...Он сидел на ступеньках лестницы, ведущей на девятый этаж, и спал. Спал тяжело, трудно, как очень уставший человек, дыхание тяжко вырывалось из его груди, может, еще и потому, что поза была неловкая, неудобная - уронив голову на грязные руки, которые положил на колени; если бы он сидел за столом, на табурете, тогда бы еще ничего, но на низкой ступеньке он был весь сгорбленный и какой-то жалкий. Спецовка на мужике была замызгана, тяжелые рабочие ботинки - в грязи. Кепка, надвинутая глубоко на голову, захватана и замасляна. Воротник куртки высоко поднят и прижат к ушам, чтобы максимально сохранить тепло изработавшегося, измотанного тела. Я походил осторожно возле него, лица было не разглядеть, ведь уткнулся им чуть ли не в колени, да и в подъезде было сумрачно. Отец, что ли?
Иногда мужик словно всхлипывал во сне, невнятно пытался что-то произнести, но обрывался и снова натужно вдыхал-выдыхал, словно отвоевывал очередную порцию воздуха...
Я так и не решился тронуть его, разбудить. Тихонько, неслышно ступая, я отошел к двери, осторожно открыл ее ключом, и, крадучись, притворил. Стал раздеваться.
Отец или нет?
Минут через десять в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял отец, уставший, измятый после бессонной ночи, воспаленные глаза с красными прожилками тускло смотрели на меня.
- Ты дома?
- Угу.
- А я на ступеньках спал, ключи дома забыл. Ты, что, не видел?
- Нет, - соврал я, пряча глаза. Мне было стыдно. Я думаю, отец понял, что я вру.
Но он ничего не сказал. Молча разделся, умылся в ванной и лег спать. На меня он тоже старался не смотреть. Я думаю, ему тоже было стыдно. Стыдно за меня - глупого, маленького ублюдка, застеснявшегося своего работягу-отца в грязной робе и не протянувшего руку, чтобы его разбудить...
Сейчас мне 68 лет, я вспоминаю этот случай и плачу. Прости, папа. Прости, пожалуйста...
Дато замер на полушаге в зарослях оревеи, прислушиваясь, боясь упустить хоть слово. Дедушка стоял возле кужуба, тихонько гладил шероховатый ствол рукой, словно любимую кошку и негромко рассказывал историю из своего далекого детства. И, хотя Дато уже много историй слышал от дедушки, эту он не знал. Но не это поразило его. Дедушка говорил с кужубом как с человеком, как если бы общался с ним, семнадцатилетним подростком, а голос... Голос его был полон горечи и тоски, сожаления о давно минувшем и, казалось бы, забытом, невзначном, рядовом событии, но до сих пор беспокоящим его память...
ќќ- Дато, мальчик мой, ты можешь подойти.
Дато, мгновенно вспыхнув, вышел из зарослей и, пряча глаза, подошел к дедушке.
- Деда, я...
- Не оправдывайся, не нужно. Ты слышал то, что должен был, я бы все равно это рассказал тебе... Просто сначала я хотел поведать это кужубу.
- Но... но разве кужубы нас понимают?
- Понимают, Дато. Очень хорошо понимают. Я уже стар. Мне скоро уходить. Ты помнишь, когда я тебя впервые привел к этому кужубу? Тебе было всего пять лет... Я был рад и горд, что у меня подрастает внук, и хотел эту радость поведать кужубу. А помнишь, как ты мне рассказывал все новое, что происходило с тобой в твоей маленькой жизни? Ты рассказывал это не только мне, ты рассказывал это и кужубу, и он принял тебя и полюбил как я. Доращивать этот плод будешь уже ты, он уже почти готов... Почти. Но, может быть, кужубу не хватает твоих историй, для полного созревания. Ты помнишь, я тебе всегда говорил: "Разговаривай с кужубом. Он запомнит твои слова и воздаст тебе!" Почему в лучших винах столько мудрости? Люди, делавшие их, относились к кужубу как к равному, делились горем и радостью, не суетились, не делали вино на заказ, растили кужуб годами, а то и десятилетиями. Может, потому и редки такие вина, что не у всех хватает терпения...
Дедушка помолчал.
- Да. Разговаривай. Старайся приходить почаще, но не каждый день. Не отвлекай кужуб пустой повседневностью, рассказывай о том, что для тебя важно, что волнует, не оставило равнодушным. Если считаешь, что сказать нечего, или так тяжко на душе, что горло не может протолкнуть ни слова, просто помолчи. Мысли твои тоже могут быть услышаны...
- Дедушка, а куда тебе уходить?
Старик неприметно усмехнулся. Дато сразу все понял и потупился. Такую глупость спросил!
- Ты спросил, - словно отвечая на его мысли произнес старик, - потому, что любишь меня. И я тебя очень люблю. Потому и хочу, чтобы этот кужуб за меня дорастил ты. А я... я хочу напоследок съездить в родной город, где прошло мое детство, где жил, работал и умер мой отец, и где, надеюсь, останусь и я. Ты расскажи, мой мальчик, что-нибудь, пока мы еще вместе и кужуб нас слышит. Что-то очень значимое, чего, как ты считаешь, не сможешь забыть.
