СКАЗКА В СТИЛЕ "БИТЛЗ"

или

СКАЗКА N3

Предисловие

Перед Вами находится одно из блистательных классических произведений конца 20-го века. Автор "Сказки" стремительными, точными штрихами темпераментного поэтического воображения ярко и новаторски высветил краеугольные темы Добра и Зла, щедро подарив человечеству свой неистощимый оптимизм и любовь к жизни, обогатил свежими идеями философию и искусство, предельно лаконично и емко подведя своеобразный итог двух тысячелетий нашей жизни на планете. Символично, что действие книги начинается в провинциальной Сибири. Тишина в этом, казалось бы, потерянном для цивилизации уголке, есть не что иное, как обманчивый штиль эпицентра урагана мировых потрясений. Весь мир неизбежно осознает, что в силу уникального, но далеко не случайного стечения событий, Сибирь, как последний сырьевой, интеллектуальный и нравственный Клондайк планеты, стала уже не барометром, а "кухней" мирового развития. Несмотря на необычный ракурс, глубину и масштаб раскрытия событий, предельную искренность и выпуклость образов, "Сказка" пропитана теплым юмором и неподражаемым обаянием автора. Тихий всплеск светлой грусти, яркие изюминки смеха, полезные размышления и ненавязчивые советы, феноменальные откровения, медовая горечь прошлого и эйфорическая дымка будущего - все это откроется читателю на страницах всемирно известной книги. "Сказка" позволяет читателю не только приятно отдохнуть и обрести душевное равновесие, но накопить энергию для любых гуманных начинаний - книга позволяет прикоснуться к колоссальным подлинным ценностям и мощным силам, достойным нашего земного предназначения. Эти редкие черты произведения ставят "Сказку" в один ряд с лучшими шедеврами сокровищницы мировой литературы.

Издатель

Предисловие автора

Привет, читатель!

Ну и угораздило же тебя вляпаться в эту сказку!

Заранее предупреждаю, что это книга - высокохудожественная и более никакая. Поэтому разнообразные внехудожественные претензии автором не рассматриваются.

Читать книгу, как и все художественные произведения, рекомендуется в свободное от работы время. Все протесты против книги легко выразить демонстративным ее нечитанием.

Несмотря на обилие аналогий, метафор, точек зрения и ответов на популярные вопросы, книга не относится ни к учебным пособиям, ни к мемуарам. Любые упреки в покушении на свободу совести не принимаются ввиду очевидной тщетности.

Ортодоксы могут быть спокойны-истинный Судия у автора имеется.

Все похвалы - Всевышнему, который является, вообще, Автором.

В остальном - живи, уважаемый, как хочешь, как нравится, как живется!

Счастья тебе! И ...

Здравствуй!

Автор

Вступление

Он передвигался. Куда? Это было Его личное дело. Кажется, происходило все в окрестностях площади Победы славного сибирского городка Б., там еще напротив аптека, на углу. Нельзя ручаться: может быть, это был все-таки городок N, или даже К. Главное, что городок был, конкретно, сибирский.

Дул обыкновенный северо-западный ветер. И бросал этот ветер на пешеходно-трамвайную остановку использованные билетики, окурки, пыль, песок и прочую благодать. Ибо сие задумывалось с целью возбуждения страданий, поелику токмо в страданиях и постигается Истина.

Однако, приглядевшись к пешеходно-трамвайному народу повнимательней, к скорби своей, Бог обнаружил лишь несколько мещан основного пола и неопределенного вероисповедания, а также двух кокоток, если не сказать хуже.

Мещане, очевидно, постижением Истины не интересовались - они терпеливо и преднамеренно ожидали трамвай, косясь на кокоток: ветер шаловливо играл их юбками, иногда рывком обнажая колени, если не сказать выше. Это обстоятельство развлекало всех, отвлекая, таким образом, от страданий, а следовательно, и от постижения Истины.

<<Срамота-то какая!>> - старомодно искренне изумился Иисус и развернул ветер наоборот. Но тут, как всегда не вовремя, подкатил трамвай.

<<Стой, не пущу!>> - Иисус загородил собой двери, широко раскинул руки и запричитал:

<<-Да что же это такое? Разве ж можно в трамвае появляться с такими лицами? Трамвай - место общественное. Это театр! Не пущу! Только через мой труп! Предъявите-ка, Бодрое Расположение Духа!>>...

...Он пока еще не знал, что:

1. Духа давно упразднили;

2. Во всякого рода расположениях разбирались лишь старожилы или милиционеры (короче - узкие специалисты, за что, собственно, и получали деньги);

3. Бодрость пропадала обычно до обеда; у кого как: один убивал ее наповал утром первой же табачной затяжкой; другой еще в постели, выныривая из глубин интимной сонной поэзии на сопящую или храпящую откровенной прозой поверхность; самый стойкий бодрячок выдерживал до обеда и, лишь отягощенный антрекотами, погружался во всеобщую зевающую обыденность. К пяти вечера все полеты мыслей прекращались, погода делалась нелетной, и нередко идея, не успевшая плавно опуститься на чердак и там развернуться, шумно схлопывалась, срывалась в штопор и больше никогда уже не витала в воздухе...

А Иисус между тем все требовал. Бодрого Расположения Духа.

Предъявили. Кто-то даже крикнул: <<Ура!>> - кто его знает: раз чего-то требует, значит имеет право. На! Только в душу не лезь...

Бог, как боцман по палубе, ходил по вагону и терпеливо, размеренно вещал:

- Миряне!

Верьте Мне!

Я есть!

Вот он, Я!

Говорите, исповедуйтесь, любите Меня!

Братья во Мне, кровь Моя, плоть Моя!

Главное - Вера, товарищи, граждане, друзья, судари, господа!

Я Мой! Какая благодать, если веришь в Меня и все!

Трамвайная публика рассеяно глазела в окна и Иисуса как-то не замечала - все отлично помнили тонкую охотничью хитрость: нельзя смотреть медведю прямо в глаза или убегать. Гораздо безопаснее деликатно отвернуться и, поднатужившись, по возможности, мягко пукнуть. Тогда косолапый, может быть, и не тронет, а иначе обозлится и обязательно задерет.

Некоторые с завистью посматривали в окошко вагоновожатой: у нее всегда под рукой монтажка [Монтажка - Компактный лом. Применяется на транспорте, как универсальная альтернатива.] для цели раздвигания рельсов. Впрочем, даже и помимо раздвигания рельсов, монтажка, сама по себе - увесистый, полезный аргумент. Так, на всякий пожарный.

А Иисус все не унимался:

- Чего это вы все в окна уставились? Носы воротите? Знать ничего не хотите? Стыдоба безбожная!

Неприметная старушка, тронутая во всех отношениях речами Иисуса, принялась, как сомнамбула, ходить за ним по пятам, стараясь если уж не облобызать, так погладить каждого по голове. На ее лице сияло вдохновенное блаженство. От старушки изящно отстранялись, тем не менее, при этом не отводя глаз от окон, однако с интересом рассматривали мешок, который она волокла за собой. Маленький поросенок, повизгивая и прижав ушки, покорно плелся за ней следом и, похоже, удирать вообще не собирался.

ДСО, [ДСО-дама среднего объема. Сокращенное наименование женщины, склонной к полноте. Имеет объем, численно равный среднему арифметическому объемов всей совокупности одушевленных существ городка Б., к каждому из которых в результате сложившегося обычая применим термин "дама".] прижавшая объемом мужа к стеклу вагона, принялась неторопливо размышлять: <<И чо за фраер? Вроде не икает, да не блюет - не пьяный. Да и не вчера откинулся - эвона бородища кака и партаков не видать! А, ясно: накурился - таку дурнятину несет, а бабка-то, блин, одуванчик, туда же...>> - ДСО успокоилась, но навязчивое бремя высшего гуманитарного образования все-таки порождало в душе смутное мистическое беспокойство, поэтому она незаметно перекрестилась, когда Иисус стоял спиной. Так, на всякий пожарный...

Совсем не хотелось Иисусу продолжать пришествие в том же духе, петь старую песню, гневаться, да еще эта старушка, дьявол ее раздери... Как-то уж совсем неубедительно...

На Октябрьской площади в вагон вошел обыкновенный черт в смокинге, сдержанно кивнул публике, аккуратно разодрал старушку на части, извинился и вышел. Поросенка трогать не стал.

Бог едва успел схватить за ногу бренную душу, порхавшую под потолком вагона хрупким мотыльком, и тут же слепил из убогих фрагментов старушки статую юной Евы, а затем легко хлопнул ее по попке для оживления.

Ева высокомерно обвела взглядом вагон и вышла на Новом рынке. Вагон не менее высокомерно хмыкнул: <<Эка невидаль - голая баба... >>, лишь хмурый человек без погон, сидящий сзади на том из трех сидений, что в уголке, машинально и озабоченно вышел вслед.

Поросенок вопросительно молчал, то есть хрюкать совершенно перестал.

Ничего не оставалось, как превратить его в румяного пионера и благополучно о нем забыть. Однако публика, хорошо знакомая не только с повадками медведей, но и с фокусами привокзальных наперсточников, настойчиво ни на что не реагировала, лишь ДСО поежилась и еще теснее прижала мужа к себе.

Трамвай вскарабкался на мост и тут Иисус подошел к выходу. Дверцы перед ним с лязгом распахнулись и Он вышел из трамвая на ходу. Пассажиры облегченно завозились. Некто в задних рядах кашлянул.

Вагон, громыхая, начал сворачивать, как ему и было положено, вправо, на Восточный, и ДСО стала вглядываться в окно, пытаясь рассмотреть ситуацию за бортом. Однако, как-то сразу произошел вечер и в окошке она видела лишь свою озадаченную физиогномию.

Бог бесшумной тенью плавно съехал с моста и замер. Напротив магазина <<Океан>> покачивался на каблуках одинокий пропойца и мочился под ветер прямо на дорогу. Больше прохожих не наблюдалось - все были равномерно рассредоточены по жилищам.

- Смиритесь, люди! Вы обнаглели! - с прозрачной ноткой угрозы в голосе произнес Иисус и добавил громкости.

Из дома напротив мелодичной россыпью высыпались стекла. По проспекту полетело эхо, вздымая пыль и сухие листья. Пропойца послушно отошел на тротуар, но облегчительную процедуру не прекратил.

И тут запел дом. Внятно, громко, низкохудожественно.

Солировал пронзительный истеричный речитатив сопрано.

Вероятно, под впечатлением этой, насыщенной эмоциями арии, из первого подъезда пальнули из дробовика. Правда, понарошку. Неприцельно. Так, попугать...

Рой голосов стихал, утробно бубнил, пустые проемы окон заткнулись тюфяками и подушками. Опять все стихло. Избиение младенцев уже было - Иисус никогда не терпел никаких повторений. С другой стороны, и со стеклами получилось не очень вежливо. Бог отмотал пленку назад, подключился к городской радиосети и проникновенно, доходчиво заговорил:

<<Миряне!

Вы опять заблудились.

В ваших слепых овечьих глазах опять блестят зайчики, отраженные от лысины очередного фарисействующего поводыря. Вы забыли Бога, то есть, Меня!

Я лучше всего, потому что Меня как бы и нет, как утверждает ваша материальная правда, а на самом деле, вот он Я, тут-как-тут - вернулся к вам, овцы вы Мои неразумные. Открою вам одну большую тайну: Бог любит не только Троицу - Бог любит Истину. Запомните, миряне! И еще. Истина бывает лишь одна. И единственно она убедительно доказывает Меня. И никогда Истина не зародится в ваших головах сама, поелику слишком велика, поелику бесспорна.

Где ваша могучая и научная логическая атеистическая правда? Предъявите-ка! То-то, паства ты моя, бестолковая... Нету в вас Истины, вижу каждого насквозь, а Я есть, потому что это факт. Истинно говорю вам, дети Мои, ведь Меня не обойдешь - не объедешь - наткнешься...

Во что достойно верить? Кому верить можно? Можете придумывать, что хотите, но тут и думать нечего: самый достойный предмет веры - это Я, ваш Бог, которого вы по нищете духовной и наивной глупой гордыне стали забывать.

Кто даст силу вам, миряне, кроме Меня? Кто удостоится Моей благодати? Тот, кто верит. Я верю в вас - и вы есть! И не мешаю вам выдумывать всякие свои эволюции, революции, резолюции, поллюции..., но, милые мои,

оставьте все беспредельное Мне;

не слишком широко шагайте - споткнетесь и больно ушибетесь;

не высасывайте из пальца, когда без этого можно обойтись;

не выдавайте желаемое за действительное: верьте делам, а не словам, глазам, а не ушам, и вы придете ко Мне и только Я подарю каждому его голубую мечту. Совсем не обязательно носить кресты на теле или биться головой о землю, но...

Смиритесь!

Ибо вы смертны.

Ибо только через смирение получите силу духовную.

Ибо только Я вправе чистить конюшни вашей грешной совести.

Помните, что у всякого человека есть своя судьба и срок, который ему отпущен Мною. Посмотрите, на что вы стали похожи, впиваясь, аки презренные пиявки, в уходящие минуты? Вы трясетесь, ублажая ничтожную плоть, но вам уже некогда подумать о нетленной душе! А ведь лишь в душе происходит счастье и именно душа ваша предстанет предо Мною в Судный день и на памяти людской оставлю Я не мерзости или восторги плотские, а благодеяния и грехи души вашей!

Вспомните, граждане: для чего вы живете? И запомните: верить вам все равно придется. И слава Мне, если вы поверите в Меня и блажен тот, кто уверовал!...>>

...В эфире было пусто, только потрескивали грозовые разряды. Слова Господа, падая на горожан, упруго отскакивали и растворялись в темных закоулках квартир. Кто-то, из особо нервных, пил корвалол или алкоголь, с безнадежной усталостью возмущаясь хулиганствующими баптистами. Одна из радиослушательниц даже додумалась набрать "02". На пульте оказался опытный старшина, который через пятнадцать секунд непостижимым чутьем угадал, что звонит человек больной, и сказал прямо в лоб: "Тетя, если еще будешь органы беспокоить, так мы тебя быстро впишем туда, откуда ты кое-как выписалась." "Тетя", убитая наповал милицейской проницательностью, действительно, два дня назад выписанная из психиатрической лечебницы, где провела основную часть жизни, не на шутку переполошилась, и, главным образом, потому, что в последние годы в лечебнице чересчур плохо кормили. Поэтому она не только простила мужлану его дерзкую грубую выходку, но и отложила до утра расправу над противными, хитрыми, скользкими, мелкими гадючками, которые жили в канализации и, если их регулярно не ошпаривать кипятком или уксусом, так и лезли, так и лезли из раковин на кухню или в ванную, стоило только легкомысленно забыть заткнуть дырку пробкой или тряпкой...

...Остальные граждане просто-напросто спали. Никому не верилось. Лишь нескольким чудилось. Имела место грусть. Можно смело сказать, в определенной степени, тоска. Однако, вовсе не плакалось и не молилось: аудиторию тянуло на грубые пошлости.

- А может, Меня действительно нет? - испугался собственной дерзости Иисус. - Как же быть?

- О Я! - откликнулся божественно прозорливый Внутренний Голос или ВГ, как его решительно для простоты эксплуатации сокращал Господь.- Все проще пареной репы. Зачем мучиться? Пойди и спроси!

- А у кого?

- Наверное, у компетентного специалиста, - съязвил ВГ.

Все-таки, была в этом предложении некая сермяжная убедительность: <<Раз Я для людей и в них, а они - для Меня: один для всех - все для одного, так пойду и спрошу у них же, у человеков...Стоп!>>

- А можно ли доверять твоему компетентному специалисту? И что ты понимаешь под компетентностью в этом вопросе? - подозрительно поинтересовался Иисус.

ВГ закашлялся и тактично промолчал. А Иисуса прорвало:

- Они же, анафема их покрой, даже Истину уже не ищут, а приспособились голосовать: кто горлом, кто локтем, а кто и кулаком... Где уж им тут до Бога!...Ад переполнен...

- Кстати, ВГ, золотко Мое, а ты сам-то есть? - внезапно переменив тон, с вкрадчивой теплотой в голосе спросил Иисус.

- Ну да..., - бодренько отозвался ВГ. (Как-то неестественно бодренько).

- А что это ты стушевался? Где ты там - говори!

- Твоя правда: может, меня и нету..., - ВГ совсем скис.

- То-то, болтун - на кого удумал посягать! Смотри, будь скромнее, а то Я и тебя отменю, - Бог немного успокоился.

- Ну, это Ты, Батюшка, зря. Скучно Тебе станет. Будешь молчком носиться по Вселенной, а словом перекинуться не с кем - Меф, и тот уже на уровне предрассудка, только и умеет, что лаяться на 14-ти языках. Может быть, для разнообразия что-нибудь сотворим, а потом, если не понравится, отменим? - примирительно заискивал ВГ.

- Ладно, уговорил. А что будем сотворять? Только погоду оставь в покое. Сколько можно ее, сердешную, донимать? Давай, затеем что-нибудь всепогодное. Допустим, брожение в умах... Итак, зови Мефа.

Из-под земли долетел низкий скрежет, который окончился приглушенным взрывом.

Мефистофель вылупился непосредственно из асфальта и уселся на краю образовавшейся рваной ямы, откуда слегка чадило и отчетливо отдавало канализацией.

Бог насилу удержался, чтобы тут же на месте не испепелить лукавого - Меф совершенно не олицетворял Зло Вселенной: он не был похож даже на затрапезного дежурного лешего - тяжело дышащий, потный, всклокоченный зверек. Несчастное животное обильно сморкнулось в яму и осклабилось:

- Чего звал, батька?

- Обломайся, быдло, - в тон ему кратко парировал Иисус.

Вкруг ямы появилось ограждение, на дороге с обеих сторон - таблички с изображением мужчины с лопатой, а на обочине - микроавтобус.

За рулем - сам Меф, экстренно загримированный под кандидата наук с сопутствующим званию выражением плутоватой нищеты на морде.

Меф грациозно выскочил из кабины, поменял один из знаков на <<Проезд гужевого транспорта запрещен>>, превратил автобус в поблескивающий никелем черный лимузин и гостеприимно открыл дверцу:

- Каюсь, Создатель. Замшел. Эх, да чего там..., - и тут же обратился, наконец, в нормального лакея:

- Куда изволите?

- В Гвинею. И сразу назад.

Бог сел в лимузин, хлопнул дверцей и тут же ее открыл.

Дохнуло влажным теплом. Слева или справа от лимузина в кромешной тьме простиралась Гвинея, на что убедительно намекали неясные очертания полосатого столба без надписей, сооруженного, несомненно, гвинейцами. Липкий тяжелый воздух был наполнен утробными звуками, каким-то гиканьем и улюлюканьем не то гвинейских пограничников, не то слонов... <<И тут нету покоя, разрази вас гром>>.

Бабахнул гром. Гиканье обратилось в истошные вопли и стенания, медленно затихающие вдали и тогда Иисус вошел в джунгли. Меф следовал по пятам, расставляя капканы и развешивая на кустах мясо со стрихнином.

- Да брось ты! Как ребенок..., - проворчал ВГ.

Меф забежал вперед, на ходу наматывая лианы на деревья, как бульдозер, расчистил широкую поляну, схватил зазевавшуюся макаку за хвост и, раскрутив над головой, забросил далеко в джунгли, свернул шеи нескольким шумным попугаям, посадил три сосны и, меж ними, в конце концов, затих.

- Послушай, Меф. Желаю Я свершить брожение в умах.

Меф от неожиданности замер, потом шумно вздохнул, участливо взглянул на Иисуса, неторопливо почесал бороду и веско произнес:

- Ничего не выйдет. Умов нету.

- Так уж и нету?

Несмотря на ночь, Меф узрел тень, набежавшую на лицо Иисуса и торопливо зачастил:

- Как на духу, клянусь, Создатель - нету! Может, у тебя в эмпиреях что-то и завалялось, но у нас в тар-тара-рах последние сто лет - одна мелюзга.

- А вдруг ты не так ищешь? Попробуй-ка, змей, вползи в душу грешника, войди в доверие... ВГ меж тем бубнил про себя совсем тихо: <<Эк куда хватил! В раю умы искать - они же святости противопоказаны...>>

Меф взмолился:

- Я уж и перед экзекуцией искушения проводил, и в котел прыгал, самым заклятым грешником олицетворялся: говорю тебе взаправду: нету у меня умов и точка!

- Превосходно. Давай хотя бы сделаем брожение в мозгах. Мозги то есть?

- Ну, этого добра хватает. А вот Твоей искры в них нету - не от чего им бродить.

- Ладно, ладно. Насчет искры - уже не про твой огород.

Внезапно в глаз Мефу вонзилась стрела с ярким оперением. В кустах торжествующе захихикали. И кто бы это мог быть? В сущности, простой, особо ничем непримечательный рядовой гвинейский пролетарий промыслового труда. Еще не уведомленный о всемирном братстве пролетариев, но смутно сознающий свою классовую принадлежность и угнетенность алчной кастой вождей, одурманивающих трудящихся с помощью таких вот бородатеньких проныр - шаманов.

- Ну и как? Поехали назад? - спросил Меф, стряхнув стрелу и зевнул, прикрыв смрадную пасть волосатой ладошкой. Иисус ничего не ответил. Прогуливаясь по поляне вокруг сосен, он был поглощен увещеваниями ВГ:

- Раз мозги есть, и то хлеб. Создадим условия, пускай на мозгах заводятся умы. А как Ты хотел? Они же сами должны до Тебя додуматься! Пускай назовут это <<отрицанием отрицания>>, <<новым витком>>. Они любят, когда есть готовые оправдания. Иначе как-то неудобно: отрицали Тебя, отрицали, а потом Ты опять понадобился и, вроде бы, отрицали-то зря! Нескладно. Обидно. А вот если назвать это бесстыдство <<диалектическим научным законом>>, тогда - нет проблем!. И законно, и отрицать грубо не надо, а, с другой стороны, можно и "отрицнуть" - все у них получится по науке.

- Так до чего угодно докатиться можно. А потом вывернуть все шиворот-навыворот - и опять все соответствует <<научным тенденциям>>. Тут и до богохульства недалеко. Не хочу.

- Да что ж это Мы такие чистоплюи! Ведь верят же они в Тебя, лишь боятся признаться, потому как измельчали. Сидят по норам, крестов навешали, иконы во всех углах, уже даже и на исповедь ходят - и все равно: верят! Уж и кличек Тебе насочиняли для конспирации: всех не перечесть, чем только Тебя кроме этих кличек ни обзывали - и природой, и благоразумием, и прогрессом, и истиной, и революцией, и гуманизмом, и гармонией - всем, во что можно и нельзя верить!

Лишь бы помолиться на сей предмет и успокоиться от страха. Людишки ведь только друг перед дружкой храбрятся, хорохорятся - а копни поглубже, поверни лицом к яме - тут и штанишки полные и сразу - к Богу! Куда ж еще... Последняя инстанция...

Вот кстати, секунду назад доложили: прямо сейчас сидит где-то посередине Азии некто и сказку пишет... Тебя, Господи, сверх меры смело поминает... И зачем? Для смеха или от скукоты этого центра Азии? А, может, он сам себя божком возомнил? Может ему больше делать нечего? Думает: <<сяду, попишу про Бога сказку, авось ничего плохого не сделается, вдруг Его и правда нету, а если Он есть - то уж слишком большой, чтобы наказывать такую мелкую козявку...>>

Ведь знает, что Тебя все равно боится, хоть Тебя, якобы быть может, и нет совсем. Так, на всякий случай. Вот она, природа людишек, какую Ты и создал Сам, так я Тебе доложу...

Червяки, мнящие себя удавами!..., - ВГ озабоченно замолчал.

Под ногами Иисуса похрустывал травяной ковер. Перед кустом, из которого прилетела стрела чернокожего Уленшпигеля, неподвижно стоял Меф, вперив взгляд в одну точку. Куст сотрясался мелкой дрожью, но хихиканье не утихало, правда приобрело какой-то странный механический оттенок.

- Пора бы и назад, скажи Мефу, - предложил ВГ.

- Эй, оболтус, Мы идем в Азию, - подытожил Иисус - Там есть один фантазеришка, сейчас про Нас и тебя пишет и, уже захлопывая дверцу, объявил басом: <<Пусть так и будет>> [Let it be (англ.) Песня Д.У. Леннона и П.Д. Маккартни, придумавших стиль <<Битлз>>.] .

- Тебя, наверное, хулит, а со мной, вообще, запанибрата? Насмотрелся я на таких: от них сплошная головная боль, - Меф с опаской покосился на Господа и плавно нажал на тормоза.

Лимузин висел около окна, за которым тускло горел свет. Постепенно занавески и часть кирпичной стены стали прозрачными: за письменным столом внутри комнаты согбенно вздыхал борзописец. Невооруженным глазом было заметно, что фразы у него складывались трудно.

- Противно видеть, - подыграл общему настроению ВГ, - Неужели делом нельзя заняться? Ну, почитал бы кого из греков - толковые были парни - до сих пор на них гляжу - не нарадуюсь.

Борзописец, меж тем, закурил.

- Знаешь, ВГ, думаю Я, что это у него не от хорошей жизни. Хворает. Сколько там ему еще Мной отведено, а, Меф?

Меф, завороженно покачиваясь, как кобра перед прыжком, встрепенулся:

- А сколько надо, Господи? Если без шума, так до завтрашнего вечера прижму где-нибудь. Правда, в преисподнюю оформить получится только послезавтра, но чисто, через реанимацию... Ну, там, приступ какой-нибудь: в-общем, как положено... Хотя можно и сейчас. Метеоритом. Но тогда придется из-за него весь дом будить - над ним сверху еще четыре этажа прошибать. Визгу будет, пыли...

Но, прости за дерзость, сомневаюсь я в нем найти большой ум. Такая же тряпка, как и все. Да он и сам себе шею сломит со своей сказкой...

- Помолчи, Меф, не спеши. А помнишь ли добряка Фауста?

- Вона Ты куда, Создатель! - Меф на секунду задумался. - Нет, не подойдет. Трус.

И, еще немного помолчав, добавил:

- Но и, все-таки, нахал изрядный! Я тут справочки навел: О-го-го!.... Одно не пойму, Господи: с какой стати Ты им так заинтересовался - у меня тут пара адресочков есть, как раз сейчас доносы и пасквили пишут... Вот где сказки, вот где таланты! А от этого малохольного Тебе ни холодно, ни жарко: писанину свою путаную он друзьям да знакомым раздаст - вот, мол, зря времени не терял: какую - никакую, а сказку написал, - вот, мол, я какой нескучный... Ну и все...

Бог отменил лимузин совсем, оставив всем лишь удобные кресла, которые выстроились в ряд напротив жилища щелкопера.

- Есть идея. Нельзя ли хотя бы эту сказку сделать пропагандой Меня? Что скажешь, ВГ?

- Вряд ли. Веры простым чтением не добиться. Да и Истину в трудах самому искать надо. Потому как, чем ближе к ней, тем больше Веры, тем ближе к Тебе.

ВГ продолжал изменившимся тембром:

- Ты же знаешь людскую правду - вертлявая, смазливая, капризная и ветреная.

Нет, это никак не Погода. Погода - та дама гордая, своенравная, но последовательная: - сначала ищет достойного, а потом ему покоряется. А их правда поступает как раз наоборот: сначала покоряется, а ищет потом. В конце концов, человеки даже научились правду покупать и друг дружке перепродавать. И что же для них правда? Кокотка. Спит то с одним, то с другим. Сплошной атеизм! Влетит в голову - вылетит. Такую можно заарканить исключительно по расчету. Но людишкам - людишково. А Тебе - Твое. Я молчу.

Богу стало необъяснимо весело. Хлынул дождь. Он не причинял беспокойства никому, но Иисус знал, что это Погода ненавязчиво напоминает о себе. <<Лей, голубушка, лей. От души...>>, - с теплотой сказал ВГ.

- Меф! - вспомнив о нем, позвал Бог, - Придумай-ка самое - самое богохульство на современном этапе - но не из черной магии, а от философии..

- А зачем? - по инерции отозвался Меф и задумался. Но после томительной паузы он с опаской воскликнул, ежась под колючим взглядом Иисуса:

- Знаешь, Господи, самое богомерзкое - не сама хула, а то, что ее придумываешь. Понимаешь, Боже, не результат, а сам, так сказать, процесс!

- Удачный ты черт, Мефодий! Знаешь, что надо в таких случаях отвечать. Но не забывай, милейший, свою службу. Все ж-таки, подмечай и докладывай. Человеки чаще всего хулят меня из скудоумия. А вот щелкопер этот что-то уж излишне часто меня поминает всуе. Займи его, поговори с ним. А я послушаю.

Бог направил на борзописца Перст. Тотчас между Перстом и головой борзописца затрепыхалась голубенькая змейка, напоминающая тлеющий электрический разряд. Божья искра щелкнула и оборвалась в недрах мозгов сказочника.

Сказочник откинулся на спинку стула, разгладил свои усики и торжественно изрек в пустоту:

- Входите, Меф Мефыч. Присаживайтесь, не стесняйтесь. Я вас не утомлю.

Меф материализовался и присел на холодильник, потому что присесть на крошечной кухоньке более было негде. Агрегат даже не прогнулся под его весом:

- Вы знаете... Кстати, как вас по батюшке? Только, будьте любезны, пожалуйста, псевдоним. Помните, вы еще в первой [<<Сказка Љ1 или Ночная сказка>> - экологически чистоее терапевтическое произведение. Может быть, рукописи и не горят, но к грязным рукам, безусловно, липнут. Тем не менее, <<Ночная сказка>> будет восстановлена по памяти сразу после экранизации настоящей сказки, войдет в полное собрание сказок и будет оказывать гарантированное целебное воздействие.]сказке изволили упомянуть, что человекам часто не нравятся припаянные к ним с детства имена в нагрузку к такому подарку, как родители? - Меф пребывал в своем излюбленном амплуа - развязный и информированный.

Иисус, глядя на них, прикрыл глаза.

Сказочник, пользуясь моментом, что-то быстро записал, потом оторвался от бумаг и сказал:

- Зовите меня Бертольд. Можно сокращенно - Берт.

- Может быть, Бёрд? - коротко гыгыкнул Меф, одиноко радуясь собственному остроумию и тут же холодно и официально осведомился:

- Есть ли у вас враги?

- Есть. Самый серьезный - это я. Особенные хлопоты мне доставляет его язык. Все остальные уродства в сравнении с этим - просто семечки.

- Ну, нельзя же так самоедски! Неужто вы не замечаете, как многие люди недовольны вами, лгут в глаза и за глаза, пакостят, тихо ненавидят? - Меф прищурился.

- Не сгущайте краски. Это им так кажется.

Как могут заяц и волк быть врагами? Заяц для волка - пища. Волк для зайца - обыкновенная оскаленная пасть, которой лучше остерегаться. Да, присутствует в жизни зайца травка, морковка, самка, капуста, зайчатки - и вот эта самая пасть, которой разумно остерегаться...

Берт продолжал с равнодушной миной:

- Например, Христа вам не приходилось остерегаться? Так что же, он вам - враг?

Людей можно разделить не только на классы, но и на виды, типы, отряды... Поэтому я со своими, как вы говорите, <<врагами>>, размещаемся на разных полках и достать друг друга не можем. На моей полке относительно безлюдно, потому и сижу я на ней одиноко со своим незадачливым врагом - языком, а больше вредить-то и некому...

<<Неплохо, что он одинок. Страдает. К Истине близок, но уж чрезмерно комфорт любит. Ему бы еще немножко лишений: поголодал бы, померз, поубегал бы от пасти - глядишь, и получился бы святой мученик, а так - слизняк>>, - Бог просканировал Оком местность, нашел в пространстве даму среднего объема, которая беззвучно рыдала в постели, разбудил храпящего мужа и обострил его потенциал.

Потом повернулся к Мефу:

- Сгоняйте куда-нибудь, прошвырнитесь... Что вы засели в этой норе? Проверь его на соблазны...

Бертольд тут же встрял со своим незадачливым языком:

- Пока не хочу. Даже на Марс. Давай, Меф, с полками закончим.

Иисус пропустил нахальную реплику мимо ушей, обозрел Берта с ног до головы, хмыкнул и повернулся к даме среднего объема.

- Ночка хорошая, - меж тем заискивающе интриговал Меф. - Полетаем, отомстим недругам - окна побьем, дохлых кошек под диваны набросаем, на пороге наблюем, морды начистим... Полетели, а?

Берт улыбнулся:

- Парень ты лихой... Даром, что черт... Полетели... На Луну!

- На Луну-у..., - разочарованно протянул Меф.

- Ага. Там притяжение меньше. Люблю комфорт.

На Луне

... На Луне было тихо. Меф постучал по крышке скафандра:

- Ау! Приехали. Может, тебе еще девочек сюда и трюфелей? - он сплюнул в сторону кратера из-за которого выглядывал яркий голубой диск Земли. Плевок замерз на лету и упал метрах в пяти, подняв фонтанчик лунной пыли.

