Что такое страх? Страх - предупреждение об опасности, сильно действуюшее средство.
По правде говоря, я никогда не испытывала по-настоящему сильного страха. Мне не довелось бывать в ситуациях, которые несомненно могли бы вызвать настоящий мгновенный страх. Во время войны 1941-45 гг. я не пережила ни одной бомбежки не была ни в зоне военных действий, ни в оккупации. Не приходилось попадать и в криминальные ситуации.
Вспоминаю только один случай. Ехала в метро. Вошла в вагон, народу мало, спокойно села. Напротив меня - молодой здоровый парень, ничем не выделявшийся среди других, разве что крепостью сложения и небрежной одеждой. Я глядела на него бездумно и вдруг увидела, что у него в рукаве спрятан большой нож, острием смотрит наружу. Улыбаясь в пространство и думая о чем-то своем, парень, играя, вытягивал нож из рукава, осматривал его, трогал лезвие большим пальцем и снова засовывал в рукав. Все у меня внутри похолодело. Кто-то встал и пошел в другой конец вагона. Я тоже. Едва дождавшись следующей станции, я пулей вылетела из вагона и даже не сообразила, что надо бы сообщить обо всем дежурному.
Несколько раз в жизни можно было бы серьезно испугаться, поскольку перспектива попасть в зловещие коридоры Лубянки временами обретала ощутимую реальность. Когда весной 1941 г. Мне исполнилось 16 лет, и я, Светлана Осинская (это была партийная кличка моего отца), явилась получать паспорт, выяснилось, что в метрическом свидетельстве моя фамилия - Оболенская. Милицейский начальник смотрел на меня с подозрением и обещал выяснить, почему я скрывала свою настоящую фамилию. Но все обошлось, паспорт выдали. Когда мама после 8 лет заключения в лагере освободилась, приехала в Москву, где она не имела права находиться, мою подругу вызвали на Лубянку и подробно расспрашивали обо мне. И позже были доказательства внимания со стороны "органов". Мама очень боялась за меня и давала мне советы насчет того, как вести себя, когда меня арестуют. А я смеялась, не верила в такую возможность. Уже пришло понимание сталинского беспредела. Но я не боялась. Не боялась, думаю, исключительно по идиотической наивности, а, может быть, благодаря дарованному свыше внутреннему ощущению, что ничего со мной не случится. И не случилось. Результат налицо. По Бродскому: "Что сказать мне о жизни? - Что оказалась длинной..." А могла ведь моя жизнь запросто оборваться - несколько раз за долгие годы возникала такая возможность. Почему не оборвалась? Не дано знать.
Но сегодня я думаю о другом виде страха. Он всегда со мной. Это страх перед собой, перед своими возможными поступками, перед тем, что если бы пришлось стоять перед роковым выбором, я поступила бы не так, как считаю нужным.
Этот страх приобретает наиболее рельефные и осязаемые очертания в связи с размышлением о снах.
Вот нелепые, но мучительные сны. Я в гостях. Потихоньку беру деньги, лежащие на виду, рассчитывая, что хозяйка не заметит. Между тем, она заметила пропажу, но меня не подозревает, и я выражаю ей сочувствие. Она уходит. Думаю: отдам ей эти деньги, скажу, что взяла на время. Говорю появившейся приятельнице, что оставлю деньги, а она мне: "Да не нужно, у нее деньги есть". Я колеблюсь и решаю деньги не возвращать. Но страшно. На стене висит портрет ребенка. Он улыбается так, словно знает про мой поступок.
Я на каком-то большом приеме. Появляется актриса Людмила Гурченко. Она принесла большую красивую жестяную банку дорогого чая. Когда она выходит из комнаты, я беру эту банку, будто бы полюбоваться, отхожу в уголок. Быстро открываю банку и отсыпаю себе в карман много этого чая. Внезапно Гурченко возвращается и застает меня на месте преступления. Я что-то бормочу, пытаясь оправдаться, а карман у меня отвис под тяжестью украденного.
А вот самый страшный из ряда снов о нечистой совести. Мне предстоит расстрелять свою любимую покойную подругу, и она, понимая, что это неизбежно, спокойно соглашается. Мне же предстоит сделать выбор: наверное, я могу не брать пистолет. И я совершаю свой выбор: беру пистолет и две пули и решаю, что выполню свой долг. Только наступление сумерек и отсутствие удобного места откладывают то, что должно произойти. Просыпаюсь в ужасе.
Пробуждаясь после снов подобного рода, я уже наяву всякий раз испытываю страх. Впечатление сновидения столь сильно, что не сразу покидает меня, и не сразу наступает несказанное облегчение от сознания, что это был всего лишь сон. Но вместе с чувством освобождения от кошмара рождается неотвязная мысль - а что, если все эти обнаружившиеся во сне тайные намерения и совершенные действия дожидаются в подсознании своего часа и в реальной ситуации воплотятся в действительность? Может быть, именно в этих снах и выявляется истинная сущность личности, скрытая от меня самой; то, что в реальной жизни прячется за сменяющимися масками?
Страх и выбор. Мы ежеминутно стоим перед выбором, это наше перманентное состояние, касающееся прежде всего мелочей повседневного существования. Но порой проблема выбора приобретает важный, а иногда роковой характер. И я боюсь, что когда придет момент важного выбора, я поступлю недостойно. Я этого очень боюсь.
Помню, какое впечатление в этом смысле на меня произвел замечательный фильм Золтана Фабри "Пятая печать". Я смотрела его впервые в 70-х гг. "Пятая печать" - о страхе и выборе. 1944 год. Будапешт. В городе хозяйничают венгерские фашисты. Четверо мужчин по вечерам собираются в кабачке за кружкой пива. Это столяр, часовщик, книготорговец и хозяин кабачка. Однажды в кабачок заходит знакомый фотограф и садится к ним. Часовщик Дюрица, подозревая недоброе и желая понять настроения пришедшего, рассказывает притчу о хозяине и рабе, предстающими как палач и жертва, и спрашивает товарищей, какую участь каждый избрал бы для себя. Фотограф без колебания говорит - только не палач! Остальные сомневаются; они вовсе не хотели бы стать жертвами. И вообще это их не касается
Фотограф предал их, сообщив фашистам, что эти четверо ведут рискованные разговоры. Вечером следующего дня являются фашисты и ведут мужчин в камеру, где на стене под потолком распят узник, окровавленный, умирающий. Офицер предлагает каждому из приведенных ударить несчастного. Того, кто это сделает, отпустят. Перед ними смертельный выбор. И тот, кто во вчерашней беседе выглядел как настоящий обыватель-конформист, в ужасе говорит растерянно: "Нет, это нельзя, нельзя этого делать". Его тут же пристреливают. Уводят и двух других, отказавшихся выполнить требование. Но последний подходит и ударяет распятого. Его отпускают, и в тоске он спешит домой по пустынному ночному городу. Он не мог поступить иначе. Он прячет в своем доме еврейских детей, спасая их от расправы фашистов. Как труден был его выбор...
Фильм был потрясающе трагический, а мне он подарил какую-то надежду. Образ того из них, кто накануне высказывался весьма цинично, чуть ли не высмеивал необходимость жертвовать собой, а в решающую минуту не смог противостоять голосу совести, говорившему ему, что он не может в жизни так поступить, утешал меня. Я думала: может быть, в решающую минуту мне удалось бы все-таки поступить достойно?
А сны не оставляют меня. Неправ тот, кто не придает им значения. Что они открывают нам в нас самих? Об этом стоит задуматься...