когда его кружка касается.
  - А о чем Пижон с Эанохом шепчутся, не в курсе?
  - Спрашивал, конечно, ему и самому интересно. Но, говорит, лейтенантик не 'колется' - молчит как партизан. Пижон отшучивается, а самому подобраться поближе не получается. Но, говорит, похоже, о чем-то серьезном болтают, по крайней мере у Барина такое впечатление сложилось.
  - А Эанох этот - что из себя? Не 'светился' нигде?
  - Да нет, по всем учетам проверил - чист, не привлекался, не осуждался. Характеристики положительные и по службе, и в быту: очень серьезный молодой человек. Кадетский с желто-зеленым дипломом закончил, в предосудительном не замечен, ну, кроме легитимистских увлечений. Да и происхождение подкачало - отец из дворян, с ним и живет кстати, это на Вишневой. Мать в холерный год умерла. Сам холост.
  - 'Наружку' ведете?
  Хен вздохнул.
  - Более-менее.
  Полковник недоуменно вздел брови.
  - Что значит 'более-менее'?
  - Ну, бригады Куллумовой не всегда хватает, - нехотя признался Хен. - У нас ведь и 'группа', а это пять человек, и Оса, и сам Пижон, - он вяло махнул рукой. - Да и не дает 'наружка' ничего: дом, казарма да сборища у Барина, вот и все его контакты, больше никуда не ходит. Живут с отцом замкнуто, гостей не принимают, с Пижоном встречается только на вечерах легитимистских.
  - Может, тогда и беспокоиться нечего?
  - Но почему скрывает?! Почему про других - отчитывается, когда, где, о чем, а про Эаноха - молчок! Разве это спроста?
  Шеф хмыкнул.
  - Я же предложил версию: может, ему больше мальчики нравятся?
  Хен поморщился.
  - Господин полковник, мне сейчас, ей-ей, не до шуток!
  - Что-то ты сегодня, сынок, не в духе, а? Нервничаешь чего-то, - по-отечески пожурил шеф. - Спокойней надо быть, спокойней, и доживешь тогда до моих седин.
  - Да нет, просто, честно говоря, ситуация напрягать стала, засомневался я в нем.
  Хен ждал - он за этим, по сути, и пришел, - ждал команды свернуть операцию, так как ситуация, на его взгляд, стала выходить из-под контроля. А на кону стояла - ни больше ни меньше - жизнь Маршала! В таких случаях малейший риск должен быть исключен. Полковника Хен знал как человека очень осторожного, избегавшего 'чреватых' комбинаций (из-за этого, может, и усидел в кресле шефа охранки). Поэтому ожидал ордеров на аресты и начала следствия 'по делу о террористической радикал-демократической группе'. Однако, к удивлению, полковник повел себя иначе.
  - Не знаю, - и шеф с сомнением покачал головой, - кроме твоих смутных ощущений и тревог, я пока ничего не вижу, фактов не наблюдаю.
  - Как? - опешил Хен. - А что никакой конкретики не дает, а отделывается отговорками, это не факт? Отчеты его просмотрите еще раз - сразу оцените 'ценность' сведений! А что до сих пор не знаем, сколько готовиться будут? И к чему? Только наблюдениями по воскресеньям занимаются, а в остальное время - чаи хлебают, трындят да валандаются без дела, Студент вон с Осой даже роман закрутил. Хотя Пижон уверяет, что активно готовятся. А что дела какие-то с Эанохом завязываются, причем такие, которые скрыть старается, - это как? Могу Барина заставить письменно изложить, как они 'почти не общаются'! Это тоже будут 'смутные ощущения'? Не согласен, господин полковник! Я считаю, - он решил поставить вопрос ребром и категорично рубанул воздух ладонью, - операцию надо заканчивать, Пижона с Осой, с 'группой', Эаноха этого 'брать' и 'колоть'. Работать, как договаривались, сами видите, не хочет, только деньги качает. С чего, спрашивается, мы тогда должны цацкаться? Это не сотрудничество получается, пока что выгадывает только он, а мы только ходим да репу чешем, сколько еще ждать и когда 'брать' можно? Сами же всегда учили, да и по инструкциям тоже, если возникают варианты с рисками для высших интересов, - а что может выше жизни главы? - то избирать надо путь наименьшей опасности. Лучше ошибиться и 'взять' невиновного, в крайнем случае выпустим потом потихоньку, чем оставить на свободе потенциального террориста и получить теракт высшей категории. Поэтому считаю: Пижона и компанию надо 'брать'!
  И выжидательно посмотрел на шефа, но тот странно смешался, замялся, взгляд его скользнул в сторону, тон стал уклончив.
  - Э-э, всё ты говоришь, конечно, правильно, Хен, никто и не думает рисковать жизнью нашего дорогого Маршала, это исключено, но... э-э, понимаешь, нужно отличать абстрактные, скажем так теоретические, риски от реальных угроз. А реальной угрозы пока не вижу. Думаю, ты, Хен, немного преувеличиваешь, чересчур всё заостряешь. Ничего страшного ведь не произошло, есть рабочие моменты, которые надо отрегулировать, какие-то шероховатости, острые углы, но это, думаю, сгладится и наладится. Поэтому предлагаю не форсировать, чтоб не наломать второпях дров, пусть всё идет своим путем. Когда надо, мы вмешаемся, не бойся, момента не пропустим, арестовать успеется.
  Шеф говорил вроде бы как всегда складно и гладко, но Хен видел, как избегает он взгляда, как старательно отводит глаза, а старческие пальцы немного нервно теребят карандаш. У Хена тогда впервые мелькнуло смутное беспокойство, пока что подспудное и расплывчатое, неясная тревога, так и не успевшая оформиться в мысль.
  - Но, господин полковник... - начал было Хен, но шеф договорить не дал.
  - Хен! - голос полковника стал мягок, вкрадчив, но настойчив. - Расслабься, всё в порядке, всё идет по плану. Ни о чем не тревожься, отвечаю за операцию я, тебе беспокоиться не о чем. Я ситуацию контролирую, ответственность на мне. Хорошо?
  Не таких слов ждал Хен - позиция шефа, мягко говоря, удивила, но что он мог ответить начальнику?
  - Понял, - с нескрываемым сомнением вздохнул он. - Значит, ничего не меняем, работаю по-прежнему?
  - Да, сынок, работаем по-прежнему, - полковник ласково закивал, вновь став похожим на учителя гимназии в отставке. - Всё хорошо, я ценю твое усердие и неравнодушие к делу. Как закончим операцию, можешь рассчитывать на повышение, это я тебе обещаю. А сейчас, если у тебя всё, иди, а то я начштаба Гвардии жду.
  - Его-то какая нелегкая несет?
  Шеф уклончиво пожал плечами.
  - Планируем особый отдел от нас там создать, чтоб за вояками присматривать, а то поговаривают, брожения есть, причем и среди офицеров. Ну да ладно, тебя это пока не касается, иди, занимайся своим делом. Кстати, про лейтенанта этого, Эаноха, заодно поинтересуюсь. Если что интересное расскажет - сообщу.
  Когда Хен был уже в дверях, полковник вдруг спохватился.
  - Всё забываю спросить, Хен, а как там сестра твоя? Кела, кажется, да? Так и не 'раскололась'?
  Хен на мгновение застыл, но быстро справился с собой и, обернувшись, постарался придать лицу самое безразличное выражение.
  - Да нет, почему же, 'раскололась', - с равнодушным, почти скучающим видом выдал он давно заготовленную на такой случай ложь. - Правда, не до конца: призналась, что на вечеринке со студентом одним спуталась. Да, было у нее, но имени называть не хочет, боится, что морду бить пойду. Говорит, позже познакомит - после родов. Я решил пока не прессовать, ей сейчас не об этом думать надо, а с папашей молодым я потом сам разберусь. Ну а что гинеколог девственницей посчитал, говорит, ошибка, ей-то лучше знать, просто, может, какие-то индивидуальные особенности не учел, вот и всё. На осмотр новый я, конечно, не водил, не до этого сейчас. Да и так ясно, что не может девственница беременной ходить. Так что здесь всё в порядке.
  Шеф с облегчением выдохнул.
  - Ну и слава богу! А то дело-то хоть и закрыли, но, по сути, так и не раскрыли, а я такого, сам знаешь, ох как не люблю! На совести профессиональной грузом висит, - и издал тихий смешок. - Я всегда подозревал, все эти древние россказни о девах, что от сил небесных зачали, - выдумки ушлых девиц, не знающих как иначе грех свой прикрыть от разгневанных папаш и братьев. Ладно, всё, иди, Хен.
  ...Он вышел из Департамента - пора было домой на обед. И увидел, как с характерным шумом, дребезжа и фырча, рассекая лужи на мостовой, подкатил к крыльцу старенький черный автомобиль с латаными боками. Из него торопливо выскочил адъютант, а затем, кряхтя и безбожно ругаясь, отталкивая услужливые руки, выбрался похожий на колобка толстячок в желто-зеленом мундире. Это был подполковник Икем, начальник штаба и второе лицо в Гвардии после Маршала, Главнокомандующего по должности. Правда, в последнее время поползли слухи, что и под ним кресло зашаталось и недолго ему осталось носить подполковничьи погоны и голову на плечах, - чем-то он Маршалу не угодил. Но насколько таким слухам можно верить, Хен не знал. Про их шефа тоже много болтали, однако Эбишай продолжал здравствовать, по крайней мере пока.
  Когда подполковник Икем в сопровождении адъютанта, шумно сопя и что-то бурча под нос, протопал в здание, Хен с насмешкой оглядел 'мотор'. Да, обнищали 'попугаи', если на таком старье разъезжают, в охранке всё-таки техника поновей. Некогда роскошный, полированный до блеска, стальной корпус с тяжелыми дутыми формами, широкими округлыми крыльями, посаженный на высокие колеса, изъели пятна ржавчины. И скрыть ее уже не могли никакие ухищрения ни маляров, ни механиков. А дребезжание, стук и шумы говорили о проблемах и с ходовой, хотя в молодости машина, бесспорно, была шикарная, этого Хен не признать не мог. Он вздохнул. Теперь впрочем, после разрыва с Насаром, и в Департаменте нескоро автопарк обновят.
  Он медленно обошел вокруг. С водительского места за ним неотрывно, с подозрением наблюдал ефрейтор-шофер. Хен еще раз усмехнулся и легонечко пнул заднее колесо - экий драндулет!
  - Откуда такая 'красавица', командир?
  Но 'командир' с ефрейторскими лычками лишь свирепо мотнул головой - проваливай! Хен хмыкнул и пожал плечами. Что с некультурного 'попугая' взять? Их, наверно, и разговаривать-то не учат. И пошел домой. Война - войной, а обед - по расписанию.
  ...Дул сырой, промозглый ветер с океанского побережья - 'моряна', и небо привычно для этого времени года обложили серые низкие тучи, надолго закрывшие солнце, но дождь ли, снег всё не начинался. Ветер качал голые, потемневшие от влаги тополя, рядами высаженные вдоль всей улицы. Немногочисленные прохожие, что не успели добраться до очага, а большинство лахошцев предпочитало обедать дома, невольно ускоряли шаг, подгоняемые порывами в спину. Только Хен, подняв воротник, поплотней запахнувшись в суконный плащ на теплой подкладке, неторопливо шагал по мощеной мостовой.
  Он машинально обходил лужи в колдобинах и выбоинах - ночью прошел дождь - и скользил рассеянным взглядом по разукрашенным к Рождеству вывескам и фасадам, но мало что замечал вокруг. В голове крутился разговор с шефом, и то смутное беспокойство, рожденное его речами, вновь овладело Хеном, не желая с тем или боясь оформиться в ясную мысль.
  Да, решение продолжать операцию показалось, мягко говоря, странным. И это тревожило, но привычка не обсуждать приказов и личное доверие к шефу (а тот всегда по-доброму относился к Хену) мешали понять, разобраться в логике решения. Может, он не всё знает?
  Конечно, дело вроде поручили только ему, вел его один, но кто знает, может, кто-нибудь занимается еще, так сказать параллельно? Шеф иногда такое практиковал (правда, не по ЖЗ-делам, где секретность ограничивала), - как любил говорить, 'для обеспечения надежности решения и широты охвата'. Мол, два человека - два взгляда, чего не заметит один - не упустит другой. Но тогда или Хен, или филеры рано или поздно 'засекли' бы 'дублера', скрыть такое в небольшом городке сложно, чего, однако, не было.
  Чем больше Хен думал, вспоминая и анализируя, тем более странными и непонятными стали казаться некоторые действия шефа. Сразу вспомнилось, как не разрешил он 'заслать' Босяка, когда только начинали. Хотя раньше по таким делам шеф, как правило, первый и предлагал кого-нибудь 'внедрить'. Сейчас бы имели источник изнутри и многие вопросы, наверно, были сняты.
  А что о готовящейся акции Хранителю не доложено сразу, Хен помнил с первого разговора. Не был, кстати, он уверен, что докладывалось и позднее. По крайней мере, ни разу не слышал, что 'дело на контроле у Самого′', а такие вещи шеф доводил до сведения исполнителей всегда, чтобы 'важность вопроса осознали и ответственней отнеслись'.
  Вариант же, что Маршал оставил ЖЗ-дело без своего внимания и контроля, исключался. Во-первых, ЖЗ-дел не так уж и много, чтобы не заметить новое, и все, как правило, курировались им лично. Во-вторых, касалось оно Хранителя напрямую, а он порой и менее значимые дела отслеживал, из чего следовало только одно: шеф не докладывал.
  Такая 'самодеятельность', вообще-то, была нехарактерна для полковника. В случаях, когда речь шла о непосредственной угрозе Маршалу, шеф предпочитал перестраховаться и сообщал Хранителю сразу. Этим и часть ответственности перекладывал, и, разумеется, нужность показывал, мол не дремлем, выявляем опасности в зародыше (конечно, подобное случалось не часто, - в основном, то были неумелые и бездарные попытки покушений, что время от времени организовывали несмирившиеся легитимисты-эмигранты, сторонники Лукани III).
  Да и, вообще, не чересчур ли рискованно так довериться Пижону, толком даже не зная его, не проверив намерений и мотивов? А позволить готовиться к покушению у них под носом? А если не будет никакой телеграммы? Если это Пижон придумал, за нос водя? Может, он сам, а не Насар определяет день и час? Как проверить?
  Сейчас, при более внимательном и критическом взгляде, поведение шефа выглядело почти подозрительно. Но додумать мысль до конца, довести до логического завершения он не решался, отгоняя внезапно возникшую, пугающую догадку как невозможную. Он мотнул головой. Нет, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!
  Да, возможно, шеф недооценивает опасность и чересчур доверился Пижону (хотя ни доверчивостью, ни беспечностью, и Хен это прекрасно знал, шеф никогда не страдал, отличаясь, скорее, противоположными чертами - критичным, аналитическим складом ума и осторожностью). Да, возможно, это халатность, но... умысел или сознательное попустительство?! Нет, это бред и паранойя! И, словно стараясь убежать от мыслей, зашагал быстрей. Пообедать надо, а то на голодный желудок чего только в голову не взбредет...
  ...Он тихо отпер квартиру, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сестру. Та ходила уже на седьмом месяце и пристрастилась устраивать в обед 'тихий час'. Хен сразу пошел на кухню, но Кела, как выяснилось, не спала.
  - Хен, ты? - донесся из спальни голосок. - Там суп остался, можешь доедать, я не буду. И лепешка целая.
  - Понял, доем, - он вошел в спальню, скудно освещенную светом серого декабрьского дня, и присел на краешек постели.
  Кела, уютно свернувшись под стеганым одеялом, обняв подушку, изготовилась к дневному сну. На тумбочке у изголовья валялись раскрытая на середине книга и огрызки яблок.
  - Как самочувствие, Кела-Акапелла? В порядке всё?
  Как часто бывает между близкими после хорошей ссоры (а когда Кела объявила о беременности, они, конечно, хорошо поссорились и пару недель вообще почти не разговаривали), отношения потом вдруг неожиданно улучшились. Отношения улучшились, потеплели, прояснились, как проясняются небеса после шквальной грозы, словно люди только что вспомнили об узах, их связывающих.
  Всё наладилось, и они словно вернулись в те безмятежные времена, когда он был строгим, но внимательным и заботливым братом, а она - не всегда послушной, а чаще строптивой, но не менее из-за этого любимой младшей сестренкой. Единственно, что Хен старался не касаться больного вопроса - отцовства, не говоря уж о совсем загадочной истории с девством. Он просто понял, что выпытывать у Келы всё равно бесполезно, надеясь, что со временем та сама всё расскажет.
  - Конечно, в порядке. Что со мной может случиться? - повернувшись на спину, сложив руки на уже заметном животе, Кела улыбнулась, ясные глаза ее смотрели тихо и безмятежно. - А у тебя как?
  - Да так, - он неопределенно махнул и чуть вздохнул, - бегаем как собаки. Или 'шакалы'. Знаешь же, что нас так 'бобики' зовут?
  - Да уж, - саркастично усмехнулась Кела, - жизнь у вас, судя по кличкам, что у тех, что у других, явно не человечья.
  Он пожал плечами.
  - Кому-то надо бегать, чтоб другие могли спокойно жить.
  - А надо? Может, потому спокойно и не живут, что вы всё мельтешите вокруг да носитесь?
  - Не умничай, - он ласково потрепал ее по голове, а светло-русые волосы, мягкие и пушистые, вновь начали понемногу отрастать после лета, возвращая сестре привычный облик девочки-школьницы, - девушкам это не идет.
  Кела фыркнула, но ничего не ответила, а он встал и подошел к окну. За окном небо совсем потемнело, свинцовые тучи нависли над городом серым пологом, и дождь, а может, и первый снег, должен был вот-вот начаться. Хен провел пальцем по холодному стеклу. А если это не бред, не паранойя? Факты ведь упрямая вещь, и говорят они, похоже, что всё это возможно. Он уткнулся лбом. И если так, то куда бежать, что делать? Сообщить 'куда следует'? А куда здесь следует, если из охранки, может, уши и растут? Самому Маршалу? И он легонько ударил кулаком по подоконнику. Но ведь он всегда был к нему так добр! Разве это не будет предательством? Но и Маршалу он присягал! За спиной заворочалась на кровати Кела.
  - Что там, дождь начинается?
  Хен вздохнул.
  - Да, похоже, пойдет, - и, обернувшись, устало кивнул. - Ладно, отдыхай, я пойду пообедаю.
  На стекло упали первые редкие капли.
  
  
  * * *
  
  ...Элай возвращался домой в потемках - с субботних собраний на Сапожной он уходил последним, а из соображений конспирации 'группа' собиралась лишь с началом сумерек. И расходились не скопом, а по одному, через десять-пятнадцать минут, чтобы не привлекать внимания. Хотя в эту неделю (а неделя шла самая праздничная в году - рождественская) вряд ли кто-нибудь обратил бы внимание на пятерых, выходящих из одной калитки. Хождение по гостям большими шумными толпами родственников, друзей, знакомых было в это время в Лахоше обычным явлением.
