Борис Алферьев : другие произведения.

Пленник Мифа. К2ч2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  
  
  
  
  Часть вторая.
  СОШЕСТВИЕ В ПРЕИСПОДНЮЮ
  
  Дремлет горная цепь в окружении звезд,
  Покрывая собой лоно спящей Земли,
  Погребенный в песке, дремлет каменный бог,
  Сузив губы в гримасе последней любви.
  Непонятный как Вечность, и скорбный как стон,
  Обвинитель песка тщится сбросить песок,
  Белый череп Владыки венчает Закон,
  Свищет Ветер приветом в пробитый висок.
  
  Спит гранитный Христос, и ему не понять
  Обескровленных парий каддиш удалой,
  Он не верит в тебя, что рожден умирать,
  Дочь преступной любви не согреет собой.
  Он лежит в ожидании воли Времен --
  Когда горы в вершинах исторгнут мечи --
  Усмехнется, и вновь погружается в сон,
  Уступая главенство Царю Саранчи.
  
  А вокруг поднимаются к небу кресты,
  Тот, кто ищет беды, тот находит беду,
  И подагра кривит золотые персты,
  И болтаются петли во вшивом ряду.
  С неба падает прах, вперемешку с водой,
  Не справляется ключ с заржавевшим замком,
  И, отставя величие, книжник седой,
  Заспешил на базар торговать порошком,
  И народ сокрушает устои грехом,
  Ибо время прошло, а Ему -- не слыхать!
  Спит гранитный Христос -- покрывается мхом,
  Упивается сном, и не хочет вставать!
  
  Берлин. Дугласштрассе 7. 9 сентября 1943 года.
  
  -- Ну здравствуйте, Майервитт. Вы уже здесь? -- управляющий по делам казачьих и украинских организаций административной группы "Д" главной квартиры альгемайне** СС Артельдт встал из-за стола навстречу старому приятелю.
  -- Да. -- слегка вывернутые губы Майервитта растянулись в улыбке, а зеленые кошачьи глаза засверкали. -- Я вездесущ. И по делу.
  -- По какому вопросу?
  -- С тем, чтобы получить инструкции касательно взаимоотношений штаба Походного атамана и Главного Управления по делам казачьих войск с казачьей организацией инженера Глазкова -- а там вопрос стоит о никому не подчиненной в военном руководстве силе, из которой можно было бы сформировать до двух пехотных полков.
  -- А что, у вас с ним конфликт?
  -- У меня -- нет. У генерала Краснова -- да.
  -- А Павлов?
  -- А Павлов колеблется. Но Глазков к нему ближе Краснова. И Павлов вообще начинает меня настораживать своей явной ориентацией на самостоятельность Всеказачьего комитета. И если Глазков повлияет на Павлова, то...
  -- И Краснов уже успел перетянуть вас на свою сторону?
  -- Доктор Артельдт, мне с недавнего времени присвоен статус подполковника казачьих войск, следовательно, я, как офицер, должен подчиняться Всеказачьему атаману, и мнение его относительно казачьей политики должен разделять.
  -- Но вы, в таком случае, подчинены и Походному атаману?
  -- Именно. И еще Главной квартире альгемайне и войск СС. И поэтому я лично заинтересован в том, чтобы среди этих инстанций не было конфликта.
  -- То есть вы вступаете в конфликт с Глазковым на стороне Краснова?
  -- Именно так.
  -- А каким образом мы можем оказать вам содействие в ваших разногласиях с Глазковым? И что вы от него вообще хотите, Майервитт?
  -- Я?
  -- Хорошо, что от него хочет Краснов?
  -- Чтобы он передал в подчинение штабу Походного атамана всех своих людей.
  -- А лично вам что нужно?
  -- Полномочия на ведение переговоров, и на последующие действия по переводу.
  -- А самого Глазкова куда вы намерены отправить? На виселицу? -- Артельдт засмеялся.
  -- Ему найдут применение достойное его способностей.
  -- Но они ведь, по вашему мнению, невысоки?
  Майервитт пожал плечами:
  -- Я не готов сейчас отвечать на этот вопрос.
  -- Но я понимаю так, что вы хотите отстранить Глазкова от командования его людьми?
  -- Да, обстановка требует именно этого.
  -- Вот интересно! В Донбассе и на Украине вы работали с ним в полном согласии, а теперь он вам стал мешать? Что же он такого сделал сейчас вашему Управлению?
  -- Доктор Артельдт, ни о каких счетах речи не идет. Но сейчас мы не можем поступить иначе -- Глазков человек не военный, и вооруженным формированием командовать не может.
  -- Мы этого решать не можем. Присоединение к добровольческому формированию -- это дело добровольное, простите за каламбур, но явствует же из наименования!
  -- Я и не говорю, чтобы это было вами решено, -- пояснил Майервитт, -- Я прошу, чтобы вы предоставили мне полномочия для ведения с Глазковым переговоров, и кроме того, со своей стороны разъяснили Глазкову всю двусмысленность его положения, и необходимость объединения его организации со штабом казачьих войск на приемлемых для нас условиях. Те условия, которые он выдвигает, то есть введение его в состав Управления на равных правах с генералами Красновым, Науменко, Тарасенко, Татаркиным, и Шкуро -- это совершенно неприемлемо.
  -- Ах, так вы ему не равны! -- воскликнул Артельдт. -- Вот как! А мы, как я понимаю, должны заставлять Глазкова выполнять ваши требования, так? Простите, Майервитт, но это -- склока, а у нас на склоки времени нет. Сами разбирайтесь с вашим Глазковым. Сумейте найти с ним общий язык и договориться о совместных действиях против большевиков -- вот ваша задача, а вы все делитесь, кому под кем быть. Вы не можете выдвигать какие-то условия, вы должны организовать своих подчиненных для обороны Рейха, вот что! А за ваши политические спекуляции и конфликты делить с вами ответственность мы здесь не собираемся. С точки зрения Главной Квартиры вы обязаны так или иначе воссоединиться со всеми автономными организациями. Я вам советую сделать это до того, как придет действительная необходимость оказания на всех вас давления... а давление может быть вплоть до сильного. Советую об этом подумать!
  -- Я уже об этом думаю, доктор Артельдт, -- обиделся Майервитт.
  -- Неудивительно! -- буркнул Артельдт, -- Это ваша обязанность -- думать! Хорошо, сделаем таким образом: от моего имени он будет вызван в Винницу для переговоров. Вам мы окажем все возможное содействие, но ничего конкретного рекомендовать Глазкову я не стану -- только заявлю ему, что дальнейшее независимое существование его организации приносит в сложившейся обстановке значительный вред, так как распыляет казачьи силы, и потому невозможно само существование автономистских организаций на военный период, и что боеспособные члены его организации подлежат мобилизации. Пусть он сам выбирает, к кому он направит своих людей -- к фон Паннвицу, или к вам. Скорее он согласится направить казаков к фон Паннвицу. Так его организацию, как она существует, мы все равно не оставим. Так вы ему и скажите. Если вы придете с Глазковым к определенному соглашению -- мы немедленно окажем вам полное содействие для претворения этого в жизнь. Это все. Если вы ни до чего не договоритесь, так и авторитет Главной Квартиры козырем в вашей игре использоваться не будет. У вас есть вопросы?
  -- Нет, доктор Артельдт, у меня вопросов нет. -- ответил Майервитт.
  -- Тогда желаю вам успеха в выполнении вашей миссии. Это все?
  -- Пока да, все.
  -- Обедать останетесь?
  -- Не имею возможности. Меня ждет рейхсминистр.
  -- А по какому вопросу?
  -- По вопросу о контактах с Власовым.
  -- Да?
  -- Да. Будет еще Краснов.
  -- Расскажете мне о том, что там затевается?
  -- Доложу. Письменно. Извините, время. Хайль Гитлер!
  
  
  
  К одиннадцати часам Петр Николаевич Краснов, Семен Краснов, и Майервитт прибыли в приемную министра Восточных Областей Альфреда Розенберга.
  На этот день расстановка сил в казачьих делах была такова: 1 кавдивизия была в сфере влияния Йодля, Стан Походного Атамана, а так же белоэмигрантские организации и "Русский Охранный Корпус", (которым командовал еврей-выкрест Штейфон, генерал царской армии, и про еврейское влияние на корпус всегда могли вспомнить и поэтому корпус постоянно висел как бы на волоске), были пока в ведении Розенберга, у Гиммлера же был только план создания "казачьего резерва войск СС", численностью до корпуса. Розенберг мог поставить под ружье 15000 строевых плюс тысяч тридцать ополчения.
  И Гиммлер придумал хитрейший ход -- он начал серию интриг по подчинению всех казачьих соединений себе или непосредственно, или через штаб Власова, который был взят Гиммлером под контроль, а Розенбергом упущен, хоть фактически и числился за последним.
  Петр Краснов был очень встревожен -- отчасти понимая интересы Розенберга, он пожалел, что дивизия Паннвица, которой Розенберг хоть и не имел, но не имел ее и Гиммлер, выпадая из политической схемы противостояния, может спутать Розенбергу в дальнейшем все карты. Мало того, теперь, чтобы насолить "Рейхс-Гейни"**, Розенберг мог начать антиказачью кампанию с той же легкостью, с которой развернул кампанию проказачью, и от этого могли пострадать в первую голову казачьи организации -- в одночасье в сложившейся обстановке казаки могли лишиться всего. Уж раз Гитлер решил расформировать все русские соединения, и пополнить их личным составом ряды остовских рабочих в рудниках, и такое вполне могло повториться.
  Петр Краснов, надо сказать, всегда старался действовать в интересах своих казаков. Остальное его интересовало куда меньше, а уж интересы Германии и нераздельной с Германией в это время НСДАП интересовали только постольку, поскольку были ему на руку, или против руки. И поэтому Борман, называвший казачьих руководителей "темными лошадками" был сугубо прав, только к его мнению мало прислушивались теперь -- заинтересованный в казаках Гиммлер, и крайне заинтересованный в казаках Розенберг пели Гитлеру в своих докладах настолько хвалебные песни, что Гитлер в казаков уверовал, и главное -- уверовал в то, что привлечение казачества на сторону Германии есть крупный политический успех, и личная Гитлера историческая заслуга, а Гитлер исторические заслуги и политические успехи любил. Отличные действия казаков сыграли не последнюю роль в том, что Гитлер отменил посылку всех русских добровольцев на принудработы, ибо это был единственный успех: Ukrainerhundertschaft буйствовали в концлагерях так, что пришлось усилить лагерную охрану СС -- чтобы сдерживать украинеров в рамках; татары фон Зиккердорфа были биты, и частично сдавались, не принимая боя, калмыцкими, чеченскими, и крымскими батальонами организаций "Handschahr" и "Turkenhelle" было чрезвычайно трудно управлять; РОА не доверяли, не давали оружия, а РОНА* Бронислава Каминского потерпела поражение, и была вытянута из боев на переформирование: из нее решили сделать русскую дивизию СД. И хотя действия казаков Павлова, по совести говоря, не представляли из себя ничего особенного, при умелой подаче они выглядели как реальный успех германской имперской политики в восточном вопросе. И Розенбергу, который махнул рукой на 1 кавдивизию, требовалось во что бы то ни стало объединить все казачьи организации под эгидой Краснова, срочно сформировать три-четыре дивизии, и отдать их Павлову -- Розенберг понимал, что с Павловым его эмиссар Майервитт всегда сумеет договориться, или расправиться.
  
  
  
  -- Господа генерал Краснов, генерал-майор Краснов, оберштурмбаннфюрер Майервитт -- прошу пройти. Министр ждет вас.
  Петр Краснов прошел первым -- сразу за пригласившим штурмбаннфюрером, после прошел Майервитт, и сзади всех Семен Краснов.
  Розенберг окинул всех вошедших быстрым взглядом, поздоровался коротко, и немедленно объявил:
  -- К делу, господа. Мне необходимо знать, как вы отнесетесь к предложению насчет объединения вашей организации с Русской Освободительной Армией генерала Власова?
  -- Насколько я понимаю, ваше высокопревосходительство господин министр, -- начал Краснов, -- этот вопрос обсуждается не по нашей инициативе. Следует ли нам понимать дело так, что генерал Власов сам выступил с идеей объединения его войск с казачьими?
  -- Нет, -- сказал Розенберг, -- Проект представлен управлением по делам иностранных войск ОКН*.
  -- А кто будет командовать казачьими войсками по их плану?
  -- Вы, разумеется.
  -- Тогда зачем это объединение? Чтобы создать в войсках междуцарствие? Или господин Власов желает командовать мной? Сомнительно, чтобы он желал перейти под мою команду -- он слишком высоко себя ценит. А если он желает командовать мной, так я этого не желаю!
  -- А вы что скажете? -- спросил Розенберг у Семена Краснова.
  -- Власову я не доверяю, -- просто ответил Семен, -- И думаю, что старшие офицеры моего штаба тоже не доверяют ему. Я не против объединения с русской армией... но я наслышан и о беспорядке в штабе Власова. Если бы там навели порядок -- тогда бы это имело смысл. А сейчас... нет. В момент объединения начнется перестройка командования, это вызовет хаос. С казаками обращаться нужно умеючи. Если говорить об объединении сейчас, то только о формальном -- чтобы мы считались вместе с РОА частью русской армии, но не были никак подчинены штабу Власова. Насколько я знаю, о таком объединении речь не идет. Да и казаки уже настолько хорошо вписались в структуру германских войск, что лучшего и не надо -- от добра добра не ищут.
  -- Вот именно, -- вставил Петр Краснов.
  -- А если нас хотят вывести из структуры немецких войск, -- продолжил Семен, -- то пусть нам лучше дадут полную самостоятельность -- это доверие мы оправдаем, поскольку вполне способны всемерно содействовать борьбе Германии против большевизма совершенно отдельно от всех Власовых. Это в традиции казаков.
  -- Самостоятельность в действиях? -- поднял брови Розенберг. -- Но позвольте, господа генералы, это же как раз и есть идеи господина Глазкова!
  -- Так что же-с? С этим самоочевидным фактом никто и не собирается спорить, господин министр! -- Петр Краснов встал. -- У наших казаков есть командование, свое командование, и неплохое, смею думать. Но подпадать в очередной раз под очередную Москву наши казаки не желают, мало того, они отчасти сражаются не только против большевиков, но и против ига Великороссии вообще! Мы им обещали, кстати, полную независимость казачьих областей, и обещали это от вашего имени! И прошу понять, что казаки -- не русские, казаки это казаки. И попав под командование русских, да еще и бывших большевиков, они будут недовольны, и настолько, что я в дальнейшем ничего гарантировать не смогу! Это -- не личные амбиции, господин министр, это -- объективная истина. Казаки воюют за казаков, и только, и воюют они хорошо, пока знают, что ими командуют казаки, и лично атаман Краснов, и никто не передает их под командование инородцев.
  -- Немцы -- это тоже инородцы? -- улыбнулся Розенберг.
  -- Немцы -- это дело совершенно другое, господин министр! Немцы -- это старший брат, народ-освободитель, союзная нация. Но Власов со своими русскими, да и русскими-то какими! -- это же сборище авантюристов, и, я бы даже сказал, революционеров! Союз с такими русскими только дискредитирует нас, казаков. И неужели вы ставите Власова на одну доску с Германией? Это просто смешно! Больше мне нечего сказать по этому вопросу.
  -- Что же, -- заключил Розенберг, давая понять, что ничего конкретного говорить, и уж тем более приказывать он по этому вопросу не собирался, а вызвал Красновых только с тем, чтобы их выслушать, -- ваша позиция мне ясна. Мы ее примем к сведению. Второй вопрос: согласно плана осенне-зимней кампании казачьи формирования направляются в состав армейской группы фельдмаршала Вейхса в Сербию. Там мы можем столкнуться не только с большевистским, но и английским влиянием, и английской пропагандой. Меня беспокоит, насколько ваши казаки обладают иммунитетом к английской пропаганде, и можно ли быть спокойным мне на их счет в данной ситуации? Слушаю.
  -- Какая от англичан может быть особо эффективная пропаганда, -- удивился Петр Краснов, -- не вижу точек соприкосновения, господин министр! Мировая Война** -- да кто ж ей доволен! А исторически -- исконные враги России: Турция, Франция, и Англия!
  -- А если англичане подключат Деникина?
  -- И что такого скажет Деникин? Обвинит нас в том, что мы надели иностранную форму, забыв обвинить в том же тех, кто сражается за Сталина, и его клику жиденят? Деникин грудью встал на защиту нахамкесовых** родичей, которые казаков до этого планомерно и со свойственной нахамкесову племени хитростью уничтожали как нацию, и будут уничтожать! У черта за душу рая не купишь! Так что кто кого осудит? Нам надо раз и навсегда сказать, что с 1921 года вся территория Российской Империи оккупирована иудейско-интернационалистскими и люмпенскими бандами, фактически -- истинными предателями Родины, и все, кто становится на их сторону, должны приравниваться к ним! Каждый называет себя патриотом, это красиво, но на деле последние патриоты уплывали из Крыма после прорыва Перекопа, или отступали в Харбин по КВЖД! А все возражения против того, что патриоты -- мы, основаны на утверждении, что октябрьский переворот был совершен русскими гражданами, будто это делалось не на деньги еврейских общин евреями же, а ведь все эти вопли можно опровергнуть одной только цитатой из Карла Маркса: "пролетариат отечества не имеет"! А поскольку это было главным лозунгом при оголении фронта в 1917 году, то мы можем сказать, что понятие Отечества, а следовательно, и патриотизм существовал только для интеллигенции, регулярной армии, купечества, дворянства и казачества, а они все были истреблены, или изгнаны, или деклассированы в процессе осуществления большевистской диктатуры. Остались "гегемоны", не имеющие Отечества, а следовательно -- Отечества при "гегемонах" не осталось -- осталось Дикое Поле, ничья земля. И возродить Отечество с помощью Сталина -- нонсенс!
  -- С Деникиным -- ясно. Но с англичанами все же?
  -- Англичан у нас знают хорошо.
  -- И что?
  -- Да пропади они пропадом -- это же нация предателей и колонизаторов!
  -- Я-то это знаю, а ваши казаки?
  -- Казакам будет разъяснено.
  -- Англичане не способны влиять на российские войска, -- вслух подумал Семен Краснов, -- Знаете, мне тут приносили листовку, которую англичане распространили в русском батальоне HW** Африканского Корпуса. Знаете, что они обещали и гарантировали казакам в этой листовке? Немедленное возвращение на Родину! На Родину! К товарищу Сталину! И возникает вопрос, действительно ли они считают, что товарищ Сталин станет христосоваться с возвращенными казаками, или, может, они сознательно валяют ваньку? Если валяют ваньку, так это совсем неудивительно. Это как раз в духе британцев. Ну а если это по недомыслию, так это им же хуже. Известно, что они не желают никого слушать и понимать, кроме себя самих! Американцы -- те вообще не проблема, поскольку они всегда все продают, а нация их по среднему своему развитию не превышает уровня десятилетнего европейского недоросля. Они наивны, тупы, и самодовольны, и им ни до кого нет дела. Вот тоже люмпенская страна! -- недаром ее масоны создали. Это что-то да значит. Все эти стяжатели уже раз дали сожрать Россию... а Черчилль никогда к казакам благоволить не изволил. Вот Савинкову, и его цареубийцам -- благоволил. И то -- до поры. А теперь стал лучшим другом товарища Сталина и его жидов Молотова, Кагановича, и прочих. Гора с горой не сходится, а человек с человеком... Так что они, думаю, не станут и копья ломать.
  -- Хорошо. Смысл вашей противоанглийской кампании мне ясен, -- заключил Розенберг, -- Начните ее. И тогда всего хорошего. Мой гараж в вашем распоряжении. На сегодня все. О дальнейшем решении обсуждаемых вопросов, которое целиком зависит от канцелярии Фюрера, вас известит доктор Гимпель. Прощайте, господа. Хайль Гитлер!
  
