Аннотация: Это произведение целиком вошло впоследствии в роман "Игра в Воскресение".
Борис Алферьев
И ПУСТЬ НАРОД МОЙ ИДЕТ
Полине Бабкиной, Петру Коробицыну, Алине Алышевой и Екатерине Дорошенко,
которые по совести являются моими полноценными соавторами.
Это посвящение.
127.176.229.15:8000 СЕРВЕР СКОРБИ. ОБЩИЙ ДОСТУП.
1.
Многие хотели бы рассказать об этом. Не у всех получилось. То есть вообще ни у кого не получилось.
Это не от того, что все такие глупые. Многие начинали. А потом пугались. И не заканчивали.
Ибо ключи эти - ключи отравленные. И некому верить на этом свете.
2.
Мрачный город, в котором происходит мною описываемое, я иначе, как "Город Одиноких Людей" не определяю. Я не люблю его, что скрывать, и он не любит меня. Радости мне там большой не достало, а неприятностей было - море неисчерпаемое.
К слову сказать, и Берлин не лучше.
И Саньтьяго.
И Монтевидео - Город Одиноких Людей, в котором каждый сам себе и палач, и жертва.
3.
Мы живем в Городе Одиноких Людей. Город Одиноких Людей находится в Стране Одиноких Людей. Страна Одиноких Людей находится в Мире Одиноких Людей. Мир Одиноких Людей повис в Пустоте.
В этом Городе случались разные странные вещи, уж помимо гоголевских чиновников, и скверных сумасбродов Достоевского. Один, например, Одинокий Человек, напившись в Купчине пьян, да и, сказать прямо, пропившись, шел домой на Остров ночью. Ну-с, к утру он, надо думать, дошел бы, но прихватило его так, что хоть святых вон: раскинул он руки, и заорал, нет, завыл, как волк на луну: "Люди! Плохо мне, плохо! Помогите мне, помогите!" Люди помогли, что ж: вызвали наряд милиции. Наряд долго ждать себя не заставил, явились, отделали Одинокого Человека под орех с дегтем, так, что он бы вовек зарекся кричать людям, что ему плохо, да вот Одинокий человек надул всех: он взял, да помер. В больнице. Не приходя в сознание. Наделал, прямо скажем, забот. Нет бы выжить!
Другой Одинокий Человек ночами бродил по кладбищу, общался с Поэтом... впрочем, важно ли его имя? Что в имени его? Этот утверждал, что когда Поэта похоронили там, душа его в силу каких-то причин привязалась к месту, как к постоянной координате. И до се там пребывает, не имея возможности покинуть пределы кладбища. Свобода Поэта оказалось ограничена оградой кладбища, ну, если верить Одинокому Человеку. А поскольку Поэт остался во Времени, то так он и вынужден был проводить там часы, дни, недели, месяцы и годы в одиночестве, ибо никто его не слышал, то есть, что вернее, те, кто слышали, до полусмерти пугались. А он все больше слабел, и слышали его все меньше и меньше. А ему становилось все хуже и хуже, и метался он лунными ночами и туманными днями, по квадрату Смоленка - 17-я Линия - Малый Проспект - Детская. Метался, бежал, не в силах ни остановить свой бег, ни выбежать из самого себя. И так проходили десятилетия. Он ничего не знал и не ведал, ему никто ничего не мог рассказать, он не понимал, почему на его территорию падают снаряды, он слышал миллионный шепот умирающих от голода, но не мог понять, отчего это, и зачем. Потом на его территории стали гулять с детьми (а где гулять было с ними!), и он не мог понять, почему. Потом детей заменили собаки (а с ними где гулять!), и он тоже не мог ничего понять, дошел даже до той идеи, что детей теперь повсеместно заменили собаки, что, кстати, не так уж неверно, если хорошо задуматься.
