Борис Алферьев : другие произведения.

Пленник Мифа. К1ч5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  
  
  
  
  
  Часть пятая.
  УТРО МАГОВ.
  
  
  Так исполнится -- а искупится ли?
  Так запомнится -- а забудется ли?
  Не приспеет ночь, и не будет дня:
  Он придет к тебе, Он заявится!
  Он придет к тебе -- забирать свое,
  Он пожалует, не помилует!
  Ни тебе страны, ни тебе войны,
  От бессилия не шумит ничто,
  Или плачет дождь, или сыплет снег,
  Для тебя еще остается день:
  Ты не жил еще, ты еще незрел.
  
  Уберутся прочь твои присные,
  Разметется пыль, разорвется ткань,
  Уберутся слуги постылые,
  Низко кланяясь, в страхе мучаясь,
  Взбунтовался дух, разошелся крик:
  "Убирайтесь прочь -- бесполезно все!"
  Ни тебе жены, ни тебе стены --
  От бессилия не кричит никто,
  Плачет ранний дождь, в глине чавкая,
  А тебе еще остается ночь --
  В вольном воздухе тишины кусок.
  Торопись смотреть -- твой недолог век;
  А забудешь что -- не забудет Он,
  Будет дым столбом, будет тихий час,
  Или Вечность выйдет, поклонится,
  Разведет в броске руки тонкие --
  Еле видима, еле значима,
  Набежит, отхлынет, и скроется.
  Или станет ночь, и не будет дня --
  Он придет к тебе, Он заявится!
  Он придет к тебе -- забирать свое,
  Он пожалует -- не отвертишься!
  
  Налайхин. 16 января 1921 года.
  
  
  В то время, как граф Александр Романович Анненский-Белецкий обделывал потихоньку свои дела, беспокоя своей деятельностью лишь около десятка масон, и Сержа Деева, да закручивал лихо нежный роман с Наталией Белл, в дивизии фон Унгерна появились другие, более явные поводы для беспокойства: участились случаи дезертирования нижних чинов из казачьего и сводного, то есть русских, полков. Ушло и несколько офицеров, но с теми было понятно: они дезертировали только затем, чтобы спасти себя от позорящих, лишающих чести наказаний; другие в таких случаях пускали себе пулю, но кое кто предпочитал пережить всех, и просто дать стрекача. Нижним чинам никакое лишение чести не грозило -- какая там у них честь -- мерзавцы и есть мерзавцы! -- они потихонечку ссыпались из дивизии просто имея на душе шкурный интерес. Это все велось еще с Керулена, но теперь таких случаев стало как-то особенно много: стали казачки разбегаться вдруг как крысы с тонущего корабля, как видно, из-за лишений зимней осады, жестокого обращения офицеров и вообще драконовских порядков в дивизии, из-за страха перед НРА, которая в слухах раздувалась чуть не до масштабов воинства архангельского, под влиянием агитаторов и листовок, и просто от усталости. Дезертиры рассчитывали пробраться в Россию и зажить в тех местах, где их никто не знает, или уж как придется, бежали и в Хайлар, и в Харбин, и даже к го-минам. Но более всего уходили в сторону Кяхты. Такова суть человека, загнанного в безвыходное положение, такова злая шутка, которую с человеком играет надежда -- худшее из состояний духа человеческого -- убоявшись Красной Армии, дезертиры совершенно не принимали в расчет ЧК, и думали, что ЧК они смогут обвести вокруг пальца -- были бы деньги.
  Вот, кстати, если бы их не было, тогда еще можно было бы проскочить, пристукнув по черепу какого-нибудь из глубинных активистов, и прикарманив себе его мандат. Но унгерновцы этого не понимали -- не к тому были приучены, и не могли сообразить, насколько круто изменилась обстановка в стране. Они попадались почти немедленно, как только добирались до Д-ВСР*, (если добирались), и были казнимы местным населением почти стереотипным способом: привязывались за ноги к двум согнутым деревьям, и раздирались так надвое. И несчастные дезертиры отдувались за грехи молодчиков вроде графа Александра Романовича, народной молвой и при содействии ГПУ раздуваемые чуть не в Иродовы зверства. Впрочем, дезертирам все равно некуда было деваться, ни на Родине, ни за пределами ее. Они совершенно нигде и никому не были нужны.
  Нечего даже и говорить о том, насколько раздражали Унгерна вести о дезертирах -- каждый раз они вызывали в нем состояние, близкое уж к самому истинному помешательству, впрочем, отнюдь не буйному -- чем более Унгерн бывал взбешен, тем тише говорил, и медленнее двигался. И чем чаще они стали поступать, тем более дикой и изощренной становилась ответная реакция генерала, а скрывать такие вещи стало делом совершенно невозможным: кто решится на это, если каждый знает: доложить -- плохо, не доложить -- того хуже.
  Офицеров к тому же стала поражать одна недавно появившаяся в генерале странность: ежели раньше при разного рода диких выходках Унгерна становилось ясно, что это идет в разнос психопат, обладающий, понятно, великим и ясным умом, потрясающей волей, и устремленностью, но тем не менее психопат, то теперь все выходки Черного Барона, с виду такие же, стали вдруг отличаться именно совершенной рациональностью и разумностью, и аффект его стал развиваться как бы сознательно, вроде бы и по заранее отработанному плану, и от Унгерна начало попахивать целенаправленной и холодной злобностью, словно бесноватый барон в душе оставался совершенно спокоен, а значит -- всегда и всяко ясно соображал, что ему надлежит сделать. От того репрессии по отношению к офицерам и нижним чинам стали совсем невыносимы: барон точно избирал, кого и как побольнее ударить, всегда определял совершенно точно связи одних участников событий с другими, и потому выйти сухим из воды не стало уже совсем никакой возможности.
  И, в сущности, на офицеров и нижних чинов действовала не только самая суть мер -- огромное действие всегда оказывал и сопровождающий меры эмоциональный накал, и от того получалось, что одно дело загреметь на салинг в результате выходки чертями одержимого самодура, а другое -- куда как хуже -- получить то же в результате точного и холодного расчета, лишь прикрываемого психопатическим флером -- чтобы не нарушить сложившейся традиции, что ли?
  Таков уж русский человек: как бы ни тиранил его сумасшедший, сумасшедшему простится по убогости ума его, но вот тиранство с точным, сознательным намерением само уже по себе бьет по русским нервам настолько, что вызывает совершенно инстинктивную, почти немедленную ответную ненависть. А характерная черта, отличающая психопата -- то, что он именно психопат, и хотя психопат может при большом желании прикинуться здоровым, но вот здоровый человек даже при великом умении прикинуться психопатом не может. У здорового человека все равно сохраняется связность мысли, он не способен к импульсивным действиям, не стремится реализовать иррациональных идей, и у него, к примеру, не светлеют глаза в момент аффективной вспышки. Люди вокруг перечисленных отличий могут не знать, но они все равно ими воспринимаются и регистрируются на уровне бессознательном, на уровне почти инстинктивном, и неосознанная сфера реагирует на психопата вполне однозначно -- страхом, а на непсихопата, пытающегося вести себя иррационально -- ненавистью и неприятием.
  Этот вопрос, ясно не вполне выраженный, но понятный большинству на чувственном уровне, стал основной темой тайных бесед дивизионного офицерства, причем на предмет того, что же именно произошло за последнее время с генералом. Возникало бесчисленное множество различных построений, только вот от всех них в большей или меньшей степени на определенном этапе начинало попахивать такой откровенной чертовщиной, что разговоры сами собой угасали, отметаемые порочной логикой военного человека, базирующейся на принципе " чего не может быть -- того не может быть никогда". И разговоры затихали -- сами по себе, или при появлении в поле зрения посторонних.
  Одни выискивали способы просто рационально объяснить странное поведение Унгерна, другие искали способа избежать репрессий, и только люди Голицына могли бы объяснить изменения, произошедшие в последнее время с генералом, но люди Голицына молчали, и совершенно правильно делали. Собственно, для того, кто уже понял суть проблемы, было понятно и другое: что все, что они планируют, теперь сработает вхолостую, но дела они не сворачивали, ибо Голицын смог их убедить в том, что им нужен результат -- все равно какой, но результат.
  Итак, оттого что офицерство в дивизии Унгерна настолько было запугано коллективной ответственностью за проступки отдельных лиц, и сам барон настолько часто применял драконовские меры к начальникам тех, до кого его руки сами достать не могли, отношение к дезертирам было такое: поймаю -- убью! И уж ежели дезертиров ловили, так расправлялись с ними с утроенной жестокостью: суммировалась обычная в таких случаях жестокость с личной обидой офицеров, которых из-за этих дезертиров уже так или иначе репрессировали, да еще прибавлялось дополнительно желание сделать нечто, что генерал должен, исходя из его характера, вполне одобрить. А репрессивные отделы штабов поддерживали процедуру на уровне, дабы запугать этим нижних чинов, и требовали даже большего и большего -- для устрашения; дикость расправы нарастала поэтому по известному принципу -- manus manum lavat, и, когда пойманных дезертиров вели наконец на расстрел, то радовались все: казнимые тому, что наконец отделались, а казнящие -- тому, что отвели вволю души. И самое смешное, что офицеры вполне искренне полагали, будто бы виноваты во всем только дезертиры, и с наслаждением мстили за то, что их из-за этих дезертиров раздраконили.
  Унгерн пытался навести как можно больше страху, но нечаянно добился другого результата: офицеры стали следить за унтерами, унтера -- за рядовыми, пытаясь всячески пресечь какие бы то ни было нарушения дисциплины, и, само собой, пресекали как имея повод, так и без оного, лишь бы не быть самим макаемыми мордой в сортирную дыру. Стали на этой почве случаться и настоящие убийства, и убийцы тоже не покрывались всем миром -- убийцы выдавались, так как и тут никто не хотел отдуваться за случаи убийства в подразделении. А в сознаниях нижних чинов вообще образовалась чудовищная вилка страха перед ответственностью за сделанное другими, и страха быть обвиненными в чем либо вообще, вконец искалечившая их и без того достаточно нездоровые души.
  Белецкий, ничему уж, как он думал, не могший удивляться, был теперь совершенно поражен тем, насколько изменились настроения личного состава казачьего полка, и начал осознавать, что каждый, кто находится за его спиной, представляет для него, да и не только для него, уже не потенциальную, а открытую опасность. Обстановка стала меняться настолько стремительно, что Белецкий ума не мог приложить, как ему хоть частично пресечь моральное разложение личного состава. Здорово ударил Белецкого по нервам и тот факт, что случаи побегов из дивизии участились троекратно именно после пресловутой операции с изъятием опиума, и Белецкий стал ожидать для себя большой беды, тем более, что понял: он больше справиться с полком не в состоянии.
  15 января из дивизии попытались организованно уйти семеро казаков, верхами, с запасом провизии, и в полном вооружении. За дезертирами послали погоню, убили двоих в завязавшейся перестрелке, остальных склонили к сдаче, и, как водится, расстреляли. Однако, тем не кончилось: Унгерн на этот раз приказал провести самое тщательное расследование и выявить тех, кто знал о готовящемся побеге, но не донес. Таких, правда, не выявили -- никто не доносил, оттого что никто ничего не знал.
  И тогда Унгерн прибегнул к децимации: из строя казачьего полка отсчитали каждого десятого, и Унгерн приказал пороть их шомполами. Костоломы из комендантской бурятской сотни переломали несчастным жертвам все кости, при этом половину забив на месте до смерти, а остальных просто бросили подыхать там же -- их оставили даже без помощи докторов. К утру 16-го все наказанные умерли.
  В полдень к Лорху, который замещал Белецкого, проводившего операцию (мирно спавшего за двумя ширмами в обнимку с Наталией Белл), явился капитан Веселовский, и сообщил, что утром к караулу генерала явился поручик Зинич, и настоятельно требовал встречи с его превосходительством, желая, по его словам, сообщить какую-то важную новость. Зинича прогнали прочь, и теперь Веселовский решил посоветоваться: не стоит ли Зинича арестовать, и провести расследование в дивизионном контрразведывательном отделе.
  -- А вам что, сударь мой, не терпится послушать, как кричат дети? -- удивился Лорх.
  -- Как вы сказали, Иван Алексеевич?
  -- Я говорю, чем он может быть опасен? Мальчишка, да еще женоподобный...
  -- Ах это?
  -- Это самое. Люди на счету, у нас и без того слишком большой расход. Я, кстати, слышал, что Зинич имел сообщить его превосходительству важное известие, и именно ему.
  -- Это как вот в привычке у Белецкого, что ли?
  -- Что-то вроде того.
  -- Но вы же не станете сравнивать его с Белецким, верно?
  -- Не стану, понятно. Насколько мне известно, он не столько не имел доверия к прочим офицерам, сколько боялся быть высмеянным.
  -- Так вы в курсе дела, Иван Алексеевич?
  -- Что Зинич ходил к его превосходительству, я не знал. Но почему пошел, думаю, знаю. Это все я из него вчера еще выжал. Но мер принимать я не поторопился, и Зинич...
  -- Решил, что вы с Белецким это дело сложили под сукно? -- догадался Веселовский.
  -- Вот-вот, что-то вроде этого.
  -- А в чем заключается дело?
  -- Ну, это не срочно. Это Зиничу кажется, что срочно. Об этом мною будет доложено обычным порядком.
  -- Но мне хотелось бы знать до...
  -- Вам, или Бурдуковскому?
  -- Это одно и то же.
  -- Да нет, друг мой, это не одно и то же. Ну-с, Бурдуковскому вы скажите, что это касается одного нашего арестованного, он знает, о чем тут речь. Да, и попросите его прислать наконец арестованного нам -- что-то вы там долго возитесь.
  -- Вы о Пчелинцеве?
  -- А вы в курсе?
  -- Присутствовал при допросах.
  -- И что? Говорит?
  -- Я бы не сказал...
  -- Заговорит. Я, знаете, после трех лет плена имею некоторую неприязнь к германским коллегам... даже бывшим. Лично допрошу. Вы его сильно... того, или не очень?
  -- Да как сказать...
  -- Понял. Ну да это мы решим, я думаю. А с Зиничем вы не берите в голову.
  -- Легкое дело! -- усмехнулся Веселовский, -- И хватило у нас ума его превосходительство об этом не извещать! А то был бы вашему Зиничу каюк: говорил тут Ильчибей... -- Веселовский осекся, и продолжать не стал.
  -- Но вы же могли понять, что этакий скандал в полку сразу ударит по всем нам? Или мы теперь -- каждый за себя?
  -- Так мы и рассудили, собственно. Но вам бы стоило поставить на вид о том, что скандалы надо пресекать в корне -- это говоря о дальнейшем.
  -- Я разберусь с этим, -- пообещал Лорх, и действительно, тут же отправился будить Белецкого.
  Александр Романович проснулся сразу, но не сразу смог взять себя в руки -- он повел тяжелой головой, посмотрел обиженно на Лорха, потом на продолжавшую спать Наталию, прикрыл ее получше шинелью, причем Лорх поразился, насколько сразу потеплел и стал нежен звериный взгляд его шефа, и только потом спросил:
  -- Что у тебя такое, черти бы тебя взяли, а?
  -- Выйдем?
  -- Она спит как убитая. Тьфу, ой, какую х-хреновину я несу! Язык бы мне оторвать...
  -- Скоро надо бы ее куда-то... Все же он ей муж, хоть и...
  -- Переведут?
  -- Да, Веселовский был.
  -- И это все?
  -- Не все. Зинич сегодня пытался прорвать караул, и лично поговорить с генералом.
  -- Что? Зачем?
  -- Не знаю, Александр Романович. Ему-то незачем. Собственно, о том, что в запасном полку недовольны арестом Пчелинцева он мне сообщил, сообщил и суть разговоров... работает он исправно. Но больше он ничего не знал -- глуп, так что иметь что-то такое, что нужно излагать конфиденциально...
  -- Э-э-э! -- начал понимать Белецкий то, чего опасался Лорх, -- Так ты думаешь..?
  -- Похоже очень. Децимация эта еще...
  -- Найти Зинича немедленно!
  -- Да я и собираюсь. Только не смогу вас уже...
  -- Чего?
  -- Еще одной ширмой быть не смогу, с вашего позволения.
  -- Знаешь, когда ты вот научишься любить наконец...
  -- Да я умею, Александр Романович.
  -- Я к тому, что я, буде жив буду, я на части разорвусь, а тебе мешать не стану! Я проснулся теперь. Можешь быть свободен. Зинича ко мне немедленно, как найдешь -- я его смогу наконец успокоить! Наташу куда же теперь?
  -- Это я все уж продумал. Но я бы хотел лично...
  -- А от тебя там не будет толку. Этот мой! Зинича, Зинича мне! И быстро!
  -- Слушаю, господин подполковник.
  -- Иди к ебеням со своим подполковником! -- Белецкий зевнул, -- Да, оденься теплее -- там морозище аховый, а вот скрутит тебя опять, что будешь делать?
  Зинич был в патруле охранения дороги, ведущей от Налайхина на Цаган-Нурыйский тракт, и Лорх встретил его вместе с патрулем -- патруль как раз возвращался из ближней разведки к позиции. Зинич ехал впереди патруля шагом, понурив голову, и обдумывая свои мрачные мысли. Лорх, не сходя с аллюра, подскакал к несчастному поручику вплотную, резко остановил коня, и, хлопнув Зинича по погону рукояткой плети, сказал:
  -- Поручик Зинич, благоволите следовать за мной.
  -- Я... виноват... арестован?
  -- Да нет, что вы! -- улыбнулся Лорх, -- Что мне вас арестовывать? Я просил вас только следовать за мной, вот и все.
  -- С охотой, господин штаб-ротмистр. Семенцов! За старшего. Позиции не покидать до моего возвращения. Оружие на боевой взвод, прицел -- шесть. В рост на позиции не вставать, курить не разрешается. Коней отвести в положенное место. Все-с.
  -- За мной держите два корпуса, рысью, -- приказал Лорх, и поскакал в сторону от патруля.
  Проехав с полверсты, Лорх обернулся, остановился, и жестом остановил Зинича:
  -- Что у вас, черт вас дери, с подпругой, поручик? Кувырнуться хотите? Немедленно подтянуть!
  Зинич спешился, и только стал проверять подпругу, как соскочивший махом с коня Лорх прихватил сзади развитой плетью Зинича за шею, стянул, захватив хвост плети рукой, и придушивая его слегка для острастки таким образом, тихо, но злобно заговорил:
  -- Ты зачем к генералу давеча ходил? Зачем? Отвечай!
  Зинич только захрипел в ответ, падая на колени.
  Левой рукой Лорх тем временем тщательно обыскал Зинича, и скоро вытащил у него из-за пазухи офицерский наган-самовзвод, после чего отпустил Зинича, сильным толчком отбросил его от себя, и не сдержался -- от всей души приложил бедолаге по шее вдогон. Зинич от того и вовсе полетел наземь, зарыдал, но на ноги сразу вскочил, и истерически закричал на Лорха:
  --Все поняли, да? А я его все равно убью, убью, понимаете вы? Все равно убью, или вы сначала убейте меня! Не могу!
  Лорх почувствовал, насколько он устал, и, кроме того, ему стало действительно жаль несчастного мальчишку.
  -- Прекрати истерику, болван! -- тихо сказал он.
  -- Убью!!!
  -- Да убей! -- крикнул Лорх, не выдержав этой истерики, -- Убей, если ты так этого хочешь! Только не промахнись! Идиот! Ты же не сможешь! Тебя там враз в клочья разнесут! Недоносок! Из-за тебя всем нам только кишки погулять пустят, а толку? Террорист пальцем деланный! Разъебай!
  Зинич, поднявший перед грудью трясущиеся руки, было еще хотел что-то выкрикнуть, но замер с открытым ртом, осознав наконец то, что услышал, и, прикрывая руками рот, догадался вслух:
  -- Так вы тоже...
  -- Что-что?
  -- И вы этого... хотите?
  Иван Алексеевич так же в свою очередь похолодел, и замер, начиная соображать, насколько он сейчас промахнулся -- Зинич на поверку оказался все же не тем, за кого его принял кичившийся своей проницательностью Александр Романович, исходя из посылки, которая все-таки оказалась совершенно ложной. А Зинич вышел человеком совершенно посторонним, неосведомленным -- Белецкий ошибся, и ошибся оттого, что слишком положился на свои умозаключения при условии известной порочности структуры действующей группы, внедренной в дивизию. Один раз, но все же Белецкий дал маху, и как! а Лорх и того хлестче, и что теперь? Пароли спрашивать? Так поздно, да и вовсе нельзя -- только если первыми назовутся. Стрелять с места? Выход, но ведь спросят за это, и опять-таки...
  Между тем и действительно каждый из соратников Лорха и Белецкого -- так, по крайней мере, им сообщалось -- имел свое звено, которое знал только он один, и никто другой -- в случае провала, ясно, вылетало одно звено из цепи, но не более того. Лорх знал своих, а вот об остальных приходилось только догадываться, ну а догадки, как стало видно, оказались слишком ненадежной вещью -- errare humanum est! Зинич мог вполне оказаться человеком из звена Голицына, Майера, или Никитина, но он не оказался ни первым, ни вторым, ни третьим. Зинич вне схемы, за него заступиться некому, только... почему он оказался так умен, что на месте придал словам Лорха нужный смысл? Или это...
  Лорху вспомнились издевательские слова Майера, сказанные им раз по сходному поводу: "Подвела излишняя секретность при планировании акции". Подвела, что там! и это могло оказаться одной из самых больших ошибок в жизни Лорха.
  Зинич, пятившийся от Лорха шагов до десяти, встал после как вкопанный, и полуотвернулся, бесстрастно смотря на горизонт. Лорх, все еще державший в руке отобранный у Зинича наган, навел его от бедра, и тихо взвел курок. Зинич повернулся, и ясным, спокойным взглядом посмотрел Лорху в глаза.
  -- Что же вы не стреляете, Иван Алексеевич? -- мягко спросил он, -- Сделайте одолжение. Сколько я могу понять, другого выхода у вас нет.
  Лорх бросил наган на снег.
  -- Du bist saghafter Idiot! Поди ты к черту! Сейчас садись в седло, и скачи к востоку, верстах в пятидесяти увидишь тракт, поезжай по нему на юг, а там уж доберешься до Хайлара. Оттуда -- куда пожелаешь, только подальше. Появишься еще в дивизии -- я тебе ноги из задницы выдерну! Марш! Денег дать тебе?
  -- Есть у меня деньги.
  -- На конь тогда!
  -- Хорошо, Иван Алексеевич. Благодарю. Одно слово...
  -- Что ты еще можешь мне сказать?
  -- Не знаю, нужно ли вам это... но из всех людей, кого я только встречал, нет человека более достойного любви, чем вы. Подождите! Прошу вас молчать! Будьте счастливы, Иван Алексеевич. И если я когда смогу быть вам полезен...
  -- Ты будешь мне теперь же полезен, ежели немедленно уберешься отсюда, мальчишка! Не заставляй меня стрелять! Ну? Марш-марш, и чтобы духу! Мар-р-р-рш!
  