  
  Верхняя Силезия (Имперская территория). Город Ламсдорф. Шталаг VIII округа специальной категории (VIII-sonder), имперский номер 214. Комментарий наблюдателя по сектору 15 VX-DIRON.
  
  214-й лагерь был довольно большим, хотя и разросся он недавно -- из лагерной экспедиции шталага* VIII-B, имевшего имперский номер 344. Для примерного определения площади лагеря можно было воспользоваться следующим мерилом: сегменты внутренней стены проволоки, бывшей, разумеется, под током, разделяли двенадцать охранных вышек с прожекторами и пулеметчиками, ну а каждая такая вышка, как известно, контролирует двести пятьдесят метров стены ограждения, и сто -- в глубину территории охранной зоны. Вышками охранялись три внешние стены, а стена административной зоны лагеря промежуточными вышками не охранялась -- административная зона была обнесена сплошной бетонной стеной снаружи, и дополнительным барбетным* валом между внешней и внутренней проволочными стенами -- со стороны охранной зоны.
  Построен лагерь был на ровном поле между тремя торфяниками, и чахлым, почерневшим от горевшего каждый год торфа лесом. Заключенные работали на торфе, и только на торфе -- на ближайший рудник их не водили, хотя это было и возможно, однако администрация лагеря не желала допускать контакта спецконтингента с заключенными двух других лагерей, находившихся в этом районе.
  Над низиной, в которую, словно камень в нишу, был встроен лагерь, господствовали еще три высотки, на которых были размещены строения, о назначении которых не знал в лагере почти никто.
  Бараки были двух типов: старой постройки каменные блокгаузы -- вероятно, фермы или конюшни, оставшиеся от тех времен, когда здесь было еще мирное сельское поместье, купленное имперской казной у разорившихся хозяев году так в тридцать девятом -- сороковом. Блокгаузы были перестроены почти до полной неузнаваемости. Кроме них были еще длинные деревянные бараки, выкрашенные мерзкого вида зеленой краской с номерами на двустворчатых широченных дверях. Эти бараки были построены рядами, и в каждый барак новой постройки втискивали по 840-900 человек, а то и по тысяче -- бараки набивали под завязку, ибо так легче было наблюдать за заключенными, и кроме того, не надо было топить печей. Прямая экономия дров и стройматериала не была произволом лагерной администрации -- такое размещение контингента было введено директивой начальника вооружений вермахта и командующего армией резерва от 17 октября 1941 года. И хотя в директиве отмечалось, что такое размещение является мерой временной, и в дальнейшем применяться не будет, положения ее не изменились до сей поры, мало того, аналогичный приказ за 1943 год пришел от начальника управления по делам военнопленных генерала Германа Рейнеке, а приказ за 1943 год по войскам СС, подписанный СС-обергруппенфюрером Эрихом фон-дем Бах-Зелевским, требовал уплотнить размещение заключенных в типовых бараках до 1300 единиц, но этого уже выполнить, при всем старании, никак не смогли -- как видно, Эрих фон-дем Бах-Зелевский мало бывал в типовых бараках, и плохо помнил их размеры -- 38 метров в длину и 12 в ширину при высоте крыш в 8 метров, и это без учета размеров нар, и служебных объемов, а к тому же еще нужно было непременно сохранять очищенными от людей центральные проходы -- для беспрепятственного прохождения через каждый барак охраны.
  Зона лагеря была окружена прежде всего рвом, около которого имелись постовые будки, за рвом было минное поле с шпринг-минами "S-34" -- некоторых евреев девки из "Валькирии"** периодически загоняли туда, чтобы в назидание прочим продемонстрировать, как шрапнельный прыгающий фугас сносит начисто головы -- взрыв на уровне головы происходил, конечно, не для эффекта, а чтобы не спровоцировать детонации остальных мин. За минным полем были две стены проволоки под напряжением в 900 вольт. Проволока была накручена на изоляторы на толстых бетонных быках, на каждом из которых вверху находился мощный фонарь, светящий вниз, а ниже фонаря -- красноречивая табличка, предупреждающая о высоком напряжении на проволоке. Расстояние между двумя стенами было не меньше восьми метров, и по проходу между ними раз в пять минут проходили патрули, а за внутренней стеной мерно шагали часовые -- все из "Totenkopf"* в мужской зоне, и из "Валькирии" в женской -- никаких армейских нестроевиков или украинеров.
  Вдоль маршрутов патрулей и часовых были натянуты тонкие лееры из троса с флажками, чтобы, случись что, немецкие солдаты не угодили на проволоку.
  У лагеря было двое главных ворот: ворота внешней стены, и ворота внутренней, и между ними было расстояние метров в сто пятьдесят -- вторые ворота находились левее. Прибывающие заключенные сто пятьдесят метров прогонялись между стенами -- расстояние от внешней стены до внутренней здесь расширялось до пятнадцати метров. Заключенных прогоняли по этому участку колонной по два, и непременно бегом.
  По прошествии этих ворот взгляду открывался сам лагерь, который сразу поражал своей чистотой, и какой-то демонической гордой молчаливостью внутреннего конвоя. Лица солдат не выражали даже равнодушия -- они не выражали ничего! -- словно были вылеплены из воска. Именно так, а не иначе должен был бы выглядеть ад -- чистым, опрятным, хорошо продуманным -- фабрикой наказания с отлично вышколенным персоналом, расположенной под низким, серым, редко когда проясняющимся небом.
  Жилая зона для служащих начиналась за стеной, делившей пополам общее лагерное ограждение -- так же двойной, с маленькими служебными воротами. Можно было сказать, что за проволоку попадали не только заключенные, но и сами охранники. Разница была только в том, что со стороны жилой зоны стены шли почти вплотную -- в трех метрах, но зато проволока была намотана более густо, и между стенами, как уже говорилось, были барбеты. По внешней (обращенной к жилой зоне) стене ток пускался только в темное время суток, или в случае тревоги -- в караульных службах имелись специальные щиты с рубильниками. Кроме того проволока жилой зоны гарнизона имела автономное питание, и при сохранении напряжения сила тока в ней была снижена.
  Ворота для входа на территорию жилой зоны извне и въезда транспорта были бронированными, и находились между двумя пулеметными вышками с усиленными нарядами на них. Часовые на вышках имели право стрелять без окрика даже по лицам в немецкой военной форме. Кроме пулеметчика, подающего и наблюдателя в состав наряда всегда входил снайпер.
  К северу от тех ворот, через которые заключенные впервые входили в лагерь, чтобы не выйти из него уже никогда, находился комплекс, называемый среди местных остряков "божьей канцелярией", но у более серьезных людей он носил прозвище гораздо более краткое, и гораздо более грозное -- "айнзатц"**. В этом комплексе было все -- крематорий на двенадцать печей прямого горения с угольными топками, патологоанатомическое отделение медицинской службы (общелагерной), две газовые камеры новейшей системы -- не того типа, что были рассчитаны на "Zyklon B", а герметические боксы, в которые пускался новый хитрый газ на той же цианистой основе, но летучий, размещенный в баллонах высокого давления, похожих на те, какие применяются при автогенной резке. Разработаны камеры были именно в 214 лагере, здесь же и испытывались. Разработчики стремились устранить следующие недостатки камер освенцимского типа: во-первых, сделать смерть обреченных мгновенной, а то в больших камерах заключенные умирали до 10 минут, при этом издавая громкий гул, похожий на тот, что издают пчелы, если в улей плеснуть бензину, да еще бывали случаи, что некоторые выживали, если падали лицом в лужи мочи, испускаемой умирающими. Все это действовало на нервы охране -- охранники, в конце концов, были живые люди, немцы, а о немцах следовало заботиться. К тому же, в больших камерах газ вводили солдаты -- вскрывали банки и высыпали таблетки-сорбенты в испаритель**, а защищены они были только резиновыми перчатками и противогазом, и неоднократно при этой операции травились. В новой камере введение газа происходило без участия солдата -- и солдат в 214 лагере не мучили ни головные боли, ни кошмарные сны. Вентиль, впускающий газ, и вентиль, впускающий дегазатор, открывал в специальном помещении дежурный врач "айнзатца".
  Но у новой камеры был и недостаток -- за раз она вмещала не более тридцати человек. Время действия камеры от загрузки до загрузки равнялось двадцати пяти минутам -- пять минут на действие газа, пять -- на дегазацию, за пять минут трупы перекидывались "айнзатц-командой" на транспортер, и десять уходило на промывку камеры из шлангов, и проветривание. Но все же пропускная способность была мала, и поэтому, когда уничтожению подлежало большое количество заключенных, тогда либо вызывали из города несколько S-Wagen'ов**, либо прибегали к расстрелам.
  Из газовых камер трупы поступали по тоннелю в блок утилизации. Тоннель, закрывавший транспортер, сделан был из гофрированного алюминия. После утилизации трупы поступали в крематорий, тоже по тоннелю.
  В 214 лагере около "айнзатца" существовал пост. В других лагерях такого почти не бывало, хотя это и было нарушением существующих инструкций. Во многих лагерях даже, несмотря на строгое запрещение напоминать заключенным об их неизбежном конце, до несчастных намеренно доводилось через лекции, что из их трупов будут сделаны: столярный клей, костный уголь, сахарные фильтры, и минеральные удобрения. В "строгих" лагерях постоянно разворачивали что-то вроде рекламной кампании с девизом: "Здесь входят через ворота, а выходят через трубу", но в зоне 214 лагеря обо всем, что касалось смерти, предпочитали молчать. "Айнзатц-команда" содержалась отдельно от прочих заключенных, в своем блоке, отрезанном от общей зоны бетонной стеной. Никуда из "айнзатца" обслуживающая команда не выходила. Они видели только крематорий, один крематорий, приходя туда каждый день, покуда их туда не приносили. Статистика по лагерю была такова -- один трупонос живет три недели -- вынося трупы из камер, трупоносы все же понемногу отравливались, и умирали почти всегда от хронического отравления, а не от истощения, так как кормили их двойным пайком, и выдавали им ватные теплушки советского военного образца -- из трофеев. Но в новых трупоносах недостатка не было -- стоило только пообещать двойной паек, ватную теплушку, и освобождение от торфоразработок, как желающих набирались десятки на одно место.
  Обстановка в лагере особого удивления у служащих немцев не вызывала -- дело было в порядке вещей, разве что поставлено было куда серьезнее, чем в других таких же учреждениях. В караульных помещениях, чтобы часовые не скучали, и для их всемерного образования были вывешены четыре приказа об отношении к подсоветским цивильным и военнопленным -- для самого внимательного их изучения. Гласили эти приказы следующее:
  
  ПАМЯТКА ОБ ОБРАЩЕНИИ С ГРАЖДАНСКИМИ ИНОСТРАННЫМИ РАБОЧИМИ НА ТЕРРИТОРИИ ИМПЕРИИ
  
  1 октября 1942 года.
  Для руководства по вопросу массового применения иностранной рабочей силы из гражданского населения изданы единые директивы об обращении государственно-полицейского аппарата с этими рабочими, причем они различны в зависимости от национальной принадлежности рабочих, и излагаются в отношении остарбайтеров в нижеследующем:
  ОСТАРБАЙТЕРЫ (НОСЯТ ЗНАК "OST" -- ПРЯМОУГОЛЬНИК С БЕЛО-ГОЛУБОЙ ОКАНТОВКОЙ, НА СИНЕМ ФОНЕ БЕЛЫМ НАПИСАНО "OST").
  К остарбайтерам относятся лица из бывших советских районов, за исключением ЛЕТТЛЯНДИИ, КУРЛЯНДИИ, ЭСТЛЯНДИИ, ГАЛИЦИИ, БУКОВИНЫ, и БЕЛОСТОКСКОГО ДИСТРИКТА. Не делать никакой разницы между кавказцами, грузинами, армянами, или восточно-украинцами.
  1. Остарбайтеров содержать в закрытых лагерях вальде- или штраф- режимов**, которые они имеют право покидать только для производства работ, под постоянной охраной часовых, либо начальника лагеря.
  На мелких сельскохозяйственных предприятиях или в единоличных хозяйствах, где разрешено использование остарбайтеров поодиночке, можно помещать остарбайтеров вне лагеря в хорошо запирающемся помещении, где есть немец-мужчина, который способен взять на себя функции контроля под его персональную ответственность.
  2. Половая связь между немцами и остарбайтерами запрещена, и карается для остарбайтеров смертью, а для лиц немецкой национальности -- отправкой в концентрационный лагерь усиленного режима устрашения, вплоть до лагерей уничтожения.
  3. Посещение церкви, или создание конфессионных организаций для остарбайтеров ЗАПРЕЩАЕТСЯ. Духовная опека со стороны немцев НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ.
  4. Переписка остарбайтеров с их близкими разрешается. Каждый остарбайтер может два раза в месяц посылать одно письмо и одну открытку. Почтовые расходы внутри страны оплачиваются наличными деньгами в соответствующих почтовых отделениях. Почтовые отправления должны сдаваться на почту немцами. Отправка писем на полевую почту запрещена. Подобные отправления направлять в местные учреждения SiPo-SD.
  5. Остарбайтеры, используемые индивидуально в сельскохозяйственной местности, должны проводить свой досуг в хозяйстве работонанимателя. Разрешение на отлучку под соответствующим немецким надзором должно предоставляться в известной степени как поощрение. Остарбайтеры имеют право пойти к врачу только в сопровождении немца.
  6. В случае необходимости наказать остарбайтера нужно довести до сведения местной полиции частным лицам, и до сведения службы безопасности в лагерной администрации.
  РАБОЧАЯ СИЛА ИЗ ПОГРАНИЧНЫХ ГОСУДАРСТВ: ЛЕТТЛЯНДИЯ, КУРЛЯНДИЯ, ЭСТЛЯНДИЯ, ГАЛИЦИЯ, БУКОВИНА, ОБЛАСТИ БЕЛОСТОКА И ЛЕМБЕРГА.
  В отношении этой рабочей силы руководствоваться следующими директивами:
  1. Они имеют право на беспрепятственное передвижение внутри того сельскохозяйственного или городского района, где они работают. Выезжать из этой местности им разрешается только с разрешения полиции.
  2. Отказ от работы, подстрекательство других рабочих, самовольное оставление рабочего места наказываются заключением в воспитательно-трудовой лагерь.
  3. Половая связь с немецкими женщинами и девушками запрещена под угрозой самого тяжелого наказания.
  
  Начальник военного управления OSTRAUM: д-р Рахнер
  Заместитель имперского министра Восточных Территорий: Майер
  Начальник Южного отдела министерства Восточных Территорий: д-р Гимпель
  Командор полиции безопасности: Мюллер
  
  ИНСТРУКЦИЯ ОТ IV ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ RSHA ПО ОХРАНЕ ЛАГЕРЕЙ, В КОТОРЫХ СОДЕРЖАТСЯ РУССКИЕ РАБОЧИЕ.
  
  1. Рабочие с оккупированных русских территорий работающие на территории Империи должны быть строго отделены от других иностранных рабочих, всех военнопленных, и от германского населения. Они должны содержаться в закрытых лагерях, и покидать их под охраной только для работы.
  2. Русские рабочие должны носить нашивки на правой стороне груди верхней одежды, а там, где они работают без верхней одежды -- на робах. Нашивка прямоугольной формы с надписью "OST" на синем фоне.
  3. Русским рабочим запрещается всякое общение, кроме вызванного служебной необходимостью:
  a) с лицами немецкой национальности, в особенности иного пола. Половые сношения категорически запрещены под угрозой смерти.
  b) с другими иностранными рабочими или военнопленными.
  4. Начальник лагеря ответственен за действия охраны в самом лагере, и по пути заключенных на работы. Охрану никогда не должен нести один человек. Начальник охраны ответственен за выполнение приказов, безопасность лагеря и места работы, за дисциплину в лагере и на рабочей площадке. На время своего отсутствия он должен назначать заместителя.
  По важным вопросам он должен получать указания районного отдела GeStaPo. В его обязанность входит так же сообщать GeStaPo обо всех чрезвычайных происшествиях.
  5. Любая охрана и персонал должны вести себя сдержанно с русскими. Не следует вступать с ними в ненужные разговоры, а так же проявлять какую бы то ни было симпатию. Всякое общение с русскими во внеслужебное время запрещено.
  6.
  а) К малейшему проявлению непослушания и недисциплинированности следует относиться жестоко и при сопротивлении беспощадно применять оружие.
  b) В русских, пытающихся бежать, надо стрелять с твердым намерением попасть в бегущего. Охране необходимо помнить непрерывно о своей ответственности за наблюдение над заключенными.
  7. Наказания.
  а) В лагере и на рабочей площадке должны поддерживаться строгий порядок и дисциплина.
  Рабочие обязаны выполнять приказы охраны, а когда они находятся в лагере, то лагерного персонала. Рабочий, отказывающийся подчиняться приказам и выполнять работу, будет наказан.
  Разрешены следующие наказания:
  1. Дополнительная работа после конца смены.
  2. Посылка на штрафные работы.
  3. Лишение горячей пищи сроком на три дня.
  4. Тюремное заключение сроком на три дня. Строгий арест, карцер.
  b) Рабочие, пренебрегающие своими обязанностями, или просто работающие медленно, должны направляться на штрафные работы. Они будут лишены всех прав. С ними надо обращаться особенно строго. Выбор типа штрафной работы остается за администрацией лагеря.
  c) Тюремное заключение предусматривает: карцер, запрещение работать, выходить на воздух, лишение койки, и вместо обычного питания -- хлеб и воду (150 граммов хлеба на день, и воды -- 100 мл).
  d) Начальник охраны делает запись об отправке рабочего на штрафные работы в особой книге. О наказании по пунктам 3 и 4 следует сообщать в районный отдел GeStaPo.
  8. О случаях серьезных нарушений дисциплины, непослушания, актах саботажа или попытках совершить саботаж, о половых сношениях и уголовных проступках следует немедленно сообщать в районный отдел GeStaPo. Рабочие, совершившие такие проступки, должны находиться в тюрьме вплоть до особого по делу распоряжения.
  
