Образцов Иван Юрьевич. За гранью глаз

РУЛА (заметки о романе)

Иван Образцов

ЭПИГРАФ

Девочка с грустными глазами долго смотрит из окна автобуса на лужи, что разбиваются под колёсами несущихся автомобилей.

ПРОЛОГ

"В конце 20-го века в холодной северной стране, в провинциальном городке, недалеко от границы четырёх государств родится мальчик. Мальчик будет говорить стихи. Его будут любить и ненавидеть одинаково сильно. Когда он будет говорить, то даже стены не удержатся от слёз. А в начале 21-го века он изменит всё..."

Гараван "Книга ста пророчеств"

Поэт

Ранний зимний вечер опускался на город. За инеем темнеющего окна набухали разноцветные шары - жёлтые, синие, красные - и он вроде бы знал, что это обычные неоновые фонари реклам, искажённые замёрзшими на стекле парами воды, но зудело внутри смутно определимое, странное чувство, даже не чувство - желание, желание не знать подробностей. Что- то наподобие далёких экзопланет, которые можно наблюдать, о которых кое- что известно, только никто не рискнёт утверждать точность рельефа, химического состава и другие детали. Рисковать не хотелось.

Так вот, ранний зимний вечер опускался на город. За окном, как собственно и перед ним, продвигался вперёд двадцать первый век от Рождества Христова. Мобильная связь, интернет и прочие достижения человеческого интеллекта ещё не успели окончательно угробить психику людей, но уже наплодили своих психопатов. Природа реагировала на бурную деятельность человечества, как организм реагирует на вирус - селями, землетрясениями и цунами. И среди всеобщих скоростных процессов, катастроф, истеричных заявлений о конце света, тихие зимние вечера, подобно снам о потерянном рае, пробуждали в глубине души сосущую ностальгическую тоску по покою.

Герой смотрел на цветные разбухающие шары. Он был Поэтом, но сегодня не было стихов, только проза.

Значит проза, решил он. Поэту не нравилось печатать черновики на клавиатуре компьютера так же, как не нравилось писать в разлинованных тетрадях. Все его черновики были именно рукописными текстами и именно на нелинованных листах. Откуда в его двадцать восемь лет этот своеобразный консерватизм он и сам не знал. С другой стороны, бороться с этим не было никакой необходимости, особенно сегодня, когда он почти физически ощущал - что-то должно было начать происходить, что-то должно было родиться.

Он отошёл от окна, сел за стол и, пододвинув к себе чистый белый лист, начал писать:

"И вновь тишина. В ней я вспоминаю тебя. Тебя... Себя...Может быть нас? В будущем? Будущих? Вспоминаю... Какое-то внутреннее беспокойство. Тревожит. Непонятное . Эхо, мечущееся в глубине души. Стены, тяжелые влажные стены, в которые ударяется звук и отскакивает с глухим вскриком "слы-ы-ши-и-шь...". Этот лабиринт, в нём ты, я - другие мы... Душа, Любовь, Привычка - стены, стены, стены... А кто сказал, что выход есть!? Выхода нет, я сам закрывал все двери, точнее - замки. Вот он, ключ от последнего замка. Вот он, маленький кусочек стали на моей ладони. Дай ему своё имя, хотя... это уже не имеет значения...

Знаешь, я подумал сейчас, что можно ещё повернуть назад. Повернуть, с болью, с растоптанной гордостью, с рухнувшими идеалами. Ещё можно... Можно обмануть всех, обмануть тебя. Себя обмануть сложнее, но тоже можно. Беда лишь в том, что нас этому не научили...

И вновь тишина. В ней я вспоминаю тебя. Тебя ... себя... может быть нас,... вспоминаю... Ключ - я размахиваюсь и выбрасываю его в пустоту ночи. Нет выхода из лабиринта... Здесь ты, я и... одиночество...".

Он встал, прошёлся по комнате и, достав чистый лист, сделал ещё несколько, не связанных между собой по смыслу записей:

"Воспоминания о будущем?"