  
  -- Ну что, -- поинтересовался Белецкий сразу, как Лорх вернулся, откладывая старую, растрепанную книгу, которую он, нисколько не обинуясь, часом раньше вытащил у Лорха из сумки.
  -- А Наталия Павловна? -- спросил Лорх, осматриваясь.
  -- Ушла пока что. Так как?
  -- Зинич нам больше мешать не будет, я думаю.
  -- Думаешь?
  -- Да, вернее надеюсь.
  -- И что с ним?
  -- Он дезертировал.
  -- Как?!
  -- Дезертировал, гос-сподин подполковник! Или я стал неразборчиво говорить?
  -- Е-понский хин! -- схватился за голову Белецкий, -- Только этого не хватало нам!
  -- Вы предпочитаете новый труп в полку?
  -- Ах, вот что? Да уж. И сколько нам бояться?
  -- У него хороший конь. И живым он не сдастся, ежели что.
  -- Сколько бояться нам?
  -- Часа два.
  -- Да уж! Если про это что узнает наша компания негодяев...
  -- Бурдуковский? Не узнает.
  -- Да нет, наша компания негодяев.
  -- Простите? Я так же негодяй, вы считаете?
  -- Так и я ведь! Иван Алексеевич, давай не будем лицемерить! Речь ведь идет об организации мерзавцев, настолько в себе совершенных, что они стремятся подчинить негодяев более мелких, и разрозненных. И не о целях наших речь -- я их и сам почти не знаю, наших целей -- не любят у нас таких вопросов. Я о принципе бытия: мы выискиваем мерзавцев и загоняем их в нашу сферу влияния, заставляя каждого отдельного мерзавца делать то, что ему больше всего не по нутру -- подчиняться. Вот проклятие каждого негодяя: почти всегда найдутся большие негодяи, которые подомнут его под себя -- в любом месте, в любое время. Становясь негодяем, человек становится рабом -- нашим, к примеру... А ты? Зачем ты штудируешь этот самый эксский процесс? Что тебе там интересно?
  -- Да все, Александр Романович. Это же первый процесс из целой серии!
  -- Но как там все ясно!
  -- Вам все ясно? Мне, так ничего не ясно. Там много такого, что...
  -- Что?
  -- Что без контрразведки не разобраться! Это же дало начало целой эпохе! Там же декларирована суть структуры всех демонистов, появлявшихся впоследствии. Кто это сделал, зачем это сделали?
  -- Дело прошлое.
  -- Да, допросить некого, согласен.
  -- Допросить-то как раз всегда есть кого, Иван, всегда есть!
  -- Это если найти лиц, причастных...
  -- А на то и контрразведка, чтобы уметь найти лиц причастных! А что! Это, я бы сказал, идея! Преинтересная! Если сделаешь, признаю тебя самым изощренным асом контрразведки всех времен и народов...
  -- Договорились.
  -- Натурально. В конце концов, мы умеем творить и чудеса...
  -- А кстати, Александр Романович! Если начать творить чудеса, то, быть может...
  -- А что нужно именно тебе?
  -- В данном случае -- изменения реальности.
  -- А способ?
  -- Любой. Впрочем, нужно очень много считать...
  -- На досуге и посчитаешь все, что тебе надо. И доложишь. Но, запустив это дело...
  -- Это ясно -- отмена невозможна.
  -- Вот именно. Ладно, этот разговор мы пока отложим. Зови наших янычар. А сам отправляйся к Наташе, и будь ей интересен, иначе я тебе покажу, где раки зимуют. Что?
  -- А вам не кажется, Александр Романович, что загружать меня такими простыми делами как то... неэкономно, что ли?
  -- Ха! Я от всей души желаю тебе не растерять кишки в этом деле! Ты что, полагаешь, что я тебя берегу? Да я тебя откровенно и самым свинским образом подставляю под удар -- дело может стать жарким... И если она пострадает из-за тебя, знай: у тебя на совести будет и мой труп. Тебе ясно? Зови Мухортова, и марш к ней! Впрочем, я сам могу.
  Белецкий вышел из юрты вместе с Лорхом, кликнул своих палачей, которые немедленно явились, словно из-под земли выросли, и приветствовал их речью следующего содержания:
  -- Смирно, золотая рота! Сабиров! Как с-стоишь, проблядь? Смирно была команда! Так, вот что: немедленно отправляйтесь забрать арестованного офицера Пчелинцева. Арестованного ко мне сразу же.
  -- Слушаем, вашескобродие! -- отрапортовали палачи.
  -- Я не кончил, блядота! -- возмутился Белецкий, -- Должны стоять и слушать. Молчать! Жрать глазами! Вести себя с арестованным -- до поры -- возможно корректно, разве что буянить начнет, тогда уж -- в плети его. Мухортов! Сразу, как приведете, поди к доктору Клингенбергу -- он понадобится. Я те усмехнусь, пресмыкалище! Тебе усмехаться нечему, так как есть ты говно, говном и останешься. Выполнять приказания. Одна нога здесь, другая там! Живо!
  Мухортов, Сабиров и Яковлев, все же не выдержав, мерзко улыбнулись в ответ своими толстыми рожами в знак того, что все прекрасно поняли, и не выдадут, случись что внезапное.
  Лорх тем временем нанес визит Наталии, которую нашел в самом спокойном и умиротворенном расположении духа. Об арестованном муже та даже ни разу не заговорила, и Лорх с ней провел час в увлекательных беседах, все более удивляясь, как Белецкий может ее выдержать хотя бы минуту. Наталия к Лорху пристреливалась, пристреливался и Лорх к Наталии.
  Кроме того, они условились на днях стрелять в цель, причем под заклад: от Лорха -- маленький браунинг с серебряной рукоятью, выигранный третьего дня им у Тюхтина в "Люцифера", или червонного короля, а от Наталии -- баклажка с женьшенем, настоянным на высококачественном пшеничном спирту. Потом, выпив водки, Лорх с Наталией переиграли условия: его приз немедленно переходит к нему, так как он все едино выиграет, хотя это и не значит, что само развлечение отменяется. Баклажку Лорхом было предложено распить немедленно. А браунинг, вещь отличную, которую так ладно засунуть за голенище сапога, Лорх дарит с условием, чтобы браунинг Белецкому передарен не был, и Наталия подарок приняла с благодарностью, тем более, что он был ко времени: у нее револьвера не было, так как она отдала именно этот самый браунинг с серебряной рукоятью Тюхтину за баклажку с женьшенем...
  И закончим об этом самом браунинге: Наталия его все же подарила Белецкому, с условием, чтобы Лорх не знал, но и у Белецкого он не задержался: Белецкий неделей позже променял его доктору Клингенбергу за сорок порошков хинина для той же Наталии -- медикаменты были в дефиците.
  Пока же, попивая женьшень на спирту, Лорх, которого Наталия не принимала всерьез, и напрасно, успел выяснить, что она мужа своего не любит, и что муженек платит ей ответно таковой же монетою, и болтался он в свое время по всем возможным и невозможным потаскухам, и один раз Наталию едва даже не застрелил, будучи пьян, как сапожник -- Наталия сама времени тоже не теряла даром! Лорх, тем не менее, не сообщил ей о том, что ее мужем сейчас занимается ее любовник, и перевел разговор на другую тему, в частности, о тибетских ламах, гурках, и маршруте движения на Хайлар как через Цаган, так и через Маймачен.
  Пчелинцевым тем временем занимались Яковлев с Сабировым, а Белецкий пока разговаривал с доктором Клингенбергом, и развлекались они тем, что обсуждали виды, и картины действия отравляющих газов; Белецкий упирал на то, что горчичный газ, слов нет, хорош, но и фосген со счетов сбрасывать тоже не стоит -- прост в производстве, и приготовить его, в принципе, можно в подполе. После Белецкий пустился в личные воспоминания, и рассказал, что фосгена он отведал и сам -- мало не показалось, до сих пор у него грудь болит, и кашель такой, что приходится много курить. Так Белецкий развлекался с полчаса, потом попросил Клингенберга осмотреть арестованного, и идти с миром -- до вечера, по мнению Белецкого, доктор Пчелинцеву вряд ли понадобится. Клингенберг же на это мрачно сострил, что судя по тому, как началось дело, к вечеру понадобится поп, и ежели будет так, то нечего тогда беспокоить докторов -- у них пока своих дел довольно. Белецкий и Клингенберг еще по этому поводу посмеялись, после чего доктор сделал свое дело, и откланялся.
  Пчелинцев сидел посреди юрты, сгибаясь крючком, на высоком и узком табурете, и ладонью размазывал по лицу кровь, обильно текущую изо рта. Лицо его было уже совершенно истерзано, а в глазах застыл животный ужас, смешанный с изумлением: судя по всему, подобного обращения Пчелинцев не ожидал.
  Белецкий выгнал улыбающихся исполнителей вон, уселся напротив Пчелинцева на низкий складной стульчик, расставив ноги, и стал долго, молча, пристально смотреть на Пчелинцева. Выдержав достаточную, по его мнению, паузу, он наконец процедил:
  -- Ну-с?
  Пчелинцев страдальчески скривился, и с трудом открыл рот:
  -- Вы... хотели знать, каким об... образом я вырвался из-под ареста в ЧК?
  -- Это я и так знаю, -- ответил Белецкий, -- Вывели за ручку. Знаю так же, кто, только не знаю частностей. Стойте! не надо про немецкую тайную службу, это же не она. Какой именно ложи, и какой именно должности был этот ваш спаситель, я бы узнать хотел. И не будем играть в дураков -- вы ведь понимаете, что я еще до утра вымотаю из вас все, что мне нужно. Не возражайте! Уверяю вас, что мне совсем не хотелось бы делать из вас неразумную скотину -- я сторонник разумного разговора. И не рассчитывайте на Алексеева -- он для вас и пальцем не шевельнет, ибо понимает: шевельнет -- ему же хуже. Вы хотели что-то сказать?
  -- Уверяю вас, что я не чекист, -- с большим трудом выдавил Пчелинцев.
  -- Это я понимаю, -- согласился Белецкий, -- И вполне вам верю. Организация?
  -- Что?
  -- Вы прекрасно поняли мой вопрос!
  -- Нет.
  -- Ваша тайная организация? Долго я буду ждать?
  -- Что вы имеете в виду под органи...
  -- Повторить вам веселый час, да? -- Белецкий устало повел глазами, -- Мне бы этого не хотелось. Вы сами... Название ложи, быстро!
  -- Я такой же, как вы, -- сказал Пчелинцев, аккуратно ощупывая подбитый глаз.
  -- Ого! -- Белецкий улыбнулся, -- Великолепно! Бурдуковский, например, услышав это, сказал бы, что вы меня обвиняете в шпионаже в пользу Германии во время войны, а это -- смертная казнь путем повешения, как вам самому должно быть известно. Вы хоть понимаете, в каком положении вы оказались? И кто, кроме меня сможет вам помочь? Да никто! Я и хочу вам помочь, собственно. А вы не принимаете моей помощи. Обижаете, кстати! Или вы не поняли еще, с кем говорите? Сейчас вы поймете.
  -- Вы не можете... -- захрипел Пчелинцев.
  -- Еще как могу! -- с этими словами Белецкий несколькими мощными пинками сбил охающего Пчелинцева с табурета, повалил, и, подтащив его к чану с круто соленой водой, макнул его туда головой, и надолго задержал.
  Пчелинцев слабо вырывался, и пускал пузыри.
  Вытащив Пчелинцева наконец из чана, Белецкий двинул его сапогом в низ живота, заставив изрыгнуть воду, которой тот наглотался. Пчелинцев едва отдышался.
  -- Название? -- рявкнул Белецкий.
  -- LX-9.
  -- Уже лучше! -- одобрил Белецкий, и снова окунул Пчелинцева в чан с водой, повторив это многажды, и предлагая свои вопросы:
  -- Расшифровать!
  -- Тайное общество... люциферитов...
  -- Тип построения?
  -- Как масонской... организации... международное.
  -- Страны базирования?
  -- 1 -- Шотландия... 3 -- Франция... 7 -- британская колония Индостан... 8 -- Польша, Лифляндия и Курляндия... 9 -- Россия.
  -- Поддержка политических партий?
  -- ПСР**.
  -- А РСДРП?
  -- Да, тоже.
  -- Цель внедрения?
  -- Что?
  -- Цель твоего внедрения сюда, скотина! Уничтожу!
  -- Наб... наблюдение.
  -- За кем? За дивизией, штабом, командиром?
  -- Не только... есть тайные клерикальные организации... и масонские общества...
  -- Проводил передачу стратегической и тактической военной информации?
  -- Нет... правда нет!
  -- Допустим -- верю. Теперь об Ордене -- структура?
  -- Масонского типа, палладическая.
  -- Свежей информацией обладаете?
  -- Путем эстафет.
  -- Последняя эстафета?
  -- В... Харбине, в 1919 году, май.
  -- Орден коаликтивен с большевистским правительством?
  -- Нет, он пронизывает его структуру... по принципу безболезненного внедрения, и захвата... вытеснение...
  -- Каким образом поддерживал РСДРП?
  -- Всеми. Не надо больше! Не надо!
  -- Каким образом, блядь...
  -- Деньги, оружие, содействие, оперативная поддержка.
  -- С какого года?
  -- С тысяча девятьсот восьмого.
  -- Цель?
  -- Подчинение руководства, проникновение к власти на плечах партии, продвижение к высшей власти в партии, отъятие власти у партии, уничтожение партии.
  -- Текущая задача на момент получения последних инструкций?
  -- Отпустите же меня! Я все скажу!
  -- Ладно, -- Белецкий отпустил Пчелинцева, -- Садитесь, друг мой. Итак?
  -- Я не знаю текущих задач. Теперь -- не знаю.
  -- Что же при вас обсуждалось?
  -- Именно что общие вопросы.
  -- Тоже интересно.
  -- А вы поймете?
  -- Пойму, -- улыбнулся Белецкий, -- Это уж, думаю, ясно из моих предыдущих вопросов. Впрочем, черт с ними. Ваша террористическая активность?
  -- Высшая, думаю.
  -- Даже так?
  -- Да.
  -- Означает ли это, что LX-9 заполняет собой в основном аппарат ВЧК-ОГПУ? Или не знаете?
  -- Знаю, у нас секрета из этого не делали.
  -- Так что-с?
  -- Нет, в большей степени -- политическое руководство, армию, РВС, компрос, пропагандистские службы, и так далее.
  -- Каково было ваше влияние в штабах белых армий?
  -- На южных фронтах -- очень значительное. Я не могу утверждать точно, но ноябрьский успех на перекопском направлении -- явно успех деятельности тайных организаций: только таким образом можно было фактически снять охранения с участка прорыва. Впрочем, этого я точно сказать не могу, но вот про поражение Добрармии в киевской операции -- это влияние USL...
  -- Кто такие? Впрочем, позже об этом. Сейчас меня другое интересует: ваша здешняя задача?
  -- Я же говорил!
  -- Вы ложь говорили. Я жду.
  -- Хорошо: наблюдение, сбор материалов по поводу действий дивизии, возможная передача фактических сведений...
  -- Для использования большевиками в целях пропаганды?
  -- Почему ими?
  -- А кем еще? А как насчет агитации солдат к уничтожению местного населения?
  -- Зачем это мне?
  -- Чтобы развернуть красную войну на территории Монголии, Китая, и Манчжурии, например. Вы же заинтересованы в войне, не так ли? Вы всегда были в ней заинтересованы, так как сила вы, скажем прямо, деструктивная, и какому бы богу вы там не молились, масоны вы и есть масоны! Что, нет?
  Пчелинцев ничего не ответил.
  -- Информационно-пропагандистскую деятельность в дивизии, или военную разведку ведете?
  -- Я же сказал: нет.
  -- А не в пользу красных? В пользу LX-9?
  -- Повторяю, я не веду военной разведки. Я и задания-то не выполняю совершенно!
  -- По какой причине?
  -- Нет связи.
  -- Была бы связь, была бы и разведка, я полагаю? В пользу Ордена, или, что вернее -- в пользу ЧК под таким прикрытием?
  -- Нет, я русский офицер...
  -- Там тоже русские сидят, не одна ж жидовня! Кстати, назовите-ка мне имена ваших руководителей, проникших в большевистскую верхушку...
  -- А не многого ли вы... хотите от меня? -- гордости и самоотверженности в Пчелинцеве не было никакой -- он попросту торговался; Белецкому же это очень не понравилось, а потому он откинул пинком Пчелинцева, встал, вышел из юрты, и стал кликать своих головорезов.