  Подпись:
  управляющий отделом III GeStaPo RSHA д-р Альбат.
  "УТВЕРЖДАЮ"
  KriPo-GeStaPo RSHA шеф -- Веллершофф.
  
  ПАМЯТКА КЕЙТЕЛЯ ОБ ОТНОШЕНИИ К СОВЕТСКИМ ВОЕННОПЛЕННЫМ.
  
  8 сентября 1941 года. Главная квартира верховного командования
  
  БОЛЬШЕВИЗМ ЯВЛЯЕТСЯ СМЕРТЕЛЬНЫМ ВРАГОМ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ!
  В первый раз в этой войне немецкий солдат встречается с противником, обученным не только в военном, но и в политическом отношении, идеалом которого является коммунизм, который видит в национал-социализме своего злейшего врага. В борьбе против национал-социализма он считает пригодными все средства: партизанскую войну, бандитизм, саботаж, поджоги, разлагающую пропаганду, убийства. Даже попавший в плен советский солдат, каким бы безобидным он не выглядел внешне, будет использовать всякую возможность для того, чтобы проявить свою ненависть ко всему немецкому. Надо учитывать, что военнопленные получили соответствующие указания о поведении в плену. Поэтому по отношению к ним совершенно необходимы максимальная бдительность, величайшая осторожность и недоверчивость.
  Для охранных команд существуют следующие указания:
  1. Проявление строгости всегда, во всех случаях! Применение строжайших мер при проявлении малейших признаков сопротивления и непослушания! При подавлении сопротивления беспощадно применять оружие. По военнопленным, пытающимся бежать, немедленно стрелять (без окрика), стараясь в них попасть.
  2. Всякие разговоры с военнопленными, в том числе и по пути к месту работы и обратно, строго воспрещаются! Разговоры разрешаются только в случае необходимости дачи служебных указаний, которые должны излагаться ясно и кратко, в приказной форме. На пути к месту работы и обратно, а так же во время работы, категорически запрещается курить. Следует препятствовать всяким разговорам военнопленных с цивильными лицами, в случае необходимости надо применять оружие -- также и против цивильных лиц.
  3. На месте работы так же необходим постоянный строгий надзор со стороны немецких охранных команд. Каждый охранник должен всегда находиться на таком расстоянии от военнопленных, чтобы он мог немедленно, в любой момент, применить свое оружие. Никогда не поворачиваться спиной к военнопленному!
  По отношению к трудолюбивым и послушным военнопленным также неуместно проявление мягкости. Они рассматривают это как проявление слабости, и делают из этого соответствующие выводы.
  4. При всей строгости и твердости, которые должны сопровождать безусловное исполнение отданных приказов, не должны иметь места произвол, или плохое обращение со стороны немецких солдат, не должны применяться палки, кнуты, и.т.д. Подобное поведение противоречило бы достоинству немецкого солдата как оруженосца Нации. В случае какого либо произвола или плохого обращения с военнопленными виновные должны наказываться начальниками и комендантами лагерей в дисциплинарном порядке, а в случае, когда злоупотребления своим положением принимают криминальную, политическую, или другую подобную окраску, о таких случаях следует немедленно докладывать в районные отделы полиции безопасности для дальнейшего расследования.
  В случае принуждения военнопленных женщин к половому сношению солдатами охранных команд, следует подвергать виновных аресту, и немедленно передавать для расследования в районные отделы полиции безопасности.
  5. Мнимая безобидность советских военнопленных никогда не должна приводить к отклонению от вышеприведенных указаний.
  П О Д П И С Ь : Кейтель.
  
  РАСПОРЯЖЕНИЕ ПО ЧАСТЯМ SS СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ.
  
  Главная квартира Войск SS
  В настоящее время усилены меры по предупреждению половых связей между немцами и представителями неполноценных рас.
  С болью и прискорбием мы вынуждены довести до сведения личного состава Войск, что в последнее время имели место случаи половых связей между солдатами Войск SS, и представителями русской, украинской, польской, и даже еврейской (!) национальности, что вело к потере виновными национального самосознания, и самостоятельности в принятии решений. В связи с этим доводим до сведения личного состава, что:
  за половую связь немца или немки -- служащих охраны лагерей для гражданских иностранных рабочих, или военнопленных, виновные немцы или немки шуцбатальонов и отрядов "T" лишаются звания, привилегий и статусов войск SS, и наказываются вплоть до расстрела на усмотрение местных командиров войск SS, или уполномоченных SiPo-SD.
  за изнасилование восточных, и прочих иностранных рабочих служащими охраны -- расстрел на месте, согласно директиве Имперского Руководителя SS "О преступлениях против Нации".
  Имперский министр Восточных Территорий
  
  SS-обергруппенфюрер рейхсляйтер
  
  АЛЬФРЕД РОЗЕНБЕРГ
  
  Шеф полиции безопасности -- службы безопасности
  
  ХАЙНРИХ МЮЛЛЕР
  
  
  Первые три основных приказа об отношении к заключенным охрана как правило нарушала сплошь и рядом, пользуясь тем, что из 214 лагеря никогда не выходил живым ни один узник, хотя лагерь статуса лагеря уничтожения и не имел, но четвертый приказ охраной выполнялся свято и даже фанатично -- эсэсовцы, воспитанные в спецшколах и клубах "Ahnen Erbe", воспринимали половую тягу к заключенным лагеря чем-то сродни скотоложеству, или, во всяком случае, как что-то крайне постыдное.
  Комендантом 214 лагеря был капитан 1 ранга Карл Дитрих Швигер, служивший ранее заместителем по режиму коменданта 344 лагеря Гилека. Заместителем Швигера был SS-оберштурмбаннфюрер Хайнц-Вернер Репке -- местный красавец, мистик и интеллектуал, который устраивал с молодыми офицерами еженедельные собрания в мансарде своего отдельного коттеджа -- во время этих собраний проводились спиритические и магические опыты, и делалось это вполне открыто, несмотря на запрещенность подобной деятельности в Империи -- за такие штуки можно было легко угодить в концлагерь, но всеобщие запреты не были писаны для Репке -- ему сильно покровительствовал штандартенфюрер Уве Фегель -- местный штадтляйтер**; были у Репке и связи в SiPo: как шеф лагерной службы SD Филипп Круг, так и агент GeStaPo Лейсснер были с Репке в большой дружбе, и регулярно хаживали к нему обедать. Но внутри прочего общества старших офицеров лагеря Репке по этой причине был не особенно любим. Помощник коменданта по режиму Рюдеке раз пытался вызвать Репке на дуэль, уполномоченный III управления РСХА** Вольцов завел на Репке дело, но докладывал по обстоятельствам этого дела прямо в Берлин, минуя в данном случае своего формального шефа -- Круга**, девочки втихомолку передавали друг другу, что Репке -- проклятый педик, а начальник команды "Zeppelin" капитан-лейтенант граф цу Лоттенбург вообще с Репке не здоровался.
  Специальные службы в лагере N214 были представлены тремя резидентурами: Sicherheitsdienst-III возглавлял гауптштурмфюрер Вольцов, Geheimestaatspolizei -- статс-секретарь криминальной полиции Лейсснер, а резидентуру Абвера, инфильтрированную в лагерь через подразделение "Zeppelin" -- капитан-лейтенант граф Лоттенбург. Даром свой хлеб эти люди не ели -- лагерь был засекречен до пределов возможного, и одна половина персонала совершенно не догадывалась о том, чем занимается другая. Даже сами эти службы в лагере между собой называли по-своему: Абвер именовали "Тремя Альфами", производя это прозвище от аббревиатуры "AAA", что и действительно означало "Amt Ausland Nachrichten und Abwehr", гестапо именовали "политотделом", а про СД вообще предпочитали не говорить. И все прекрасно знали то, что вслух не произносилось никогда -- контрразведкой и СД фиксируется каждый шаг и каждое слово каждого служащего лагеря.
  В основном под надзором спецслужб находился так называемый "Центральный госпиталь для перемещенных лиц VIII Округа", занимавший всю западную сторону лагеря от аппельплатца. Шефом этого "госпиталя", представлявшего собой по сути исследовательский институт, был штандартенфюрер СС доктор фон Шлютце, под руководством которого в госпитале разрабатывались и испытывались на заключенных новейшие медицинские методики, медикаменты, боевые отравляющие вещества -- в частности "Tabun" и "Sarin", аконитиновые пули, и модификации "Циклона", а так же психотропные средства -- производные фенотиазина и раувольфии в комбинации со скополамином. Отдел, где производились эти разработки, назывался "Фрейшютц". Кроме этого, существовал и другой отдел -- "Рихтерблау", в котором производились повторные серии экспериментов по темам, разрабатываемым в других лагерях. Третий отдел, называвшийся "Альбатросс-III/214", проводил испытания по заказам Люфтваффе. Первым отделом руководил сам штандартенфюрер фон Шлютце, вторым -- оберартцт Йоганн-Хайнрих Яансон, третьим -- полковник Эрнст Луис Гюнтер.
  "Госпиталь" доктора фон Шлютце состоял из трех больничных корпусов в четыре этажа вверх и три под землю плюс рядом с корпусами четыре жилых блока для подопытных заключенных -- цивильный мужской, военный мужской, женский, и блок команды обслуживания -- команда обслуживания целиком состояла из уголовников арийского происхождения. В подземных этажах больничных строений, как и положено аду, находился ад -- экспериментальная и стендовая базы госпиталя, с криокамерами, барокамерами, центрифугами, стендами ударных перегрузок, газовыми камерами экспериментального назначения, термо- и электрошоками, биологическими изоляторами, и собственно палатами для подопытных. Наверху первых двух корпусов были операционные, и обычные больничные палаты -- жертвы сначала находились в них, где их лечили, откармливали, реабилитировали, и только когда их физическое состояние поднималось на необходимый для опытов уровень, "пациентов" спускали вниз, и оттуда они уже никогда не возвращались. При "госпитале" был и свой небольшой "айнзатц" с тремя электрическими печами высокого напряжения и с кислотной ванной -- некоторые трупы по распоряжению доктора Шлютце растворяли в кислоте -- сжигать их запрещалось.
  В третьем корпусе наверху были административные помещения, часть которых была отдана для нужд "Ahnen Erbe". В помещениях "службы А" обычно работали наблюдатели и инспекторы, а последнее время там обосновалась зондеркоманда из службы штандартенфюрера доктора Йоганна Лезлерса. Такое соседство Шлютце нравилось не особенно -- весь госпиталь он считал своим и только своим. И сегодня он был доволен -- ему удалось отобрать у команды 4А одну комнату -- несмотря на протесты Лезлерса доктор Шлютце приказал разместить в помещении 506 новоприбывших в группу "Альбатросс" офицеров: специалиста в области авиационной медицины -- гауптштурмфюрера СС доктора Юлиана-Маркуса Оля фон Липница, и оберштурмбаннфюрера СС доктора фон Лорха -- довольно известного специалиста в области изучения так называемых "внешних" технологий, составившего, вместе с Виктором Шобергером, основу экспериментальной базы проекта "Хаунибу", и прочих проектов этого плана; это был и вовсе подарок судьбы, так как подобными разработками доктор фон Шлютце интересовался как раз в наивысшей степени.
  
  Шталаг номер 214. 9 сентября 1943 года.
  
  -- А пакостное же здесь место! -- выразил свое мнение Йоганнес фон Лорх.
  Маркус Липниц в ответ на реплику шефа только пожал плечами, не считая для себя необходимым высказываться вслух.
  Часовые тянулись перед Лорхом во-фрунт, принимая его, наверное, за очередного берлинского инспектора: благородное, но жесткое лицо, седина, и по особому шику сшитое кожаное пальто придавали нашему подполковнику войск СС особый, этакий столичный, и очень тыловой вид -- этого Лорх, в отличие от многих, совершенно не стыдился, и никогда не одевался с некоей фронтовой или околофронтовой простотой, как было в обыкновении у всех прочих офицеров в последнее время.
  Лорх и Маркус Липниц прошли сквозь узенький турникет, и очутились в маленьком и темном зальчике, отделанном почему-то коричневым кафелем. Навстречу им шагнул поджарый майор в круглых очках:
  -- Heil Hitler!
  -- Heil Hitler. Штурмбаннфюрер?
  -- Вы -- фон Лорх?
  -- Совершенно верно. Прибыл в распоряжение штандартенфюрера фон Шлютце. А это -- мой коллега, Маркус Липниц. Мы с ним работали последнее время вместе.
  -- Я -- помощник коменданта лагеря по режиму. Очень рад знакомству. Зовут меня Рихард-Макс Рюдеке. Мне приказано вас разместить, и показать вам лагерь.
  -- Отлично.
  -- Идемте. Да, вас устроит, если я предложу вам комнату на двоих? У нас мало места.
  -- Это смотря с кем мне ее придется делить, -- сказал Лорх, посмеиваясь.
  -- То есть как это -- с кем? -- удивился Рюдеке.
  -- Ну, если с дамой...
  -- А! -- засмеялся Рюдеке, -- Вы австриец?
  -- Нет. То есть я долго жил в Австрии, это верно, но родился я в Риге. Еще при Российской Империи, как вы сами понимаете... А что, пребывание в Австрии как-то сказалось на моей персоне, да?
  Рюдеке снова рассмеялся, со все большим интересом приглядываясь к новому сослуживцу:
  -- У вас австрийский акцент.
  -- Да, это верно. Причем с детства.
  -- И австрийские шуточки.
  -- По-моему, это не запрещено. Или за то время, что я ехал, по СС это успели запретить?
  -- Нет. Только здесь не та атмосфера.
  -- Что такое?
  -- Сами поймете, я думаю, доктор Лорх. У нас довольно жесткий внутренний порядок...
  -- Не пугайте меня! Здесь же не монастырь?
  -- Снова шутите? А тем не менее, порядки похожи -- пища скромная, и никаких излишеств... по возможности. Собственно, на этот счет есть ясные распоряжения коменданта, изданные в приказе. А за любые нарушения распоряжений начальства принято взыскивать, не так ли? Вот. А комнату вы будете делить с гауптштурмфюрером Липницем. Согласны?
  -- Разумеется.
  -- Вы пьете водку?
  -- Водку я пью, но в разумных количествах.
  -- Приятно слышать. Употребление спиртного тоже не приветствуется, но... пьют, только тихой сапой. До первых неприятностей.
  -- А они случаются?
  -- Довольно часто.
  -- Мы учтем это, штурмбаннфюрер.
  -- Вот и отлично. Так, что еще... ну ладно, инструктаж и прочее мы опустим. У меня сегодня к этому настроения нет. Устал. Эти скоты... тут поневоле ожесточишься! Некоторые говорят, что мы сами делаем людей такими скотами, но -- по моему -- это все сказки. Чтобы человек стал животным, он должен быть животным. Вы не согласны, господа?
  -- Если бы они не были животными, они бы вас всех здесь передавили враз, -- высказал свое мнение Маркус Липниц.
  Рюдеке поморщился от богемского акцента Маркуса, а Лорх, заметив это, в голос рассмеялся.
  -- Им ведь все равно нечего терять, штурмбаннфюрер, -- продолжил Маркус, -- Ну, если хорошенько подумать. Был у меня приятель, прошел весь Восточный фронт, и остался без ног... так вот он говорил, что многие русские, даже захваченные силой, сами провоцировали наших солдат на свой расстрел.
  -- Были у нас и такие, -- согласился Рюдеке, -- но уже нет. Их ликвидировали. И знаете, по человечески они заслуживали уважения. А те, что остались... -- он махнул рукой: -- Э, сами все увидите. Завтра же.
  -- Почему не сегодня? -- удивился Лорх.
  -- А вы не устали с дороги?
  -- Да нет, не особенно.
  -- Тем не менее, я бы вам сегодня не советовал передвигаться по лагерной зоне. Даже так: я вам сегодня пропуска на вход в зону не выдам. Сегодня мы принимаем новую партию заключенных, и там будет много дел -- размещение, ликвидация части, и все такое.
  -- Кто же прибывает? -- полюбопытствовал Маркус.
  Рюдеке надолго замолчал -- видимо, обдумывал ответ, потом медленно продолжил:
  -- Русские цивильные, которые не смогли прижиться в лагере трудового фронта, и две команды уголовников. Вам, кстати, должно быть известно, что в нашем лагере отбывают наказание уголовные элементы как из Рейха, так и с оккупированных территорий. Очень многие -- за половые преступления. Был тут русский бургомистр с Юга -- получил десять лет за растления малолетних девочек. Таких тут много, только этот пользовался девочками от пяти до восьми лет. Его мы повесили... за саботаж. Здесь, господа, самые отбросы, но и лагерь -- очень острый лагерь. Рекомендую вам поменьше удивляться, и ничего не принимать близко к сердцу. Изнанки войны вы ведь не знаете...
  -- Знаем, -- успокоил Лорх.
  -- Так или иначе, я предлагаю вам выспаться, или что-нибудь в этом роде -- это чтобы вы не выходили сегодня вообще. Уголовники -- народ еще не обструганный, и даже опасный, так что сегодня караулы усилены, и вы, не зная всех порядков, можете спровоцировать эксцессы, а эксцессы нам не нужны. Ну вот мы и пришли. Какие еще есть ко мне вопросы?
  -- А скажите, как, например, можно выбраться в город? В кафе, и так далее -- ну, вы понимаете?
  -- Нашим автобусом в отпускное время, доктор Лорх. Если имеете транспорт -- через контрольный пункт, имея особый пропуск. Обычно в выходные дни офицеры выезжают группами. Это же и лучше -- развлекаться в кругу знакомых.
  -- А если мне нужно иногда связываться с некоторыми друзьями? Вы ведь можете понять, что я не желаю исчезать из поля зрения своего... как бы это выразиться поточнее? -- общества, что ли... Ну, вы меня поймете. Я ведь не в том возрасте, в котором каждый новый день приносит новый круг знакомств! И я бы хотел изредка связываться с теми, кто мне дорог.
  -- С семьей?
  -- Вот этим к сожалению не обзавелся. Все времени нет. Так как все же со связью?
  -- Ну, если вы так нуждаетесь в этом, тогда прошу ко мне -- я вам предоставлю возможность позвонить по телефону. Если это все...
  -- Да, пожалуй, у меня все.
  -- А у вас есть вопросы, доктор Липниц?
  Маркус, которого Рюдеке несколько раздражал -- и чопорностью своей, и идиотской фамилией, состроил глупую физиономию, и глухо спросил:
  -- Бордель в городе, извините, имеется?
  -- Разумеется, -- на лице у Рюдеке мелькнула презрительная усмешка.
  -- И как он?
  -- Одни польки. -- достаточно ясно выразился Рюдеке.
  -- Но, надеюсь, польки арийского типа?
  -- Само собой. Только вам, я думаю, после некоторого времени службы в лагере станет не до борделей.
  -- Отчего же? -- сделал вид что удивился Маркус.
  Заметно было, что Рюдеке мысленно послал Маркуса ко всем свиньям.
  -- Помещением я вполне доволен, -- сказал Лорх.
  -- Вот и отлично, -- кивнул Рюдеке, -- Ну, так всего хорошего, господа. Было очень приятно познакомиться, однако, у меня масса дел.
  -- До завтра, штурмбаннфюрер.
  -- До завтра, господа.
  