"Метеориты - это разлетающиеся осколки звёзд"

"Планеты - это собранные в комок осколки звёзд"

"Если вдуматься, сколько же мы теряем времени впустую, стоя в очередях"

Поэт посмотрел на настенные часы - они показывали половину восьмого вечера. Он включил настольную лампу и прошёл на кухню. Наливая воды в чайник, он всё думал об этом странном чувстве, точнее - предчувствии, что не покидало его сегодня с самого обеда...

Рула

Рула жила в небольшом провинциальном городке на берегу Мирового Океана. Честер-стрит 19/77 - трёхэтажный дом из жёлтого округлого кирпича. Чердак был мансардой, а одновременно квартирой и мастерской для мистера Ди, старого художника и доброго друга Рулы. Когда-то он удачно продал одну из своих странных картин, которые он называл настоящими, заезжему торговцу из Европы. Денег как раз хватило на то, чтобы заброшенный чердак превратился в мансарду с высокими (почти четыре метра) потолками, квадратным окном и маленькой скрипучей дверцей, в правом от входной двери углу, для выхода на крышу.

Никогда больше мистер Ди не заключал таких выгодных сделок и зарабатывал на жизнь тем, что рисовал пейзажики для кабаков и кабинетов местных торговцев. Бывало, изредка, кто-нибудь из чинов городской элиты заказывал мистеру Ди портрет - свой, либо семейный - но притом всегда уточнял: "Мистер Ди, рисуйте только без этих вот своих кругов и квадратов, мне нужен портрет моей семьи, а не трёх красных пирамид, ха!" - и довольный своей шуткой чиновник удалялся (чиновники всегда имели свойство удаляться, а не уходить, как все рядовые люди).

В левом от входной двери углу мастерской стоял большой дубовый шкаф. Руле нравилось разглядывать и осторожно трогать пальцами корешки больших старых книг, которыми шкаф был плотно набит доверху.

Рула брала иногда полистать какую-нибудь из книг, с интересным на её взгляд названием. Но самой любимой книгой был старый фолиант с медными застёжками и выведенным золотой краской названием "Гараван. Книга ста пророчеств". В книге беспорядочным образом размещались сказки, иллюстрации и древние пророчества.

Наверное, настоящие картины мистера Ди - думала Рула - как эта книга. Чем дольше картина или книга целы, тем дольше живут в них всякие-разные (кто эти "всякие-разные" она решила пока не уточнять).

А если оставить их в чужом доме или вообще в музее? - такая мысль показалась грустной.

Поэт

Пока все нормальные люди работали на разных работах (действительно, чем ещё можно заниматься на работе, кроме как работать), Поэт, как уже было сказано выше, жил стихами. При всей значимости данного состояния - ведь не называть же это профессией и работой - поэтическое ремесло не приносило сколько-нибудь стабильных доходов. Времена полного безденежья сменялись неожиданным дивидендами в виде премий или платы за участие в различных культурных событиях их маленького провинциального городка. Жить на такие доходы было можно, но только в том случае, если поэт обладал недюжинными организаторскими способностями и способностями к передвижению в пространстве со скоростью звука собственного голоса. В конце концов, деньги платили вовсе не за поэзию и талант, а скорее за возможность отчитаться перед чиновниками "о проделанной работе и организованной культурной программе" или (что было большой редкостью) за рукопись.

Темп был бешеным и понятно, что выматывал страшно, потому Поэт часто впадал в состояния, подобные сегодняшнему - состоянию тоски о покое. В такие моменты все ощущения словно притуплялись, и возникало, в глубине души, сладкое желание послать всех далеко и надёжно. Но сегодня к этому желанию примешивалось смутное чувство тревоги, непонятно откуда возникшее и неясно, что означающее.

Закипел чайник. Поэт достал из синего кухонного шкафчика чашку и бросил в неё три чайных пакетика "Ушебти". Интересно, подумал он, кому понадобилось называть чай "Ушебти". Ну, понятно ещё "Вкусный" или "Весенний", а тут... может дело в составе? Он повертел в руках пачку - чай чёрный байховый - вроде ничего египетского не примешано...