  -- Я буду отвечать, буду! -- завопил изнутри Пчелинцев.
  -- Будешь, -- согласился снаружи Белецкий, и отнесся к своим палачам: -- Господина требуется сделать более покладистым. Я же перекурю пока.
  Из юрты раздались дикие вопли истязаемого.
  "Мухортов!" -- догадался Белецкий.
  Покурив, Белецкий вернулся, и застал Пчелинцева валяющимся около все того же табурета, вопящего совершенно животным голосом, и сучащего ногами. Дав несчастному проораться, Белецкий показал Сабирову:
  -- Дай ему настоечку из красной бутылочки. Пусть прочухается. И вон все отсюда.
  Сабиров немедленно исполнил приказание, а Белецкий сел, и принялся писать протокол, чем и был занят некоторое время.
  -- Нет, не то, -- сам себя поправил Александр Романович, разрывая бумагу, -- Этого он знать не может. А я ничего другого не знаю. Что делать? Пчелинцев? Вы пришли наконец в себя? Ах, как приятно! Так что-с? Вы назовете имена ваших руководителей, адаптированных в большевистском правительстве?
  -- Да... Антонов-Овсеенко, Чарнолусский, то есть Луначарский, Куйбышев, Бронштейн, то есть Троцкий, Фрунзе, Томский, Лацис.
  -- Какова инфильтрированность эмиссарами Ордена нашей дивизии?
  -- Мне неизвестно.
  -- А какие организации эмиссированы здесь еще?
  -- Я не знаю.
  -- А при Семенове?
  -- Масонские: "Голубая Звезда", "Дом Давидов", "Умирающий Сфинкс", "Коптская Традиция". Палладистские -- только USL, то есть "Серые Псы"...
  -- Не желаете умыться?
  -- Не-ет! -- протяжно закричал Пчелинцев.
  Белецкий весело рассмеялся:
  -- Да я не о пресловутом чане говорю. Как прикажете, впрочем. -- Белецкий поднял заранее уже задохнувшегося Пчелинцева, и посадил его вновь на табурет.
  -- Спасибо, -- тихо шепнул Пчелинцев.
  -- Не за что! -- расхохотался в голос Белецкий, -- Слушайте-ка, вы вот назвали столько организаций, а кто вам известен как их адепты персонально?
  -- Никто.
  -- Ну вот, -- огорчился Белецкий, -- Начал здравие, а кончил за упокой! -- Белецкий надвинулся на Пчелинцева, и заорал, скаля зубы: -- Шкуру сдеру по кусочку! На углях как рябчика зажарю!
  -- Я правда не знаю! -- заплакал Пчелинцев.
  Белецкий покачал головой.
  -- Да что же вы тогда знаете-то?
  -- Меня ориентировали только на то, какие организации могут действовать в семеновской армии. А здесь -- и вовсе не ориентировали. То, что я назвал -- только предположение. Ручаюсь только за присутствие USL.
  -- USL -- что все-таки такое?
  -- А вы не знаете?
  -- А почему я должен знать?
  -- А ваш перстень?
  -- Что ж перстень? Сувенир, не более. Для пущего страху. Получил в наследство от приятеля, вот как вы получили в наследство жену... Вы уж размотали те деньги, которые ваш друг оставил вам обоим? А? Это, впрочем, к делу не относится. Чем вообще занимается и занималась ваша жена?
  Пчелинцев горько усмехнулся:
  -- Никогда и ничем. Это Мата Хари, ежели хотите знать. Всю жизнь занималась только шпионажем, а Константин, покойник, служил ей прикрытием. Потом прикрытием стал служить я. Но я и сам служил в этих службах, так что что-то мог понять, а чего-то не мог. Об этом меня вы не спрашивайте: Натальин любовник пообещал мне немедленно пулю, как только я стану вникать в ее дела. Я и не вникал. Это она вам на меня кивнула?
  Белецкий качнул головой:
  -- Вопросы здесь буду задавать я. И я, ежели угодно знать, за вами еще с Манчжурска присматривал. Что еще и делать контрразведке? Военные разведки кончились, а вот тайными обществами давно бы пора заняться. Ну, вы-то, говоря откровенно, дезертир, или, говоря их языком -- ренегат. Не пожелали далее служить на них как раб, и убежали, верно ведь? А знаете вы много, так что мне вы можете помочь. А я уж смогу помочь вам... Так что про USL?
  -- "Unaschprechlichenn bruederschaft". Наверняка действуют здесь потому, что сам Унгерн -- в прошлом -- его функционер.
  -- Кто? Командир дивизии?!!
  -- Да, это известно.
  -- Подробнее. Да уж, поставили вы меня в положеньице! Радуйтесь: ежели вас повесят, то следующим днем рядом с вами буду болтаться я... Да сядьте поудобнее, или лягте совсем, в конце концов! И рассказывайте.
  Пчелинцев сполз с табурета на пол, прилег, и продолжил:
  -- Да, так вот USL. Это мощная организация с неизвестным никому культом. Так же, как LX-9, она активно внедряется в структуру большевистской власти. Руководителем ее был фон Юнтц, а теперь, года с восемнадцатого, руководство взяли швейцарцы во главе с Фраучи.
  -- Фраучи? Кто такой?
  -- Крупный чекист теперь. Организация разворачивается кроме ОГПУ так же в наркомфине, наркомпросе, в РВС**, в структурах пограничной стражи.
  -- Откуда у вас эти сведения?
  Пчелинцев улыбнулся:
  -- Я же был не последний человек в своем деле! И кроме того, как говорится, имеющий уши... Сведения у меня, впрочем, устаревшие: с середины позапрошлого года я ничего нового не знал. Так, слухи... Шила в мешке не утаишь, другое дело, что почти никто в это не верит... кроме тех, кому надо... в это верить...
  -- Стало быть, вы хотите сказать, что вы -- важное лицо?
  -- Был.
  -- А не знаете ли вы, что, между USL и LX-9 не поделены ли сферы влияния?
  -- Поделены. Они связаны договором, и сотрудничают на принципе общности задачи.
  -- Какова же разница между тем и тем?
  -- Принципиально -- никакой. LX-9 -- в основном русские, и прогрессивная часть еврейства. Unaschprechlichenn -- в основном немцы, поляки, латыши, швейцарцы... Разница только в ориентации: если LX-9 ориентируется на Британию, то USL -- на Германию.
  -- Цели прогерманской ориентации?
  -- Достижение полного союза с Германией, построение прочного военного сотрудничества для организации так называемого "Великого Похода", назначенного для восстановления в полном объеме латино-германской культуры, и ликвидации культуры иудейской; уничтожение иудейства как религии и исторической реалии, и еврейства как нации. Это, подчеркиваю, выводы из наших старых данных, настолько, насколько я посвящен, и меня это касалось. На начальном этапе цели тех и других сходятся. Больше я ничего не знаю.
  -- Итак, -- заключил Белецкий, -- Давайте подведем итоги. Вы были посланы, чтобы создать самостоятельную организацию в Харбине, имели высокое положение в организации, но внезапно дезертировали. Почему? Провалили работу? Не слышал. Тогда что?
  Пчелинцев покачал головой:
  -- Этого я вам не скажу.
  -- Не жена ли ваша тому виной?
  -- Я сказал -- на этот вопрос я не отвечу!
  -- Захочу -- ответите. Но не хочу.
  -- И как вы сможете это сделать? -- Пчелинцев слабо улыбнулся, -- Все, что вы можете, я уж видел.
  -- А знаете, вот прикажу приволочь ее сюда, и Мухортову...
  В глазах Пчелинцева вспыхнули такой ужас и ненависть, и он вскочил с пола так резво, что Белецкому пришлось в полную силу ударить его в челюсть, и закричать:
  -- Лежите смирно, дурак! Не трону я вашу жену! Я -- не трону! А за Бурдуковского -- за него не поручусь! Так что давайте: как на духу. И клянусь вам всем, что для меня свято: если я буду вами доволен, так жену вашу Женька не достанет! Никогда и ни за что! Согласны? Тогда вот что: сколько адептов LX-9 закреплены в "Unaschprechlichenn"?
  -- Несколько эмиссаров в довольно высоких кругах.
  -- Вы имели к этому касательство?
  -- Нет, и даже не был с ними связан.
  -- Тогда откуда же вам это известно?
  -- Оттуда же, откуда и все остальное, -- пожал плечами Пчелинцев.
  Белецкий отметил про себя такой нехороший симптом, как возвращение к Пчелинцеву его ранее подавленной воли, но никак пока не отреагировал, и продолжил допрос:
  -- Получается так, что вы вели большую игру при штабе Юденича?
  -- Нет, мы как раз отдавали туда истинную информацию, хотя и не кардинальной важности. Мы были незаметны, не в чинах, не на виду, но дело делали очень большое: наши действия позволяли обескровливать большевиков, и продвигать наших людей в штаб Юденича.
  Белецкий несколько помолчал, собираясь круто возвратить разговор, потом продолжил:
  -- Стало быть, вы прогнозируете Фраучи в лидеры "Unaschprechlichenn"... я правильно выговариваю название?
  -- Название вы выговариваете правильно, -- кивнул Пчелинцев, -- что неудивительно для пасынка Анны Леопольдовны... Знаете, бросим эти игры! Я у вас в руках, но если вы думаете, что про вас мне ничего не известно, так вы ошибаетесь. Про вас, и про Лорха. Но я готов сотрудничать с вами, лишь бы меня не терзали больше. И еще я хотел бы жить. И я знаю, что вы это можете мне обещать.
  -- Придется, -- кивнул Белецкий, не пояснив, что именно придется, -- Так вы прочите в лидеры USL именно Фраучи?
  -- Да.
  -- Насколько сильно его поддерживают из-за границы?
  -- Очень значительно.
  -- Точнее?
  -- В Германии -- фон Бредов, в Польше -- Сологуб* и Мациевский*. Это пока финансовая помощь, но...
  -- А какой процент состава комиссаров охвачен контролем LX-9?
  -- До девятнадцатого года -- до сорока процентов.
  -- А теперь?
  -- Думаю, больше.
  -- Японцы какое имеют влияние в этом процессе?
  -- У большевиков -- никакого. У нас -- довольно значительное. Только им тонкости не хватает: они спят и видят, как бы стравить Белые армии с го-минами, вызвать войну в Китае, ну, и дальнейшее понятно: оккупация Манчжурии под видом помощи.
  -- Это военная разведка?
  -- Да нет, и через оккультные общества. У них там одно от другого не отделяется. "Союз Истинного Учения о Слове ОУМ, и наследии Шамбалы"...
  -- Иначе называемое "Зеленый Дракон"...
  -- Вот именно. Оно пронизывает разведотдел японского генштаба, и... наоборот, так сказать.
  -- Хорошо, оставим это пока. Кто еще интересуется деятельностью тайных обществ в России?
  -- Из Антанты -- только Япония, по моим данным. Из Оси -- Германия и Турция.
  -- Отлично! -- улыбнулся Белецкий, -- И сразу бы так! Все выложили, и это несмотря на клятву о неразглашении.
  Пчелинцев поежился:
  -- У вас не выложишь, пожалуй! Впрочем, не имели бы вы дела с беглым ренегатом, я бы еще посмотрел, что бы вы узнали. А мне -- что ж! Они меня все равно убьют, если найдут, конечно.
  -- Что же раньше вы так упорно молчали?
  -- А кому это все интересно? И кто меня об этом спрашивал? Спрашивали про ЧК, ND, а что я буду на себя наговаривать? Я на них не работал, это они работали и работают на нас!
  -- Да, действительно, -- согласился Белецкий. -- Так эсеров вы, стало быть, поддерживали?
  -- Я лично?
  -- LX-9**.
  -- Разумеется. И их, и Евно Азефа*. И Гапона поддерживали. Мы их сделали! Это были самые блестящие операции.
  -- А Савинкова?
  -- Это человек USL. Каляев, который с Савинковым пошел на убийство Великого Князя Сергея -- того готовили у нас. Но мы таких не спасали -- не было смысла. А вы...
  -- Я?
  -- USL.
  -- Не имею отношения.
  -- А тем не менее оставьте меня у себя, и... у вас же есть возможности организовать мой побег? А то я, видите ли, совсем обессилел, и могу кое-что...
  -- Что? -- улыбнулся широко Белецкий. -- Да бросьте, право! Жену вашу я, раз обещал, спасу, а вас -- постараюсь.
  -- Это не разговор!
  -- Это разговор. Потому что вы у меня можете умереть сейчас, и все будет вполне естественно выглядеть. Ну, сердце сдало... Протокола нет. Вы вот себя как чувствуете? Мне почему-то кажется, что вам лучше, раз уж вы стали со мною ссориться. Сабиров!
  Пчелинцев заметно дрогнул.
  -- Что прикажете, ваше скобродие? -- спросил палач, появляясь в юрте.
  -- Я хоть ему, а все расскажу! -- пообещал Пчелинцев, кося глазами, в которых ясно было видно отчаяние.
  Белецкий задумался.
  -- Ваше скобродие! -- напомнил о себе Сабиров.
  -- Выйди вон, и жди меня там, а Яковлев пусть присмотрит... Я-а-аковлев! Ты уже тут? Я отлучусь ненадолго, а ты объясни господину капитану правила поведения в нашем богоугодном заведении... снова. И охраняй его. Здоровье его береги! Простите, капитан Пчелинцев, я сейчас же вернусь.
  Белецкий вышел, подошел, улыбаясь, к Сабирову, схватил его за шиворот, и очень страшно спросил:
  -- Мерзавец прокудный! -- ты в игры со мной играть вознамерился? Ну? Кто тебя вызывал к себе вчера или позавчера, шваль?
  -- А-а... э-э... господин подполковник Деев вызывали...
  -- Почему не доложил, с-с-скотина?
  -- Не велено было, ежели сами не спросите, ваше скобродие.
  -- Гнида! Проблядь паскудная! Убью! Так ты своему господину служишь? Продаешь его, говноед? Слушай меня, сволочь: если он тебя спросит, говорил я с тобой о чем, или нет, так я с тобой ни о чем не говорил! И если что про меня ему расскажешь... вы меня знаете -- кишки собственные жрать с говнами заставлю! И Яковлеву то же передай. Понял, нет?
  -- Так точно, понял, ваше скобродие.
  -- Хорошо, коли понял, -- Белецкий отшвырнул своего повытчика, и вернулся в юрту. Пчелинцев встретил его жалобным взглядом, и глухо помычал, не в силах даже раскрыть рта. Яковлев стоял рядом с видом победителя, и ухмылялся, почесывая себе возле мотни.
  -- Яковлев, довольно, -- приказал Белецкий, -- Поди, организуй арест господину капитану. Чтоб ни одна сволочь... ну, ты знаешь. Марш. А вы быстро наглеете, господин капитан. На глазах. Мне редко, признаюсь честно, случалось выходить из юрты два раза! Я не люблю повторяющихся ситуаций, они портят всю пьесу -- повторение есть признак глупости. Так что, будем ссориться в дальнейшем?
  -- Этот ваш мерзавец... -- захрипел Пчелинцев.
  -- Знаю. Оттого его и позвал -- не бить же вас снова! Это так некрасиво! Да и вам было полезно попробовать. Все в жизни надо знать. Но у него было мало времени. В следующий раз он своего не упустит. Так что, будем ссориться дальше?
  -- Ссориться не будем. Задавайте ваши вопросы, -- вздохнул Пчелинцев, -- Отвечу.
  -- Раньше бы!
  -- Кто же знал, что у вас в арсенале припасается напоследок!
  -- Да вы не обижайтесь. Ладно, что уж, хватит с вас! Давайте будем протокол подписывать.
  -- А он уж есть у вас?
  -- Имеется кое-что.
  -- Ознакомиться не позволите?
  -- Отчего же? Пожалуйте.
  Пчелинцев быстро прочитал протокол.
  -- Но позвольте, ничего этого я даже не говорил!
  -- Понятно, что не говорили! -- расхохотался Белецкий, -- А вы что, хотите, чтобы я запротоколировал наш теперешний разговор? Да вас вся братия, от иезуитов до сатанистов проклянет в десятом колене! Подписывайте, подписывайте! Мне тоже надо перед начальством отчитываться! Да и вам так лучше.
  -- Лучше? Да чем же?
  -- Да хоть тем, что вам не придется общаться с штаб-ротмистром Лорхом. А то знаете... я уж узнал все, что мне нужно, а у Лорха свои интересы... Эта песенка про белого бычка может ведь продолжаться до бесконечности! А тут вы отделаетесь, и будете ждать своего часа, а я уж что-нибудь такое придумаю.
  -- Что придумаете?
  -- Э, перестаньте, любезный! Плохого для вас мне и придумывать не стоит! Вы положитесь на меня -- я ведь тоже умею быть благодарным. И просили за вас, кстати, говорил я вам, нет? Так что-с... Ждите, Пчелинцев. Остальное я беру на себя.
  