- Я вот что подумал, - Берт оторвался от размышлений. - Ведь самый большой мой друг опять же я сам. Надежный, проверенный, если и продаст, то исключительно из добросовестной глупости, а вовсе не от какой-нибудь корысти.

А какой чудесный собеседник! Чуткий, все с полуслова понимает и за словом в карман не полезет. Разумеется, много друзей на смежных полках: кто пониже, кто повыше, слева, справа... Но себе доверяю больше. Опасаюсь, что не так поймут, оттого что порой говорю не то, и не так. Все из-за языка...

Из лунки выкатился луноход и принялся деловито шкрябать грунт.

Бертольд оживился:

- Меф! Неси трюфеля. Сейчас произведем новое географическое название.

В условиях безвоздушья трюфели расперло изнутри, но так было еще смешнее. Зайдя для конспирации в хвост луноходу, Бертольд разбросал вокруг него конфеты, а Меф, хлопнув в ладоши, усадил пыль.

- Видишь, как мало надо людям для счастья! Сейчас на Земле стало сотни на две счастливых людей побольше. Счастливцев и их семьи еще долго будет кормить и тешить сенсация - открытие <<Долины трюфелей>>. Феномен <<сладколуния>> опишут десятки монографий, сотни статей, откроются лаборатории, снимутся фильмы, пошлют космонавтов и, в конце концов, продадут конфетки на аукционе очень задорого, - Меф внимательно смотрел на луноход, который ошалело крутился вокруг трюфеля.

Берт нетерпеливо переминался с ноги на ногу:

- А теперь поехали на обратную сторону, слишком фонарь глаза слепит, - он показал рукой на пронзительное пятно Солнца.

...Рассматривая звезды, Берт мычал от восторга. Дум не было. Так бы висел и висел...

Но Меф, позыркав по сторонам, исчез на мгновение в пустоте и тут же вынырнул, вытащив за собой из тьмы двух девочек в скафандрах. Девочки сонно хлопали ресницами.

- Положи на место, Мефодий, - расслаблено пробормотал Берт. - Лучше займемся делом.

- А, может, оставим? - уговаривал Мефистофель.

- Валяй. Одну. Только пусть спит, разговаривать не мешает. А дело будет такое - введем переобозначения.

Пусть не будет разницы между Истиной и Богом.

Все равно, это нам, смертным, недосягаемо. Так объединим в одно! Пусть говорят вместо <<истинно>> - <<по-божески>> или <<божественно>> вместо <<правильно>>. Пусть даже и переобозначения не будет: все необъятное, непознаваемое, всемогущее, всепроникающее объединим по сути. Какая разница, как называть? Бог, Истина, правда, природа, Бытие...

Я знаю три вида спора:

Спор из-за сути - полемика,

Спор из-за слов - софистика,

Спор из-за амбиций - склока.

Так давай избавимся хотя бы от софистики!

- Не знаю, как Иисус на это посмотрит, - сказал Меф и почувствовал, что зашел чересчур далеко. Он отвернулся и о чем-то долго шептал в темноту.

- Размялись? Вот и чудненько! - прогремел леденящий баритон ВГ. - Марш домой!

В мгновение ока вокруг появились стены кухни-норы. Бертольд закурил. Меф, моментально покрылся инеем, по-собачьи отряхнулся и принялся заполнять холодильник трюфелями.

Девочка спала стоя.

Иисус рассмотрел в ней Еву, несколько обезображенную модной мужской стрижкой <<а ля дурак>>.

<<Уже успели, страмцы: Еву в феминистки записали, Тебя с истиной путают...Ересь!>> - четко докладывал ВГ.

- Я с ними, - махнул рукой Бог. - Сами разберутся.

Верст за восемнадцать на запад в предместьях города одурело орали пригородные петухи.

Иисус просматривал альбом предстоящих сновидений румяного пионера: - <<Умный растет мальчик. Только труд ему не снится. А зря.>> - Бог вырвал из раздела <<Утренний сон>> листок с фотографиями легко одетой Евы и начертал вместо нее Мефистофеля, душащего пионера его же собственным галстуком. Потом, помедлив, приписал внизу: <<Сопроводить недержанием мочи>>.

Рассвело.

Иисус захлопнул папку и взмыл вместе с креслом метров на двести вверх, чтобы не пугать летучих мышей и раннюю птичь.

Он еще раз для контроля навел резкость на спальню ДСО и оторопел: ... - <<Не знаешь меры в своем искушении, женщина!>> - и решительно потушил вулкан страстей.

Снизу выпрыгнул Меф и залепетал:

- Боже, дозволь нам с Бертольдом в рай слетать... на экскурсию..., - Меф окончательно застеснялся:

- Ну и в преисподнюю потом. Я его спать уложил, а то он заговаривается уже. А уж завтра вечерком...

ВГ зашептал: <<А почему бы и нет?>>, но Иисус поправил его:

- Сначала посетите Ад. Истину в разговорах упоминать не сметь!

- А подразумевать можно?

- Подразумевать можно. Все, что угодно. Но не упоминать. Магнитофоны, фотоаппараты и рояли на территорию Ада не вносить.

Мефистофель козырнул и растаял в воздухе.

Вспыхнуло утро, зашевелились внизу маленькие металлические жучки.

Где-то вверху прогудел аэроплан.

Под троном Христа медленно кружились в смоге два засаленных коршуна, изловчившихся выжить в самом центре поселения.

На остановках суетились крохотные, как букашки, фигурки человеков, атакующих проползающие мимо них трамвайные коробочки.

Господь, наведя Око подробно на одну из трамвайных остановок, несколько минут внимательно исследовал традиционное утреннее состязание тружеников за право не опоздать к месту отправления естественной трудовой надобности.

- А человеки все те же, - задумчиво сказал ВГ.

- Если и будут брататься, то не раньше, чем разобьют друг другу носы, - вторил ему Иисус и тут же спохватился:

- Постой, а Вера? Ведь она осталась. Я же верю. В них. А сужу их по справедливости. Таков Мой Промысел.

- Прости, Боже, а не получится у нас с Тобой, что <<кукушка верит в петуха>>?

- Ишь ты, верно подметил. Тем не менее, есть небольшая разница между Мной и человеками. Хочешь или не хочешь - а в конце пути всяк ко Мне придет и спросит: <<Куда?>>.

А у Меня всего два ответа. Только два. Если был искренне верующим и благостным - пожалуйста, наверх, а ежели, в основном, грешил - к нечистому И заповеди-то хорошие! Однозначные, ясные, как Мой день.

Неужели трудно без доказательств раз и навсегда уяснить, что убивать друг друга грешно? Ведь каждый должен успеть что-то сказать, сделать, оставить за собой, пока еще ему Мной дозволено. А как устану зрить его, так призову сам.

Для зверей и птиц порядок другой, посему им вместо разума даны крылья, клыки, когти.

А <<не кради>>? Куда проще? И правил-то всего десяток: запомни и будь человеком, а не рабом, поелику токмо Моим рабом быть почетно. Что скажешь, ВГ?

- В любом человеке живет раб. Но Ты подарил ему еще и фантазию. Она отрывает взор человеков от пищи, а нос - от запаха самки, ибо зверю фантазия недоступна. Ибо фантазия - нить меж Тобой и человеками, величайший дар, который каждому из них дан с самого рождения.

Потому хоть и не всем человекам доступна мудрость, но каждый волен мечтать.

Однако воображать и быть - разные вещи. В этом и кроется главная проблема человеков, их вечное горе - что живут они не так, как хотят.

Но даже хотят они не то, в чем имеют нужду!

Ибо воображается им более, чем есть наяву, а открывается менее, чем доступно.

Мало того, что человеки внутри абсолютно не те, какими они себя представляют, они и снаружи себя со стороны совсем не видят и видеть не могут...

...Бертольд открыл глаза. Стоял полдень. В плечо кто-то прерывисто дышал. Он повернул голову. Ева встрепенулась:

- Толенька, ты уже проснулся?

- Спи, девочка, спи, - Берт погладил ее по волосам.

С кухни тянуло жареным. Берт раздвинул шторки: Мефистофель, насвистывая, уставился телекинетически на сковороду. По ее блестящей поверхности послушно катались кусочки мяса.

Бертольд закурил и произнес с укоризной:

- Зачем девочку мучаешь? Зеленая же еще совсем.

Меф и ухом не повел.

- Я тебя спрашиваю, Меф!

На кухню выпорхнула Ева. Она поцеловала Бертольда в щеку и повернулась к умывальнику.

- Ой, милый, как мне у тебя нравится!

Меф тут же подал голос:

- Ему тоже у себя нравится, - он сунул руку в холодильник и дал Еве горсть трюфелей.

Ева вытерла лицо и участливо обратилась к Мефу:

- А вы Толикин друг, да? Знаете, он так много о вас рассказывал. Очень приятно познакомиться. Ева, - она протянула руку.

- Федя, - Меф ерничал.

Бертольду стало весело.

- Федор Мефодьич, я ухожу на службу. Вернусь к вечеру. Ты уж тут постарайся посуду не бить. А я тебе за это игрушечный танк куплю. И со спичками не балуйся, - он потрепал Еву по щеке и хлопнул дверью.

Ева хихикнула:

- Правда, он смешной, да? Знаете, Федя, как я его люблю? - она стиснула зубы и втянула в себя воздух.

- Ну и как? - Меф изобразил на морде простодушие.

- Сильно! - с чувством выдохнула Ева и вдруг что-то вспомнила:

- Можно вас попросить?

- Можно.

- Расскажите мне о Толеньке, а то он такой скрытный.

- Пожалуйста. Вы ешьте, а я буду рассказывать. Нет, нет - я уже поел...

- Ой, как вкусно! - Ева уплетала мясо с хлебом. - Это вас Толик научил?

- Да. Он меня всему научил. Он такой. Он и вас научит, - Меф с трудом сдерживал раздражение.

- А кто у него был до меня? - Ева вопросительно замерла.

- На той неделе телеграмму приносили. Слесарь третьего дня воду отключал. А вчера приходил...

- Простите, я не это имею в виду. Я такая ревнивая стала... Прямо не знаю..

- Это вы, Евушка, зря. Он однолюб. Если водится с женщиной, то исключительно с одной и новую заводит лишь после того, как предыдущая кончится. Не хочет разбрасываться. Он же эгоист.

- Вы ему завидуете, - Ева всплеснула руками. - А ведь он герой! Нет, он гений! У него такой уровень притязаний!

Меф покосился на восторженную Еву и вздохнул:

- М-м-да... А вы знаете, что мы с ним вечером идем в театр?

- Ах, я совсем забыла, - моментально сориентировалась Ева. - Мне же еще надо приготовить вечернее платье. Ведь он такой красивый, а я его буду только компрометировать. Давайте купим мне вечернее платье?

- А как на это посмотрит ваш папочка?

- По-моему, они друг другу понравятся. Папа такой демократ... А вы хитрый - так ничего мне про Толечку не рассказываете...

- Трудно рассказывать про гениев. Ну, если в общих чертах... Родился он, учился, потом ходил по земле, ходил - и понял, что он гений. Так гением с тех пор и является. Конечно, он, как положено, еще и..., - Меф сделал паузу. -...член всевозможных общественных организаций, ходит на службу, но гениальность - дороже всего. Презирает земные утехи. Можно его смело считать современным макетом принца на белом коне.

- А вас оруженосцем принца! - Ева восторженно захлопала в ладоши.

Мефистофель от неожиданности скукожился и просипел: - Извините, я на минутку, - и укрылся в крохотном клозете.

Не успел он запереть за собой дверцу, как из сливного бачка уже свисала телефонная трубка.

Содержательная беседа с Бертольдом показала, что тот отнюдь не против, чтобы их во время визита в Ад сопровождала Ева. Полный протокол совещания стенографировать не удалось из-за просторечных и непереводимых выражений, которыми изобиловала речь Мефа.

Переведя дух, он тотчас связался с преисподней, где объявил готовность Љ 1 по случаю встречи почетного гостя. Потом позвонил наверх, но на проводе оказался ВГ, который недвусмысленно намекнул, что Господь нынче не в духе.

Меф, наконец, бросил трубку, сорвал с себя бронежилет и с наслаждением принялся чесаться.

В дверь клозета нерешительно постучали, потом забарабанили:

<<Товарищ Федор, вы почему не отвечаете?>>, - похоже, Ева нервничала.

Меф зло сплюнул в унитаз, дернул за шнур и вышел.

- Ой, как вы меня напугали! Вы ушли и молчите... Что-нибудь случилось?

- Да нет. Так, ерунда... Понос, знаете ли...

Ева на секунду смутилась, но тут же нашлась: - Вам надо выпить крепкого чаю!

Опрос

...Господь меж тем мрачно разглядывал бланки опроса общественного мнения, которыми он занимался с утра.

Итоги были весьма неутешительными.

Громадные пробелы в культуре, образовании и воспитании общества в совокупности с повальной нищетой, казалось бы, создавали благодатную почву для процветания хоть какой-нибудь религии. Но, несмотря на заявления поселян, что <<бог есть>> или <<наверное, есть>>, смирение и раскаяние в них отсутствовало начисто. Были некоторые, носящие крест, но точно не помнящие за редкостью применения, как следует креститься: то ли слева направо, то ли справа налево.

На вопрос <<Как же можно творить, не имея Бога в душе и в голове>> с готовностью отвечали, что <<творит у нас творческая интеллигенция [Интеллигенция - прослойка общества, к которой, несомненно относишься ты, читатель, поскольку у тебя хватило интеллигентности дочитать текст до этого места. С чем, Вас, уважаемый, я просто счастлив поздравить. ] , а остальные - работают>>. Желающих назваться <<творческими интеллигентами>> не оказалось.

В финале Иисуса задержал наряд милиции за <<несанкционированный опрос и приставание к гражданам>>. Однако, не обнаружив в результате обыска в карманах Иисуса ни денег, ни оружия, старший наряда нехотя отпустил Иисуса восвояси, процедив с демократической улыбкой, "чтоб ты, бомжок, больше на моем участке не ошивался<<.

ВГ горячо шептал Иисусу:

- Не печалься! Эти хоть честно сознаются, что не творят. Хуже, когда уверены, что творят.

- Где же тогда их совесть? Где гордость?

- А Ты заметил, Господи, как часто они употребляют слово "работаем"? Не "трудимся", не "творим", а именно "работаем"... Творит - творец, трудится - труженик, а работает.. Как ни прыгай, а в корне все-таки "раб". Сами намекают!

- Что-то ты, ВГ, не то мне здесь накручиваешь. Ведь они же четко заявили : "Мы не рабы, рабы не мы". Вот потому и гордятся. Ну, что? Съел? - Бог с доброй усмешкой барражировал над Ближними Черемушками.

Но ВГ не унимался:

- Попробуем - ка, и мы с Тобой, Всевышний, заявить: "Мы не скоты, скоты не мы". И давай этим фактом гордиться! Посмотрит на нас, к примеру, наш наивный Адам и задаст свой наивный вопрос: "Отчего это они вдруг так рады, что не являются скотами? Наверное, раньше они, все-таки, немного скотами были, затем скотинизм в себе, в-основном, преодолели и этому обстоятельству радуются. Ведь если заведомо скотами не были, то чему радоваться? Этак можно с ума сойти от радости, что мы не олигофрены, не обезьяны... Или так: "Мы не дубы, дубы не мы", "Мы не дерьмо,..."

- Хватит! Развеселился ты нынче... Не к добру... Меф звонил?

- Зря, по-моему, Ты его, Господи, так опекаешь. Зрелый черт, а Ты постоянно контролируешь. Несолидно.

- Может, так оно и есть. Но уж непомерно у него в преисподней накопилось недостатков и промахов. Антисанитария, нецелевое применение смолы, коррупция. Снижен страдательный эффект. Грешники чертей за нос водят. Нет, рано ему еще самостоятельно хозяйствовать! - приговаривал Иисус, заходя на посадку. - Включаю вечер.

В Аду

...Меф и компания стояли в лифте, который стремительно летел вниз. Компания, радуясь темноте и пьянящему ощущению падения, целовалась молча.

В углу кабины, около массивных дверей ярко светились две кнопки: зеленая - "Туда" и красная - "Стоп". Меф терпеливо давил на первую и насвистывал: "Тореадор, смелее в бой..."

- Послушайте, Федор, ... Толенька, пусти, ... А как будет называться пьеса?

Из темноты донеслось:

- Что-то из Данте... Не помню... Кстати, уже приехали.

Двери со скрежетом раздвинулись и в кабине заструился зеленоватый тусклый свет, проникавший из узкого длинного коридора. Под ногами шевелилась блестящая дорожка сплетенная из змей. При каждом шаге змеи громко шипели, кусая друг друга. Стены коридора фосфоресцировали изнутри, скрывая в глубоких нишах фонтанчики для питья, брызгающие на пол черными струйками. В черных лужах, повизгивая, барахтались крысы. Густой аромат одеколона "Шипр" все-таки не мог покрыть кисловатого запаха крови.

Ева вцепилась в Бертольда и мелко затряслась.

- Здесь стерильно. Все ходят босиком, - деликатно заметил Меф, облаченный по случаю в просторное черное кимоно.

Ева нерешительно разулась.

Змеи оказались, вопреки ожиданиям, совершенно сухими и теплыми, они лишь щекотали, извиваясь, пятки.

- Думаете, это ад? - иронически спросил Меф. - Это санаторий для служащих преисподней. Тут отдыхают наши.

- А где же котлы? - Ева обрела дар речи.

- Их нет, голубушка. Ведь от кипящей смолы страдает плоть, а наша работа - экзекуция душ. Главная аксиома общей теории душевных страданий гласит, что страдания производят в душе только лишь профилактический эффект. Душа от них укрепляется и обеспечение новых страданий требует еще больших затрат, - Меф раскатисто захохотал.

Берт остановился:

- Послушай, Мефедя - ты намекаешь, что в аду душа не страдает?

- Ну, разумеется, нет, наивные мои. Грешным душам категорически запрещена связь с внешним миром, всякие новые события и откровения, а, следовательно, и страдания. Грешные души запрещено как бы то ни было трогать. Наша задача - обеспечить изоляцию, которая является вечной. Нет... они не лишены собственной памяти, наоборот - замечено, что она у них с годами обостряется. Такой способ заключения и признан пока самым эффективным.

Душе недоступно самоубийство.

Открою вам одну пикантную подробность: грешники так до конца точно и не знают - находятся они в раю или в преисподней. С ними заурядно ничего не случается. Никаких внешних влияний. Моя задача - провести последнее собеседование. А дальше - ничто.

- А можно посмотреть хоть в глазок на камеру грешника? - спросила Ева и чихнула.

- Емкости для отдельных душ напоминают особые капсулы, наглухо, я повторяю, изолированные.

Отсюда еще одна тайна: мы и сами не знаем, что там творится - душа, как известно, кушать не просит. Она только вспоминает и, в-общем, все...

Естественно, души пытаются как-то множиться, самовыключаться, но ... не дальше капсулы. И Господь к ним - ни ногой. Говорит, при жизни так надоели, что не хочу их ощущать и точка! Сам знаешь - крут.

Иной раз думаешь: как они там, горемыки, варятся в собственном соку. Ведь скучно! Да и поминают их в миру редко. Так, в сочетании со сплевыванием. А грешнику от этого ни жарко, ни холодно. Ему никак.

- И сколько же это капсул отдельных надо, чтобы всех грешников там разместить? - Берт принялся в голове умножать и делить.

- Ничем не более, чем коек для праведников, - пошутил Меф, потому что шутить об этом было не запрещено. - А Вселенная, если вы не забыли, все расширяется. Так что проблем нет. Добро пожаловать, прилетайте. Устрою вам по блату - двухместную палату, ха-ха-ха-ха!

- Ева Адамовна, не желаете ли отдохнуть с дороги - Мефистофель учтиво открыл боковую дверцу, за которой оказалась точная копия маленькой комнатки Бертольда, лишь оконные проемы были закрыты грубой кирпичной кладкой.

Ева включила телевизор и без разбега прыгнула на диван. В этот момент Меф торопливо толкнул Берта в клозет.

Однако за дверью оказался обширный прохладный бетонированный бункер. Посреди него стоял журнальный столик с сигаретницей и графином, а также два шезлонга.

- Знаешь, приятель, - Меф заговорщицки подмигнул, - я этот культпоход затеял с единственной целью - давай поболтаем без свидетелей. Договорим без дураков про все - про софизмы, про истину, помнишь, как на Луне?

Я ведь, только ты никому не говори, в некотором смысле философ - скучаю без крупных обобщений. А здесь абсолютно безопасно. Дед меня на сегодня отвязал, мешать не будет...

Меф откинулся в шезлонге и вдруг тихой скороговоркой заговорил:

- Кстати, ты меня вовсе перестал опасаться. Думаешь меня этаким дурачком показать. Перед Евочкой позоришь. Зачем?

- Традиция, - неуклюже пошутил Бертольд и серьезным тоном продолжал: - Вопросов у меня много, на соблюдение амбиций места не хватает.

- Все вопросы зараз никогда не решишь. Одно за другое цепляется. Обязательно мозги свернешь!

- А мне все и не нужны. Один лишь корень.

- Деду веришь?

- А что значит верить? Не сомневаться и не спрашивать?

- Не совсем. Видеть, знать, уважать.

Представь планку. Разбежался, прыгнул, одолел... Мало. Поднял еще выше. Прыгнул раз, второй... Одолел. Поставил еще выше. Долго прыгал. Один раз повезло! Еще выше. Кому-то повезло. А потом - не на метр, а на километр планку вверх! Все. Предел. И за тем пределом - Дед...

- Посмотри мне в глаза, - возбужденно шептал Меф. - Ну неужели тебя никогда не тянуло в запредельщину? Постой, не перебивай. Вот ты заладил: свобода - это счастье, хочу свободы... От кого? От чего? Да от границ, которые сковывают эту твою свободу!

Как ни верти, а выходит, что счастье - в запредельщине, когда нет границ, когда никто не указывает - что делать, а чего не делать, о чем думать, а о чем лучше не надо... Все можно! Хочешь - молчи, хочешь - говори, хочешь - ешь, а хочешь - плюй, убей, наконец, если страшно хочется или помилуй - я правильно тебя понимаю?

Бертольд, не отвечая, полез в карман и принялся тщательно в нем копаться:

- Может оно и так. Чем меньше в твои затеи вмешиваются, тем интереснее их затевать. А, впрочем, пускай вмешиваются - иначе вообще невмоготу, - он, наконец, вынул руку из кармана.

На ладони лежала мелочь, присыпанная табачным мусором. Отобрав медяки, Бертольд сдул крошки табака с ладони и принялся за другой карман.

Меф захохотал:

- Ну ты и нахал! И как покладист Дед! Подумать только: сотни лет терпеть людскую коросту на теле планеты и все хлопотать, наказывать, миловать таких нахалов. Ждать, когда из дерьма перестанет произрастать дерьмо, а появятся полезные злаки! И ты серьезно считаешь, что твоя писанина будет людям во благо? Ха-ха-ха-ха! - Меф, похоже, был чем-то глубоко задет. - Ишь ты, невмоготу ему... Нюхай нашатырь, дружище!

- Прости, Меф. Правда, отключаюсь. Что-то давит в голове, - у Бертольда от спертого воздуха стучало в висках и слегка першило в горле.

Мефистофель резво подбежал, ловко приподнял пальцем правое веко Берта и вгляделся в зрачок.

- Тривиальное нервное истощение. На, освежись, - он с аккуратной брезгливостью, не пролив ни капли, налил из хрустального графина стакан воды и, как заправский фокусник, вытащил из кармана Бертольда кулек с трюфелями. Вода показалась Берту удивительно вкусной и он догадался, что она непростая, из святых источников.

В камеру скользнула притихшая Ева. Она подошла к Бертольду и со словами: "Мне тут страшно" села к нему на колени, обняла и уткнулась носом в шею.

Бертольд рассеяно гладил ее волосы:

- Успокойся, детка. Скоро утро.

- Пожуй, пожуй, - увещевал Меф. - А то перегрузился ты сегодня с непривычки. Отравил плоть фантазиями. Ты же физиологии вашей человеческой не представляешь. Все люди - потенциальные наркоманы, потому что наркотики производит сама плоть. Хочется тебе отвлечься, пофантазировать, стереть из памяти окружающее - ты постарался, напрягся, потренировался и научился достигать желанной эйфории. А те, кто постоянно мыслят или фантазируют - постоянно "на взводе". Им впрыскивается инъекция изнутри, по команде от самой плоти. И витают они в облаках и в космосах, и с ума сходят от музыки или от книги, картинки перед глазами, схемы в головах - творчество! Наркотика-то организм производит - совсем чуть-чуть. Но его достаточно с лихвой! Замечал, как бывает плохо, когда не над чем думать, нечего решать? Примитивно бесишься. А поработал головой - и голод появился, и женщина в голове и спишь спокойно. Так и рождается у ваших умников тяга к думам или, по-иному, привычка к дозам. Тут уж не до пользы, так сказать, обществу. Это - для себя, чтобы залить пожар в душе. Пойми, нету в ваших мозгах тайн и чудес - одна сплошная химия.

Но есть среди людей и горделивые завистливые дураки - этим мозгу качать лень: зальют в себя через желудок пойла, или, еще хлеще - вмажут в вену слоновую дозу - и, как молотком, себя по мозгам! Раз! Другой! Упрут рога в землю и мычат: х-х-хо-р-ро-ш-шо, к-к-айф! Мозги, ясное дело, при таком обращении съеживаются, деревенеют и потом на тонкие сигналы, то есть, на маленькие дозы изнутри - уже не реагируют. Какие там балеты или симфонии... Пятую тыщу лет живете, а до сих пор не поймете, что жизнь нужно уметь пить. Медленными, мелкими глотками. Тогда только и поймешь ее вкус...

Меф, развалившись в шезлонге, пускал идеальные колечки дыма и продолжал тонко фарисействовать:

- Дед вам установил правила и, в общих чертах, расшифровал, как их выполнять. Кое-что получилось туманно, но как иначе? Как вразумить всех, начиная от почтенных мужей и кончая презренными рабами? Как дать им свободу внутри себя? Как уберечь их от самих себя? Как научить наслаждаться, не принося своей плоти вреда? Ведь любое мирское дело можно довести до абсурда и страданий плоти. Если дело неприятное, то чем дальше неприятие - тем хуже, пока сама плоть не начнет выть и разрушаться. Но то же самое происходит и с удовольствиями - хотя они, может быть, и приятны. Самое коварное, что все дела требуют времени. а у мирян его слишком мало. Помнишь, у тебя во второй сказке [Сказка Љ2 - реквием по сказке Љ1. Текст существует. Служит для основательного разогрева публики перед массовым утреблением настоящей сказки. Будет опубликован в полном собрании сказок.] Конь успевал жить в Сезон. Так вот, тот самый твой Сезон - это и есть жизнь, ни больше и ни меньше...

- Постой, Меф, хватит наседать. У меня в ушах звенит от твоего треска. С какой это ты стати так обо мне печешься?

Меф растерялся, но лишь на миг:

- Превосходно. Тогда покушай и миндаль. Ты никогда не задумывался, к чему стремятся люди?

- К тому, чего им хочется, - усмехнулся Бертольд.

- Запомни: человек стремится к тому, чего ему в жизни не хватает. Поэтому утрись и больше не груби.

- Утираюсь.- съязвил Бертольд. - Однако, между прочим, бывает, что мы и не знаем, чего хотим. Куда же тогда мы стремимся?

- Если не знаешь, чего хочешь, значит, хочешь чего-то, а раз хочешь чего-то, то и стремишься куда-то, где есть именно то самое, чего тебе в жизни не хватает. Вот ты сейчас стремишься выпендриваться передо мной. А это означает, что у тебя в жизни сложился дефицит выпендривания перед пожилыми чертями в присутствии посторонних дам. Ты никогда не слышал песнь колобка?

Бертольд не понял.

Меф откинулся в шезлонге и щелкнул пальцами. Из узкого проема вентиляции послышался приглушенный всхлипывающий голосок:

<<...Я сделаю все, все, что захотите, только бы не били. Я маленький, маленький, от меня никакого вреда, я чувствительный, прошу вас: отмените - не надо, чтобы меня били. Я никого не бью. Я никого не бил. Я не умею, не хочу кого-то бить. Ой, опять! Прошу вас, умоляю, только чтобы меня не били. Да, я трус. Я боюсь, когда меня бьют. Сжальтесь, бога ради, ради всех святых, заклинаю: только чтоб не били! Если нельзя, то хотя бы потихонечку, вполсилы: я понятливый, исправлюсь - помилуйте, ведь вам это не трудно, только бы не били. Пускай плюют - я стерплю, пускай позорят и смеются: только бы не били, не так сильно, не так сразу, хотя бы через раз, хотя бы пореже. Вы не знаете, как много я умею, я смогу, я справлюсь: только бы не били. Если нельзя, то если можно, то не по голове: пусть чаще бьют, но не по голове. Моя голова - это мое несчастье: ну, почему ей так больно, когда по ней бьют? Прошу вас, умоляю - я буду предан вам, как собака... но не по голове, сделайте одолжение...Не молчите, почему вы все время молчите... Я не виноват - это я сам такой уродился: мне жутко больно, когда бьют по голове, да и меня неинтересно бить по голове - я сразу теряю сознание и не могу кричать, а ведь бить молчащего скучно, правда? Ведь вы же не любите скучать? Пожалуйста, только не по голове.. я буду кричать, как вам будет угодно, как вам понравится, за каждый удар буду говорить <<спасибо>>, ну, как бы вам ни заблагорассудилось - хоть кукарекать буду. Ой, простите, только не по голове... я вас буду смешить... только не по голове - проклятые родители: ну, за что они родили меня с такой чуткой и неприспособленной для битья головой - она буквально взрывается внутри, когда по ней бьют. Ведь по ней и неудобно попадать - ведь болтается из стороны в сторону. Куда удобнее по туловищу: и целиться не надо: хоть трезвый, хоть пьяный - не промахнетесь....>>

Бертольд, содрогнувшись, вздохнул и спросил:

- Ты меня за этим сюда привел? Это называется экскурсия в Ад?

- А ты думал, я тебе здесь цирки Франкенштейна буду отчебучивать? Пугать говорящими тенями? Тебя же ничем не проймешь - самый настоящий Ад, дружище, у тебя внутри. Ты сидишь в мертвом капкане времени. Ты - червь. Тебе физически невозможно написать столько-то книг, съесть столько-то котлеток, прилепиться к стольким-то подружкам, породить или доконать столько-то мирян, и... ха-ха-ха-ха, даже придумать столько-то мыслей.

Ты - конечен. Ты - кончен! Вот где твой Ад! Ты раздражен и зол. Даже если будешь злиться, когда спишь, все равно столько-то секунд и ни одной дольше. Не глупо ли тебе, одному из человечков, дерзить мне, пережившему не один десяток фаустов? А может быть ты еще будешь мне врать, что отрицаешь предопределение? На тебе печать! Ты видел!

...Не может быть!... О безобидных галлюцинациях давнего детского обморока, которые в течение двадцати с лишним лет вдруг одна за другой начали сбываться в форме несчастий, Бертольд никогда и никому не говорил. В детстве никто не спрашивал, да и картины эти стерлись бы, если бы возникли не в момент внезапной, необъяснимой потери сознания, которая запомнилась, как запоминаются все редкие происшествия. Через много лет, когда Бертольд обнаружил совпадение потока текущих событий и цепи галлюцинаций, застрявших в детской памяти, он смог правильно их истолковать. Теперь он точно знал. Но это случайное знание оказалось настолько кошмарным, что не хотелось о нем думать и, тем более, с кем-нибудь делиться.

- Ты видел, - с нажимом продолжал Меф. - А если что и подзабыл... Может быть, тебе напомнить?

У Берта заныло под ложечкой.

- Да пошел ты со своей экскурсией! - взорвался он и с тоской посмотрев по углам, вспомнил про девочку на коленях и нежно поцеловал ее в лоб.

- И прекрати Еву лапать! - грозно продолжал Меф. - Тоже мне.. выискался... Дон Жуан доморощенный!

- Прекрасно! Я так в сказке и напишу: хозяин преисподней - безрогий греховный козел, был на территории оной назидателен и ужасен. Самаритяне жутко напугались этого страшного козла, чего и требовалось показать.

- А ты полегче, полегче на поворотах. Тоже мне, острила выискался. - ощетинился Меф, но тут же оправился, заухмылялся:

- Помолчал бы... Святоша....Писатель... Ты и пишешь-то лишь для того, чтобы грешить. Чтобы руки себе развязать. Ходишь и думаешь: <<Как согрешить, чтобы и совесть была чиста, и кривотолков бы не было...>>. Кем бы таким прикинуться, чтобы и волки были сыты и овцы - целы? Ба! Нашел! Надо стать писателем - и вот ты уже не грешишь, а вроде как персонажи изучаешь, не богохульствуешь, а фантазируешь. Между тем, нормальные и уравновешенные, но слишком уж доверчивые человеки смотрят и думают: <<Раз пишет и грешит, значит, в этом есть какой-то особенный смысл, значит, это, вроде бы и не грех>>. Надеются, сердешные - некогда им в душу твою подробнее заглянуть. Они спешат сеять разумное и доброе, детей взрастить, деньжат на старость накопить, кушать и кормить... А ты, спекулянт, мелочевка, сидишь и бумагу портишь. Я еще понимаю: Достоевский, Хэмингуэй, Пушкин, наконец... - те без постоянной писанины не могли, но ты же - как мартышка... - Меф презрительно сморщился.