Лишь раз он смог пообщаться с неким раньше времени застреленным бандитом, который сидел на своей могиле, и ждал, когда его заберут. Бандит сообщил Поэту, что "все они пидарасы, и их всех надо валить". Кто это "они", Поэт уточнить не успел, так как бандита в этот самый момент пришли забирать. Поэт попросил забрать и его (раньше он забирающих не видел), но ему сухо ответили, что он у них в списках не значится, и поэтому они откладывают решение его вопроса до выяснения обстоятельств, впрочем, кому надо они доложат. Доложили, или нет, неизвестно, но Поэта забирать так никто и не явился.
И вот наконец: появился человек, который увидел, или, вернее, услышал Поэта, и даже подружился с ним! Он ходил общаться с Поэтом, чтобы тому не было скучно. Пересказывал он ему последние новости, и так далее. А некий Иван Гонорат, поймав последнего за этим занятием, и расспросив, в чем дело, взял дух Поэта за шкварник, и вытащил с кладбища, отпустив на все четыре стороны. Поэт же, ничтоже сумняшеся, спросил у Гонората путь к его бывшей возлюбленной, да и устремился туда, где и пропал, словно и не было его.
А Одинокому Человеку стало не с кем говорить. Вот и думай теперь, делать такие вещи, или не делать!
Думаете, Иван Гонорат тогда с ума спятил? Как бы ни так! Это мир сошел с ума. И Город, как часть этого Мира.
4.
Мир сошел с ума, или, вернее, сходит. Процесс этот еще идет. И не всегда было так, было время, когда он был еще так, шизоид, но еще не кататоник. Однако, количество смерти прямо пропорционально желанию жить, так как Одинокие Люди, несмотря на все свои страдания, а, быть может, и вследствие их, хотят жить как можно дольше. Это можно понять: они мало видели хорошего в своей жизни, и надеются, что хорошее впереди. И они желают его дождаться. И думают, что оно свалится им на голову с неба, словно золотой дождь, но это неверно: хорошее надо делать. Но стоит начать его делать, как немедленно убеждаешься в собственном бессилии, это выбивает почву из-под ног, и поэтому существует традиция ждать. Ждать бесполезно.
Они хотят жить, и их страх смерти сводит этот мир с ума. И кризис Мира наступил в тот день, когда Хайрем Максим додумался использовать отдачу ствола на коротком ходе для перезаряжания своего пулемета, и с тех пор Мир стал слабоумен и туп, и правят им деликатесы и круглые задницы. Господа Эйнштейн, Бор, и Оппенгеймер доделали доброе дело: Хиросима стала истинным символом Мира Одиноких Людей. С тех пор мы живем пространстве с мягкими стенами, одержимые идеями равных возможностей, желая не то демократии, не то севрюжинки под хреном , и абсолютно не замечая, что общество вокруг нас снова свалилось в рабовладельческое. Что? У вас еще нет рабов и господ? У вас еще нет метки на правой руке? Ну, тогда мы летим к вам! Мы вам покажем, откуда у вас ноги растут, и где вам, кстати, самое место! Connecting People! И мы победим, и да поможет нам Бог! Ибо вы все трусы несчастные, да и мы... если хорошо подумать - тоже.
Кто-то против? Шаг вперед! И два назад... Полька-бабочка образца глобального информационного общества.
Под Ezekiel Saw De Wheel.
Бравые парни в голубых касках, шагающие по Балканам. Они пройдут и по Кавказу, и на Тянь-Шане будут выплевывать жвачку на камни. Они будут улыбаться. Веселые, с засученными рукавами... прямо как их предшественники, в касках серых. Те тоже стремились на Балканы, Кавказ, и Тянь-Шань.
Голубая мечта Человечества. UN-K-FOR.
Ezekiel Saw De Wheel...
Вот идет рота, смотрит в камеру. Каски, улыбки. Автоматы М-16А2. А вот другая - у них черные повязки на головах. Бороды. Темные очки. Автоматы М-16А2. "Черный Аист". Делают пять четких шагов вперед, потом столько же назад. Видеореверс. Снова вперед, и снова назад. Танцующие роты. Веселая пляска Черного Аиста.