  Налайхин. 19 января 1921 года.
  
  19 января генерал-майор Резухин приказал ударному казачьему полку сниматься с лагерей, и двигаться на Маймачен. Повторять атаку Урги со стороны Маймачена никто, разумеется, не собирался, и передвижение войск должно было отвлечь противника, заставить его перебросить часть сил на участок обороны, который якобы ставился под угрозу, и тем самым облегчить проведение операции вторжения в город диверсионного отряда, которая активно разрабатывалась специальным отделом штаба дивизии. Поэтому тыловые службы, службы обеспечения полка, а так же отдел контрразведки полкового штаба, равно и как сам штаб на Маймачен не переводился, во всяком случае, пока. Тем не менее Белецкий и Лорх стали подбивать все свои счета, дабы в случае внезапной переброски -- импульсивность в принятии решений как Унгерна, так и всех прочих деятелей его штаба была уж известна решительно всем -- так вот в случае внезапного приказа о переброске Белецкий с Лорхом незавершенных дел иметь не желали. И самым больным вопросом для обоих был Пчелинцев -- как в связи с исключительной щекотливостью этой операции, так и в связи с особыми отношениями, сложившимися между Пчелинцевым, Наталией, Белецким, и Лорхом.
  Вечером Лорх, сидя вместе с Белецким в юрте, и помогая ему проверять правильность составления протоколов по Пчелинцеву, поинтересовался:
  -- Да, Александр Романович, по моему вопросу вы арестованного опросили?
  -- Что? А, насчет казней священников в Петрограде?
  -- Да, на этот счет?
  -- Спросил, а как же.
  -- И что?
  -- Что? Казнили, что же еще. Впрочем, сначала им предлагали отречься от сана. В некоторых случаях принуждали плевать на кресты.
  -- То есть все-таки это демонстрация сатанизма?
  -- Выглядит так. Но...
  -- Нет?
  -- Видишь ли, организовало эти акции общество "Мстителей Израиля"**.
  В глазах Лорха мелькнуло презрение:
  -- Ну, это исполнители.
  -- Почему просто исполнители? Когда исполнители, а когда и нет. Желающих там много было на это дело -- была бы санкция.
  -- Кто же тогда инспирировал это дело сверху?
  -- Его общество, например, -- Белецкий хмыкнул, -- И не только оно.
  -- "Унашпрехлихен"?
  -- Был такой грех. Собственно, палладиум под управлением Фраучи** поддерживает такие акции всецело, но настаивает, чтобы подобные действия провоцировались в еврейских организациях, и выполнялись только их руками. Это впоследствии может дать значительный козырь против еврейства креатурам этой организации в националистических движениях.
  -- Значит, планируется национальная резня в России?
  -- Ну, не знаю, в России ли точно, но господ евреев явно планируется несколько пощипать.
  -- А в Пчелинцеве нет этой опальной крови?
  -- Нет. Во всяком случае, мне это неизвестно. А что, похож?
  -- Смахивает.
  -- Оставим это до лучших времен... Да-с, стало быть, оба правящих ныне общества с места в карьер круто принялись за решение проблемы клира... Это есть и этого не изменить. А ты недоволен?
  -- Кто волен, тот и доволен, Александр Романович. Но зачем такие откровенно палаческие акции? Какой в этом смысл? Глупость, по-моему.
  -- И по-моему тоже. Собственно, их мотивация мне понятна: дискредитация священнослужителей, и деструкция средних слоев духовенства... и все в этом роде. В данный момент им решительно необходимо отстранить от какой-либо власти над массами попов -- когда они не станут иметь влияния, массы их сами в клочки разнесут, без посторонней помощи, только подскажи им это: народ-то у нас, хоть и богоносец, а вшистко едно -- стадо...
  -- Идиотизм! -- выразил свое мнение Лорх, -- Кретинизм! Не так их надо, не так ведь! Если уж очень нужно свалить клир немедленно, так подход здесь требуется совсем другой! Они же -- чем больше их гонишь, тем больше они усиливаются -- веками проверено! Да они на этих казнях позже себе неимоверный нравственный капитал возрастят! На этих могилах вырастут тысячи фанатиков, и как следствие -- там уже не будет людей развитых и здравомыслящих. А развитые и здравомыслящие люди не примут общества фанатиков, и отстранятся, ибо что может быть ненавистней культурному человеку, чем фанатик?
  -- Э, Иван, чушь ты говоришь, и самое плохое -- что ты ее не просто говоришь, а прямо-таки возвещаешь! Из людей, как ты изволил выразиться, "культурных" -- самые оголтелые фанатики и получаются!
  -- Из кого получаются, а из кого и нет. Отбор. Отделение агнцев от козлищ.
  -- А даже если и так, то что? Метод-то этого отделения, начальную стадию ты какой видишь? Ругательством заниматься -- то все мы мастера, а вот умнее ты что-то можешь предложить?
  -- Предложить -- мог бы! Экономически церковь надо душить, экономически! Лупить их рублем в хвост и в гриву! Обложить налогами, и задушить в два счета! Да еще запретить пожертвования -- подвести, например, под уголовную статью о мошенничестве. И напрасно большевики национализировали ценности патриаршей ризницы -- жадность-с! Нет, это как раз надо было оставить, а потом, когда попы эти ценности стали бы продавать за границу -- тогда и поднять трезвон, и разом прихлопнуть всю эту лавочку! Вот...
  Белецкий подернул устало плечами:
  -- Логично. Излагаешь ты правильно. Да уж, жаль, что не мы с тобою там правим. Горжусь тобой. Что Наташа?
  -- Под утро я встретился с ней, и предпринял прогулку при ясной луне, -- усмехнулся Лорх.
  -- Так таки при ясной луне? -- наклонил голову Белецкий.
  -- Ну, если можно это так выразить -- луны не было видно и в помине, хоть метель и утихла. Было холодно, Наталия куталась в полушубок, а ваш слуга покорный был в шинели с поднятым воротником, и монгольском малахае на лисе. Очень романтично.
  -- Ты мне не конкуренцию хочешь ли составить?
  -- Помилуйте! А если бы хотел?
  Белецкий засверкал глазами:
  -- Шутишь, надеюсь?
  -- Шучу. Но тесный контакт мне с нею нужен. А ей это смешно -- она любит в игры играть, и полагает, что такую игру и ведет... Да, так вот судьбою мужа своего она у меня все-таки поинтересовалась. Под конец прогулки.
  -- Дословно?
  -- Ну, что-то вроде: "-- Так мой муж что, он у вас?" Я подтвердил. А она мне: " -- Знаете, я хотела бы похлопотать за него -- муж все-таки. Вы не могли бы..."
  Белецкий вздохнул:
  -- И что ты?
  -- А я в том смысле, что нет, не мог бы, извините конечно. Он де попал в очень неприятное положение, и я совершенно не могу его облегчить. Она поинтересовалась, не расстреляют ли его, я ответил, что, вероятно, да, и поинтересовался, как бы хотелось ей, если бы это от нее в какой-то степени зависело...
  -- А она?
  -- Сказала буквально так: "Да уж пусть живет. Когда-то он был совсем неплох... Я на него зла не держу -- сама, что уж, еще та штучка." Ну и все такое, в этом же духе.
  Белецкий кивнул головой:
  -- Вот и я так же рассудил поначалу. Ехал бы он завтра с мешком на голове в Нанкин, где китайские умельцы его совсем бы, прости за откровенность, обезоб-ра-зили, чтобы его никто узнать не мог, а оттуда он поехал бы в Сянган, и -- весь мир перед ним! Ставки сделаны, стены разрушены! И концы в воду. Только теперь мне почему-то кажется, что этот план как-то не выдерживает критики...
  -- Натурально не выдерживает! -- согласился Лорх, -- Еще бы! Как вы будете мотивировать его исчезновение? Побегом? Да вы рехнулись! Побег? От нас? да нам же сразу конец!
  -- Нет-с, отнюдь. Неприятности были бы, но не более того.
  -- Не понимаю!
  -- Понимать здесь нечего, -- Белецкий осклабился, -- Я представил бы завтра Дееву... бедного грешника! Так что наш друг мог бы спокойно жить на белом свете, на котором его больше не существовало б! Но...
  -- Но, Александр Романович?
  -- Что-то не хочу я с этим возиться.
  -- Понял, -- кивнул Лорх, и встал.
  Часом спустя в расположении полка поднялся изрядный переполох, а Белецкий лично явился к Дееву с черным лицом, и трясущейся головой.
  -- Серж... это неслыханно! Вот полчаса тому, пока я пошел хоть маленько поспать, этот Пчелинцев! Только я его начал разматывать хорошо!
  Деев вскочил с койки, и рявкнул:
  -- Александр, не крути муде на сковороде! Говори дело -- что случилось?
  -- Сабиров, скотина, видно приспал, а этот его задушил -- и откуда только сила взялась! Потом прикончил штыком Яковлева, да, видно, не решился связываться с наружным конвоем... Так взял, гад, и застре-лил-ся из карабина! Лежит! И эти ослы -- тоже!
  -- Как застрелился?
  -- Как-как, в рот, как! Вот и тихо получилось.
  -- Черт знает что такое! А это точно он? Ты его опознал?
  -- А! -- закричал Белецкий, -- то-то, что дело это невозможное! Только по поротой спине, да еще -- сам знаешь; он, сволочь, налил воды в дуло -- башку разнесло во все стороны! Ничего невозможно собрать! Но если без башки -- точно он!
  -- Ну Белецкий! -- только и смог сказать Деев, пронизая Александра Романовича взглядом, и клянясь себе в том, что теперь же, вот утром, он начнет принимать к Александру Романовичу такие меры -- света тот не взвидит! Хотелось, очень хотелось Дееву знать, что же такое затевает Александр Романович, и все эти тайны, и странные случаи, которые Деев не знал, как логично объяснить начальству, Дееву надоели уже хуже горькой редьки. На сегодняшний день подполковник Деев остался в принципе с носом -- Белецкий опять сумел спрятать концы, и в руки не дался. Деев, однако, этим не очень огорчился -- теперь-то уж точно он был убежден, что Белецкий ведет сложную и очень опасную социально игру, и его поддерживает мощная организация. Было ясно, и что это за организация -- типа масонской, или уж, во всяком случае, несомненно организация заговорщиков.
  Деев отнюдь не просчитался с этим вызовом к себе Сабирова и Яковлева -- он играл и на выигрыш и на проигрыш одновременно. Развернуть операцию с Пчелинцевым Дееву не удалось, зато определенно удалось другое -- Пчелинцев был мертв, да и Яковлев с Сабировым погибли -- уж ясно, за что, и кем они были убиты! Деев прекрасно понял, что Белецкий ликвидировал всех троих, заподозрив со стороны Деева неладное. Хоть тому и были косвенные доказательства, Деев шума поднимать пока не стал -- ему одного Белецкого было мало -- ему нужны были еще и Дисмеус с Гестусом.
  Обезглавленный труп Пчелинцева похоронят завтра вместе с его палачами. Белецкий торжествует, хотя и прикидывается испуганным, и пора было браться за Белецкого всерьез. И, самое главное, Деев понял, что времени ему более не осталось: назревали, явно назревали какие-то события. И потому, гневно отослав Белецкого прочь, Деев тут же приказал одеваться, и поспешил к Бурдуковскому.
  Белецкий же отправился восвояси, упорно размышляя над тем, что "Объединенные в Шумерском культе ЛИЛЬ"** на поверку действуют отнюдь не так, как ему, Белецкому, было бы угодно. И Белецкий думал над тем, как проверить узнанные от Пчелинцева факты, и в случае их действительности устроить что-нибудь такое, что доказало бы его начальникам, что Белецкий -- сам себе хозяин, и беспрекословно подчиняться не будет -- он уж будет делать то, что ему самому нравится.
  Были у него люди, которые могли проверить такую информацию, и утвердить или опровергнуть данные Пчелинцева, да только не было с ними связи. Впрочем, можно было бы отослать кого-нибудь из соратников Белецкого -- да того же Голицына, наказав ему проверить полученную информацию. Да только как отослать Голицына?
  Во всяком случае, Белецкий решил поставить Голицына в известность касательно полученных от Пчелинцева фактов.
  