- Ты прав, - ответил Бертольд, отпил из графина со святой водой и прыснул на него.

Мефа передернуло. Он отскочил в угол, стряхивая с себя носовым платком жгучие капли и бесцветно сказал:

- Извини, ты не мартышка. Если бы свиньи умели прыгать по деревьям, вот только тогда бы ты и был жирной, хрюкающей мартышкой!..

Дверь бункера с хрустом разлетелась на куски.

Послышался низкий трубной голос Господа: - Пошушукались и хватит. Всем наверх!

Бертольд нес к лифту спящую Еву и шептал ей на ухо разную нежную чепуху. На душе у него было прескверно...

...-Я больше на такие авангарды не хожу! - Ева на поверхности заметно оживилась.

Ее потянуло к людям, к свету, к шуму.

В-общем, на бульвар.

Неумолимый светский инстинкт диктовал следующую программу:

1. Показать себя, симпатичную.

2. Иметь под рукой:

а) большого и послушного мраморного дога;

б) иначе - мужчину, похожего на а)

в) иначе - подругу, похожую на б)

г) иначе - мужчину, похожего на в)

д) иначе - <<нечего там делать>>.

Прохаживаясь взад-вперед по бульвару, Ева прилежно восторгалась окружающей архитектурой, поскольку сибирские бульвары, в отличие от парижских, к оживленному общению с бульварной публикой не располагали. После того, как измотанный Бертольд апатично покритиковал помпезные каменные завитки и рюшечки, которые ввиду большого перепада суточных сибирских температур очень непрочно держались на карнизах и балконах, представляя опасность для прохожих, Еву тотчас потянуло на набережную великой сибирской реки, где она долго стояла и удивлялась, как анизотропно ведет себя вода вышеуказанной реки. Затем, после паломничества к строению, увенчанному шпилем, Ева смекнула, что достопримечательности кончились.

Особенных аттракционов, за исключением бильярда, поблизости тоже не наблюдалось.

Оставались фантазии.

Либо творческие, либо после пива.

Ева выбрала второе и они очень мирно попрощались, поскольку ни желудок, ни темперамент Бертольда этого бодрящего напитка не принимал...

О храмах

После посещения пустых храмов Иисус некоторое время витал над центром городка, наблюдая крупные скопления граждан вблизи развлекательных заведений. Сравнение было не в пользу храмов. Несмотря на скудное убранство стен и платный вход, вертепы посещались куда активнее.

Иисус снова навел Око на ближайший золоченый купол и долго всматривался внутрь.

- И что это они все там насупились? Конечно, в такой храм и заходить-то не захочется. Храм - это место общественное. Разве ж можно в храме быть с таким же лицом, как в трамвае? - Иисус не терпел повторений, но ценил удачные рефрены, которые задавали ритм проповедям и молитвам, удачно оттеняя и усиливая главное, если применялись в меру и со вкусом.

- Не можно смеяться, имея Веру. Не над чем смеяться! Итак уже все просмеяли догола, ничего нет святого. Где смех, там сомнение и ересь, - терпеливо прояснил ситуацию ВГ. - Пусть хоть в храме себя ведут подобающим образом! Негоже еще сюда запускать лицедеев и охальников!

- А если смех радостный? Если дети Мои радуются, что Я есть? Пусть дети Мои веселятся и пусть этот смех будет без Зла! Зачем тогда Мной дана им способность переживать радость и горе? Почему в Моем храме только рыдают? Пусть даже и шутки будут! Почему это дети Мои не могут поиграть со Мной, пошалить и порезвиться? И музыка не есть грех, всегда ее разрешал сочинять во славу Отца Моего! - высказывал сумбурное неудовольствие Иисус.

- Здесь, Владыка, испокон века собирался лихой люд. Разбойничали, воровали, некому их было осаживать. Ведь дальше Сибири не сошлешь. Посему и устроена тут такая строгость в храмах, - не сдавался ВГ, настаивая на необходимости аскетизма.

Иисус постепенно закипал:

- Чушь! Это все устроили здешние жирные фарисеи и книжники: слепили из Меня какого-то Карабаса-Барабаса! Пугают Мной, собирают пятаки с детей Моих, погрязли в обжорстве и гордыне, продавая Меня!

ВГ старался как-то сгладить напряжение:

- Да, вроде бы, и не гордые они. Каков приход, таков и поп.

- Тогда скажи, с каких это пор человеки целуют руки священникам? С каких таких заслуг? Почему весь приход в Мое отсутствие ползает на коленках, как в Судный день? Кто посмел взяться судить без Меня? В храмах опять прилавки, опять торгуют Мной! А кто, вообще, разрешил немытым и нечесаным попрошайкам стоять на паперти? Специальную заповедь устанавливать, чтобы дети Мои, как свиньи, грязью не зарастали и чтобы от них не смердило? Разве трудно умыться и расчесаться? Кто дал право позорить Мой храм? Похоже, к Писанию тут давненько не прикасались. Бормочат какие-то заклинания... Подчинились князю... Смирились... Нет, это не храмы! Нет тут жизни: сплошные отпевания, поминания и гробы! Но Я - Жизнь! И в Моих храмах Жизнь будет!

Иисус помолчал несколько мгновений и бесповоротно заключил:

- Все. Постановляю. Да будет смех! Пусть приходят с горем в храмы Мои, но пусть и с улыбкой, и со смехом приходят в храмы Мои! Зачем Мне человеки, если Я не могу посмеяться над ними? Пусть смеется младенец над Родителем! Но смех этот, даже сквозь слезы, да будет без ухищрений сатанинских, пусть будет в нем только Вера и Любовь! И сказочник пусть пишет, как хочет. Пусть его!...

Амиго

Бертольд вышел из подъезда на улицу. Вдоль дома, навстречу Берту, медленно прогуливаясь, шли трое недорослей в главе со "старшим братом", из той самой породы, которых называют на французский манер - "cher amigo" [Cher amigo -Дорогой друг (инояз.) Произносится как <<шер амиго>>.]. "Друг" спросил закурить. Закурить было. Давать не хотелось. Шерамыга догадался, медленно выругался и ударил Бертольда по щеке. Недоросли напряглись, как псы, ожидая команды. Но <<амиго>>, поводив глазами по сторонам, снова выругался и повел учеников дальше, даже не оглядываясь.

"Я убью его. Одним подонком меньше, одним больше.... Я убью его!" - Берт вбежал в подъезд, торопливо открыл дверь и подбежал к зеркалу. "Да... Вид жалкий... Надо поискать чем..." Резать Бертольд не умел - от вида крови у него кружилась голова. Он блуждал по комнате и причитал: <<Господи, дожились, нечем убить...>>, нашел молоток, положил его в пакет и выскользнул из подъезда.

..."Амиго" расслабленно стоял у дальнего угла многоэтажки и оживленно беседовал с коллегой, хоть и безнадежно пузатым, но в не менее спортивных штанах. Компания подростков жадно внимала их речам, готовая, например, сбегать за пивом. Любовь к спорту наглядно сплачивала поколения.

<<Надо проследить, где живет. Там и встречу... Да, чуть про алиби не забыл...>> - Берт вернулся домой, включил телевизор на полную громкость, поставил чайник на медленный огонь и тихонько замкнул за собой дверь. В подъезде, на счастье, не было ни души. Еще больше повезло Бертольду, когда он вновь, как бы невзначай, выглянул из подъезда.

Очевидно, закончив урок и передав своих практикантов рецидивисту-коллеге, который повел их прочь, <<амиго>>, после тяжелого трудового дня, отправился по Малахова в сторону закоулков, которые на картах не значились никак, но существовали, и именовались населением, как <<Нахаловка>>. Все складывалось хорошо - <<амиго>> был один. Однако, улица была не пустой. Свидетели... <<Какое же это искусство, чтобы тихо, без свидетелей... Нет, сегодня пятница... Ничего не получится. Это надо хорошо продумать, надо план, гарантию, тренировку...>>

Бертольд представил, как тренируется убивать, а потом возится с трупом и следами. Как ни крути, это занятие было гораздо противнее, чем получить один раз по роже. Бертольд еще раз огляделся, достал из пакета молоток и забросил его подальше в кусты от соблазна. Чтобы не было совсем гадко, Берт решил немного всплакнуть от злости - ощущение было свежим и сильным, поэтому несколько слез получилось, нервы успокоились, а жгучая ненависть к шерамыге пропала. <<Ладно, живи пока, тварь никчемная...>>.

Берт развернулся, чтобы пойти назад и едва не налетел на распахнутую дверцу темного лимузина, который, как привидение, бесшумно катился следом за ним.

- Садись. Задавим подлеца, да и дело с концом! - Меф, уже забывший обиды, моргнул фарами.

- Не хочу. Скажи лучше, кто он.

- Фу-фу-фу..., - покривился Меф.

- А все-таки?

- Таких здесь сотни, тысячи. Вот здесь - он указал на ближайшую многоэтажку, - двадцать один. Вон там - штук восемнадцать, а остальные уже староваты вашей милости по мордам, хотя желание у них такое присутствует...Потому как не очень гармонируете вы с населением: пива с ним не пьете, чаяний его не разделяете, высоко притязаете, умозрительны вы сверх всякой меры, батенька, с вашими сказками... А вон в тех бараках...

- Достаточно. Поехали за ним.

...<<Амиго>> уже приближался к родным закуткам, где и проживал постоянно, только три раза за всю свою цветастую жизнь надолго оторвавшись от родной Нахаловки. И то - по казенной необходимости. Шел он, чувствуя себя дома, прямо по середине дороги и неспешно отпивал из бутылки пиво. Заметно было, что ему хорошо.

Освещенный фарами лимузина, <<дорогой друг>> обернулся, сощурившись, обильно и принципиально сплюнул на дорогу и лениво повернул на обочину. Меф, поравнявшись, резко затормозил и выскочил из машины. <<Амиго>>, даже не раздумывая, стремительно рванул прочь, к ближайшим хижинам Нахаловки, но было поздно.

Железная рука Мефа сгребла его, как щенка, за шиворот и оторвала от земли: <<Пойдем, милейший, со мной. Есть разговор...>>. Воротник джинсовой куртки затрещал, посыпались пуговицы, но как только <<друг>> пробурчал: <<Ах ты, с...>>, как другая рука Мефа легонько шлепнула его по губам, отчего <<амиго>> замолчал, облизывая губы и сплевывая кровь.

Бертольд молча наблюдал, как Меф щелчком открыл багажник, бросил туда добычу и сел за руль. Лимузин тронулся.

- Между прочим, вон в том доме сейчас лупят даму. Ногами. Она молчит, чтобы соседи не услышали. Виновата, все-таки... А еще дальше, в конце переулка, лупят отрока. Хоть и не виноват, но тоже молчит. А что толку кричать? Поедем дальше?

- Отпусти его, - попросил Бертольд.

- Нет, сначала его сварим, - каннибаллически захохотал Мефистофель, но остановил лимузин и открыл багажник. Тут же из подворотни выскочила шавка неизвестной масти и принялась остервенело бросаться на машину, тем не менее, предусмотрительно соблюдая дистанцию: не ближе вытянутой ноги. <<Амиго>> выглянул из багажника и доверительно произнес: <<Мужики, я больше не буду...>>

- Чего не будешь? - Меф опять сгреб <<друга>> за шиворот.

- Ничего не буду. Б... буду...

- Брось ты. Отпусти! - повторил Берт.

- А ты знаешь, что у тебя сейчас хата горит? - осуждающе сказал Меф - Беги, болван! - и, достав <<друга>> из багажника, отбросил его, как мешок с мусором, на обочину. Болван резво и молча подскочил и побежал. Через сорок секунд в ту же сторону промчалась красная пожарная машина, оглашая задворки моторного завода диким ревом сирены.

- Зачем ты так? - Берт смотрел с горечью на черный столб дыма вдали.

- Увы. Согласно плану. У меня на сегодня еще две точки. Отменить не имею прав. Между прочим, уважаемый, вы бы лучше о своем жилище позаботились - ведь чайник у вас на плите уже давным-давно выкипел!...

Бертольд с ужасом вспомнил, как полчаса назад торопливо готовил себе алиби. "Да, дела!" Через десять минут он уже вышел из лимузина, махнув рукой Мефу. Тот, рванув с места, резво набрал скорость, проставил на ходу в путевом листе жирную птичку и даже, не теряя темпа, успел ловко крутануть рулем, чтобы бездарно не проскочить мимо большой лужи у светофора, перед которой застыла кучка принципиальных знатоков правил дорожного движения.

О загадках

....За ларьком притаилась тень.

- Здравствуй, дитя Мое! - Иисус раскрыл объятия.

- А я сумасшедший! - радостно сообщила тень.

- Почему же ты так решил, сын Мой?

- А я гений. А гениев не бывает. Значит, я - сумасшедший!

- Ты ошибаешься. Если назвался гением - им и будь! - на лице Иисуса засветилась добрая хитринка. - Выйди ко мне и расскажи о своем горе.

- А таких, как я, гениев не бывает! - подумав, ответила тень.

- Почему?

- А у гениев высокий уровень притязания, а у меня нету уровня притязания.

- Зачем тебе, дитя Мое, какие-то притязания? Знай свое дело и делай его умело. Попроси и Я дам тебе дело без всяких притязаний.

- А я без притязаний не могу, потому что я сумасшедший!

Иисус не выдержал.

- Так иди же ко Мне, дочь Моя!

Из-за ларька выбежала Ева, бросилась к Иисусу и зарыдала:

- Папочка, он совершенно меня не любит! А я схожу с ума!

ВГ растроганно причитал: "Уже совсем взрослая. Пора отправлять в Эдем."

Иисус погладил мокрое лицо Евы своей прохладной дланью и, не оборачиваясь, позвал:

- Адам, поди сюда.

За спиной Евы возник белокурый Адам, поклонился и сконфужено признался:

- А мы опять яблоки ели.

- Молодцы, - сухо отозвался Иисус и обратился к Еве. - Доченька, а вот и твой нареченный пришел!

Ева ударилась в истерику: - Не хочу с этим ничтожеством, хочу с Бертольдом! А он меня не любит, потому что у меня нету уровня притязаний! А я гениальная!

- Меф, твоя работа? - Господь помрачнел.

- Угу, - виновато донеслось из-под земли.

- Так..., - Иисус продолжал гладить Еву по голове. - Возьмешь ее с собой. Развеселишь. Потом вернешь назад, в Эдем. В целости и сохранности - какую брал. Понял?

- Угу, - донеслось опять снизу и раздался тяжелый вздох. Сейсмоустойчивые дома не шелохнулись, лишь едва заметно закачались люстры в квартирах.

- Я тебе поугукаю, - пообещал ВГ.

Меф молчал.

- Хорошо, папочка, - Ева покачивалась на носках, поглощенная неожиданной и новой восхитительной идеей. - Пусть я не гениальная, ну, тогда ...тогда... можно я буду загадочная? - И тут же заголосила:

- Пап, ну научи меня, как быть загадочной...

Иисус с теплой улыбкой смотрел на свое незадачливое творение и вдруг немножко огорчился, вспомнив, что может и знает абсолютно все. Что нет и не может быть для него загадок. Никаких.

- Противоречие получается, - заметил ВГ. - Значит, сказочник там описывает Нас в полном, так сказать, антропоморфизме - мол, ходим Мы и удивляемся, что Веры нет в народе. Опять же, раздвоенные зачем-то на два куска, друг с другом спорим... Прости, Создатель, дискутируем... Стало быть, загадка у Нас имеется, раз Мы имеем дискуссию, удивляться изволим...

- Успокойся, ВГ. Не всем человекам дана Мной кладезь мудрости, зато Я подарил иным тонкое чутье. Оттого способны верить крайние - только те, кто умеет думать дальше, чем человекам разрешает их всеобщая куцая логика, или чувствовать вопреки ей. Истинно говорю, воздается от Меня только им, блаженным, не от мира сего. Приоткрою еще больше: они уже в Моем Царстве. Ибо не просят у Меня, а, не мудрствуя лукаво, берут от Меня полными горстями и не терзаю их, поелику они, по подражанию Мне, раздают Добро без корысти. И смеются над ними, издеваются, ездят на них верхом - а они, блаженные, все тащат и тащат на себе остальных. И мало их, да невелик и Мой челнок для спасенных. А остальные человеки, конечно, очень логичные. Умеют судить и жить счастливо. Среди себе подобных. В храмы ходят, как в магазины - грехи выкупать. Им все едино: что акции, что облигации, что индульгенции, все понятно - для этого есть у них логика. А вот когда непонятно - тут и начинаются у человеков загадки... К тому же, если Ты запамятовал, Я не о двух частях, а даже Триедин! Посему никакой нестыковки нет.

- Пап, ну, пап! Ну научи! - дергала Иисуса за рукав Ева, пытаясь оторвать Его от мысленного диалога.

- Хорошо, Евушка. Сначала выбери того, для кого ты собираешься быть загадкой.

- Для всех, - не задумываясь, поджав губки, выпалила Ева.

- Если ты, дочь Моя, станешь загадкой для всех, то они тебя побьют. Скажут: ведьма. Или - шпионка. Таков обычай человеческого стада: непонятное - распни! Потому, дочь Моя, бойся быть загадкой для всех. Выбери из стада такого, кто докажет другим, что ты для него - не загадка. А лучше всего - смотри прямо в глаза и говори любому о себе только чистую правду. Все равно не поверят, но изумятся тебе, озадачатся. Вот и будешь загадочная.

Но станут интересоваться, пытаться понять - как тебе удается так ловко, складно и долго обманывать? И, самое интересное, в чем? Будут ломать голову, следить за тобой, но, дочь Моя, долго не утерпят, оболгут. Ибо не могут человеки обойтись без игры, без лжи и притворства. Ибо для них жизнь - игра. Посему так обожают грех лицедейства и шутовства, так жадно внимают комедиантам и фарисеям. Посему и правда для человеков - тоже игра.

- Пап, ну, тогда можно, чтобы я хоть для Бертольда была загадкой, чтобы он на меня хоть бы взглянул, хоть бы разок захотел поговорить со мной, хоть бы погулять с ним вдвоем... А, пап? Ты же все можешь устроить? - Ева смотрела на Иисуса с кротостью и той самой обезоруживающей ангельской непосредственностью, которую Господь так ценил в женах человеков.

- Хорошо. Иди, дочь Моя, иди, - Господь положил сухую руку на плечо Евы и направился к Бертольду, который пребывая в смятении, страстно молился где-то совсем неподалеку...

Беседа на аллее

...- Итак, сын Мой, у тебя появились ко мне вопросы? С какой стати?- Иисус бесшумно скользил по аллее рядом с Бертом, который, уверовав, находился в трансе.

- Вера в Тебя, Создатель, сильнее страха перед Тобой! Сам не знаю - любовь это, восхищение, ослепление - не знаю, не осуди за то, Господи. Мне сладко быть рабом Твоим, лишь только Ты даешь силу и мудрость! Взывая к Тебе, ощущаю покой в душе, очищаюсь, помня Тебя! Я эгоист, Боже, но взгляд твой, пронзающий существо мое, делает меня великодушным. Счастье мое, проистекающее от сознания, что я чист пред Тобой, растекается вкруг меня, бередя заблудшие души. Сам знаешь - никто не вел меня к Тебе - никто! Я пришел к тебе сам! Прости, Боже, что испачкан и растрепан глупостью своей и греховностью плоти - нелегка была дорога к Тебе!

Было заметно, что Бертольду нравилось говорить именно так. Иисус не стал поправлять его молитву.

- Симпатичен ты Мне, Бертольд. Дам Я тебе несколько советов. Можешь их не выполнять. Но не забывай их, да укрепится Вера твоя!

Помни: все человеки меняются. Опасно и грешно судить о человеках по их прошлому и чем дальше прошлое, тем менее угадаешь ты.

Помни: душа, разум и плоть - три отдельные ипостаси человеков, поелику посажены Мной и растут в разной почве. Не путай их!

Помни: ко Мне человеки приходят сами, ибо не можно принудить верить.

Знай во всем меру: даже в чувстве меры.

И, в конце-концов, напомню тебе из книги, которую ты, прохвост, так и не удосужился внимательно прочитать: Не поминай Меня всуе!

ВГ нерешительно зашептал из-за спины:

- Сказочник весьма впечатлительный. Быстро воспламеняется - быстро и потухнет... Не слишком ли много, Господи, Ты даешь мудрости первому встречному. Ведь крадет, прелюбодействует, грешит!

Иисус пристально посмотрел на взволнованного Бертольда и ответил:

- Ничего. Тому причина - скудный ум и слепота. Тщеславен, мальчишка. Да Я с ним. Пусть его! Как оступится - тогда Я ему протокол и покажу, - он поставил на протокол печать и обратился к Берту:

- Хотел бы Я укрепить в тебе Веру, сын Мой! Токмо не ведаешь и мельчайшей крупинки того, о чем тщишься помышлять. Походи по свету, потрогай его на ощупь, пойми, как велик Мир человеков, который несть иное, как песчинка на сандалиях Отца Моего.

Я - часть, поелику ты, сын Мой, отличаешь меня от остального вокруг. Но Я - все. А ты, хоть и мельчайшая, меньше пылинки или микроба, но часть Меня. Та часть мироздания, какую человеки смогли рассмотреть в свои телескопы - тоже пылинка. Крупнее, чем ты, но все едино - прах! Может быть теперь тебе и открылось, какая редкостная удача выпала на твою долю - говорить со Мной, слышать Мои слова, записывать их. Думать, что это написано тобой. Мелкая хвоинка в огромном лесу, которая лежит в траве и предается фантазиям об ураганах, ломающих верхушки деревьев...

Иисус отправил телетайп Мефу, который без присмотра слишком распоясался и продолжал:

- У Меня нет фантазии, нет разрыва между тем, что ты именуешь мыслью и тем, что называешь действием. Мне фантазия не нужна, как костыли не нужны здоровому.

- Воспламеняюсь прикосновением к безднам Истин Твоих. Спасибо Тебе за подарки, Господи! - восхищенному Берту казалось, что лучше не отпускаться, не отдаляться от своей позы туповатого нахала, потому что простые напутствия Господа глубоко проникали внутрь, вдребезги рассыпая ажурные логические хитросплетения принципов и привычек, усвоенных ранее, которые и делали Бертольда, как ему всегда казалось, личностью цельной.

Слова Иисуса, как камни, впечатывались в мозг, сметая всякую надежду на отторжение или сопротивление. <<Вот так и сходят с ума>> - безразлично понял Берт. Его клонило в сон, мозг отключался, срабатывали предохранители:

- Прости, Господи, тяжела ноша, горю. Пощади, дай передохнуть, - взмолился он и посмотрел на Иисуса, который успокоил его добрым взглядом.

- Хорошо, сын Мой. Отдохни...Ступай! - он показал в сторону часов на улице Малахова.

Шутки

В это самое время, с другой стороны аллеи, к часам медленно приближался Меф. Услышав в кустах слева тихий храп, он, осторожно ступая, подкрался к скамейке, которая стояла прямо в кустах.

Надо сказать, среди городских ценителей излишеств было чрезвычайно модно уносить тяжеленные бетонно-деревянные скамьи с аллей в кусты, дабы отгородиться от мещанской публики, имеющей целью примитивный моцион, то есть безыскусное гулянье вперемежку с безыскусным сидением на означенных скамьях. Другое дело - скамейка в кустиках. Извращайся - не хочу!

Меф обожал дружески шутить с любителями излишеств, поскольку они имели нестандартное мнение о сути Добра, что, с одной стороны, импонировало Мефу, а с другой - было его прямой служебной обязанностью. Поэтому он плавно трансформировался в голодного пациента расположенной поблизости полостной хирургии, ищущего на малаховской аллее грибы или иной подножный корм. Для вящей убедительности Меф приторочил к бедру пузатую больничную бутылочку, в которую из капроновой трубочки постоянно капала темная жидкость. и приготовился учинить размашистую, смачную шутку.

Однако в кустах не оказалось ни юнцов, лихорадочно испытывающих на прочность собственную плоть, ни взрослых извращенцев, уединившихся для упоения любимыми извращениями на свежем воздухе. На скамейке, сдвинув шляпу на лоб, дремал обыкновенный мещанин в штатском.

- Ко мне! - разочарованно гаркнул Меф и властно хлопнул ладонью по бедру.

Человек в штатском спросонья подпрыгнул, изготовился бежать, но опомнился и взволнованно заорал:

- А вот я тебя сейчас опознаю!

И, не совсем еще очнувшись от старой контузии, недобро продолжил:

- Документы! - похлопал себя по карманам и вытащил, наконец, из френча очки и пистолет системы Макарова.

- Ты кого тут выслеживаешь, болван? - мягко спросил Меф.

- Я не поэл! Ты поэл? Я - не поэл! Документы! Руки за голову! Лягай, а то стрельну! Ногами - к взрыву! Ребята, первый взвод - заходи справа, второй взвод - заходи слева! Хэнде хох! - человек в штатском колотился в истерике, размахивая пистолетом перед Мефом, натужно припоминая, куда положено делать предупредительный выстрел, а куда - непредупредительный. Кусты вокруг затрещали.

Меф вытащил из пижамы красную книжку и протянул ее в развернутом виде.

Мужчина в штатском осекся, уронил пистолет, часто-часто заморгал и заплакал. Затем он вынул из кармана блокнот и начал молча выписывать себе штраф.

Топот в кустах смолк. Защелкали затворы.

- Товарищи, отбой! - сложив ладони трубочкой, шепотом закричал человек и попятился в кусты.

- Эй, самопал свой подбери и знай, что подглядывать и подслушивать неприлично и здоровью вредно. Много будешь знать - скоро состаришься! - Меф, удовлетворенный шуткой, поддел ногой пистолет и тот полетел вслед за владельцем. Затем он азартно оторвал от себя бутылочку, размахнулся...но в конце аллеи показались Бертольд и Иисус.

Мефа пригвоздило к земле и в его голову дробным стуком влетел телетайп: "Раз уж в аду опростоволосился зпт приведи ангелов зпт отведи Еву к ним зпт пусть приоденут и покажут блага тчк". Уточнять или возражать Меф не стал, тихо пробурчав про себя: "И чего их приводить... Все уже давно тут как тут". Как только свинцовое Око Господнее отпустило его, он с сожалением отбросил свой метательный снаряд в траву и упал на газон, раскинув руки, изображая собой букву "Т". Через три секунды в воздухе ровно зашелестело, над Мефом качнулся воздух и он увидел прямо над собой открытое чрево огромной летающей тарелки...

Меж тем, Бертольд застыл около малаховских часов. Из часовой коробки доносился странный ритмичный скрежет. Внутри часов что-то происходило. И тут Бертольда осенило. Не веря догадке, он покосился на наручные часы...Да, произошло невероятное - малаховские часы шли! Да еще и показывали правильное время! Бертольд насторожился и заметил, что на небе над часами не видно звезд. Покрутив головой по сторонам, он обнаружил, что стоит в центре гигантской круглой тени, которая накрыла Ближние Черемушки.

- Простите, - донеслось сверху, Бертольда мягко подхватили под мышки и его потянуло вверх...

Тарелка

- ...Приказано использовать только земные утехи. Других благ - нельзя! - официально провозглашал Меф ангелам, одетым по случаю в пиджаки с галстуками-бабочками.

Бертольд, сидя в кресле, постепенно привык к легкому головокружению и перепадам веса, которые сопутствовали стремительным эволюциям тарелки и молча следил за происходящим.

Херувимы обступили Еву плотным кольцом и, коротко посовещавшись, выпорхнули в люк, где под прозрачным дном тарелки уже угадывались очертания Калифорнии. Четверо остались на палубе и начали сновать вокруг Евы, занимаясь ее массажем и загаром.

Один из массажистов вежливо поинтересовался у Мефа:

- Может быть, имеет смысл прооперировать на внешность?

- Нет. Плоть не менять! Ее потом вообще не узнаешь. Она, вроде бы, и не уродка! - неприязненно отрезал Меф. Меж тем, внутри себя, он мстительно обрадовался, что этот херувимчик так непростительно "прокололся" - ведь Господь никогда не поощрял хирургическое вмешательство в свои творения без важной причины - например, угрозы жизни. Поэтому все косметические операции считались членовредительством, то есть, серьезнейшим грехом. Сам некогда ангел, Меф бы такой грубой ереси не допустил. "Эх ты, салага, дурашка!" - тепло подумал он, предвкушая близкую интригу.

- Вы меня неправильно поняли. Она, безусловно, далеко не уродка! - ангел даже порозовел от смущения, но учтивости и противной доброты на лице не утерял. - Дело в том, что на Земле сегодня установлены стандарты красоты, земляне им подражают и считают их большим благом. Мне казалось...

- Мало ли что они там признают и чему подражают! Они, вон, даже Господа не признают, так что же нам всем теперь - вешаться? - усмехнулся Меф своей удачной остроте, но понял, что интрига не сложилась.

Он разочарованно отвернулся и занялся демонстративным приходованием благ, которые проникали в тарелку вместе с их добытчиками, которые тотчас настраивали и готовили блага к употреблению.

Чего тут только не было! Вслед за надувной и корпусной мебелью в люк проскакивали кондиционеры, поющие и моргающие разными цветами коробки, тюки одежды, ранцевый вертолет, домашние комбайны, телескоп, кошки, псы, аквариумы, клетки, коробки, коробки... Наконец, люк широко распахнулся и изогнулся, как огромные ворота. Сквозь него, как баржа в шлюз, вплыл портативный бассейн с электроподогревом, толкаемый сзади двумя ангелами. Челюсти люка сомкнулись и запахло кухней.

Меф вышел на палубу.

Вспухшая тарелка парила в метре над мертвой зыбью океана, шумно всасывая в себя воздух с водой и отплевывая назад рыбу. Видеокамеры снимали закат. Бертольд, вспотев, без особого удовольствия покуривал в атмосфере влажных тропических испарений, с интересом слушая капитана тарелки, самого главного ангела, который представился, как Саманг.

Меф навострил уши, но сзади, что-то назойливо зажужжало, мешая подслушивать. Меф повернулся. Прямо перед ним висели в воздухе, бешено крутясь, две крупнокалиберные пули. Промчался запоздавший звук пулеметной очереди. Меф посторонился. Пули, весело свистнув, полетели дальше. На директрисе, в нескольких кабельтовых, торчал хребет подводной лодки.

- Что случилось? Ай-яй-яй!-рядом с Мефом учтиво засокрушался Саманг, отпирая дверцу трюма. - Извините за недосмотр. Сами видите, какой аврал! Не угодно ли спуститься вниз, пока мы исправим ситуацию?

Меф прищурил глаз, смерил Саманга с ног до головы уменьшительно-ласкательным взглядом, вздохнул и, не найдя достойного ответа, промолчал. В это время Саманг побарабанил пальцами по небольшому пульту на груди и дал короткую команду. Тарелка тут же плавно присела в воду, выпустила вверх фонтан брызг, маскируясь под кита, и начала медленно отплывать прочь.

Подводная лодка тоже изменила курс и поплыла следом.

- Прошу вас спуститься на среднюю палубу, - уже суше предложил Саманг, галантно приоткрыв дверцу. Пропустив внутрь Мефа и Бертольда, он прикрыл крышку и полетел навстречу подлодке, которая, задраив люки, неслась в надводном положении вслед странной убегающей тени. Подлетев к подлодке, Саманг первым делом замазал свежей тиной перископы, отломил одну из нескольких антенн и этим рычагом начал гнуть остальные, пока не услышал сквозь броню тревожные свистки внутри командирской башенки. Наконец, подлодка, почуяв неладное, начала погружаться. Тогда Саманг полетел назад.

- Вроде бы, все в порядке, - услышал Бертольд его голос. - Тесно стало на Земле. Раньше тут взлетно-посадочные полосы были. В Южной Америке, в Африке, слышали? А теперь яблоку негде упасть: спутники, самолеты, корреспонденты..., - говорил задумчиво Саманг, глядя назад. Люк бесшумно захлопнулся.

Тарелка плавно качнулась, легко оторвалась от воды и устремилась вверх.

Заполярье

...Смеркалось. Бертольд размышлял о вечном. Изо рта шел тончайший парок. Зато не лопался от жары череп и рубашка не липла к спине. Наверное, было холодно.

Он некогда с полувзгляда полюбил Заполярье. Здесь было по ночам светло, дышалось глубоко, нигде не могло быть лепешек коровьего дерьма, причинявших столько хлопот поэтам средних широт.