Гвардейцы в форме а-ля гусарская старина. Еще б из пушек тех же времен посалютовали. И влепили ядро в Царя-Плотника.
Мы идем, сцепившись руками, по Дворцовой. Строй - фронтом. Ноги отплясывают Хавва-Нэгилу.
Кеннеди, с раздробленной головой падающий на багажник открытой машины.
Лапочка Ди, от которой не осталось и мокрого места.
Опухшие наркоманы, которым выдают метадон.
Дэн Мак-Кафферти . Мы все - звери.
Бомбы, бомбы, бомбы, бомбы...
Хиросимская девушка, которая не может спать: у нее язвы на ягодицах. В язвах копошатся мелкие белые черви.
Ezekiel Saw De Wheel...
"Кричащие Ястребы" , высаживающиеся из своих "Геркулесов" . Кевларовые шлемы, очки, автоматы М-16А2. Делают пять шагов из чрев своих самолетов, потом отплясывают пять шагов назад. Темпоральный реверс. Снова пять шагов вперед, и снова пять назад. Снова пять вперед, и снова пять назад.
Kill"em all, let God helpout us.
Ядерный взрыв. Мегатонны полторы на взгляд. Стандартная мощность.
Эмир Кустурица, который не хочет курить.
Тренажеры для похудания.
Я курю в объятиях женщины, до которой мне нет никакого дела. А ей - до меня.
Бомбы, бомбы, бомбы, бомбы...
Югославка лет семнадцати на мосту в Белграде. На груди надпись: "Попади в меня".
Цветы около американского посольства.
Ezekiel Saw De Wheel...
Штурм Трои ахейцами, который прекращают вмешавшиеся боги. Боги в очках, в кевларовых шлемах, лупят в толпу ахейцев из подствольников и очередями. Автоматы - М-16А2. В радостного Гектора целится пятнистый снайпер.
Клинтон с красным лицом. Моника с лицом Моны Лизы.
"Баб-Илу", "Божьи Врата" - все что осталось от Вавилона.
Влепили в комету снаряд, и радуются.
Плачущий человек, которому тесаком отпиливают голову. Тесак тупой, человеку больно.
Божьи Врата Вавилона. Прямое попадание. А нечего было Навуходоносору...
А что такое сделал Навуходоносор?
Школьники, которых учат надевать презерватив на банан.
Ezekiel Saw De Wheel...
"Том-Кэты" , с пиратской символикой на килях стартуют с палубы. Стартуют, и шлепаются на нее обратно килями вперед. Реверс. Стартуют, и обратно. Стартуют, и обратно. Стартуют и обратно...
Сколько можно! Выключите это, наконец! Мы же еще живые!!!!
Никто не выключит этого! В Мире Одиноких Людей страдание - товар, и товар ходкий.
Полночь.
Льет луна в окошко вязкий желтый клей,
Возле двери плачет кошка - кошка ждет гостей,
Где-то бьют часы набатом, ветер свищет в лоб,
Это шествует куда-то Всевеликий Клоп.
У Клопа полны карманы удалых забав,
Клоп - любовник и шарман, Клоп - маг и доктор прав,
Лунный клей к кровати стелет, залепляет рот,
Под окошком кто-то мелет про запретный плод...
Клоп со скрипом залезает где-то на кровать,
Клоп мурлычет, Клоп вздыхает, Клоп не хочет спать,
Кошку рвет кровавой пеной, рядом пляшет бес,
Ночь журчит открытой веной со святых небес.
Это все, что есть над нами, все, что есть у них,
Это - радость, это - знамя грешных и святых,
Это - вечное желанье, это - томный крик,
Это - страх и покаянье, это - лунный блик.
Наигравшись, Клоп уходит, у него дела,
За окошком тени бродят, сыплет с рук зола,
Кошка весело играет - ловит лапой тьму,
Мир тихонько засыпает, не мешай ему!