Рула

Она тихонько сидела у окна, мистер Ди рисовал очередной пейзаж.

Мистер Ди отложил кисти - ну, вот и всё на сегодня - взяв тряпку и вытирая руки, он подошёл и тоже присел у окна. За окном, по самому краю крыши лепился большой полосатый кот. Художник проследил за взглядом кота и увидел двух целующихся голубей.

- Ты помнишь, Рула - вдруг спросил мистер Ди,- я рассказывал о заезжем торговце из Европы?

Рула кивнула.

- Тот молодой человек занимался скупкой предметов искусства, он просил продать ему все мои настоящие картины. Я долго не соглашался и тогда он попросил продать хотя бы одну, сказав, что даст за неё столько, сколько хватит на отдельную мастерскую. Мистер Ди задумчиво покачал головой - Знал, что это единственное, чем я мог тогда соблазниться. Да, я продал картину с большим чёрным квадратом посередине, это была очень мрачная картина о конце света. Молодой человек сказал, что когда-нибудь вернётся за остальными и отбыл из города.

Мистер Ди провёл ладонью по седым волосам и немного помолчав продолжил:

- Послушай, Рула, я завещал все свои настоящие картины тебе, на день твоего совершеннолетия. Тот торговец обязательно вернётся. Он будет просить тебя продать ему все картины, но ты продай только одну. Запомни, только одну настоящую картину. Обещай мне.

Давать обещания в тринадцать лет очень легко.

- Я обещаю, мистер Ди, только одну настоящую картину. - сказала Рула, глядя в окно. В этот момент полосатый кот прыгнул, но голуби вспорхнули на мгновение раньше.

Две птицы поднимались в синее вечернее небо. Две птицы летели над черепичными крышами, над головами прохожих, над маленьким провинциальным городком, что расположился на берегу Мирового Океана.

И тогда Рула увидела как кот, прикрыв свои зелёные глаза, как будто хитро улыбнулся.

Поэт

Если ты меня потеряешь. Я не уйду. Я больше не вернусь.

Гараван "Книга ста пророчеств"

Он сидел за столом и писал:

Печенье

Ему, уже в который раз, снился почти один и тот же сон: растрепанные волосы, нервное подрагивание худых плеч и шуршание книжных страниц - все это выплывало по отдельности. Каждый раз он пытался разгадать странные символы... Хотя, что в них собственно странного? Обрывки сна и только. В эту ночь почему-то особенно сильно грохотали колеса трамваев, лаяла пара собак и еще кто-то где-то чем-то похрустывал. Ах, да, это печенье! Кстати, и поесть так резко захотелось. Так это шуршали не книги, а коробка с печеньем... Она любила ее открывать, таинственно жмурясь, и каждый раз наблюдала за его руками - когда же они потянутся в ее сторону. И всегда она опережала их и протягивала съедобный цветочек прямо к его губам. Как же это злило его. Никогда он не будет есть с руки. А она лишь забавлялась его хмурым бровям и ласково смотрела, смотрела...

Опустошив коробку, он продолжил свой сон...

Был уже глубокий день, когда в дверь постучали. Неужели опять она со своим печеньем - пронеслась первая мысль. Может меня нету дома? Стук повторился. Такой правильный и терпеливый. Стук в дверь. Так может стучать только... Он открыл дверь. В полумраке коридора явно выделялась лишь шикарная борода пришельца. Кого-то он мне напоминает... Пронеслось и застряло где-то в дебрях седых волос. А еще глаза, да, такие выразительные и влажные... Старик держал в руках что-то мятое. Он молча положил свой груз на порог и тихо и удивительно плавно ушел в темноту.

Он разглядывал, сидя на кровати, странный пустой пакет. На нем еще сохранились следы чего-то воздушно-розового и липкого. Крем. Здесь был торт? Может быть. На дне пакета Он обнаружил множество крошек. На ладонь высыпалась целая горка. Он прикоснулся кончиком языка к хрупкому пику. Несомненно, это было его любимое печенье.