  
  На рассвете нового дня Белецкий, так и не легший в эту ночь спать, вышел из своей юрты, и направил стопы в сторону санитарного обоза -- шел он к Наталии, которая последнее время подвизалась там. По дороге, однако, внимание его привлекла некая кипучая деятельность, развиваемая солдатами из комендантской сотни, и Белецкого, хотя и привыкшего к ночной активности комендантских, все же удивил теперешний раздрай, так как он не мог себе даже и представить, по какому поводу он происходит. Не долго рассуждая, граф направился туда, подошел к одному из комендантских почти неслышно сзади, и рыкнул несчастному служивому, для пущей острастки еще и обнажив оружие:
  -- Что это ты, пас-скуда, с прочими недоделками своими добрым людям спать по ночам мешаешь, а? Отвечать, долбоеб, быс-стр-ро!
  -- А... вашескобродь... это... -- хрипнул ошалевший комендантский.
  -- Молчать! -- Белецкий опустил пистолет, -- То есть -- отвечать по существу! И не блеять мне, как баран! И жопу зажми, тля!
  -- А...!
  -- Что это вы нижнего чина третируете, господин хороший? -- язвительно спросили сзади.
  Белецкий оглянулся, и обнаружил позади себя Ремизова, так же подошедшего совершенно неслышно. Холодок пробежал по спине графа, и он начал понимать, как должны были себя чувствовать люди, подвергающиеся этой, особо любимой Белецким, шуточке.
  -- Виноват, не узнал, господин подполковник, -- явно солгал Ремизов, и наклонил голову, явно давая понять, что все же ожидает ответа на заданный им вопрос.
  Подавив возбуждение, Белецкий коротко пояснил:
  -- Разъясняю обстановку.
  -- Оригинально! -- оценил Ремизов, -- Не сочтите за обиду, господин подполковник, но ведь такие штуки стрельбой кончиться могут! -- после чего Ремизов искренне рассмеялся, и отнесся к комендантскому: -- Пшел отсюда вон! А в следующий раз докладывай четко и сразу! И оружие применяй в случае нападения!
  -- Так ведь это -- их же скаблагородие... -- попытался оправдаться комендантский.
  -- Применяй не думая! Думать тебе вообще не положено, голубчик. Иcпарись теперь!
  -- Вот-вот, -- подтвердил Белецкий, -- Совсем что-то наши зольдатен немые стали. Мычит как теля... Эх, плохо воспитываем!
  -- Поздно их уже воспитывать, господин подполковник, -- возразил Ремизов.
  -- Воспитывать -- никогда не поздно... А что стряслось-то опять, может вы хоть мне объясните?
  -- Убийство, Александр Романович, -- пожал плечами Ремизов, сообщая об этом с такой скукой, словно убийства в дивизии были вещью уже ежеминутной.
  -- Что? Опять? -- Белецкий явно не придерживался Ремизовского безразличия по этому вопросу.
  -- Что такое -- "опять", господин подполковник? Это уже стало совершенно обыденным. Не опять, а снова.
  -- Частенько!
  -- Не говорите! Да сегодня не простое, а двойное.
  -- И кого же теперь?
  -- Хм... Да то вот и удивительно, что личностей совершенно никчемных! Это могильщики -- серые мужики лет эдак под пятьдесят, из запасных -- пьянь и дубы совершенные они были, и не мешали поэтому никому. Дермо, одним словом. Только и смысла было в них, что были они братьями, да и то -- не родными, по-моему...
  -- Хреновина какая-то, -- определил Белецкий, -- Спьяну, наверное, повздорили с кем-нибудь, да и напоролись на острие!
  -- Так бы оно и было, будь они прирезаны, ан нет -- отравили ведь их! А отравление -- это, так скажем, дело интеллигентное...
  -- Вот как? Отравили? А чем?
  -- Тем, что у нас и не сыщешь -- древесным спиртом**. Подсунули им его заместо сивухи. Во всяком случае, так утверждает доктор Зуев.
  -- Хм... да это ведь меня не касается, -- отмахнулся Белецкий, не желающий сейчас задумываться, -- Мне в моем полку хватает дерма. Пусть Деев голову себе ломает, ежели ему угодно. А я так, из праздного любопытства интересуюсь...
  -- Вот как? -- Ремизов приблизился, -- Ну, так я сейчас скажу вам то, что вас заинтересует более -- час назад ваш знакомец Деев арестовал поручика Льва Юнга из третьего полка, и сейчас его, наверное, уже разматывают полным ходом. Каково?
  -- Деев никогда не спешит разматывать сразу, -- уточнил Белецкий, -- Он сначала ласковый... А что вы так таинственно об этом мне сообщаете? Какое мне дело до какого-то поручика Юнга? Я с ним вообще близко незнаком!
  -- Незнакомы? -- Ремизов наклонил голову с сомнением.
  -- Уверяю вас, -- Белецкий отвернулся с самым скучающим видом.
  -- Может быть, что вы и незнакомы, однако если Юнг начнет говорить, это может повредить вам, или вашим друзьям...
  -- Каким же образом? -- засмеялся Белецкий, -- Какие такие разоблачения может сделать этот поручик Лев Юнг? У вас папироса есть? У меня что-то все в расход уже вышло.
  -- Прошу, господин подполковник. Так вы, стало быть, продолжаете утверждать, что вы с этим Юнгом незнакомы?
  -- Никак нет-с.
  -- А полковник Голицын?
  -- Ну, это вы, батенька, чересчур многого от меня хотите! Откуда я могу знать, с кем знаком или не знаком полковник Голицын!
  -- Так вот: когда Юнга размотают, то Деев выйдет напрямую на Голицына.
  -- Не могу я понять, друг мой, какая связь между полковником Голицыным, и каким-то поручиком Юнгом, -- пожал плечами Белецкий, послав Ремизову выжидающий взгляд, -- И в конце концов -- что мне до полковника Голицына?
  -- Не понимаете, значит? -- Ремизов начертил огоньком папиросы в воздухе сложный гиероглиф, и Белецкий сразу заметно напрягся, -- А теперь вы, стало быть, понимаете? Юнг -- в группе Голицына. Равно как и ваш покорный слуга... А вот как Деев вышел на Юнга, и вообще -- на нас, этого я никаким образом не понимаю! А вышел он явно на нас -- за Юнгом вообще ничего друго-го не числится, и числиться в принципе не может!
  -- А вы, -- тихо поинтересовался Белецкий, -- что же вы Голицыну не доложили, а мне докладываете? Или доложили?
  -- Я с этим и шел.
  -- Только сейчас?
  -- Только сейчас! А раньше -- ну не было у меня возможности!
  -- Тогда вот что, -- Белецкий взял Ремизова за отворот тужурки, -- Подите поближе, -- Ремизов наклонил голову, но Белецкий сильно притянул его к себе вплотную, -- Немедленно же отправляйтесь к Голицыну, и вызовите его ко мне. Да бегом, пожалуйста!
  -- Будет исполнено, -- утвердительно кивнул Ремизов.
  -- Повторяю -- что бы он не говорил, вы должны доставить его ко мне. Сами немедленно за тем отправляйтесь туда, куда он вас пошлет, и после приготовьте коней -- двух, и двух на смену, да смотрите -- лучших коней! Да, и себе приготовьте коней тоже. Завтра в дивизии никого из звена быть не должно. Вам все ясно?
  -- Ясно. Разрешите идти?
  -- Пулемет возьмите. Выполняйте приказания.
  Ремизов немедленно удалился.
  -- И еще вот... -- вслед ему сдавленно крикнул Белецкий.
  -- Я не ребенок, -- так же сдавленно ответил Ремизов, -- Разберусь. -- и бегом пустился искать Голицына.
  
  
  Белецкий, решивший не ждать пассивно развития событий, а напротив, форсировать ситуацию, отправился к Голицыну сам -- хотя он и выражал во время оно свое недовольство и неприятие тем, что его почти насильственно втянули в сферу деятельности тайной группы, все же надо было признаться себе и в том, что сложившаяся опасная ситуация, и более того -- возможность взять в руки реальную власть над группой, Белецкому импонировали. За властью Белецкий и отправился, твердо решив закончить за Голицына операции группы, приобрести определенное влияние на ее членов, и, в дальнейшем, возможно эффективно использовать это к своему интересу. И хотя служить интересам Ордена Белецкий, в свете того, что он теперь знал точно, да и того, о чем он не знал, но сумел догадаться, более не собирался, но он прекрасно понимал так же и то, что, воспитанный внутри структуры тайной организации, без оной он существовать уже не может, и вопрос для него стоял лишь о том, к кому теперь примкнуть, и не создать ли что-нибудь свое, с более верной, с точки зрения Белецкого, доктриной. Так или иначе, но Белецкому в любой ситуации были необходимы соответствующая слава, и соответствующие люди, и он теперь радовался своей удаче, которая предоставляла ему в руки одновременно и то и другое.
  Полковника Голицына Белецкий застал на месте, неторопливо покуривающим, и пересматривающим при свете свечи стопку своих бумаг.
  -- Огня же не зажигайте! -- зашипел Белецкий с порога, -- Вы ведь внимание привлекаете!
  -- Что еще прикажете, ваше скобродие? -- насмешливо отозвался Голицын.
  -- Что-с?
  -- Не волнуйтесь вы так, говорю. Да, известно вам, что вы сейчас напоминаете собой точно взбешенного кота?
  -- Как? Кота?!
  -- Именно так, кота. И шипите в точности по кошачьи!
  Белецкий от удивления на некоторое время онемел, но потом потряс головой, и опомнился.
  -- Острите-с? Это превосходно! Вы, видимо, еще не осознали...
  Голицын предупредительно поднял ладонь.
  -- Что такое? -- начал злиться Белецкий.
  -- Да полно вам, Александр Романович! Прыгаете, словно бердичевский цадик в день Давидов! Все я осознал. А то бы сейчас я, извините, спокойно проигнорировал эти ваши распоряжения, и спал бы сейчас сном праведника! Вы удовлетворены?
  -- Чем это я, к черту, могу быть удовлетворен? Все летит к чертовой матери кувырком, а вы мне...
  -- Ну довольно, довольно, Александр Романович. У вас не появилось никаких новых предложений?
  -- Какие уж тут предложения! Предложение одно -- вам немедленно следует бежать.
  Голицын невесело усмехнулся:
  -- Как ни крути, а действительно надо. Очень жаль, но теперь точно придется.
  -- Ничего нельзя сделать. Деев оказался слишком умен.
  -- Или кто-то умный натравил Деева на нас -- что вернее. Прискорбно это. И за вас -- за вас тоже страшно. Вы ведь -- голова горячая...
  -- Ах, оставьте! Ликвидирую Деева, да и дело с концом! Допросился, педераст, допросился -- хватит!
  -- Так может быть мне и не сниматься? Если уж вы непременно ликвидируете Деева?
  -- А если не ликвидирую? Тогда как?
  Голицын помолчал.
  -- Да, верно. Тогда будет еще хуже.
  -- Вот именно. Да, а куда вы намерены направиться? Я бы хотел уточнить маршрут...
  -- Уточнить? Вам-то что за дело?
  -- Ну, скажем так: я бы хотел, чтобы маршрут был покороче.
  Голицын рассмеялся:
  -- Это -- из-за Наталии? Ну еще бы! Я уж предвидел, что вы ее захотите отправить со мной. Не беспокойтесь -- доставим в самом лучшем виде. Лично вам ручаюсь.
  -- А все-же?
  -- Вот что я вам скажу, друг мой, -- торжественно произнес Голицын, -- Помните одно -- я никогда и никуда не бегал, сейчас бежать не собираюсь, и впредь этого делать не намерен! Вполне твердо это заявляю!
  -- Это то есть как, простите? Я не совсем понял.
  -- Сейчас поймете. Вот, -- в голосе Голицына появилось торжество, когда он подавал Белецкому бумагу, -- Вот так надо обделывать делишки!
  -- Не могу сейчас читать, -- покачал головой Белецкий, -- Глаза болят. На слово поверю.
  Голицын наклонил голову в удивлении. Белецкий вернул ему улыбку.
  -- Ладно, -- засмеялся Голицын, -- Слушайте. Своими словами: я уполномочен от штаба дивизии с секретной почтой в Чойрин. Список сопровождающих не заполнен. Об отъезде моем будет доложено только завтра утром.
  У Белецкого невольно вырвался вздох облегчения. Голицын улыбнулся.
  -- Угодил?
  -- Угодили, что ж. Только вот -- доложено будет утром. А это ведь через четыре часа всего! А вернут?
  -- Кого?
  -- Да всех вас!
  Голицын только рукой махнул:
  -- Э, кому это надо!
  -- Ну хорошо, пусть так. А потом куда ж вы?
  -- Лично я -- назад. Я буду ждать вас в Урге. Всех вас. Наталию могу отправить с оказией в Харбин, или куда еще, ежели вы так этого хотите.
  -- А сорвется если все? Тогда как?
  -- Уже не сорвется, я думаю. Нет у меня дурных предчувствий. Да и те, что остаются -- они многого стоят.
  -- Посмотрим, что ж, -- пожал плечами Белецкий.
  -- Это точно. О, вот и наш Ремизов явился. Получите ваши дела, почтенный мой граф Александр Романович. Барон прибудет буквально на днях. А третьего в Ургу прибудет Майер. И мы с ним будем там очень вас ждать...
  Белецкий удивленно поднял брови:
  -- Майер?
  -- Майер. Все вместе унесем ноги. Хватит уж с нас! Вы -- счастливый любовник -- вам вообще негоже воевать, и у нас с Михаилом будут дела поважнее. Вот и все.
  