  На центральных проспектах и площадях давно горели фонари, весело искрились в их свете снежинки, а с Рождества, к радости детворы, вместо надоевших дождей наконец-то пошел снег. Празднично светились вывески лавок, украшенные разноцветными гирляндами, стеклянными шарами, еловыми веточками; красочно убранные витрины манили и соблазняли показным изобилием. Уже ставились в городском парке и на прилегающих улицах торговые ряды и павильоны для предновогодней ярмарки. Состоятельная публика неторопливо, с чувством собственного достоинства фланировала по бульварам, присыпанном снежком, а из широко распахнутых дверей трактиров и рюмочных неслись надрывные хрипы патефонов, взвизги губных гармошек, радостные, возбужденные, пьяно-плачущие голоса, звон стаканов, тарелок и бьющихся бутылок.
  Вино или пиво, ставшие импортным дефицитом, теперь, конечно, мог позволить себе не каждый, но лахошцы в массе были люди простые и прекрасно обходились пусть и менее изысканным, зато более дешевым и крепким самогоном. А его контрабандно везли из соседнего Орука и по воде, и посуху. Власти, честно говоря, на это смотрели сквозь пальцы, так как прежней водки по три шестьдесят два народу дать уже не могли, а оставить его совсем без 'праздника жизни' было чревато массовым недовольством и возможными волнениями.
  Лахош, в другие времена сонно-спокойный, по-крестьянски домовитый и степенный, гулял широко и с размахом. Гулял третьи сутки, с той ночи среды на четверг, когда колокола кафедрального Собора по завершении торжественной литургии, что отслужил лично владыко Ан-Иис, возвестили о Рождении Спасителя и начале празднеств. И продолжались они обычно до Нового года. Специальным указом Маршал, только что переизбранный Хранителем на очередной (шестой) срок, временно приостановил на неделю и комендантский час.
  Элай свернул с Театрального проспекта на Песчаную, немощеную полутемную тихую улочку, в сухой летний сезон полностью соответствующую названию, и праздничный шум и блеск вроде бы остался за спиной. Но в действительности праздник чувствовался и здесь, в обычном одноэтажном квартале. И здесь из-за каждого забора, из каждого дома и окна, как правило, разукрашенного, с непременной еловой веточкой (иногда нарисованной на стекле), неслись всё те же радостно-возбужденные пьяные голоса, всё тот же звон стаканов и бутылок.
  В воздухе носилось то непередаваемое ощущение всеобщего братства, благостное ощущение расслабленности и умиротворенности, когда человек доволен всем, а мир выглядит родным и близким. Когда даже в полицейских участках квартальные держиморды пьют контрабандный самогон и лобызаются с дворниками и задержанными ими хулиганами, расстегнув кителя, забросив форменные фуражки за казенные шкафы, забитые папками административных дел и конфискатом.
  Но у Элая, несмотря на это, настроение было не очень: и утренний визит матери расстроил, и Миса вела в последние дни отчужденно и сдержанно, скрытничать стала. А началось всё, как он заметил, после ее долгого ночного разговора с г-ном Арпаком на прошлой неделе, когда 'застукали' того в парке с подозрительным типом. Элай находил этому только одно объяснение: г-н Арпак что-то о нем, видимо, высказал Мисе. Что именно - он не знал, а рассказать, о чем беседовали, она отказалась, заявив, что это дела партийные. Сегодня Элай собирался вновь поговорить об этом, - Миса обещала навестить вечером.
  Мать пришла спозаранку, а адрес новый он дал еще осенью, как только съехал от зеленщицы (делать тайну из места жительства в маленьком Лахоше было бессмысленно). Принеся кучу рождественских пирогов и запеканок ('на завтрак'), она сразу же, с порога, не скрывая радости, сообщила, что отец прощает его и разрешает вернуться домой.
  Как выяснилось, Абон-старший, будучи навеселе, сходил на рождественскую литургию (хоть и не отличался он набожностью, тем не менее воскресных и праздничных служб не пропускал). И после проповеди владыки Ан-Ииса (а тот, к слову ли, не к слову ли, помянул там притчу о блудном сыне) настолько расчувствовался, что, придя домой, пошатываясь и запинаясь, пролепетал, что 'п-п-прощает блудного сына и тоже з-з-заколет теленка, ф-ф-фигурально конечно, когда п-п-первенец его вернется в отчий дом'.
  На этом мать его и поймала. Хоть и трепетала она перед мужем-самодуром, но уже научилась использовать его слабости и заставила подтвердить слова на следующий день при свидетелях-родственниках, вслух и на трезвую голову. Теперь она выжидающе радостными глазами смотрела на сына, предвкушая, как вернутся домой вместе, как заживут по-прежнему тихо и спокойно, в дружбе и согласии. Но Элай ее надежды разрушил.
  - Это он меня прощает?! - Элай возмущенно вскочил с дивана. - Это еще вопрос, кто кого здесь должен прощать! Не я его выгнал, а он меня! И возвращаться так, 'по царственной милости', я не собираюсь!
  Как ни умоляла мать, как ни просила, под конец даже всплакнув, Элай решения так и не переменил. И дело, конечно, было не только в 'прощении', которого он не просил, но и в Мисе. Сейчас у него свое, пусть и не ахти какое, но жилье, где могли встречаться в любое время. Если же вернуться домой, то всё осложнялось.
  Да и привык он за последний год к самостоятельной жизни - без мягкой, но назойливой опеки матери и жесткого, деспотического надзора отца. Привык, что сам себе хозяин и не надо ни перед кем отчитываться или согласовывать. Когда сам решаешь, во сколько приходить и уходить, во что одеться и чем заняться. Тем более проблем с деньгами Элай не испытывал, а 'жалование садовника' он получал регулярно (теперь и не спрашивая, за что), и на его скромные потребности вполне пока хватало. Так мать ни с чем и ушла, расстроив и себя, и Элая, плохо переносившего ее слезы.
  Собрание же прошло как обычно. Герим, как всегда, хмуро молчал, пялясь то в пол, то в репродукции на стенах. Бешех пытался доказать всем (хотя никто с ним и не спорил), что Спаситель, судя по евангельским текстам, не мог родиться зимой. Мадаш восторженно нес привычную чушь, а Инаим, не отошедший от праздничной попойки, шибал густым запахом перегара и, посверкивая 'фонарем' под глазом, вяло издевался над розовощеким гимназистом.
  В конце концов они-таки определились (не без вмешательства Мисы), кому, где и во сколько завтра стоять, чтоб не пропустить маршальский кортеж, после чего 'боевики' быстро и без сожаления расстались, отправившись доедать позавчерашние пироги и допивать, что осталось.
  ...Миса пришла поздно, когда налетевший к ночи холодный ветер со степи слегка разогнал тучи, что нависли над городом, и в рваных просветах выступили по-зимнему крупные яркие звезды.
  - Что там, похолодало? - Элай помог снять плащ. - Замерзла?
  - Да, немного, - Миса, подобрав юбку, присела на низенькую скамеечку у печки и протянула озябшие ладони к огню. - Днем потеплей казалось.
  Он присел рядом. Дверца топки была открыта, и в комнате, освещенной лишь всполохами пламени, царил мягкий полумрак. Элай любил по вечерам, потушив свет, посидеть вот так перед открытым огнем, когда по обоям и потолкам пляшут колеблющиеся блики, безмолвно скользят по занавескам неведомо чьи тени, а в углах - сгущается и клубится бесформенным облаком первобытная тьма, превращая привычное, давно обжитое жилище с обыденной обстановкой в сказочную пещеру из далеких мифических времен; когда за окном на землю опускается долгая зимняя ночь, окутывая город промозглой серой мглой, уныло воет в трубе ветер, навевая непонятную печаль, а ветки старого полузасохшего вяза из палисадника тревожно стучат в стекло, но ты лишь неотрывно и оцепенело смотришь в пламя, завороженный причудливой игрой отблесков, и тебе уютно и тепло, а там, за стенами, - холодно и страшно, и мир вновь становится огромным, загадочным и таинственным, наполненным чудесами и мечтой, как когда-то в детстве.
  Молча смотрела в огонь и Миса. Замерев с протянутыми ладонями, с немигающим отсутствующим взором, она словно забыла обо всем, - магия огня действовала и на нее. Лицо ее, застывшее и неподвижное, с плотно сомкнутыми губами, в неверных колеблющихся отсветах казалось неправдоподобно рельефным, чужим и незнакомым. И непрерывная игра всполохов и бликов ткала на нем причудливую, порой обманчивую картину: еле заметная вертикальная складка меж тонких бровей, прорезавшая лоб, сообщала лицу суровое, почти скорбное выражение, и упрямо поджатый подбородок дополнял впечатление; на запавшие щеки легли густые тени и резко обозначили выступившие скулы; темно-каштановые волосы, собранные узлом на затылке, стали черными, а в потемневших, расширившихся зрачках плясали язычки пламени. Элай осторожно коснулся ее волос.
  - Ты не заболела случаем? - вид Мисы его обеспокоил. - Не простыла?
  Миса чуть вздрогнула, словно очнувшись, но не фыркнула, как можно бы ожидать в иной момент, а зябко повела плечами.
  - Просто устала чего-то, - и, повернув к нему голову, слабо усмехнулась. - Что, так плохо выгляжу?
  Глаза ее, в полутьме комнаты казавшиеся глубоко запавшими, с темными кругами, - или то были тени? - и впрямь смотрели устало и тихо.
  - Вид немного вымотанный, это есть. Что-то случилось?
  Миса вздохнула.
  - Нет, ничего, просто настроение, - она отвернулась и вновь уставилась в огонь, подперев кулаком подбородок. Взгляд ее скользнул вдаль, затуманился, хрипловатый голос стал глух и меланхоличен. - Иногда устаешь от всего: от суеты, возни-беготни, борьбы постоянной. Даже от себя. Уйти бы куда-нибудь - далеко-далеко, за край света. Чтобы никто не доставал. Чтобы ни ты никому, ни тебе никто не должен. И себя как кожу сбросить, другой стать. Зажить по-новому, с чистого листа, - не таясь, без крови и лжи.
  Она помолчала, и горечь пробежала по ее губам.
  - Знаешь, давно еще, в институтские годы, мне как-то сборник поэзии попался, докатастрофной. И строчки оттуда запали, до сих пор помню: 'От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за великое дело любви!' И так запали, так в мое тогдашнее настроение попали, что ходила и как молитву их твердила. Верила потому что: по-другому жить буду! И за великое дело! А сейчас порой оглянешься - и самой смешно: от 'обагряющих' уходила - а к ним и пришла...
  - Но если так... - Элай запнулся, - зачем ты с ними? Может, просто уйти?
  Она медленно покачала головой.
  - Нет, назад пути нет, - и хрустнула костяшками. - Есть дороги, с которых свернуть нельзя. Их можно только пройти до конца. Что бы там, в конце, ни ждало. И свою я пройду.
  - А в конце?
  - Закопают, - и вяло усмехнулась. - В безымянной яме. Других нам не положено.
  Элай взял ее ладони в свои и бережно погладил.
  - Тебе отдохнуть надо.
  Она молча уткнулась в плечо, и пряди волос щекотали его шею. Он вновь ощутил аромат ее духов, волнующий и тревожащий.
  - Ты просто устала, - он целовал и ласково гладил ее по волосам, разговаривая почти как с ребенком. - Выспаться надо хорошенько, вкусненького съесть, побездельничать, а о делах забыть. Пирога, кстати, яблочного не хочешь? А то мать с утра понатащила, еще осталось.
  Миса подняла взгляд, - глаза ее хоть и смотрели по-прежнему устало, но уже чуть просветлели, оттаяли.
  - Немного попозже, ладно?
  И улыбнулась, как иногда умела, - ласково и ясно, словно жмурясь, с разбегающимися от кончиков глаз морщинками-лучиками, - от чего у Элая на душе всегда становилось легко и светло.
  ...Под окном по-стариковски занудно скрипел вяз, в доме напротив постукивала на ветру ставня. В соседнем проулке пьяный голос неосторожно горланил 'На Хайварских холмах...', у переправы вяло перебрехивались собаки. В комнате, рядом с печкой, было тепло, ровно гудел в трубе нагретый воздух, сухо потрескивали в топке березовые поленья. Размеренно тикал на столе будильник, в такт пламени качались на потолке размытые тени, колыхалось от сквозняка клетчатое одеяло, занавешивавшее окно на улицу. В прихожей за комодом осторожно шуршали мыши, быстро перебирая и царапая коготками деревянные полы. От сушившихся дров, сваленных у двери беспорядочной грудой, сильно пахло мокрой корой. Миса пошевелилась.
  - Знаешь, раньше ловила себя на мысли, - она задумчиво и неотрывно смотрела в пламя, - что не хочу жить вечно, как церковь обещает. Что боюсь этой вечности, не знаю, что с ней делать, чем заполнить. А сейчас, когда сижу вот так, думаю, смогла бы жить и вечно. Главное - ничего не бояться и... И ничего не хотеть. Как сейчас.
  - Всю жизнь ведь так не просидишь.
  - Жизнь - да, а вечность - можно.
  - Смотреть на огонь и текущую воду?
  - Да. На море, кстати, тоже можно часами глядеть - не надоедает. Не был никогда?
  - Откуда мне? У нас мало кто по заграницам разъезжает.
  - Тебе понравилось бы. Я когда первый раз увидела, девчонкой еще, мы каждое лето в Бофир выезжали, поверить вначале не могла, что столько воды бывает. И без другого берега. Весь день на пляже просидела. Волны катят, ветерок в лицо, солнце, камни горячие, а над головой - альбатросы. А ты сидишь, то ли спишь, то ли грезишь, и ничего больше не надо. Я бы хотела показать тебе море.
  Элай знал, что детство у Мисы, единственной дочери богатого насарского сановника, было обеспеченным.
  - Я бы не отказался. С тобой хоть на край света.
  Миса фыркнула.
  - Все вы так говорите, - и ласково, словно кошка, потерлась головой о его плечо. - Ну, где твои пироги?
  С негромким стуком упала заколка, и рассыпались каштановым ворохом волосы. Элай притянул Мису и медленно провел по ее спине, - смотря прямо в глаза и тихо улыбаясь.
  - Может, попозже?
  - Можно и попозже, - выдохнула она и поймала горячими сухими губами его губы...
  ...Ветер на улице стих, отскрипел в палисаднике и вяз. Лишь вдалеке по-прежнему надрывались собаки, что никак не могли успокоиться от такого обилия пьяных, бродивших по городу, да равнодушно тикала в тишине стрелка. Огонь в печке почти потух, - пойти подбросить дров Элаю было вначале некогда, а потом просто лень. Но в комнате казалось светло: сквозь тонкие занавески, со двора, пробивался распыленный блеск луны, выплывшей из-за поредевших облаков.
  Утомленный Элай лежал на диване и чему-то рассеянно улыбался. А рядом, уткнувшись в плечо, тихо сопела под ухо Миса, и рука сама, невольно и бесцельно, скользила по ее телу. Элай любил эти минуты, когда желание, получив свое, уже ушло, но оставались благодарность и нежность к женщине, что находилась с ним. Минуты, когда можно было трогать и гладить, касаться ее губ, рук, терпко пахнущих волос и сладко пахнущей кожи, когда радость доставляло одно только прикосновение к любимому человеку, тепло дыхания под боком и затуманенный, устало-ласковый взгляд из-под приспущенных ресниц.
  - Сколько сейчас? - Миса легонечко пихнулась, не поднимая головы, не меняя позы. - Двенадцать есть?
  Элай огорченно привстал.
  - Куда-то торопишься? Без четверти только. Комендантский же приостановили до Нового года, забыла?
  Миса вздохнула и спустила ноги с дивана.
  - Да я не из-за комендантского, - тень озабоченности легла на ее лицо. - Просто с Арпаком надо переговорить.
  - Опять? Вы что, за целый день наговориться не можете? - он почти с возмущением смотрел на нее. - Ты у меня на этой недели считай не была! Привет-привет, и до свиданья! Что, завтра нельзя?
  - Нет, завтра нельзя. Поздно, - Миса как-то непохоже на себя помялась, словно не зная, как начать. - И насчет завтра...
  Она запнулась. Элай удивленно взглянул.
  - Что 'насчет завтра'?
  - Да нет, ничего, - она чуть прикусила губу и помотала головой. - Ничего.
  Он насупился.
  - Не хочешь - не говори.
  Миса коснулась его руки, голос стал тих.
  - Не обижайся, но я не всегда вольна в себе. Забудь. Давай лучше чая попьем. С пирогами.
  - Значит, не останешься?
  - Извини, не могу.
  Элай чертыхнулся и пошел разжигать примус.
  ...Когда они прощались на углу Сапожной, у наспех сколоченных ярмарочных рядов, Элай на мгновение задержал ее руку.
  - Ну завтра-то хоть придешь?
  - Завтра? - Миса вдруг остановилась и ему вновь показалось, что она хочет что-то сказать, что-то важное. - А ты уверен, что оно наступит?
  - В смысле? - не понял он. - Опять занята, что ли?
  - Элай, мальчик мой! - она с непонятной грустью провела по его щеке, глаза ее снова смотрели устало и тихо. - Кто знает, что будет завтра? Тем более в нашем деле. Перевернуться всё может вмиг. Может, и встретимся. Когда-нибудь.
  Поцеловав, она быстро оттолкнула его и с какой-то поспешностью удалилась, оставив Элая в некотором недоумении относительно последних слов. Пожав плечами, потоптавшись, но так ничего и не поняв, он пошел домой. Поговорить о том долгом ее разговоре с г-ном Арпаком, Элай как-то позабыл.
  Небо прояснилось, в воздухе ощутимо похолодало, и снег скрипел и хрустел под ногами. Молочно-матовая луна, зависшая над макушками тополей, заливала морозным светом всю округу и небосвод, и даже самые яркие звезды, дрожа и мерцая, терялись в ее блеске. Ночь перевалила за середину, наступало воскресенье, двадцать восьмое декабря...
  
  
  * * *
  
  ...Утро, несмотря на воскресный день, началось как обычно. Быстро позавтракав, Хен отправился в Департамент проинструктировать Куллума, кому кого сегодня 'вести' и кого в первую очередь. Бригады на всех 'объектов-субъектов' не хватало и приходилось выбирать. Тем более по воскресеньям, когда 'боевая группа' выходила на наблюдение, и тогда филеры просто разрывалась. Но Хен нацеливал их, как правило, только на 'боевиков', - Пижон с Осой как организаторы непосредственной опасности в такие моменты не представляли: бомб они сами никогда не метали, никого не стреляли.
  А рождественские празднества продолжались, и приближался Новый год (у парка уже открылась ярмарка, куда съезжался люд из самых отдаленных уголков Республики). В полутемных коридорах Департамента - тихо и пусто, лишь с третьего этажа доносились чьи-то голоса, смех, звон стаканов.
  Хен засел в кабинете и, слегка позевывая, рассеянно почесывая авторучкой за ухом, составлял квартальный отчет. Впрочем, особо не торопясь и не напрягаясь, думая больше о том, где встретить Новый год. Несколько приглашений он получил, но можно остаться и дома, с Келой, а та слышать о гостях не хотела.