- Хорошее место - назойливо приставал Меф, но Берт молчал.

Они шли по заполярному поселку, оставив летающую тарелку далеко позади.

- Господин Карнеги, между прочим, утверждает, что самые интересные вещи на свете - это бизнес, секс и религия..., - умничал Меф, пытаясь втравить Бертольда в разговор.

- Да, кстати..., - откликнулся Берт. - Давно тебя хотел спросить...

- Я слушаю, - оживился Меф.

- Как у тебя самого - в глазах Берта что-то изменилось, - с этим самым сексом? Складывается? Разрешено?

- Ну, дружок, - Меф возмущенно поперхнулся и, не находя слов, обиженно зачастил: - этого нам, джентльменам, и не надо, да и вообще.... несолидно валить с больной головы... между прочим, любая женщина - потенциальная ведьмочка, так сказать... глупый вопрос, да при моих-то связях! Да кто мне может запретить! Да я махом рога накручу и тебе, и Адаму...

- Накрутишь, накрутишь - пообещал сверху уже знакомый ВГ-ский баритон. Мефа перекосило, глаза полезли из орбит - казалось, невидимая рука медленно поднимает его за левое ухо вверх. Меф уцепился за эту невидимую руку и, уже подпрыгивая на носках, заголосил:

- Ой, не буду, Господи, прости, сам себя попутал, пошутил..., - и с размаху шлепнулся в пыль, но тут же вскочил, как ужаленный, схватил камень с дороги и, с досады, метнул его в ближайшее оконце, к которому была приклеена любопытствующая неподвижная физиономия.

Физиономия быстро укрылась, а из рамы выпало стекло и, почему-то, фикус.

Зато вскоре из подъезда появилась фигура мускулистого мужчины с голым торсом и крикнула:

- Тебе что, козел, жить надоело?

Меф понуро брел по обочине, не оборачиваясь и не вынимая рук из карманов.

- Я тебе, свинья, говорю! - орал мужчина, подбегая к Мефу. Тот не реагировал.

Бертольд подумал, что зря обидел Мефа, у которого любовь по определению вызывала аллергию, но в поле зрения Мефа, наконец, попал телеграфный столб.

- Кия! - со вздохом предупредил Меф, потом легко разбежался, подпрыгнул и лягнул столб. В месте удара столб переломился пополам, но верхушка его не упала, а повисла на проводах, покачиваясь и разбрасывая брызги искр.

Мужчина, вследствие такого оборота, уже гораздо мягче продолжал, подходя к Мефу поближе:

- Эй! Ты зачем стекло высадил?

- Ну, какие все любознательные, - конформно заметил Меф.-Коммерческая тайна. - И свернул за угол.

Мужчина, казалось, только и ждал такого ответа: он махнул рукой жестом бухгалтера, списывающего с баланса безнадежный ко взысканию долг, и повернул к Бертольду, пристально в него всматриваясь. Берту походка мужчины тоже кого-то напоминала...

...Вот-те раз! Ведь это же Родя, одноклассник Родион!

- Борька! Ты что ль?

- Здорово, Родя! - ответствовал Берт...

...Через полчаса они уже сидели у Роди за накрытым столом.

Тот надел майку и начал разливать по рюмкам водку.

- Сколько здесь работаю, а с удовольствием выпить не с кем. Давай, Борис! За встречу! - решительно заявил Родион и торжественно понес рюмку ко рту.

Бертольд хотел отказаться, но Родя застыл с рюмкой у самого рта и, скосив на Бертольда глаз, молча выжидал. <<Все равно в голове какой-то картон. Да и не ломать же Родиону внезапный праздник...>>

Бертольд подмигнул Роде и они выпили, перекинулись парой слов об одноклассниках: кто на ком женился, кто где копошится...

- Чем промышляешь? - с дружеским участием спросил Родион.

Берт помедлил: <<И правда, а чем это я промышляю?>>.

- А я вот приехал год назад и уже на полмашины накопил, еще поторчу здесь и махну назад, - не унимался Родя, еще со школы мечтая о том же.

- А я проездом. В командировке, - нашелся Берт.

- Все инженеришь? - усмехнулся Родя. - Я тоже три года отинженерил. От звонка до звонка. Но потом понял - хватит быть голодранцем, что так можно всю жизнь ракеты в космоса запускать - на ржавый мопед не заработаешь... А ты, поди, еще и в науку углубился? От кого командировка?

- Да за свой счет. Тоже как-то надоело все. Взял и поехал, - Берт с трудом подобрал честный, но необидный для Родиного менталитета ответ.

- Ну, ты, Борька, даешь! За свой счет, да в нашу Тьмутаракань! - Родя смотрел на него с восхищенным состраданием, с каким обычно наблюдают лунатиков, которые во сне гуляют по карнизам небоскребов. - А зачем?

- Веру ищу. Поучиться хочу, - твердо заключил Берт и взял бутылку:

- Тебе еще?

- Нельзя мне, - Родион вздохнул. - Режим у меня... Помнишь, как у Чехова: в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, а я тебе скажу - и тело должно быть - во! - Он напыжился: по телу поползли бугры мускулов, жилы натянулись, вены надулись... Наконец, Родя прекратил демонстрировать себя и назидательно произнес:

- Второй год строю свое тело. Мысли, кстати, тоже разровнял, построил. Шмоток прикупил: девки аж табунятся - ты ж знаешь, у меня все по-простому..., - и, не делая паузы:

- Вот, пожалуйста, хоть бы и насчет твоей веры. Ты, собственно, какой верой интересуешься: религиозной, бытовой или научной?

- А какая разница? - едва не прыснув от такой неожиданной Родиной прыти, поинтересовался Бертольд.

- Ну, ты даешь! ... Да ты и в школе был такой... Вещь в себе..., - в голосе Роди ощущался сложный оттенок не то сожаления, не то сочувствия:

- Так вот. Религиозная - это предрассудок. Придумали себе идолов, да и бьются головой об пол - даже и говорить про таких неохота - одно слово: предрассудок. Ну что мне до загробной жизни? Тут бы, сейчас, свое взять и пожить всласть! Нет, лучше про научную веру поговорим. Не бойся, я про это читал...

Так вот что я тебе расскажу: научная вера - это вера в факты.

Дважды два четыре - это факт? Факт!

А что все там будем, - он показал рукой вниз. - Тоже факт!

И заметь, что все эти факты по-лез-ны-е! - со значительностью говорил Родя, покровительственно хлопая Берта по плечу.

- Понял, - подбодрил Родиона Бертольд. - Это у тебя по аналогии с научной и бытовой философией?

- Ну, не совсем так, но..., - Родя выпучил глаза и задумчиво продолжал:

- Лучше я тебе так скажу... Вот, например, по радио говорят, что цены расти не будут и все хорошо. Это же научный факт - всегда можно проверить, ведь не будут же по радио чего попало говорить! Вот тебе, пожалуйста, и вера научная. Но нет же! Все хапают и хапают, хапают и хапают...Куда? А вот это - уже бытовая вера. Это, Борька, как женская психология. Непредсказуемо. Но, правда, бывает, что иногда сбывается эта самая бытовая философия. Но на то и есть диалектика. Диалектика теории и практики. Это как бы про одно и то же, но с разных сторон.... Или еще: - обрадовался новому потоку мысли Родион:

- Представь, как будто бы ты - Лобачевский и параллельные прямые сходятся. Это факт. Научный факт и вера такая же: на-уч-на-я! А я тебе вдруг говорю: не сходятся они! Хоть лопни! Ну, всякий тебе скажет - не сходятся. И будет прав. Иначе все поезда уже давно бы с рельсов послетали. Факт? - наморщил лоб Родион. - Факт! Но... бытовой фактик. И вера, значит, при этом фактике бы-то-ва-я! Вот видишь, какое единство и борьба противоположностей! - гладко подытожил Родя.

Бертольду нравился задор в речах Родиона. Бредовая мешанина школьных аксиом, газетных лозунгов и философских пословиц непостижимым образом уложилась в Родиной голове в четкую систему. Он, рассуждая, не играл - чувствовалось убеждение. И строил свою философию Родя серьезно и основательно, как дом. Естественно, в каких-то местах концы с концами не сходились или зияли дыры, но тогда Родя, как истинный народный умелец, шел на свалку и там находил заплатку. В конце-концов, дом не продувался и не протекал. По крайней мере, в этот сезон.

Без сомнения, солипсизмы и категорические императивы где-то в природе существовали, но для Родиного философского бомбоубежища они представлялись ненужной лепниной на фасаде: не светит и не греет... Кроме того, в большинстве своем, оппоненты Родиона научными категориями не оперировали и не были столь дотошны, чтобы ловить Родю на противоречиях. Ведь для этого необходимо было задумываться, а задумываться было лень или нечем.

Берт знал в деталях трудное детство Роди: вечно хмельную и любвеобильную Родину мать, регулярно пополнявшую огромную нищую семью, разношерстными <<братиками>> и <<сестрицами>>, но так и оставшуюся без мужика; разноязыкий гомон и непостижимую проворность у горшка с кашей в остальном недоразвитых, недоношенных или малолетних; зубодробительные для Роди перемены порядков в доме, едва только Родина мать, привлеченная золотым блеском (на пальцах, в зубах, в ухе или в носу) приводила в дом нового неожиданного хозяина, который, поматросив, вскоре отбывал восвояси, собрав в дорогу лучшие вещи и, напоследок, по-отцовски, крепко поколотив Родю, как старшего сына, для, так сказать, профилактики.

Однако кошмары детства не ожесточили Родю, не проникли в его кровь желчью и злобой, разъедающей мозг, лишающей благотворного ощущения беззаботности и порождающей в итоге опасное своей разумностью расчетливое, беспощадное чудовище. Родя все равно любил свою мать, называя ее бесшабашный иррационализм не иначе, как щедростью души и романтизмом, а упреки в ее неразборчивости - расизмом. Родя был способен спорить, учиться, строить и радоваться новому, верить во что-то, кроме себя. Он, несмотря ни на что, состоялся.

Прогресс был налицо: у Роди была цель, цель неукоснительно исполнялась, цель не поглотила Родю целиком, то есть, не стала коварной самоцелью.

Бертольд тепло попрощался с Родей и, уже на окраине поселка, настоял, чтобы скучающий Меф восстановил столб и вставил стекло, следуя неписаным правилам Северов.

Рикки

- ...Я не хочу! Ты понял меня? Не хо-чу! - вопила Ева. Загорелый секс-бодебил, которого подобрали во Флориде вместе с водным велосипедом, нерешительно держал Еву одной рукой за шею, а другой - гладил ее по спине, мыча и улыбаясь.

Бертольд внутри затвердел, напряженно подбежал вплотную и ударил детину кулаком в ухо. Голова бодебила чуть покачнулась, но в ответ он резво отмахнулся свободной рукой.

Как ни удивительно, ни звезд, ни радужных кругов из глаз Бертольда не посыпалось, лишь все на миг затуманилось, а когда в глазах просветлело, в голове стоял звон.

Берт сидел в пяти шагах от противника. Тот уже отпустил Еву и, как бык, выжидающе, исподлобья глядел в сторону Бертольда.

- Ева, не смей! Нельзя! - заорал Берт, вскочив, и заламывая руки, бросился к ней. Бодебил удивился и медленно повернул голову к Еве. В эту секунду, Бертольд, изловчившись, поразил его ногой в самую суть. Гигант, всплеснув ручищами, повалился на колени, пригвоздив Бертольда свободной пятерней к полу. Другая рука бережно поддерживала суть. Бодебил наморщив лоб, жалобно причитал: "О-ля-ля...о-ля-ля...", между тем, не отпуская Бертольда, который барахтался, поминая на чем свет Мефа, Еву, Флориду и т.п. Наконец, Берту удалось укусить агрессора за палец. Тот с досадой оттолкнул Берта прочь, потом, кряхтя, встал и побрел нараскоряку к бассейну, бережно поддерживая обеими руками пах.

- Животное..., - Бертольд, с досадой сплевывая кровь, тоже подошел к краю бассейна, зачерпнул воды и ополоснул ушибленное лицо.

Гигант совсем рядом хмуро нырял и с шумным фырканьем выныривал, всецело поглощенный сутью, которая вытеснила из небольшой памяти образ врага.

За спиной раздался смешок. Берт обернулся.

- И как не стыдно! Так опуститься! А какое коварство! Ниже пояса! Да вы хищник, молодой человек! Можно сказать, Маугли! - издевался Меф.

- Дурак, - вяло огрызнулся Бертольд и направился к Еве.

- Рыцарь отвоевал даму! Победитель получает все! Давид укрощает Голиафа! Генотип улучшается! - скандировал ему вслед Меф, громко хлопая себя по ляжкам.

Бертольд отодвинул прозрачную занавесь будуара. Ева сидела на персидских подушках и смотрела боевик. Берт тронул ее за плечо.

- Уходи! - внезапно заорала Ева и отпрянула от него, как от змеи. - Все вы такие! Я папочке все расскажу! Сначала все великодушненькие, умненькие! Всем вам одного надо! Не подходи ко мне!

Бертольд, оглушенный, не стал ничего уточнять и задернул шторку.

- Кхм, простите! - кашлянули сзади. Саманг почтительно протягивал Берту толстую книгу. - Мы приносим глубочайшие извинения за инцидент. Произошла невероятная накладка. Сотрудники находились на совещании..., - он глубокомысленно закатил глаза вверх:

- Впредь будем оставлять дежурного, а также во избежание неучтенных конфликтов просим отредактировать список земных утех, так как, по-нашему мнению, заведомо неприемлемыми могут оказаться некоторые блюда из насекомых, червей, некоторые виды острых удовольствий, связанных с угрозой для здоровья и жизни, контрастные и абсолютные химические стимуляторы и т.п. Здесь они изложены в алфавитном порядке, - самый ангел кивнул на книгу и вложил ее в руки Бертольда:

- Еще раз приносим извинения. Уверяю вас - это редчайшее стечение обстоятельств, такого больше не повторится, - к Берту подбежали гримеры, которые сначала смазали лицо приятным составом, мгновенно снявшим боль и бережно заклеили ссадины на лице тончайшей прозрачной пленкой желтоватого цвета, от которой на горящую кожу хлынул холодок.

- И еще несколько слов по поводу списка удовольствий. Их, как видите, много. Но не все они непосредственно осязаемы. Скажем, размеры тарелки не позволяют поместить в нее закат солнца полностью, хотя он пользуется большой популярностью. А часть заката - это уже, в общем-то, не закат. Поэтому для осуществления беспредметных утех нам предписано предоставить в ваше распоряжение штатные индивидуальные средства гравитационной и визуальной трансформации. В восемнадцатом отсеке вы найдете соответствующий головной убор и ранец. Кстати, там же размещена и суперкинозвезда, специально для вас. Полетаете, потрансформируетесь, если предметные блага вам наскучат или утомят. Чуть что - звоните, вызывайте - на ранце есть большая кнопка F1, - завершил инструкции Саманг. - Будут ли еще какие-нибудь жалобы или предложения?

- Нет. Спасибо. Вы так добры, - по инерции отозвался Бертольд.

Опять раздался визг. Дебил, бережно держа Еву на руках, рухнул в бассейн, подняв фонтан брызг. Ева еще разок взвизгнула для приличия и тут же громко захохотала от удовольствия.

- Пошли отсюда, - задушевно сказал Меф.

- Подожди меня минуту, - Бертольд побежал в восемнадцатый отсек и распахнул дверь каюты, отделанной под березу. В уютном кресле, чопорно одетая, но, несомненно, кинозвезда - лет двадцати пяти, грациозно изогнувшись над журнальным столиком, раскладывала пасьянс. Она плавно повернула голову к Бертольду и тихо заговорила о чем-то грустном на своем певучем, непонятном, мягком языке. Наверное, она сообщала что-то отчаянно трогательное, но Бертольд украдкой рассматривал стены и, наконец, увидел рядом с собой наспех заколоченный в резную стену каюты толстенный гвоздь, на котором висел ранец с крылышками и шапка, похожая на ушанку.

Берт нахлобучил шапку, сорвал с гвоздя ранец:

- Эскузей муа, мадам, эскьюз ми, плиз, битте, не обижайтесь, айн момент! - пролепетал, не понимая, зачем мелет эту чепуху, и выскользнул за дверь.

Тибет

...Они с Мефом стояли на плоской прогулочной палубе. Вокруг простирались измятые глыбы молодых гор. Светало. Тарелка сидела по самое брюхо в снегу, под самым гребнем, непонятным образом удерживаясь на склоне покатой километровой пропасти, со дна которой, между огромными, вытянутыми складками, из темноты вверх сочился туман.

- Где это? - Бертольд жадно глотал прозрачный морозный воздух.

- Тибет. Видишь, там, за бугром, лама. Поговори с ним.

- А нас не засекут?

- Нет. Ему все равно не поверят. Монастырь слишком далеко. Да он никому и не скажет. Это его не утешит. Не затем он тут живет, чтобы кого-то удивлять.

Берт, как птица, устремился вниз. Зависнув за спиной у ламы, он хлопнул себя по шапке согласно инструкции и стал понимать слова, которые произносил отшельник.

Лама молился, но молитва напоминала, скорее, странную песню.

Лама звал солнце.

Он смотрел вдаль, где в разрезе скал появился изумрудный луч. Но вот луч пропал и вместо него заблистал золотом краешек светила. Лама вздохнул, отряхнул с колен снег и пошел вниз, в долину, проваливаясь в снегу по колено.

Бертольд окликнул его и подлетел вплотную:

- Здравствуй, святой отшельник.

- Здравствуй, добрый дух, - Лама молитвенно сложил руки и закрыл глаза.

- Почему ты не смотришь на меня?

- Не смею. Табу.

- Я позволяю тебе.

- Не гневайся, святой дух. Я стар. Едва я взгляну на тебя и мои глаза станут тоской моих последних дней. Нельзя смертным видеть духа. Я перестану спокойно спать, ибо видение не покинет меня во тьме. Я не смогу с аппетитом есть, ибо ты и днем будешь стоять у меня в глазах. Тоска источит мое сердце и замутит рассудок. Достаточно, что я слышу тебя. Не казни меня!

- Хорошо, мудрый старец. Тогда скажи, почему ты ушел от людей?

- В людях много добра и зла. Я знал от них много радости и горя. Но я всегда спрашивал: "Зачем?" . Когда я спрашивал об этом у людей, они отвечали по-разному, но ни один не смог утолить мою жажду. И тогда я ушел от них. И живу здесь. Мне открылось много тайн, которые скрывает от людей суета. У меня появились новые загадки. Я каждый день прихожу сюда из монастыря встречать солнце. И оно восходит!

- Почему ты ничего у меня не просишь?

- Только незрелые просят у Бога. Такие, как я, его благодарят. Все, о чем я мог просить тебя, у меня уже есть. Это Вера, еда, крыша над головой и одежда. Зачем мне лишнее?

- Ты совсем не знаешь того, что я могу тебе дать! Как ты можешь отказываться?

- Ты можешь дать понятное или непонятное. От понятного я ушел. Ничто в жизни не может быть вечным, кроме Бога. Ты можешь травить меня властью, умом, силой, но я никогда не променяю на это Веру. Вера - самое большое мое богатство. Не заставляй меня проповедовать, я не хочу разбрасывать ни крупинки Веры, что копил долгие годы. Я разговариваю с тобой, добрый дух, посланец Бога, и я счастлив, что ты явился мне. Значит, жизнь моя была достойной служению Богу. Блажен ясный покой души моей. Это и есть самая великая награда.

Если же Ты дашь мне непонятное, это будет вещь или совет. В моей жизни нет особых радостей, но нет и тяжких страданий. Твой совет упадет на эти весы и сдвинет порядок жизни, с которым я свыкся, которым горжусь, который до меня складывался поколениями. Придется страдать, чтобы вновь привести обе чаши в равновесие. А это в мои годы нелегко. Да разве справедливо, что Ты станешь одаривать меня, богатейшего из людей, когда кругом столько нищих?

А случится, что Твой дар - непонятная вещь, что в ней проку, если она непонятна и как избавиться от суеты, когда я ее пойму?

Неожиданно Бертольд заметил, что старик плавно поехал ему навстречу. Он поднял глаза: из под брюха тарелки, которая уже зависла над гребнем, с тихим шорохом змеился по снегу, расширяясь, огромный шрам отрыва. Многотонные пласты снега стремительно скользили вниз. Берт схватил отшельника под мышки и приподнял его над лавиной. Их обдало колючей снежной пылью. Внизу начал расти гул. Вот, под ногами, в тумане промчались вниз следы тарелки, отчетливо различимые на плотном фирне. Вокруг грохотало. Бертольд опустил старца на развороченное снежное поле и полетел обратно.

Тарелка выбралась за границу тумана к ярко-голубому небу. Кое-где внизу, как айсберги в дымящемся море, плавали над облаками ледяные вершины гор. Потренировав дыхание и термозащиту на высоте, Бертольд спустился в люк.

Беседы о большом. Часть 1

Ангелы толпились возле Евы, которая, глядя в зеркало, что-то вдохновенно рисовала у себя на лице. Бодебил из Флориды, одетый в строгую черную тройку и лакированные туфли, сидел на полу. Он жадно и бесшумно поглощал колбасу вместе с кожурой, которая вытеснила из короткой памяти образ самки. Лишь тихо звякала блестящая цепочка, соединявшая ошейник с чугунной лесенкой бассейна.

Кинозвезда так и не появилась. Видимо, не сходился пасьянс.

Берт подумал, что неплохо бы поговорить пока с самым ангелом. Тот вышел из трюма, сопровождая кинозвезду. Ева обернулась и стала неприязненно ее разглядывать.

Саманг учтиво проводил звезду в роскошную оранжерею в центре зала и подошел к Берту.

- Пройдем-те, - он отвел Берта в японский каменный садик, который излучал простоту и покой.

- Мне стало известно, что у вас накопилось несколько вопросов. Я должен заранее предупредить вас, что имею право только на официальный контакт, - самый из ангелов был слегка озабочен.

- Я прекрасно вас понимаю, но...

- У нас не бывает исключений в вопросах контактов. К сожалению, вы неправомочны выступать даже в качестве неофициального земного представителя. Чтобы не задеть ваши чувства, могу разъяснить это обстоятельство подробнее: ни одна страна, организация, и тем более - человек, не может поручаться и выступать от имени всех землян. Надеюсь, вы не станете интересоваться, каким образом мы гарантируем тайну присутствия на планете. Передача сведений об энергобалансе, уровне нашей цивилизации и подобных тонкостях выходит за рамки услуг, предназначенных для вас на борту. Мы обязаны обеспечить вам и сопровождающим лицам максимальный земной комфорт. Неважно, в какой форме вы нас представляете - в виде так называемых инопланетян или ангелов. Важно, чтобы вы убедились в нашей непредвзятости и добром расположении к вам.

- Может быть, вы тогда что-нибудь расскажете о нас? Интересно, как мы смотримся со стороны?

- С удовольствием попытаюсь помочь вам. Однако, сомневаюсь, что вы сможете правильно истолковать мои сведения. Дело в том, что, к несчастью, у землян отсутствует... как бы это доступнее выразить ... необходимый уровень культуры эксплуатации мозга.

- Вы хотите сказать, что мы не умеем эффективно размышлять?

- Нет, не совсем так. Парадоксально, но возможности людей достигать цели посредством мысли ничем не хуже, чем в других местах. Я имею в виду иные разумы, - Саманг неопределенно покрутил пальцем, направленным вверх. - Ведь вы не отрицаете, надеюсь, существования разума, который по крайней мере, не ниже человеческого, но принципиально иной? Доказательство - перед вами.

Бертольд смутился. Ему вспомнилась первая встреча с Самангом и почему-то момент демонстрации имидж-адаптера, который произвел на Берта сильнейшее впечатление.

- Итак, другой разум существует, что доказано. Однако, любой не такой, как ваш или мой разум, все равно меньше Всевышнего. Земное недоверие к этому простому факту порождает некоторые наивные, так сказать, причуды человеческого мышления, которые уводят результат от Истины. Причем, большинство исследователей этого обыкновенно не замечают и заостряются не на конструктивном единстве понимания Истины, неотрывном от жизни, а на грубом слепке, снятом с изуродованной человеческими определениями и опытами мертвой природы, на той злополучной законченной схеме, о которой, насколько мне известно, некто Гете, человек, сказал так: <<Суха теория всегда, а древо жизни вечно зеленеет>>. Еще одна удивительная черта людей заключается в том, что они предпочитают мышлению другое времяпровождение. Людям нравится вначале производить действие и, в большинстве своем, лишь тогда, когда дело не удалось, задумываться о его целесообразности. Но если уж дело получилось - они крайне редко анализируют истинные причины успеха. Более того, для снятия даже минимального контроля разума за своими поступками многие земляне применяют специальные стимуляторы, блокирующие мозг - наркотики, алкоголь. Модно также забивать каналы восприятия абсолютным информационным балластом, действующем, в основном, на короткие, животные инстинкты человека. Люди обожают простые, нехитрые новости, они способны терпеть и подчиняться рекламе, им нравится незатейливая музыка...

- Но музыка не имеет смысла. Она лишь обозначает эмоцию, которую каждый толкует, как ему заблагорассудится. Следовательно, Истины музыка содержать не может, - заметил Бертольд, слегка уязвленный спокойным тоном Саманга.

- Да. Музыка многозначна. Это сгущенная мысль, - Саманг кивнул кому-то в углу зала и со всех сторон заструилась вполголоса спокойная танцевальная пьеса.

- Впрочем, мы отвлеклись от темы, - Саманг мягко улыбнулся. - Основной недостаток людей в том, что они чрезвычайно полагаются на неизвестное будущее, упуская пользу от известного прошлого. Например, люди весьма самонадеянно считают, что в прошлом жили чуть-чуть более глупые люди, а в будущем - будут жить чуть-чуть более умные. А ведь способность к постижению и полезному применению Истины практически не зависит от времени, в котором находился мыслитель. Однако, скептически относясь к прошлому знанию, люди обречены все время начинать сначала. И если мыслители Греции, не имевшие тысячной доли фактов, которые известны сегодня каждому, строили свои миры из камня, огня, воды и других простых первоначал, то сегодняшние мудрецы не нашли ничего более удачного, чем строить миры из атомов или еще более мелких кварков, выбросив системы древних на свалку, как бесполезные, усмехаясь их наивности. Удивительно! Обыкновенные камни, которые недалекими рабами были когда-то взгромождены друг на друга, привлекают в тысячу раз больше интереса, чем знания древних, которые несоизмеримо ценнее. Люди продают друг другу билеты за право посмотреть на пирамиды, то есть пирамиды приносят пользу, доход. И в то же самое время находки древних философов и ученых, которые в сотни раз ценнее для гармоничного разума - отвергаются. Человек научился копить и приумножать ценности городов: рядом со старинным зданием строится небоскреб, внизу копается метро, вверху растет эстакада, протягиваются трубы, провода, высаживаются деревья - словом, город растет, город развивается. Он огромный, разный, богатый. В нем уживается все: его организм сложен и целесообразен. А вот когда люди строят знание - они предварительно взрывами и бульдозерами уничтожают все, что было построено до них!

- Да. Таким образом большой город не построить, - задумчиво сказал Бертольд. - Но старое знание ветшает слишком быстро..., - он поднял глаза на Саманга и опять наткнулся на его вежливую улыбку.

- Именно эту самонадеянность я и имел в виду. Ведь гораздо легче все сломать и начать так, как вам хочется, чем приспособить то, что вам хочется к тому, что уже есть?

Бертольд молчал. Крыть было нечем.

- Уважаемый! Не соизволите ли оказать внимание даме? - вклинился в паузу голос Мефа.

Берт обернулся. Перед ним, под руку с Мефом, стояла кинозвезда и застенчиво улыбалась.

- Извините..., - смешался Бертольд, повернув голову к Самангу. Тот невозмутимо поклонился и опять кивнул музыкантам, которые заиграли громче.

- Дама желает, чтобы вы с ней потанцевали, - торжествующе паясничал Меф. Он находился в отличном настроении...

- Только не скажите, что вас зовут Маргаритой, - начал с ходу Бертольд, сдвигая большим пальцем рычажок лексера, помещенного в перстне - самой удобной форме пульта управления речью.

Звезда, чуть приподняв брови, взглянула на Берта и ответила:

- Неужели, это для вас столь важно?

- Конечно, нет. Я буду счастлив потанцевать и с Незнакомкой. Итак, госпожа Незнакомка, прошу..., - Бертольд уже забыл, когда и с кем танцевал в последний раз, поэтому его пригласительный жест оказался слегка неуклюжим. Считая танцы занятием столь же бестолковым, как полуторачасовое беганье двадцати двух взрослых мужчин по огромной поляне за одним небольшим круглым предметом, Бертольд относился к танцам, как к некоторой, не больно утомительной, но скучноватой обязанности, капризу этикета.

Сомневаясь в ценности танцев, как искусства балансирования на грани духовного и телесного в отношениях с противоположным полом, он всякий раз старался проскочить эту стадию близости, как малоинтересную.

Как правило, женщины, с которыми Бертольда сталкивала судьба, были разными издали и вблизи. Поэтому Бертольд объективно полагал, что звезда, столь роскошная на расстоянии более метра, обязательно окажется с каким-нибудь изъяном при соприкосновении, с какими-нибудь, например, прыщиками. Но прогноз не сбылся. Звезда была, действительно, со всех сторон - звездой! Особенно задел Берта тонкий аромат, состоящий наполовину из запаха здорового тела, а наполовину - из букета трав, терпкого и ненавязчивого. Благоухание хрупкой фигуры волновало обоняние и даже слегка возбуждало: <<Молодец, Саманг, как хорошо сработал!>>. Бертольд еще раз осторожно вдохнул колдовскую смесь и почувствовал, что пьянеет. <<Вот так тебе и надо, истукан деревянный,>> - завороженно подумал он и качнулся.

Звезда заметила, что Бертольд сбился с плавного ритма танца и легко подстроилась, слегка сжав пальчиками его руку. У Бертольда моментально вспотели ладони.

- Вам нехорошо? - звезда смотрела на него снизу вверх, но Бертольд почему-то не решался взглянуть Незнакомке прямо в глаза, опустив взгляд. Но так получилось еще хуже, потому что глаз автоматически сконцентрировался на небольшом золотом медальончике, уютно лежащем в углублении декольте и незаметном со стороны. Берт тут же поднял глаза выше, но шея звезды и подбородок, над которым нежными лепестками розовели губы, были настолько гладкими, без единого пятнышка или царапинки, настолько дышали свежестью, что было как-то неловко банально обнимать этот великолепный экземпляр творения Божьего, так же нелепо, как допустим, колупать ногтем полотна в Лувре...

- Вы ослепительны, - наконец, нашелся Бертольд. - Я лишь сейчас поверил, что красота бывает действительно ослепительной...

Берт прекрасно владел правилами обольщения женщин, согласно которым подобные сентенции нисколько не способствовали молниеносному успеху, скорее - наоборот. Впрочем, автоматически отметив про себя этот промах, он тут же нашел спасительный выход, что, дескать, и не собирался никого обольщать: и так вокруг хватало чудес, как в длинном фантастическом сне. И вправду - проще было отнестись и к этому чуду, как к одной из приятных иллюзий, не более, и, соответственно, ослепляться им на здоровье без ущерба последнему.

- А я уже немного испугалась. Вы так пристально меня рассматривали... Почти как врач. Мне немного стало не по себе, - Берт посмотрел в глаза Незнакомки и оба, не сговариваясь, засмеялись.

Он уже не мог оторвать глаз от кинозвезды, она притягивала, в ней была жизнь, блестела чувственность. Вместо фантома, яркой картинки, кадра на экране - в руках Берта трепетала нежность, в которой не было ни птичьей хрупкости, ни вожделенного неистовства плоти... У него опять вспотели ладони.

- У вас очень тяжелый взгляд..., - прошептала звезда Бертольду на ухо, приподнявшись для этого на цыпочки.

- Простите, - Берту совершенно нечего было ответить. Он абсолютно не понимал намека. Да и был ли он? Хотя, естественно, было ясно, что Бертольд создавал для звезды определенные трудности.

Наконец, он нашелся: - Ничего страшного. Поскольку мужчины обожают глазами, а женщины любят ушами...

- О, тогда мне сильно повезло! Знаете, в детстве мои уши казались мне просто огромными. Вы представить себе не можете, как я стеснялась! Ой, они у меня уже краснеют!...

Интервью

Бертольд не заметил, как музыка стихла.

Но фанаты шейпинга из массовки продолжали невинно резвиться и без музыки. Ева, одетая, как и все, в трико с футбольными гетрами и головную повязку, отделилась от них и решительно подошла вплотную.

Она навела на звезду уничтожающий взгляд, скорчила ей улыбку и торжествующе воскликнула: - Белый танец!

Затем, едва не толкнув соперницу плечом, решительно взяла Бертольда за руку и потащила его за собой в угловой бар, где указала на столик. Затем, расположившись напротив, извлекла из сумочки на поясе диктофон и попросила совершенно трезвым голосом:

- Возьми у меня интервью. Пожалуйста.