  Офицерское общежитие было построено из красного кирпича, грязного и выщербленного, и было похоже не то на тюрьму, не то на железнодорожный пакгауз. Стена, разделяющая жилую и охранную зоны, находилась метрах в пятидесяти, а в пятистах уже находились ворота лагеря, и все, что происходило у ворот, было отлично видно, стоило только выйти с вахты общежития. В данный момент ворота были оцеплены охраной, стоящей неким подобием коридора, сквозь который покорно и тупо волокли ноги одинаковые издали женщины -- исхудалые, в блеклых платьицах, и белых косыночках. Маркус присмотрелся, ничего толком не разглядел, и решил вернуться в свою комнату: у него в чемодане среди всего прочего лежал английский полевой бинокль из того вооружения, что в огромном количестве англичане сбрасывали с самолетов для Ханса Паннвица -- англичане были свято убеждены, что Ханс Паннвиц является главой вооруженного французского Сопротивления.
  -- ... Так вот почему, если это все сказки, бесноватость была распространена именно по большей части в женских монастырях, а?
  -- Вам ли, доктор Яансон, не знать? Истеричность, половая неудовлетворенность...
  Маркус замер и насторожил уши.
  -- Ошибаетесь, коллега! Лизергиновая кислота**! Спорынья! Я лично проводил серию: у женщин лизергиновая кислота вызывает именно те симптомы, что и описываются в документальных источниках о бесноватости, совпадает до мелочей! Только разве на метле они не летают, но тут есть другая изюминка: начал я замечать, что их бред распространяется на всю камеру, и принимает характер массового! Так что...
  -- Да зачем же, доктор Яансон, было монахиням массово принимать спорынью?! Ну, случайные отравления, я понимаю... Слышал я уже, что эпидемия ведовства в Германии вызвана массовым заражением хлеба спорыньей, только это же явный нонсенс!
  -- Да?
  -- Да.
  -- Чему вас учили, Кюстер? А эрготомин**? Беременные монахини принимали именно спорынью -- а что им еще было делать? Выкидыш на любом сроке -- это же ясно! Как бы ни сами матери-настоятельницы им это и советовали...
  -- Heil Hitler!
  Йоганн-Хайнрих Яансон сощурился в сторону Маркуса:
  -- Добрый день, гауптштурмфюрер. Вы -- новый сотрудник?
  -- Точно так. Фамилия моя Липниц.
  -- Я -- доктор Яансон. И какая ваша специальность?
  -- Авиационная медицина.
  -- Ах, стало быть, вы будете в команде доктора Гюнтера. Отлично. Всего наилучшего, Липниц. Пойдемте отсюда, Андре.
  Маркус потер правый глаз, раздумывая, что при инструктаже Ханс Паннвиц был совершенно прав: интересы и разработки многих служащих 214 лагеря были и действительно, мягко говоря, странноваты. Уж, казалось бы, куда что-то страннее "Хаунибу", но...
  Лорха в комнате не было. Маркус несколько удивился, куда бы это мог деваться его шеф так, что Маркус не заметил его ухода, вышел, поискал запасной выход из корпуса, нашел его, вернулся в комнату, забрал бинокль, и снова вышел на улицу -- он все же хотел понаблюдать за приемом заключенных.
  И с увеличением бинокля женщины продолжали производить впечатление безликой, неразумной массы. Смотрели они только себе под ноги, не оглядывались, и не оказывали никакого сопротивления, поэтому плети и резиновые палки в руках охранников почти бездействовали -- разве что иногда, изредка, и как-то лениво взвивались они вверх, и опускались на плечи какой-нибудь особо медлительной бабы -- шевелись! Гулко по временам взлаивали овчарки на натянутых коротких поводках, но и те сразу умолкали, только зубы скалили -- понимали, что проходят мимо них покорные и обреченные люди.
  Хмурое серое небо Силезии словно давило на головы всем стоящим и идущим под ним.
  Маркус поежился.
  Сзади послышались два громких и нахальных голоса. Маркус оторвался от бинокля, и обернулся -- подходили два унтера из "Totenkopf". Один довольно громко рассказывал анекдот:
  -- Ну вот: показывает герр Шульце эту свою проблему. А доктор и не смотрит, а сразу говорит: " -- Вы что, онанист?" Герр Шульце в крик: " -- Что вы себе позволяете? Я сейчас уйду!" " -- Уходите." -- отвечает доктор. Шульце вылетел в дверь, потом проходит несколько минут, Шульце всовывает голову, и говорит: " -- Доктор, а если да?" А доктор...
  -- Закрыли бы вы рот, молодой и красивый! -- прикрикнул Маркус.
  Унтер заткнулся, обиженно глядя на Маркуса, который снова взялся за бинокль.
  Пышные, толстозадые девки в форме "Валькирии", с нашивками внутренних войск SD, на славу выпестованные своими мамочками в фатерлянде, по большей части -- с короткими белесыми волосами и водянисто-голубыми глазами -- тоже почти одинаковые, словно их специально подбирали, принимали женщин за первым оцеплением, и разводили по баракам и блокам. Тут уж плети свистели куда злее и чаще, ибо девки были ретивые, и многие недавно вернулись из отпусков -- до сих пор по глазам их читалось глубокое половое удовлетворение.
  "Вопиющее нарушение приказа Кейтеля" -- отметил плети Маркус, и хорошо запомнил этот факт -- виденное ему предстояло изложить в письменной форме для Александера фон Медлица**, а уж Медлиц доведет это и до Розенберга. В аппарате СС предполагались перестановки, и обстановка в лагерях была очень хорошим козырем для Розенберга и его людей.
  Одна из девок посмотрела в сторону Маркуса -- странное дело, у Маркуса возникло впечатление, что она его тоже видит -- похотливо улыбнулась, тряхнула головой, и особенно лихо огрела плетью молоденькую и тоненькую девчушку, которая от удара только дрогнула, и еще более согнула и без того сутулую спинку. Контраст между похотливой улыбкой и хлестким, злобным ударом был настолько разителен, что и Маркусу, видавшему всякие виды, стало не по себе -- кинув бинокль на грудь, он озадаченно почесал в затылке, будучи не в силах увязать одно с другим, и длинно выругался, упоминая святой крест, деву Марию, и причастие -- даже в манере ругаться у Маркуса сохранилась богемская католическая жилка.
  Сзади зашелестел смешок.
  -- Что такое здесь? -- резко обернулся Маркус.
  -- О, извините! Я вас напугал?
  Маркус смерил взглядом молодого, с изуродованным лицом, лейтенанта люфтваффе. Тот поднял руку успокаивающе:
  -- Я вас совсем не хотел обидеть. Но вы очень забавно ругаетесь. Вы что, из Богемии родом?
  -- Да.
  -- Вот я и слышу -- тамошние словеса. Я, знаете, изучал германистику. Да. И я догадываюсь, по какому поводу вы так разволновались. Та хорошенькая девица с плеткой?
  Маркус пожал плечами.
  Лейтенант, сильно хромая, подошел ближе, и очень доверительно -- даже странно доверительно, сказал:
  -- Знаете, я имею черепное ранение, и психически неуравновешен. Здесь многие, кстати, с черепными ранениями. Так что я могу говорить все что захочу. Впрочем, я не дурак.
  -- Надеюсь.
  -- Я тоже! -- лейтенант засмеялся, -- Прежде чем разговаривать с вами, я со вниманием осмотрел руны на вашем перстне... И если уж говорить о чем-то, так только на улице. В помещениях все записывают добрые ангелы гауптманна Вольцова. Да, о девице, чтобы закончить -- она мне знакома. Зовут ее Эрика Долле. Что это вы вздрогнули? Знакомая фамилия?
  -- Нет, не знакомая, -- повертел головой Маркус.
  -- Познакомить?
  -- Для чего? Или хотите поделиться?
  На лейтенанта эти слова произвели впечатление очень странное -- он мгновенно скривился, и отшатнулся, словно заметил под ногами змею, но потом совладал с собой, криво усмехнулся, и прохрипел:
  -- Ну уж нет, извините! Как раз в постельку эти девушки меня вряд ли затащат -- я не извращенец. Мне бы поселянку без мозгов -- они лучше -- без мозгов-то...
  -- А что, грешны слишком, или..?
  -- Или.
  -- Осуждаете, -- покачал головой Маркус.
  -- А вы?
  -- Не обо мне речь. Здесь вот какой возникает вопрос -- а сами-то вы что здесь делаете? Псалмы твердите?
  Лейтенант молча протянул Маркусу обнаженный клинок с витиеватой гравировкой по всему полотну.
  -- Ах, вот что! -- воскликнул Маркус.
  -- Я же сказал: ваши руны... Моя фамилия -- Эрак фон Вилльгау. А вы неважно выглядите. Вы ничем не больны?
  -- А, -- Маркус махнул рукой, -- простуда.
  -- Хотите коньяку?
  -- С удовольствием.
  -- Только я пью первым, -- Эрак отхлебнул из фляжки, и назвался: -- Ойген. А как ваше имя?
  -- Маркус. Маркус Оль фон Липниц. Будем на "ты", Ойген.
  -- Согласен. Так вот откуда я знаю Эрику Долле: она -- подружка детства моего приятеля -- Святого Вельтена.
  -- Как? -- Маркус рассмеялся, так как "Святым Вельтеном" в Баварии называли черта, -- У тебя сам Сатана в приятелях?
  -- Да нет, в приятелях у меня некий Карл Вилльтен. Но таково его прозвище среди друзей. Хочешь, познакомлю? Вилльтен сейчас у меня в комнате: слегка, в пределах дозволенного, ухаживает за Миццей Везер... Им подписывают увольнения одновременно. Если шумные компании тебе по душе...
  -- Это после. -- сказал Маркус.
  -- Как скажешь, -- Эрак закурил вторую сигарету от первой.
  Тем временем оставшихся женщин, которых еще не развели, прогнали недалеко от внутренней стены -- все происходившее стало отлично видно невооруженным глазом.
  -- Слушай, Ойген, вот ты мне рассказал про Эрику Долле. А нет здесь женщин с фамилиями Бютцель или Эллерманн?
  Эрак усмехнулся, и покачал головой:
  -- Ингеборг Бютцель есть, но я лично с ней не знаком. Есть и Майя Эллерманн, швейцарка, она хирург. Очень и очень красивая женщина. Ее даже вербовали в "Источник Жизни"**. Оберштурмбаннфюрер СС. Тебе показать их?
  -- Если возможно.
  -- Возможно. А зачем тебе это надо?
  -- Э, это неважно.
  -- Шевелись!
  Эрика, заинтересованно посмотрев на двух разговаривающих офицеров, слишком отвлеклась, а тем временем одна из женщин споткнулась и упала, и Эрика принялась поднимать ее пинками, отчаянно, по-женски неумно ругаясь, и скаля по-овчарочьи зубы. Другая девица, увидев такую сцену, расхохоталась, уперев руки в бока. Возникла заминка.
  -- A propos, это ведь и есть Инге Бютцель, -- узнал девицу Эрак.
  -- Которая?
  -- А вот эта, что веселится.
  -- М-м-м. Странная физиономия у вашей Инге...
  -- Еще бы! Она медиум.
  -- Как?
  -- Медиум, медиум, Маркус. Тебе ли не знать, что это такое!
  -- И откуда это известно?
  -- Она посещает собрания нашего помощника коменданта. Они там производят вызывания духов.
  -- А зачем?
  -- Ну, всяк по-своему проводит свободное время. Между прочим, ходят легенды, что дух Фридриха Гогенцоллерна предсказал нашему помощнику коменданта русское наступление под Харьковом. Лучше бы он предсказал ему Сталинградский котел...
  -- Стало быть, у Фридриха Гогенцоллерна несколько ограниченные возможности, -- улыбнулся Маркус.
  Эрак от души захохотал.
  Смех обоих офицеров Эрика восприняла как поощрение, и принялась бесноваться пуще прежнего. Инге Бютцель, окончив веселиться, принялась усердно помогать Эрике.
  Маркус прищурился, всматриваясь.
  Заинтересовала его немолодая женщина, пристально смотрящая из колонны в его сторону. Она остановилась, и чем больше на нее сыпалось ударов, тем злее смотрели на Маркуса ее глаза -- она словно хотела прожечь Маркуса своей ненавистью. Маркус глубоко вздохнул, рассматривая женщину, потом оскалил зубы, и тихонько засмеялся. Глаза женщины погасли, она опустила голову, и пошла наконец, едва перебирая ногами, туда, куда ее гнала плеть.
  -- Их ненависть бессильна, -- заметил на это Эрак, смотря вверх в хмурое небо. -- Бессильна, потому что это -- агония. И мы продлеваем эту агонию до пределов почти невозможных. Если это -- враги, то их надо всех расстрелять. Да они нам в бою и не сдавались.
  -- А что это ты устремил взор в вечное, Ойген? -- не ответив на поставленный вопрос, спросил Маркус.
  -- Что?
  -- Кого высматриваешь в небесах, я спрашиваю? Не того ли, кто ответит на твои вопросы? Так это не в небесах надо искать, а в Берлине. По адресу Принц-Альбрехтштрассе, 8**. Там, правда, за такие вопросы могут и повесить...
  -- Да никого я в небесах не высматриваю, дружище, -- отозвался Эрак, -- там никого нет -- вообще нет. Потому я и смотрю в небо -- там уж точно нет этой бесконечной очереди за смертью. А то вокруг русские, русские и русские, куда ни кинь взгляд -- русские. Вон там, например, тоже русская очередь -- в айнзатц. Освобождают место в связи с прибытием новой партии. Ограниченно годные к работам подлежат ликвидации, стали ненужными -- есть полно свежих.
  Маркус навел бинокль на айнзатц, и осклабился:
  -- Удивляюсь я вам, армейским! Вы вечно не желаете знать, что за вашей спиной, в Отечестве, есть не только тот Ораниенбург, куда вы любите выезжать с девками, но и лагерь Ораниенбург**, а ведь туда сажали красавчиков из СА при вашем полном одобрении!
  -- Мы в армии...
  -- Вы в армии все ханжи и провокаторы! Не скаль зубы на девок! Они хорошие! И плохи только тогда, когда не желают вовремя раздвигать ноги...
  -- Девки просто не были на фронте, вот и все.
  -- А девкам там и не место!
  -- Не были, и видя, кого к нам привозят с Востока, наверное воображают, что на Востоке такие все. И если кто в офицерском кафе начинает во всеуслышание распространяться про расу господ, то можно не оборачиваясь сказать, что это -- "Totenkopf".
  -- Это пока, Ойген.
  -- Ну, это понятно!
  -- Идею надо прививать, а для этого требуется реклама, как говаривал Мозес Кон. Никто не собирается добывать торф руками этих полутрупов. Их будут показывать нашим доблестным солдатам, и солдаты пойдут на фронт с веселым сердцем -- только занеси кнут, и бей, и не испытывай жалости. К такому народу жалости испытывать не будет никто. А батальон безжалостных стоит полка, в рыцарские времена это хорошо знали, и умело использовали. Военный дух изгадили либералы и иллюминаты. Приходится исправлять положение.
  -- Так их готовят на показ, ты думаешь?
  -- Что тут думать? Это мы видели на примере еврейчиков: затолкали пейсатых в гетто, развели там грязи по уши, а потом водили экскурсии, формировали общественное мнение. Ведь то, что еврейчики прибрали к рукам мировые финансы, культуру и госаппараты, это мало может испугать простой народ -- народ этого не понимает -- ему дай кружку пива, и колбасы вдоволь, а культуру он в гробу видеть хотел! Ему нужен грязный недочеловек -- это его разозлит. Педерасты его разозлят. Сатанисты разозлят. Это и делается.
  -- А ведь никто не говорил, что русские -- неполноценная раса!
  -- Зато говорили, что они объевреились, а это так и есть. Те, кто недостоин уважения со стороны немцев, оказываются здесь. А те, кто достоин -- те вступают в Вермахт -- в качестве добровольцев. И относятся к ним, надо тебе сказать, не хуже, чем к нам с тобой.
  -- Да ну?
  -- Уверяю тебя. Был я в Миллау, и видел тамошних казаков. Отличные, кстати, казаки. Им и принадлежит будущее. А этих нечего жалеть -- эти уже больше чем трупы, и лучше будет, если они все вымрут. В них нет души, и не будет -- ее убили.
  -- Но кто убил?
  -- А кто бы не убил! Жизнеспособную душу не особенно-то убьешь! А нежизнеспособную... Всегда полезно почистить жизненное пространство.
  Эрак потер подбородок, и криво усмехнулся.
  -- И как ты нашел мое моральное состояние? -- ядовито поинтересовался Маркус.
  -- Что?
  -- Ты прекрасно слышал мой вопрос.
  -- Я не имел задания выяснять твое моральное состояние.
  -- Да ну?
  -- Если ты думаешь, что я из СД...
  -- Да нет, ты не из СД.
  -- Вот видишь!
  -- ... а из зондеркоманды Лезлерса.
  -- Это верно.
  -- Что тебе еще хотелось бы от меня знать?
  -- Да ничего! Разве только вот: "Ветер" -- это почему?
  -- Это мы с Лорхом сами придумали. Присвоили себе код такой.
  -- А почему такое название?
  -- Что тебя удивляет?
  -- Меня интересует. До войны я был филологом.
  -- Странные же у тебя интересы!
  -- Здесь у всех странные интересы... А все же?
  -- Это в честь Лорха, если хочешь. Таким ласковым прозвищем Лорха называла младшая сестра. А мы, немцы, сентиментальная нация...
  -- "Ветер" -- это каббалистический "Samael"*.
  -- Разве?
  -- Именно так.
  -- Но почему тогда не Энлиль? Откуда такая тяга искать каббалистику, в то время как каббалистика давно сгорела в печках Аусшвица**?
  -- Понимать тебя так, что...
  -- Да понимай как знаешь. Наше почтение доктору Лезлерсу. Рад был с тобой познакомиться. Извини, дела. До завтра.
  -- Servus, -- козырнул Эрак, и заспешил в сторону комендатуры.
  