Дато помолчал, собираясь с мыслями.
- Это не ... не самая приятная история.
- Это ничего. Главное, что она важна для тебя. Останется вехой в твоей памяти.
- Это было два года назад. Я тогда очень полюбил девушку, одноклассницу. Она - такая красивая и неприступная, совсем не замечала меня. А я робел, все никак не мог признаться ей в своем чувстве... Однажды я решил: обязательно скажу ей сегодня! Но сначала... сначала спущусь по веревке с балкона вниз, ты знаешь деда, мы жили на седьмом этаже. Я не знаю, почему мне это пришло в голову. Может потому, что прочитал об этом в одном рассказе... Но я чувствовал, что мне нужно сделать что-то неординарное, словно после этого я стану сильнее! Несколько дней я упорно тренировался, подтягивался, пытался спускаться по веревке с небольшой высоты. Вообще-то, это не очень сложно: перелазишь через перила, хватаешься за веревку, перебираешь пару раз руками, и вот ты уже стоишь на перилах балкона этажом ниже... Главное - не бояться высоты. А еще бельевая веревка она очень тонкая, и, даже сложенная вдвое, так и норовит выскользнуть из пальцев...
Между шестым и пятым я чуть не сорвался. Долго стоял на балконе пятого этажа, пытаясь отдышаться. Была глубокая ночь, около трех часов, везде спали люди, а я как какой-то домушник лазил по балконам. От страха сердце колотилось в горле, шумело в ушах. Мелькнула даже мысль: постучаться в балконную дверь соседям с пятого этажа, чтобы открыли мне. Но что бы я им сказал? И даже не это главное! А если МОЯ девушка узнает об этом?!! Для нее я уже никогда не буду Победителем! А лишь глупым мальчишкой, застрявшим между этажами и стучащий от страха в двери соседей. Наверное, это придало мне силы. Я успокоился и, стараясь не суетиться, предельно аккуратно спустился все же вниз.
Она жила не очень далеко от меня, в двух остановках. В старом кирпичном доме, на первом этаже. Я часто, проходя ночами мимо ее окна, клал на широкий карниз цветы. И перед спуском я так и думал: дойду до ее дома, постучу в окно, она откроет, и я скажу ей, как сильно я ее люблю.
Но... спустившись вниз, я почувствовал, что у меня совсем не осталось сил. Нет, конечно, я не падал от усталости. Но морально я ... был подавлен. Я совсем не чувствовал себя Победителем, от признания которого девушка счастливо улыбнется и протянет ко мне руки. Скорее, мне чудился молчаливый, презрительный взгляд, ведь она... она словно была со мной на этом пятом этаже, видела мои метания и нерешительность, граничащие с трусостью. И я... я не пошел к ней.
Молча, понуро обошел я дом, поднялся пешком на свой этаж, чтобы шумом лифта не беспокоить людей, тихонько открыл дверь и рухнул в постель. Снов я не видел. И утром мне было тошно. Я понял, что так и не скажу ей ничего...
Молчали оба, старик и внук. Кужуб, словно сопереживая услышанному, почти не шелестел листвой. Наконец, дедушка опустил руку на склоненную голову Дато.
- Я рад, Дато. Ты рассказал эту история не щадя себя, не придумывая оправданий. Ты становишься мужчиной. Я ухожу. Не провожай меня. Побудь с кужубом. Помолчи. Вспоминай меня, хоть иногда.
Дато проснулся с мокрым лицом, слезы все еще сочились из под век, а подушка под щекой намокла. Увидел он во сне своего отца, который был простым мастеровым, но жить старался, чтобы люди смотрели ему вслед. И не мог понять Дато: слезы эти от утраты или от радости, и хотел вернуться в сон и не мог...
Вздохнул глубоко, еще не открывая глаз, и вспомнил: сегодня! Сегодня Праздник Виноделов.
Дато все снимал непослушными, начинающими неметь пальцами пленку с кужуба и от пристального внимания окружающих пальцы теряли твердость как во сне, когда что-то хочешь схватить, а это уходит из рук как дым.
Окружающие уже начинали посмеиваться. Да и дело! Он снял уже пять пленок с кужуба, а все еще не распечатал его. Неслыханно! Лучшие вина имели по три пленки, дедушка Мато, правда, говорил как-то, что пробовал вино из под четвертой, но в это мало кто верил, слишком давно это было, слишком много лет было дедушке Мато, да и еще малое из того, что говорил дедушка Мато подтверждалось - не потому, что он врал, нет, просто слишком необыкновенные вещи это часто были, и привыкли относить их к буслям - сказочным перепевам старых мастеров, в которых только надежда на лучшее... да счастье, невиданное, для всех (как будто может быть счастье для всех! Хе-э-э-э!)