- Хорошо, - Бертольд чувствовал, что Ева находится на грани истерики, поэтому не сопротивлялся. - Давай мне свое интервью. Пожалуйста, - он дружески подмигнул Еве и посмотрел на нее со всей возможной серьезностью.

- Итак. Интервью, - объявила Ева, включила диктофон и торжественно произнесла:

- Меня зовут Ева. Я тебя люблю, - она облизнула нижнюю губу и закусила ее, глядя исподлобья на Берта и, не делая паузы, тихо спросила:

- Зачем ты меня мучаешь?

- А я и не знал, - смутился Бертольд. - И давно это я тебя мучаю? - он был озадачен странным поведением Евы.

- Да. Ты же гениальный. Значит, все знаешь. Значит, знаешь, что я тебя люблю. А раз ничего мне не говоришь, значит, тебе нравится меня мучить.

- Неужели я так похож на садиста!

- Значит, ты ко мне неравнодушен и просто желаешь меня за что-то наказать. Путаешься со всякими... За что? Если бы ты меня не любил - так бы прямо и сказал. И не бросался бы, как ревнивый псих, на Рикки! - (<<На какую еще Рикки?>> - подумал Берт). - Да, того самого, не прикидывайся! Хоть я тебе и не жена, но даже с ним тебе не изменяла, а он, хоть и не гений, но сильный и добрый! - Ева смотрела в упор, не шелохнувшись. Бертольд, наконец, сообразил, что она подразумевала культуриста из Флориды, а не свою любимую прикроватную собачку - клички почти совпадали.

- Только не смей шутить! - в глазах у нее стояли слезы.

Бертольд как раз собирался отшутиться, чтобы выиграть время, так как находился в каком-то глупом цейтноте. С одной стороны, Ева ему нравилась: она была подвижной, немного экзальтированной, но вполне симпатичной девочкой. Именно девочкой. С другой стороны, Берт давно зарекся обсуждать тему любви, материи весьма неопределенной, и тем более, с девочками. Пару раз ему пришлось произносить это слово в адрес близких женщин, но развязка всякий раз была плачевной. Пару раз ему самому приходилось мягко утешать влюбленных особ, которые признавались ему в этом чувстве. В конце концов, он оставил романические диспуты людям, озабоченным этой темой и помалкивал о любви, может быть иногда ее и испытывая. Но признание Евы более напоминало грубый допрос, который она затеяла с какой-то непонятной целью. Любовью, как ее себе представлял Берт, здесь и не пахло.

- Понимаешь, я не могу так сразу ответить, потому что и сам точно не знаю.

Ева принялась рыдать.

- Ну что ты так расстраиваешься? - не выдержал Берт. - Давай общаться, встречаться - но к чему все эти объяснения? Какая разница, что я тебе скажу, ведь любовь находится в душе, а не в голове. Может быть, любовь до той поры и есть, пока о ней не говорят?

- Я все поняла. Ты не гений, - наконец, обреченно прошептала Ева. - Ты обыкновенный. Как все. Ни одной юбки не пропустишь. К тому же мне не нравится твой одеколон и вообще...Адам! Подойдите, пожалуйста! - и помахала рукой.

Справа из-за пластмассовой елки, украшавшей бар, появился Адам в шляпе. Он обнажил курчавую шевелюру и пролепетал тонким голоском:

- Добрый вечер. Я - Адам. С кем имею честь?

- С этим, - Ева фамильярно ткнула пальцем в Бертольда и, довольная собственным хамством, приказала Адаму:

- Проводите меня.

- С превеликим удовольствием! - Адам, разрумянившись, церемонно взял Еву под руку и они степенно удалились вон.

Беседы о большом. Часть 2

К столику подошел Саманг, передал Берту фиалку и соболезнование от кинозвезды, а потом поинтересовался:

- Какие-нибудь проблемы?

- Напротив. Мне хотелось бы, если можно, дослушать ваш рассказ о землянах, - Бертольд жестом пригласил Саманга за столик.

- С удовольствием продолжу. Если вы помните, мы остановились на том, что люди не умеют правильно пользоваться тем, что им дает прошлое. Кроме того, они абсолютно не умеют задавать себе корректные вопросы. Например, на Земле любимы бестолковые головоломки, порожденные неграмотной структурой определений: <<В чем смысл жизни?>> или <<Что раньше - яйцо или курица?>>. Многие философы серьезно увлечены до сих пор игрой слов и апориями - свидетельством неопределенности и многозначности ряда слов, не более. Однако люди предпочитают видеть в этом какой-то важный знак и ломают голову над чепухой.

- Тем не менее, воин догонит черепаху, когда коснется ее! А коснется он ее тогда, когда приблизится на расстояние взаимодействия электронных оболочек атомов, из которых создан и воин, и черепаха. Когда их молекулярные структуры начнут отталкиваться. Электродинамика! - с наслаждением парировал Берт.

- Не более, чем софистика. Ни механика, ни простая, ни квантовая электродинамика не могут быть основой мироздания. Как бы вам это популярнее... Допустим, древние создали астрономию, в центре которой была Земля. Потом оказалось, что формулы станут проще, если в центр поставить Солнце. Потом, уже основываясь на гипотезах о так называемых полях, приспособили и Солнце в какую-то систему, у которой есть центр. Ударило одного из них яблоком и он понял, что центр может быть не один! Что любой предмет - это центр! Только сила притяжения у предметов отличается. Если гора и идет к Магомету, то гораздо медленнее, чем хотелось бы!

- Вот видите, Саманг, вы и сами проговорились, что наука имеет не меньшую ценность, чем тривиальная вера! Иначе, Ньютон просто бы не поверил сам себе! И никакого притяжения бы не открыл, - Берт, казалось, нащупал слабину в монолитной речи Саманга.

- Вы торопитесь, уважаемый. К Вере мы еще не подошли, - командир ангелов продолжал улыбаться. - Я всего лишь пытался объяснить вам гносеологическую слабость, хронически присущую любому человеку - необоснованную уверенность, что мир познаваем: <<Если я познавал мир, то он - такой, каким я его познал>>. А если сто человек или миллиард познавали мир примерно одинаково, то <<он такой и есть, каким мы (весь миллиард) его узнали>>. В-общем: <<Вода мокрая и холодная, а огонь - жжется>>. Увы. Человеческий опыт познания Мира не есть сам Мир! Вспомните животных, у которых в результате Промысла и слух, и нюх гораздо острее, чем у людей. Их Мир богаче. Для них Мира больше! Согласитесь, что в инфракрасных очках ночью гораздо интереснее, чем просто во тьме!

Бертольд молчал, уже смутно понимая, к чему клонит Саманг.

- Однако корень вопроса кроется опять же не в том. Слабость заключается в необходимости для людей той самой точки опоры, посредством которой Архимед надеялся переворачивать Мир! А было так. Человек внимательно изучал свои привычки, которые давали ему возможность использовать поток фактов для пользы. В конце концов, эти привычки были названы одним словом - Логика. Эта система привычек завела людей крайне далеко. Она, как всякое несчастье, естественно, имела и позитивные стороны. Укладываясь в соответствии с логикой, кирпичиком к кирпичику, возникали настоящие системы мироздания - все эти сложные сочетания простых стихий - я о них уже говорил. Но, видимо, самым обидным для вас, как землянина, будет ясное осознание того, что Мир не имеет единой системы. Точнее так: если система и есть, то ее размеры и сложность таковы, что она принципиально непознаваема. Ведь речь идет о Системе Всевышнего.

Поэтому могу дать вам простейший совет или пожелание: делайте поменьше экстраполяций, не увлекайтесь обобщениями. Тогда вы лучше поймете ту часть бескрайнего Мира, которая вам доступна, у вас все будет получаться намного легче. Впрочем, вы должны быть знакомы с идеей Абсолюта, которая была на Земле понята, но претерпела забвение.

- Мне приходилось задумываться над этим, - прервал Саманга Бертольд. - Наверное, следовало бы тщательнее уточнить кое-какие единые формальные понятия...

- Увы, дело даже не в переобозначениях, - все так же сдержанно улыбался Саманг, деликатно показав, что осведомлен о беседах Берта с Мефом на обратной стороне Луны. - Одна из патологий личности человека заключается в его, так называемой, целеустремленности. Если говорить точнее и честнее - целезависимости. Люди просто обожают совместно к чему-то стремиться. Если нет пастуха, вожака, указателя или, если хотите, перста, указующего цель, то стадо разбредается, начинает слабеть и болеть. Вожак необходим. И отнюдь не потому, что вожак знает самые богатые кормом поляны: прокормиться можно везде - пойди налево или направо, выбери свою поляну и... кормись! <<Вроде бы выгодно>> - понимают овцы по-отдельности. Ведь стадо сметает поляну в один присест, а одной овце - хватило бы на весь ее недолгий век. И найти свое Эльдорадо в одиночку легче, оттого что стадо никогда не бежит быстрее самой медленной овцы: на то оно и стадо! Значит, если отклониться от стада, то риск голодать гораздо меньше, чем когда рыскаешь плечо к плечу со всеми. И риск голода прямо пропорционален размеру стада.

Казалось бы, вот простой ход: найди свою поляну и оберегай ее от других. Тогда ты чрезвычайно скоро станешь сытой, толстой, неповоротливой и добродушной овцой. Ежедневно плотно покушав, ты будешь по вечерам предаваться грезам, тебе в какой-то момент станут необходимы зрелища и зрелища все более утонченные.

Но тут, наконец, в любой из черных понедельников, легкое на подъем и безумное от хронического полуголода ненасытное стадо, неумолимое, как туча саранчи, появится из-за угла и разом обглодает всю твою поляну. Что дальше? Стадо, позавтракав твоими запасами, двинется дальше - лишать корма еще одну овцу-одиночку. Но за ним уже не угнаться - отвыкла овца бегать и рыскать, обленилась, стала целенезависимой и... пропала. <<Под лежачий камень вода не течет>>, правильно? - Саманг улыбался уже с каким-то плутовским прищуром.

- Я чувствую, дальше пойдут натуральные притчи, - Берт смог совладать с собой и расслабился, поскольку сказанное Самангом уже не было единым логическим рассуждением, а лишь нудноватым мудрствованием. <<Или мудроватой занудностью?>> - Берт даже рассмеялся.

- Итак, осмелюсь подытожить. Как бы человек ни понимал тщетность любого ориентира, бесконечность ходьбы к горизонту - он обречен двигаться. К сожалению, для человека, теплокровной особи, движение означает жизнь. Он не способен, как кое-где...., - Саманг вновь неопределенно повертел пальцем, указывая вверх - ...замереть и ... созерцать. Максимум минута, и человек не может не вздохнуть, не может не шевельнуться, как бы он ни старался выглядеть камнем. Человек не может одновременно фиксировать в мозгу более десятка вещей. Он - как ртуть. Тем, наверное, и нравится Господу. Не скрою - людей, как и нам, многим нравится наблюдать. А вы любите смотреть на сообщества пчел, муравьев?

- И все-таки мы, ой как далеко!... ушли от нас...древних и глупых, - напомнил неутомимо Бертольд, не желая простить Самангу его насмешки над Прогрессом.

- Нет, уважаемый, - Саманг опять улыбался. - Просто вы настаиваете, чтобы я тянул длинную логическую цепь, стремясь доказать вам нечто, свидетельствующее об ущербности людей. А вы, в свою очередь, надеетесь найти изъян в этой длинной цепи.

Но пять коротких цепей по десять звеньев в каждой надежнее удерживают предмет, чем одна цепь, длиной пятьдесят! Поэтому не ждите от меня длинной логики - чем она длиннее, тем порочнее. Ведь человеческая, так называемая, логика есть обыкновенная человеческая привычка. Привычка оценки потока фактов, которые вы способны уловить, как связанных между собой по тем правилам, о которых вы способны сообща договориться. Но далеко не везде такой прямолинейный способ познания столь моден, как на Земле. Ведь он высокомерно исключает даже допущение невозможного!

Именно эта привычка чрезвычайно мучает людей, когда они упираются в то, что наглядно такой моде противоречит. <<Чудо!>> - объявляют люди, когда их самодельная логика заходит в тупик. Затем они собираются вокруг этого чуда и принимаются его лихорадочно осмысливать, то есть привязывать чудо к своей системе привычек: привычке играть, привычке завиловать, привычке лгать и привычке плести длинные логические цепи. Но, уверяю вас, это тщетная затея, поскольку Центра - нет! Нет точки отсчета, нет нуля, нет бесконечности! Согласованность - есть, систематичность - есть, но нет и никогда не будет в природе, доступной человеку, абстрактного <<икс>> или <<игрек>> - <<неизвестной>> переменной, на которой покоится вся ваша хваленая математика! По-крайней мере, чем сложнее схема, которая строится на таких сомнительных основаниях, чем длиннее логические цепочки, тем она менее предсказуема и более опасна для самих же людей, поскольку сам фундамент таких построений весьма сомнителен. Ведь так называемое <<абстрагирование>>, любимый маневр людей в играх ума - суть наивное подражание непостижимому! Соломенные аэропланы не летают, сколько бы папуасов ни танцевало вокруг, сколько бы ни приносилось для этого жертв, как бы громко ни произносилось заклинания! Тем не менее, самые образованные и непререкаемые формалисты Земли в этом обезьянничании совсем недалеко ушли от своих собратьев из первобытных племен!

Существует Неразрывное Сложное. Но человек слишком доверяется логике, ему слишком привычна необходимость точки отсчета, слишком нравится, извините за вульгарность, обрывать уши живому, чтобы вставить его в мертвую схему. Человек не может не препарировать, оттого что, повторюсь, в его мозгу не могут одновременно существовать более десятка предметов. Ему приходится резать лягушку на части, а потом, заставив с помощью электротока дергаться ее мертвую лапку, переносить свои выводы на неразрывную живую лягушку. Человеку недоступна проницательная мощь Неразрывности Сложного. Тот, кто только лишь приблизится к ощущению огромного сложного порядка, великой гармонии Мира - уже не имеет слов для того, чтобы передать это будущему - следующим поколениям, чтобы потомки смогли чутко, тонко воспринимать громаду энергии, жизни, разума, которая каждую минуту расположена прямо над нами. Увы. Человек опускает знание до уровня банальности, доступной стаду и... бежит вместе со стадом дальше - кушать хочется! Это не болезнь Человечества - это его неотъемлемое свойство. Это нельзя вылечить: это - Неразрывное Сложное, о котором я только что упоминал.

Однако нас с вами объединяет доверие к системам, которые имеют место быть. Поскольку вы - человек и тоже, простите, страдаете логическим синдромом, я буду пользоваться именно вашей логикой, хотя, признаться, это будет скучновато...

- Ничего. Я потерплю. Нам же велено терпеть, - ответил Бертольд не без иронии.

- Хорошо. Как я уже утверждал, Мир не имеет единой системы, точнее - она людям, как и нам, недоступна. Тем не менее, люди согласились, что лучше иметь плохую систему, чем никакой. По крайней мере, этот принцип предотвратил превращение людей в животных при распределении хлеба и зрелищ. Ведь справедливость без логики неубедительна, не существует. Но справедливость, как система, кое-где..., - Саманг указал взглядом вверх - никакого смысла не имеет, поскольку в ней нет нужды, то есть нет дефицита хлеба и зрелищ. Коммунизм, так сказать. Делить, собственно, нечего. У всех все есть. Даже логика там имеется, если ее можно логикой назвать. Безусловно, она не похожа на человеческую, и ее некорректно выделять отдельно от других каналов мировосприятия и типов созерцания...

Кстати, подошло время устроить вам встречу с имущими Земли, дабы вы окончательно выяснили для себя: какие земные вещи можно считать благом? - Саманг отдал команду.

Имущие

Занавес в углу раскрылся.

Имущие и сопровождающие их лица, один за другим, появлялись из клеток, встряхивались и разбредались по залу. Добрая половина, опознав в ангелах не то клерков, не то официантов, что-то недовольно бурчали им вслед, властно требуя соединить их со всевозможными земными углами, наполненными их имуществом, остальные изумленно озирались по сторонам, до сих пор не находя, кроме фуршета, никаких развлечений.

Саманг кивнул головой в сторону собственников:

- Не скрою, что и у нас в этом вопросе имеется огромный познавательный интерес, поскольку земная мораль допускает превосходство одной особи человеков над другой, по, так называемому, имущественному цензу, что, несомненно, делает человеческое сообщество феноменом среди подобных ему гуманоидных систем.

Люди отдают себе отчет в ценности индивидуальности, как это и общепринято. Однако, индивидуальность, по определению, не может носить имущественный характер, так как неразрывно сложна и непостижима, поскольку всецело зависит от Всевышнего. Между тем, люди умудряются сочетать неотъемлемую естественную ценность индивидуальности и целесообразность, так называемой, собственности - сомнительной функции, связывающей людей и предметы, которые их окружают.

Поражают безумные правила игры в обладание имуществом, которые установлены и безоговорочно приняты людьми. Нарушители этих правил жестоко преследуются, неудачливые игроки в имущество обрекаются на страдания плоти и лишения. Мысли людей полны ежедневных забот о деньгах - всеобщих игровых фишках, облегчающих игру в имущество. Эта, опасная своей глупостью, азартная игра доводит людей до потери адекватного восприятия действительности - люди исхитряются продавать друг другу, например, землю, реки, самый воздух, самих людей! Частенько, слепо следуя правилам этой удивительной игры, люди подчиняются чужой воле, голодают, болеют, даже калечат и убивают себя или других!

- А как же иначе выяснить, какая индивидуальность ценнее? - ловко подсек поклевку Бертольд. - Как иначе поделить между всеми хлеб насущный? - и тут же перешел в решительное наступление:

- Может быть где-то там у вас..., - Бертольд, поддразнивая Саманга, покрутил пальцем вверху, - ...деньги и не нужны, а у нас..., - он ткнул в серебристые квадратики дна летающей тарелки, - ...они незаменимы. Очень даже весьма! И справедливее денег, пока что, на Земле ничего не придумано!...

Саманг склонил голову набок, но улыбки с лица не убрал:

- Извините, что прерываю ваш монолог. Риторические вопросы, впрочем, как и вся человеческая риторика - суть форма игры в длинную логику, которую мы уже обсуждали. Это еще одна, хоть и не самая заповедная, особенность людей.

Люди высоко ценят ораторов. А ведь ораторы ничуть не беспокоятся об Истине. Их задача - овладеть доверием публики, жонглируя словами, то есть, посредством софистики, спора из-за слов, не так ли? - Саманг чувствительно ударил Бертольдом по Бертольду. - Извините за дотошность... Напомню, что первый же вопрос вашего риторического монолога о ценности индивидуальности не имеет ответа, поскольку, повторюсь: индивидуальность разума и тела исходит непосредственно от Всевышнего, а потому неразрывно сложна. И, естественно, не подлежит сравнению с другой индивидуальностью. Тем более, измерению посредством, так называемых, денег. Следуя логике людей, все дальнейшие утверждения и вопросы, вытекающие из вашего допущения, теряют всякий смысл. Прошу прощения за точность цитирования, - Саманг, проклятый киборг, продолжал усмехаться.

- А чем владеют все эти люди? - Бертольд решился непринужденно сменить тему и бесстрастно рассматривал пеструю толпу собственников.

- Имущество самое разное: движимое и недвижимое, нематериальное и осязаемое. Мы отобрали самых крупных владельцев, контролирующих ресурсы, товары, мнения, просто деньги, словом, здесь те, кто владеет миром людей.

Заметьте, имущество привязывает своих обладателей к месту, на котором оно находится. Они не могут оставить его ни на минуту. Это еще один интересный признак людей: имущество освобождает имущих и тут же их закабаляет. В этом отношении люди менее свободны, чем даже земные животные.

- Немудрено. Ведь человек лишен шерсти, клыков и когтей. Ему жизненно необходима одежда и инструменты, - насмешливо отозвался Бертольд.

- Нет, что вы, я имею в виду предметы, в которых нет острой необходимости для выживания. Подразумеваются как раз излишки. Особенно причудлива идеология крупной собственности - та сумма логических доводов, лозунгов и резонов, те необходимые способы воздействия на окружающих, которые помогают присутствующим в этом зале людям единолично распоряжаться огромным количеством ненужных им вещей. Самое для нас парадоксальное заключается в высокой степени азарта, который испытывают все игроки именно в излишнее имущество: даже не столько имущие, как подавляющее число неимущих. Может быть, это агрессивное чувство и есть та мощная движущая сила, которая позволяет людям так стремительно эволюционировать?

- Хорошо. Последний вопрос: сколько еще времени вы будете нас терпеть? - грубовато прервал интеллектуальную пытку Бертольд.

- Предписано, что это пока зависит только от вас. Поговорите со своим коллегой. Прошу прощения за беспокойство, - Саманг сухо откланялся.

Толстосум

Меф, наряженный во фрак, как челнок, легко сновал среди хозяев мира, не успевая отвешивать поклоны и посылать воздушные поцелуи. Здесь каждый второй вспоминал и окликал его, и он, как землепашец, хорошо возделавший почву и посадивший семена, бурно радовался видам на богатый урожай. Наконец, он вынырнул из толпы с каким-то европейцем и подвел его к Бертольду:

- Знакомьтесь, один из богатейших собственников, а то тут некоторые..., - он кивнул в сторону Саманга, - ...наплетут, что, мол, уже и деньги не нужны....

- Отшень интересный Сайбериа, Раша. Раша-гут! Карашо! - европеец с серьезной миной убеждал Берта в своем неподдельном интересе, дружелюбии и добросовестном стремлении к мирному сосуществованию.

- Хотелось бы узнать, сэр, не создает ли ваше личное имущество для вас проблем духовных? Не заслоняет ли вам собственность Господа? - вежливо начал Бертольд.

- О, готт, отшень кароши готт, гут! - продолжал лепетать толстосум.

- Полно вам, любезный, - грубо прервал его Меф, - вы же не на допросе. И мы не с Лубянки.

Европеец проворно стрельнул глазами в Мефа, несколько мгновений что-то в голове взвешивал и, видимо, согласившись с Мефом, заговорил на чистейшем русском языке:

- Главная проблема планеты - не имущество, а несправедливость его размещения. Представьте себе: приличная, культурная страна населена аккуратными людьми, которые экономят во всем и изо дня в день и в трудной борьбе зарабатывают свой трудный хлеб. Конечно, у них имеется имущество, которое заработано их руками, потом и опытом предков, но ресурсов осталось крайне мало. А совсем рядом - другая страна. Эта наполнена дикарями, которые так и остались на низшей ступени развития, которым лень нагнуться, лень поднять с земли богатство, лень дернуть после себя веревочку в ватерклозете. Страшно богатая и страшно загаженная дикарями страна.

- Ну и что? Зато нет войны.

- Ее и не нужно. Нужно только, чтобы дикари согласились, что они живут слишком неорганизованно и безответственно. Ведь техника, созданная высокой культурой, позволяет облегчить труд и отдых, сделать жизнь более разнообразной, более полной. Война не нужна, но порядок нужен.

- А вдруг они не согласятся? Вдруг им нравится жить как раньше?.

- На Земле должен быть порядок и он будет. Цивилизации нужны ресурсы и она их возьмет.

- Но что же вы тогда без войны будете делать с дикарями, гордо сидящими у себя дома на куче золота?

- Как всегда: давать им стеклянные бусы и огненную воду. Взамен золота.

- А если они не согласятся?

- Убивать. Потому что их мало, а нас много. Раз они не умеют правильно распорядиться золотом, отдают его за какие-то бусы. К тому же, несговорчивого дикаря пристреливают, не правда ли?

- Но это, по-моему, попросту цинично!

- Цинично, на мой взгляд, сидя в <<Роллс-Ройсе>>, оборудованном спутниковой антенной, отдавать по сотовому телефону приказы казнить еретиков за то, что они осмелились вообразить, что Земля круглая, а небесной тверди нет.

- Но и дикарей вовсе не так уж и мало. Скорее, наоборот - их, как раз, больше!

- Зато цивилизация вооружена знаниями, которые дикари презирают принципиально. Вот в чем их слабость - в упрямой твердолобости. Знание - сила, не так ли?

- А вдруг такая, как вы говорите, твердолобость, есть не что иное, как крепкая вера, которая цементирует общество, препятствует социальной грязи, которой наполнена сейчас ваша, так называемая, высокая культура?

- Если бы дикари были принципиальными правоверными, то они перестали бы пользоваться тем, что придумали и создали неверные: электричеством, лекарствами, автомобилями, телефонами, компьютерами. Катались бы себе, как раньше, на конях или верблюдах, лечились бы у шаманов или знахарей, если уж цивилизация такая вредная и грязная, ели бы червяков или лук с квасом и ходили бы в своих любимых набедренных повязках или в лаптях..., - европеец осекся на полуслове, засмотревшись на кинозвезду, которая вошла в зал...

Неотрывная ценность

Она, действительно, была звездой.

Ярким цветком на навозной куче.

Лишь только теперь Бертольд ощутил отчетливый контраст между ее грацией, выражением нежного лица, стройными линиями фигуры и разношерстной толпой уродцев, обладавших жирными кусками мира. Бертольда осенило: как и Диоген, кинозвезда не испытывала необходимости в имуществе. Все, что нужно, было при ней, было неотъемлемо от нее. Безучастно бродя среди пестрой когорты хозяев мира, огибая то одну, то другую группу, она успевала реагировать на комплименты и восклицания восторга разнообразными экспромтами. Никогда доселе не интересовавшийся светскими играми, Бертольд заметил, что в кильватере движения звезды исчезала злоба и черствость.

Владельцы, каждый на свой манер, приосанивались, прихорашивались, расправляли согнутые спины и пытались втянуть брюшные мешки. Звезда одним своим присутствием облагораживала публику. На мгновение соприкосновения со звездой ценность имущества, которым они владели и распоряжались, блекла в свете обаяния этой маленькой женщины, которой не требовалось никаких справок и сертификатов, доказывающих ее величину.

Печать пороков, излишеств и кровавой борьбы обезобразила облик хозяев по-разному: кто-то разжирел, кто-то усох, кто-то приобрел скверные привычки и дурные манеры. Нижняя иерархия, толкавшаяся около трона или кресла, поспешно сочиняла оправдательные причины и целые теории насчет того, почему королевское свинство, собственно, обыкновенным свинством не является. Раболепствующая челядь выворачивала наизнанку этикет, мораль и эстетику, если в них не вписывался корявый сюзерен.

Но звезда убедительнее любого святоши ломала фальшивые стереотипы. Она уравнивала между собой откровенных хамов и утонченных снобов, дряхлых и молодых своим неповторимым умением нравиться.

Европеец, очевидно опытный ловелас, подобрал отвисшую челюсть, тут же вынул из внутреннего кармана какую-то сверкающую бриллиантами безделицу и, забыв обо всем, медленно, бочком, двинулся вслед за звездой, увлеченный ее притяжением...

- ...И что ты к нему пристал? Разве не видишь, что он уже имеет свое имущество? Ему больше не надо, с этим бы управиться. А ты вдруг начал за дикарей вступаться. Сытый голодного не поймет...по-моему, так в этих случаях говорят? - Меф держал Бертольда за руку.

- А кому от этого хуже? - с вызовом бросил Бертольд.

- Обоим неплохо. Голодный стремится к тому, в чем нуждается, в куске. Сытый в куске уже не нуждается. Он сыт. Зато он нуждается в другом. К этому и стремится.

- Послушай, я нуждаюсь быть ближе к Господу. Но мне не нужно для этого имущества и я не дикарь! - говорил Бертольд. - Получается, что благо - неимущественной природы. Это наука, искусство, любовь и Вера!

- Посмотри на этих людей, - откликнулся Меф. - Знаешь ли ты сколько времени, пота, крови, своей и чужой, потрачено ими взамен приобретения имущества? Я догадываюсь, как тебя мутит от этих пакостных денег и вещей, которые засасывают в круг бестолковой суеты. Но таким же имуществом, отравляющим тебя, будет и наука, и искусство, и любовь. Рассуди сам:

Тебе не хватало полезной вещи, красивой женщины, яркой музыки, умной формулы.

Ты покорил женщину, купил вещь, сочинил музыку, вывел формулу.

Все это твое: женщина - в постели, вещь - на комоде, музыка - в ушах, формула - в голове.

На свете бывает имущество хуже твоего. Падшие женщины, дрянные вещи, глупая музыка, идиотские формулы.... Этот факт обеспечивает твою радость от обладания. Ты сыт, пьян и нос в табаке...

Но у Бога всегда найдется то, что лучше твоего: лучшая от твоей женщина, вещь, музыка, формула. Этот факт убивает радость обладания.

Так вот: прежде чем стремиться к Богу, необходимо освободить место для лучшего. И в голове, и в ушах, и на комоде, и в постели.

Необходимо нуждаться!

А пока ты свое имущество не заменил на ближнее к Богу, женщина так и будет торчать в постели, вещь - мозолить глаза, музыка - жужжать в ушах, а формула - сверлить мозг.

Вот тебе и теорема всех благ.

- Минуточку. Ты забыл о Вере.

- Отнюдь. Вера, как и все остальное, является твоим имуществом. Она тоже для тебя меняется - это ты сам заметишь, приближаясь к Господу. А пока возрадуйся тому, что имеешь!

Очарование

Звезда подошла к Бертольду и, внимательно вглядываясь в его лицо, начала говорить ему глупости. Несмотря на то, что он не понимал смысла слов, отключив лексер, интонация красноречиво свидетельствовала, что произносились именно глупости. Однако, фактическая глупость, обычно сердившая его, сейчас не вызывала раздражения.

<<Я очарован,>> - подытожил Бертольд и с тоской подумал о продолжении.

По традиции, ему, как сильному началу, необходимо было овладевать. Пусть не телом, пусть не мыслями, пусть лишь инициативой, но сигнал был подан и овладевать было необходимо, ибо настаивание на созерцании в таких случаях на Земле толковалось дамами вовсе не как более глубокий и тонкий уровень постижения, а как некоторое соматическое отклонение или нравственный недуг. <<Вы импотент, сударь>>, либо <<Ах, я не думала, что у вас нестандартная ориентация>>, - вот и весь нехитрый арсенал женского давления на мужскую самооценку, булавочных уколов в чувствительные точки мужского <<эго>>. Бертольд капельку стушевался, мысленно нарисовав картину своего панического бегства от распаленной своими чувствами фурии, в которую звезда вполне могла обратиться, не протяни он к ней руку помощи - ведь далеко не очевидно было, что Саманг, имевший своей задачей предоставить Берту максимальный земной комфорт, не перестарался, то есть не накормил звезду каким-нибудь абсолютным приворотным зельем, не воткнул ей в сознание гипнотическую спицу, в результате чего имплантировал слепую страсть. Поэтому Берту стало немного стыдно за свою роль и он, проникнутый сочувствием к жертве планетарных экспериментов, сказал как можно мягче:

- Извините, мадам. Может быть, я буду выглядеть странным, но мне хотелось бы спросить: вам нравится говорить глупости?

Он ожидал бурной реакции, но звезда очень дружелюбно ответила:

- Не знаю, - и пожала плечами, продолжая нести околесицу. <<Неужели и любовь, на самом деле, всего лишь химия?>> - ужаснулся Берт. Он начал приглядываться к звезде внимательнее, однако уловил в воздухе невнятное зловещее напряжение. Ничего не понимая, Берт повел глазами по сторонам и заметил, что все имущие, как один, притихли, будто чего-то ждали. Еще через мгновение Бертольд осознал, что внимание толпы приковано именно к нему и кинозвезде.

Застыв в молчании, вызывающе прямо, искоса или исподлобья, хозяева мира смотрели на Бертольда и его спутницу с такой терпеливой ровной ненавистью и презрительной злобой, что Берту стало не по себе. Казалось, не хватает только команды, свистка и лощеная толпа разорвет их в клочья. Берт заметил, как Саманг быстро шевелил губами в мегафон на воротнике, как его пальцы нервно затрепетали над сенсорной панелью нагрудного пульта управления и понял, что не ошибся: он чем-то смертельно оскорбил имущих. Но тут толпу хозяев от Бертольда заслонили два рослых клоуна-акробата в сопровождении пышного кордебалета, который быстро разрядил обстановку в зале, поскольку вся одежда на горячих танцовщицах состояла из редких косметических перьев.

- Ну, что же вы, коллега? Нельзя так над людьми издеваться! - укоризненный дискант Мефа прилетел сверху, а вслед за ним - его обладатель. - Разве можно так дерзко играть на нервах у ближних? Глумиться над их чувствами?

Бертольд вопросительно поднял брови.

- Чудак, протри глаза. Это же хозяева! Ты видел хоть одного большого хозяина, не больного хронической завистью? Как можно владеть и не завидовать? Это уж, извини, у человеков в крови - без зависти люди вообще спят. Если не завидуешь - то тебе ничего и не надо. А ты разве не знал? А теперь сам подумай, как ты своим бестолковым поведением рассердил уважаемых людей. Около тебя стоит самый спелый персик в мире, смотрит тебе в рот и просит: <<Съешь меня>>. Весь зал слюнями изошел. А ты носом крутишь. Некрасиво! Оскорбительно!