  
  
  Гауптштурмфюрер Вольцов сидел спокойно, тихо, и очень приветливо улыбался, намеренно не замечая спеси, с которой шеф лагерного отдела полиции безопасности вел беседу, развалившись при всем том на стуле, и выпуская в сторону Вольцова сигаретный дым. Но такой дешевкой Вольцова вывести из равновесия было практически невозможно.
  Филипп Круг, полагая по самонадеянности, что полностью, по всем статям превосходит штатного контрразведчика Вольцова, вещал насмешливо, и порой открыто подчеркивал свое пренебрежительное к Вольцову отношение:
  -- Да, Вольцов, это болезненный вопрос, согласен, но тут ничего сделать невозможно -- такова наша государственная система -- каждый занимается своим делом, а секретность предполагается при этом совершенная. Нам сложно работать в таких условиях, но... надо. Однако, для дела надо, а не из любознательности.
  -- Да здесь, шеф, дело не в любопытстве ни моем, ни моего конкретно учреждения. Вопрос стоит более о криминале, который, к сожалению, частенько допускается при выполнении узковедомственных мероприятий...
  -- Если при их выполнении все делается правильно, так криминала в них практически невозможно найти.
  -- Вопрос не в том, найти или не найти, -- парировал Вольцов, -- а в том, есть он или нет.
  -- Однозначно есть, или будет. Доктор Лорх имеет достаточные полномочия, и довольно широкий круг возможностей, как мне известно. А по его службе что-то не ладится. Может быть, что и действительно вследствие предательства... Если бы он сотрудничал с нами, мы бы с ним горы свернули. Только он с нами не работает. Не желает.
  -- Я, шеф, о полномочиях доктора Лорха по моей службе не очень информирован. В рамках законности им все карты в руки, а криминал я обязан предупреждать, это же так понятно! Наказывать -- вообще не мое дело, на это есть полиция безопасности.
  -- То есть я.
  -- То есть вы. А я занимаюсь профилактикой. В Империи должны в любом случае сохраняться порядок и законность.
  -- Можете попытаться соблюдать это правило в данном случае, -- усмехнулся Круг, -- я, понятно, препятствий чинить не стану. Но меня вы избавьте от этого. Эту службу я знаю. Если мне прикажут арестовать доктора Лорха, я это сделаю, но пусть мне прикажут! Инициативы же по линии SiPo я не проявлю. Я старый человек, Вольцов, мне пора на пенсию. Гладиолусы разводить.
  -- Попытаюсь, и непременно. Оперативную поддержку вы мне предоставите?
  -- В рамках обычной процедуры.
  -- А больше?
  -- А я вот напомню вам, что у каждого из нас только одна голова на плечах.
  -- Да? -- широко улыбнулся Вольцов.
  -- У вас две?
  -- Нет. Но и у доктора Лорха нет запасной в чемодане.
  -- Да вы поймите, фактически он подотчетен только своему начальству, а мы можем считать, что его вообще не существует на свете! Вот такая ситуация с этим "Альбатросом"! Мне это не более приятно, чем вам, но меня это не раздражает. Там, в Берлине, им виднее.
  -- Вот что? Так у него свое собственное начальство? Может быть, и своя армия тоже? А как насчет своего государства? Будем последовательны! -- Вольцов шутливо-многозначительно поднял палец.
  -- Не понимаю, что вы так взбесились. Обычное дело.
  -- Я понимаю наш разговор как попытку расставить акценты -- кому под кем ходить. Под ними я ходить не собираюсь.
  -- Грубая работа, Вольцов -- вот так сразу попытаться сделать себе политический капитал... за мой счет. Он у вас в штате не служит, а вне штата и подавно служить не будет -- каждый должен заниматься своим делом -- его слова. Ему, во всяком случае -- пока, покровители не нужны -- он и своими доволен.
  -- А они им?
  -- Ну, этого мне не известно. Однако, ему же дали внеочередной чин и крест. Значит, довольны.
  -- Так что же, шеф? Может быть нам все же показать, кто хозяин в этом доме?
  -- Попробуйте, я же говорю. Но без меня. Время не то, и ситуация. Хотите откровенно?
  -- Да, хочу.
  -- Я вообще не намерен вступать в конфликт с этими людьми. Да мне с ними и делить нечего.
  -- Кто же его начальник, шеф? Господь Бог? Или, может, тот господин, у кого одна нога с копытом?
  -- Я думаю, пока не стоит брать ни так высоко, ни так низко.
  -- Тем не менее он слишком в себе уверен.
  -- Слишком?
  -- Ну, объективными данными его уверенность в себе не подтверждается. То, что он состоит в секретариате Ahnen Erbe, мне известно, но служба "А" -- это одна из служб алльгемайне СС, хоть и элитарная, и этот факт сам по себе не освобождает...
  -- Это все я прекрасно понимаю, Вольцов! И он не говорит, что ему есть что прятать от СД, но говорит, что его личные дела СД никак не касаются, что он и посчитал должным приватно растолковать мне. Он требует снять всю прослушивающую аппаратуру в его комнате, и твердо обещает, что, если это требование выполнено не будет, так он сам решит эту проблему -- подручными средствами.
  -- Это какими? Попросту говоря, он собирается совершить акт саботажа? Испортить казенное оборудование? Ему это дорого встанет!
  -- Да, похоже. Но это не основание для его преследования. Если он так спокойно говорит об этом, значит имеет право. И что ему сказать? Если он занимается государственными тайнами, то стоит ли нам с вами вникать в них? Я люблю спать спокойно. Демонтируйте аппаратуру, или...
  -- Или, шеф?
  -- Или покажите мне приказ об обратном.
  -- А если доказать ему, что мы имеем право э-э-э... держать его в сфере оперативного внимания?
  -- Докажите. Но как?
  -- Это, например, позволяет общий режим лагеря. Это нигде не написано, но написано другое: "службы внутренней безопасности должны всемерно обеспечивать безопасность каждого служащего охраны и администрации объекта." Аппаратура позволяет нам немедленно реагировать, скажем, в случае захвата сотрудника, внутреннего конфликта, или иной опасности. Мы ведь не пишем разговоры, мы только проводим аудиоконтроль в помещениях. И это нам разрешено -- раз безопасность надо обеспечивать всемерно. Так что право на контроль мы имеем. Вдруг его захватят? Я думаю, что все возможно под небом. Тем более, что его физическая подготовка оставляет желать много лучшего. Телосложение у него астеническое... Готов держать пари, что его можно свалить с ног одним ударом...
  -- Это не основание, Вольцов!
  -- А мы найдем и другое. А пока сможем выиграть время. Вы ему откажете на этом основании, и мы первое время обойдемся без скандала. Я же тем временем снесусь с Рорбахом, и мы обоснуем это дело с какой-нибудь другой стороны. Не может же быть у него все чисто! Сегодня мы снимем аппаратуру, завтра же нам придется снова ее ставить. Это затраты, а нам с вами должно беречь народные средства.
  -- Вы так уверены, что что-то на него найдете?
  -- На всякого можно что-то найти, шеф. Уж кто-кто, а мы с вами это знаем! У него есть сестра...
  -- Отлично знаю. Кстати, заметьте: есть! Не была, а есть! Ей не припоминают в Москве брата, ему не припоминают в Берлине сестру... Вот это -- интересная странность...
  -- Вот именно. И этих странностей за ним, думаю, еще много. Раз вещи известные уже отдают чертовщиной, то уж неизвестные... Только копнуть.
  -- Однако, никто не вправе подвергать сомнению честность и добросовестность офицера СС, так как офицер СС сам по себе кристально чист в силу своего рыцарского достоинства, он -- надежда Империи, и пример для народа!
  -- Согласно приказа Имперского Руководителя СС.
  -- Этого мало?
  -- Конечно.
  -- А если и он вспомнит о той вашей истории с русской в Минске?
  -- Она была украинкой.
  -- Скажите, какая существенная разница!
  -- А я из этой истории вышел незапятнанным.
  -- У нас никто никогда не выходит полностью незапятнанным ни из одной истории. Расследование можно повторить. Он может инициировать это, и вы пойдете на фронт.
  -- Даже так?
  -- Именно так.
  -- А мне кажется, что он не станет накалять атмосферу, да и я -- человек интеллигентный, и предпочитаю решать все дела миром.
  -- Миром -- это как?
  -- Полюбовно. И уверяю вас, шеф, мы с ним еще подружимся! Право, подружимся! Я сам с ним поговорю.
  -- И договоритесь?
  -- Думаю, да.
  -- Но до чего?
  -- До оптимального решения. Ведь мы все -- надежда Империи, да, и еще -- пример для народа. Водители Нации, и ее генофонд. А аппаратуру я не сниму. Вы отдали мне распоряжение, я его к сведению принял.
  -- Если это под вашу ответственность...
  -- Да, шеф. Это под мою ответственность.
  
  
  
  
  -- В четыре нас ждут на обеде у доктора фон Шлютце, -- объявил Лорх Маркусу.
  -- Ясно. -- кивнул Маркус. -- Курить пойдете?
  -- Пойдем, черт бы его...
  Ясно было, что Маркус не хочет говорить в комнате.
  Вышли в коридор, осмотрелись, и пошли все же на улицу. Лорх, закурив, помолчал несколько, и спросил со вздохом, кивнув куда-то в сторону комендатуры:
  -- Ну и как?
  -- Пока никак. Но все здесь. А у вас?
  -- Провел беседу с шефом службы безопасности.
  -- И как он?
  -- Тот еще фрукт. Но боится.
  -- Уже?
  -- Да.
  -- Отчего бы? Что такого он о нас знает?
  -- Что про нас можно знать?
  -- Ну то, что, по нашему мнению, можем знать только мы.
  -- Что? Нет, это нереально. Старик просто тянет до пенсии, и не хочет наживать себе врагов. Какое-нибудь громкое дело его привлекло бы -- пенсия будет выше, но на нас громкого дела не сделаешь. А вот помочь ему прославиться мы можем. Попробуем?
  -- Можно. Но средства?
  -- О, да любые! Ты же не один! Тебе поможет, например, Риманн. Тебе поможет Майервитт. Вот другой, Вольцов, этот куда хуже -- умен. А Круг, при умелой подаче...
  -- Но может быть, ничего тут и нет!
  -- Э!
  Лорх отвернулся. Повисло молчание, которое Маркус нарушил несколько минут спустя, резко, артикулировано выкрикнув одно из крылатых изречений Гиммлера:
  -- Кто хотя бы в мыслях нарушит верность Фюреру и законам Нации, тот изгоняется из СС, и мы будем стремиться, чтобы он исчез и из мира живых!
  -- А? -- встрепенулся Лорх.
  -- Наставления при вручении почетного клинка. Помните, вы вычисляли потомков монахинь и их настоятельницы?
  -- Все они еще здесь, знаю.
  -- Так этого мало! Я их видел: нечто невообразимое! Облик сходится совершенно!
  -- Так похожи?
  -- Одни и те же лица!
  -- Я другого и не ожидал. Фамилии изменились, но ведь и нет ничего эфемернее на свете, чем имя... Особенно, когда процесс проходит через процедуру усыновления. А как ты их нашел?
  -- А я их и не искал. Мне их показали.
  -- Кто?
  -- Некий Эрак фон Вилльгау. Он служит у Лезлерса.
  -- С какой целью?
  -- Ну, я понимаю так: мы поможем им, а они помогут нам. Сделка.
  Лорх рассмеялся.
  -- Что такое?
  -- Да, Маркус, я представляю, что будет с Кругом, если он попытается разобраться в наших делах. Ведь с его точки зрения это все -- бред!
  -- Ну, как говаривал доктор Зиверс -- "Ahnen Erbe не занимается вопросами обычного бытия"...
  
  
  