Вокруг уже начинали переглядываться, а многие и посмеиваться, только дедушка Мато сидел серьезным, чутко смотрел он на пальцы Дато, неловко тянущими уже седьмую пленку с кужуба, а все никак не мог открыть его.
Наконец Дато оторвал седьмую пленку, а под ней - еще одна - совсем тоненькая, полупрозрачная, как мембрана, словно тонюсенькая бумага из росю, на которой записывают свои мысли только Мудрейшие, и внимает им сразу Бог; и чтобы они и нам, смертным, достались, пишут те мысли Мудрейшие на полупрозрачных листочках. Другие и линии провести не могут, рвутся листочки сразу, расползаются нетошью, а Мудрейшие пишут, что на твоем картоне. Диво!
Зацепить эту пленочку было нечем, не было у нее хвостика. Можно было проткнуть ее ножом - в том не было худого, да нож с пояса Дато куда-то подевался, все не мог он его нашарить руками.
Все ждали. Уже и смешки затихли. Ждали, смотрели, ждали... Словно передались им мысли дедушки Мато, его надежды и ожидания. И от растерянности и всеобщего внимания Дато проткнул пленочку пальцем, неловко ткнул, даже не ткнул, а слегка надавил, но вино тут же брызнуло вверх светлой персиковой струей, -- кужуб-то был полон! И это тоже было странно. В лучших винах всегда над вином было какое-то пространство, иногда довольно много, до трети кужуба, а здесь - полный! Смех! Что принес этот Дато! Поделку какую-то непонятную! Кто-то отвернулся и выругался, снова послышались смешки.
Дато нагнул кужуб осторожно, чтобы не пролить не капли, над кружкой Маньяца - был он уже крепко нетрезв, много ругался и пробовал сегодня, а его вино - наоборот, мало кто пробовать захотел, но хоть его вина и получались из года в год все хуже, вкус-то он не утратил, говорили даже, что может поспорить с лучшими дегустадорами Имрадо, что только при дворе живут... И полилась сверкающая на солнце струя (откуда оно? Только что пасмурно было!), пенясь, исходя ароматом непривычным, но очень приятным. А в кружке у Маньяца уже на треть покоилась странная, ни на что не похожая влага, с крупными, прозрачными пузырями, не было пены над ней совсем, и опять это было ни на что не похоже.
Небрежно взял кружку Маньяц, небрежно хлебнул и также небрежно отставил, почти швырнул на темные старые доски стола, впитавшие капли из многих хороших вин.
-- Хорошее мыло!
Мылом пренебрежительно называли только самые первые, еще у неопытных, получающиеся вина -- ни вкуса, ни крепости, ни мудрости в них - вэй, да и какая мудрость у молодых?!
Но вдруг глаза на лоб полезли у Маньяца, и, кинув непослушную руку к кружке, неловко обхватив ее, поспешно, но уже куда бережнее поднес ко рту и, затаив дыхание, сделал робкий глоток - вряд ли и младенец больше за раз из груди у матери отсосет...
И, отняв кружку, все держал глоток во рту, не перекатывал, не смаковал, а тянул тихонько сквозь щелочку в губах воздух; и воздух этот, проходя над малюсенькой лужицей вина во рту Маньяца пьянил и радовал его словно крепчайшая брага из тутовых ягод, которую засаживают кружками на праздниках-свадьбах, рождениях, да еще если Мудрый почтил своим присутствием Небесный Мир.
И подходили, и подходили люди к Дато с протянутыми кружками, и наливал Дато в них на палец, а то и менее полупальца - больше нельзя было, слишком много людей хотели разделить Великую Радость, а кужуб Дато - он ведь небольшой, всего на три с половиной мегеля, а хотелось, чтобы хватило всем...
Примеч. КУЖУБ ќќќќќ- плодовое дерево, высотой от двух до трех с половиной метров (измеряется только ствол) семейства... , дает одноименные плоды, от одного до трех, по внешнему виду напоминающие плоды ананаса, но гораздо более крупные и с менее выраженным наружным рельефом (что-то от грецкого ореха), также отсутствует присущая ананасу розетка листьев на верхушке плода, наоборот, верхушка сужена и слегка вытянута, отдаленно напоминает бутылочное горлышко. Ввиду того, что плоды очень крупные (внутренняя емкость от трех до семи мегелей ), произрастают они, практически, из самого ствола на его вершине, разветвленной и могучей, как у адансонии, в ложе из расходящихся ветвей.
МЕГЕЛЬ - единица измерения объема, принятая только для плодов кужуба, примерно равен 0, 88 литра.
НЕТОШЬ - от слова "нет, прах, тлен". Не путать с "ветошью".
ДЕГУСТАДОРЫ - живущие при дворе Ныне Здравствующего Императора знатоки Особых Вин. Дегустадоров не бывает больше трех (в силу давних традиций). Но и меньше тоже. Если один из дегустадоров выбывает (по болезни, смерти или потери Вкуса), на его место путем сложного отбора отыскивают нового.