Циник

- ...Господь - большой оригинал, - доверительно сообщал Меф. - Когда Он лепит души, то напоминает мне китайского повара. И каждый раз изготовит что-нибудь новенькое! Конечно, не всегда из новенького получается вкусненькое: иногда даже без дегустации - в яму, ко мне... Бертольд, голубчик, давай, все-ж, таки, учиним какую-нибудь пакость? А? Ну, заварим кашку, всколыхнем..., - Мефу не терпелось...

Бертольд устало улыбнулся:

- А разве ты умеешь отличать пакости от дел благих?

Лицо Мефа даже вытянулось:

- Ты что, заболел? Конечно, умею! Я знаю разницу между скальпелем лекаря и топором мясника. Образование у нас соответствующее имеется... Да брось ты корчиться. Сейчас я тебе расскажу, что такое плохо.

- Меня, например, элементарно выворачивает наизнанку от так называемого большого человеческого счастья. Ну, прямо, умиление! Ведь мало того, что оно большое. Так оно еще и человеческое! С ума сойти! А любовь? Какое искушение, какой восторг и трепет! У меня несварение от этих влюбленных... Ну, и конечно, омрачаю-с, картинки-с... Ожиревшим, ноющим и сюсюкающим самаритянам! Этим патологически трусливым недоноскам! Сколько в них, жертвах культа паршивой овцы, преклонения перед уродством! Лицемеры, разносящие по земле, как заразу, свое приукрашенное убожество - как остро им нравится хоть иногда, хоть разок побыть грязненькими... Поделом изгнаны из рая!... Правда, попадаются экземплярчики откровенные. Но как только самаритянин осмелится сказать правду, как насквозь лживая чистенькая моралька тут же визжит: Цинизм! Цинизм! А между прочим, это чертовски полезное очищающее чувство в человеках! Люблю!

- Мне кажется, цинизм сопутствует пресыщению и искренность тут абсолютно ни при чем, - заметил Бертольд.

- Цинизм, дражайший, происходит в человеках от истощения впечатлительности, - глаза Мефа стали маслянистыми. - Расскажу я вам, любезный Боренька, про одного знатного циника. Человечишка так себе - средней упитанности, в меру башковитый. По внешности, конечно, не Аполлон, но с претензиями. Даже и не упомню, по какой статье списан: козявка, вроде бы, довольно средняя, безобидная... Но, как я уже сказал, циник. Защемило у него что-то в черепе или моча стукнула, уже и точно не скажу, но факт в том, что впечатлительность у него фактически истощилась и ему ужасно понравилось быть циником! Авторитетов он, естественно, не признавал - судил да рядил обо всем сам-сусам. Все ему казалось, что видит он дальше и думает глубже...Понятное дело: толпа поклонников, цветы, фейерверки, а он эдак подбоченится и режет правду-матку!...Дальше - больше... Серьезный был циник!

Так вот, Боренька, навел я справки готовить его в утиль, присмотрелся: батюшки-светы! Оказывается, такой жизнелюб! От всего застраховался: в меру пил, не курил, не излишествовал, какие там витамины с амфетаминами... Дом построил монолитный, одноэтажный, в степи - это чтобы от землетрясений... Молниеотводов натыкал, кругом огнетушители, волкодавы, пантеры, анаконда в саду, телохранители, врачи, прислуга (для проверки пищи у него специальный слуга был - чтоб не отравили), постоянно при нем всякие побрякушки - бронежилет, пистолет, автомат, гранаты, на кухне маленькая авиационная пушечка, стальные жалюзи на окнах, стекла пуленепробиваемые... Не пойму лишь, от кого он так тщательно скрывался - ни конкурентам, ни мне, ни Господу - никому до него особого дела и не было, тем более, что он сам никого не признает: все-ж таки, циник! Какое же тут пресыщение?

- Секундочку, - прервал Мефа Бертольд, - он давно мертв?

- Да нет..., - протянул Меф, - пока еще жив-здоров, циничен. Но числится в списках на сегодня, до полуночи. Так что я о нем уже в прошедшем времени...

- А можно с ним до того поговорить?

- Ноу проублем, время есть! - обрадовался Меф. - Поздравляю вас, милейший Бертольд, замечаю некоторые подвижки, польщен-с... Одевайтесь, собирайтесь, поехали!...

Берт не успел еще как следует нахлобучить шапку, как уже летел рядом с Мефом в кромешной тьме. Дождик, который моросил еще днем, так и не прошел: встречный сырой поток воздуха пронизывал все тело, мелкие капельки секли лицо, поэтому Бертольд, прищурившись, нагнул мокнущую голову и терпеливо смотрел вниз на проплывающие вереницы освещенных улиц, огни домов на окраине и красные точки авто.

- Вы себе представить не можете, какая это скука - инвентаризация, - кричал сквозь шум встречного ветра Меф. - Самое обидное, что никакой тебе инициативы: есть план и точка! Ни раньше, ни позже, ни больше, ни меньше.. Носишься, как угорелый, оформляешь - списываешь, оформляешь - списываешь, да еще укладывайся в статистику!... Вот и получаются казусы: завершаешь, допустим, старушку - нет, чтобы дать сердешной покаяться, завещание написать, к отходу приготовиться...нет! Сроки! Суешь под ближайший трамвай и мчишься дальше какому-нибудь молодцу-жеребцу инсульт устраивать... Даже самому как-то не по себе. Сплошная халтура! Никакой индивидуальной работы..., - Меф напружинился и, увлекая за собой Бертольда, вонзился в крышу особняка, одиноко стоявшего за городом.

Берт в последнее мгновение машинально пригнул голову к груди, поэтому проникновение в крепость циника оказалось не совсем гладким. Хотя Бертольд прекрасно представлял, насколько опасно менять позу в момент протекания сквозь жесткие препятствия, но сработал предательский инстинкт самосохранения, поэтому он не просочился сквозь потолок подобно Мефу, а буквально пробил в потолке дыру - благо, что перекрытие выдержало...

Особняк содрогнулся от внезапного удара, но циник не растерялся. Он легкой тенью метнулся с дивана, сдернул со стены ближайший коллекционный дробовик, схватил его за дуло, как дубину, и побежал в сторону облака известки и пыли, посреди которого протирал глаза оглушенный Бертольд. Но не успел хозяин особняка сделать и трех шагов, как его домашние шлепанцы намертво прилипли к паркету и он с грохотом брякнулся навзничь. Потом неведомая сила оторвала его от пола и бросила назад, в кресло. Через секунду сам дробовик, как хомут, "оделся" на кресло, намертво прижав циника ружейным ремнем к спинке на уровне пояса. Циник рванулся, но кожа ремня, сколь древняя, столь и сыромятная, еще сильнее натянулась, больно впившись в туловище и сгибы локтей.

- Извините великодушно, - промурлыкал Меф, подавая злосчастные хозяйские шлепанцы Бертольду, который, наконец, окончательно прозрев, с любопытством разглядывал берлогу циника:

- Мы тут у вас немного похозяйничаем, с вашего позволения, - он открыл бар и занялся сервировкой стола.

Бертольд не знал, с чего начать.

- Ой-ой-ой, а мусора-то сколько..., - сокрушался Меф, деловито стряхивая на пол с массивного стола красного дерева бумаги, книги и канцелярские принадлежности циника.

Циник, прижатый к креслу ремнем, молчал, но его правая рука незаметно подползала к спрятанной под подлокотником кнопке.

- Мы из службы уборки. Уборщики, так сказать. Извините, что без приглашения, но ваша охрана - такие скоты, такие скоты..., - Меф продолжал нудную воркотню, изобразив на физиономии такую глубокую грусть, что Бертольд невольно рассмеялся.

- Ну, чо ж, заходите... коли пришли, - по лицу циника проползла кривая усмешка. - С козлами быть - по-козлячьи бебекать.

- Вот-вот! - торопливо, в тон, отозвался Меф. - Мы с другом сильно хотели узнать секрет вашей необычайной духовной силы. Сегодня к нам пришло трагическое известие... у нас прямо ноги подкосились... Как жить? Что делать? А тут вспомнили мы о вас и сразу - сюда, к вам. Вдруг присоветуете, как жить дальше с нашим несчастьем?

Циник нетерпеливо кивнул в сторону столика. Бертольд догадался и поднес к его губам рюмку коньяка. Циник отхлебнул добрый глоток, шумно втянул носом воздух и провозгласил:

- Х...ня все эти ваши проблемы, пацаны. И если вы меня сщас же прекратите кантовать, то я вам, в натуре, обещаю, что вам ничо не будет. Вот прям сщас, тут же. Ясно дело, за потолок заплотите.

- Фу, как грубо, - разочарованно протянул Меф. - А если мы не захочем? И не заплотим?

- Тогда я вам ничего не обещаю. Кроме проблем, - циник потерял к Мефу всякий интерес и сконцентрировал внимание на Бертольде. Надо упомянуть, что рука циника все так же незаметно и целеустремленно, миллиметр за миллиметром, ползла к заветной кнопке, только легкое шевеление мышц предплечья выдавало напряжение руки.

- А тебе чо тут надо? - хозяин особняка, наконец, нашел нужный тон и, не моргая, уставил тусклый неподвижный взгляд на Берта. Берт около десяти секунд озадаченно не отводил глаз от циника, а потом вспомнил, что эта игра в пятом классе называлась гляделками, и спокойно перевел взгляд на Мефа. Тот молча глянул на наручные часы и показал на пальцах тройку. Бертольд понял: в запасе было всего три часа.

- Извините, если что не так. Хотелось побеседовать с вами о том, о сем. Я всегда был каким-то романтиком, что ли. Вроде бы, все делал правильно, стремился быть честным, трудолюбивым, книги читал, физкультурой занимался, в театры ходил... - Бертольд хотел говорить как-то поскладнее, но чем больше хотел, тем труднее получалось выразить мысль кратко.

- Ну, а сделал-то ты чего, бедолага? - лениво перебил его циник. - Книжки он читал... В театры он ходил... Во фраера пошли! Весь потолок разворотили и еще прикалываются!... Кто вас послал?

Меф попытался сгладить неловкую паузу и галантно произнес:

- Не желаете ли закусить...

- А ты заткнись, чучело, чмо шестнадцатиграммовое, дятел фаршированный! Не с тобой базар - сдохни! - резко повернув голову, скороговоркой рявкнул циник и снова повернулся к Бертольду. Меф как-то разом увял и униженно поплелся с подносом на кухню. Бертольд краем глаза заметил, что вслед за Мефом змеятся, разматываясь колечками, тонкие провода, но мысли его в это время были далеко.

- Понимаете, судьба какая-то у меня получается... кривая..., - наконец выразил фразу Берт. - А хорошо ли это, я не знаю. Уж очень много неясного... Вроде бы и получается все, но нет радости, нет уверенности...

- А это потому, что ты - не лох, я сразу врубился. Беспонтовый, ясно, но уже не лох. Ясно - был ты лохом долго. Из лохов ушел, а большим так и не стал. Вот и давай чудить... по-мелкому... Ну, ладно, ты не кривись. Люблю таких. Сам такой... Был... Болтался без руля и тормозов, как дерьмо в проруби...

...Но это пройдет. Или ж ты уйдешь назад к лохам, или станешь большим, если научишься делать судьбу. Я вот судьбу делаю. Могу сделать и твою. Легко. Если не дрогнешь. Если перестанешь жалеть лохов. Когда поймешь, что лох никогда своего не упустит. У него всегда все про запас. Как у хомяка. И весь кайф для лоха - какой-нибудь мелкой чепухе радоваться, лишнюю крошку подклевать. Он и по жизни такой же идет, как и по улице: зырк-зырк по сторонам, голову в плечи втянет, как черепашка, в землю шары упрет и мчится. И обязательно по делу. И обязательно с кошелкой. И все высматривает - не лежит ли на дороге какая халява? Дай ему по шее - попрет в другую сторону. Лох, одним словом...

Вчера вот я лохам говорю: "Белое - это черное". И они запели, запели, как один: "Как же ж это мы раньше-то не догадывались: и вправду - черное оно". А сегодня топнул ногой: "Вы что, с..., надо мной смеяться удумали" - "Нет, нет, извините, это мы вчера напутали: белое - это белое, а черное - это черное"...

... Противно с ними, с мышами серыми. Нету в них куражу - все кроят чего-то, кроят! Люблю бросать им кость. Да одну на всех! Большую, чтобы одному не утащить. Ну, ухохочешься над ними, как они давай друг дружку за задницы хватать! Тут уж забыли и про друзей, и про врагов, и что кость эту все равно не унесешь, нет: вот она, моя долгожданная! Налетай, лохи!

Думаешь, почему про них анекдотов нету? Да потому что как раз-то лохи все анекдоты сами и придумывают. Сами и разносят. Это у них такой протест. Нужна же им отдушина! Не все же фиги в карманах крутить. Должны ж и они как-то большому посопротивляться, повыкобениваться! Вот и травят смело анекдоты на кухнях и смело хахакают, пока хахакать позволили. Ты приколись, я бы еще вот щас все бросил, лоб наморщил и стал бы анекдоты сочинять!

Я ж большой! И тут, и там, на улице или дома, на сцене, в парке, в кабаке, на тюрьме - нигде не дам пройти вперед себя!

Потому что я - хозяин жизни. Потому что не лох! У тебя уши опухнут, если узнаешь, какие у меня тут поперебывали бабы. А я не люблю их обыкновенно покупать. Я люблю, когда они сами приползают. Такие, прям, недотроги... Чуют мою силу. Вот их и тянет ко мне, непристойному. А лохи, которые за ними бегают - ухажеры там всякие, страдальцы да мужья - эти мне как раз помогают доводить ихних принцесс до кондиции.

Циник ухмыльнулся:

- Прикинь: пальцем не шевелю - сами ползут. Прям как кот лук жрет, когда ему на хвост наступишь. Не хочет, а жрет. Так и они: шары бешенные, дышат, как загнанные, и ... ползут. Через "не хочу", по причине "не могу"... "Нету терпежу, вот и ползу"... "Не могу не ползти"...

Цинику, по всей видимости, доставляло необыкновенное удовольствие рассказывать и рассказывать о ползущих к нему, изнемогающих от страсти красотках, но он заметил скуку в глазах Берта и тут же сменил тему:

- А еще евреи, доброго им здоровья... кстати, уважаю - крепкий народец... придумали боженьку. Типа... если вмазали тебе по одной щеке, то подставь другую... Ну, тут уж лохам всей Земли масть и подвалила! Раньше-то их все шутами гороховыми, дураками набитыми называли. Позор - ниже канализации! А тут, вишь ты, вроде бы, как даже и почетно! Мол, юродивый! Мол, не от мира сего - святой, короче, блаженный. Нищий духом. Будто этот блаженный уже и не кушает, и не какает, святым духом, слышь, питается. И понеслась! Давай лохи друг перед дружкой изгаляться - кто из них самый блаженный, кто из лохов самый лох. Кто быстрей другую щеку подставит! Ну, тут просто финиш! Я в этом месте прямо хохотать начинаю! Потому как приходит иной раз... ну, там... царь какой-нибудь... шиза натуральная, с гусями... и давай всех этих блаженных строить, вешать да пороть. И они, стройными рядами, как один, по команде - на бойню! Бар-р-раны..., - Циник глубоко вздохнул. - Иной раз сам отрываюсь на них.... От скуки, как бабы надоедят... Бог терпел и им велел... Луплю от души, в натуре, ни грамма злости - просто так луплю, с-скотов!...

Циник, увлеченный своим монологом, даже встрепенулся в кресле, забыв, что находится в плену.

- Ой, больно! Ой-ой-ой! - донеслись с кухни причитания Мефа.

Едва Бертольд вошел в огромную кухню, напоминавшую скорее оранжерею из-за обилия зеленых гирлянд с огурцами и помидорами, как Меф, приоткрыв боковую дверцу, многообещающим жестом увлек его за собой в круглый чулан, в центре которого стоял телескоп на огромной станине с крутящимся креслом. Прибор был направлен на квадратную щель в потолке с задвижкой. Через это полутораметровое окошко в потолке циник, очевидно, приобщался по ночам к тайнам мироздания. Впрочем, совсем рядом, на двух штырях, вбитых в стену бункера, покоилась увесистая корявая железяка с длинным стволом и двумя гашетками. По свисающей из стальной коробки ленте, напичканной крупными латунными патронами Бертольд догадался, что в трудные дни мирный телескоп циника легко превращается в портативную зенитную установку.

- Ну и как? - по-деловому спросил Меф, жестом приглашая Берта полетать снаружи.

- Да-а... Впечатляет..., - задумчиво произнес Берт. - Одного не пойму, что за кнопка у хозяина на кресле? - они через амбразуру обсерватории воспарили вверх в теплом потоке, исходившем от крыши.

- Не что иное, как хитроумный вызов охраны. У него же дюжина головорезов в подвале постоянно дежурит. Между прочим, по моим подсчетам, он их как раз сейчас и должен позвать. Скоро зашевелятся, - Меф завис в воздухе и, глядя на часы, начал отсчет:

- Восемь. Семь. Шесть...

...Ранчо циника пребывало в полутьме, но даже с высоты птичьего полета ярким лучиком в крыше светилась дыра, которую устроил Бертольд. Он живо представил себе, как через три секунды на ранчо завоет сирена, залают псы, по степи забегают зайчики прожекторов...

- ...Три. Два. Один, - Меф взмахнул двумя руками, как дирижер и...

Крыша особняка вдруг лопнула по швам, а потом опала вниз, выпустив через рваные щели наружу оранжевый гриб вспышки и тут же укуталась густым дымом, разрываемым длинными протуберанцами грязного желтого пламени.

Бертольд от неожиданности остолбенел и когда повернул голову, то первый раз в жизни почувствовал на себе взгляд Дьявола - глазные впадины Мефа были пусты, на губах гуляла стылая усмешка...

Бу-бум! Плотная ударная волна встряхнула воздух и видение пропало. Меф, прищурившись, мелко захихикал:

- Нарочно не придумаешь: "дятел фаршированный"... Да-а.... Знатный был циник...Хи-хи-хи...сам ты дятел... хи-хи-хи... горячего копчения...Сначала газовую плиту на кухне почини, а потом какие попало кнопки нажимай, крутой ты мой....

Он перестал кривляться и сказал Бертольду:

- Ничего не поделаешь. Инвентаризация. У меня, с вашего позволения, на сегодня еще несколько индивидуальных заказов.. испаряюсь, а то запарюсь!....

Меф растворился в моросящем тумане. Бертольд включил автовозврат и, развернувшись в воздухе, помчался назад, испытывая продольную тяжесть. Сзади что-то ярко вспыхнуло. Берт оглянулся: от ранчо циника вверх медленно летели сотни искрящихся точек. Должно быть, рванул арсенал. Раскатистый далекий грохот этого фейерверка догнал Берта, когда он прекратил разгон и парил уже по инерции.

На душе было скверно.

Берт холодно наблюдал за собой.

Глаза слипались, в висках ломило. Потом все оцепенело, внутри туловища, где-то в районе диафрагмы, произошло онемение. Казалось, внутренности парализованы. Цепенеющая волна поднялась к голове, ударилась изнутри о переносицу и в носу защипало. Мысли путались, в ушах появился мощный гул, заглушивший все посторонние звуки. Потом волна откатилась приятным покалыванием в брюшине. Так организм обычно откликался на близкое присутствие Иисуса.

- Боже, я не хочу писать более, прости меня! - заговорил взволнованно в пустоту Бертольд. - Не могу! Нет слов, чтобы не кривить душой, не исказить Истину.

- У тебя их и не будет, сын Мой, - фигура Иисуса постепенно проявилась прямо перед Бертольдом. - Ты добрался до следующей ступени, ведущей ко Мне. Вспомни, как вначале, еще совсем недавно, ты был полон желания проникнуть в "запредельщину". Ты усмехался надо Мной, тебя забавляли глупые фантазии: затмить или перепрыгнуть! Куда девалась прыть? Разве ты, гордый и непримиримый умник, вдруг испугался? Разве ты до сих пор еще не догадался, что дерзить или бояться Меня так же глупо, как если бы тебя самого боялся какой - нибудь муравей? Даже если ты посадил его одного в спичечный коробок, полный сахара. О чем бы рассказал муравей своим друзьям потом? Где бы он нашел слова?

- Но я не хочу более видеться с сатаной!

- Диавол - князь твоего мира. Мира, где так мало Добра. Мира, в котором Добро наказуемо или искажается до такой степени, что обращается во Зло. Не сам ли ты единожды записал: "Что такое хорошо и что такое плохо не знает никто"?

- Прости, Господи, - вмешался ВГ, - не много ли чести этому, пропитанному скверной выскочке? Разве впрок пойдет человекам его пример? Вот Ты приблизил его к Тебе, разговариваешь с ним, терпишь его дерзновенные выходки. А между тем - он же обыкновенный смердящий пес, ничем не лучший всей дворовой своры!

- Уймись, ВГ! - Иисус прервал внутреннее вещание и открыл глаза.

- Внимай Отцу своему! Мне не нужен в тебе раб, ибо нет силы, которая устоит против единого движения перста Моего. Мне не нужен в тебе и преданный пес, готовый загрызть свою родню и умереть за хозяина. Я - не добрый и не злой хозяин. Я вовсе не хозяин. Я - есмь! И горе тем, кто в молитве ко Мне затаил низость. Горе лицемерам, торгующим Мной, вкушающим от жертвенника Моего! Горе фарисеям, оправдывающим именем Моим блуд! ... Готовься к исходу, сын Мой. Ступай!

Исход

Бертольд неделю кряду размышлял о тщетности бытия, ибо контакты с имущими общей ясности о несомненном благе не приносили. Как ни старался Берт убедить хозяев мира в отсутствии алчного интереса к их обширному хозяйству, они одинаково замыкались в своей скорлупе, подозревая Бертольда в хитроумном намерении покуситься на их собственность. Особенно этим грешили <<материалисты>> - различные короли мыла, стали, угля, нефти...

Несмотря на разницу в возрасте, национальности и воспитании, короли предметов заканчивали беседы с Бертольдом примерно одинаково. Исчерпав через пятнадцать минут общения эрудицию, очередной король заявлял Берту, выпятив нижнюю губу: <<Если ты такой умный, то почему до сих пор не богатый?>>, на что Бертольд спокойно парировал: <<Потому что не хочу.>> И тут же посылал ехидную ухмылку короля в нокдаун: <<А если ты такой богатый, то почему до сих пор не умный?>>, а затем, после немой паузы - в нокаут: <<Потому что не можешь, ведь интеллект в лотереях не разыгрывается>>.

После этого короли предметов, поджав губы, общения с Бертольдом избегали.

Хозяева мнений

Совсем иначе обстояли беседы с <<властителями дум>>, владельцами активов нематериальных. Эти вели себя гораздо тоньше.

Мнение корифеев считалось истиной в последней инстанции. Однако долгий путь в корифеи далеко не всегда сопровождался одной только борьбой идей. С какого-то момента в битве за пальму первенства применялись и банальные подножки, и точно рассчитанные удары локтем и, конечно, аргументы сугубо материальные.

Главной целью корифейства являлось завладение и удержание полян, на которых произрастали нематериальные блага. А поскольку все такие активы обязательно выражались посредством слов, то особенным шиком считалось изобрести с десяток новых понятий и засеять этими семенами разума всю поляну по периметру.

Особенным спросом пользовались мутноватые многоцелевые термины, которые преднамеренно не определялись точно, дабы с легкостью разить любого оппонента упреком в некомпетентности, используя при этом самый нехитрый набор вспомогательных софизмов. <<Материи>>, <<кармы>>, <<пространства>>, <<либиды>>, <<монады>>, <<прибавочные стоимости>>, <<ауры>>, <<аумы>>, <<супрематизмы>>, <<демократии>> - эти живучие если не фантомы, то уж точно, смысловые сорняки, буйно цвели на обочинах полян мощным чертополохом, надежно укрывая корифеев, неторопливо и тщательно пережевывающих лавры. Помимо этого, корифеи обладали феодальной привилегией первого толкования и даже присвоения любой свежей красивой идейки, поэтому плотную стену чертополоха порой украшали отдельные яркие цветки.

Шальным наскоком взять хорошо укрепленную занятую поляну, которая кормила своего владельца и даже всю его школу, было чистой утопией. Поэтому соискатели тщательно готовились к длительной осаде, располагались всем табором неподалеку и начинали долбить дыру в заборе. Затем они просачивались сквозь брешь, окапывались и, в ходе долгой позиционной войны, яростно бились за каждую пядь поляны, отвоевывая, таким образом, правду кусок за куском, тут же резво огораживая трофеи своими сорняками.

Поэтому в ряде сфер единого корифея не было, что, конечно, дискредитировало сферу, несмотря на хитроумные попытки выдать эту слабость за силу. Следовательно, основной ценностью любой поляны был терминологический забор.

Красиво отличились на поприще размежевания сфер азиаты. Наученные кровавыми склоками, они ввели на каждой поляне свою собственную письменность. Поэтому азиат-медик просто не мог прочитать иероглифическую сентенцию, допустим, инженера-механика, не то, чтобы о чем-то судить. Швец шил, жнец жал, а дудец - на дуде играл.

- А как же тогда быть со взаимопроникновением наук? Разве можно в такой системе делать открытия на стыке знаний? - недоумевал Берт.

Азиат, крупный авторитет по части искусственного интеллекта, отвечал на этот вопрос минуты две. Потом, с глубоко скрытой в раскосых глазах иронией, извлек из нагрудного кармана миниатюрный речевой транслятор, нажал кнопочку и на плоском экране появился перевод: <<А оно, однако, нам надо?>>

Но самым чистокровным представителем этой породы хозяев, вне сомнения, был некий диктатор, который являлся самым крупным мировым производителем и владельцем правды как в абсолютном, так и в относительном выражении. Его было так много, что вместе со всей свитой, гаремами, породистыми конями и другими тяжеловесными игрушками в летающей, но, увы, тесноватой тарелке он уместиться никак не мог. Поэтому Берт пошел навстречу уговорам Саманга и согласился нанести деспоту кратковременный дружественный визит.

Тарелка плюхнулась прямо на лужайку перед дворцом деспота, спугнув стаю косуль и вызвав среди садовников легкий переполох, плавно перешедший в беглую перестрелку.

Но Саманг оперативно катапультировался, навел нужные контакты и вернулся назад уже с переводчиком, который без предисловий сфотографировал Бертольда на пропуск для аудиенции и увел с собой.

Через час, в покоях Дворца гостей, Берт пытался слабо протестовать против ритуального бритья головы, но услышав мягкое напоминание, что его ждет встреча с самим воплощением божества на Земле, а также заметив краем глаза дрожание бритвы в руке возбужденного неожиданной честью цирюльника, он решил более никого не нервировать и покорно согласился на все манипуляции, включая омовения, втирания благовоний и переодевания. Дабы не терять времени даром, Бертольд принялся очень аккуратно расспрашивать прислугу.

Выяснилось, что практически все оставшееся в живых население горячо и восторженно разделяло точку зрения <<отца нации>> на жизнь и, вообще...

По этой причине с производством, употреблением и утилизацией правды в стране особенных проблем не наблюдалось. <<Отец>> запросто с утра объявлял населению свежую порцию правды и рекомендовал в нее верить, либо, напротив, оглашал устаревшую правду, в которую верить не советовал. Население с удовольствием следовало рекомендациям. Несогласных вешали.

Несмотря на столь бескомпромиссные обычаи, народ, беспрекословно и буквально исходя из ниспосланных откровений, каковые тираном терпеливо и любезно толковались для всеобщего блага, имел в своем распоряжении полный набор несомненных и достаточных прелестей жизни. Народ работал, ел, пил, плясал, веселился, размножался. То есть, особенно не унывал. Бертольд кожей чувствовал, что эти факты - не пропаганда, но в голове они никак не укладывались.

Наконец, раздался резкий, сухой, как клекот орла, сигнал.

Озадаченного Бертольда внесли в полутемную аудиторию деспота, где и происходила собственно аудиенция. Тиран сидел на троне. Лицо его, видимо, чтобы не ослепить по неосторожности гостя своим сиянием, находилось в тени. Отчетливо виднелся лишь сверкающий золотом низ халата и, на специальной подставочке, правая нога вождя в туфле, которую избранным разрешалось целовать.

Это было уже слишком. Бертольд нажал на перстне кнопку тревоги и, отвергнув услуги переводчика, начал в недипломатической манере укорять деспота за жестокие порядки в его стране. Переводчик меж тем упал ниц и не дышал, предусмотрительно вынув из-за пазухи кинжал. Так, на всякий случай...

Диктатор невозмутимо выслушал гневную отповедь Берта, и тот, исчерпав гневные обвинения, вскоре умолк.

- Разве могу я запретить моему любимому, доброму и доверчивому народу решительно очищаться, если он не в силах дышать одним воздухом с грязными осквернителями наших святынь? - наконец, патетически воскликнуло из темноты воплощение, оправдывая поспешную энергичность адептов.

Тут же придворный математик, появившийся из темноты по свистку повелителя, раскрыл перед Бертом сравнительные таблицы. В них показывалось, что высокая смертность единичных осквернителей с лихвой компенсируется низкой смертностью почитателей от уголовщины, которая при диктаторе практически полностью прекратилась.

- Представь себе, из-за крохотной кучки изнывающих от скуки мерзавцев, которые до моей эпохи разносили по стране инфекцию сомнения, сотни тысяч незрелых грешили, воровали, нападали на моих подданных и убивали их, сомневаясь, например, в возмездии! Вот до чего дошло!

Но всевышний, вечная ему хвала, - диктатор закатил глаза вверх, - вовремя явился ко мне во сне и сказал: <<Искорени сомнение без жалости>>. И мой народ в мгновение ока раскусил хитрых, как лиса, и опасных, как змея, отступников, которые и есть источник гнусного зла!

- Да ты же затравил всех страхом смерти! Грош цена твоим истинам! - Бертольд был готов нажать кнопку экстренного автовозврата на борт, поэтому совсем отбросил всякие церемонии.

- Эй! Кто готов умереть за правду? - неожиданно зычно крикнул деспот и заклекотал орлом.

Переводчику, определенно, в тот день невероятно везло.

Он успел быстрее всех вскочить, взвизгнуть лозунг и вспороть себе брюхо, а затем быстро пополз на четвереньках к заветной туфле, оставляя за собой кровавый след. Его место через секунду занял следующий воин, который тоже что-то взвизгнул и взмахнул кинжалом, но тиран повторным свистом прекратил демонстрацию красноречивых аргументов.

Он хлопнул в ладоши и вместе с Бертольдом поплыл на носилках в другой зал, куда вносили и выносили конвейером многочисленные обеденные блюда.

Бертольда от вида пищи мутило, но он, чтобы более не ломать дров и отойти от легкого шока, заказал музыкальную песню.

Тут же раздался сигнал свистка и за ширмой громко заиграл оркестр, а перед троном появилась трогательная девчушка, которая решительно, без раскачки, начала петь.

Берт отключил лексер, чтобы расслабиться наверняка, поскольку в любых песнях ценил музыку и исключительно ее одну, слушая нюансы исполнения. Он прикрыл глаза, и почувствовал, что знает, как девчушка ждет своего паренька, ершистого и петушистого, как она гладит белье, визжит от страха, порхает по кухне, кормит и балует младенца, краснеет, стыдясь своей наготы, горько плачет от досады, звонко хохочет с подружками, морщит лоб над книгой, страстно шепчет ласковые слова - десятки тонких оттенков переживаний и чувств чистой, нежной души, оттеняя друг друга неожиданным контрастом, составляли сложный, но монолитный рисунок звука, отзывающегося камертонами в дальних тайниках памяти слушателей. <<Действительно, музыка - сгущенная мысль>>, - согласился Берт, вспомнив слова Саманга. В оттенках голоса певца всегда больше мысли, нежели в словах и настоящая песня в переводе слов на другой язык не нуждается, иначе это что угодно, но не песня. Это будет стих под музыкальный (а почему не танцевальный?) аккомпанемент, это напыщенное, лишенное полутонов, оглушительное оперное орание либо не менее фальшивый слащавостью романс, это безупречно скудоумная оперетта или принципиально бесхребетный джаз, это цирк, балаган, изба-топтальня, как окрестил дискотеку Бертольд, но это не песня! Ибо песни слушают ушами, зрелища рассматривают глазами, еду кушают ртом, прыгают в спортзалах, орут на стадионах, на митингах - всему свое время и место.

Музыкальные некрофилы, преуспевшие в напяливании нот на готовые стихи, неустанно плодили, так называемые, шлягеры и <<концептуальные произведения>>, которые вызывали у Бертольда внутреннее брезгливое отвращение к пронизывающей их насквозь лжи. Ладно бы исполнялась вся эта звуковая дрянь для полупьяных посетителей изб-топтален, выбивая децибелами из пустых голов последние проблески разума. Но нет! Алчная, разворотливая шантрапа от искусства старательно измазывала этим универсальным липким акустическим пойлом любые паузы жизни: телевизор, радио, магазин, кафе, улицу, автобус, мучая людей с тонким музыкальным вкусом, которым порой просто некуда было деться от всепроникающей убийственной пошлости.