  День казался самым обычным, - за окном вновь заволокло тучами, после морозной ночи резко потеплело, повлажнело, и державшийся с Рождества снег начал потихоньку темнеть, оседать и подтаивать. Оставалось дождаться Куллума с привычным докладом, что 'кортеж проследовал без происшествий, 'боевики' разошлись по домам'. И пойти домой самому, - выходной всё-таки! - но часов в одиннадцать в здании вдруг взвыла сирена, а на этаже замигала красным тревожная сигнализация. Хен вылетел из кабинета и столкнулся в коридоре с майором Офре, сорокалетним, рано облысевшим здоровяком из Шестого (финансово-хозяйственного) управления, что дежурил по Департаменту.
  - Общая тревога! Всем подъем! - орал тот с перекошенным лицом, стараясь перекричать вой сирены. - Выходи строиться! Вестовые - по адресам!
  И, заметив Хена, хлопнул его по плечу.
  - Бисар, живо к шефу! Вызывал!
  - Что случилось? - Хен обеспокоенно схватил майора за локоть. - Или учебная?
  - Какая, к чёрту, учебная?! В Маршала стреляли! - и, отвернувшись, заорал дальше, хотя на этаже, похоже, кроме Хена, больше никого не было. - Общая тревога! Выходи строиться! Всем подъем!
  Хен почувствовал, как качнулся под ним пол. Проморгали! И стремглав бросился к шефу, а тот его заждался, озабоченно расхаживая у камина.
  - Видишь, что творится, Хен, - устало опустившийся в кресло полковник Эбишай был хмур и напряжен, меж бровей его, над переносицей, пролегла тревожная складка, старческие пальцы нервно крутили карандаш. - Дверь прикрой, а то уши уже вянут.
  - А Маршал жив? - с порога выпалил Хен, забыв впопыхах даже поздороваться, а с шефом он сегодня не виделся.
  - Да, к счастью, жив. По крайней мере, пока, - полковник тяжело вздохнул, причем по голосу, взгляду казалось неясно, сокрушается ли он о совершенном злодеянии или о том, что Маршал выжил. - Но, говорят, очень плох, два выстрела в упор, из револьвера. В госпитале сейчас гвардейском. Да зайди ты, наконец! Не стой в дверях! И садись!
  Хен поспешно прикрыл дверь - стало ощутимо тише - и, не глядя, плюхнулся на стул.
  - Как всё случилось? Кто стрелял? - тысяча вопросов вертелось у него на языке. - Охрана куда смотрела? Задержали кого?
  - На плацу гвардейском случилось, - хмуро буркнул полковник, - во время смотра. Охрана, конечно, мерзавца там же, на месте, сгоряча и положила. Может, оно и зря, но времени на раздумья не было, а то бы, наверно, не две пули, а весь барабан получили. Стрелял вроде лейтенант гвардейский, личность сейчас уточняем, опергруппу я выслал, - и, запнувшись, неловко помялся. - Но, кажется, это Эанох. Тот самый.
  Хен матюгнулся.
  - Твою мать! - и хлопнул себя по коленке. - Я же говорил!
  - Да, Хен, говорил, я помню, - шеф отвел глаза в сторону, голос был тих и смущен. - Вот потому и вызвал. Думаю, понимаешь, что′ может грозить нам, - он сделал ударение на слове 'нам', - если вскроется связь Эаноха с Пижоном, понимаешь, да? Если... - полковник вновь запнулся и не без некоторого труда докончил волновавшую его мысль, - если, конечно, Маршал выживет. Мы в одной лодке, сынок, и выгребать придется вместе. Или вместе тонуть.
  Шеф был, на удивление, откровенен, - видимо, сегодняшние события из колеи его выбили изрядно, - но что действительно оказались в одной лодке, Хен сообразил и сам, как только услышал имя стрелявшего. Причем его-то положение похуже, - попробуй теперь докажи, что предупреждал шефа! Это сейчас, наедине, полковник не отрицает, но когда запахнет жареным, тот, наверняка, будет спасать в первую очередь собственную шкуру. 'Сдать' же шефа первым проблемы не решало, так как означало потопить и себя. Впрочем, этот вариант Хен даже не рассматривал, - в конце концов, полковник никогда не давал повода усомниться в его добром отношении к нему, а Хен ценил это и старался отвечать тем же.
  - Поэтому единственный для нас выход, - тихо продолжал полковник, - сделать дело Пижона никогда не существовавшим. А для этого надо обрубить, по моим соображениям, четыре ниточки: филеры, твой 'дятел'-легитимист, я про Барина, деньги и материалы самого дела. По первой: Куллумовы парни, конечно, ребята надежные и не болтливые, но беседу провести надо. Поэтому как только появятся - сразу ко мне. Надеюсь, сумею популярно объяснить, что и в их интересах тоже держать язык за зубами. Они ведь тоже, получается, замешаны, и если нас зацепят, им точно не поздоровится, - пойдут как соучастники. То же самое объяснишь Барину: молчание - в его же интересах, иначе пойдем все 'паровозом'. Насчет денег: как начфин появится, зайди в финчасть, найди все расходники, по которым для Пижона получал, они по спецфонду должны проходить, и ко мне - с расходниками, с книгами кассовыми. На меня сошлись, если гундеть начнет или давать не захочет. Определим, куда какие суммы 'перенаправить' можно. Там же, насколько помню, только общее назначение платежа фиксируется? Без имен, без дел?
  - По сыскным с 'секреткой' - да, просто 'на оперативные цели'.
  - Ну и отлично. Часть спишем на работу с 'внештатниками', проверять их всё равно никто не вправе, 'дятла' ты и по Уложению можешь не раскрывать. Часть - на поиски 'пророка' твоего Хашана. Ты же искал его? Да еще парочку секретных дел подберем. Так что по деньгам, думаю, если что, отчитаемся. Ну а с материалами я управлюсь, - он кивнул на топившийся камин, - дело в Реестре я не регистрировал, с этим проще. У тебя, кстати, ничего не осталось? Записки там какие-нибудь для себя, списки, отчеты?
  - Вроде нет, но на всякий случай просмотрю. Может, что-то и завалялось.
  - Тогда дуй к себе, проверь всё, чтоб комар носа не подточил! Рисковать здесь нельзя, на кону - наши головы. Всё остальное - потом.
  - Понял, - и пошел к выходу, но уже в дверях спохватился. - Да, а что с Пижоном делать будем? С Осой, 'группой'?
  Шеф, хмуро кусая губы, покрутился в кресле, повертел карандаш и негромко вздохнул.
  - Да я вот и сам голову ломаю, - и бросил карандаш на стол. - Осу с 'группой', конечно, взять надо бы, хотя бы для отчета, чтоб было на кого покушение 'вешать'. Они же, уверен, соучастники - наблюдения-то вели! Но вот самого Пижона, думаю, брать нельзя. Тип, как видишь, оказался скользкий, любитель двойной игры, и черт знает, как поведет на следствии. Может сдать с потрохами - чего ему терять? Виселица ему при любом раскладе обеспечена, а так может парочку офицеров охранки с собой прихватить. Опасно его брать, Хен.
  - Так что же, дать ему просто так уйти?
  - Не знаю! - раздраженно отмахнулся шеф. - Не знаю я! Я думаю! Иди!
  ...Просмотр бумаг занял минут пятнадцать, не больше, но когда Хен вернулся к шефу, а тот как раз топил камин материалами дела, ситуация резко изменилась. Притащил он последний отчет Пижона, что нашел в сейфе (отчет по обыкновению бессодержательный, потому не сразу и вспомнил), и только собирался отдать шефу, как в дверь торопливо постучали.
  - Разрешите, господин полковник? - в проеме возникла лысина майора Офре. - Тут посыльный гвардейский с донесением срочным. От подполковника Икема. Пустить?
  - Да, конечно! - шеф швырнул в огонь оставшиеся бумаги вместе с папкой и поспешно поднялся. Он заметно взволновался, хоть старался и не подать вида. - Зови!
  Майор широко распахнул дверь и, неловко посторонившись, пропустил в кабинет посыльного. Это был молодой конопатый паренек с несколько испуганным выражением лица, долговязый и нескладный, в желто-зеленом бушлате с гвардейскими лычками на погонах. На ушах болталась ушанка не по размеру, на боку - кожаная курьерская сумка.
  - Далеко только не уходи! - крикнул шеф вдогонку майору, тихо прикрывшему дверь с другой стороны. - В коридоре подожди, может, распоряжения будут срочные, - и, опустившись в кресло, повернулся к посыльному. - Я слушаю, боец.
  Тот торопливо щелкнул каблуками, отдав честь по уставу, и судорожно вздохнул.
  - Разрешите доложить, господин полковник?
  - Докладывай!
  - От подполковника Икема устное донесение, - и посыльный, запнувшись, сглотнул ком в горле, - только что в госпитале скончался Маршал...
  Маршал! Как ни ожидаема была такая весть, всё равно новость в первый момент оглушила Хена. Маршал умер! Так уж вышло, что Хен родился и жил только при одном правителе. Имя его он привык слышать с младенческих лет. А благородный и мужественный профиль с окладистой бородой, будто созданный для чеканки монет и запечатленный во множестве живописных полотен и скульптур, сопровождал всю сознательную жизнь. 'Царствование' Маршала воспринималось им, скорее, как явление природное, естественное, неизменное. Явление, существующее от начала времен и не могущее прерваться ни при каких обстоятельствах, в ряду других подобных, как-то: восход и заход солнца, приход зимы и разлив Фисона весной. Но теперь этот, казалось бы, незыблемый порядок мироздания рушился.
  Хен давно, наверно с тех пор, как начал работать в охранке, не питал иллюзий. Он не понаслышке знал, где стряпаются большинство легенд и мифов о 'Великом гении Приречья' (а то, конечно, были 'кухни' Департаментов Пропаганды, Культуры и Образования, с которыми их ведомству приходилось частенько сотрудничать). Знал после пары личных докладов в Белом Дворце, что и знаменитый профиль в действительности не столь уж благороден и мужественен, а поседевшая борода - не столь пышна и густа. Да и по роду деятельности постоянно сталкивался с тем, что характеризовало Хранителя не с лучшей стороны, - его мнительностью и подозрительностью, доходящими в последние годы до паранойи, жестокостью и беспринципностью, самодурством и непредсказуемостью. Тем не менее весть ошеломила Хена, лишив его мир привычных ориентиров. Не остался безучастным и шеф.
  - Скончался?! Ты сказал, скончался? - он приподнялся в кресле. - Повтори!
  - Да, господин полковник, - посыльный испуганно съежился перед главой всесильной охранки, втянув голову в плечи, словно ожидая удара или немедленного ареста и ссылки в Хайвар, - так велено передать: Маршал скончался.
  Шеф плюхнулся обратно.
  - Это горестная весть! - он постарался придать лицу скорбное выражение, опустив очи долу, но Хен видел, как торжествующе заблестели глаза из-под приспущенных век, слышал, как радостно задрожал голос. - И тяжелый удар для Республики! Разве сможет кто-нибудь заменить его нам? Но не передавал ли подполковник еще что?
  Посыльный торопливо закивал.
  - Да, велел еще передать: Гвардия скорбит, но готова поддержать законность и порядок в Республике всеми имеющимися силами.
  Полковник облегченно выдохнул и удовлетворенно откинулся на спинку, словно услышав долгожданные слова.
  - Хорошо. Передай господину подполковнику, что Охранный Департамент скорбит вместе с Гвардией. И готов к любым совместным действиям по поддержанию конституционного правопорядка.
  Гвардеец козырнул.
  - Разрешите идти?
  - Ступай, сынок. И майора кликни в коридоре, пусть зайдет, - он повернулся к Хену. - Что у тебя там? Отчет? Больше ничего, точно? В печь! И повороши там, чтоб побыстрей прогорело.
  Когда в кабинет ввалился майор, шеф нетерпеливо побарабанил по столу.
  - Ну что, все собрались?
  - Да, господин полковник, вестовые вернулись, весь личный состав, кроме дежурящих и командированных, на плацу, - бодро отрапортовал майор. - Начальники управлений и отделов ждут ваших указаний.
  - Хорошо, скажи, сейчас выйду. Кстати, начфин там?
  - Да, майор Хевир на месте.
  - Гони его к себе, скажи, пусть дождется Бисара и выдаст всё, что потребует, ясно, да? Ступай! А ты, Хен, - и шеф, когда дверь за майором закрылась, крутанулся в кресле, - лети в финчасть и найди всё, о чем договаривались. И сразу ко мне! Ситуация, конечно, поменялась, - может, это сейчас и перестраховка, но действуем пока по прежнему плану. Как говорится, береженого бог бережет, а не береженого - конвой. Филеров я сам с плаца дерну. Дуй!
  ...В финчасти, что располагалась на первом этаже, рядом с оружейной и дежуркой, было прохладно, и Хен, пока искал нужное, по уши зарывшись в кассовые книги, изрядно озяб. Начфин Хевир, ворчливый пятидесятилетний майор с вечно мрачным выражением на лице, строго посматривал на Хена из своего угла, поблескивая стеклышками пенсне, но вопросов, разумеется, себе не позволял, прекрасно помня, в каком Департаменте служит. Да и политический момент - очевидная скорая смена власти, а значит, и кадровые перестановки - не располагал к излишним расспросам. Кто знает, откуда завтра ветер подует и кто где окажется? Тише сидишь - целее будешь.
  Хен шуршал листами гроссбухов, перебирал пачки кассовых ордеров, откладывая нужные, и, время от времени поеживаясь, зябко поводил плечами. А из плохо прикрытой форточки, выходившей во внутренний двор (тот служил одновременно и плацем для общих построений), неслись обрывки траурных речей шефа. '...трудно выразить словами чувство великой скорби... вся жизнь его была до конца отдана интересам Республики и лахошского народа... так поклянемся же... еще теснее сплотим наши ряды... память о Маршале будет жить в наших сердцах вечно...'.
  Хен нервно зевнул. Да-а, заварится теперь каша, учитывая, что преемника Маршал так и не определил, боясь вырастить соперника. Законы же, писавшиеся, по сути, в канцелярии Белого Дворца, о возможности смерти действующего Хранителя стыдливо умалчивали, и как теперь решить вопрос с 'престолонаследием', никто толком не знал.
  Импровизированный митинг во дворе продолжался недолго - за окном совсем потемнело, в воздухе заметно повлажнело, ветер стал сырым и пронизывающим, а шеф, Хен знал это, такую погоду по причине ревматизма переносил плохо. Поэтому вскоре на плацу всё стихло. Зато забегали, зашумели, задвигались людские массы по всем этажам, коридорам и кабинетам Департамента. Особенно шумно стало у оружейной. Найдя, что искал, засобирался и Хен.
  - Всё, спасибо, вот это я возьму, - он кивнул на отобранные кассовые книги за третий и четвертый кварталы года и несколько расходных ордеров. - На время, само собой. Шеф затребовал.
  - Расписку напиши, что забрал, - хмуро буркнул начфин, подняв мрачный взгляд, - а то потом концов не найдешь.
  - Вот шеф пусть и напишет, - отрезал Хен, немного уже зная, как общаться с ворчливым майором, - мелким почерком, в косую линеечку.
  И, не обращая больше на того внимания, неспешно собрал документы и спокойно вышел.
  А Департамент бурлил. У оружейной, галдя и переругиваясь, толпились сотрудники хозяйственных, аналитических и прочих, гражданских по сути, служб (некоторые даже в голубых уставных мундирах). И получали табельное оружие, которое видели только на больших смотрах и парадах (большинство их и не помнило, как им, вообще, пользоваться).
  По коридорам носились вестовые с курьерскими сумками через плечо, громко хлопали двери, кого-то искали задерганные дежурные, зычно выкрикивая имена. Начальники управлений и отделов торопливо отдавали на ходу невнятные и путаные распоряжения, тут же отменяя или изменяя на противоположные, но Хена никто пока не трогал. Встретившийся у караулки подполковник Самад, зам шефа и начальник Второго управления, куда входил и сыскной отдел, лишь кивнул в знак приветствия. Все в Департаменте знали, что полковник Эбишай Хена выделяет и поручает дела, за которые тот отчитывается ему же, минуя непосредственных начальников. По сути, сейчас Хен лишь числился во Втором управлении, фактически став помощником шефа по особым поручениям. Да и его отсутствие на сегодняшнем построении заметили многие, истолковав это, разумеется, как очередное свидетельство 'привилегированного' положения.
  Хен шел по коридору, крепко зажав под мышкой кипу документов. И старательно увертывался от коллег - пробегающих, широко шагающих, торопящихся, приятельски хлопающих по плечу, размахивающих руками или тихо, вполголоса, обсуждающих на ходу последние новости. Он шел и только дивился, как много, оказывается, людей работает в их службе!
  Департамент бурлил, но в этой суматохе ощущалось больше тревоги и нервного ожидания, чем энергии, организованности и готовности к действию. Слишком уж напряжены были лица, напряжены и вместе с тем растеряны, так как никто (за исключением, возможно, полковника Эбишая) не знал, чего ждать, что делать, к чему готовиться. Ясных ответов, кроме заученных заклинаний на траурном митинге, люди пока что не услышали. Да и сама ситуация была необычна и нова для Лахоша, а Маршал правил Республикой с момента Революции бессменно, и для многих его смерть казалась равносильной новой революции.
  На лестнице Хен столкнулся со спускавшейся в полном составе бригадой Куллума. Выглядели филеры озабоченно. Хен окликнул старшего.
  - У шефа были?
  - От него и спускаемся, - ответил за Куллума вечно встревающий Михут и с упреком посмотрел на Хена. - Оказывается, вляпались мы с этими твоими...
  - Не трепи! - резко оборвал его на полуслове Куллум. - До тебя что, доходит туго? Только же вот объяснили: забыть вообще! Или и впрямь язык отрезать? Блин, ты точно нас под трибунал подведешь! - и обернулся к Хену. - Извини, Хен. Мы внизу подождем, у дежурки.
  Тот удивленно вздернул брови.
  - Зачем?
  Куллум оглянулся и, наклонившись к нему, быстро шепнул:
  - На аресты вместе едем. Шеф распорядился.
  - Вот как? И кого?
  - А нам какая разница? - филер уклончиво пожал плечами. - Ты же к шефу? Вот он сам и скажет, кого да зачем. А наше дело маленькое: что скажете, то и сделаем. Давай, мы ждем.
  И филеры гурьбою двинулись вниз, а Хен заторопился на второй этаж. Аресты! Что ж, следовало ожидать. Вопрос только, с кого начать.
  В приемной его встретила заплаканная Тива - без привычной косметики, в непривычно скромном платье, длинном, однотонно темном, без украшений.
  - Ой, Хенчик, что теперь будет, что будет! - по-бабьи причитала и охала секретарша. - Как же мы без Маршала нашего? Ведь столько врагов вокруг! Его только и боялись, а сейчас как навалятся все, и Насар, и Эльхам! Ой, что будет, что будет!