Нет! Не все долги закрыты, нет, не всем дано,
Кто-то хочет быть убитым, кто-то пьет вино,
В колыбели плачет мальчик, рядом плачет мать,
Все кричат. Нет крика жальче. В окна, в трубки, вспять:
"Мой любимый,
Мой единственный,
Мой нежный
Клоп!"...
5.
Да, они любят страдать, и они трусливы. И сделав что-то, хорошее ли, плохое ли, не суть важно, они испытывают непреодолимое стремление поджать хвост, и спрятаться в кусты, тихонько поскуливая. И не раз бывало так, ведь бывало: вечером вам шепчут слова любви, а уже к утру успевают одуматься, и сообразить, что это не особенно-то им и надо. После чего начинают от вас прятаться, и даже меняют порой и номер мобильного телефона. Бывает и так. И чаще, чем хотелось бы.
А кто-то и искренне не помнит того, что творил накануне. Таким лучше ничего не напоминать. Пусть себе живут.
- Привет, Эвка. Что новенького?
- Здравствуйте, Александр Робертович. Ничего новенького. Слушайте, я вчера ничего не натворила?
- Что такое? - гуляли до утра, как в старые времена, да вроде ничего не творила, что там творить-то, господи, был же рядом! - У тебя зловещие провалы в памяти?
- Какие, до ясной холеры, провалы! Ничего вообще не помню! Вообще! От кабачилы - ну ничегошеньки!
И холод в груди.
- Не врешь?
- Йезус-Марья, вот ни-че-го! Что было-то? Что молчите?
- Ты ж не была пьяной. Ну-ка, в чем дело?
- Да Минка таблетками угостила.
- КАКИМИ?
- Не знаю...
- Ну, что тебе сказать? Дура.
- Дурочка.
- Дура!!!! Ладно, я тебе не судья. Или, вернее - судья тебе не я. Нет, ничего не творила. Все было тихо-чинно. Я тебя проводил. До дверей довел. Нормально.
- Несла чего-то я?
- Да нет, все очень разумно, я и удивился. Ладно, Эв. Пойду я.
- Ага. А чего звоните?
Сама же просила позвонить, как проснусь, немедленно позвонить! Диалог напомнить?
Это было всего десять часов назад:
- Саш, ну почему ты снова отказываешься от меня? Ну почему? Останься!
- Засыпай. Выспись. И подумай. Подумай еще. И если ничего не изменится, тогда будет все, что ты захочешь. Все, что угодно. Обещаю.
- Может, ты боишься?
- Кого мне бояться, дурочка? Ну кого? Да, все будут против нас. Потому что им просто завидно. Завидно, что мы счастливы, и они нам больше не нужны. Никто. Да, это будет. И что?
- Завидовать? Какое им всем дело?
- Эв, половина параллели была влюблена в меня. Думаешь, я до пояса деревянный, и не понимал, что к чему? Сейчас! Не могу понять, правда, за что такая честь, ну да и ладно.
- Саш, в тебя была влюблена вся параллель, а вовсе не половина! Без исключения... Я уж наслушалась, какой ты страшный - это ж в корне неверно, и какой ты хам и свинья...
- Я? Да, я - хам и свинья. Москвич, что доброго!
- Шуточки у тебя и правда бывают премерзкие.
- И богопротивные.
- Ну да, ну да. Ты, Саша, артистически пинал юношей и девушек своим тупым башмаком прямо в их стенящие комплексы, бедняги корчились и потели (о ужас!), но потом ты ставил незаслуженные тройки и даже четверки, как шубу с барского плеча подносил. И тебе даже говорили спасибо за это. - Эви рассмеялась, - А ты хохотал, и отпускал шуточки не в бровь, а в глаз, и твои выкормыши поддерживали тебя солидарным гамом и прищуренными взглядами. А я грустно улыбалась тебе, слушала твои шуточки... Я ведь очень грустно тебе улыбалась, а ты этого не понимал. Я все поняла, кажется.
- Надеюсь, поняла верно. Да ляг же ты, наконец!
- Только с тобой.