  
  -- Так вот, отобрал он этих евреев пять тысяч, из них -- около тысячи евреек, которым всем сначала продемонстрировал во всей красе "S-Wagen" и прочее... и теперь евреев в Люблинском дистрикте подвергают окончательному излечению от всех болезней сами же евреи, да как -- там устроен целый спектакль! Да не в этом даже дело, а в том, что этот факт очень символичен, и так далее...
  -- Что же там устраивают за спектакли? -- попросил уточнить Маркус.
  Доктор Андре Кюстер хмыкнул:
  -- Х-хе! А вот что: там построили что-то вроде города, даже с вокзалом. Полиция и армия этого "гау" -- те самые набранные евреи. Издается на конфискованные еврейские денежки даже газетка, в которой написано, что в городе имеется все, даже синагога! Газетку распространяют в эшелонах. Даже название у газетки есть -- "Sonnenstelle".
  -- Хорошенькое "место под солнцем"!
  -- И не говорите! Так вот: поезд прибывает на этот вокзал, и охрана СС немедленно уходит. Двери вагонов открывают евреи-охранники, говорят "Шолом алейхем", и все такое прочее, евреи галдят радостно, а охранники их строят на платформе. Тут является сам доктор Вирт**, и произносит буквально следующее:
  " -- Евреи! Вы приехали сюда для того, чтобы здесь жить и работать, вы здесь будете свободно поселены. Семья Ротшильд не забыла вас! -- (всеобщее ликование, и чуть ли не пляска "фрейлехса" охраной) -- Вы, евреи, образуете новое еврейское государство! Но прежде чем образовать государство, вы должны, само собой, овладеть профессией. Здесь вас будут обучать, и каждый из вас обязан выполнить свой долг! Прежде всего каждый из вас должен раздеться -- такое уж здесь правило -- чтобы пройти спецобработку..."
  -- Спецобработку? -- удивился Маркус, -- Открытым текстом?
  -- "... от разных насекомых. Вы вымоетесь, а одежда ваша будет продезинфицирована." Эти раздевались. На каждый предмет одежды им выдавался номерок. Так они, голыми, и шли в душевую, подгоняемые своими единоверцами, к которым питали полное доверие. Еврей еврея до плохого не доведет, ха!
  -- Все равно "Страшный Суд", -- махнул рукой стоявший рядом Лорх, -- Ничего нового. Все сводится к тому, что евреев перед казнью раздевают. Удивительная бедность фантазии. Как ни акция против евреев -- так "Страшный Суд", и все евреи голые.
  -- Несчастные грешники и должны быть голыми пред лицом Господним, оберштурмбаннфюрер.
  -- Да все будут голыми пред лицом Господним. Единственная возможность не сверкать голой задницей -- не явиться на призыв архангела.
  -- А это возможно?
  -- Еще и как!
  -- Хм!
  -- А вы не хмыкайте! Но что там дальше с евреями доктора Вирта?
  -- А, ну там все просто. В двери душевой впускают группу, закрывают двери, и пускают "Циклон". Покойников выносят через другие двери, пускают воду, чтобы смыть грязь и дермо, и впускают следующих. И самое, надо заметить, главное, что все это, от начала до конца, проделывают над евреями евреи! Этих доктор Вирт потом строит, и обещает, что создаст из них дивизию под названием "Долина Иосафата", и пошлет их отвоевывать у Англии Палестину. Это для пущего смеха...
  -- Тише!
  В зал вышел СС-штандартенфюрер фон Шлютце.
  -- Хайль Гитлер!!!!
  -- Здравствуйте. Вы уже сошлись с Кюстером, господа? Похвально. Прошу, господа, обедать. Познакомьтесь с оберлейтенантом Дереком Шлоссе. Он -- начальник нашей снайперской роты. А это -- Клаус Вандерро. Да. Я люблю компанию молодых офицеров, доктор Лорх. Они вносят в нашу жизнь некую свежую струю. Вы согласны?
  -- Совершенно.
  -- Рад, очень рад. Рассаживайтесь, господа. Как, оберлейтенант, голова? Боли не мучают?
  -- Благодарю, штандартенфюрер, нет. -- фламандец Шлоссе говорил с сильным акцентом, и помаргивал правым глазом.
  -- Сегодня у нас будет жаркое из свинины, -- объявил Шлютце, -- Любите свинину, господа? Мой повар ее очень вкусно готовит -- в пиве. Оберлейтенанту Шлоссе разрешаю выпить коньяку. У него, господа, было черепное ранение. Вам же -- только вина. Не будем нарушать распоряжений коменданта объекта.
  Лорх начал есть.
  -- Вы -- Липниц? -- обратился Шлоссе к Маркусу.
  -- Да.
  -- Тот самый, что стал чемпионом по стрельбе из винтовки в дивизии "Принц Евгений"?
  -- Да.
  -- Так вы снайпер?
  -- Я -- биолог. Летчик в прошлом. Врач, к вашим услугам. Стрелять же просто люблю с детства. Охота, и все такое.
  Лорх тем временем тихо переговаривался с Вандерро, пользуясь тем, что Шлютце обсуждал с Кюстером свой, малопонятный окружающим, узкоспециальный вопрос.
  -- И как первые впечатления от службы, оберштурмбаннфюрер? -- спросил, посмеиваясь, Вандерро.
  Лорх решил изобразить человека, несдержанного на язык:
  -- Да я пока не определился. Но, знаете, судя по инструктажу помощника коменданта по режиму, от меня здесь ждут чего-то вроде... святости или подвижничества. Я специально привез пять бутылок французского коньяку, да не просто, а "Courvoisier", а выходит, что распить их здесь и не с кем! Это огорчает.
  -- Святости? -- Вандерро тихо рассмеялся, -- Довольно точно подмечено! Вы, доктор Лорх, обладаете острым умом! Комендант действительно, уж вы мне, психиатру, поверьте, пытается сделать монахов из подчиненных. Скоро нам всем набреют тонзуры, даже протестантам, а на воротах лагеря вместо "Путь к свободе -- послушание и труд" повесят: "Оставь надежду всяк сюда входящий".
  -- И это не ново, -- отмахнулся Лорх, -- кое где висит такой транспарант: "Здесь входят в ворота, а выходят через трубу".
  -- Здоровый тевтонский юмор, -- поморщился Вандерро, -- Глупость -- извечная проблема среди нестроевых частей.
  -- Ну, не писать же им что-то вроде: "Из Шамбалы нет выхода. Войдите, и будьте счастливы тем, что здесь есть"... не поймут.
  -- Этого и я не понимаю. Объясните.
  -- Да просто в голову пришло! Шутка!
  -- Да никакая это не трата народных денег, Кюстер! -- повысил голос фон Шлютце, -- Что вы такое говорите! Разработка эффективного антидота против ботулинуса имеет не только медицинское и военное, но и политическое значение! Вы представьте, если мы сможем применить токсин ботулизма на поле сражения -- об этом вопроса, кстати, и не стоит, мы готовы его поставить в войска в нужном количестве, а токсичность ботулизма вам известна -- куда выше чем у самых новейших газов -- так вот, с антидотом атакующие войска смогут выступить при неполной экспозиции средства, и вводя антидот отравленным, будут спасать и брать в плен целые батальоны и полки врага! Мы сразу решаем проблему рабочей силы, не теряя со своей стороны ничего. Я за такое решение. И хочу, чтобы вы этим занялись. Так или иначе ваша серия, с этой вашей дешифровкой последних слов убитых, ведет в тупик.
  -- Нет, не в тупик, штандартенфюрер! -- возразил Кюстер, -- Мы получили хорошие результаты.
  -- Вы получаете лучшие, когда вас назначают на дежурство по амбулатории! Хорошо, конечно, что полиция безопасности заинтересована в ваших, а следовательно, и в наших работах, и пусть эта тема продолжается, коль скоро ее финансируют с Принц-Альбрехтштрассе, но здесь, между нами, я хочу вам сказать, что тема ваша -- троянский конь. Как раз конь для Филиппа Круга. Хотя и полиция безопасности может взбрыкнуть -- в конце концов, психоанализ -- типично еврейское изобретение!
  -- Если мы будем называть еврейскими изобретениями те области знания, где евреи до недавнего времени доминировали, то боюсь, мы вынуждены будем отказаться даже от христианства!
  -- Если вы будете аппелировать таким образом, вы договоритесь до крамолы! -- оборвал фон Шлютце, -- А от христианства мы как раз очень скоро откажемся. Не век попам свою осину гнуть! Господа! Предлагаю вопрос для обсуждения: доктор Кюстер и доктор Вандерро считают, что они совершили переворот в криминалистике -- они пришли к выводу, что последние слова, или, точнее -- агональный бред умирающего насильственной смертью содержит в себе ряд мнимо разобщенных символов, которые указывают на то, что умирающего беспокоит в последнюю минуту. То есть, это, как правило, попытка сообщения. Продолжайте, доктор Кюстер.
  -- Коротко говоря, так, господа: можно смело утверждать, что умирающий пытается указать ни на что другое, как на личность убийцы. Или убийц. Ничего принципиально нового в этом нет -- подобным образом определяли убийц в средние века следователи Священных Судилищ. В источниках об этом говорится довольно туманно: "по знамению"... Тем не менее в иезуитских секретных источниках, которые попали в руки группенфюрера Оберга** в Париже, говорится именно о правильном понимании предсмертных слов жертвы. Мы начали создавать свою систему дешифровки, и работая здесь на экспериментальной базе, отработали метод. Мы принимали участие в расследованиях криминальной полиции, и получили в тридцати случаях из тридцати восьми то же, что получило следствие KriPo. К тому же и неудачи можно отнести не обязательно к нашим ошибкам -- могли быть и ошибки следствия. И что интересно -- жертва всегда указывает на убийцу, даже если жертве стреляли в спину, и с большого расстояния. Механизм этого явления пока не вполне ясен...
  -- Механизм этого явления тривиален, -- улыбнулся Лорх, -- Происходит то, что когда-то искусственно вызывали некроманты: часть субстанции существа, на которую не имеют действия материальные законы, возвращается в уже мертвое, или почти мертвое тело, и передает информацию, а поскольку она обладает всеведением во всех вопросах, касающихся прошедшего времени, она и может указать на убийцу. Нет ничего странного в том, что мыслящая субстанция убитого жаждет мести...
  -- Виноват, доктор, -- улыбнулся фон Шлютце, -- Но такого вида теории нам мало подходят. В штате объекта я не держу ни богословов, ни демонологов, так что мистический взгляд на проблему света на нее не прольет. Более материалистического объяснения у вас не имеется?
  -- Иного объяснения и иметься не может, штандартенфюрер, поскольку обсуждается состояние на грани смерти.
  -- И что с того?
  -- На грани смерти материальная субстанция стремительно энтропирует вследствие разложения вектора времени на три измерения. Иначе говоря, никакие материальные законы в состоянии смерти не действуют, а на грани состояния смерти все материальные законы значительно искажаются. Мы не можем наблюдать смерть как таковую, мы наблюдаем только труп. Состояние смерти недоступно наблюдениям, однако, оно значительно влияет на внешнюю среду.
  -- Глас свыше какой-то! -- заметил фон Шлютце, -- Вы, доктор Лорх, говорите как что-то обыкновенное то, что я вообще не понимаю, а раз я не понимаю, то я не могу вам точно сказать, ахинея это все, или нет.
  -- Это не ахинея, штандартенфюрер, -- заявил Вандерро, -- Это теория Неопределенности. В Квантовой Механике работает однозначно. Почему и в данном случае нет? Есть теория многих реальностей Дитриха Римана, и у нее масса сторонников. С одним я не согласен: с разложением вектора времени на три. -- Маркус с уважением взглянул на Вандерро, -- Римана недоучили физике, уж вы меня извините, доктор Лорх. Время вообще никогда не бывает одномерно, оно как минимум трехмерно, а как максимум Х-мерно в плане привычной нам материи. И если мы можем высчитать только векторное время, то это потому, что мы полностью ощущаем себя существующими в пространстве, и время отражается на нас в виде непрерывного поступательного движения в сторону умирания материи, то есть, иначе говоря, энтропии на уровне данного пространства.
  -- Так я о том и толкую, -- улыбнулся Лорх, -- Я не пою Римановских песен, что вы, мне это и вовсе не к лицу, в мои-то годы! Вот насчет однозначной Х-мерности готов поспорить: резона в ней нет, так что она, скорее, возможна теоретически, но практически себя никак не проявляет, количество мер должно совпадать. А сумма векторов, прочерченных в поле этих мер, и будет текущим временем событий, которое мы ощущаем, или, что вернее, умеем замерять. Вне времени существуют экстемпоральные структуры, в которых какие-либо события определяются только изменением показателей уровня энтропии, вне энтропических показателей -- структуры с отсутствующими событиями, или стабильные. Разделяет их так называемый "горизонт событий". Собственно, это все. Остальное -- частности.
  -- Между прочим, это сущая метафизика, -- не будучи в силах выдвинуть контраргумента, Вандерро решил пойти с козырей.
  -- Это отчего же?
  -- А как иначе? Система, которая однозначно может преобразовать что-то в ничто, а ничто во что-то, есть Бог-Творец, система, стремящаяся к распаду с одной стороны, и к максимальному хаосу с другой -- однозначно Сатана, а система...
  -- Ну довольно! -- остановил фон Шлютце, -- Здесь мы занимаемся другими вещами, так что... -- он махнул рукой.
  -- Позвольте не согласиться! -- возразил Маркус, -- Чем больше я присматриваюсь к здешним людям, тем более убеждаюсь, что занимаются здесь по большей части тем же самым. Только подходят с другой стороны.
  -- Это в свободное время. -- уточнил Шлютце.
  -- Разве есть разница?
  -- И существенная, мой друг! Я держу за правило предоставлять сотрудникам экспериментальные базы и не в служебное время. И меня не касается, что химик, который с девяти до шести работал с хлорпромазиновыми производными, после шести занимается, скажем, пластифицированной взрывчаткой. Лишь бы не взорвал лабораторию. У всех нас здесь есть свои собственные интересы, всем нам надо писать диссертации... вы понимаете?
  -- Разумеется.
  -- А вы, доктор Лорх?
  -- Не все, штандартенфюрер.
  -- Что же вам непонятно?
  -- Мне непонятно, например, следующее: я здесь четыре часа, а уже знаю, что здесь разрабатывают фосфорорганические газы, а точнее -- диметиламид этилового эфира цианофосфорной кислоты**, работают с ботулинусом, и с хлорпромазином.
  -- Что же вам не нравится?
  -- Я отвык от такой обстановки. К тому же не могу отговориться незнанием распоряжений о секретности. Одно дело, когда я обсуждаю теоретические проблемы -- пусть это и кардинальные проблемы, но это не технологические решения, но вот... Когда я работал у Дорнье, моего коллегу арестовал агент Гестапо в пивной за то только, что он громко произнес цену деления нового альтиметра. Это был хороший урок для всех нас -- не болтай! И я, после того, как побывал во Франции, полностью согласен с агентом Гестапо...
  -- Не берите в голову! -- рассмеялся Лорху Вандерро, -- Здесь ведь все -- ученые, а нас, мудрецов, хлебом не корми, а дай подискутировать. Отсюда ничего наружу не выходит. Собственно, нас и собрали сюда для того, чтобы мы чувствовали себя свободнее без вреда для секретности. Вы не поверите, но когда мы выезжаем в город, в казино и борделе СД полностью сменяет весь персонал на свой -- это у нас называется "зондердевочки". Вокруг нас так хорошо создают зону отчуждения, что порой возникает чувство, что нас тоже посадили в этот лагерь... Зато внутри лагеря мы имеем полное право быть самими собой.
  Гауптманн Шлоссе с громким звоном уронил вилку на тарелку.
  -- Что такое? -- удивился Вандерро.
  -- Вы занимались когда-нибудь именно экспериментальной медициной, доктор Лорх? -- поинтересовался Шлютце, желая скорее перевести разговор.
  -- Не совсем, штандартенфюрер. У Дорнье мы занимались более эргономикой, чем собственно медициной.
  -- А позднее?
  -- Тоже нет.
  -- А вы, Липниц?
  -- Нет, не имел возможности. Но я служил при санатории для летчиков.
  -- И, как я понимаю, у вас большой практический опыт -- вы знаете предмет лучше многих наших теоретиков -- вам и самому приходилось летать.
  -- Да, приходилось.
  -- И много?
  -- Двадцать пять побед в воздухе.
  -- Немного. -- сказал Шлоссе.
  -- Для истребителя -- немного. Но я занимался штурмовками, а не свободной охотой. Мне всегда мешал маневрировать вес бомб, да и самолет у меня был тяжеловат. Так что я своим успехом могу гордиться.
  -- И где же вы так отличились? -- поинтересовался Шлютце.
  -- В Испании и в голландской кампании. Я, видите ли, в тридцать четвертом году решил сменить профессию, и стать летчиком. Жил я тогда в Германии. Мне оказали содействие, хоть я и не имел германского гражданства. Ну а когда я разбил самолет при посадке, мне очень пригодился мой университетский диплом. Я гауптманн люфтваффе, кстати, в СС мне присвоили ранг по соответствию, когда я выходил в отставку.
  -- А почему вы разбили свой самолет? -- спросил Шлоссе.
  -- Это был не мой самолет. Это был "D-21" голландских ВВС. Мы их угоняли, это был добровольческий десант. Нам пришлось лететь на незнакомых машинах, которые к тому же не были осмотрены механиками. У меня переломило пополам правую ногу шасси. Могло быть и хуже, если бы мотор -- не было парашюта.
  -- Получили сильные травмы? -- сочувственно спросил Вандерро.
  -- Никаких не получил. Но сердце после этого стало сдавать. Не выдерживаю перегрузок.
  -- Вы с какого года в Партии? -- поинтересовался Шлоссе.
  -- С тридцать четвертого.
  -- А в СС?
  -- С сорокового, разумеется. Сразу же, как вышел в отставку, вступил в Черный Корпус.
  -- Да, так вы еще не ставили никаких фундаментальных экспериментов? -- вернулся к разговору фон Шлютце.
  -- Нет, штандартенфюрер. Собственно, мои функции сводились к послеполетному осмотру летчиков после серий полетов, скажем, на больших высотах, или в иных случаях. И при этом я не всегда даже мог взять у летчиков все анализы -- если они отказывались от обследования, я не имел права настаивать. Знаете, у людей бывают разные причуды. Был у нас один ас, который падал в обморок при виде крови. И взять у него венозную кровь представлялось очень проблематичным...
  -- Тогда я хочу вас предупредить о том, что здесь вам предстоит работать совершенно по-другому. Здесь рождается некая новая концепция, как правило, никем ранее не разрабатываемая, которая потом изучается на экспериментальной базе. Здесь люди мыслят категориями будущего, и смотрят гораздо дальше прочих своих коллег. Мы являемся как бы инкубатором для прикладной науки будущего. Это надо понимать. Вам придется приучиться мыслить так же. А это не просто. Ну, скажем, в нашем хирургическом отделении проводятся опыты по экспериментальной лоботомии и комиссуротомии. Как вы считаете, какой в этом смысл?
  -- В этом я не специалист, штандартенфюрер.
  -- Ну как же! Вы подумайте! Со стороны может показаться так: собрались "мудрецы", как выражается доктор Вандерро, и просто интересуются, что будет с человеком, если произвести хирургическое воздействие на лобные доли его мозга... Учитесь видеть прикладной смысл опыта, иначе толку от вас не будет.
  Лорх рассмеялся:
  -- Он сдается, штандартенфюрер. Прикладного смысла от лоботомии и я пока не вижу. Только академический. Быть может, это имеет смысл для практики терапии черепных ранений?
  -- Это, конечно, тоже. Но я лично вижу ценность лоботомии в другом: известно, что после лоботомии, которая, кстати, может осуществляться не только при помощи иссечения, но и при помощи инъекции кокаина в лобные доли коры, у пациента наступает очень интересная амнезия -- пациент не может вспомнить ничего, что касается его предыдущего жизненного опыта, но при этом моторика, речь, приобретенные знания, и, главное, рабочие навыки полностью сохраняются. То есть ликвидируется только личность пациента. А теперь посмотрите на любого заключенного нашего, или любого другого лагеря. Знаете, что больше всего ему мешает в жизни? Прошлые влияния социальной среды. Если бы он не знал, кто он такой, и как он жил в прошлом, если бы ему было внушено, что он жил так всегда -- его не пришлось бы, пожалуй, держать за проволокой. Он бы работал, и не задумывался бы над тем, почему он должен работать в то время, когда другие веселятся и отдыхают. Он был бы даже счастлив. Видите, какие перспективы? Они очевидны, а вы их, тем не менее, не увидели. И возвращаясь к лоботомированию заключенных, хочу добавить: если мы говорим о том, что низшие народы должны в буквальном смысле обращаться в рабство, так мы должны учесть, что иметь на сто тысяч рабов двадцать тысяч охраны крайне невыгодно и нерационально. Нам нужны такие рабы, которых охранять не нужно, или охрану которых можно свести к минимуму. Задача государственная, не меньше.
  -- Привести остарбайтеров к покорности можно было бы и с помощью религии, но... приказ от 1 октября сорок второго года запрещает создание для остарбайтеров конфессионных организаций. -- заметил Вандерро.
  -- Если вы хотите начать серию экспериментов по психологической и религиозной обработке остарбайтеров, то разрешение на это я вам обещаю, -- махнул рукой фон Шлютце. -- Плохи те приказы, которые нельзя пересмотреть. Только надо доказать целесообразность нововведения, и тогда выйдет другой приказ, и в каждом лагере слева от аппельплатца будет обязательно стоять церковь.
  -- Попы нужны, -- усмехнулся Лорх, пробуя паштет из свиной печенки.
  -- И что?
  -- В данном случае, нужны русские попы.
  -- А вы думаете, их у нас мало? Я так думаю, что если всех греко-православных священников, которые находятся в распоряжении Geheimekonfessionburo** собрать вместе, то они составят полк. За это не беспокойтесь. К тому же, один поп у нас уже есть -- шарфюрер Комов.
  -- Василий Комов -- личность! -- рассмеялся Вандерро. -- Кстати, господа, он мне уже неоднократно намекал на то, что готов начать проповедовать среди нашего контингента.
  -- А вы сейчас преподнесли его мысль как свою? -- улыбнулся фон Шлютце.
  -- Не совсем. Я об этом давно подумываю и сам.
  -- Штандартенфюрер, а вы не могли бы ввести меня немного в курс того конкретного дела, которым я здесь буду заниматься? Хотя бы ориентировочно, -- попросил Маркус.
  -- Охотно. Вы будете включены в научную группу, отрабатывающую методику выведения пилотов, совершающих полеты в условиях больших высот, из состояния длительного переохлаждения.
  -- Такие опыты уже, кажется, проводились? -- заметил Лорх.
  -- Да. Рашером, в Дахау. Но там стояла иная проблема: изучалось не переохлаждение на больших высотах, а переохлаждение вообще -- в то время стоял вопрос о пилотах, покинувших свои машины над Английским каналом, и проведших значительное время в воде. -- в это время явилась служанка штандартенфюрера Шлютце, и он ненадолго отвлекся, любезно предлагая гостям натуральный кофе.
  -- Так вот, -- продолжил Шлютце после того, как все налили себе кофе и закурили, -- опыты Рашера это не совсем то, что нам нужно. К тому же они велись очень топорными методами. Эта его идея насчет отогревания летчиков "живым теплом" -- с помощью женского тела! Держать на аэродромах батальоны девок для отогревания летчиков? Абсурд! Задача эта так и не решена, а тем не менее вопрос этот сам по себе очень болезненный, особенно теперь, когда наши авиафирмы разрабатывают такие программы как "Sturmvogel", или хейнкелевские "Volksjager" и "Linde"**. Опять-таки вопрос государственной важности. Вы вообще знакомы с синдромом переохлаждения на большой высоте? Видели это?
  -- Несколько раз, -- кивнул Маркус.
  -- Значит, можете изложить мне прямо сейчас суть проблемы?
  -- Разумеется.
  -- Так изложите. А я послушаю.
  -- Коротко, или подробно?
  -- Подробно.
  -- Слушаюсь. Суть проблемы в следующем: при полетах на больших и сверхбольших высотах при условии применения обычной летной одежды в негерметизированных кабинах с кислородными аппаратами как на Me-110 или He-111, что значительно увеличивает время пребывания экипажа самолета на большой высоте, возникает значительное переохлаждение всего организма пилота, как вследствие низких забортных температур, так и вследствие низкого атмосферного давления, что вызывает снижение общей теплопродукции организма человека, одновременно со снижением температуры кипения воды, вследствие чего активизируется ее испарение, что приводит к дополнительному охлаждению тела, одновременно со снижением коэффициента теплоизоляции применяемой теплой одежды -- из этого возникает длительное нерезкое охлаждение тела пилота с нарушением терморегуляции, и падением общей температуры тела до 34 градусов, и далее -- до 29 градусов цельсия -- это, собственно, уже агональное состояние. Неподвижность нижней части тела пилота так же играет негативную роль, поскольку кровь у пилота приливает к пояснично-крестцовой области, и ногам, а в дальнейшем это состояние прогрессирует до застоя крови в области ног и бедер, что приводит к обеднению кровообращения до критических величин в момент испытываемых пилотом перегрузок при ускорениях. Пилоты, длительно пребывающие в таких условиях, впадают в состояние, в котором неспособны к выполнению боевых задач, и даже неспособны к управлению самолетом; если они и доводят машины до земли, то находятся как правило в состоянии, угрожающем жизни.
  -- А сам синдром описать можете? -- наклонил голову фон Шлютце.
  -- Сонливость, спутанность сознания, до коматозного состояния. Дыхание замедленное, с нарушением ритма по церебральному, или аритмическому вегетативному типу, реакция зрачков: на свет -- замедленная, на аккомодацию и конвергенцию -- сохраняется. Пульс: до сорока ударов, артериальное давление до 80-75 на 40-35 мм ртутного столба. Цианоз, потеря чувствительности, особенно -- в конечностях, потеря проприоцептивной чувствительности и пространственной ориентации по паралитическому типу в тяжелых случаях; сужение периферических кровеносных сосудов, перистальтика резко снижена, в тяжелых случаях -- до атонии. При углублении состояния -- спазм коронарных сосудов, церебральная недостаточность, отек легких.
  -- А что вы можете рассказать о терапии этого синдрома?
  -- Выведение пилотов из этого состояния довольно затруднительно, штандартенфюрер. Возможны церебральные и коронарные спазмы, шок; чем резче выведение из состояния длительного переохлаждения, тем выше вероятность осложнений. При этом, несмотря на экстренную во многих случаях необходимость ампутации отмороженных конечностей, такая операция не показана до выхода из состояния длительного переохлаждения, несмотря на опасность интоксикации организма продуктами некротического распада тканей.
  При падении артериального давления и нарушениях сердечной деятельности применяются строфантум, или другие гликозиды, камфора. Для стимуляции дыхания -- лобелиум или никотин, стрихнин. Атропин, при шоке -- пантопон в комбинации с кофеином. Хлоральгидрат в клизмах при судорогах с кофеином же. При отеке легких -- ингаляция парами винного спирта, кислород. Прогноз, тем не менее, неблагоприятный.
  -- Вот вы и будете работать над тем, чтобы прогноз стал благоприятным. В вашем распоряжении теперь стендовая база, криокамеры, барокамеры, блоки интенсивной терапии, медикаменты... и человеческий материал. Этого вам хватит? Можете считать, что экзамен вы сдали. Браво!
  -- Благодарю, штандартенфюрер.
  -- Да за что, помилуйте!
  -- За похвалу. И за великолепный обед. Я совершенно сыт и доволен.
  -- Очень рад. И надеюсь, что мы теперь будем общаться с вами довольно часто, доктор Липниц. И с вами, доктор Лорх.
  -- О, это разумеется! -- хором ответили оба члена зондеркоманды "Ветер".
  