  - Не голоси! - отмахнулся Хен. - Шеф один?
  - Капитан Омиц у него, - шмыгнула она носом, - подожди пока.
  Омиц? Хен хмыкнул себе под нос. Впрочем, для него тоже сейчас какая-нибудь 'работенка' найдется. Капитан Тар Омиц считался одним из самых опытных сотрудников Третьего управления ('управления по спецоперациям'), отвечавшего за так называемое 'силовое обеспечение деятельности Охранного Департамента'. Состояло управление из двух взводов спецназначения - 'А' и 'Б' (командиром второго и являлся Омиц), - бойцов коих ввиду 'специфики' деятельности иначе как 'головорезами' не называли.
  А занимались они, в основном, силовыми акциями: ликвидациями 'антигосударственных группировок', массовыми арестами, усмирением каторжанских бунтов, время от времени вспыхивавших в Хайваре. Готовили к случаям возможных 'общественных беспорядков' и в самом Лахоше. Судя по тесным контактам с Первым управлением и нередким загранкомандировкам, какие-то акции проводились и за пределами Республики, но об этой стороне деятельности Третьего управления в Департаменте (кроме, разумеется, высшего руководства) мало кто знал. Да и, вообще, афишировать свою работу сотрудники самого закрытого подразделения охранки не любили. Даже располагались особняком - в отдельном корпусе на окраине города, рядом с керосиновыми складами, а летом - месяцами пропадали в полевом лагере под Бахемом. С Омицем Хену в ходе операции по 'ликвидации анархизма' работать уже приходилось.
  Вскоре дверь с шумом распахнулась, откуда расслабленной, вальяжной походкой вышел капитан Омиц. Это был здоровенный детина лет тридцати пяти, в черном кожаном плаще (а в штатском 'головорезам' приходилось работать регулярно), с короткой стрижкой бобриком и нагловатым, самоуверенным взглядом.
  - Привет-привет, - и он небрежно пожал Хену руку. - К шефу? Иди тогда, тебя вроде и ждет. А я с парнями в машине ждать буду.
  Ждать?! И он с ними?! Это, мягко говоря, удивило. Чтобы 'взять' Пижона с псевдобоевой группой 'головорезы', вообще-то, не требовались, - дежурного конвоя с филерской бригадой вполне хватило бы. 'Боевиков' Хен изучил неплохо и прекрасно знал, что могущих оказать сопротивление среди них нет. Может, за исключением Инаима, бывшего анархиста и дебошира по натуре, но и с ним, Хен не сомневался, они справились бы.
  Пока он переваривал новость, капитан ушел. Хен недоуменно пожал плечами - или шеф перестраховаться решил? И вздохнул, - 'головорезов' Хен в глубине души недолюбливал. Недолюбливал за плохо скрываемое высокомерие и снисходительно-небрежное отношение к прочим управлениям охранки ('к гражданским', как выражались в самом Третьем управлении). 'Головорезы' искренне считали себя элитой Департамента и вообще всех силовых ведомств Республики, суперспецами, способными решить любую поставленную задачу. Но делать нечего, решения здесь принимал шеф, и Хен в который раз за день постучался в эту дверь.
  - Разрешите, господин полковник?
  - Да, конечно, Хен, заходи. Нашел? Давай сюда, позже просмотрю, - шеф выглядел деловитым, бодрым, даже веселым, следов недавней тревоги, смятения как не бывало, - а сейчас дела посрочнее есть. Как, вообще, настроение? Боевое? Буду откровенен, Хен. Грядут перемены большие, наступает час выбора, можно сказать момент истины. На два пополудни заседание экстренное назначили, совместное - Директории и Конвента, и будет драка большая. Многие на Департамент наш зуб имеют, - сам понимаешь, боятся, коалиция против нас сложилась. Это ведь они Маршала покойного подзуживали, против меня настраивали, всё чистку большую у нас провести подбивали. А запевалой у них Айсар, главный 'бобик', - чтоб ему пусто было! - он там, в основном, воду мутит. Поэтому возможно всякое, и каждому неравнодушному надо будет решить, с кем он? - он сделал паузу и пристально взглянул в глаза. - Ты с кем, Хен?
  Хен усмехнулся.
  - Я выбор уже сделал. Я с вами.
  Полковник откинулся на спинку и довольно улыбнулся.
  - Иного, сынок, и не ожидал. Держись меня, и мы хорошо поднимемся, я ведь обещал тебе повышение. А мне сейчас, чего греха таить, ой как нужны верные люди, цену верности только в такие моменты и понимаешь. Гвардия, кстати, тоже с нами. Там начштаб Икем всё в свои руки взял, и у нас с ним сейчас контакт полный. А вместе мы - сила, которой сам черт не страшен, вмиг порядок наведем, если что. Так что большие дела нас ждут, Хен! И большие перемены. Только... - шеф чуть запнулся, - заранее прошу: не удивляйся некоторым заявлениям и шагам, которые, возможно, придется предпринять. Сам понимаешь, борьба ожидается нешуточная, и в такой игре в белых перчатках дела не сделаешь. А дел предстоит - масса, перемены назрели. Ты не ребенок, Хен, и, думаю, сам часто задумывался, а правильно ли мы живем? Всё ли, что у нас делается, - справедливо и разумно? Например, что так много зависело от одного человека? Маршал, конечно, велик, заслуги его в защите Республики бесспорны, но он был человеком, не богом. И по отдельным вопросам мог даже ошибаться и допускать перегибы, да-да, и их, к сожалению, будем честны, немало. Разве нормально, что у нас столько народу прошло через 'хайварские университеты'? Что люди боятся высказываться, думать? А наши 'выборы'? Это же профанация идеалов Революции! Да, Маршал велик, отрицать это глупо, без него 'контра' с интервентами задушили бы Революцию. Но с годами он стал отклоняться от первоначального, демократического, стиля руководства. И впадал порой в откровенный волюнтаризм и авторитаризм. Нам многое предстоит изменить, Хен, Республика нуждается в демократизации и гласности, в разумных пределах естественно. Если всё пойдет, как планирую, мы вернем народу реальный голос на выборах. Может, проведем собрание Учредительное - чтоб Конституцию новую принять. И амнистию для 'политических', Хайвар надо разгрузить, это однозначно. Уложение Уголовное пересмотрим, многие статьи выкинуть пора. Да и, в целом, надо дать народу вздохнуть посвободней, слишком уж мы его затюкали. Так что работы, Хен, - непочатый край. Как видишь, всё, что ни делается, делается к лучшему, хотя, естественно, смерть Маршала - трагедия для Республики. И мы не оставим ее безнаказанной. Убийцы и пособники должны ответить за всё, и кому как не тебе заняться этим делом. Поэтому бери сейчас машину дежурную, автозак конвойный, Офре в курсе, бери Куллума с бригадой, вот тебе ордера на Пижона и компанию, и вперед! Пижон с Осой, конечно, вряд ли нас на Сапожной дожидаются, наверняка к границе бегут. Но границы я уже телеграфировал закрыть. Так что из Республики выскользнуть не должны. Но ты на Сапожную, естественно, заедь, обыск, на худой конец, проведешь, может, чего интересного найдешь. Если же залегли где-нибудь на время, то тем более не уйдут, ориентировки дежурка сейчас как раз рассылает, рано или поздно выползут. Поэтому никуда они от нас не денутся. Ну а остальных 'боевиков', думаю, возьмете без проблем, это же дилетанты. И еще, - шеф странно замялся, - с вами Омиц поедет и пара его ребят. Они автозак поведут, вместо конвоя вам будут, а то дежурного конвоя у нас сейчас не хватает. Так вот, старшим пойдешь ты, пусть Омиц и капитан, он в курсе, проблем не будет, но конвоирование - это его задача, ясно, да? За арестантов отвечать будет он, ты туда не лезь. 'Взял' человека, отдал - всё, отошел в сторону, твое дело сделано, к тебе никаких вопросов, договорились? Не мешай ребятам с Третьего, они свое дело знают.
  Хен кивнул, хотя такое внимание к полномочиям конвоя слегка удивило. Как показалось ему, а шефа он за годы совместной работы изучил неплохо, тот что-то недоговаривал. Неужто и впрямь некого в конвой отрядить, кроме как 'головорезов'? Он хмыкнул, но сомнения оставил при себе, - выбор он сделал, оставалось только держаться его.
  - А как же с Пижоном? - вдруг спохватился Хен. - Не наболтает лишнего на следствии? Сами же говорили, что рискованно брать?
  - Ну, ты же видишь, Хен, ситуация немного изменилась, - голос шефа стал уклончив, - просто нельзя нам отпускать его безнаказанным. Оставить Департамент в дураках мы не позволим, предателей и 'двойников' надо карать. А что лишнее может сболтнуть, не беспокойся, я всё обдумал, порешаем мы проблему. Всё будет нормально, ты, главное, поймай. При сопротивлении или попытке к бегству разрешаю огонь на поражение, нечего с ним валандаться. Ясно, да?
  - Понял, - и Хен поднялся. - Всё, могу идти?
  - Да, давай, а то у меня планерка. Ордера вот только не забудь. Ни пуха!
  - К черту!
  Не глядя сунув в карман пачку ордеров, Хен быстро вышел из кабинета. В приемной уже толпились начальники управлений и отделов, верхушка и 'цвет' Департамента. Кто тихо переговаривался в ожидании совещания, кто коротал время в невинном флирте с Тивой, разрумянившейся, кокетливо хихикавшей. Но при его появлении все сразу смолкли. Хен вежливо поприветствовал всех, кого сегодня не видел, и заторопился дальше. Да-а, драка, похоже, предстояла большая. Забежав к себе за плащом, он достал из сейфа табельный револьвер и вздохнул. Вот тебе и Новый год, не было печали...
  ...Выехали, как и планировалось, на двух машинах. Хен с водителем Ихалом, молодым флегматичным сержантом из Шестого управления, и тремя филерами, кое-как разместившимися на заднем сидении, - в дежурном 'воронке'. Капитан Омиц с двумя 'головорезами', также в штатском, следовал в конвойном автозаке.
  'Воронок' был не старый, но уже порядком раздолбанный на лахошском бездорожье и комфортом похвастаться не мог: кузов скрипел, кряхтел, движок постукивал, чихал, из окон и щелей нещадно дуло. Но Хен и филеры, не избалованные поездками 'на моторе', на 'мелочи' внимания не обращали. Да и всё лучше, чем таскаться пешком, тем более в такую погоду.
  Они проезжали по центральным проспектам и бульварам, и Хен видел, как разительно и неузнаваемо изменился за считанные часы облик города. Хотя официальных заявлений о сегодняшних событиях еще не было, однако весть об убийстве Маршала разлетелась в мгновение ока, причем непонятно, каким именно образом. И городские улицы, в рождественские каникулы обычно многолюдные, шумные, празднично расцвеченные (тем более в ярмарочный день), вмиг опустели, притихли, посерели.
  Напуганные, не знающие чего теперь ждать, лахошцы забились по домам, уголкам и закоулкам, не показывая носа, завесив окна, боясь лишний раз зашуметь или зажечь свет. Лишь маячили чуть ли не на каждом перекрестке недавно появившиеся конногвардейские патрули - подполковник Икем времени не терял и ситуацию взял под контроль быстро. С витрин магазинов, вывесок лавок исчезли украшения, разноцветные ленты, игрушки-побрякушки и прочая праздничная мишура; убрали даже еловые ветки, и погасили гирлянды. Закрылись на всякий случай все трактиры и рюмочные, шумевшая с утра ярмарка разбежалась, а желто-зеленые стяги, что вывешивались отдельными, особо патриотично настроенными гражданами, - приспустили.
  Лахош затих в тревожном ожидании, робко наблюдая через просветы ставен и щели заборов, как в суровом молчании маршируют по улицам гвардейские роты. Мерно печатая шаг, те направлялись к площади Революции, центру и средоточию власти. Город видел, как открыто и не таясь стягиваются к Директории и Национальному Конвенту желто-зеленые бушлаты. Час экстренного заседания правительства и парламента приближался...
  ...На Сапожной, 17, никого, разумеется, застать не удалось: дом был пуст, а наспех проведенный обыск зацепок, куда могли скрыться жильцы, не дал. Оставалось надеяться, что предпринятые шефом меры сработают и Пижон с Осой далеко не уйдут.
  Опечатав дом, Хен с коллегами двинулся по адресам членов 'группы', так как решил 'взять' вначале всех, кого легче найти. Двумя же эрдеками можно заняться и попозже, настоящий розыск всё-таки дело хлопотное и небыстрое. И аресты 'боевиков', в целом, прошли успешно - тихо, без стрельбы и особого шума (если не считать таковым шумные протесты Бешеха, отчаянные проклятья матери Мадаша да слезы ее сыночка). Почти все сидели по домам, может и желая бы скрыться, но не зная, куда можно деться в родном городке, где тебя знает каждая собака.
  Повозиться пришлось, как и опасался Хен, только с Инаимом. Дома того не оказалось, и 'по наводке' напуганной матери они отправились на квартиру очередной его сожительницы в Библиотечном переулке. А экс-анархист беспробудно пил там с небольшими перерывами почти целую неделю, отмечая наступавшие праздники. И допился уже до такого состояния, когда в тяжелом, агрессивно-хмельном угаре люди режут собутыльников и собутыльниц за не понравившийся взгляд, за безобидную шутку или неосторожное слово.
  Не обошлось без 'эксцессов' и при аресте. Не желая обращаться к 'головорезам', стремясь доказать, что и сыскари тоже чего-нибудь да стоят, Хен оставил Омица с его парнями на улице, у машин, и пошел 'брать' Инаима с филерами. И чуть не поплатился собственной жизнью, когда внезапно рассвирепевший при виде ордера на арест 'боевик' схватил лежавший у печки топор и едва не снес ему полчерепа, благо Хен успел отпрыгнуть назад, выскочив на крыльцо (домик был частный, одноэтажный). А Инаим забаррикадировался в спальне и под несмолкаемый визг такой же пьяной сожительницы, с грохотом и звоном высадил топором оконную раму, чтобы в одних портках выпрыгнуть на улицу. Но там, под окнами, его и поджидали бойцы Омица. Те моментально и профессионально скрутили, обезоружили и аккуратно положили его мордой в грязь. Хену поневоле пришлось признать, что дело свое эти ребята действительно знают неплохо.
  С 'уловом' в пять 'боевиков' они и вернулись в Департамент, где узнали последние новости, а перемены, как выяснилось, произошли крутые.
  В два часа дня здание Конвента, где должно было состояться совместное с Директорией заседание, оцепили гвардейские части (две стрелковые роты и пулеметный взвод). После чего в Большую палату собраний ворвались бойцы взвода 'А' Третьего управления охранки - в черных масках, в полном боевом снаряжении. Возглавлял их капитан Эгор. Он предъявил ордера, подписанные полковником Эбишаем, и беспрепятственно, при гробовом молчании зала арестовал добрую половину членов Директории (в том числе шеф-комиссара полиции полковника Айсара). Обвинение было одно: 'организация террористического акта против Хранителя Республики'. Также арестовали с десяток депутатов Конвента за 'подрывную деятельность и шпионаж в пользу иностранных государств'.
  Появившиеся затем полковник Эбишай и подполковник Икем повели себя нарочито скромно: уселись на задних рядах, слова просили с соблюдением регламента. И после испуганно-заискивающего разрешения председательствующего выступили с речами: начштаба Гвардии - с дежурной (о 'понесенной тяжелой утрате' и 'сплочении рядов'), шеф охранки - с программной (о 'необходимости конституционных реформ' и 'назревших переменах').
  Закончив речь (впрочем, достаточно осторожную и дипломатичную, без детализации, каких именно реформ ожидать), полковник Эбишай внес и несколько конкретных предложений.
  Во-первых, о созыве в сентябре следующего года Учредительного Собрания с целью принятия новой Конституции. До ее же принятия ввести в Республике временный порядок управления, по которому пост Хранителя Республики упраздняется, а вместо него учреждается по образцу Древнего Рима дуумвират Верховных Консулов. Назначаться правящий дуэт по проекту полковника должен совместным декретом Конвента и Директории. Полномочия дуумвиров предлагалось определить как у нынешнего главы государства, но равные между собой, а принятие ими решений - на основе единогласия, то есть согласия обоих Консулов. При отсутствии же такового - разрешить спор должен Конвент как законодательный орган. Разумеется, всё это временно, до начала работы Учредительного Собрания и образования постоянных органов власти в соответствии с новой Конституцией.
  Во-вторых, 'за многолетнее и безупречное служение Республике, ввиду огромного вклада в дело поддержания законности и правопорядка в такой непростой текущий момент' шеф-комиссар охранки ходатайствовал о досрочном производстве подполковника Икема в полковники.
  Третьим прозвучало давно ожидавшееся, протокольное, по сути, предложение об объявлении двухдневного официального траура по 'безвременно ушедшему выдающемуся государственному деятелю и верному сыну лахошского народа Маршалу Бнишу'. Как позднее пояснил Хену сам шеф, траур по персонам такого уровня, конечно, должен быть как минимум трехдневным, но тогда он пришелся бы и на тридцать первое декабря - празднование Нового Года. Начинать же правление с того, чтобы лишить народ законного праздника, новой власти не хотелось.
  Все предложения оставшимися членами Директории и депутатами Конвента были приняты единогласно. Причем без единого вопроса об их законности, конституционности или соответствии процедуре, - вид 'головорезов', застывших у входа, подобные сомнения глушил в зародыше.
  После этого полковник Эбишай выдвинул и кандидата на один из двух высших постов. Разумеется, им был начштаба Гвардии Икем. Следом взял слово новоиспеченный полковник и поблагодарил коллегу из Охранного Департамента 'за высокую честь и оказанное доверие'. При этом он соглашался баллотироваться на Консула лишь при условии, что вторым Консулом станет полковник Эбишай. Последний, конечно, согласие дал.
  И опять единогласно, без проволочек, обоих утвердили на постах Верховных Консулов - соправителей Республики. Причем (по 'настоятельной просьбе' самих кандидатов) - без освобождения от прежних должностей (не желали полковники терять контроля над своими 'вотчинами', охранкой и Гвардией, - самыми мощными силовыми ведомствами Лахоша).
  Хен только теперь до конца понял, что означали слова шефа 'не удивляться некоторым заявлениям и шагам', а удивило многое. Одно обвинение в организации теракта, что предъявили заведомо невиновным, чего стоило! Хотя и Хен, и полковник прекрасно знали, кто′ стоял за совершённой акцией. Но, как сказано, 'в белых перчатках дела не сделаешь', а дело было сделано - власть сменилась.
  Поэтому когда Хен вошел с докладом об арестах, он отчитывался не просто шеф-комиссару охранки, но и Верховному Консулу.