  
  Белецкий пробрался к повозке, в которой находилась Наталия, и тихонько позвал:
  -- Наталия Павловна! Изволите ли вы почивать, или как? Будьте любезны проснуться -- дело срочное. Мне очень жаль так вот вас будить.
  На это несколько неуклюжее по выражению заявление Александра Романовича (в горле у него пересохло от никогда не испытываемого ранее волнения), ответа никакого не последовало, но было отчетливо слышно, как внутри кибитки кто-то завозился. Это внезапное и непонятное невнимание к его персоне окатило Белецкого словно холодной водою: с удивлением отметив себе, что отчаянно ревнует, Белецкий сделал холодно-презрительную мину, недоуменно поднял бровь, и решительно двинулся с тем, чтобы залезть в кибитку, и без дальнейших разговоров уяснить себе, что там, собственно, происходит. Двинувшись, он пребольно зацепился сапогом за санный полоз, ушибив замерзшие пальцы, и витиевато по этому поводу выругался, закончив свою тираду самым неожиданным образом: внезапно для самого себя выразив свое удовлетворение тем, что Наталия перебралась в санную кибитку -- ход помягче, и печка хорошая имеется. Вообще, саней в обозе сильно не хватало, и приходилось тащить по снегам тяжкие на ходу колесные повозки.
  Белецкий прошел ко входу, но тут уж его опередили -- прямо от входа к нему метнулась тень женщины, и мгновение спустя руки ее обвивали его шею, а сбивчивый голос быстро шептал:
  -- Милый... ты все-таки пришел! Наконец то! Я уже устала тебя ждать! Представляешь -- думала я что засну! Что же, пойдем -- я одна... Мне, вообще-то, сейчас нельзя, но мы придумаем что-нибудь этакое... Я ведь понимаю, что тебе хочется...
  Белецкий почувствовал, что у него подкашиваются ноги.
  -- Идем же! Я покажу тебе...
  -- В Харбине, -- борясь отчаянно с собой хрипло сказал Белецкий, ласково но настойчиво снимая руки Наталии со своих плеч. Та отшатнулась:
  -- Что? Ну, знаете, какая же вы свинья, ваше сиятельство, граф Александр Романович! Это же...
  Белецкий предупредительно и аккуратно поднес палец к губам Наталии, призывая этим жестом ее замолчать.
  -- Тише!
  -- Что -- тише! Что вы себе позволяете!
  -- Почему такая обида?
  -- Да как же! Его ждут, для него на все готовы! Черт, я готова была даже переступить через свое строгое воспитание!
  -- Ну уж и строгое!
  -- Да-с, представьте себе! Я совсем не склонна к тому, что собиралась...
  -- Ого! -- Белецкий не выдержал, и тихо засмеялся.
  -- ... И если ты изволишь так вот мною пренебрегать, так я завтра же затащу в постель Лорха!
  -- Лорха-то за что? -- не мог не съязвить граф Александр Романович, и в следующий момент схлопотал такую пощечину, что у него в глазах потемнело.
  Белецкий совершенно инстинктивно отвечал не агрессию -- и сейчас помимо его воли лицо его потемнело, и в глазах зажглись зловещие огоньки. Наталия заметно сжалась.
  Белецкий, однако, сразу опомнился.
  -- Ну вот, -- довольно натянуто засмеялся он, -- Сезон открыт! Теперь мы точно стали родными людьми. Поздравляю!
  У Наталии задрожал подбородок, и было видно, что она готова расплакаться.
  -- Плакать не надо, хорошая моя, -- сразу предупредил Белецкий. -- Это отнимет массу времени, но ничего положительного не принесет.
  -- Тебе некогда заниматься со мной, да? -- глотая слезы спросила Наталия.
  -- Да ведь это тебе, скорее, некогда.
  -- О чем ты говоришь? Я только тебя теперь и жду!
  -- Верю. Однако, что ты предлагаешь?
  -- Ты что, не слышал? Я ведь уже предложила!
  -- Прекрасно-с! Сейчас мы с тобой разнежимся, а к утру нас накроет тепленькими господин подполковник Деев, и сей пассаж уж наверное не остановит его в желании немедленно посадить нас в холодную! Он таких тонкостей, как интим с дамой, не понимает -- сам-то он педераст!
  -- Не поняла... Почему...
  -- Объясню в свое время. И даже если тебя он сразу и не захватит, то будь уверена -- он еще за тобой вернется. И примется мотать тебе кишки, хотя это и не в его вкусе. Однако, с женщинами он куда более жесток -- именно потому, что педераст!
  -- Это -- из-за тебя?
  -- Допустим.
  -- И что ты натворил?
  -- О, многое. Всего и не перечислишь. А ты что, не в курсе?
  -- Нет, откуда?
  -- Да уж я, надо думать, знаю -- откуда. Так что? Хочешь быть героиней во славу глупости?
  Белецкий некоторое время помолчал.
  -- Так как?
  -- Говоря откровенно, делать глупости мне теперь не хотелось бы, -- согласилась Наталия, -- Можно ли найти какое-нибудь приемлемое решение?
  -- Уже нашел. У тебя полчаса на сборы. Бери только самое необходимое, и самое ценное.
  Наталия засмеялась.
  -- Чему это ты? -- поднял брови Александр Романович.
  -- Ах, Саша... а знаешь ли ты, с кем имеешь дело?
  -- С кем же?
  -- С женщиной. Получаса мне на сборы никак не хватит.
  -- Полчаса, я сказал! И ни секундой больше! Я тебя жду! Кстати, Грета Фон-Неевилль была и понятливее, и легче на подъем...
  -- Подожди, пожалуйста, минутку! Ты мне предлагаешь бежать, а куда? Куда, хотела бы я знать?
  -- В Хайлар.
  -- Что же, туда-то я, пожалуй, доеду.
  -- Или в Харбин.
  -- В Харбин?
  -- Это еще не решено.
  -- Если решится за Харбин, то можешь быть уверен -- я по дороге прикажу долго жить. Так что лучше мне остаться -- все равно получается.
  -- К сожалению, от меня это не зависит.
  -- Но почему?
  -- А то ты не понимаешь!
  -- Но ты-то -- лицо заинтересованное! Впрочем, я начинаю все понимать... Эх, в плохие игры ты играешь, граф Александр Романович!
  -- Знаю, что не в ладушки. А кто может теперь из этих игр выйти? Ладно, хватит разговоров. Собирайся быстрей.
  -- Быстрей! Скажешь тоже! Да ты подумал хоть, как я поеду?
  -- Верхом, как еще!
  Наталия невесело рассмеялась:
  -- Верхом? Я? Да ты в своем ли уме?
  -- Я пока на ум не жалуюсь.
  -- Или ты еще не понял? Из меня же хлещет, как из ведра! Верхом я и до Урги не доеду -- куда к черту!
  -- Доедешь как-нибудь. Ничего лучшего предложить не могу.
  -- Я понимаю. Но ведь я же затеку вся!
  -- И что?
  -- А менять все это как? Я же не одна буду!
  -- И что?
  -- Да стыдно же мне, что!
  -- Послушай, любимая, ты что -- помрешь что ли от стыда? -- начал уже раздражаться Белецкий.
  -- Могу и помереть...
  -- Лучше не помирай! А вот если нас сейчас прищучат -- тогда тебя точно расстреляют! И никто тебя тогда из под пули не выведет! Стоит позабыть стыд, я думаю! Да и что тебе -- в первый раз?
  -- Ты про что это? -- возмутилась Наталия.
  -- А про темные стороны твоей биографии! Они мне все известны! И хватит прикидываться -- бросай валять дурочку, и быстро собирайся!
  -- Ладно. Одно только слово -- это действительно так серьезно, или ты мне горячку порешь?
  -- Еще бы! Стал бы я горячку пороть... Все, поговорили. Соберешься -- придешь ко мне. Дорогу, поди, знаешь...
  
  
  В палатку заглянул Ремизов.
  -- Готово, господа.
  -- На конь, -- сказал Голицын, -- Лорха береги. На ознакомление с документами -- одна ночь вам. Завтрашняя. Потом уничтожьте бумаги, и немедленно действуйте. Пора машине и закрутиться. Ну все. А то, что я хранил -- я вам уже рассовал. Найдете.
  -- Женщина пришла? -- спросил Белецкий у Ремизова.
  -- В седле уже, -- усмехнулся тот в ответ. Белецкий выбежал к Наталии, оценил на ходу положительно ее посадку в седле, и перехватив коня, сказал натянуто-весело:
  -- Не слезай с седла -- нечего тебе зря прыгать. Жаль, не поцеловались мы на прощание, да ладно -- не на век прощаемся! Береги себя, и жди меня с сиятельным князем... Я же... а, ладно! Долгие проводы -- лишние слезы!
  -- Так ты не едешь? -- только поняла Наталия, и испугалась.
  -- Я и не собирался. Прощай, -- Белецкий хлестнул ее коня своей плетью и прикрикнул:
  -- Да правь же ты, что ли! И шпорки, шпорки!
  Наталия лихо поворотила коня.
  -- Буду ждать! -- пообещала она, потом дала коню посыл, и поскакала со стана.
  За нею вслед карьером тронулись Голицын и Ремизов. Ремизов тащил поперек седла ручной браунинговский пулемет**. Было видно, как к ним присоединился еще один офицер, который гнал сменных коней под седлами. Кто это был -- Белецкий издали не разобрал.
  Белецкий вздохнул -- вот и снова навалилась пустота. Тоска одиночества. Что-то оторвалось от него -- и не только Наталия, но и Голицын тоже. Пусть Белецкий его порой боялся, и пусть часто бесился на него до ненависти, пусть одно время он вообще Голицына ненавидел -- все же полковник был для него почти родным, или чем-то вроде того. И теперь Белецкий простил полковнику то, что не мог простить ранее -- дело прошлое, и вспоминать об этом не стоило. Не стоило.
  Поднялся ветер. Помело. Пора было подумать и об оставшихся. И Белецкий, только что думавший о чем-то хорошем, добром, без всякого перехода задумался о своих плохих, злых думах -- о том, что ему предстояло сделать, и о средствах достижения этого.
  Болтавшийся неподалеку казак, идущий с караула, видел, как у стоящего перед своей палаткой Белецкого внезапно полыхнуло в руках сильное голубое пламя, зажегшееся словно само собой, и горевшее в руках, словно звезда, секунды три. Казак сплюнул, и перекрестился.
  
  
  