- Зачем тебе это? Ты устала. Отдохни. Отдохни, Эв. И мне нужен отдых. Ты же знаешь, сколько я пил! Засыпай. Засыпай, я еще здесь.
- Как только проснешься, сразу звони мне. Сразу же, Саш. Не заставляй меня ждать и страдать. Ладно?
- Хорошо. Спи.
- Слушаюсь.
Это стало всего десять часов спустя:
- Что молчите? Что-то все же не так?
- Да, господи, что звоню? Да ничего. Хотел в Павловск смотаться.
- Не, я не в силах. Но забегу как-нибудь.
- Да ладно, зачем тебе это?
- Привыкла я к вам.
- Отвыкай.
- Ладно. Кто там теперь будет вместо нас?
- Сама знаешь. Граф Клопский, Кватро, и Капитанская Дочка.
- Завидую им.
- Забудь об этом. Все, Эв. Ну, дела.
- Пока.
И все?????? И все!
И все на этом!
И пусть народ мой идет! Ну, он и пошел!
Ну, Гонорат обхохочется!
6.
У метро два бездомных пса показывали классический пример однополой любви. Причем один из них при этом жрал что-то из просаленной бумаги. А второй не растерялся, ну и понеслась... Первый при этом не переставал жрать. Видно, был привычен.
- О, труп, на жрачку купил! - отметил небритый мужик, любуясь происходящим, - Сам, что ли, подкинул?
- Это ты про что? - спросил мужика другой, коротко стриженный, в пальто.
- Да вон, гля, опарафинили чуху за жрачку!
- Сидел, что ли?
- А чего?
- А по какой статье?
- По пятьсот пятой - за поджог Каспийского моря!
- По какой статье, спрашиваю?
- А ты кто такой?
Коротко стриженный показал удостоверение:
- Читать умеешь? Ладно, пошли, там разберемся.
- За что это?
- Разберемся, говорю. Шагай.
Мужика увели.
НЕТ!!!!!!!!!
Рестарт системы. Начальная установка. Идет загрузка системы. Идет загрузка драйверов системы. Счастья тебе, моя замечательная одиннадцатая параллель. И удачи. Она вам пригодится.
Пригодится, пригодится!
7.
Одиночество - процесс, замкнутый сам на себя. Оно само себя генерирует. И наступает момент, когда человек погружается в одиночество настолько глубоко, что его признают мертвым. И закапывают в землю. Одного.
Собственно, и все кончается этим. И все на этом основано. Ибо это - тоже ключи отравленные.
Мы все отдаемся нашему страданию с блаженством святых великомучеников римских времен. Мы любим свое страдание, и кокетливо находим его сильнейшим из всех существующих.
Мои миньоны на лугу
С утра скрываются в стогу,
И мне бы с ними...
А я, несчастнейший Анжу,
Весь день как проклятый твержу
Одно лишь имя...
И так далее, до бесконечности. И нет для нас доли горше.
Но знаем ли мы, скажем, что чувствует сидящий в камере смертников? А что думает восемнадцатилетний мальчишка, которому в живот попал выстрел из РПГ , ну, перед тем, как его кишки намотаются ему же на ноги? А что кричат те, кто целых двадцать четыре секунды падают на землю в горящем самолете? А что болит у раба, сидящего в зиндане, и который бит только за то, что не хотел подыхать?
Вопросы, однако! Я не знаю ответов на них. Я не знаю, что чувствовали те, кого рубили мы шашками в двадцатом году, мы же чувствовали болезненный рывок в запястье, и слышали скрип стали о плоть. И после этого нам дико хотелось есть, и мы с собой носили в кармане сухари на этот случай, и грызли их после стычек. И такова вся наша жизнь. И весь наш Мир был таков, пух, беременел, а потом разродился таким плодом, что до сих пор неясно, как мы вообще все с ума не посходили от этого! Впрочем, пережили, но умнее не стали, позволю себе вольную цитату из "Шах-Намэ". Не стали. И не станем. Ничего не изменилось. И, боюсь, не изменится.