  - Э-хе-хе, - покряхтел полковник и покачал головой, - видишь, сынок, как быстро всё меняется! Кто бы мог еще утром такое предсказать? Вот уж не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Кстати, мы тут с Консулом-напарником перестановки кое-какие кадровые планируем. Сам же знаешь, после сегодняшнего в других Департаментах несколько вакансий, скажем так, 'открылось', - и шеф издал короткий смешок. - Поэтому подполковника Самада, начальника твоего, видимо, передвинем в шефы полиции - вместо Айсара. Будет 'бобиков' теперь курировать, опыта ему не занимать, думаем, справится. А у нас, как понимаешь, его место освободится. Ты как, начальником Второго управления пойдешь, замом моим, а? Оклад, надбавки, паек - всё как положено, капитана сразу дадим, а по весне и майора досрочно, звания всё равно теперь мы с Икемом присваиваем. Что молодой, не страшно, двадцать девять - самый раз, не семнадцать всё-таки. А голова у тебя варит неплохо, опыта наберешься, это только поначалу страшно. Да и подо мной же работать будешь напрямую, в Белый Дворец я въезжать не собираюсь, по крайней мере пока. Мне оно как-то здесь всё роднее и ближе, так что всегда помогу, если что. Ты как, что думаешь? Согласен?
  Хен смущенно заулыбался. О такой карьере он и мечтать не смел: из рядового, по сути, сыскаря - сразу в замы!
  - Ну, если считаете, что справлюсь...
  - Не считал бы - не предлагал, - отрезал шеф. - Значит, как понимаю, не против? Ну и отлично! Завтра распоряжусь, начнем бумаги на перевод готовить, на звание. В отдел кадров зайди только, узнай, что надо. И еще: дело Пижона до конца своего логического - ареста - всё-таки доведи, хорошо? Это за тобой остается, никому не передавай. Сам понимаешь, кроме нас с тобой, остальным лучше ничего не знать. Жаль, конечно, что сегодня Пижона упустили, но тут я виноват. Надо было их сразу брать, как ты и предлагал, но я чего-то прокопошился, думал долго слишком. Ну да ладно, границы закрыты, Республика у нас небольшая, податься некуда. Так что, думаю, не сегодня-завтра зацепим их где-нибудь. Но ты не расслабляйся, работай, ищи, на других надейся да сам не плошай!
  Напутствованный такими словами Хен занялся поисками эрдеков вплотную, но сработали, как выяснилось, общие меры, принятые шефом. Около восьми вечера с рисенской границы, с Четвертой заставы, пришло срочное донесение, что под Аруимом, небольшим рыбацким поселком на излучине Фисона, в трех километрах от границы, конногвардейским патрулем задержаны мужчина и женщина, похожие по описанию на разыскиваемых. При обыске у них изъяли амарнские паспорта на имена Ильшу и Мисы Арпак.
  В том же составе, с филерами и 'головорезами', на тех же машинах, Хен выехал на Четвертую заставу немедля. А ехать предстояло по лахошским меркам немало - до южной рисенской границы, хоть и самой близкой к городу, было километров семьдесят, не меньше.
  ...Хмурое небо низко и мрачно нависало над бескрайней, унылой в это время года равниной, пока что еще заснеженной и белой. Только постепенно раскисающая дорога, обычная грунтовка с раздолбанной колеей, черной лентой вилась и петляла меж пологих холмов с редкими перелесками. Вдалеке, по левую руку, тихо катил в темноте свои воды Фисон, почти никогда не замерзающий зимой.
  Сырой порывистый ветер нес мокрый снег, что шел с небольшими перерывами с утра, залепляя лобовое стекло, затекая в салон через щели в дверях и окнах тонкими холодными струйками. Под колесами противно хлюпала и чавкала бурая талая кашица. Машины фыркали и натужно гудели на подъемах, время от времени буксовали в залитых грязью выбоинах и ямах, но тем не менее медленно, но упорно пробивались на юг. Вперед, как более проходимый, пустили автозак Омица - укатывать тяжелую колею для низко сидящего 'воронка' с Хеном и филерами. А вокруг расстилалась ночная зимняя степь, холодная и неуютная, продуваемая всеми ветрами, сумрачная и однообразная без просвета, лишь изредка оживляемая огоньками придорожных селений и чабанских точек.
  Хен сидел впереди, рядом с сержантом Ихалом, вяло позевывавшим за рулем. А на заднем сиденье тихо дремали, умаявшись за этот сумасшедший день донельзя, Куллум, Нташ и Михут. Монотонный гул двигателя, посвист ветра в щелях да унылые пейзажи, бежавшие за окном, могли убаюкать кого угодно. Но Хену не спалось, хотя хотелось, а устал он никак не меньше. Он привалился к боковому стеклу и, не замечая ни струек, затекавших сверху, ни того, что из дверей нещадно дуло, рассеянно и оцепенело созерцал пустынные просторы, но их, кажется, не видел. И всё вспоминал, размышлял, переваривал, пытаясь понять смысл и значение произошедших событий.
  Он прокручивал в голове случившееся, и больше всего поражала та удивительная согласованность, быстрота и расторопность совместных действий глав охранки и Гвардии, что привела их буквально за несколько часов на вершину власти. Он вспоминал визит Икема к шефу на прошлой неделе - вроде бы для создания особого отдела при Гвардии. И не прекращавшиеся в последние месяцы слухи об их скорой опале.
  Вспоминал, как предупредил о контактах Пижона с Эанохом, и странную реакцию шефа, проигнорировавшего, по сути, предупреждение. И прежние сомнения вновь зашевелились в душе. Случайна ли цепь событий? Такой ли уж неожиданностью были для нынешних Консулов выстрелы на плацу? Или к этому готовились? А может, вообще подготавливали?
  Хен мотнул головой, отгоняя подобную идею как опасную крамолу, но запущенную думу остановить иногда сложно. 'Колесики' вертятся, 'шарики' крутятся, - и мысли текли сами собой помимо воли. Нет, Эанох, конечно, действовал с подачи Пижона, тут сомнений быть не могло. Но Пижон-то, как выяснилось, пусть и сыграл в двойного, тем не менее фигура вполне самостоятельная и вряд ли работал на Эбишая или Икема. Да и засек бы, скорее всего, он такие контакты - филеры ведь, за исключением воскресений, когда переключались на 'группу', Пижона 'пасли' круглосуточно.
  Или то было сознательное попустительство и расчет именно на такой ход событий? Хен хрустнул костяшками. Вспомнилась встревоженность и хмурость шефа в тот промежуток утра сразу после покушения, но еще до смерти Маршала. Тогда Хену почудилось, что полковник скорее расстроен неудачей террористов, чем сокрушается о совершенном злодеянии. Или показалось? Но та радость, что вспыхнула в глазах шефа при известии о всё-таки наступившей кончине, Хену разве показалась?
  Хотя, с другой стороны, всё можно объяснить и обычным страхом ответственности: безопасность правителя-то Департамент не обеспечил! Ведь даже если чист был шеф в помыслах, то выживи Маршал, полковнику Эбишая явно не поздоровилось бы. И ответил бы не только погонами или свободой, но и в буквальном смысле головой, а в Лахоше отправляли на эшафот порой и за меньшее. Поэтому удивляться облегчению после вести о смерти Маршала, наверно, не стоило - кому охота отвечать за такое?
  Хен вздохнул. Может, так и было, - кто сейчас разберет? Но в любом случае он выбор сделал и с шефом они, действительно, в одной лодке. И выгребать вместе. Дело Пижона и К®, он надеется, скоро закроют, так что здесь всё должно быть нормально (а ведь к Хену тут тоже могли бы возникнуть вопросы!), но дальнейшее виделось в тумане.
  Волновала Хена и новая должность, руководящая и ответственная, - справится ли? И грядущие перемены, обещанные полковником, - что выйдет? и выйдет ли? И общая неопределенность - сомневался он в устойчивости дуэта Консулов: споются ли 'солисты'? не съест ли в итоге один другого? И что будет с ним, если 'съеденным' окажется его шеф? Гвардия она и есть Гвардия - часто грубая сила штыка действенней, чем тонкое искусство 'плаща и кинжала'.
  Хен беспокойно ерзал, снедаемый думами и тревогами, а за окном мокрый снег, шедший не переставая, постепенно превращался в промозглый стылый дождь. Наступала очередная оттепель, из череды которых и состояла, в основном, лахошская зима. Сугробы на обочине совсем потемнели, просели, начав подтаивать с краев, и грязные брызги с комьями земли летели из-под колес фонтаном.
  ...Добрались они до Четвертой заставы часам к десяти. К тому времени весь гвардейский состав погранотряда, не задействованный в патрулях, секретах да караулах, готовился к отбою. (Пограничная служба в Лахоше неслась силами двух ведомств совместно: в целом и общем охрана границ возлагалась на Охранный Департамент, на Седьмое, специально для этого созданное управление. Из его сотрудников шеф-комиссар по согласованию с Хранителем и назначал весь офицерский состав службы. А прикомандированные части Гвардии обеспечивали рядовую массу 'погранцов').
  На КПП они предъявили рослому гвардейцу в плащ-палатке удостоверения, после чего въехали на территорию заставы. Представляла она собой типовую для Лахоша армейскую застройку. В центре располагался грунтовый плац для разводов и построений. Обычно, в сухое время, хорошо утоптанный, сейчас он превратился в небольшое болотце, окруженное кирпичными и деревянными строениями. Справа была одноэтажная казарма-барак для рядовых; напротив КПП - офицерский флигель и штаб с чахлыми голыми вязами под окнами. Слева тянулись склады-сараи, баня, гауптвахта, конюшня и гараж.
  Периметр ограждал высокий бревенчатый забор с колючей проволокой поверх и караульными вышками на углах. Кирпичные заборы на заставах стояли лишь на самой опасной границе - насарской, а с Рисеном Лахош жил, в целом, мирно. Последняя и единственная между ними война относилась к уже отдаленным временам Великой Смуты, наступившим сразу после Катастрофы, но в ту неспокойную и тревожную эпоху в Приречье воевали почти все. Не участвовал Рисен и в провалившейся интервенции против революционного Лахоша, когда тот восстал и сверг Лукани II Суггура (а организовали ее ближайшие соседи по просьбе изгнанного князя).
  - На 'губе' они пока. Где им еще быть? - буркнул на вопрос о задержанных начальник заставы, пожилой седоусый, чем-то недовольный капитан охранки. Он вышел им навстречу на крытое крыльцо флигеля в расстегнутом голубом кителе, вытирая на ходу губы. - Санаториев у нас пока здесь нет.
  И коротко кивнул стоявшему навытяжку дежурному лейтенанту.
  - Проводи гостей, пусть забирают. Мадамочек мне еще здесь не хватало!
  Что-то ворча под нос, он развернулся и ушел во флигель.
  - Пойдемте, я покажу, - сразу засуетился лейтенант, худенький белобрысый паренек, затянутый в синюю суконную шинель, - это здесь рядом. Под ноги только смотрите, а то у нас тут море разливанное. Мужичка тоже заберете?
  - Какого мужичка? - не понял Хен. - Мужа ее, что ли?
  - Нет, мужа - это понятное дело, он в ориентировке был. Я про извозчика их, Инир Афнай, кажется, по документам. Парочку с Афнаем этим взяли, под Аруимом, на бричке своей вез. Сам с Кимеша, - говорит, на ярмарку в Лахош ездил, там и подрядился за три сотни до Аруима довезти. Рассказывает, сами подошли, когда народ с ярмарки после случившегося разбегаться стал. Господа, говорит, приличными показались, не торговались даже, когда он цена свою загнул. Вот и взялся, а теперь сам жалеет. Говорит, бес попутал, на деньги польстился, хотел триста динариев на халяву срубить.
  - А-а, вон оно как было, - протянул Хен, шагая за лейтенантом, стараясь не ступать в грязь. - В телеграмме без деталей сообщили. Тогда заберем, конечно. Он там же, с ними?
  - Да, но камеры, понятное дело, разные, порядки мы знаем, - лейтенант не без некоторого самодовольства ухмыльнулся. - Афнай, кстати, клянется-божится: что в розыске пассажиры его - он ни сном ни духом.
  Хен пожал плечами.
  - Проверим, разберемся.
  - Ну да, конечно, они все поначалу в отказ идут, верно? - лейтенант хихикнул, а затем, украдкой оглянувшись, понизил голос. - Как там, кстати, в городе? В шоке, наверно, все?
  - По-разному, - уклонился от ответа Хен и покосился на слегка отставшего, вальяжно вышагивавшего через лужи, капитана Омица. - Ты шагай, лейтенант, шагай, а то нам еще обратно переться.
  - Да мы уже пришли, - и тот кивнул на приземистое каменное строение с глухими зарешеченными окошками. У входа расхаживал взад-вперед гвардеец-часовой в потемневшей от дождя плащ-палатке. - Вам, может, лучше машину сюда, к крыльцу, подогнать? Чтоб по грязи с ними не таскаться.
  - Сами знаем, - полупрезрительно бросил подошедший Омиц. - Ты арестантов выводи, лейтенант, а как грузить, мы и сами разберемся.
  И, даже не обернувшись, небрежно махнул ладонью, затянутой в тонкую кожаную перчатку с обрезанными пальцами. Сигнал был принят, и остановившийся у флигеля автозак с 'головорезом' за рулем медленно тронулся к гауптвахте. Лейтенант насупился и обиженно шмыгнул носом.
  - Пойдемте, в журнале распишетесь, что забрали.
  ...Задержанных и впрямь рассадили по инструкции - в отдельные камеры, причем не соседствующие, чтобы исключить перестукивания. Первым Хен заглянул к Пижону. Когда скрежетнула железная дверь, тот в макинтоше внешне спокойно, по-барски небрежно валялся на откидных нарах. Его черные лакированные туфли были сильно забрызганы грязью. Он валялся словно в пляжном шезлонге на бофирском курорте: заложив руки за голову, флегматичный и безмятежный. Только окружали его голые обшарпанные стены, холодные и влажные от постоянной сырости, и тускло мигал на столе оплывший огарок. Стены густо покрывали неприличные как то полагается надписи и рисунки, что выцарапывались на протяжении многих лет 'залетавшими' сюда нарушителями дисциплины.
  - А, это ты, Гил? Заходи, не стой в дверях, - и г-н Арпак, повернув голову, но не сделав даже попытки привстать, насмешливо осклабился. Он почему-то перешел на 'ты', чего раньше себе никогда не позволял. - С утра тебя жду. Извини за беспорядок, но прислуга в этом 'отеле' ужасная! Ничего, что парашей пованивает?
  - Добрый вечер, господин Арпак, - Хен устало опустился на металлический табурет, привинченный к полу. Ерничать у него настроения не было. - Если его, конечно, можно назвать 'добрым'. Собирайтесь, поедете с нами.
  - Что, и чаю не попьете? - тот коротко хохотнул. - Вы меня разочаровываете, коллега!
  - Я бы на вашем месте так не веселился.
  - Ну почему же? Княжеские апартаменты, избранное общество, великолепная погода за окном - отчего ж не повеселиться? Жизнь прекрасна! Как там, кстати, здоровьице многоуважаемого Хранителя?
  Тут г-н Арпак, конечно, переборщил, - резко вскочив, Хен схватил того за грудки.
  - Слушай, ты, шут гороховый! - с силой тряхнув г-на Арпака, он тяжело, почти с ненавистью задышал тому в лицо. - Думаешь, самый умный? Типа саму охранку развел? Идиот! Тебя ведь как орудие использовали! Неужто еще не понял?! И не о партии твоей речь!
  На миг в глазах г-на Арпака, прежде насмешливых и дерзких, мелькнула неуверенность, даже растерянность, но он справился с собой.
  - Блефуешь, 'охрана'! - он криво усмехнулся и, как Хен отпустил, одернул макинтош. - На ша′ру разводишь? Знаем ваши приемчики!
  Но тон переменил на серьезный. Хен раздраженно махнул рукой. Что с таким разговаривать? И только рявкнул.
  - Марш на выход! С вещами! Шуточки кончились!
  И, кивнув топтавшемуся в дверях караульному - выводи! - быстро вышел из камеры.
  С Мисой и Иниром Афнаем, сутулым рыжеволосым мужичком в овчинном тулупе, разговор был еще короче. Точнее, Миса сама отказалась разговаривать - принципиально и наотрез, - бросив лишь глухим, хрипловатым голосом презрительное 'с шакалами не разговариваю!' И стала молча собираться. А с Афнаем не захотел говорить и сам Хен, хотя тот всё цеплялся за его рукав, причитая и охая:
  - Гражданин начальник! Гражданин начальник! Да как же это так? Откель мне знать было, что в бегах они? На вид господа приличные казались, не шантрапа какая-нибудь, деньги сразу отдали, без торга! Да кабы знал, что беглые они, разве подписался бы я на такое дело? Что ж я, порядков, что ли, не знаю? Да я сам их там, на ярмарке, и сдал бы квартальному!
  Но Хен лишь отмахивался - в Департаменте разберемся!
  ...Выехали они не мешкая, сразу, как загрузили арестантов, благо дождь наконец-то кончился, ветер стих. А в километрах восьми, уже проехав Аруим, чьи редкие огоньки мелькнули справа, у Фисона, всё и случилось. Шедший впереди автозак вдруг остановился на обочине. Вылезший из кабины Омиц неторопливо подошел к 'воронку' и небрежно махнул.
  - Езжайте, мы догоним, - и, усмехнувшись, пояснил. - Подконвойным по нужде приспичило, до куста сейчас доведем.
  И 'головорезы' быстро и без особых церемоний выволакивали на снег закованных в наручники арестантов. Когда же 'воронок' обогнал их и проехал метров сорок, Хен услышал позади череду выстрелов.
  - Стой! - заорал он Ихалу и кубарем выкатился из резко тормознувшей машины.
  Без шапки, тяжело дыша, не разбирая дороги под ногами, Хен подбежал к автозаку, возле которого, широко и весело скалясь, с маузерами в руках стояли капитан и оба его бойца. Поодаль, на грязном сером снегу, аккуратно, почти рядком, - только Миса как-то странно вывернула скованные руки - лежали три тела: лицами вниз, с такими же аккуратными, со спекшейся по краям кровью, дырочками в затылках.
  - Что случилось?! - сорвался в крик Хен.
  - Попытка к бегству, - спокойно и нагло ухмыляясь, Омиц пожал плечами. И неспешно убрал маузер в колодку, искусно спрятанную под плащом. - Статья шестьдесят третья Устава конвойной службы, помнишь такую? Разрешено на поражение. Так что у нас всё чики-чики.
  Хена затрясло.
  - Ты что, издеваешься?! Какое бегство?! В наручниках, в голой степи?! И женщина с ними?! Ты кому-нибудь другому баки забивай, капитан!
  - Не ори, старлей! Уши вянут, - Омиц чуть поморщился и, подняв взгляд, пристально посмотрел, странно улыбаясь при этом. - Тебе что, шеф не говорил, что за конвоируемых отвечаем мы? И чтоб не мешал нам в выполнении задачи, а? Вспоминай, старлей, вспоминай! И думалку включи заодно!
  И он вспомнил: '...не беспокойся, я всё обдумал, порешаем мы проблему...'
  - А-а, так вон оно что! - и Хен, тяжело вздохнув, привалился к борту автозака. Вот к чему, оказывается, такое внимание к полномочиям конвоя!