  С утра двигались с многочисленными остановками, и вообще -- особо не спешили -- Голицын погони в первые сутки не опасался. И хотя ему, может быть, и хотелось побыстрее добраться, он тем не менее особо не торопил: сразу догадавшись, что именно неладно с Наталией, он боялся, что и при таком марше не довезет ее до конца пути, что же было бы говорить о том, если бы они гнали коней вовсю! Шагом при этом Голицын также ехать не приказывал, здраво рассуждая, что шагом -- больше трясет, и через двадцать верст при такой езде Наталию опять же растрясет вконец.
  Наталия была бледна, но терпеливо держалась в седле, изредка только морщась, и прикусывая губы. Ремизов на ее присутствие, и как следствие тому -- на рискованную медлительность экспедиции, не роптал, а держался с Наталией предупредительно и приветливо.
  На остановках Ремизов и Голицын снимали Наталию с седла на руках, а при отправлении -- сажали в седло -- чтобы она лишний раз не очень напрягалась. Впрочем, доктор Зуев был всегда рядом, но он сразу дал понять, что если состояние их дамы пойдет вразнос, то посреди степи он все равно ничего не сможет сделать.
  Голицын был спокоен -- каким-то своим шестым чувством он предвидел, что все обойдется как нельзя лучше.
  -- Что, Владимир Григорьевич, может все-таки обойдемся на сей раз без остановки? -- спросил Голицын Зуева, выжидательно глядя в его сторону.
  -- Ну, это я, батюшка, не знаю... -- потянул Зуев, -- Это -- вам виднее должно быть.
  -- Да нет-с, с вас спрашивается. Как это перенесет подопечная наша?
  -- Да как ведь вам сказать... Страдание ее -- чисто женское... то есть я хочу сказать, что в нем присутствует некоторая доля истерии, как у всякой, впрочем, женщины... Тут больше играет роль страх, нежели действительная боль, и ожидание приступа, нежели сам приступ... Она к тому же не дает мне как следует себя осмотреть! Но хинину я ей дал довольно, матка в хорошем состоянии, и, видимо, скоро закроется...
  -- Так физически она выдержит переход без остановки?
  -- Физически -- она выдержит переход без остановки до самого Хайлара, однозначно! Но вот психически... Знаете ведь, как бывает! Вот у меня дядька -- внушил себе, что помрет таким то днем такого то года, и представьте -- помер!
  -- Это мне известны такие случаи. Так что...
  -- Если она заметит, что мы не остановились в положенное время -- быть тогда беде!
  -- Хм, -- Голицын задумался, -- А если ее отвлечь?
  -- Ха! Чем? Она только и думает...
  -- Да разговором.
  -- Вот вы и займитесь. Я для этого не больно-то говорлив.
  -- Ну уж!
  -- Повторяю -- я отказываюсь. С дамами беседы вести -- это не по мне! Я иногда такое сморозить могу, что чертям тошно станет. И к тому же, вы вот не дали мне договорить, а зря; а хотел я сказать, что она только и думает, что о своем графе Александре, а я на эту тему говорить не умею, так как его и не знаю почти!
  -- Вот что? -- улыбнулся Голицын, -- А я вот тогда этим воспользуюсь. А вы езжайте не останавливаясь.
  Голицын повернул коня, и поскакал назад -- к Наталии.
  -- Ремизов, -- окликнул Голицын, -- Вас Владимир Григорьевич к себе срочно требует.
  -- Ясно, господин полковник, -- живо отозвался Ремизов, -- Простите, мадам!
  -- Нет, ничего, -- тихим голосом ответила Наталия.
  -- Я думаю, я на некоторое время заменю хорунжего в ваших компаньонах, -- улыбнулся Голицын, -- Вы не скучаете?
  -- Нет, нисколько, благодарю вас.
  -- Как вы себя чувствуете?
  -- Достаточно хорошо, не беспокойтесь.
  -- Тем более странно, -- наклонил голову Голицын, -- Вы неплохо себя чувствуете, совсем не скучаете, да, вы не устали?
  -- Пока нет, -- тихо засмеялась Наталия.
  -- Вот видите -- даже не устали! А между тем, вас что-то заботит, как я вижу. Но что?
  -- Вам это очень нужно знать, господин полковник?
  -- Знать о том, что вас так заботит, мне не просто нужно -- я обязан это знать!
  -- Это еще, простите, почему?
  -- Мадам, хочу вам напомнить, что вы в данный момент являетесь членом боевого отряда. Маленького, но отряда. И я -- его командир!
  Наталия откинулась в седле, и потянулась -- заявление полковника ее явно развеселило. Голицын, заметив это, поправился:
  -- Похвальное отношение к нам с вашей стороны. Что же-с, обещаю более не выказывать своей заботы в открытую.
  -- Но от этого она не пропадет! Не лучше ли... -- Наталия подумала, а потом доверительно наклонилась к Голицыну: -- Видите ли, я могу конечно сказать, что меня так сильно заботит... но ведь вы начнете меня успокаивать, а от этого будет еще хуже...
  -- Уже понял, -- засмеялся Голицын, -- Вы беспокоитесь об Александре Романовиче, так?
  -- Что же -- именно так! Что-то он теперь будет без нас делать?
  -- Без нас? Да он даже рад, что мы наконец уехали!
  -- Что?
  -- Именно так, Наташа! Ну, насчет меня он радуется, потому что я, по его мнению, ему всегда только мешал и совал ему палки в колеса. У нас, видите ли, отношения сложные... А насчет вас он тем более рад -- теперь вы не подвержены опасности! Уверяю вас, он сейчас впервые спит спокойно, несмотря на то, что ему, возможно, приходится спать в седле!
  -- Пусть так. И пусть я для него -- личность совершенно никчемная...
  -- Уверяю вас -- вы очень много для него значите! Даже слишком, я бы сказал...
  -- Да нет, я не про то. Сейчас я все равно для него обуза, согласитесь.
  -- Ну, ежели вам так угодно ставить вопрос...
  -- Именно так мне и угодно. Но вы-то -- вы могли бы оказать ему значительную помощь!
  -- Допустим. Но не стоит все равно беспокоиться. Я не собираюсь вас утешать, однако скажу, что у Белецкого все пройдет как по маслу. Это такой, знаете, хват!
  -- Неужели? -- при разговоре о Белецком Наталия заметно расцвела.
  -- Именно так-с. Ему приходилось развязываться и с куда худшими положениями, и я съем свой сапог, если он не доживет до ста одного года!
  -- Вот как?
  -- Не то слово! В ПКРБ** сделали в свое время великую ошибку, что не привлекли Белецкого к серьезной внешней работе. Уж этот вам всех Гогенцоллернов подчистую сгреб бы в мешок, и так доставил бы через фронты -- и принес бы их, живых и невредимых, а сам бы был при этом в лоск пьян! Как-то на фронте он одну девицу из немецкой фельдполицай увел, проволок ее в монастырь, и ни полицисты, ни монашки в первое время этого не заметили! "Три мушкетера", сочинение господина Александра Дюма... А Белецкий... тьфу, впрочем, это я что-то не о том...
  Наталия рассмеялась:
  -- Вот и начинают выходить на свет Сашенькины грешки! Да это не важно. Скажите, а вы видели сами этот подвиг с девицею?
  -- Н-нет, я на другом фронте был. Это мне Майер рассказал, под бутылку водки. А он уж откуда знает -- то я не в курсе.
  -- Вот ведь! Я ведь его так мало знаю, на самом то деле! А вы давно его знаете?
  -- С одного отступления... но об этом лучше к ночи не говорить. Из-за него погибла одна женщина...
  -- Вот что! И вы не могли ему этого...
  Голицын махнул рукой:
  -- Да нет, что вы! Дело забылось... Я потом его к себе старшим офицером брал, да не утвердили. Белецкий этого отчего-то не понял, и оскорбился... Знаете, отношения наши с ним вообще никогда простотой не отличались... Нет, как офицер он мне всегда очень нравился, просто лихой офицер, но было в нем много такого, что меня частенько бесило, и порой -- даже очень... Коротко говоря, я к нему привязался, но уважения настоящего он во мне не вызывал... до определенного момента. А он в свою очередь меня постоянно холодом окатывал, даже и когда улыбался, и говорил со мной по дружески... не было дружбы, и я думаю -- и не будет... А ведь связаны мы с ним крепко -- не развяжешься... да я не о том. Что-то мы про привал забыли. Как вы считаете? Много уж проехали...
  -- Нет, не стоит останавливаться теперь, -- отозвалась Наталия, -- Я себя совсем неплохо чувствую. Если вы торопитесь, то поехали дальше. Так что вы зря меня отвлекали разговором...
  -- Что? -- опешил Голицын.
  -- Да нет, я вам очень благодарна, что вы развлекли меня, и особенно -- что поговорили со мною о Сашеньке. Едемте без таких частых остановок. Быстрее отделаемся, в конце концов.
  -- Вот так! -- Голицын все не мог опомниться от удивления -- слишком внезапно Наталия поддела его своим замечанием. Оторопело поморгав с минуту, полковник расхохотался:
  -- О да! Я же совсем забыл, с кем я имею дело! Вы все можете просчитывать на три хода вперед! Понимаю -- опыт! Между прочим, я так и не сообщил Александру об этой вашей способности. Только многие еще знают об этом, и могут сказать ему... А Александру таких штук не показывайте, мой вам совет. Он больше всего не терпит именно такого -- когда его могут предугадать.
  -- Это мне известно, -- засмеялась и Наталия, -- Будьте уверены -- ему-то уж я показываюсь круглой дурой!
  -- Понятно -- в женщинах это всего милее.
  -- Ну это на чей вкус!
  -- На вкус Белецкого.
  -- Вы думаете? Я думаю по-другому -- теперь. А уж что придется не разубеждать его в этом -- это я тоже понимаю, и неплохо. Пусть он меня теперь сформирует -- будет гордиться заодно и ролью учителя. И вы его в этом не разубеждайте.
  -- Это ясно, -- согласился Голицын.
  -- И тогда... Но что это? -- в голосе Наталии появился испуг,
  -- Что такое еще? -- Голицын повернулся туда, куда Наталия указывала рукой.
  Одинокий всадник, скачущий торопкой машистой рысью, проявлялся из морозной дымки, приближаясь все ближе и ближе к кавалькаде.
  Ремизов и Зуев всадника не видели -- они были поглощены рассказыванием друг другу скоромных анекдотов. Голицын сощурил глаза.
  -- Не странно ли? -- тихо спросила Наталия, -- Он едет довольно быстро, а стука копыт...
  -- Молчите, -- тихо попросил Голицын.
  Всадник приблизился еще, повернул коня, и, не обращая ни на кого никакого внимания, поехал слева от Голицына и Наталии. Ветер, понесший поземку по степи, разогнал туман, и лицо всадника стало вполне ясно видно. Наталия охнула -- она только заметила, что копыта коня незнакомого всадника не касаются земли! Всадник с конем плыли по воздуху, параллельно маленькой кавалькаде, и при этом всадник совершенно не замечал своих попутчиков, или, быть может, только делал вид, что не замечает их.
  -- Лев Юнг, -- тихо сказал Голицын.
  -- Что? -- переспросила Наталия.
  -- Это Лев Юнг. Ну тот, кого давеча арестовал Деев.
  -- И что это значит?
  -- Это значит, что он уже мертв. Не Александр ли постарался? Впрочем, это неважно. Не хотите отдохнуть, Наташа? Теперь нам и вовсе торопиться некуда -- никакая погоня, да и никакая опасность нам больше не угрожают. Так как?
  -- Едем дальше. Едем.
  -- Как скажете, -- вздохнул Голицын.
  Наталия некоторое время помолчала.
  -- Господин полковник... вы простите...
  -- Да? -- поднял голову Голицын.
  -- Я подумала... может быть, теперь нам разумнее вернуться?
  -- Может быть, и разумнее. Но возвращаться мы не станем. Пусть все идет своим чередом. Тем более, что у нас теперь такая охрана, лучше которой не найти в целом свете! -- полковник Голицын кивнул в сторону безмолвно парящего над снежной целиной призрака.
  Наталия кивнула, и отвернулась от видения, которое могло быть миражом, а могло и не быть им, и, все же чувствуя, что должна что-то сделать, мысленно обращаясь к неизвестному ей человеку, прочла как отходную первое, что пришло ей по этому случаю в голову:
  
  Да почиет граница света -- туман в созвездье Трех Волхвов.
  Да почиет строка Завета -- оракул неразумных снов.
  Да почиет дитя Закона, хватавший грудь во имя звезд,
  Да почиет Земля без стона, без глупых слов, без лишних слез.
  
  Идущий в путь да не преступит границ Небес, и края Дна,
  Сидящий здесь да не возлюбит бокала терпкого вина,
  Войдя в погост, чье имя -- город, не тронь могил, им имя -- кров,
  Не то найдешь чуму и голод, обломки лиц, детей, веков.
  
  Да почиет постылый гомон Орлов, Комет, Дождей, и Крыс,
  Да почиешь ты, что прикован к греху, и путь твой -- только вниз;
  Да почиет твой дух без тела в седой петле цветов земных,
  Прости ж детей Огня и Мела, они мертвы -- мир праху их!
  
  
  
  
  
  Лев Юнг покончил самоубийством. Откуда-то он достал шнурок, и ухитрился намотать его концом на ступицу арестантской повозки, в которой его, для пущей надежности, содержал Деев. На этом шнурке он и удавился, раскачав повозку, и приведя ее таким образом в движение. Караул был в доску пьян, и помешать в этом Льву Юнгу не сумел.
  Обо всем том, что произошло со Львом Юнгом, Белецкому рассказал Лорх, бывший почти что очевидцем происшедшего. Белецкий, слушая этот рассказ, ухмыльнулся, и обнадежил Лорха:
  -- Ничего, это, брат, еще все цветочки. Вот ужо, погоди, и ягодки будут!
  К вечеру и действительно случилось такое, что вызвало во всей почти дивизии состояние, близкое к тихой панике: какой-то из казаков, проверяя карабин, заметил, что патрон застрял в стволе -- карабин давно не чистили. Такое часто бывало с винтовками Арисака*.
  Устало матерясь, казак вытащил затвор, достал нож, и принялся выковыривать патрон за поводок гильзы. Патрон долго не поддавался, но потом все же вышел.
  Казак вернул затвор на место, зарядил карабин, и попробовал выбросить новый патрон. На сей раз затвор вообще заело.
  Казак разозлился, и стал рвать затвор со всей силы на себя, потом защелкнул его вправо, рванул назад. И неизвестно каким образом, но курок спустился, и карабин выстрелил.
  Пуля попала в голову подполковнику Дееву, находившемуся неподалеку. Деев дико заорал, и покатился по земле, выплевывая на снег кровь и обломки зубов. Стоявший рядом офицер кормил коня из торбы, конь, видя смерть, в ужасе захрапел, взбрыкнул, поднялся на дыбы, и понес, копытами раздробив Дееву правое бедро, и левую руку. Правая рука Деева гребанула снег, и застыла, причем видевшие все это воочию очень удивились странному обстоятельству: пальцы правой руки Деева какой-то непонятной судорогой сложило в кукиш, в каковом виде рука и закаменела навечно, так, что никто после так и не смог этого самого кукиша разобрать.
  Подполковник Деев умер.
  К стрелявшему казаку кинулись, но он и сам испугался еще пуще. Быстро смекнув что к чему, он бросился к своему коню, прыгнул, как кот на забор, ему на спину -- так, как конь был, без седла и узды, вцепился коню в гриву, и рысью помчался вон со стана, испуганно вереща. Ему вслед послали залп, и срезали его с коня наповал. В казака попало с добрый десяток пуль.
  На этом инцидент был исчерпан. Деева похоронили в мерзлой монгольской земле. Над ним церемониально сломали его палаш, а он из могилы показывал всем своим бывшим товарищам, провожавшим его в последний путь, тот самый пресловутый кукиш, которым наградила его напоследок злая воля, его погубившая. Белецкий, присутствовавший при погребении, задумчиво качал головой, и напряженно размышлял о чем-то своем, поддакивая порою сам себе шепотом, и потирая виски руками.
  С похорон Деева Белецкий шел с Лорхом, жалуясь последнему по-немецки на то, что ему, Белецкому, вконец опостылело то, что его орудием всегда оказываются третьи лица, которые невинны, как домашняя скотина, но, тем не менее, всегда погибают.
  -- Только не надо истерики, Александр Романович, -- тихо успокаивал Белецкого Лорх, -- Это вы просто устали. Все образуется.
  -- Никакой истерики и нет, -- счел своим долгом разъяснить приятелю Белецкий, -- Просто я скорблю...
  Заинтересовавшись данным разговором, который достойные господа офицеры вели все же не так уж и скрытно, и вообще памятуя о странной роли Белецкого в судьбе Деева, к Лорху с Белецким обратился преемник покойного -- ротмистр Воронцов, нагнавший их скорым шагом, и явно попытавшийся привлечь к Белецкому всеобщее внимание:
  -- О чем беседуете, господа? -- спросил он, кривя рот в неискренней дружеской улыбке.
  -- Воронцов! -- поднял глаза от земли Белецкий, -- А я вам когда-нибудь рассказывал про Человека Без Лица?
  В глазах Воронцова мелькнул испуг.
  -- Виноват, господин подполковник, причем же тут я? -- возопил он.
  Белецкий внимательно посмотрел на Воронцова, и невесело рассмеялся.
  
  Налайхин. 31 января 1921 года.
  