И вот теперь, слушая девчушку, Бертольд отрешенно радовался прелести неподдельных тонких чувств. Девчушка пела честно. Ее голос звучал изумительно, хотя, несомненно, текст баллады был посвящен лишенному сантиментов деспоту, ибо взор юной певицы был обращен к туфле тирана и от нее не отрывался. Но в настоящей песне текст - всего лишь ритмическая основа для самовыражения и содержит не более двадцатой части того, о чем говорит музыка души. Поэтому, когда нежные звуки стихли, растроганный Бертольд залпом выпил виски и горячо похвалил сначала песню, а потом, для равновесия, свисток тирана.

И очень кстати! Оказалось, что именно этот свисток тиран изготовил собственными руками еще в детстве, когда развлекался охотой. Сей свисток был в стране предметом уникальным и священным. Даже подражать его звуку разрешалось только орлам, которых диктатор (и население, естественно) причисляли к священным птицам.

После третьей чашки виски Берт уже смог вовсю закусывать и деспот, особым сигналом свистка разогнав всех слуг, неожиданно разговорился, горько сетуя на собственные трудности.

Глубочайшее удовлетворение населения вследствие отсутствия губительных крамольных мнений вызывало мстительную зависть к тирану у его менее удачливых коллег-либералов, которые были вынуждены постоянно что-то кому-то объяснять, оправдываться, отчитываться... Мало того, что либералы не могли единолично владеть истиной в последней инстанции - они были вынуждены делиться даже производством правды с каким-нибудь, допустим, парламентом... Неспособные очистить общество от коррозии мусорных мыслей, слюнявые, продажные либералы страшно завидовали деспоту. Объединенные этой общей завистью, они солидарно и старательно подстраивали деспоту разные гадости, в том числе, на международной арене, омрачая, таким образом, его хорошее настроение.

Но самое мучительное терзание деспоту, безусловно, доставляло отсутствие в его гараже летающей тарелки, которая уже целый день была зудящей язвой, как только ее угораздило попасть к нему на глаза.

Деспот два часа уговаривал Бертольда продать тарелку, предлагая в обмен за нее мыслимые и немыслимые варианты. Берт устал повторять, что не владеет этим имуществом, но все было бесполезно, так как тиран тут же предлагал разные схемы бесплатного силового завладения тарелкой, расценивая Бертольдову щепетильность, как нехитрый трюк с целью поднять цену.

В конце концов, тиран нащупал оглушительное предложение, при котором соблюдался полный мудрый компромисс:

- Иди ко мне шутом. Болтать будешь, что хочешь, и, как сыр, будешь в масле кататься, а я иногда на этом блюдце на охоту буду кататься! - глаза диктатора горели. - Даже свистеть тебе разрешу! Только пока я тебя очень умоляю - при слугах на меня не ругайся! - Тиран выждал три секунды и увековечил новоизреченную истину длинной трелью свистка, что буквально значило: <<Окончательно и несомненно. Пересмотру и обжалованию не подлежит.>>

Берт вежливо обещал подумать, но в голове настойчиво шевелились некрасивые мыслишки.

Например, даже такая примитивная приятная мелочь, как памятник при жизни, любому тирану был гарантирован наверняка, о чем, в свою очередь, либералу приходилось только безнадежно и тайно мечтать. Нелишне добавить, что памятники тиранам частенько стояли веками, хотя бы и было потом трижды доказано, что тиран был не прав. Ибо далеко не всегда после ухода тирана тут же случался потоп. Скорее - наоборот. В любом случае, тираны в Историю попадали. Либералы ничем подобным похвастаться не могли.

Как ни крути, а деспоту было и жить, и управлять гораздо легче. Да и большое человеческое счастье на душу населения тиран приносил последнему гораздо быстрее и в большем количестве.

<<Так что же это такое получается? К этому и надо стремиться?>> - по окончании аудиенции Берт пошел в свой отсек и напился там обыкновенной водки до потери пульса.

Похмелье души

С утра, едва бригада ангелов привела Бертольда в чувство, Саманг принес ему подарки деспота. Это был золотой свисток-клише с оттиском в виде крупной цифры <<2>> и огромный шоколадный торт в форме летающей тарелки, увенчанный сверху двумя белыми, блестящими глазками и витиеватой подписью, исполненной кремом. Саманг сухо пояснил, что и глаза, и подпись - подлинные и еще вчера, до визита летающей тарелки, принадлежали уже бывшему начальнику противовоздушной обороны тирана, а свисток действителен как в метрополии, так и на территориях посольств деспотии в иностранных государствах, если не противоречит сигналам свистка номер один.

Бертольд чувствовал себя выжатым лимоном.

Не хотелось ничего.

Он вышел из отсека и решил освежиться в бассейне. Там, с утра, согласно графика, тренировал свои чресла бодебил.

Берт, стоя на краю бассейна, долго наблюдал, как Рикки нещадно молотит руками и ногами несчастную воду, казалось, готовую выпрыгнуть из бассейна от такого зверского обращения. Небольшие брызги долетали даже до Бертольда и жадно, без остатка поглощались кожей опухшего, словно ватного тела.

Берт заметил, что уже целую минуту механически рифмует: <<вода-туда-сюда-всегда-никогда...>>. Состояние было самым что ни на есть поэтическим. Не успев как следует огорчиться этому тревожному симптому, Берт услышал мелодичный смешок и ощутил мягкий толчок в спину.

Плюхнувшись в бассейн, тело долго, насколько хватало запаса дыхания, расслабленно висело в пространстве и Берту вспомнилось такое же висение в скафандре на обратной стороне Луны, когда он никак не мог насмотреться на разноцветные звезды.

<<Звезда... вода... туда... Стоп!>>, - голова Берта вынырнула и отфыркалась: на краю бассейна стояла кинозвезда в трико и кроссовках. Она подмигнула Бертольду, загадочно улыбаясь, и демонстративной, томной трусцой устремилась к спортивным снарядам.

Тело Берта самопроизвольно потянулось вслед за ней и он догадался, что вчера, коварно воспользовавшись полной амнезией головы и темным временем суток, его собственное тело абсолютно автономно делало кое-что. Оно самостоятельно ходило, искало, нашло то, что ему требовалось, добилось, и, довольное, безошибочно вернулось на место, где протрезвело и очнулось. Надо думать, душа во время этой романтической прогулки тело сопровождала. Она, должно быть, тоже активно разгулялась: управляла голосом, речью, позами и жестами, плюнув на разум, который валялся в тяжелой коме. Иначе у тела ничего, кроме нейтральной лунатической прогулки, не получилось бы...

Да, душа, точно, соучаствовала! В конце концов, если это не так, почему разум не запомнил этой ночью ни одного сна? Да потому что душа, вместо того, чтобы радовать мозг поучительными сновидениями, распустив веером хвост, всю ночь угождала прихотям тела и, самое обидное, обе ипостаси, нагулявшиеся без контроля, угрызений по этому поводу не испытывали. Иначе кое-что бы не произошло и усмешка кинозвезды не была бы столь джокондовой.

Бертольда ужаснул этот ночной беззастенчивый автопилот. Прежде он терял память о содеянном только раз в жизни, всего на несколько минут. Но сегодня активный провал длился всю ночь...

О, как страдал Бертольд! Уж лучше бы болела голова! Тогда бы тело ниже шеи по необходимости крутилось и извивалось, чтобы унять боль. Тогда бы голова физически не смогла так хладнокровно и жестоко размышлять...

Итак, налицо было тяжелое похмелье души. Именно душа устала от многодневной симфонии впечатлений, обернувшейся вчерашней оглушительной какофонией страстей. В голове роились и сталкивались сотни обрывочных картин, подобающих моменту, но душа их не принимала. Душу от такого изобилия воротило.

Тело, наконец, лениво вспомнило, что ему постоянно надо дышать и опять с крайней неохотой натянуло мышцы шеи, которые приподняли голову над поверхностью воды. Голова вдохнула и опять опустилась в прохладу. Мозг, отчаявшийся что-то найти в закоулках памяти, принялся автоматически опрашивать непослушное тело и услышал, что тело не хочет даже дышать само по себе. Ему было, видите ли, лень напрягать какую-то там мышцу внутри, чтобы загнать внутрь свежую порцию воздуха. Наглое тело было не против умереть, из солидарности с горемычной бледной душой, но, лишь снисходительно жалея еще более несчастную, беспомощную и пустую голову, со скрипом вдыхало кислород и неохотно, вялыми толчками гоняло по жилам кровь.

<<Все. Финиш...>> - торжественно решила голова, подводя итог приобщения к популярным ценностям. - <<Все к черту! Лама прав. Одни проблемы от всех этих проклятых благ!>>.

Тело опять, делая одолжение, апатично чего-то хотело. <<И тебя к черту!>> - рассвирепел Бертольд. - <<Устало? Так отдыхай!>>.

Некая вышколенная мышца внутри, едва услышав разрешение, тут же охотно расслабилась, отблагодарив тело сладкой истомой, которая начала неотвратимо расти, пока не заполнила все существо Бертольда, превращаясь в болезненный горячий костер. Тело шевельнулось, но мозг был сильнее. Он пытал отдыхом мышцу, посмевшую намекнуть о забастовке. Мышца уже взмолилась о пощаде, сознание помутилось, но ненависть к своенравному телу из головы не исчезла.

Наконец, безумное тело судорожно рванулось вверх, и, уже не успев вынырнуть, начало глотать вместо воздуха воду, отчего забилось в яростных конвульсиях. В мозгу яркой искрой вспыхнуло: <<Тону!>>, но Берт не успел как следует удивиться этой странной идее, как сознание плавно угасло, отмахнувшись от воплей тела, но через некоторое время перед глазами плавно поплыла вереница ярких отчетливых видений...

Картины прямо указывали, что за Порогом есть нечто. Они бы, наверное, стерлись из памяти, ни с чем бы не сопоставились, если бы мозг воспринял нечто, как обычный бред или сон, который возникал во время упаковки быстрой памяти в длинную, когда впечатления <<укладывались>> в голове.

Увы, такие картины были Бертольду знакомы. Однажды в детстве он стоял у Порога и на всю жизнь запомнил такую же последовательность эпизодов и сцен, смысл которых понял только спустя два десятка лет. Лишь когда с разрывом в несколько лет сбылся наяву третий подряд эпизод из того нечто, Берта поразила догадка, что тогда, в далекой детской обморочной галлюцинации, ему было показано будущее.

Утешало, что все памятные картины того нечто к моменту прозрения уже сбылись, то есть Берт не помнил, что именно будет дальше, но от жуткого ощущения предопределения по спине сразу начинали ползать мурашки. Поэтому Бертольд боялся даже размышлять об этом, всякий раз отвлекая от этого голову другими заботами.

И вот мозг, победив обе строптивые похмельные ипостаси, бесстрастно фиксировал новые цветные картины. Но цепь картин созерцалась уже не доверчивым, впитывающим информацию, как губка, умом ребенка, а критическим, зрелым мозгом, к которому сквозь поток видений медленно пробивался сигнал, что запоминать это вредно, неправильно, опасно.

Поэтому тело исподтишка метнуло снизу в голову тупой комок боли. Мельчайшие осколки сотнями впились изнутри в глаза и переносицу, горло разорвалось тяжелым приступом кашля. Тело, со всхлипом выплевывая воду, судорожно вздохнуло. Картины пропали, а на матовой светлой пленке поверхности мира, прилепленной снаружи к широко открытым глазам Бертольда, начали проявляться черно-белые контуры, потом подробности, потом цвет...

О предопределении

Бертольд, наконец, очнулся неподалеку от бассейна.

Тело, заметно перепуганное неожиданной развязкой, срочно заглаживало вину. Оно жадно хватало ртом вкусный воздух, успевая при этом всхлипывать и кашлять одновременно. Душе тоже стало стыдно и она тонко и жалобно завыла где-то на окраине восприятия.

- Ну и как? Увидел кое-что? - буднично поинтересовался Меф, сидя перед ним на корточках. Зрачки его глаз вытянулись в тонкие щелочки, как у рептилии. Меф, гипнотизируя, всматривался в глаза Бертольда, пытаясь проникнуть внутрь черепной коробки.

Берт молчал. Язык во рту шевелился очень слабо, зато постепенно стали слушаться руки и ноги, которые тело тут же подтянуло к животу, сжашись в комок.

- Ты видел скрижали! Только что! Я знаю! Рассказывай! - нетерпеливо напирал Меф, не отрывая пристального взгляда от глаз Берта.

- Вопрос о предопределении ничтожен. Ни ты, ни я не можем судить об этом. Судьба неразрывна, сложна и ключи от нее находятся у Господа. А чтобы этим не болеть, дешевле жить более насыщенной жизнью, - стоически превозмогая боль в голове, отрезал Бертольд.

- Кхм, кхм. Как ты вдруг заговорил, - с подозрением отозвался Меф. - А я тут подумал, что у тебя собственная голова есть. Я то уж хотел кое-чем поделиться, кое-что сопоставить. Так сказать, поспорить...

Берт, тяжело отдышавшись, заметил:

- Наверное, это получится слишком длинно и подробно для того, чтобы стать хотя бы правдой. Гораздо проще уметь правильно рассчитывать свои силы. Если точно знать судьбу, то жить будет совершенно неинтересно. А уж если еще и придумывать ее на свою шею, если точно не знаешь, то придется допустить сознательный самообман. И зачем?

- Что ж, - Меф разочарованно вздохнул и развел руками. - Не судьба. Обойдетесь, любезный, в таком случае, без нашей эксклюзивной информации, раз вам она так сложна, что аж до непрерывности. Ха-ха-ха-ха...., - Меф закатился громким хохотом. - Ох, да это же определение вменяемого дурачка, лозунг напыщенного глупца - непрерывная сложность! Ха-ха-ха...., - Меф никак не мог успокоиться.

<<Что-то у тебя, дружок, заело>>, - спокойно отметил про себя Бертольд и продолжал обдумывать правила насыщения жизни, отключив звук и отстраненно поглядывая на Мефа, который, схватившись за живот от смеха, то катался на спине, то приседал, потом подскакивал и бегал вокруг Берта, отчаянно жестикулируя и что-то выкрикивая...

Берт вновь включил звук:

.... - Ой-ой-ой! - Меф зацокал языком. - Как незамысловато этот херувимчик тебя оболванил! И ведь поймал-то как изящно: на самых дешевых трюках агностиков, на самых тупых крючках стоиков. Мастерски. Как пацана. Тут уж железно: на всякого мудреца довольно простоты.

Теперь я понял, почему это Дед выбрал тебя в поверенные. Конечно, не из-за твоей гадкой писанины, а потому что ты - простодырый. Дурачок. Легко охмуряешься. Ты не простой лох - ты убитый лошара!

- Да. Кстати, ты, наверное, и не помнишь - у меня во второй [Еще одно доказательство неизбежности издания полного собрания сказок. Увы, реклама должна быть напористой. Не сердитесь.] сказке как раз присутствует конь, - открыл лицо улыбкой Бертольд. - Так что ты почти попал в точку. Пять баллов.

У Мефа перехватило дух от такой наглости:

- Дурачок..., - задумчиво, с придыханием выдавил из себя Меф. - Дураш-ш-шеч-ч-ка..., - его голос стих до уровня зловещего шипения.

- Договорились. А теперь отвали от меня. Я даже и креститься не стану. Тебя нет и все, - Бертольд хладнокровно не повышал голос. - Можешь идти к своему хозяину или владыке, тебе виднее, и скажи ему, что его тоже нету.

Мефистофель по инерции скалил зубы, но глаза его потемнели и застыли.

- Чего вылупился? Нету тебя, - наморщив лоб, спокойно внушал ему Берт. - Я есть. Вот он - я! - Бертольд ущипнул себя за руку. - А ты... катись отсюда куда подальше! - Берт резко встал и, покачиваясь, пошел на верхнюю палубу.

- Саманг! Будьте добры, позовите Саманга! - Берт постоянно натыкался на осоловевших обладателей имущества, фланирующих по залу, как курортники по санаторию. - Саманг! Где вы?

- Я к вашим услугам. Что случилось? - послышался спокойный голос Саманга. Он подошел вплотную к Берту.

- Саманг, прошу вас, отвезите меня обратно. Туда, откуда взяли! - Берт задыхался от неожиданной ярости и нетерпения...

Бегство

...Тарелка резко ускорилась и пошла на снижение, потом дрогнула и у Бертольда потемнело в глазах. Он очнулся на газоне, в мокрой, жухлой траве.

- Спасибо! - помахал Берт вверх удаляющемуся в небо пятну, встал и решительно двинулся по аллее домой.

ВГ проговорил Иисусу:

- Доигрались. А ведь я предупреждал....

Господь материализовался и сказал ВГ, глядя на Бертольда: - А что удивительного? Дитя растет. Режутся зубки. Вот и грызет кормящие сосцы. Мне нравится.

- Чего же ты желаешь, сын мой? - обратился Он прямо к Берту. - Скажи!

- Ничего от тебя не хочу, предрассудок несчастный, опиум народный! Баста! - Бертольда несло.

Господь всегда смягчался к людям, настигнутым шоком после прикосновения к небытию.

- Хорошо. Пусть Меня нет. Но ты то, чудак, сам есть? Так властвуй над сим поселением. Дерзай, неразумное дитя!

- Господь, не могу приветствовать сей затеи. Слепая гордыня - враг мудрости. Надо бы наказать, - ВГ был не в себе.

Но Иисус не отвечал. Он печально смотрел вслед обезумевшему Бертольду, который брел по аллее, растирая ладонями виски. Потом стряхнул задумчивость и вызвал Мефа:

- Организуй ему рекламу. Но добросовестно! Я проконтролирую! Ева, деточка моя, иди сюда, - он протянул руки к опускающейся сверху тарелке.

Саманг подлетел к Создателю и, бережно сняв с плеча Еву, поставил ее на ноги.

- Здравствуй, папа! А я так соскучилась! - радостно прижалась Ева к Иисусу.

- Ну и как у тебя дела в миру? - буркнул ВГ. - Как твой избранник? Не обижал?

- Знаешь, папочка, он, оказывается, такой скучный. Ходит, ходит, чем-то голова постоянно набита, а толку никакого. Я думала, что он гений. А он не гений. Да ну его!

- Саманг! Благодарю за услугу. Пока вы свободны, но можете потребоваться нашему юному владыке. Вы в курсе?

- Да, Создатель. Но в порядке уточнения: в границы его влияния околоземное пространство включать?

- Конечно. Но не дальше орбиты Луны.

Стажировка

...Вечерами, пресытившись прямым управлением судьбами народа, Бертольд впадал в опустошенное, тупое оцепенение. С одной стороны, он исполнял мечты. С другой стороны, наверное, лучше бы их было не исполнять.

Население, переминаясь с ноги на ногу, несмело приходило к Бертольду в контору и просило. Каждому посетителю требовалось свое: обычно запросы не простирались далее исполнения тряпичной или фанерной мечты, в крайнем случае - металлической коробки на колесах в исправном состоянии без пробега по дорогам СНГ.

Были, конечно, и духовные желания. Но они также весьма однообразно крутились вокруг одушевленных предметов, к которым просители питали невнятную и безответную страсть или вполне конкретные, скалькулированные амурные претензии. Утомившись от каждодневного <<пыкания>> и <<мыкания>> несчастных влюбленных юношей, от хорошо отрепетированных душераздирающих сцен в исполнении так называемых матерей-одиночек, Бертольд даже заочно проникся симпатией ко всем этим бессердечным и жестоковыйным, которые осмеливались любить то, что им хотелось любить, а не то, что они были любить обязаны, в соответствии с так называемым брачным уголовным законом или не менее сомнительной пословицей <<Стерпится - слюбится>>.

На исходе второго месяца Берт обнаружил, что трудится по обслуживанию проблем граждан крайне неэффективно. Слишком много времени уходило на выслушивание косноязычных монологов, из которых очень долго приходилось выуживать вопрос, который требовал решения. Поэтому Бертольд стал одевать на приемы шапку, которая, передавая сокровенные мысли просителей, позволяла их осчастливливать гораздо быстрее, отделяя ловкую алчность от натуральной нужды. Сигнал просителя перекрывал все остальные сигналы, достаточно было ему войти в приемную, поэтому, несмотря на непрерывный отдаленный многоголосый гул, который утомлял слух, прием ускорился раза в три.

Но не заставило себя ждать и первое происшествие. Было уже около часа пополудни, все шло к обеду. Но еще не открылась дверь из приемной в кабинет, как из шапки отчетливо донеслось яростное: <<...Ишь ты, б..ский потрох, расселся тут... Сейчас я тебя...>>. Бертольд щелчком включил невидимость и встал из кресла. Дверь из приемной медленно распахнулась и на пороге показалась слегка растрепанная ДСО. Она с улыбкой мягко закрыла за собой дверь, и, не заметив в кабинете никого, тут же извлекла из сумочки полулитровую химическую колбу с притертой крышкой. Аккуратно открутив крышку, обернув горлышко тряпочкой, она начала взывать ласково и игриво: <<Товарищ уполномоченный, где же вы?>>. Берт догадался, что в флаконе - концентрированная кислота и дал команду охране. После того, как визжащую ДСО вывели наружу, и, пока заменяли испорченный кислотой ковер и паркет, явился Саманг и доложил, что, оказывается, план мести возник у ДСО по причине измены собственного мужа.

- Но я то здесь при чем? - остолбенел Бертольд.

- Видите ли, муж этой женщины изменил ей с ее собственной сестрой! - Саманг протянул журнал приема граждан и ткнул пальцем в запись, а затем вытащил из-за пазухи фото.

Бертольд вспомнил неприметную, гораздо менее одаренную, чем даже ее сестра, женщину, которая совершенно безыскусно, кратко и безнадежно попросила: <<хоть что-нибудь, а то совсем жизни нет никакой>>, и абсолютно удовлетворилась шубой из искусственной норки. Оказывается, именно эта шуба и сыграла роковую роль.

- Осмелюсь предположить, что ваш дар произвел более психологическое, нежели эстетическое воздействие, - констатировал Саманг. - Женщина решила, что стала неотразимой и, естественно, проверила свой шарм на ближайшем мужчине. А таковым оказался муж сестры, так как иных знакомых мужчин у новоявленной соблазнительницы фактически не наблюдалось. Вот грех и случился. Непосредственно, так сказать, на этой злополучной шубе... Между тем, как показало расследование, ДСО ранее лично обращалась к вам по вопросу исполнения желаний, но получила от вас не шубу, а ..., - Саманг открыл другую папку - ...а..., вот, нашел: <<... уполномоченный заявил мне, что <<путь к сердцу мужчины лежит через его желудок>> и велел переоборудовать нашу кухню, чему я была в первый месяц очень рада...>>...

- Достаточно. Дайте ей такую же шубу. Вы свободны.

С этого дня Берт взялся активно использовать шапку именно как невидимку, предварительно выходя из боковой двери кабинета вплотную к просителю, чтобы заранее приготовиться к возможным сюрпризам. Помимо этого, он распорядился установить охрану около конторы и просителей без справки о вменяемости на прием не допускать, а также досконально исследовать попытку покушения, поскольку ДСО не была сумасшедшей.

- Поразительно! - докладывал Саманг, артистически имитируя эмоциональность. - Оказывается, состояние аффекта у людей является уважительной причиной, извиняющей абсолютно неадекватные поступки! Непостижимо!

Но дальше было еще интереснее. Саманг, сколь межгалактический, столь и наивный, начал понемногу прозревать. Его симпатичная снисходительность во время доклада о людях превратилась в сложную маску, верхняя часть которой выражала удивление, а нижняя - невнятный страх:

- Люди не принимают Добро в чистом виде! Гораздо привычнее для них чувствовать разницу между большим и малым Злом. Именно эта разница и считается Добром.

Особенно Саманга изумило острое неудовольствие людей по поводу, так называемого, недоделанного Добра. Многие люди сравнивали недоделанное Добро с прерванным коитусом, крайне раздражаясь разнице между пресноватым фактом реальной пользы и непрерывным оргазмом мечты. Таким образом, недоделанное Добро могло самым непостижимым образом легко обернуться Злом. ДСО пришла мстить Бертольду именно вследствие этого эффекта.

- Но и Добро, и Зло аддитивны! Отрицать любое количество Добра крайне нецелесообразно, так как отказ от Добра есть автоматический акцепт Зла! - поражался Саманг. - Тем не менее, к Злу люди относятся вполне разумно, то есть считают Зло любого размера Злом.

И, действительно, стряхивая со шляпы птичий помет, еще допустимо кисло радоваться тому, что коровы не летают, но считать заляпанную шляпу Добром может только натуральный кретин. Между тем, например, избыток масла в каше может вызвать расстройство пищеварения, то есть, вопреки пословице, обернуться Злом.

- Поэтому, как бы это ни выглядело парадоксально, - неожиданно заключил Саманг, - но к процессу рационального добротворчества нужно привлекать кое-какие неприкрыто злонамеренные сущности и производиться Добро должно только контрастным способом, привычным для населения. Иначе застраховаться от неожиданных эксцессов в ходе эксплуатации Добра невозможно.

Саманг заметил недоумение в глазах Берта и пояснил:

- Скажу прямо. Производить Зло надежнее, так как оно устойчиво: маленькое ли оно, большое ли - все равно оно будет считаться Злом. А вот привносить напрямую Добро - весьма опасно для привносящего: одаряемый может его совсем не так истолковать! Вспомните, за что люди убили Спасителя!

Пришлось для стабилизации окраски подарков судьбы вызвать Мефа.

Тот не замедлил явиться, так как стоял за дверью и подслушивал, но из приличия начал грубить и для затравки первым делом с ядовитым сарказмом осведомился:

- А, может, меня и нету? А? Ты ущипни, ущипни себя, щипун ты наш доморощенный! Головой сначала надо было думать, а не другими местами! Я тут князь! И я придумываю, что здесь хорошо, а что плохо, где - Добро, а где - Зло! Ты хоть сейчас, наконец, понял?

Где это ты видел, чтобы товарно-материально ценности раздавались на халяву? Ни в коем случае! Для начала всем твоим одаренным самарянам объявим, что за твои подарки полагается в конце года специальный налог - процентов 80 от стоимости, чтоб им жизнь медом не казалась. Когда всей гурьбой примчатся сюда - принимай их по два штуки в день и самым вменяемым разреши платить не 80, а, скажем, 65 процентов. И пусть сначала поуговаривают, поползают на брюхе. Но никак не ниже пятидесяти! Это итак уже безобразный беспредел - мечта за полцены!

Вот и будет для них самое настоящее большое человеческое счастье, не то, что Добро.

На кассе сам сяду и никто сюда не проберется, чтобы еще с жиру беситься, какие-то там права качать! Да этого крикуна еще в той длинной очереди сами самаряне раскусят, остановят и порвут. Очередь нескромности не уважает! И беситься тут положено только мне, я повторяю, князю местному, и больше никому! А то, видишь ли, придумали какие-то <<аффекты>> и давай за здорово живешь блага разбазаривать! Да если бы не мое к тебе дружеское отношение, тебе уже давно бы здесь башку снесли, доброхот! От Добра Добра не ищут! - надменно вразумлял Бертольда Меф.

Берт неторопливо потянулся и зевнул. К таким концертам он уже давно привык.

- А ты чего застыл, как истукан? Иди, работай! Распространяй большое человеческое счастье, а то у меня уже руки чешутся! И расписки брать не забывай! Чего кривляешься?- переключился Меф на Саманга, который в это время гримасничал, старательно подбирая на лице выражение какой-то сложной гневной эмоции, искоса поглядывая зеркало, висящее на стене.

Бертольд некогда сказал Самангу по секрету, что постоянная улыбка на Земле является отнюдь не правилом хорошего тона, а всего лишь признаком слабого ума. Поэтому, дабы не бросать тень на персонал конторы, он убедительно рекомендовал Самангу для разнообразия свою мимику обогатить. Саманг, улыбаясь, молча протянул Бертольду книгу <<Как достичь успеха в делах>>, обложку которой украшало изображение довольного успехом сбыта своей книги проходимца, ее написавшего. И тут, в первый раз с момента знакомства с Самангом, Берт поставил его в тупик: <<Успех в делах достигается знанием, старанием и временем, а не ужимками лицевых мышц.>> Саманг, тут же резво пролистав, отсканировал книгу, задумался и, поблагодарив Бертольда, улыбаться без причины перестал.

И вот теперь Саманг пытался изобразить мимикой немое возмущение манерами Мефа.

- Недурно, - подбодрил Саманга Бертольд. - Уже очень похоже...

-Итак, - он повернул голову к Мефу, - прошу вас совместно отобрать схемы осуществления Добра, блокирующие вторичные насильственные мотивации. Срок исполнения - два дня.

А вам, - Бертольд ткнул пальцем в Мефа, - дополнительное персональное задание. Пожалуйста, наведите порядок в городской канализации. У вас и сил хватит, и опыта, и знаний: не сомневаюсь, что за неделю вы управитесь. - Он устало улыбнулся Мефу, как сытый удав улыбается кролику.

Меф проявил редкое самообладание, испустив наружу только начальный фрагмент ужасного утробного звука, который успел погасить в зародыше. Проще говоря, икнул от неожиданности, но в целом субординацию не нарушил.

Берт кивнул ему, отпуская на волю, где тот мог без тяжелых последствий для ландшафта выпустить пар и смириться с новыми раскладами штатного расписания.

Мефа вынесло вон. Через пятнадцать секунд стекла конторы задребезжали эхом дальних раскатистых громов. Звуки, напоминающие артиллерийскую канонаду, усиленную массированной бомбардировкой, всю ночь бушевали в районе городской свалки.

Прошла неделя.

Другая.

Однако, покушений больше не было. Напротив, просители, как по мановению волшебной палочки, заметно преобразились в лучшую сторону.

Казалось, дикая выходка ДСО подытожила собой прекращение нищеты. Саманг пропагандировал непротивление Добру насилием. Меф прямой наводкой чистил запущенные конюшни.

<<Неужели получается?>>-недоверчиво размышлял Бертольд и заказал подробные сводки благосостояния населения, чтобы окончательно убедиться в улучшении.

Но и невооруженным глазом было заметно, что достигнутый прогресс благополучия - не флуктуация. Посетители были опрятно одеты и четко, по-военному, докладывали о своих мечтах. Прием еще более ускорился. Примечательно, что и претензии, в целом, укрупнились. Никто уже не приходил по мелочам. Нужны были посты, чины, звания, крупные ломти собственности - предприятия, банки, базы, которые были совершенно необходимы, чтобы существенно и правильно убыстрить водоворот жизни, который затем неумолимо вытолкнет просителя, а вслед за ним и <<всю толпу>>, на поверхность благополучного, сытого прозябания. Тем не менее, за героической фабулой практически всегда крылось одинаковое сокровенное: много денег, много чревоугодия и, естественно, какая-то форма оргии - кто что под этим подразумевал.

<<Какой же, все-таки, народ закомплексованный!>> - стыдился за них Бертольд, но, по-возможности, старался помочь. Ведь, по большому счету, население здесь было простым, смышленым и работящим, хоть частенько пьяным и грубоватым, но незлобивым и весьма разнообразным.

Берт и раньше подозревал, что Сибирь была избрана Иисусом для посещения не случайно. Она была настолько удалена от сквозных ветров и течений, что за десятки лет здесь намертво сцементировался незыблемый местный уклад. Если цивилизация сюда и проникала, то всегда с боем. Для уклада Прогресс был чем-то вроде заразы, к которой уклад имел устойчивый иммунитет. Поэтому все плоды Прогресса в Сибири обязательно имели колоритный местный перекос.

К тому же, уникальной Сибирь оказалась из-за огромной плотности сибиряков - странного своим упрямством народа: в-общем, психически здорового, но добровольно живущего в таких условиях, которые остальная цивилизация, гнездящаяся в своей массе около теплых океанов и на низких широтах, обычно припасала, как наказание для изгоев.

Сюда из теплых мест испокон века волей или неволей стекались преступники, грешники, ортодоксы, извращенцы, опальные, иноверцы и прочие господа, с нормальным обществом несовместимые. Потом случились эпохальные освоения, обогатившие спектр жителей этих суровых просторов оптимистами, изыскателями и иными отпетыми добровольцами.

Наконец, ссылки, каторги и почины прекратились, но странные сибиряки к теплу не устремились. Кстати, особенно и устремляться-то было некуда, да и сама Сибирь отучала сибиряков в массе своей от навыков хитроумного прилипания и иезуитства, от искусства бульдожьей житейской хватки, необходимой для успешного внедрения в густозаселенные теплые места. Чалдоны, попадая в метрополии, чувствовали себя там белыми воронами и их неизбежно тянуло назад, туда, где их ждал привычный разгул стихий, которые сначала нравилось, а потом становилось привычным преодолевать.