  - Дошло наконец? - Омиц снисходительно усмехнулся. - Поэтому расслабься, старлей! Всё нормально, ты свою задачу выполнил, к тебе претензий никаких, а мы выполнили свою. Рапорт я напишу, тела сдадим сами, так что не парься, всё будет в ажуре! - и, ободряюще похлопав по плечу, махнул бойцам. - 'Жмуриков' на борт! В темпе!
  Хен тупо и безучастно наблюдал, как быстро и деловито грузят парни с Третьего управления в раскрытый люк автозака трупы: как болтается на весу рыжая голова Афная, как волочатся по снегу полы макинтоша и выпирает кадык у г-на Арпака, как якобы случайно задирается юбка Мисы и раздается дружный гогот 'головорезов'. Он криво усмехнулся. Что ж, как сказал шеф, в белых перчатках дела не сделаешь... И понуро, с отвращением поплелся к 'воронку' - на душе почему-то стало гадко, пусто, тоскливо...
  - Чего там стряслось? - проснувшийся на заднем сидении Михут потер глаза и сонно зевнул. - Что за стрельба?
  - Салют новогодний! - буркнул Хен и с неожиданной злостью вдруг рявкнул на Ихала. - Чего стоим? Трогай!
  ...В Лахош добрались после полуночи, когда весь город, напуганный и утомленный сегодняшними событиями, забылся тревожным сном. Город спал, погруженный в темь и тишину, нарушаемую лишь цокотом конных патрулей. В Департамент Хен не поехал, попросив отвезти домой, - Омиц же сказал, что оформит всё сам, а шефа, если тот и на работе, Хен сейчас видеть не хотел.
  ...А следующий день начался с новых тревог. Выспавшийся и слегка успокоившийся, Хен пришел в то утро на работу пораньше. И сразу пошел к шефу отчитаться за поездку (а тот, похоже, вообще не уходил домой), но полковник прервал на первом же слове.
  - Хен! - шеф сделал паузу и поднял красные воспаленные глаза. - Сегодня в четыре утра насарские войска перешли границу.
  - Что?! - он привстал. - Это... это война?!
  - Да, Хен, - полковник устало покачал головой, - бои уже идут. Почитай! - он с отвращением бросил на стол бумагу. - Нота-меморандум! Только что из Внешних Связей передали, Насар по дипканалам разослал. По всему Приречью.
  Хен схватил бумагу и торопливо пробежал глазами: '... После убийства Хранителя Республики в Лахоше начались массовые беспорядки, погромы и столкновения с войсками... Имеются многочисленные жертвы среди гражданского населения... Во избежание гуманитарной катастрофы Насар, некогда столица Насарской губернии, ощущая себя ответственным за судьбы граждан своего бывшего уезда, своих бывших соотечественников, вводит в Лахош ограниченный воинский контингент...' 'В миротворческих целях'!
  - Через полчаса Директорию собираем, - шеф вздохнул, - опять экстренно, будем планы обороны вырабатывать. Воевать, понятно, 'попугаям' придется, на фронт наших отправлять смысла нет. Только если особый отдел организуем, но это надо еще с Икемом утрясти всё. Мы здесь нужней.
  - Смерть шпионам?
  - Ну да, кому-то надо же диверсантов ловить. А они сейчас полезут.
  - А с 'группой' Пижона что? - Хен положил меморандум на стол. - В 'Восьмерку' передавать?
  'Восьмеркой' называли Восьмое, следственно-дознавательное, управление охранки.
  - Да, кстати, хорошо, что напомнил, - спохватился полковник. - Никаких 'Восьмерок'! Следствие проведешь ты. Чтоб без утечек.
  - Я?! Да какой из меня следак? Я - сыскарь! Да и полномочий нет.
  - Сегодня будет приказ, что на время расследования наделяешься следственными полномочиями. Ты же понимаешь, Хен: чем меньше людей знают, тем лучше. Да ты не беспокойся, это же формальность! С Икемом я вчера еще договорился, что пойдут по трибуналу особому, процесс сделаем закрытый, тройку надежную уже подобрали. Так что крючкотворства здесь не будет: раз, раз - и на рею! Чего с ними валандаться? Поэтому от тебя потребуется только одно: не затягивать! Прессовать по полной, 'колоть' не надо: признаётся? отлично! в отказ идет? и хрен с ним! В обвиниловке сошлемся на 'оперативные данные', рапорта филеров приложим, и прокатит! Ясно, да? Так что, вперед! Допросы начни сегодня.
  - Как скажете, - и чертыхнулся про себя. Не было печали...
  
  
  * * *
  
  ...Его бросили в одиночку.
  Камера была небольшая, без окон, - четыре шага в ширину, шесть в длину, - не разгуляешься. Металлическая дверь с форточкой-кормушкой и глазком, узкие деревянные нары с соломенным матрасом, откидной столик напротив, привинченный к полу табурет, в углу - параша, и моргала под потолком голая лампочка. Сырые склизкие стены непонятного цвета с отслаивающейся краской одним только видом вгоняли в тоску, а затхлый воздух и 'ароматы' гниющего дерева, старого тряпья и засохшего дерьма в ведре создавали такой тошнотворный 'букет', что у Элая в первый миг закружилась голова и потянуло блевать. Подвалы охранки на парфюмерный салон явно не тянули.
  Но человек привыкает ко всему. Принюхался и Элай, перестав замечать 'амбре', и вскоре прежние мысли вновь овладели им, и прежняя тревога: где Миса? Что с ней? Тревога, возникшая с момента, как увидел испуганно бегущих по домам людей, как услышал о покушении, не отпускала ни на минуту. Она крутилась в голове, свербила мозг, и, поглощенный ею, он расхаживал по камере взад-вперед как заведенный. Скрылась ли? Успела бежать или тоже схвачена? И поначалу это спасало, отвлекало, заслоняло от мыслей о собственной участи, от беспокойства за свою судьбу. Сейчас это казалось не столь важным, главное - чтоб с ней всё в порядке! Но в порядке ли, Элай не знал. Когда принесли баланду, к миске он не притронулся.
  Так он промучился вечер и ночь, не сумев заснуть на вонючем влажноватом матрасе, а на утро его отвели на второй этаж - допрашивать. Он сидел в тесном, заставленном шкафами кабинете, на жестком неудобном стуле с прямой спинкой, а за столом - коренастый крепыш с бритым затылком, что арестовал его вчера. И с которым как-то застукали г-на Арпака у парка. Крепыш махнул конвоиру в дверях - свободен! - и повернулся к Элаю.
  - Итак, гражданин Абон, начнем.
  Элай, потирая запястья после наручников, усмехнулся.
  - Я уже не 'господин'?
  - Господа - в Насаре, а здесь и сейчас вы - 'гражданин'. Итак, разрешите представиться: старший лейтенант Бисар, буду вести следствие по вашему делу. В чем обвиняетесь, при аресте я вам объяснил.
  После протокольной части (анкетные данные, состав семьи, привлекался - не привлекался, выезжал - не выезжал и тому подобное) - начался допрос по существу, причем особой изобретательностью не отличался.
  - Вам знакомы эти люди? - Бисар выложил на стол две фотографии. - Если да, когда, где, при каких обстоятельствах познакомились?
  Элай сглотнул ком в горле. С одной карточки на него смотрела Миса - строго, холодно, высокомерно, - как умела только она. На другой - насмешливо улыбался г-н Арпак.
  - Что с ней? - Элаю стало немного душно, он покрутил шеей, голос чуть охрип. - Тоже здесь?
  Старлей осклабился и откинулся на спинку.
  - Вопросы, гражданин Абон, здесь задаем мы.
  Элай зло скривился.
  - Вот и задавайте их - себе. А мне с вами, пока не услышу ответа, говорить не о чем.
  Тот пожал плечами.
  - Если боитесь навредить ей, то зря: уже не навредите. И не поможете.
  - Это почему же? - он насторожился.
  Бисар вздохнул и нехотя признался.
  - Убита при попытке к бегству. Вчера еще.
  Элай, бледный, задыхающийся, вскочил.
  - Врете! Вы всё врете! - хотя почему-то сразу понял, что тот говорит правду.
  В кабинет заглянул конвоир - что за шум? - но старлей отмахнулся - уйди, всё в порядке!
  - Зачем мне врать? Мне это ничего не дает.
  Элай опустился на стул, оглушенный вестью. Миса! Слезы против воли навернулись на глаза. Но этого не может быть! В груди растеклась противная слабость, уши заложило ватой. Он сидел, потерянный, ничего не видя, не слыша, не соображая, словно впав в ступор. И как ни пытался Бисар продолжить, как ни теребил его, тряся за плечи, Элай только тупо и бессмысленно молчал. На этом допрос и закончился, - его вновь отвели вниз.
  Когда закрылась дверь, Элай остался один и наедине - со своими мыслями и отчаянием. И в отчаянии заметался по камере. Но как такое может?! Ведь еще позавчера были вместе! Болтали, ласкались, пили чай с пирогами! Разве может это всё исчезнуть?! Разве не помнит он запаха ее волос, вкуса губ, касания кожи? А хрипловатый смех? А родинку на левой груди и каждый изгиб тела? Да он с закрытыми глазами нарисовать сможет! Это не укладывалось в голове. Как может человек, целая вселенная, пропасть, сгинуть в никуда? Ведь они так много хотели успеть! И на море побывать, и мир посмотреть, и жить - долго-долго! А по вечерам сидеть перед открытой печью и смотреть, как пляшут языки пламени и качаются на полу тени. Но качалась только лампочка под потолком, и скрипели в коридоре сапоги конвойного. Неужели и впрямь в конце лишь безымянная яма? Ведь это ждет и его! И впервые с момента ареста он с ужасающей ясностью увидел, осознал, понял: впереди - СМЕРТЬ! Близкая и неизбежная.
  И он впал в тоску - черную и безысходную, не оставлявшую ни днем ни ночью. Его водили на допросы, очные ставки, пытались разговорить, заставить что-то подписать, но он всё так же тупо молчал. А в камере, упав на нары, мог часами и сутками бессмысленно и оцепенело пялиться в потолок - с застывшим, неподвижным взором, не двигаясь, не меняя позы. Могло показаться, что он о чем-то усиленно думает, но это было не так: в голове не мелькало ни зги - только мрак, только тьма без просвета. А перед глазами - зияла разверстая яма. Бездонная и безымянная.
  Но иногда, когда накатывало отчаяние - дикое, жгучее, нестерпимое, он вскакивал и вновь метался, как зверь в клетке. И хотелось разбить голову о стены, лишь бы избавиться от невыносимого, рвущегося наружу ужаса - ужаса перед Грядущим, - или вопить, рыдать, кататься по полу. Как можно?! Как можно его молодое, здоровое, полное сил тело запихнуть в холодную сырую яму?! Ведь оно хочет жить, любить, дышать! В нем бьется сердце! Как можно закопать чувства, мысли, память?! Ведь, может, он один в целом свете помнит о родинке на левой груди! И как падает заколка у изголовья и рассыпаются пушистым ворохом волосы! Как можно всё это в яму?! Ведь там всё истлеет! Ведь там черви! И казалось уже, что это воняет не параша в углу, а заживо гниет его собственное тело. И он тихо плакал от тоски и отвращения.
  А по ночам мучили кошмары: его кто-то преследовал, ловил, пытал. Он молил, он жаждал увидеть во сне Мису, хоть раз, хоть глазком, - ведь они толком так и не простились! и так много хотел сказать ей! - но приходила ночь, а с нею - опять страх и чьи-то серые безликие рыла. Однажды, вскочив после такого сна в холодном поту, он спустил ноги с нар и измученно вытер испарину со лба - когда же всё закончится?! И вдруг краем глаза, не веря себе, замерев в ужасе, увидел, как угрожающе вздымается за спиной матрас и наваливается, и душит, душит, душит! Тут он проснулся по-настоящему. После подобных снов спать не хотелось вообще.
  Он не замечал времени, не вел счета дням, застыв в безвременье. И только по приглушенным отдаленным хлопкам петард в одну из ночей и мятым рожам надзирателей на утро понял, что наступил Новый год (несмотря на введенное военное положение, война в самом городе пока не ощущалась). Оказалось, что прошло всего лишь несколько дней, хотя мнилось - тысячелетия, настолько далекой и нереальной выглядела отсюда прежняя жизнь.
  А через неделю его отвезли в суд, но Элай не питал иллюзий и знал, каков будет приговор, - еще накануне застучали топорами плотники, а когда водили знакомиться с обвинительным заключением, увидел в окне, как возводят во дворе Департамента эшафот.
  То утро стало особенно тяжелым. Он проснулся совершенно разбитый, в ознобе, с воспаленными покрасневшими глазами. И никак не мог согреться. Холод, пронизывающий холод, казалось, сковал всю вселенную, и не осталось нигде тепла. Его мелко трясло, но он знал: дело не в холоде. То был страх - липкий, скользкий, бросающий в пот. За стеной всё стучали топоры, и противная тошнотворная слабость растекалась по телу, и ухало в ямы, проваливалось куда-то сердце в груди. Да, прав был Арпак: как ни хорохорься, а умирать - всегда страшно. Господи, страшно! Как не понимал этого раньше?! Сказал бы он в тот день 'да', знай всё наперед? Он облизнул пересохшие губы. И мысли почему-то вновь скакнули на Мису. Что хотела тогда, в последнюю встречу, сказать, но так и не сказала? Предупредить? Проститься? Он обхватил голову и застонал. Господи, как всё бессмысленно! Как глупо всё и бессмысленно! Неужели ради этого жил? О чем-то мечтать, желать, мучиться, - и оказаться у разбитой параши?! Неужто это и есть жизнь?! Скрежетнул замок, дверь распахнулась, и конвойный, пожилой усатый дядька с добродушным лицом, махнул.
  - Абон, на выход!
  Коридоры, лестница, знакомый автозак, знакомые лица 'соратников по борьбе' - хмурые и бледные, - пять минут тряски по булыжным мостовым, вновь коридоры и вот он в зале суда - в арестантской клетке. На скамье подсудимых он сидел один, - хотя дело велось общее, 'о террористической радикал-демократической группе' (к которой 'пришили' еще как организаторов бывшего шефа полиции полковника Айсара и арестованных членов Директории и Конвента), судили 'боевиков' по отдельности, и Элая - первым (по алфавиту). Напротив, под портретом Маршала, перетянутым траурной лентой, на возвышении восседал трибунал - трое в серых мантиях с желто-зеленой окантовкой. Справа, у окна, - гособвинитель в синем мундире с петлицами юстиции, обложенный папками. Стол слева пустовал - защитника им, как государственным преступникам, не полагалось. Пустовал и стол секретаря - заседание было закрытым и протокол вели сами судьи (даже конвой, заперев клеть, из зала вышел).
  Процесс начался, но Элай не вслушивался в речи, не слушал вопросов и не отвечал, а молча, исподлобья наблюдал за тройкой. Он всматривался в эти серые лица, под цвет мантий, в их смазанные, безликие лики, дряблые одутловатые щеки и плешивые черепа. И видел, как астматично сопит председатель, потирая короткую, с наплывшими подбородками шею; как украдкой, наклонив голову или вовсе отвернувшись, ковыряется в носу судья слева; как, прикрыв рот, время от времени зевает третий, заполняя протокол.
  Он смотрел, и его вдруг стал разбирать смех. Как, и эти люди будут решать его судьбу?! Вот этот задыхающийся боров?! Этот тип с пальцем в носу?! Или тот, плешивый? Решать: вешать - не вешать, жить ему - не жить?! Он их боялся?! Это казалось смешно и абсурдно. Он почувствовал, как отступает страх, как что-то поднимается в нем - презрение, стыд за собственную слабость, упрямство, - как просыпается давно забытое чувство - гордость. Бояться этих рыл?! Этих канцелярских крыс?! Разве не мечтал он в детстве о подвигах? Стать сильным и смелым, спасти человечество? Да, с человечеством не получилось, но умереть достойно - разве не шанс? Пусть никто не узнает, пусть - безымянная яма, но, черт возьми, разве не сделает он этого хотя бы для себя? Он глубоко вздохнул, расправляя плечи. И тихая злая улыбка осветила лицо. Вешайте, суки! Но слез не дождетесь!
  В нем словно что-то вспыхнуло, и что-то сгорало, слетали шлаки, рвались последние нити, вязавшие к жизни. Сгорали покровы, кожа, плоть, обнажая костяк и стержень. Он ощущал, как ожесточается, как твердеет, застывает сердце в груди, как наполняется ясным холодом голова. И он уже знал в этот миг, - он выстоит. Чего бы это ни стоило. Потому что есть в каждом то неуловимое, то ядро-опора, та капля, в которой - весь мир. Тот уголок, куда не дотянуться никакой охранке, тот неделимый остаток, что остается с тобою всегда. До последнего.
  И когда прозвучало 'виновен!', и когда председатель просопел 'через повешение', Элай лишь презрительно скривил губы. Вешайте, суки, вешайте!
  ...Через день, ближе к вечеру, в камеру вошел Бисар.
  - Осужденный Абон, - начал он официально-деловито и помахал чистым листом бумаги, - разъясняю вам ваше право подать прошение о помилование. На имя Верховных консулов. Будет рассмотрено сегодня же.
  И Элай понял: всё свершится завтра, на рассвете. Но остался спокоен. Спокоен и зол. То, что родилось в нем в день суда, осталось, не исчезло, - он был готов ко всему. Только сегодня с утра примешалась, забродила в душе обида, злость, даже ярость - глухая, сдерживаемая. Он умрет, а рыла останутся?! Над ним будет метр земли, темной и беспросветной, а над ними по-прежнему - небо и солнца свет?! И не увидит больше, как рассыпаются волосы по девичьим плечам, а те всё также будут тискать баб по углам? Всё восставало в нем от этой несправедливости. Но внешне оставался спокоен, и лишь равнодушно хмыкнул.
  - И что, помилуют?
  Бисар развел руками.
  - Это Консулам решать, не мне, - он положил на стол бумагу и ручку. - Через час зайду, думай. Товарищи твои уже катают, все как один. Само собой, раскаяться надо по полной. Глубоко и чистосердечно.
  И быстро вышел. Усатый конвойный с добродушным лицом помедлил, закрывая дверь, и, оглянувшись, шепнул:
  - Пиши, сынок! Чего думать? Хужей не будет. Болтают, что амнистию объявят политическим. Авось подфартит.
  Когда дверь захлопнулась, Элай вскочил и нервно заходил. Амнистия? Политическим? Он облизнул пересохшие губы и почувствовал, как сильно забилось сердце. А вдруг? Чем черт не шутит! Бывало же в истории! Даже традиция, кажется, была когда-то такая негласная: новый правитель в ознаменование новых времен и примирения прощает противников предшественника, открывает тюрьмы, разрешает вернуться изгнанникам. И услужливая память историка подсказывала - да, случалось, и не раз! И цареубийц порой прощали!