И Вторая Мировая, как страшна она ни была, была все же последним агональным хрипом подлинной, настоящей жизни. Тогда еще умели любить, и тогда еще умели драться. И за своих рвали в клочья.
8.
Крыса в лабиринте научается находить выход, чтобы от нее наконец отстали со своим лабиринтом. Ей плохо в ее лабиринте, зачем он ей?
Человек, в отличие от крысы, строит эти лабиринты. И не только для крыс. Он строит их для себя. Сам для себя. А потом начинает метаться в этих лабиринтах, паниковать, биться головой о стены, и забывает напрочь их структуру и путь, да и что, если бы и помнил: лабиринтов столь много, что выйдя из одного, немедленно попадаешь в другой. Из второго - в третий. И так далее. Еще можно стоять на месте. Еще можно положиться на волю Аллаха. Еще можно найти себе Проводника. Но результат один и тот же.
Поскольку Проводник не знает пути лабиринта, а Аллах не имеет воли.
И получается: каждый сидит в своем лабиринте, устав бродить и метаться, и общается с себе подобными жалкими криками через всевозможные ограды - от заборов и плетней, до барбет, минных полей и контрольно-следовых полос.
Вдоль внутренней стены проволоки в Дахау вышагивали не демоны - это были первые Одинокие Люди.
Ну конечно, это жестоко - бередить раны, согласен, и согласен так же, что именно этим сейчас и занят. Тем более, что я не собираюсь ничего лечить. Зачем это мне? Да я и не знаю, что лечить, где, когда, и каким образом.
Все что я могу - это повторить те простейшие истины, которые напоминают нам о себе каждый день.
9.
Продолжаем.
Когда людям больше нечего друг другу сказать, они начинают говорить друг другу гадости. Странно, но гадости всегда приходят на ум, и еще: от повторения одних и тех же гадостей никто ничего не теряет. А вот если не гадость, тогда надо иметь что сказать. И ни разу не повториться при этом, или же прослывешь записным занудой и человеком неинтересным, а уж этого, право, никто не хочет.
К восходу луны у нас будет все, что мы хотим! Но мы-то уже давно не хотим ничего!
Это ужасно!
- Ты посмотри этот текст. Посмотри, и скажи мне: могу ли я это использовать в дальнейшем. Если тебе это будет неприятно, я его уничтожу, и все дела. Но мне будет жаль.
- Да. Конечно... без проблем.
Голос ее срывается. Эрбени отводит взгляд.
- Спасибо, кстати, за сюжет.
- Если бы я знала, что это станет сюжетом, я бы...
- Что - ты бы? Да не бери в голову. Все хорошо. Звони сразу, как примешь решение. Мне это важно. Пока.
Эрбени уходит, думая, что все хорошо.
Первая встреча. И есть повод для следующей.
Вторая встреча.
Немой диалог:
- Ничего я тебе сейчас не скажу! Я не могу, не могу сказать тебе это! Вдруг ты рассмеешься? Бросься ко мне, бросься! Или... или ты меня потеряешь навсегда!
- Броситься? Нет. Не я. Я сам в такие пропасти не бросаюсь. Сама! Бросайся, я приму. Меня устраивает эта ситуация. Мне плохо, я устал ждать. Я готов любить кого угодно, только попроси меня об этом. Только попроси! У меня этого много, через край хлещет. Ты, так ты. Отвечу. Ну, что же? Иди ко мне! Или иди к чертовой матери, наконец!
И она идет в свой подъезд, а Эрбени шагает домой. Для третьей встречи повода нет. Но она будет.
Встреча третья:
- Что все же вы хотели сказать, Александр Робертович?
- Ты что-то хотела услышать новое, девочка? - это с тонкой улыбкою.
- Мало ли... Хотела бы.
- А что? А, кстати, что тебе вообще от слуги покорного твоего нужно? Можно подробно и по пунктам.
- На данный момент - ничего.
- Ну и говорить не о чем.
- Да? Даже так?
- А как? Остальное - это так, личное. Мои проблемы. Мне их и решать.