  31 января тибетцы фон Унгерна, согласно составленному ранее плану, скрытно сошли с Богдо-Ула, вторглись в город, и, устроив по городу довольно значительную резню, захватили дворец правителя, из которого и выкрали арестованного китайцами последнего правителя Монголии -- Богдо-Гэгена, живое воплощение будды Даранаты, бога и человека в одном лице. Богдо-Гэгена охраняли до четырех полных сотен китайской пехоты с пулеметами, только это мало помогло: внезапно, и неизвестно откуда возникли всего два десятка тибетцев, которые разоружили внутреннюю охрану, и после этого, оставив несколько человек в прикрытие, исчезли вместе с Богдо-Гэгеном, словно растворились в воздухе, чтобы снова возникнуть уже в лагере Унгерна. Когда тибетцы, выстроившись по склону горы живой цепью, с рук на руки стали передавать Гэгэна, транспортируя его таким образом в лагерь Унгерна, по всей дивизии прокатился изумленно-ликующий вопль. Сам будда Дараната стал теперь союзником и должником барона Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга, который лично наблюдал за проходящей операцией, и только убедившись, что все идет должным порядком, позволил себе удалиться в свою ставку, дабы как следует подготовиться к встрече столь высокого гостя. За себя Унгерн оставил Резухина и Вольфовича. На склоне горы собрался фактически весь личный состав дивизии. Не было там, правда, ни Белецкого, ни Лорха, но на их отсутствие мало кто обратил внимание.
  Белецкий же, равно как Лорх, Никитин, командир казачьего полка Соловьев, и еще десятка два офицеров дивизии, собрались неподалеку от генеральской ставки, ожидая прибытия своего командира. Все были вооружены буквально до зубов. Судя по всему, все были несколько встревожены, так как все нервно курили, и то и дело сверяли часы. Наконец все они, повинуясь команде Соловьева, побросали папиросы в снег, и двинулись на ставку.
  По дороге они встретили человека в форме командира азиатской дивизии, который шел в сопровождении шестерых телохранителей по направлению к ставке же. Генерал, который оказался ни кем иным, как собственной персоной Романом Федоровичем фон Унгерном, окликнул господ офицеров, довольно резко, по своему обыкновению, и властно распорядился:
  -- Господа офицеры! Благоволите подойти ко мне!
  -- Слушаем, ваше превосходительство, -- разом отозвались офицеры, все больше отчего-то волнуясь.
  -- Куда направляетесь? -- спросил Унгерн.
  -- С инспекцией караульной службы, согласно вашему приказанию, -- ответил Соловьев.
  -- Ясно. Вы мне нужны. Следуйте со мной, господа. -- Унгерн повернулся, и направился в сторону своего шатра.
  Когда подходили к шатру, караульные окликнули:
  -- Кто идет?
  -- А вы не видите, идиоты? -- заорал Соловьев, -- Караульного офицера ко мне, живо!
  Подбежал дежурный капитан.
  -- Вы... ваше превосходительство? -- капитан был так удивлен, что лепетал, словно младенец.
  Унгерн спокойно, совершенно игнорируя дежурного офицера, двинулся к своему шатру.
  -- Вас что же удивляет? -- поинтересовался у дежурного Соловьев.
  -- Но ведь его превосходительство только что...
  -- Пришел, знаю. А потом вышел, как видите. Что же, проморгали своего же командира? За это вас надо под суд отдать! Молчать! Э, да что это?!
  В шатре поднялся шум, и послышался голос Ильчибея:
  -- Измена!!! Измена!!!
  -- Стоять! -- рявкнул Соловьев. -- Назад! Не стрелять! В шатер не входить! Оцепить все, живо! Живым никого не выпускать, стрелять без предупреждения немедленно!
  В шатре послышались частые выстрелы.
  -- Спокойно, -- распорядился Белецкий. -- Огня пока не открывать! Ваше превосходительство, соблаговолите отойти в безопасное...
  Унгерн повернулся к Белецкому с презрительной усмешкой, знаком приказал ему молчать, и первым пошел в шатер, повергнув всех прочих присутствующих в изумление и ужас.
  Караул забил тревогу. Откуда-то выскочили еще десятка два офицеров, и подбежали к Соловьеву:
  -- Что прикажете, господин полковник?
  -- По-о моей коман-де...
  Хлопнул еще один выстрел, и вновь послышался голос Ильчибея:
  -- Все в порядке, господа! Опасности нет!
  -- Белецкий, Лорх, Никитин -- вперед, -- приказал Соловьев.
  Все трое быстро пробежали расстояние до входа, и ворвались в шатер.
  Пятеро телохранителей Унгерна были убиты, а сам Унгерн, с дымящимся маузером в левой руке, стоял над ними, и рассматривал их с лицом, выражающим смесь легкой брезгливости, и неподдельного интереса. Ильчибей стоял чуть в стороне, спиною к вошедшему Унгерну, и держал под прицелом Унгерна же, одетого в теплый халат, и трясущегося от ужаса. Лицо второго Унгерна было белее снега.
  Лорх изумленно моргнул глазами: мина второго генерала совсем не соответствовала тому, что он ожидал -- испуг и удивление несчастного были вполне искренни.
  -- Все в порядке, -- тихо повторил Ильчибей, адресуясь к Белецкому.
  -- Вижу, -- согласился Белецкий, отворачиваясь ко входу в шатер.
  У того Унгерна, которого держал под прицелом Ильчибей, отвалилась от смертельного ужаса челюсть, а Ильчибей, только-только понявший суть того, в чем ему пришлось принимать участие, принялся поводить глазами с одного генерала на другого так примерно, как поводит глазами котик на часах с маятником.
  -- Так, виноват, кто же здесь все-таки... -- вырвалось у него.
  Сам того не желая, Ильчибей сказал лишнее. Белецкий обернулся, и от бедра всадил Ильчибею золотую пулю между глаз. Сила выстрела была настолько большой, что голову сотника даже не отбросило назад -- пуля прошла навылет, а он так и остался стоять, тараща не генералов, Белецкого и Лорха удивленные, но уже незрячие глаза. Потом Ильчибей рухнул на пол.
  Захваченный рухнул на колени.
  -- Пощадите!
  -- Мешок ему на голову, -- распорядился Унгерн, -- И уберите его вон отсюда! Мне надо выйти к моему войску.
  Белецкий и Лорх подхватили обмякшего Унгерна-второго, натянули ему на голову черный мешок, и вытащили волоком из шатра. Генерал вышел за ними, поднял руку, и крикнул:
  -- Все благополучно!
  В ответ грянуло громкое "ура": и караул, и офицеры-доброхоты приветствовали и своего генерала, так счастливо избежавшего опасности, и Богдо-Гэгэна, которого как раз в этот момент на руках несли к ставке великого батора -- освободителя Монголии, друга и брата живого воплощения бога Даранаты -- такого же живого воплощения божества. В суматохе никто и не обратил внимания на то, что Лорх и Белецкий, оба верхом, потащили со стана привязанное между их конями человеческое тело с черным мешком на голове. Они направились к тракту, потом перевели лошадей на рысь, зарысили по склону горы, и скоро исчезли из видимости.
  
  
  4 февраля 1921 года войска генерала фон Унгерна вступили в Ургу.
  
  ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ:
  
  N15 Мая 21 дня н. ст. 1921 г. г. Урга
  
  Я - Начальник Азиатской Конной Дивизии, Генерал-Лейтенант Барон Унгерн, - сообщаю к сведению всех русских отрядов, готовых к борьбе с красными в России, следующее:
  
  ? 1. Россия создавалась постепенно, из малых отдельных частей, спаянных единством веры, племенным родством, а впоследствии особенностью государственных начал. Пока не коснулись России в ней по ее составу и характеру неприменимые принципы революционной культуры, Россия оставалась могущественной, крепко сплоченной Империей. Революционная буря с Запада глубоко расшатала государственный механизм, оторвав интеллигенцию от общего русла народной мысли и надежд. Народ, руководимый интеллигенцией как общественно-политической, так и либерально-бюрократической, сохраняя в недрах своей души преданность Вере, Царю и Отечеству , начал сбиваться с прямого пути, указанного всем складом души и жизни народной, теряя прежнее, давнее величие и мощь страны, устои, перебрасывался от бунта с царями-самозванцами к анархической революции и потерял самого себя. Революционная мысль, льстя самолюбию народному, не научила народ созиданию и самостоятельности, но приучила его к вымогательству, разгильдяйству и грабежу. 1905 год, а затем 1916-17 годы дали отвратительный, преступный урожай революционного посева - Россия быстро распалась. Потребовалось для разрушения многовековой работы только 3 месяца революционной свободы. Попытки задержать разрушительные инстинкты худшей части народа оказались запоздавшими. Пришли большевики, носители идеи уничтожения самобытных культур народных, и дело разрушения было доведено до конца. Россию надо строить заново, по частям. Но в народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно - законный хозяин Земли Русской ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ, видевший шатанье народное и словами своего ВЫСОЧАЙШЕГО Манифеста мудро воздержавшийся от осуществления своих державных прав до времени опамятования и выздоровления народа русского.
  
  ? 2. Силами моей дивизии совместно с монгольскими войсками свергнута в Монголии незаконная власть китайских революционеров-большевиков, уничтожены их вооруженные силы, оказана посильная помощь объединению Монголии и восстановлена власть ее законного державного главы, Богдо-Хана. Монголия по завершении указанных операций явилась естественным исходным пунктом для начавшегося выступления против Красной армии в советской Сибири. Русские отряды находятся во всех городах, курэ и шаби вдоль монгольско-русской границы. И, таким образом, наступление будет происходить по широкому фронту (см. п. 4 прик).
  
  ? 3. В начале июня в Уссурийском крае выступает атаман Семенов, при поддержке японских войск или без этой поддержки.
  
  ? 4. Я подчиняюсь атаману Семенову.
  
  ? 5. Сомнений нет в успехе, т. к. он основан на строго продуманном и широком политическом плане. По праву, переданному мне как военачальнику, не покладавшему оружия в борьбе с красными и ведущему ее на широком фронте, ПРИКАЗЫВАЮ начальникам отрядов, сформированных в Сибири для борьбы с Советом Народных Комиссаров:
  1. Начальникам малых отрядов, существующих отдельно и готовящихся к борьбе, подчиняться одному командующему сектором, который и объединяет действия отдельных отрядов. Неподчинение повлечет за собой суровую кару.
  Примечание. Отряды численностью до 150 человек, не считая нестроевых и семьи, при приближении на 40 верст к другим отрядам должны объединиться в своих действиях под общей командой единоличного начальника; отряды численностью 150-300 чел. - в 100-верстном радиусе; отряды численностью в 300-500 чел. - в 200-верстном радиусе. Отрядам, не оставлявшим борьбы с красными и имеющим старую организацию, руководствоваться своими распорядителями.
  2. Установить связь между боевыми единицами и действовать по общему плану, сообразуясь с временем и направлением начавшегося наступления (см. п. 4 прик).
  3. При встрече действующих отрядов численностью более 1000 чел. с отрядами одинаковой или большей численности, действующими против общего врага, подчинение переходит к начальнику, который вел непрерывную борьбу с советскими комиссарами на территории России, причем не считаться с чином, возрастом и образованием. Примечание. Пункту 3-му настоящего приказа подчиняются и командующие секторами.
  4. Выступление против красных в Сибири начать по следующим направлениям: а) Западное - ст. Маньчжурия; б) на Монденском направлении вдоль Яблонового хребта; в) вдоль реки Селенги; г) на Иркутск; д) вниз по р. Енисею из Урянхайского края; е) вниз по р. Иртышу. Конечными пунктами операции являются большие города, расположенные на магистрали Сибирской ж. д. Командующим отдельными секторами соображаться с этими направлениями и руководствоваться: в Иркутском направлении директивами полк. Казагранди, в Урянхайском - атамана Енис. Каз. войска Казанцева, в Иртышском - есаула Кайгородова.
  5. Командующие секторами назначают срок для общего выступления всех Отрядов под своим руководством. Пока, за дальностью расстояния, я лишен возможности карать, а потому на ответственность командующих секторами и командиров отрядов возлагается прекращение всяких трений и разногласий в отрядах (рыба с головы тухнет). Помнить, что поколения будут благословлять или проклинать их имена.
  6. Заявить бойцам, что позорно и безумно воевать лишь за освобождение своих собственных станиц, сел и деревень, не заботясь об освобождении больших районов и областей. Считать такое поведение сохранением преступного нейтралитета перед Родиной, что является государственной изменой. Такое преступление карать по всей строгости законов военного времени.
  7. Подчиняться беспрекословно дисциплине, без которой все, как и раньше, развалится.
  8. При мобилизации бойцов пользоваться их боевой работой, по возможности, не далее 300 верст от места их постоянного жительства. После пополнения отрядов нужным по количеству имеющегося вооружения кадром новых бойцов, прежних, происходящих из освобожденных от красных местностей, отпускать по домам.
  9. Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Все имущество их конфисковывать.
  10. Суд над виновными м. б. или дисциплинарный, или в виде применения разнородных степеней смертной казни. В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что по мере совершенного упадка нравов в России и полного душевного и телесного разврата нельзя руководствоваться старой оценкой. Мера наказания может быть лишь одна - смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия изменились. Нет "правды и милости". Теперь должны существовать "правда и безжалостная суровость". Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить Божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставить преград. Помнить, что перед народом стал вопрос "быть или не быть". Единоличным начальникам, карающим преступников, помнить об искоренении зла до конца и навсегда и о том, что справедливость в неуклонности суда.
  11. На должности гражданского управления в освобожденных от красных местностях назначать лиц лишь по их значению и влиянию в данной местности и по их действительной пригодности для несения службы этого рода, не давая преимущества военным, не считаясь при назначении с бедственным состоянием и прежним служебным положением просителя.
  12. За назначение несоответствующих и неспособных лиц ответственным является начальник, сделавший назначение.
  13. Привлекать на свою сторону красные отряды, особенно из разряда мобилизованных, и рабочие батальоны.
  14. Не рассчитывать на наших союзников-иностранцев, переносящих подобную же революционную борьбу, ни на кого бы то ни было. Помнить, что война питается войной и что плох военачальник, пытающийся купить оружие и снаряжение тогда, когда перед ним находится вооруженный противник, могущий снабдить боевыми средствами.
  15. Продовольствие и др. снабжение конфисковывать у тех жителей, у которых оно не было взято красными. У бежавших жителей брать продовольствие по мере надобности. Если поселок, занятый белыми, дает добровольцев и мобилизованных бойцов, он обязан дать своим людям продовольствие и другое (кроме боевого) снаряжение на 3 месяца, что и поступает в интендантскую часть отряда безвозвратно.
  16. В случае переполнения отряда людьми, не имеющими вооружения, отправлять их на полевые работы непременно домой, в освобожденные области.
  17. За отрядом не возить ни жен, ни семей, распределяя их на полное прокормление освобожденных от красных селений, не делая различий по чинам и сословиям и не оставляя при семьях денщиков.
  18. Мне известно позорное стремление многих офицеров и солдат устраиваться при штабах на нестроевые должности, а также в тыловые войсковые части. Против этого необходимы самые неуклонные меры пресечения. В штабы и на нестроевые должности назначать, по возможности, лиц, действительно не способных к бою, каковым носить, в отличие от строевых офицеров и солдат, поперечные погоны. Организуемые по мере надобности тыловые войсковые части, необходимые для военных операций, должны существовать, но не следует переполнять их излишними чинами. Желательнее всего замещать должности в тыловых частях бежавшими от большевиков и пострадавшими от них поляками, иностранцами и инородцами, с их согласия. Местные жители отнюдь не должны назначаться на указанные должности.
  Примечание. Строевыми считать только тех, кто непосредственно участвует в боях. Чины тыловых войсковых частей (интендантство, комендантская ч., саперная, служба связи, штабы и т. п.), хотя и имеющие вооружение, не считаются строевыми. В интендантство избегать назначать военных; по возможности назначать имеющих многолетний опыт доверенных фирм, а также бежавших купцов, лично ведших свои дела и показавших на опыте свой талант.
  19. В случае необходимости отступления стягиваться в указанных выше направлениях военных операций (п. 4 прик.), в сторону ближайшего сектора, прикрывая собою его фланг.
  Народами завладел социализм, лживо проповедывающий мир, злейший и вечный враг мира на земле, т. к. смысл социализма - борьба.
  Нужен мир - высший дар Неба. Ждет от нас подвига в борьбе за мир и Тот, о Ком говорит Св. Пророк Даниил (гл. XI), предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестия и пришествие дней мира: "И восстанет в то время Михаил, Князь Великий, стоящий за сынов народа Твоего, и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся в это время из народа Твоего все, которые найдены будут записанными в книге. Многие очистятся, убелятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют. Со времени прекращения ежедневной жертвы и поставления мерзости запустения пройдет 1290 дней. Блажен, кто ожидает и достигнет 1330 дней".
  
  Твердо уповая на помощь Божию, отдаю настоящий приказ и призываю вас, офицеры и солдаты, к стойкости и подвигу.
  Подлинный подписал: Начальник Азиатской Конной Дивизии. Генерал-Лейтенант Унгерн.
  
  
  
  
  
  
  * Д-ВСР: Дальне-Восточная Советская республика
  ** Аббревиатура расшифровывается как "Зеленый Свет"
  ** Партия социалистов-революционеров
  ** Реввоенсовет
  ** А.Х. Фраучи-Артузов. Начальник внешней иностранной разведки ОГПУ. Расстрелян в 1937 году по делу USL вместе с М.А.Тухачевским
  * Сологуб: Шеф русского отдела разведки Польского Штаба Генерального
  * Мациевский: Эсэр, друг Савинкова, служивший в польской разведке
  * Азеф Евно Фишелевич -- предводитель т.н. "Боевой Организации ПСР", террорист. Был обвинен Савинковым в провокации, едва не казнен, бежал, в дальнейшем скрывался в Германии, где сотрудничал с германской разведкой, там и умер
  ** Вернее -- "Маккаби" -- террористическая тайная еврейская националистическая организация. М.С. Урицкий был ее членом, а бывший эсэр П.М. Рутенберг ее финансировал
  ** Так правильно расшифровывается USL
  ** Метанолом
  ** Имеется в виду Браунинг BAR-1918 А-1.
  ** Петербургского округа, то есть центральное контр-разведывательное бюро
  * Арисака: Японская штатная винтовка или карабин обр. 1908 года под патрон кал. 6.5 мм. Считалась лучшей среди неавтоматических винтовок для своего времени из-за того, что имела закрытую ствольную коробку, и не боялась загрязнения и песка

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"