  Внезапно вспыхнувшая, отчаянная надежда вдруг захлестнула его. Он сам не ожидал и не понял, как легко всё в нем перевернулось: буквально пару минут назад был готов на эшафот взойти, смерть достойно принять, а сейчас - аж руки задрожали! Ведь и впрямь хуже не будет! Чего ему терять? Да и остальные же пишут! Он бросился к столу.
  'Верховным Консулам от осужденного Абона...' - торопливо, лихорадочно, трясущимися пальцами застрочил Элай. Пусть каторга, пусть Хайвар, пусть Дикие Степи! Он на всё готов, всё вынесет, лишь бы жить! Жить! И остановился. '...раскаяться по полной. Глубоко и чистосердечно'. Раскаяться? Только тут до него дошло. Элай сжал кулаки. Раскаяться перед этими?! Перед рожами, что убили Мису?! Закопали родинку?! Предать ее память?! Что ковыряются в носу, отправляя на виселицу?! Его вновь затрясло, но теперь уже от злости. Он отшвырнул ручку. Идиот!!! Кому он собрался каяться?! И рвал бумагу в клочья, не понимая, стыдясь, как мог поддаться слабости. Не дождетесь, суки, не дождетесь!
  Когда Бисар заглянул через час, Элай валялся на нарах, - заложив руки за голову, бледный и взъерошенный. А на полу - обрывки.
  - А, всё-таки начинал, - Бисар с любопытством оглядел поднятый клочок. - И что же остановило? Гордыня?
  - Вам-то что за дело? - огрызнулся Элай.
  - Просто интересно, - тот пожал плечами и показал исписанные листы. - Остальные подают.
  - Это их проблемы.
  - Гордыня, - Бисар покачал головой. - Запачкаться боишься?
  - В дерьмо ваше окунуться? - Элай фыркнул. - Боюсь.
  - А у нас работа такая - дерьмо убирать, чтоб другие могли чистенькими расхаживать. И делаю ее я честно. Причем дерьмецо-то приходится убирать, в основном, ваше, господа свергатели основ! - и зло усмехнулся. - Ваше и вам подобных, что так и норовят Родину свою обгадить, дерьмом облить да с ним же и смешать. Что, не так, господин Абон?
  - Я на Родину не гажу! - вскочил Элай, сверкая глазами. - Это вы превратили ее в одну сплошную парашу! В сплошной Хайвар!
  - Что же тогда с врагами ее стакнулся? Или и впрямь не знал, на кого работала семейка Арпак? И денег от них не получал? А теперь наши пацаны-гвардейцы головы свои кладут под пули насарские. И пули эти вы лили - за тридцать сребреников! Или сколько ты там получал - двести, кажется? Мне, может, тоже не всё нравится у нас, но Родина - как мать: она может спиться, и стервой стать последней, но я ее никогда не брошу! И какой бы сукой ни была, я за нее глотку любому порву! Зубами! Потому что своих не бросаю! И не предаю!
  - А ты пафоса-то убавь, гражданин начальник! - Элай оскалился. - А то щас зарыдаю! Ты ведь тоже, смотрю, не в окопе вшей кормишь, а в кабинетике теплом! Что ж добровольцем-то не пошел, патриот хренов? А то развелось вас, смотрю, вояк диванных! Тебе ж на фронте место, а ты ходишь, лоб здоровый, бумажки перекладываешь! И на Родину, мать нашу, не за бесплатно ведь работаешь, а? Паек, небось, имеешь неплохой, местечко пригретое да жалованье гарантированное, так ведь? Отчего ж Родину такую, мать-кормилицу, не полюбить? Поэтому про сребреники ты кому-нибудь другому бренчи! И про 'работу, честно деланную', мне загибать не надо! Это вы когда своих же, лахошцев, пачками в Хайвар отправляете, на полях нефтяных гнить, - это, что ли, 'честная работа'? Или опять Родину спасаете? А женщину безоружную убить - много чести? А когда брата на брата 'стучать' заставляете - это тоже Родина велит? Странная у вас 'Родина' получается - очень уж на начальство ваше смахивает! И не поймешь порой, то ли Родины лик, то ли жопа маршальская. У вас ведь что шеф ни скажет, то глас Родины. Только Родина уж и не знает, куда от таких 'сынов любящих' деться. И своих я тоже не бросаю! Только у нас разные 'свои'. Так что Родину любить меня учить не надо! Меня завтра Родина вздернет, и мы с ней будем квиты! А вот вам, 'шакалам', - квитать не поквитаться!
  - Ладно, побалаболь пока, - отмахнулся тот. - Я лежачих не бью, а ты уже лежачий, хоть и скачешь козлом. Поглядим, как завтра балаболить будешь, - и окликнул конвойного в коридоре. - Поп пришел?
  - Тута я, - прогудел бас, и в проеме нарисовался настоящий великан в рясе с широкой епитрахилью поверх, с Евангелием подмышкой и дароносицей на груди.
  - А, вы, отче, - Бисар почему-то недовольно, с сомнением, оглядел могучую фигуру священника. - Что, больше прислать некого было?
  - То Владыке решать, - поп ухмыльнулся, словно не замечая тона вопроса. - Мы люди тоже служивые, подневольные. Куда шлют, туда идем.
  - Ладно, приступайте, - и обернулся к Элаю. - Можешь исповедаться. Нам не захотел, хоть отцу Ар-Кааду покайся. Только его прощение от 'галстука' не спасет.
  И вышел. А отец Ар-Каад с трудом протиснулся в камеру, - двери были рассчитаны явно не на него.
  - Не слушай его, сын мой, - пророкотал он, чуть отдышавшись. - Всё в руках Божьих: и казнь земная, и жизнь вечная. И псы на псарне господами мнят себя, покуда Псарь в отлучке.
  - Псарь, похоже, дорогу на 'псарню' вообще забыл, - усмехнулся Элай и кивнул вслед ушедшему. - А чего этот на вас косился так?
  - Так 'на заметке' стою в 'святцах' их, вот и косится.
  - Вас-то за что?
  - За мысли не восторженные, речи не благолепные. Что 'на исповедь' к ним не бегаю, 'дарами' их не причащаюсь. Но то мои грехи, - и положил Евангелие на стол. - Ты-то исповедаться желаешь? Причаститься? На муку смертную ведь идешь, ведаешь?
  - Ведаю, отче. Но исповедаться не буду.
  - А что так? Стыдишься? Безгрешным мнишь? Али не веруешь?
  - Не верую, - и криво улыбнулся. - Закопают, и вся недолга. Нечего на меня Дары тратить, добро переводить.
  - А коли ошибаешься? Коли есть Там Кто?
  - А коли есть, за всё отвечу, - тихо сказал он, и непонятное ожесточение скользнуло по лицу. - За безбожие, и за всё.
  Отец Ар-Каад пристально посмотрел на его застывшие, искаженные гримасой черты, стиснутые зубы, и тяжело вздохнул.
  - Знать, судьба тебе такая, - он покачал головой. - На всё Воля Божья, - стало быть, и твое неверие Ему зачем-то надобно. Промысел Божий иной раз и безбожными руками творится, замыслы Его неисповедимы. Кто ведает, кому неверие - грех смертный, а кому - крест? Не мне судить. Не положено тебе отпущения, коли не веруешь и каяться не желаешь, но, зрится мне, больший грех - оставить душу мятущуюся пред мукой смертной без попечения пастырского. Любовь выше Закона, а Господь милостлив и всемогущ, и всё в Воле Его. Разве не в силах Его спасти неверующего? - и махнул ручищей. - Так и быть, возьму грех на душу, а твои - отпущу, против воли и Закона.
  Колыхнулась расшитая крестами епитрахиль, и зазвучал бас в разрешительной молитве - '...властию Его мне данною, прощаю и разрешаю...'.
  ...После ухода священника в камеру заглянул дежурный.
  - Абон, у тебя ужин сегодня... - и лысый майор-здоровяк помялся, - ну, в общем, последний. Можешь заказать что хочешь. Положено так, традиция, мы ж не звери. Сыров амарнских не обещаю, но остальное - достанем. Ну и спиртного нельзя.
  - Спасибо, не нуждаюсь, - Элай потер лоб, он вдруг почувствовал, как страшно устал, внезапно и резко.
  - Ну смотри, дело хозяйское, - и потопал к соседней камере.
  - Верно, сынок, - поддержал усатый конвойный, возясь с ключами. - На плаху надобно налегке идти. А то обделаешься на полное пузо. Повидал уж.
  Когда дверь закрылась, и Элай понял, что откроется она теперь только на эшафот, что остался один, и теперь уж до самого конца (свиданий с родными им не полагалось), холодной змеей вползла в душу прежняя тоска. Камера была без окон, и горела лампочка под потолком, но он почти физически ощущал, как сгущаются там, за стенами, сумерки над городом, как гаснет свет над миром, и по мере того сгущалась тьма на сердце.
  Его вновь зазнобило, слабость придавила к нарам, и ужас, могильный ужас, сжал грудь. Один! Совсем один! Пред ликом пустой и равнодушной вселенной, под мертвыми пустыми небесами! И впереди - лишь смерть! Ужас от беспредельного одиночества, оставленности, ужас перед Грядущим охватил его. И так захотелось человеческого лица, голоса, взгляда, что готов был барабанить в дверь, - хоть кого! лишь бы не один!
  Горела лампочка, света хватало, но Элай видел, как выползает из углов колышущаяся, извивающаяся мгла, как затапливает камеру мрак, как погружается мир - его мир! - в темную, беспросветную пучину. Мрак, всюду мрак! Всюду холод и темь! И Смерть стояла за плечом, дышала тленом, касалась ледяными пальцами. Вились над ним, кривлялись и хохотали серые мороки, раскачивая перед глазами веревку с петлей, и Элай судорожно, начиная задыхаться, хватался за шею, почти реально ощущая, как стягивается на горле удавка, как хрустят и ломаются позвонки.
  Он пытался бороться, противостоять, он стискивал зубы и взывал к гордости, мужеству, но уже знал - не совладать! Ужас гнул и ломал, его бил озноб, трясло, корчило. И в отчаянии, плохо понимая, что делает, опустился он на грязный пол и взмолился сам не ведая кому. И просил лишь об одном - дать сил! Только сил! Сил выстоять в эти часы, когда обступили его духи Бездны, и выстоять завтра - на рассвете, чтобы встретить смерть, как подобает человеку. Сил выстоять перед надвигающейся Тьмой...
  А ночью ему впервые с ареста приснилась Миса. И море.
  ...Они плыли в лодке по реке. Над головой - горячее южное солнце, и ослепительно синее небо, без пятнышка, и тянулись вдоль берегов песчаные косы. Билась о борт легкая волна, играла на перекатах рыба, носились над гладью чайки, пикируя, ссорясь, вырывая добычу. Слева, справа их обгоняли лодки с незнакомыми людьми, кто-то перекликался, кто-то пел, слышался смех. Последним шел двухвесельный рыбачий ялик, а в нем - тощий мужик со всклоченной редкой бородкой, беременная девушка и, странное дело, Бисар. И кружился над ними огромный альбатрос - белый-белый, с темными кончиками крыльев. Но Элай смотрел и видел только Мису.
  Она сидела на кормовой банке, в свободном летнем платьице, чуть прикрывавшем коленки. Откинувшись, вытянув босые ноги, скрестив тонкие лодыжки, она улыбалась ему, и ветерок трепал ее распущенные волосы. Это была вроде бы прежняя Миса и вместе с тем немного другая. Что-то в ней неуловимо изменилось, и Элай никак не мог понять, что: то ли помолодела, то ли просто расслабилась, смягчилась. Исчез вечный холодок, настороженность, растаяли в серых глазах льдинки, во взгляде появилась мечтательность, безмятежность. И улыбалась по-другому - тихо и ласково, с затаенным лукавством на кончиках губ. И сама она в этом простеньком цветастом платьице, с открытыми плечами, босоногая и растрепанная, казалась близкой, домашней, родной. Не было больше дамы - перед ним сидела девчонка с соседнего двора, которую знал уже тысячу лет.
  - Чего молчишь? - зачерпнув из-за борта, она брызнулась. - Язык проглотил?
  Даже голос стал звонче, хрипотца лишь проскальзывала.
  - Куда мы? - а вот он почему-то охрип.
  - Я же обещала показать тебе море, - она кивнула вперед. - Это уже недалеко, за излучиной. Греби!
  И Элай взялся за весла. Скрипели уключины, поскрипывала обшивка, и уплывали назад речные пляжи. А когда прошли излучину, устье и лодку вынесло на простор, Элай застыл - перед ним расстилался Океан, Великое Море.
  Сверкало в зените солнце, и солнце сверкало на зеркале вод, рассыпаясь мириадами искр. Бездна-синь раскинулась над головой, и такая же - разверзлась под ногами. Бежали белые барашки, качались у поверхности медузы, качалась лодка, разбивая носом волны. Желтые дюны замерли на отлогом берегу, а вдали - лезвием замер горизонт, разрезая безбрежность надвое - небесную и водную. Свежий, напитанный солью, ветер сушил кожу, отдавал водорослями, шумел в ушах, и шумел, рокотал прибой, накатывая пенистые валы на прибрежную полосу.
  Он смотрел на море, солнце и Мису, залитую солнцем, и ощущал, как распахивается душа этому морю света, океану тепла, как пьянеет, как затапливает его безудержная радость, растворенная в воздухе. Он сидел, опустив весла, и смотрел, как жмурится Миса, подставляя лицо ветру, как бьется голубая жилка на тонкой шее, как парит в вышине альбатрос, и знал: это и есть счастье. Качаться на волнах, в лучах полуденного светила, и видеть, как поправляет любимая бретельку на голом плече, как стыдливо выглядывает из лифа родинка. Как шевелит пальчиками на узкой ступне и почесывает лодыжкой о лодыжку. Как блестит солнце на гладких волосах, что кажутся теперь рыжими, и лукаво поблескивает из-под ресниц смеющийся взгляд. И он знал в этот ослепительный застывший миг - смерти нет, и прошлое уже миновало...
  ...Он проснулся в слезах, задыхающийся от острого, нестерпимого счастья. И уже не видел ни грязных облупленных стен, ни мусора на полу, и не было тьмы на сердце, - перед глазами стояли море, Миса, белый альбатрос. И словно не слышал, как с лязгом распахнулась дверь и в последний раз щелкнули на запястьях наручники, как выводили из соседних камер 'боевиков', - в ушах грохотал прибой и кричали чайки. Его вели на смерть по узким сырым коридорам, а он, качаясь будто пьяный, лишь глупо и блаженно улыбался, - лодку качало, и плескалась под килем волна.
  А когда их вывели во двор, посреди которого высился помост с длинной виселицей, он поднял голову и тихо и счастливо засмеялся. Он так и знал! В пасмурном предрассветном небе белым парусом кружил альбатрос. И то не было видением!
  - Едрит твою за ногу! Экий красавец! С моря, что ли, занесло? Далече! - конвоир слева удивленно покрутил усы и, оглянувшись на дежурного, потянулся за карабином. - Разрешите, господин майор? Ей боже, враз положу!
  - Отставить! - буркнул тот. - Пусть летает.
  Утро оказалось сумрачным, небо насупилось, готовясь разразиться снегом ли, дождем. Конвоя было немного - всё проходило во внутреннем дворе охранки, без публики, лишь мелькали в окнах лица любопытствующих сотрудников, поэтому оцепления большого не требовалось. На помосте нервно расхаживало трое каторжан с бритыми головами, что согласились в обмен на смягчение участи исполнить роль палачей. Перед эшафотом вполголоса переговаривались обвинитель и тюремный врач, отдавал последние распоряжения дежурный майор, рядом хмуро топтался отец Ар-Каад в траурных ризах с распятием в руках. У стены - наспех сколоченные гробы с брошенными поверх холщовыми саванами.
  Всё было готово к казни, но Элай ничего не замечал. Как объявляют отказы в помиловании и как бледнеет Бешех, рыдает Мадаш, тупо молчит Герим и злобно, захлебываясь в ругани, дергается Инаим. Как начинают зачитывать приговоры и каторжане торопливо проверяют веревки, узлы, кольца на перекладине, как подтаскивают высокую деревянную скамейку со ступеньками, а отец Ар-Каад осеняет смертников крестным знамением. Он не замечал, а завороженно смотрел, как рассекают серую мгу, без единого взмаха, длинные узкие крылья - кипенно белые, с темными кончиками; как режет воздух мощный крючковатый клюв. И он знал - море близко! И блаженная улыбка не сходила с лица - ведь смерти нет!
  А на эшафот уже волокли Инаима - вырывающегося, со скованными руками, брызгающегося слюной, кроющего матом весь свет. Накинув на голову мешок, накинув удавку, его втащили на скамью. Взмах майорской перчатки, опрокидывается скамья, и судорожно, в корчах, в агонии, вытянувшись в струнку, бьется тело в петле. А когда затихло, стало слышно, как стекает и капает с мокрых штанов, и поплыл по двору тошнотворный 'аромат' параши.
  - О, гляньте, обделался! - удивился обвинитель. - А вроде держался молодцом!
  - Так это не со страху, - деловито пояснил врач. - Со страху до этого обделываются, а если после - то рефлекс, кишечник сам опоражнивается, обычное дело. Чистая физиология, никакой психологии. Нажрался, наверно, на последнем ужине.
  И, сплюнув, пошел свидетельствовать первую смерть.
  А Элай улыбался, спокойно и счастливо, - ведь парил над ним альбатрос! И когда усатый конвоир бережно потянул за наручники - пойдем, сынок, пора, - он безропотно и безмятежно взошел на эшафот. Лишь когда хотели накинуть мешок, он дернул головой и отстранился.
  - Не надо, - тихо попросил он. - Я хочу видеть.
  Бритый палач вопросительно обернулся к майору, - тот, пожав плечами, кивнул.
  - Последняя воля - закон.
  Легла на голую шею пенька. Элай шагнул на скамью и глубоко вздохнул, - он готов. И резко оттолкнул опору ногами - сам. Хрустнули позвонки, качнулись в вышине крылья, и альбатрос взмыл к облакам.
  И пошел снег.
  
  ____________________________
  
  
  
  Э П И Л О Г
  
  
  * * *
  
  ...Он появился в сумерках, когда на Лахош, уже неделю засыпаемый снегом, опустилась вечерняя мгла и на занесенных сугробами улицах стало совсем безлюдно и пусто...
  День был субботний, но из-за военного положения приходилось работать и по выходным, особенно руководящему составу. Вот и Хен, теперь уж капитан, начальник Второго управления, почти весь день проторчал в Хайваре - вербовал каторжан для штрафбата, завлекая возможностью 'кровью искупить вину'. Но набор шел туго - желающих зябнуть в заснеженных окопах и лезть под насарские пули оказалось не так много, как рассчитывали в Департаменте. И Хен вымотался донельзя, охрипнув от агитации, речей и ругани с начальниками лагерей.