  
  Прованс. Марсель - Экс-ан-Прованс - монастырь св. Урсулы что возле Экса. 9 сентября 1610 года.
  
  Патер Михаэлис, в сопровождении своего наперсника -- отца Гийома де Туш, врача -- мессира Юлиана-Марка Оля, а так же слуги -- брата Бьеннара Сигурдссона, в дорожной одежде спускался во двор монастыря св. Доминика, где временно находилась резиденция святого отца, лечившегося здесь от своей мучительной болезни, несомненно наколдованной злонамеренными ведьмами, коих в округе развелось несметное количество в результате излишней мягкости как духовной, так и королевской власти, и, равно, скорбного падения нравов в прежде всегда богоспасаемой Франции. Во дворе уже собрались все те, кто прибыл за Михаэлисом третьего дня -- просить у последнего помощи в неотложнейшем деле.
  -- Dominus vobiscum!** -- благословил Михаэлис собравшихся словами святой Мессы.
  -- Et cum spiritum tuo!** -- ответила настоятельница Эксского монастыря св. Урсулы так же словами из Мессы.
  -- Что же, поедем, пожалуй, -- зябко потер плечи Михаэлис, -- самое и время. Да, контесса, я прошу вас в мой экипаж.
  -- С удовольствием, отец мой, -- согласилась абатиса, и заняла в карете место по правую руку от досточтимого святого отца.
  В этот день, сентября девятого дня, года от воплощения Господа нашего Иисуса Христа 1610, прованский инквизитор патер Михаэлис чувствовал себя особенно скверно -- болела у него печень. Сидя в тряской своей карете, подпрыгивающей на многочисленных ухабах, патер Михаэлис то и дело хватался за бок, болезненно морщась, и ругаясь мысленно самыми последними словами. Брат Гийом при каждой гримасе святого отца выражал последнему свое сочувствие, а то и начинал читать молитвы, чем вконец уж измучил достопочтенного инквизитора. Больше всего тот сейчас нуждался в покое, посте, и постели, но, как говориться, нет на свете покоя тем, кто свой долг ставит выше страданий своей бренной плоти. Инквизитор скрежетал зубами, и тихо кряхтел, и больше всего ему опротивел его же помощник -- своим навязчивым состраданием.
  -- In nomine patris, et filii, et spiritus sancti**, -- благословлял патер Михаэлис крестьян, падавших на колени перед его каретою, мысленно желая им провалиться в преисподнюю, так как считал всех крестьян тупыми недочеловеками, и, к тому же, совершенными еретиками и вероотступниками.
  Михаэлис проснулся в то утро едва живой, однако все-таки приказал собираться в дорогу отцу Гийому -- дело отлагательств не терпело, да к тому же Михаэлис привык и любил заниматься такими делами сам. Дело же было в том, что вот уже более месяца, приблизительно с 1 августа, как в монастыре св. Урсулы, в котором, надо сказать, содержались девицы из самых знатных фамилий Прованса, разразилось нечто, совершенно никакому описанию не поддающееся, только наводящее пожалуй на мысль о биче божием, за грехи наказующем смиренных овец господних в ранее благополучном Эксе: две монахини -- Луиза Капо и Магдалена де ла Палю в одночасье сошли с ума, и их одержали дъяволы во множестве совершенно немыслимом -- настолько, что монахини забесновались, и стали вытворять в смиренной и тихой обители всякие богомерзейшие ужасы. Все сие происходило почти постоянно, к вящему огорчению почтенной настоятельницы обители св. Урсулы, покровительницы Прованса.
  Одержимые и терзаемые бесами монахини то бесновались, принимая позы самые жуткие и невообразимые, то впадали в буйство, вцепляясь в волосы своим сестрам по обители, то в язвительность, понося сестер самыми поносными выражениями, да еще и обвиняя многих в противоестественном грехе женолюбия -- что вызывало слезы и причитания оскорбленных голубиц, то громко требовали подать себе мужчин, да еще не просто так, а во множестве, а бывало, что и изрыгали кощунства, бредили, и поносили святыни Римской Католической Церкви, а то впадали в совершенное оцепенение. Все это делали, само собой, бесы, сидящие в девицах, а не сами девицы, так что обвинять в бесчинствах кроме врага рода человеческого, сиречь того, кого обычно называют Диаволом и Сатаною, было некого, но все равно -- греховные эти деяния производили на окружающих впечатление самое развращающее, и отвращающее от св. Веры, чего Диавол, собственно, и добивался. Поначалу буйства монахинь навели местного духовника на мысль об обычном буйном ведовстве, и он уж порешил вызвать монахов из монастыря св. Франциска (из тех, кого называют "наблюдающими орденский устав" -- мужей жизни самой святой и примерной), и с этими монахами он бы девиц, пожалуй, и сжег как ведьм, но вскоре все припадки стали сопровождаться такими противоестественными телодвижениями, что у духовника обители возникли серьезнейшие подозрения на предмет истинных признаков одержимости Дъяволом девиц Капо и де ла Палю, и от сожжения их духовник предпочел воздержаться, главным образом по двум причинам: во-первых, демоны одержали девиц насильственно, и потому девицы сами по себе не были виноваты ни в чем, так как сами были околдованы; а во вторых, одержимость -- зараза хуже чумы, и непременно должна была перейти после сожжения одержимых на других монахинь, а то и на тех, кто стал бы одержимых девиц сжигать -- такие случаи были еще на памяти, особенно -- в Германии, где наряду с ведьмами было сожжено множество одержимых, и надо сказать, что местные фемы* поплатились за это весьма жестоко.
  Почтенный патер-духовник прочитал над монахинями все ему известные бесогонные молитвы, но это привело только к тому, что девушки, по его словам, принялись бесноваться еще пуще, выкрикивая при этом целые фразы на никому не известном языке, и пытались, между прочим, покусать почтенного святого отца. Духовник и действительно едва не пострадал: сам он рассказывал, заикаясь от не прошедшего еще ужаса, как к нему вплотную приблизился Нечистый, угрожая духовника задавить, и задавил бы, так как духовник греховно усомнился в могуществе Слова Божия, и только святой водою почтенному патеру удалось отогнать беса прочь. Штаны патера при этом промокли со страху хоть выжми. Девушки, или, вернее -- демоны, сидящие в девушках, торжествующе хохотали.
  У духовника от испуга случился припадок нервной горячки, и его отнесли в постель. Три дня святой отец пролежал в бреду, причем ему казалось, что его поджаривают на медленном огне неисчислимые полчища демонов. Духовник говорил о том, что это было чистое колдовство, и всячески отрицал предположение доктора Юлиана-Маркуса о том, что у патера-духовника было воспаление мозга, прошедшее в абортивной форме. Доктора Оля, за его вольнодумный диагноз, так же подвергли остракизму и отцы Михаэлис и Гийом.
  После трех дней острой горячки патер-духовник пришел в чувство, но при каждом упоминании о нечистой силе он немедленно пугался настолько, что начинал трястись всем телом, и разражался обильными слезами. Остальные были перепуганы не меньше. Все перечисленные события и побудили пострадавшего духовника и почтенную абатису обратиться за помощью к инквизитору Михаэлису -- общепризнанному бесогону и специалисту по дъявольским воинствам, кои, как известно, имеют особый чин при епархиях, и именуются среди святых отцов экзорцистами.
  Патер Михаэлис, как уже было сказано, хворал, однако принял просителей благосклонно, пообещав им заняться их делом, как только здоровье, и Провидение божье позволят ему заняться этим. Они так и договорились, но пришло известие, что третьего дня бесноватые девицы подняли в монастыре уж совсем невообразимый содом, так что Михаэлис, внемля слезным просьбам абатисы, решился ехать немедленно.
  Настроения Михаэлиса отнюдь не улучшали тягостные вздохи сидящей рядом абатисы -- не юной уже, и тем не менее на диво красивой женщины, которую инквизитор непроизвольно раздевал при каждой встрече глазами, проклиная при этом каждый раз Нечистого за искушение, и уж во всяком случае, что бы там не говорили, и что бы ни думал на этот счет сам Михаэлис, он все же куда больше был расположен видеть ее в веселом и умиротворенном расположении духа. К тому же и духовник обители, ехавший неподалеку от кареты верхом на муле, словно нарочно беспрерывно читал молитвы на дурном латинском языке, полагая, что чем громче он это делает, тем больших достоинств исполняются сами молитвы.
  С другой стороны от читающего молитвы духовника, вровень с едущей довольно медленно каретой, шагал реймсский экзорцист отец Николаос -- в миру граф Иоахим Лоттенбургский, принявший сан смолоду, и весьма наторевший в духовных делах. Сей воинствующий монах был человек весьма и весьма ученый, читавший еврейскую Библию, которая у них называется "Танах", а так же Талмуд и "Книгу Ецира", и даже приводивший из них на память обширные цитаты и толкования в переводах на французский, немецкий, латинский, и бретонский языки. Он случился быть в это время рядом, и согласился принять участие в несчастных одержимых урсулинках, склонившись к личной просьбе патера Михаэлиса. Рядом с отцом Николаосом ехал верхом доктор Оль, оживленно беседовавший с ним о какой-то новой болезни, свирепствовавшей в Баварии. Периодически доктор предлагал отцу Николаосу сесть на его коня, но святой отец неизменно отказывался от этой любезности.
  Михаэлис отдернул занавески, и, выглядывая из окна кареты, обратился к отцу Николаосу:
  -- А что, преподобный отец, вы тоже не решитесь начать изгнания завтра же?
  -- Не понимаю я, почему так надо начинать именно завтра, -- отозвался отец Николаос.
  -- Да ведь мать-настоятельница просила нас начать поскорее!
  -- Поскорее-то поскорее, но почему непременно завтра?
  -- А почему нет? -- тихим, едва слышным голосом спросила абатиса.
  -- Что вы сказали?
  -- Я спросила, почему бы вам не начать сразу?
  -- Не будет у нас ни сил, ни возможности к этому.
  -- Вы так устали за дорогу?
  -- Да нет, дорога невеликая, да только нужно прежде нам с вами очистить себя постом и молитвою, а потом уж приступать и к Нечистому. И подготовление может продлиться не один день, дабы быть нам пред Баалом Зебубом во всеоружии, относясь к нему, как к врагу рода человеческого, и не потрафляя ему неотмытыми прегрешениями. Это чтобы у него не было над нами власти -- ни над духом, что, конечно, маловероятно, ни над телом, что вероятно более, ибо тело грешно. Иначе мы и девицам не поможем, да и себя подвергнем опасности. Многие этого не понимают, и очень жаль!
  -- Я все понимаю, святой отец! -- абатиса, судя по ней, снова готова была расплакаться, -- Но вот если случится что-то настолько ужасное, что надо будет приступить немедленно?
  -- Тогда приступим немедленно, -- спокойно сказал отец Николаос, -- ибо и два плюс два равно пяти, если это угодно Господу!
  -- А вы, контесса, чего опасаетесь? -- полюбопытствовал Михаэлис у абатисы.
  -- Опасаюсь я, отец мой, что это еще распространится, и Диавол вселится и в других девушек. Разве вы не можете понять того, что я беспокоюсь за них?
  -- Отчего же, -- сказал отец Николаос, -- мы все это прекрасно понимаем. Да только так вот, как вы -- беспокоиться не стоит, ибо спешка здесь дела не улучшит, а промедление -- не ухудшит. Даже наоборот: вид одержимых вселяет страх божий в сердца праведных. Диавол не может вселиться в тех, кто ему неподвластен, кто чист душой и телом, кто не грешит страстями, любостяжанием, или роскошью. И ежели в обители появятся еще одержимые, так что ж -- это поможет нам выявить тех девиц, которые как-либо грешны, и вам не исповедались, или же тайно лелеют греховные желания!
  -- О, мой Бог! -- простонала еще более испуганная абатиса.
  -- Вы не станете утверждать, что таких девиц в вашем монастыре нет, -- продолжал патер Николаос, обращая к абатисе пронзительный взгляд, -- а станете, так я не поверю.
  -- Но что уж так-то, отец мой! -- воскликнула абатиса.
  -- Не поверю! -- упрямо повторил отец Николаос, -- Не поверю, потому как в такое чудо поверить невозможно. Да и судите сами: всегда же мы легко верим в греховность человека, тогда как добродетель его всегда нуждается в доказательстве.
  -- Ибо человек есть сосуд греховный, -- поддержал Михаэлис.
  -- Вот именно, -- кивнул отец Николаос, -- Но это было бы еще полбеды. В силу своих обязанностей я бывал всюду: во дворцах и в хижинах, и в духовных обителях, причем весьма во многих, и потому знаю, что одержимых греховными желаниями там всегда больше, нежели тех, кто стремится к духовной чистоте! Сатана вездесущ, он проникает всюду в бесконечной своей злобе и зависти, и искушает каждого, используя многие слабости бренной плоти... да что, мы с вами -- исключение? Я сражаюсь с Нечистым не то что каждый день -- каждый миг моей жизни! Но я стремлюсь к жизни вечной, ибо познал, что это такое...
  -- Познали? -- удивился доктор Оль, -- Каким же образом?
  Патер Николаос развел руками:
  -- Да все тем же, доктор: постом, молитвою, и послушанием.
  -- Нет, виноват, вы что же -- бывали в раю?
  -- Что значит -- бывали? -- возмутился Михаэлис, -- А и шуточки у вас, доктор! Словно бес в вас сидит!
  -- Во мне не сидит, -- улыбнулся мессир Оль, -- Или же придется нам с вами признать, что бес вас лечит... к вящей славе Господней!
  -- Эх, пострадаете вы за ваш длинный язык когда-нибудь!
  -- Да что я такого сказал, святой отец? Я не богослов, а мне крайне интересно, каким образом достойный отец Николя познал вечную жизнь. Если умозрительно...
  -- И умозрительно тоже, -- кивнул патер Николаос.
  -- Но как еще в нашем с вами положении?
  -- Как-нибудь в другой раз, доктор. Ну так вот что я хотел сказать: я, в своем следовании церковной доктрине, знаю, к чему иду. А те, кто не знает, к чему идут -- тех искушает Дъявол, ибо... м-м-м, скажем -- ибо он может предложить нечто конкретное: славу, деньги, женщин... а жизнь вечная -- не есть нечто, но вопрос веры, и не может быть представлена сию же минуту, ибо ее надо еще и заслужить. Так рассуждаю я, так рассуждаете и вы, но мы -- другое дело, мы -- высокие иерархи, и мы прошли уже первую ступень очищения нашей души, и то! А низшие братия -- на то они и низшие, не принявшие еще полностью жизни святой, и бесу они подвержены, само собой, в большей степени! И если они не грешат, то только из страха перед наказанием.
  -- Многие, к сожалению, наказания не очень-то боятся, святой отец, -- вставил доктор Оль.
  -- А многие и наказания не боятся, -- согласился отец Николаос. -- Гордыня, гордыня, и еще раз гордыня, и плотские вожделения к тому же, и вот целый сонм грехов устремляется к обреченному, и завлекает его в сети диавольские, а там -- вплоть до того, что самого Люцифера в зад лобзать с мерзостным любострастием! А все из любострастия и истекает -- от проклятого жала плоти нашей! Такова природа человеческая: зачат во грехе и рожден в мерзости, и путь его от пеленки зловонной до смердящего савана!
  При столь грозной цитате из Писания, произнесенной почтенным отцом с таким выражением лица, что не будь он столь смирен и свят, как его все рекомендовали, его можно было бы заподозрить в ненависти ко всему человечеству, у абатисы в глубине души промелькнула догадка, что говорит с нею мрачный фанатик, и человеконенавистник, каким было бы вполне под стать быть самому завзятому турку. Но набожная абатиса крепко верила в Христа и Пресвятую Деву, и, убоявшись своих мыслей, немедленно приписала их дъявольскому наущению. А приписав это откровение Дъяволу, она испугалась еще более, так как из этого следовало, что Сатана и к ней приступил вплотную, и от того абатиса побледнела как полотно, и истово перекрестилась, отводя взгляд от лукавой физиономии доктора Оля, поглядывающего на нее с каким-то особенным, докторским интересом.
  -- Что уж вы так-то, матушка! -- укоризненно произнес доктор, адресуясь к абатисе, -- Человечество, надо признать, и действительно гниловато, но что толку за него так переживать! Себя хоть поберегите. Сердце наше -- оно не из железа сделано. А ну как откажет?
  Патер Николаос приписал бледность абатисы впечатлению, которое на нее произвела произнесенная им проповедь, и он довольно улыбнулся, и кивнул головой.
  -- Вполне согласен с вами, досточтимый отец, -- добавил Михаэлис. -- Я ведь, как всем, верно, известно, инквизитор, так вот: если бы вы только знали, сколько через мои руки прошло лиц духовных, и особенно -- обитателей монастырей, как мужских, так и женских, в ряду прочих еретиков, ересиархов, колдунов, и иных демонских служителей -- вы бы пришли в ужас! Смело могу сказать: монастыри как раз и охвачены более всего демонской скверною, да только труднее там найти служителей нечистого Духа.
  -- Деды наши и отцы находили, -- сказал отец Николаос.
  -- Находили, согласен.
  -- И успешно боролись с ними. Это теперь нам руки связывают. А кто от этого выигрывает, не догадываетесь?
  -- Нынче Демон от нас не уйдет, -- заверил Михаэлис.
  -- Хотелось бы!
  -- А я вот могу рассказать то, что лично видел в Кастилии, -- вмешался в разговор брат Гийом, -- Так, в одном монастыре сама настоятельница при вознесении святых даров поднималась в воздух -- видно, Дъявол ее поднимал. А в обители, которая была, надо сказать, не особенно тучной нивой Божией, невежественные и заблудшие овцы воспринимали это парение настоятельницы в воздухе, напротив, как признак известной святости последней.
  А мы заподозрили, что дело тут не без Белиала происходит, и принудили мы абатису согласиться, чтобы над нею были прочитаны всякие экзорцизмы. Видеть надо было, как она пыталась увильнуть от этого! Однако пришлось ей согласиться. Так вообразите: с первого же раза, как прочитали мы "семя жены сотрет голову змия...", та принялась корчиться, рычать, а потом изрыгнула из себя семь живых жаб, четыре окровавленных кинжала, и договор с Дъяволом, где она обязалась совратить весь монастырь на служение Нечистому похотью, и ложными чудесами...
  -- Чушь какая! -- возмутился доктор Оль.
  -- Как?
  -- Да вы подумайте головой, дружок! Как в желудке у человека может оказаться семь жаб и четыре кинжала? Он тут же и помрет! Да они там все вместе и не поместятся!
  -- Но я это видел!
  -- Мало что вы видели! Был у меня пациент, который видел, как деревья разгуливают! После ужина с ним это бывало...
  -- Вот всегда вы, доктор, так! -- укорил Михаэлис.
  -- Что это -- так!
  -- Вы просто тевтон!
  -- Тевтон я и есть. А что, не прав я, по-вашему?
  -- Вы забываете, что тут действовал Нечистый! А ему такие дела сделать -- раз плюнуть... простите, Этель.
  -- Ах, вот что? Тогда приношу извинения. И что же вы, Гийом, с этой монашенкой сделали?
  -- Ну, капитул нас попросил не выносить сор за порог, и потому абатису не судили ни светским судом, ни духовным -- сами мы ее и удавили втайне от всех в монастырском подвале, а после ее отпели -- грехи-то мы ей отпустили -- и похоронили, вроде бы как она умерла своей смертью... Очень уж нас епископ просил сделать все это без огласки.
  Несчастная настоятельница от этого рассказа побелела так страшно, что казалось -- вот-вот она умрет -- она подумала, что этим рассказом Гийом намекает на нее, и намекает намеренно, так как она и представить себе не могла, что он попросту глуп и бестактен, и никогда не думает о том, кому и что он говорит. Она была близка к обмороку, и принялась нюхать соль, икая, и содрогаясь всем телом. Михаэлис заметил такое состояние абатисы, и, хотя понял его по-своему, все же неодобрительно посмотрел в сторону брата Гийома, но ничего не сказал, а Гийом укоризненного взгляда патрона не понял.
  -- Так вот, -- продолжал Гийом, все более увлекаясь, -- потом мы еще в том же монастыре изловили и колдунью, и достаточно тщательно ее допросили. Колдунья поведала нам так много колдовских рецептов, что хватило бы и на сорок Симонов, и я до сих пор удивляюсь, как столько могло уместиться в ее тупой голове -- не иначе, и тут приложил руку Дъявол! Сначала, конечно, ничего она говорить не желала, да огонь -- лучшее средство развязать язык упорной чертовой женке, и она у меня скоро очень заговорила, как только повытчик снял ей ногти с ног и рук, вырвал зубы, да глаз сварил каленым железом...
  Абатису при перечислении таких подробностей чуть не вырвало, и она судорожно зажала рот платком.
  -- И вот от нее я впервые узнал, -- продолжил Гийом, не замечая реакции абатисы, -- что колдуны и сами друг с другом не в ладу, и у них есть масса заклинаний для того, чтобы охраняться от напущений своих же собратьев; и знаете, как звучит заклинание, которое колдуны производят, чтобы отвратить напущение на себя диавольской любви? "Aekew pluni almuni mechulal cheshew hagibah ain Reshoth aemen haklalim ve Lobetzu aechol haalmuni mehulal, isha la-hapsha haalmuni mehulal ani Diwor hagezer diin diwad nigem, diwad nigem ve Noga Ishtar-Nahem-Aemanahema-Melith-Ashtoreth ve ret aechawa raguz, ochaw-negdi el-Ginam Azon pluni almuni mechulal callon ve thinofath, hetz haamor bamitoch haciver, apar veeper etzer hamiin shachath shigon aemenachew laad aerespeger, aemicalal hashem Nahemah ve Riashta umma nisaw ellath!"
  -- Ничего из этой тарабарщины я не понял, -- заметил доктор Оль, -- к чему было и лопотать все это?
  -- Но ведь есть в этом дух Дъявола, не так ли?
  -- Знаете, Гийом, серой не запахло. И рева пламени я не услышал. Похоже лопочут еврейчики на рынках.
  -- Почти угадали, доктор, -- заметил отец Николаос.
  -- Неужели? Вы что-то поняли?
  -- Все понял.
  -- И что же там?
  -- Э, что там может быть! Богохульства, и всякая мерзость...
  -- А откуда брат Гийом все это знает, и так хорошо, что цитирует это на память целиком? -- насторожилась абатиса.
  Гийом густо покраснел, и испуганно и торопливо стал оправдываться:
  -- Да ведь пока записывали, я и запомнил все это. У меня память цепкая -- раз напишу, да и помню, хоть и не нужно это мне... А рассказал я все это к тому, чтобы показать, какие такие искусства процветают в тихих обителях монастырских стен! И это еще не самое ведь худшее!
  -- Да уж, процветают, и чаще, чем хотелось бы, -- подтвердил Михаэлис.
  Разговор на этом заглох, и все довольно долго молчали, и Михаэлису поневоле пришлось слушать, как абатиса тщетно пытается унять нервную икоту. Михаэлис искренне пожалел абатису, но обращаться к ней со словами утешения и ободрения все-таки не стал.
  -- Одно вот меня удивляет, -- вдруг громко сказал патер Николаос.
  -- Что такое? -- встрепенулся доктор Оль.
  -- Нет, доктор, вы меня как раз ничем не удивили. А вот вы, почтенный брат мой, и вы, сестра, -- он поклонился абатисе и духовнику, -- прибыли к досточтимому отцу Михаэлису все разом, а оставили ли вы в обители сколько-нибудь сведущих духовных лиц? Я имею в виду то, что у вас там опасные бесноватые, а обращаться с ними у вас кто-нибудь умеет?
  -- Ну как же! -- отозвалась абатиса, -- Мы оставили дела в обители на духовного священника ордена. Он и исповедник многих наших девиц. Собственно, это и мой исповедник, так что я могу ручаться -- человек это знающий, и нам всем известный.
  Николаос удовлетворенно кивнул, зато патер Михаэлис весьма заинтересовался сказанным:
  -- Вот как? А кто таков ваш исповедник? Не патер ли Лоис Гофриди?
  -- Именно он, -- подтвердила абатиса.
  -- А!
  -- А что он за человек? -- поинтересовался Николаос, отрешенно глядя перед собой.
  -- Это человек, по моему мнению, весьма ученый и обходительный, -- ответил за абатису духовник.
  -- Интересно, кстати, что в его присутствии бедные девушки как бы утихают и не беснуются, -- добавила абатиса.
  -- Да-да, именно так, и я это видел, -- подтвердил духовник.
  Николаос покачал головой.
  -- Вы знаете, -- абатиса явно хотела убедить всех в особой положительности патера Лоиса Гофриди, -- это безгрешный совершенно человек! Он ежедневно умерщвляет плоть, и не ест мясного никогда -- ни каким образом. Пост же у него как у картезианца, -- в голосе абатисы затеплилась скрываемая, но чуткому уху различимая нежность.
  " Ого!" -- подумал Михаэлис, -- а тут ведь дело нечисто! Это уже похоже на что-то большее, нежели христианская любовь к ближнему!"
  Патер Михаэлис почувствовал что-то вроде ревности.
  -- А как он с искушением плоти? Не бывало ничего такого? -- спросил Николаос.
  -- Что вы! Как можно! -- подняла протестующе руки абатиса.
  -- Не знаю, может сейчас и так, а в молодости он был такой, извините, бабник, что я просто удивляюсь, как смог он сделаться священником! -- брякнул, по своему обыкновению, Гийом де Туш.
  Михаэлис же почувствовал при этом нечто вроде торжества, и потому изрек глубокомысленно:
  -- Частенько бывает так, что одно другому не мешает!
  Абатиса покраснела, и зажала ладонями уши.
  -- Да что вы, право, матушка! на каком свете вы живете? -- Михаэлис смерил абатису желчным взглядом, -- Не из Иерусалима же Горнего вы сошли к нам, грешным! Дело это обычное, к сожалению, конечно, но приходится признать: в монастырях полно незаконных детей не только от священников, но и от лиц куда повыше, и их отцы открыто им выказывают свою протекцию! Да и монахи в основной своей массе -- ничуть не лучше, а то, пожалуй, и похуже будут! -- у Михаэлиса так же был где-то незаконный сын, но Михаэлис считал, что этот грех им искуплен -- тем, что про сына он ничего знать не хотел, и тем, что уж получил по этому поводу специальное отпущение, которое иезуитский орден даровал своим лучшим агентам в качестве особой привилегии.
  -- Это лишний раз доказывает, насколько силен в нашем мире Сатана, -- мрачно изрек отец Николаос.
  Абатиса перекрестилась, а духовник, у которого, как знал Михаэлис, так же совесть была нечиста в этом отношении, благочестиво завел очи горе, и тоже перекрестился, и не один раз, как абатиса, а трижды. От духовника никаких комментариев по данному поводу не последовало, да и удивительно было бы услышать от него на этот счет комментарии, а вот абатиса попросила:
  -- Монсеньеры, я вас умоляю, не надо больше говорить об этом! Этакое непотребство, что вы говорите, негоже слышать ушам порядочной женщины! Тем более уж -- мне, поскольку я -- девица!
  -- Хм! -- патер Николаос посмотрел на абатису снизу вверх.
  -- А вот что касается Дъявола и его проделок... -- начал было Гийом, но абатиса прервала и его:
  -- Пожалуйста, брат Гийом, не надо о проделках Дъявола! Мне его проделок хватает и в моем монастыре!
  Остаток пути все провели в молчании. Только абатиса по временам тихонько молилась.
  