Легендарная закалка сибиряков крылась, видимо, не в размахе, а в систематическом характере стихий. Кроме того, нельзя не заметить, что сибиряки, несмотря на закалку, от этих стихий страдали. Но претерпевали эти страдания стоически и совершенно добровольно...

Будь их поменьше на один квадратный километр, будь плотность их заселения такой же, как в Гоби или Сахаре, не было бы и проблемы - количество простых привычек, правил и вкусов не перешло бы в особое качество - норовистый сибирский темперамент.

Сибирь так и осталась бы обширной пустыней, с гармонично вписанными в нее исключительно добродушными автохтонами, неутомимо кочующими из угла в угол параллельно со стадами копытных по мере иссякания подножного корма и достаточного загаживания старых полян. Природа находилась в полной гармонии с людьми, именовать которых коренным населением Сибири можно лишь с некоторой натяжкой, ибо как раз пускать корни кочевникам было как-то не с руки: они не пахали, не сажали, не сеяли, не обустраивали родовых гнезд и не защищали их, элегантно объявив впоследствии пускание корней грехом. Естественно, трудолюбивая земля, благодарная за такое высокодуховное поведение, сама собой восстанавливала траву и поглощала миазмы, несказанно восхищая кочевников безвозмездностью верхних сил.

Но, начиная разбойничьей шайкой Ермака, случился мощный наплыв в Сибирь с запада опасных своей ленью сибиряков нового типа, которые были глухи к непередаваемой ничем, кроме длинных степных песен, романтике непрерывного блуждания. Эти, разбалованные и изнеженные комфортом, начали упрямо пахать, сеять, рубить и строить, копать и плавить - словом, оседать на этой скудной земле, устраивать себе этот проклятый комфорт, в корне изменив лицо территории. Возникли рубленые дома, дороги, мосты, заборы, ямы и норы в земле, которые устроили пришельцы с запада. Сибиряк перестал быть неприметным клопом на шкуре коровы, а заявил свою власть над природой, какой бы жестокой и неприветливой к нему она ни была. Исконные аборигены [В богатом русском языке отыскалось слово, подходящее для определения кочевых аборигенов - исконное население. Действительно, вроде бы синонимы - исконное и коренное. Но первое - связано с процессом искания, а второе - с процессом укоренения. И никому не обидно. Великий язык!] пожурили пришлых коренных за насилие над живой землей, отведали пороха, огненной воды, кузькиной матери и смирились, привнеся в кряжистый облик сибиряка пикантную дичинку - легкую и весьма притягательную для любви черточку темперамента, качественно отличающуюся, допустим, от итальянской прыти, почему-то вежливо переводимой на русский, как страстность, или от французской..., впрочем, кроме дичинки кочевники обогатили облик коренного сибиряка законом тайги, простым и надежным компасом среди суетных тщетностей, бесполезно томящих дух.

И Сибирь после долгого сопротивления покорилась хозяину. Она стала житницей. А после окончательного засиживания Аляски - и вовсе последним белым пятном на поверхности планеты, стремительно и неуклонно несущейся к часу Апокалипсиса, ошалевшей от целого полувека мирного сосуществования, скучающей без Большого Горя. Мерзкая блудница - Вавилон был сооружен и громоздился над океаном, ослепляя человечество фальшивым стеклянным блеском угловатых башен дворцов Мамоны, прославляя грех и преклонив колени перед золотым тельцом. Шестеро из семи землян безнадежно подражали седьмому, счастье которого заключалось в изображении тупой радости от ожирения.

Но сибиряки, в большинстве своем равнодушные к конъюнктуре цен, популярной меркантильностью так и не заразились. Им, по-прежнему, жилось и думалось широко.

Следовательно, рассуждал Бертольд, как раз здесь и должна быть почва для произрастания совместимой с развитым интеллектом благополучной морали и самой здоровой на Земле Веры.

Однако, местные храмы пребывали в запустении, а мыслящая часть населения - в рассеянном, вялотекущем атеизме. Эти факты заставили Берта пересмотреть свои прежние взгляды на безусловную ценность соборности и обнаружить легкую нарочитость фетишизма обрядов, профанирующую искренность Веры.

Наконец, спустя месяц, поступило несколько килограммов красноречивых цифр из статуправления.

Нищие, как смутно догадывался сам Бертольд, совсем не кончились. Но, как скороговоркой пояснил бодрый местный статистик, наблюдалась <<тенденция латентного изменения мотиваций низкодоходных слоев>>, которая выражалась в <<превалировании уклонения от общезначимых установок на приобретение общественно полезных навыков в соответствии с позитивными стимулами социальной активности ввиду доминирующей пассивной личностной ориентации на фоне спонтанных кризисов народного хозяйства>>. Другими словами, нищие были, но не нуждались, а потому в контору на прием не ходили. В-общем, не очень-то и хотелось...

Бертольду сразу вспомнилась встреча с тибетским ламой, но здесь был случай иной, поэтому он предпринял углубленную выездную инспекцию поселения, решив без разбора улучшать все, что попадется на пути.

Как и ожидалось, сразу бросались в глаза бомжи и низкоценовые кокотки различных мастей и сортов, которые, находясь на дне жизни, безусловно являлись очевидной вопиющей проблемой.

Решить эту проблему оказалось на удивление сложно.

Было недостаточно убрать с вокзала и улиц <<жриц>> в отдельный закрытый санаторий, где их ставили на учет, а затем в течение месяца мыли, лечили и учили. Гетеры упорно стремились к рискованной свободе и сбегали, не поверив в основы гигиены, санитарии и нравственности. Как бы дурно им ни было на воле, ни одна их них не попросила Бертольда, чтобы он заменил в ней страсть к мужскому полу, например, на страсть к чтению книг или вязанию.

Бомжи, как выяснилось, тоже отнюдь не спешили во что бы то ни стало <<выбиваться в люди>>. Вечно пьяные какой-нибудь дурманящей жидкостью и обвалившейся на них свободой от всяких обязательств и претензий, они испытывали особые сложности только в холода, о чем заботились заблаговременно осенью, равномерно распределяясь по теплотрассам, подвалам, вокзалам и нарам. Но стоило солнцу к весне чуть прогреть поверхность почвы, как они оттаивали, оживали и расползались по улицам, приводя социальный облик окружающего пейзажа в изрядный конфуз.

Вообще, существенно улучшить жизнь в поселении посредством распространения Добра не удалось. Несмотря на абсолютную власть, которую Берт внезапно получил:

- <<Может быть, прекратить этот вульгарный собес и дать что-нибудь именно тем, кто никогда за подаянием не приходил? Вознаградить их за скромность и терпение? Что это я вдруг озаботился всяким неблагодарным отребьем? Есть люди гораздо более заслуженные, достойные и они в большинстве!>>.

Берт долго ломал голову: <<Написать письма и сказать: "Спасибо" - не всем нужны письма. Послать всем по сто рублей? Или цветов на те же сто рублей? Пошло и глупо. А двигала ли ими именно скромность? А вдруг они не приходят из-за собственных амбиций? Ведь тот, кто не умеет подчиняться - не может руководить, а тот, кто не умеет просить - не способен и дарить.>>

Бертольд отчетливо понимал, что в одиночку, без единомышленников, помощников и сподвижников, никаких сдвигов не получится. <<Но как их найти? Хоть конкурс объявляй...>>

- А это все оттого, что ты совершенно оторван от народа! - назидал Меф, однажды бесцеремонно ввалившись в кабинет без приглашения. - Учись у Деда! Он в свое время только с народом и встречался, всю свою команду буквально на дороге нашел. Правда, потом они от него отреклись, когда жареным запахло... За денежки, между прочим, продали, не за так! Но тебе бояться нечего - никаких над тобой прокураторов нет! Вот я и говорю тебе, любезный мой Бертольд: не мелочись, делай что-нибудь крупное! Не знаешь правды - ври! Но врать необходимо убедительно, эффектно и не моргая! Природа не терпит пустоты, а овцы - паузы. Ври непрерывно, без запинки - и люди к тебе потянутся.

Не молчи! Выучи две-три пословицы, зазубри пяток непонятных слов, но похорони слово <<не знаю>>! Если сам не уверен в том, что несешь, то выпучивай глаза, кричи, топай, размахивай руками и ты угодишь в сердце самой взыскательной овце! Все равно никто не проверит, а если и будет возражать, даже и не смотри в ту сторону - мало ли какая голодная моська там что-то тявкает, какая бы она ни была умная-разумная! Все равно никому ничего не надо, послезавтра все забудется! Все будут довольны и счастливы - вот увидишь! Главное, друг мой - напор! Главное - реклама!

Бертольд молчал. Меф врал, действительно, самозабвенно.

Поздние свидания

Однажды в июле в офис позвонила Ева.

Бертольд удивился, но не подал вида. Он назначил ей встречу у черного хода и отменил прием на сегодня. Затем Бертольд приосанился и пошел через черный ход, где столкнулся нос к носу с <<амигой>>. Хотя на шее у <<дорогого друга>> болталась толстая золотая цепь, но штаны на нем были, по-прежнему, спортивные. Шерамыга, увидев Бертольда, отшатнулся от прижатой к стене, белой, как полотно Евы, и в несколько прыжков достиг переднего сиденья легковушки, заляпанной грязью по самые номера. Легковушка с визгом рванула прочь, оставляя за собой густой шлейф копоти и пыли.

Ева застыла, как изваяние. На Бертольда внезапно накатила сладкая волна жалости. Он подошел к ней без слов и, распахнув куртку, притянул к себе, прикрывая ее, словно крыльями, от жуткой прозы обычаев сибирского городка.

- Он...Он..., - наконец, всхлипнула Ева, доверчиво уткнувшись в плечо Бертольда, но он не дал ей говорить, прижав к груди и замурлыкав первое, что пришло в голову, раскачиваясь в такт этой странной музыке, которая не нуждалась в словах, гитарах или барабанах и обычно именовалась чернокожими невольниками, как <<соул>>. Ева, убаюканная, расслабилась и будто слилась с Бертольдом, слабая и беззащитная - такая, какую он уже смог бы полюбить по-взрослому. Время, казалось, остановилось. Но она, постепенно обмякнув, вздрогнула, наверное, успев коротко заснуть, и Берт нисколько не удивился - мозг Евы активно защищался от внезапного потрясения. Наконец, она мягко отстранилась от Бертольда, глубоко вздохнула и мужественно произнесла:

- Извини за беспокойство.

Дверь с улицы с шумом распахнулась:

- Вам, определенно, необходимо развеяться! - через десять минут Меф уже сидел за рулем и гнал в лес.

Светофоры послушно меняли привычный ритм, создавая <<зеленую улицу>>. Автомобиль, поднимаясь в гору, понемногу отдалялся от жары, пыли и вони: можно было даже опустить стекла. Бертольд, сидя рядом с Евой, рассеянно рассматривал вереницы сосен, мелькающих по краям дороги.

Они ехали на Красную поляну. Так Берт окрестил место в лесу, которое поначалу решил обустроить на свой вкус. Как-то в конце зимы он вызвал Саманга:

- Необходимо к лету избавить наш лес от летающего гнуса. Необходимо также защитить население от ползучих кровососущих паразитов, чтобы можно было без риска для жизни сидеть или спать прямо на траве. Ведь в нормальных лесах такой дряни нет?

Саманг ровно через месяц отрапортовал, что задача, в основном, выполнена. Он принес с собой образцы генетически измененных насекомых, которые человеком, как пищей, не интересовались. Тут же были и насекомые-хищники, питающиеся или паразитирующие на летающем и ползающем гнусе. Предполагалось, что они вытеснят настоящих кровососов из занимаемой ими экологической ниши.

- А почему они все оранжевые? - удивился Бертольд, рассматривая насекомых в сильную лупу.

- Это защитная окраска, отпугивающая птиц. Но мы продолжаем работу по коррекции цвета наших маленьких санитаров, - сказал Саманг извиняющимся тоном. - У нас, к сожалению, не хватило на это времени.

- Да нет, мне даже нравится такое неожиданное удачное решение! Ведь птицы не трогают божьих коровок, - вспомнил Берт и распорядился начать очистку леса от паразитов немедленно.

Встраивать новых насекомых в сложный, многоуровневый организм леса нужно было годами, чтобы замена опасных видов синтезированными происходила естественным, эволюционным путем. Поэтому было решено начать с интенсивной очистки того участка леса, который особенно нравился Бертольду. В середине весны несколько тяжелых грузовиков завезли ночью первую партию лесных санитаров на этот участок. Несколько огромных куч полезных насекомых стремительно расползлись по сторонам, полностью подавили и клеща, и личинку комара, а затем, на четвертые сутки, следуя генетической программе, самоуничтожились, успев изрядно потрепать муравья.

Усеянные миллиардами оранжевых тушек земля и деревья образовали тогда, весной, какой-то фантастический марсианский пейзаж, который, конечно, шокировал не только Бертольда, но и всю окрестную фауну. Живность буквально шарахалась от Красной поляны, не очень уважая этот цвет. Однако птички очень скоро распробовали вкусных оранжевых жучков с Красной поляны и теперь не гнушались в лесу ничем красным, даже тем, что всем своим видом и позой кричало: <<Не ешь меня!>>.

Саманг, наблюдая массовый падеж птиц, которого и боялись, отказавшись от жесткой химической очистки в пользу <<чистого>> способа, предлагал меры по коррекции ситуации, но Берт решительно дальнейшие экологические обуздания запретил, предложив сконцентрироваться на защите от природы вместо нападения на нее. В результате, у него теперь в кармане лежала защитная коробочка, которая после включения, начинала высвистывать еле слышные нудные звенящие трели, нагонявшие тоску даже на комаров.

Красная поляна летом превратилась в буро-зеленую, почти поглотив яркие хитиновые спинки саманговых жучков, а комары и клещи, тем временем, свою популяцию успешно восстановили и значительно приумножили.

Бертольд включил отпугиватель и побрел прочь от раскаленного асфальта в чащу.

Ева шла следом, разглаживая припухшее от сна лицо ладонями и отбрасывая пряди волос на плечи.

Птички, не отставая от насекомых, тоже достаточно размножились и весело чирикали о своем. Жизнь текла сама собой, независимо от попыток ее улучшать.

Лесная прохлада освежала дыхание. Стелющийся у разогретой земли аромат смолы слегка кружил голову, но лес уже не был вместилищем маленьких тайн, источником загадочной силы, которая так привлекала Бертольда раньше. Нелепый эксперимент, который Берт учинил над Красной поляной, несмотря на провал, позволил Берту прикоснуться к скрытым пружинам, которые двигали здешнее колесо жизни. Красная поляна в сознании Берта стала частью его обширного хозяйства. Он шел по лесу, как садовник по участку, и ловил себя на мысли, что совсем не рад, как прежде, общению с природой.

- Однажды я видела сон, - заговорила Ева, раздумывая. - Было темно, были звезды и был ты. Это был длинный сумасшедший сон. Потом были чудеса. И всегда где-то рядом был ты. Только ты.

Но сейчас я стала совсем другой. Я уже не та смешная дурочка, которую манил любой яркий блеск. Нет. Ты не подумай, что я прошусь в твои объятия. У меня есть все и я умею забывать тебя. Я вполне счастлива без тебя, - торопливо поясняла она и тут же спохватилась:

- Прости, наверное, я слишком жестока.

Бертольд заметил, что Ева, действительно, несколько заматерела. Она определилась, у нее было все и великая эволюционная закрепительная роль настойчиво требовала упорядочить свои отношения с Бертом. Видимо, чтобы окончательно определить в этом всем место и функцию Бертольда.

- Знаешь, у нас все равно бы ничего не получилось, - продолжала рассуждать вслух Ева. - Рядом с тобой слишком жестко, неуютно. Ты хороший. Да что я говорю, ты самый замечательный мужчина, я тебя, наверное, еще больше люблю, чем раньше. Как большого ребенка, наивного и доверчивого, которому очень тяжело в жизни, которого надо защищать и оберегать от всяких низостей. Но у меня не хватит на это сил. Я слишком слабая женщина...

Разделанный, таким образом, под орех, Бертольд не спорил с Евой, хотя бы потому, что она избавилась от кумира, что очень радовало. Кроме того, если раньше Ева изматывала Бертольда вопросами про любовь, то теперь ее буквально распирало от ответов.

...- Кажется, я знаю тебя так давно, но так и не научилась угадывать тебя, понимать твои поступки и мысли. Ты все время ускользаешь, мне приходится тянуться за тобой, а, может быть, наоборот, тебе хорошо одному, но жизнь проходит. Меня к тебе постоянно тянет, но когда я прихожу, тебя уже нет на том месте, где мы расстались вчера. Тебя опять куда-то уносит, тебя заботит что-то новое. Ты опять непонятный. Ты опять чужой.

- Знаешь, меня не покидает ощущение, что мы не одни, - отозвался, наконец, Бертольд. - Мне кажется, что ты сейчас все рассказываешь не мне, и не себе, а кому-то третьему.

Ева остановилась, как вкопанная, но Бертольд не сбавил шаг. Он думал об Адаме. Вежливый терпеливый и доброжелательный Адам, привязанный к Еве, тоже имел душу, тоже страдал и радовался жизни трудился, делал свои открытия, пусть скромные, но он тоже был сыном Божьим, ему тоже было дано.

Ева, порозовевшая от быстрой ходьбы, нагнала Бертольда и ее будто прорвало:

- Почему ты мне не звонишь? Мне без тебя скучно! Ты нарцисс!

<<Ну, спасибо и на этом,>> - подумал Бертольд, удерживая на лице непроницаемую маску.

- Ты опять усмехаешься! Как я тебя ненавижу!

Действительно, она необыкновенно чутко угадывала настроение Берта.

- Я толстею, я становлюсь обыкновенной бабой! - горестно жаловалась Ева Бертольду. - Пожалуйста, не бросай меня!

И, уже совсем тихо, и очень невинно: - Хорошо?

<<И чего страшного? Миллионы юношей с удовольствием становятся обыкновенными мужиками. И небо на Землю не падает. Все-таки, мужик - звучит гордо!>> - выскочила неожиданная мысль, но ее прервал треск сучьев и торопливый топот.

Из чащи вырвался Меф.

- Простите за бестактность, но в полукилометре от нас мечется по лесному массиву отважный Ромэо. Несравненную Джулиэтту ищет. Волнуется очень. Аффэкт у него. - Не удержался он от шпильки и побежал заводить лимузин.

- Пойдем, - просто сказал Бертольд и направился к машине.

- Ты что, испугался? - не удержалась Ева.

- Ага, - Берт даже не обернулся. Он сочувствовал Адаму, твердо зная, какие разрушения в душе производит ревность. Ему самому некогда невероятно повезло до конца вылечиться от этого жгучего чувства благодаря ниспосланной свыше бронебойной поговорке: <<Мужчина, признавший свои рога, автоматически становится козлом>>.

Ева опередила его и села на переднее сиденье, с отвращением хлопнув дверцей.

Лимузин поехал обратно в город...

...- И куда так спешим? - Бертольд узнал ВГ, но, повертев головой по сторонам, вопросительно посмотрел на Мефа.

- Куда прикажешь, Владыка, - буднично ответил Меф, упершись взглядом в дорогу и свернул направо. Машина, попетляв, подрулила к стоянке. От кучки опрятных, скромно одетых старушек отделилась фигура, одетая в грубое серое рубище, на котором темными пятнами проступал пот. Фигура направилась прямо к лимузину и не успел Бертольд признать в ней самого Иисуса, как дверь распахнулась и тот плюхнулся на сиденье рядом с Бертольдом.

- Уф-ф, как жарко! - и разрешил ливень.

Человеки с тротуаров, за исключением единичных безнадежных романтиков, стремительно заполняли собой трамваи и автобусы, бросались в магазины и просто в любые открытые двери, торопливо щелкали зонтами, прикрываясь от небесной благодати, кто чем мог. Население, в своей массе знакомое с основами дождевой химии, добровольно мокнуть не рисковало.

Зашуршали дворники, смывая кляксы капель с ветрового стекла. Ева, не успев ничего сказать, заснула на месте и ее голова бессильно склонилась на плечо. Тем временем Иисус с энтузиазмом восклицал:

- Не оскудела Вера в человеках сих! Радость переполняет Меня! Один праведник отмолит у меня сонмы грешников! - показывая взглядом Бертольду на кучку старушек, проворно укрывшихся от дождя под козырьком ларька и бросавших оттуда на Иисуса пламенные, влюбленные взгляды. Они вежливо не приближались к машине, но и расходиться, похоже, совсем не собирались.

Меф привстал и откинул вверх сиденье. Под ним обнажилось круглое отверстие канализационного люка.

- Извините, мне нехорошо, - произнес он слабеющим голосом, косясь на благодетельных старушек, густо кроющих лимузин крестными знамениями: - Я, пожалуй, пойду..., - и нырнул в люк.

О Законе

- Чем порадуешь Меня, сын Мой? - ласково начал Иисус. - Помолчи, ВГ! - упредил возражения Господь.

- Неутолима жажда познания, Господи. Безгранично сомнение, влекомое сей жаждой.

- Не гневи Меня, отрок. Ибо не ведаешь, о чем судишь. Не бывает сомнения больше Веры. Ибо Вера есть древо, а сомнение - его незрелый плод. Неиссякаема чаша Истины, но родник ее - Вера.

- Обидно, Господи, что мало времени жить. Обидно, когда впереди барьер, обидно быть незрячим и видеть слепых.

- Непомерна гордыня твоя. Ибо обида исходит от гордыни, каковая рождена ересью. Не спеши. Просто уверуй. Не рви зеленый плод. Он не насытит тебя - только отравит. Приходи с надеждой к древу почаще - осматривай плоды, любуйся, трогай - но не рви, покуда плод сам не упадет в твои руки. И лишь такой плод - Мой дар. Вкушай сочную мякоть Истины с древа Моего и славь Меня! Ибо в тот миг прощаю грехи. Знай: нет никаких барьеров между Мной и тобой. И времени тебе дано предостаточно.

- Но я уже натворил за всю жизнь столько глупостей! - говорил Берт. - Как я мечтаю вернуться назад, чтобы исправить их, пусть не все, пусть самые вопиющие!

- Время, сын Мой, течет лишь в одну сторону - вперед. Это Закон.

- Но разве оно Тебе не подвластно? - пытался упрашивать Иисуса Бертольд.

<<Да какая ему разница?>> - не утерпел ВГ. - <<Неужто он надеется, что из-за такого пустяка, как его любопытство, прервется всеобщий поток событий?>>

- Тебя опять обманывает собственная гордыня.

Есть Закон, установленный Мной.

Я, конечно, могу сделать исключение, раз уж это Мой Закон.

Но глупости, в которых ты раскаиваешься - это твои глупости. Если Я ради самого драгоценного из детей Моих двину время вспять и позволю переиграть заново жизнь, то своими руками превращу Моего сына, подобного Мне, в механическую заводную игрушку.

Правда, смешно? И это будет уже моя глупость.

- Но, Господи, почему Ты не позволишь остановить маньяка, когда ясно, что он взорвет или отравит миллионы невинных? Ведь это несправедливо, это величайший грех!

- Я люблю всех Моих детей не больше и не меньше, чем тебя. Но Мои дети разные. И если они выбирают убивать друг друга вместо того, чтобы любить друг друга - это их выбор. И невинно убиенный, и кровавый грешник не избегнут Моего Суда. И будут судимы Мной. И этот день близок!

А когда дети Мои делают глупости, не умеют ужиться друг с другом, тратят впустую силу, дарованную Мной - они все равно Мои дети. И ответь: что Мне за дело, как убивают невинных братьев своих - детей Моих? Один ли то негодяй, что истребил миллион, или миллион негодяев, убивших по разу? Грех произошел! Миллион раз! Мои невинные дети убиты!

Я, может быть, и легче накажу людей за одного зверя, который еще до Суда Моего стал смердящей тенью Ада, чем за тысячи Моих детей, упражняющихся в грехе, начиная с малого, а затем соревнующихся меж собой в святотатстве, бесстыдно прикрываясь именем Моим!

- Прости, Боже, но зачем Ты терпишь дьявола? Неужели только затем, чтобы он, как волк-санитар, очищал мир от больных и слабых душ? - Бертольд хотел разрешить все стратегические сомнения, не застревая на деталях.

- Вспомни, сын Мой, как ты писал до встречи со Мной, вспомни всю свою глупость и бахвальство, просочившееся в твою книгу. Теперь, по прошествии лет, ты сам видишь свои ошибки. Их совершала незрелая, но честная душа. А если твой холодный разум вознамерится исправлять начало книги, она сразу же станет насквозь фальшивой, слишком гладкой и правильной, как лакированные мемуары изворотливых подлецов. Старые язвы надо лечить, а не припудривать, будто их нет и никогда не было.

То же самое и с сатаной.

Можешь считать его ошибкой молодого Бога.

Но Я не стираю ошибки задним числом, ведь время течет согласно Моему Слову - Моему Закону. Однако сие не значит, что Я эту ошибку терплю.

Она исправляется.

Денно и нощно.

Моим Промыслом и ведомыми Мне путями.

Ну, ладно. Ступай, сын Мой, - Господь остановил ливень и опять ушел в народ.

Прозрение

Бертольд очнулся один в машине около конторы, куда сразу же направился, чтобы узнать результаты расследования, которым занимался Саманг.

<<Амигу>> взяли через полчаса после происшествия. Естественно, в родной Нахаловке.

Саманг докладывал, что уже целых два месяца попасть с улицы к Бертольду можно было только за большие деньги. Оказывается, <<амиго>>, узнав, что на <<его>> территории появилось такое изумительное Управление, в котором заседал Бертольд, сразу же <<схватил>> длинную очередь в это желанное заведение. Его наймиты аккуратно, с самого утра толпились перед Управлением, получали первыми талоны на прием и начинали продавать места в очереди, контролируя ее со всех сторон.

Но однажды, как раз после скандала с ДСО, когда Бертольд распорядился выставить охрану внутри и вокруг Управления, за дело взялись более серьезные лица. Они исхитрились полностью перекрыть бесплатный доступ к Бертольду, взяв <<в долю>> оптом не только всю охрану, но даже и секретариат Управления. За <<Амигой>> оставили функции банального вышибалы, а крупная, вполне приличная юридическая фирма <<Мечта>> абсолютно открыто продавала по городу билеты и проводила платные консультации. Счастливчиков инструктировали, как правильно изложить просьбу и отправляли на прием. Причем обязаны они были платить как до, так и после исполнения желания, согласно соответствующему договору.

Самое грустное, что все эти дела происходили открыто за спиной у Берта: все были довольны - все смеялись. И если бы не патологическая алчность <<амиги>> и случай, Бертольд так бы никогда и не узнал, что львиная доля его благодеяний питает огромную крысиную стаю, а вовсе не разумное, доброе или вечное.

Доклад Саманга длился до самого вечера.

Наконец, Бертольд отпустил его, а потом с дурацкой улыбкой вышел из конторы и повернул к ближайшей девятиэтажке. Он обогнул ее фасад, подошел к глухой стене с маленькими оконцами и взлетел вдоль нее вверх, чтобы со стороны было незаметно. Оказавшись над крышей, он чуть не напоролся на штырь телевизионной антенны и едва успел отпрянуть в сторону.

Чертыхнувшись, Берт взмыл еще метров на пятьдесят выше. Там он лег на воздух животом и отдался власти ветров.

- Если уж позволите, я уж присяду! - с обидой воскликнул запыхавшийся Меф и шлепнулся на диван, который успел предусмотрительно возникнуть у него за спиной и даже весьма натурально скрипнуть.

Бертольд медленно повернул к нему голову и попытался его подбодрить:

- А-а, привет. Что это ты злой, как черт?

- А вы, как всегда, остроумны, маэстро! - не принял шутки Меф, нервно покачиваясь на диване, как младенец в люльке.

- Прошу прощения, господин Мефистофель. Нам взгрустнулось. Вопросы есть?

- Да нет. Какие могут быть вопросы? Обычная история. Спишь, отдыхаешь от хлопот. Но тут у друга неприятности: нервничает, зовет. Несешься к нему с нарушением всех правил, как на пожар: землю трясешь, телефонные будки опрокидываешь, старушек с ног сшибаешь, стены ломаешь - и что же? Другу, оказывается, взгрустнулось. Ложный вызов..., - Меф яростно отмахнулся от воробья, который, умостившись сзади на спинке дивана, с аппетитом клевал его в затылок.

- Придется тебе еще потерпеть меня, дружок. Скоро сказке конец. Не взыщи. А я пока отдохну. Завтра на службу.

- Я в тебе глубоко разочарован. Ты стал какой-то закостенелой приземленной размазней. Ты просто слепой, - Меф прищурился. - Разве тебе еще до сих пор не видно, кто, на самом деле, делает погоду, правит бал и задувает свечи?

- Не обольщайся. Тебе никогда не стать художником событий. Ибо ты не Творец, не Архитектор Мира. Даже не кесарь. Ты - ошибка, погрешность. Даже размер твой известен: четыре целых и восемь десятых процента. [Сказка Љ3 кончается и калькуляцию этого интересного процента вставить просто некуда. Значит, будет и следующая сказка. Точно известно, что сказка Љ4 будет о творцах и гениях, живущих во всех нас, детях Творца, о том, как Господь не жалует зарытые в землю таланты и как балует расторопных, о том, что расти можно лишь без отрыва от земли и о многом, что еще, с Божьей помощью, будет. ] Ты - фантом, виртуальная реальность. Обозначение пустого места. Того самого, где не нуждаются в Истине. Только и всего. - Бертольд перевернулся на спину и по-детски обрадовался чистоте бездонной небесной синевы, которая всегда была рядом, лишь бы не забывать иногда отрывать голову от земли...

Эпилог

- ...Проснись, - сказал себе Берт и начал терпеливо припоминать правила мудрости, которе чуть было не упустил, внимая Господу, а затем рассуждая о большом с Самангом.

<<Как все просто! Ведь именно фантазия - тот самый поводок, цепочка, ниточка, которая подарена Всевышним. Ему, конечно, не нужна фантазия, а я без фантазии - животное. Как же приблизиться к Всевышнему? Господи! Ведь нужно совладать с фантазией, не давать ей запрыгивать туда, куда не сможешь легко шагнуть сам. Если справиться с собой, то можно стать похожим на Тебя прежде всего в душе, и тогда не будет внутреннего разрыва между мыслью и действием: они совпадут.

Тогда мысль-шаг будет легко превращена в реальный шаг, а мысль-цель тут же достигнута действием. Но ведь я и сам изменюсь, сделав шаг, прийдя к цели вслед за мыслью. А вдруг на полпути к большой цели, исполнив действием мысль-этап, мне не захочется идти дальше? Что делать, Боже, если нет удовлетворения между мыслью-целью и действием, ведущим к ней?

- Человеки получают удовольствие от разного, сын Мой, - раздался в мозгу знакомый баритон ВГ. - Одному хватает для счастья лишь два раза в день сытно поесть, а потом поспать. И нет в таком вины. Ему не дано. Блаженны нищие духом. Но тебе покоя не дам. Да тебе он и не нужен, ибо тебе воздается больше. Но больше и спросится.

- Хочу открыть людям ежедневный праздник - ведь Ты, Господи - праздник всех детей Твоих! Помоги написать достойное Тебя - я слишком слаб и грешен!

- Лучший подарок, сын Мой, это не книга. Это Вера. Сумей подарить человеку Веру, а книгу он найдет сам, - Иисус проявился перед Бертольдом и мягко улыбнулся:

- Обретая Веру, обретают благодать. Ты подаришь им самих себя.

- Твоя правда, Господи! Аминь.

Барнаул-Красноярск

1989-1999

ОБМОРШЕВ

Михаил Геннадьевич

Copyright 1999

Настоящий документ находится под правовой защитой. Графическое, электронное или механическое репродуцирование настоящей публикации или любой ее части, включая фотографию, магнитную или электронную запись или распространение в любой форме текста настоящей публикации или ее части, без письменного согласия автора не допускается.

All rights reserved. No part of this publication may be reproduced in any form or by any means graphic, electronic or mechanical: including photocopying, recording, taping, or information storage and retrieval systems, without the written permission of the publisher. The publication, in whole or in part - may not be used in any way other than intended, without written permission from the publisher. Measures have been adopted during preparation of this publication, which will assist the publishers to protect their copyright. Any unauthorised use of this data will result in immediate legal proceedings.

Контактная почта: prostkin@mail.ru

Оглавление

Предисловие

Предисловие автора

Вступление

На Луне

Опрос

В Аду

О храмах

Амиго

О загадках

Беседа на аллее

Шутки

Тарелка

Заполярье

Рикки

Тибет

Беседы о большом. Часть 1

Интервью

Беседы о большом. Часть 2

Имущие

Толстосум

Неотрывная ценность

Очарование

Циник

Исход

Хозяева мнений

Похмелье души

О предопределении

Бегство

Стажировка

Поздние свидания

О Законе

Прозрение

Эпилог

Copyright