  Набор шел туго, но ситуация на фронте того требовала. Конечно, Консулам, что развили бешеную дипломатическую активность, удалось быстро сколотить антинасарскую коалицию из Орука, Рисена и Бофира (те были не на шутку напуганы возрождением имперских амбиций бывшего губернского центра). И даже сподвигли союзников начать боевые действия на своих границах, но людей всё равно не хватало. Да, после декабрьского наступления натиск насарцев ослаб и захлебнулся (те просто застряли в лахошском бездорожье и очередной зимней распутице). Тем не менее вражеские части, преодолевая отчаянное сопротивление Гвардии и народного ополчения, не взирая на небывалые снега, медленно, но упорно вгрызались в лахошскую оборону. И продвинулись на отдельных участках вглубь территории километров на сорок.
  Осложнялось всё и пока еще подспудными, неявными, но уже возникшими разногласиями меж Консулами. И по поводу выборочной амнистии 'политических' (на чем настаивал Эбишай), введения налога на нужды Гвардии, несущей основные тяготы войны (чего требовал Икем), дележа бюджета и прочих животрепещущих вопросов. Даже из-за увековечивания памяти Маршала умудрились поцапаться, когда один предложил возвести на площади Революции мавзолей, а другой - храм Спаса-на-Крови. Хен, как доверено-приближенный Эбишая, был в курсе взаимоотношений Консулов и начинал всерьез опасаться, что добром это не кончится. А ведь дуумвират не просуществовал и месяца!
  Вернувшись домой часам к пяти, Хен, усталый и голодный, сел сразу ужинать. Кела, ходившая на восьмом месяце, как обычно валялась в спальне - с книжкой на диване. Хен ел жадно и торопливо, а за окном падал всё тот же странный снег - непрекращающийся уже неделю, не тающий при плюсе, с непонятным желтоватым оттенком. Желтизна особенно заметной становилась по вечерам, когда на улицах зажигались фонари (что случалось, правда, теперь всё реже и позже - топливо тоже уходило на фронт).
  Снег был странный: в последние дни столбик термометра поднялся до плюс шести - восьми, но тот вопреки законам физики лежал не тая, такой же холодный, сухо похрустывая под ногами, сверкая желтизной. И всё также сыпался с туманного, плотно затянутого облаками неба, не превращаясь в дождь.
  Как показали простейшие эксперименты в физлаборатории Университета, 'точка плавления аномального снега равнялась плюс двенадцати градусов Цельсия'. Профессора, конечно, ахали и хватались за головы, но ничего объяснить не могли, а каких-либо особенностей или отклонений в химическом составе выявить не удалось. Обычная вода, H²O, в твердом кристаллическом состоянии, без заметных примесей, с обычным спектром, но визуально почему-то желтоватая и не желавшая переходить в жидкую фазу при ноле градусов.
  Снег шел неделю, не прекращаясь ни днем, ни ночью, засыпая, загромождая, заметая город желтыми сугробами. И всё труднее становилось расчищать улицы, дворы, дороги (дворников мужского пола из-за призыва в ополчение катастрофически не хватало, а женщины на такую неблагодарную работу шли неохотно). Консулы начинали задумываться об объявлении, наряду с военным, еще и чрезвычайного положения - теперь уж для борьбы со стихийным бедствием, что буквально валилось на голову.
  Начался же снег в прошлую субботу. В то сумрачное январское утро, когда во внутреннем дворе охранки по приговору Особого трибунала были повешены все пять участников так называемой 'террористической группы, вставшей на путь измены Родине и сотрудничества с Насаром' ('организаторов' - полковника Айсара и арестованных членов Директории и Конвента - казнили через день).
  А сегодня в кабинете шефа, перед отъездом в Хайвар, состоялся не менее странный разговор.
  - Хен, - полковник Эбишай помялся, словно не зная, как начать, - а что у нас с Хашаном? Ни слуху ни духу?
  - Да, глухо.
  - М-да, жаль, - тот чему-то усмехнулся, помолчал, побарабанил по столу и поднял взгляд, полный тревоги. - А ведь он желтый...
  Хен понял, о чем тот.
  - Да, я заметил, - он тяжело вздохнул. - Сам постоянно думаю.
  - И?
  Хен устало пожал плечами.
  - А что мы можем сделать? Если это... - и запнулся, - Если это то...
  Шеф утомленно потер переносицу.
  - Да, наверно, ты прав: ни-че-го! - губы скривились, он покачал головой. - Бред какой-то! Ладно, будь что будет, езжай, штрафбат на тебе. Конец - концом, а война - по расписанию. И поаккуратней там, береги себя. Верные люди мне еще нужны. Чую, с Икемом мы сцепиться еще успеем.
  ...Поужинав и убрав посуду, Хен пошел к Келе - поболтать, самочувствие выяснить, новостями поделиться. А та, отложив книгу, с комфортом возлежала на диване, запахнувшись в теплый фланелевый халат. Сложив руки на выпирающем животе, она рассеянно-мечтательно созерцала падающий за окном снег.
  Хен стоял в дверях и глядел на сестру. И усмехнулся. Давно ли под стол пешком ходила? А теперь сама - мама! Вспомнилось детство: как с удивлением взирал на маленькое, тихо сопящее чудо, появившееся в спальне; как впервые взял на руки, а она доверчиво хлопала глазенками и тянула его палец в рот; как качал по ночам, когда мать уставала, а отец дрых после караулов. Неужели столько лет прошло?! Он вдруг понял, что, кроме нее, у него, по сути, больше никого не осталось. С женщинами Хену как-то не везло, не складывалось.
  - О чем замечталась, Кела-Акапелла? - он присел на краешек и ласково потрепал ее мягкие пушистые волосы. - О кренделях небесных?
  - Нет, просто в окно смотрю, - Кела откинулась на подушку, губы чему-то улыбались, взгляд блуждал где-то далеко. - И просто хорошо, - она чуть помолчала и повернула к нему голову. - У тебя не бывает так, что сидишь-сидишь иногда и вроде просто так, без причины, без повода, такое ощущение счастья накатывает! Будто пелена какая-то падает и видишь, что всё в мире хорошо. Вон, например, снег идет, - разве не хорошо?
  - Тебя просто прёт! - со смехом возразил Хен. - На восьмом месяце, говорят, это бывает. Гормоны, однако!
  Кела тихо фыркнула.
  - Типичная мужская логика: думаете, если обозвать что-то умным словечком, это всё объяснит? Гормоны! А что это здесь объясняет? Ну, гормоны и гормоны, они всегда, наверно, есть, но это же не отрицает, что всё может быть хорошо. Просто нужно оглянуться и ощутить, вот и всё. А гормоны, бог с ними, пусть бродят, мне они не мешают.
  - Вообще-то... - начал было Хен, намереваясь затеять очередной спор, а он любил иногда поспорить, подразнить, дружески попикироваться с сестрой, но тут из прихожей донесся стук. Стучали в дверь - негромко, но уверенно. Хен застыл на полуслове, а Кела вдруг вся встрепенулась.
  - Кого там несет? - проворчал Хен, надевая тапочки, и подозрительно посмотрел на беспокойно приподнявшуюся девушку. - Ты случаем не ждешь кого?
  Та пожала плечами.
  - Открой, узнаем.
  Он хмыкнул и прошлепал в прихожую. Может, вестовой с очередной тревогой? Этого, честно говоря, Хену, уже согревшемуся, сытому, расслабившемуся после тяжелого дня, совсем не хотелось. Он вздохнул и, щелкнув замком, распахнул дверь. Света в подъезде как всегда не было, и в первый миг Хен увидел лишь темный силуэт.
  - Здравствуй, добрый человек, - приветливо кивнул силуэт и шагнул в освещенный проем. - Сестра Кела дома?
  - Ты?! - Хен в изумлении сделал шаг назад.
  Перед ним собственной персоной, живой и здоровый, стоял сапожник Хашан, глава и самозваный пророк Братьев Судного Дня. Высокий, тощий, в рваном тулупчике и небрежно нахлобученном на голову заячьем треухе, со всклоченной редкой бородкой, он не производил впечатления, и лишь спокойный ясный взгляд карих, слегка прищуренных глаз невольно привлекал внимание.
  - Не ждал? Думал, сгинул? - Хашан хитро усмехнулся в бороду. - Слыхал, искал меня, верно? Впрочем, нынче это всё дела минувшие. Сестрица-то дома?
  А сестрица, услышав знакомый голос, уже торопилась из спальни, переваливаясь как утка, а живот у нее, в общем-то, был немаленький для такой хрупкой девушки.
  - Здравствуй, брат! - она немного неуклюже обняла Хашана. - А я тебя ждала! Ну, не сегодня прямо, а вообще.
  Всё еще не пришедший в себя Хен тем не менее ощутил чувствительный укол ревности, услышав, как называет она 'братом' чужого, по сути, человека.
  - Ежели обещал, что вернусь, куды ж я денусь? - Хашан ласково, по-отечески погладил ее по голове. - Разве можно Избранную одну оставить в час такой? А час близится! Посему собирайся, не мешкай. Братья наши с сестрами учалили уж, с утречка еще. Только Бхилай, маловер, не пожелал, за сундуки свои трясется - так с ними и сгинет. С собой не бери ничего, оденься только, ибо как сказано: 'и кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего'. Уйдем мы и прах лахошский с ног своих отрясем.
  - К-к-куда?! - изумленный, ошарашенный Хен лишь потрясенно переводил взгляд с 'пророка' на сестру и обратно, начав даже заикаться. - К-к-куда вы собрались?! Вы что, с дуба рухнули?! Совсем крышу сорвало?! - и, схватив Келу за руку, рявкнул. - И вообще, кто-нибудь объяснит, в конце концов, что здесь происходит?!
  Хашан спокойно поднял на него ясный безмятежный взгляд.
  - Ты ж слыхал, уходим мы. Впрочем, - и вновь хитро улыбнулся в бороду, - пути спасения открыты для всех до последнего часа, и ежели пожелаешь, можешь с нами махнуть. Сестра наша, разумею, только рада будет, братство по духу - братства по крови не отменяет.
  Кела просияла.
  - Так ему тоже можно? - и почти взмолилась. - Хен, идем с нами!
  Ничего не понимающий Хен только зло сжал губы, - ситуация, мягко говоря, начала уже раздражать.
  - Может, удосужитесь вначале объяснить, что значит весь этот ваш бред?
  - Это можно, - Хашан, скинув грязные замызганные боты, потянул Хена за рукав. - Пойдем. Где тут на улицу зыркнуть?
  Они прошли на кухню.
  - Глянь, - 'пророк' кивнул в окно, - чего видишь там?
  - Улицу вижу, - буркнул Хен, всё еще не понимая, чего от него хотят, - снег вижу.
  - Верно, снег! А чудного ничего в нем не узреваешь?
  - Ну, необычный снег, да, но не больше: ветер вот переменится, и кончится вся эта пурга.
  - Нет, брат, - Хашан тихо и пристально посмотрел ему в глаза, - неужто не уразумел еще? Не переменится ветер уж, и валить снег сей будет сорок дён и ночей, как я и рёк. И с часом каждым всё пуще, покуда не сравняет Лахош с землей. Не управитесь вы с ним, а пути-дорожки заметелит скоро. Как хлебушек в город возить будете? Голодать начнете, разбой пойдет, непотребства, - сестрице твоей здесь не место. Лахошу не спастись.
  И столько силы и убежденности было во взгляде, голосе, жестах, что у Хена мелькнула безумная мысль: а вдруг?
  - А если я возьму сейчас и выброшу тебя вон, а сестру никуда не пущу?
  Тот покачал головой.
  - Ежели вконец разум утерял - делай!
  - Хен! - вступила в разговор Кела, тон ее был тверд и ультимативен. - И не рассчитывай! Я ухожу! Решение окончательное, спорить с тобой я не собираюсь! Ты не сможешь караулить меня круглые сутки. Я всё равно уйду: не сегодня - так завтра, не завтра - так послезавтра. Поэтому не мешай, а лучше - давай с нами. Тебе же сказали, пути спасения открыты до последнего.
  - Но это же безумие! - и Хен грохнул кулаком по кухонному столу. - Куда ты хочешь везти ее, на восьмом месяце?! Зимой, в пургу?! Нет! Она никуда не пойдет!
  Он хотел схватить ее за руку, но Кела вдруг ожгла его таким яростным взглядом, что он в изумлении отступил.
  - Только дотронься! - звенящим от бешенства голосом выкрикнула Кела, Хен никогда раньше не видел ее такой. - Только попробуй! Я всё сказала, Хен: решение принято, и я всё равно уйду, чтобы ты ни сделал!
  И с таким грохотом хлопнула дверью кухни, что зазвенела посуда в шкафах.
  - Брат! - Хашан коснулся его плеча. - Вижу, что беспокойство о сестре имеешь непритворное, но ежели и впрямь добра ей желаешь, дозволь ей уйти, а? И сам уходи с нами, нужен ты ведь ей. А про Лахош забудь, нет его уж! Снег есть, а град обреченный - сгинул, только морок его последние деньки доживает.
  Хен хотел что-то возразить, но, услышав шум в прихожей, стремглав выскочил из кухни.
  - Не тронь меня! - тихо, но твердо сказала Кела, стоя в дверях, быстро натягивая шерстяной свитер; движения ее, несмотря на живот, были решительны и деловиты. - Я всё сказала! Мы выходим.
  - Но куда?! - почти взмолился Хен, уже понявший, что сестру не остановить и сделает она всё равно по-своему. - Куда вы собрались?!
  - Поначалу к реке, - ответил за спиной Хашан, - ялик там у меня, а опосля вниз по Фисону.
  - Куда именно? - резко обернулся Хен. - В Рисен? Бофир? В Эльхам? Фисон длинный!
  - Много дальше, Хен! Но ты и сам всё сведаешь, ежели махнешь с нами. Решай, брат, слово за тобой - иль сюда, иль туда, ждать не можно, снег-то валит.
  Хен схватился за голову и слегка застонал. Ведь это самое настоящее безумие! А рядом на него выжидательно, с затаенной жалостью и тревогой смотрела Кела.
  - Хен! - она ласково коснулась его волос. - Ты извини, что я тут наорала. Просто испугалась, что в самом деле силой захочешь удержать, с тебя ведь станется. А насчет выбора решать, конечно, тебе, насильно ведь спасти никого нельзя. Просто учти: если откажешься, мы никогда, - понимаешь, никогда! - больше не увидимся, а мне так будет не хватать тебя!
  Никогда... Хен застыл в смятении. Но разве не обещал он матери всегда быть рядом с сестрой? Разве может он отпустить ее одну, бог знает куда, да еще с каким-то чудаком? Он тяжело вздохнул и обреченно махнул. Если уж сходить с ума, так всем! Своих он не бросает.
  - Ладно, я с вами.
  И снял с вешалки плащ. Хашан расплылся в улыбке, а Кела взвизгнула от радости и повисла у Хена на шее.
  - Я так рада, брат!
  ...До реки добирались долго: мешал и встречный ветер, что нес снежные рои в лицо, и огромные желтые сугробы на дорогах и тротуарах (пусть и расчищались те утром, но к вечеру опять погребались неумолимой стихией). Хотя воздух был теплый, почти мартовский, явно выше ноля. Впереди, не обращая особого внимания на бушующую непогоду, шел Хашан и протаптывал тропинку для Келы, а Хен поддерживал ее под локоток.
  Улицы Лахоша были пустынны и тихи, лишь скрипел под ногами свежий снег да поскрипывали голыми стволами тополя, нещадно раскачиваемые ветром. Уставший от политических передряг и погодных аномалий, что обрушились на город, народ забивался сразу после работы по углам и за пределы четырех стен носа казать не хотел. А снег шел не переставая, всё сыплясь с угрюмого, смурого неба. У многих домов сугробы доходили до высоты заборов и палисадников, а там, куда его сгребали при расчистке улиц, и вовсе высились настоящие снежные курганы.
  Когда они вышли к берегу, метрах в трехстах ниже пристани, стало совсем темно. Фисон тихо катил воды в темную даль, унося на холодной глади падающие, но не тающие желтые хлопья. Другого берега из-за снегопада почти не видать. Хашан уверенно подвел их к бревенчатым мосткам, сходившим в воду. К краю был причален двухвесельный рыбачий ялик, вполне крепкий и вместительный. На носу его, нахохлившись, поводя желтоватым клювом, поджав перепончатые лапы, сидел белый альбатрос.
  - Что, озяб, летун? - приветствовал его Хашан как старого знакомца. - Ничего, скоро отчалим, - и махнул им. - Залазь! Ты, Хен, за весла берись, я - за кормило, позжей поменяемся. Грести-то приучен?
  - Умею, конечно, - и еле слышно вздохнул. Не безумие ли они совершают? Эта мысль не отпускала с выхода из дома. - Может-таки, объяснишь, куда мы?
  Хашан издал тихий смешок.
  - Эх, братец ты мой неверующий! Глянь окрест, Хен! Чего видишь ты? А видишь ты мир свой и всё, чего ведаешь о нем: вон те домишки серые, вон пристань скрипит старая, Хайвар на том берегу, верно? Чего-то слыхал, небось, об Оруке, Бофире, Степи Дикие видал. Только это ведь, Хен, лишь крупинка малая от мира божьего, и такая малая, что и помянуть-то зазорно. Заперлись вы в мирках своих, уюты наводя, аки кроты. Крот в квартере своей, поди, тоже премного доволен, рылом туды-сюды потычется и утешится: се, мир, всё знаю! А Мир-то Божий - иной! - и он сорвал с головы треух, широко раскинув руки, подставляя лицо ветру и желтому снегу, блаженно чему-то улыбаясь. - Мир Божий велик и чуден! Ты и помыслить не можешь, до чего он велик, ибо давно размыкнулась сфера земная и вновь Земля без конца и без краю, а не завязана кру'гом, как школяров учат. И есть в Мире Свет! Вдоволь Света, тепла вдоволь и места для всех! Спрашиваешь, куда путь держим, куда поведу? А поведу я вас в Мир, незнаемый, вами неведомый, и покажу острова дальние и земли новые, горы новые и реки, покажу края, где зимы не бывает, и что на другом берегу Море-Океана сокрыто. Мир Божий я вам покажу, а Мир стоит обедни, верно? Еще вопросы имеешь, брат?
  Хен покачал головой. И устало потер лоб. Кто-то из них точно сошел с ума, - может, и не Хашан. А Кела с помощью 'пророка' спустилась в лодку и уселась на скамью посередине, рядом с мешком провизии. Альбатрос недовольно покосился на людей и, расправив крылья, тяжело взлетел. Кела подняла голову.
  - Хен, ну что же ты, спускайся!
  Чуть помедлив, спрыгнул в ялик и Хен. Кела взяла его ладони в свои и ласково поглядела блестящими счастливыми глазами.
  - Я так рада, Хен.
  Он с непонятной грустью кивнул и, уткнувшись ей в коленки, на мгновение прижался к сестре. Будь что будет, выбор он сделал. А Хашан, гнусаво мурлыкая под нос 'На Хайварских холмах...', отвязывал лодку, а затем обернулся и весело подмигнул.
  - Ну что, с Богом?
  И оттолкнул ялик от мостков. А в вышине кружили над ними белые крылья...
  
  __________________________
  
  
   15 февраля 2009 г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"