  
  
  Приехали в пятом часу вечера, и едва въехали в монастырские ворота, как были встречены толпою монахинь, выведших навстречу достойным отцам бесноватых девиц. Как выяснилось, бесноватые сами сообщили, что в монастырь едут святые мужи изгонять из них бесов, и точно назвали час их приезда -- еще с утра. Уже и это всех в монастыре перепугало, да тут еще и девицы разразились торжествующими воплями, поминутно повторяя: "Господа приехали, хозяева!"
  -- Магда кое-что принесла тебе, святой отец! -- Магдалена де ля Палю подбежала к носилкам, на которых несли обездвиженную Луизу Капо, рванула ремни, которыми та была привязана, освобождая ее, а потом так же бегом подбежала к карете, и бросилась перед ней на колени. Михаэлис хотел было благословить ее, но та схватила его руку, до крови укусила, и с такой силой рванула святого отца к себе, что почтенный инквизитор вылетел вон из кареты, и рухнул оземь.
  По глазам Михаэлиса было видно, что он более удивлен, нежели испуган, и самообладания отнюдь не потерял: тут же он сам, сидя на земле, извлек из кармана сутаны мешочек пороху, и немедленно прижег свою кровоточащую рану -- дабы бесноватая девица не занесла через укус и ему какой-нибудь демонской заразы.
  -- Sapermillemento da Christi! -- завопила девица, гримасничая, и хватая почтенного инквизитора, слишком занятого своей раной, за ворот сутаны.
  Доктор Оль, сложив руки на груди, невозмутимо наблюдал за этой сценой, не желая ввязываться в события, в которых, по его мнению, главенствующую роль играл не демон, а острый менингит, каковой, как знал уже доктор, мало того, что заразен, а особенно прилипчив. Доктор немедленно решил завести обыкновение разговаривать со всеми через огонь светильника, как его десять лет тому назад научил его приятель доктор Лорка во время эпидемии чумы в Ломбардии.
  Гийома же, являвшегося телохранителем Михаэлиса, как назло, хватил столбняк, а девица тем временем трясла почтенного инквизитора как грушу, но делала это, как отметил доктор Оль, достаточно осторожно, словно бы опасалась нанести ему серьезное увечье. Луиза же замерла, стоя на четвереньках возле своих носилок в позе такой, будто бы она вознамерилась пощипать траву.
  Отошедший наконец от столбняка Гийом бросился к девице, и замахнулся кинжалом, выхваченным им из складок сутаны. Однако патер Николаос, так же до этого времени бездействовавший, среагировал наконец, оттолкнул Гийома, железной рукою схватил девицу за волосы, развернул, и одну за другой отвесил ей по лицу несколько весьма внушительных оплеух. Девица, осовевшая от ударов, которыми и быка можно было заставить лечь замертво в борозде, рухнула к ногам Николаоса, обняла его колени, и судорожно разрыдалась.
  -- Убейте ее! -- закричала Луиза, -- Убейте нас! Мы обречены Врагу рода человеческого!
  -- Молчать! -- заорал на Луизу Гийом, бывший в бешенстве, и стремившийся сорвать на ком-нибудь свою злость.
  -- А ты что мне приказываешь, грешник? -- завопила Луиза, вскакивая на ноги, и выгибаясь в руках немедленно подхвативших ее монахинь, -- Ты, грешник, навек проклят! Грешник, грешник, грешник! Смотри, скоро нос у тебя отвалится -- вот попомни мое слово, похотливый козел!
  Доктор Оль скользнул взглядом по сыпи, видимой на руках и лице брата Гийома, и сообразил, что девица, пожалуй, не так уж и не права.
  -- Да они истые ведьмы! -- заорал Гийом, -- В огонь их!
  -- Да-да, в огонь нас! И раскаленными клещами! Но мы вернемся масками*, и будем пить вашу кровь, святые отцы!
  -- Распорядитесь сложить два костра во дворе! -- крикнул Николаос, но тут же Луиза вырвалась, упала на колени, и в голос заплакала:
  -- Пощадите нас, святые отцы! Это не мы, это не мы! Это они заставляют нас поступать так!
  Отец Николаос довольно усмехнулся, и громко прокомментировал:
  -- Вот теперь я вижу, что они -- одержимые, а не ведьмы! Только одержимые боятся костра, а ведьмы костра не боятся -- они его жаждут. Очень хорошо!
  Патер Михаэлис отряхнулся, и вплотную подошел к Гийому.
  -- Насколько мне известно, ты, возлюбленный брат мой, давал обеты не прикасаться руками к золоту и оружию, не так ли? И что я вижу?
  -- Но, мессере, ваша жизнь была в опасности!
  -- Это дела не меняет. У тебя есть крест?
  -- Как же, мессере, есть!
  -- Вот это и есть твое оружие. In hoc signo vinces! Немедленно выбрось кинжал, и чтобы я этого больше не видел!
  -- Как прикажете, мессере.
  Патер Николаос оглядел всех присутствующих, и распорядился:
  -- Каждую из бесноватых -- в отдельную келью, никуда не выпускать, кормить соленой пищей, воды не давать, и к каждой поставить стражу -- стеречь, не сводя глаз! Обо всем сообщать нам. Нам нужна отдельная капелла для молений, и вы должны следить, чтобы в капелле постоянно горели свечи, но когда мы будем находиться там одни, туда никто входить не должен. На этом пока все. Исполняйте.
  Монахини, испугавшиеся вида и голоса реймсского экзорциста даже более, чем вида одержимых, объятые ужасом, ринулись исполнять приказания.
  
  
  
  
  
  
  
  
  ** То есть "Организации" СС -- всех подразделений, не входивших в состав войск и полиции
  ** Прозвище Гиммлера среди бонз НСДАП
  * РОНА: Русская освободительная национальная армия
  * Oberkommando des Heeres -- главное командование сухопутных сил
  ** Первая мировая
  ** Имеется в виду Стеклов (Нахамкес), который проводил на Дону политику ликвидации казачества
  ** Русские добровольцы из военнопленных 1941 года
  * Шталаг: государственный концентрационный лагерь
  * Барбета -- спираль из колючей проволоки
  ** Охранные женские батальоны, сформированные Германном Герингом
  * "Организация Мертвая Голова" -- особые охранные части СС. Одноименная дивизия формировалась добровольцами из охранных частей.
  ** На жаргоне охраны концлагерей: комплекс уничтожения.
  ** Собственно, "Zyklon B" не был военным отравляющим веществом, а применялся как средство борьбы с насекомыми и грызунами (бытовой ядохимикат). Поэтому выпускался в форме таблеток.
  ** "Душегубок": грузовиков, выхлопные газы которых подавались в герметично закрытый кузов-фургон
  ** Рабочих или штрафных
  ** Городской руководитель НСДАП
  ** Внутренняя служба безопасности НСДАП, орган Партии
  ** В зондердинст службы безопасности (СД) обычно были сведены все функционеры III, IV, V управлений РСХА под началом функционера полиции безопасности (SiPo)
  ** Диэтиламид лизергиновой кислоты (LSD) и поныне является сильнейшим галлюциногеном
  ** Немцы применяли лизергиновую кислоту как нейролептическое средство
  ** Алкалоид спорыньи, вызывающий сокращение матки
  ** Шеф OrFeBe. В документах Рейха по нему не сохранилось никаких данных
  ** "Лебенсборны" -- организации при "Ahnen Erbe", в которых проводилась направленная селекция людей чисто арийских типов. Женщины чистой расы обязаны были там рожать детей от предоставляемых им специальной комиссией кандидатов. Проект принадлежал лично Гиммлеру, и обергруппенфюреру СС Вирту.
  ** Адрес РСХА
  ** Имеется в виду Заксенхаузен
  *Шмаель -- западносемитский аналог шумерского бога бури и войны Энлиля-Ветра. Впоследствии стал рассматриваться как одно из 12 имен Сатаны.
  ** Освенцима
  ** Обергруппенфюрер СС, один из крупнейших деятелей ордена "SchwartzeSon"
  ** Шеф парижской SiPo-SD
  ** Боевой немецкий газ "Tabun"
  ** Секретный религиозный отдел СД -- в его деятельности были задействованы священники различных конфессий, имелись даже раввины
  ** Кодовые названия экспериментальных реактивных самолетов, у которых был значительно больший высотный потолок
  ** Бог с Вами (лат)
  ** И с духом твоим(лат)
  ** Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа (лат)
  * Фема -- в Германии: добровольческая тайная организация, принимавшая на себя внесудебные карательные, и инквизиторские функции, что-то вроде т.н. "Суда Линча"
  * Маски -- кровососущие злые духи, что-то вроде вампиров
  
  
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"