Шел день. Снег искрился под солнцем. Последние крошки доклевывала воробьиная стайка. Один все не мог совладать с застывшим на трамвайных рельсах фрагментом крема. Пробегающий мимо бродячий пес жадно накинулся на остатки лакомств...

Печенье Он больше не ел. Никогда.

Соседи Поэта

Дом номер 21, в котором жил Поэт, стоял на пересечении Малой Олонской улицы и Крестьянского проезда. Это был старый трёхэтажный купеческий дом конца 19 века. После революции и последующего раскулачивания купца, дом был перепрофилирован в коммунальное жильё для рабоче-крестьянского населения. Три подъезда по шесть комнат на каждом этаже.

В комнате напротив жила женщина сорока с лишним лет - Люсильда Игоревна Шуршат-Подольская.

Каждое утро, кроме выходных дней, в восемь часов, отправляясь в редакцию местного литературного журнальчика "Край", где она уже несколько лет работала замом главного редактора, и закрывая ключом дверь, Люсильда Игоревна попутно "шла гулять" свою маленькую белую безумную болонку. Болонка истерично дёргала поводок, поскуливала, потому как знала - отхожее место болонок находится в близлежащем сквере, а хотела она туда очень.

Если Поэт по какой-то причине вставал ни свет, ни заря, то выходя из комнаты, обязательно натыкался на Люсильду Игоревну с её безумной болонкой. Болонка начинала лаять и бешено вращать глазами, будя всех соседей. Поэт всегда вежливо здоровался, но Люсильда никогда ничего не говорила, а только высокомерно кивала в ответ. Он пропускал её вперёд, а после шёл на кухню и наливал воды в чайник. На обратном пути Поэт бросал взгляд на дверь общего душа, где была пришпилена бумажка со списком "очерёдность уборки общего душа жильцами секции". Фамилии жильцов были почему-то расположены не по порядку номеров квартир, а по алфавиту, и первым всегда значился Ах Юлий Робертович тире N33. Юлий Робертович был молодым человеком нескладной наружности и холостяком, работал системным администратором в какой-то фирме и вёл ненормированный образ жизни. Поэт невольно читал список и повторял про себя, глядя на выходящую в двери Люсильду Игоревну: Ах, Юлий Робертович! "Ах" всегда выходило отдельно, а Юлий Робертович - автоматически.

Вообще, у Поэта уже давно появилась неприятная привычка, от которой он никак не мог избавиться - когда он был чем-то впечатлён, то говоря про себя "Ах!" - грустно ли, радостно ли - неизбежно вспоминал соседа.

Иногда Поэт просыпался ночью от звука подъехавшего к подъезду такси, женского смеха и громкого голоса Юлия Робертовича.

Поэт вставал, подходил к окну и слушал, как хлопала, закрываясь, дверь подъезда. Он стоял возле окна ещё некоторое время и смотрел через стекло в ночь, поглаживая правой ладонью подоконник.

Гараван "Книга ста пророчеств"

Сказка о решении комиссии.

- Итак, прошу внимания! - торжественно начала Торжественная Мышь.

"Не зря её зовут "Торжественная Мышь", даже Фараон говорит, что не зря..." - подумала Тётушка Черепаха.

- Нашей уважаемой во всех отношениях комиссии необходимо принять важное, а главное, ответственное решение! - Торжественная Мышь зашуршала бумагами - Есть три кандидата на должность Необычного Существа, это Гагара, Гагара и Застраус. Предлагаю голосовать не глядя.

- Как это "не глядя", а поглядеть?! - Ондатра даже привстала на задние лапы от любопытства.

- Поглядеть не получится, - грустно заметил Добрый Барсук.

- Это почему так? Если кто-то есть, то его можно поглядеть, - возмутилась Ондатра.

Торжественная Мышь быстро записала это в свод правил комиссии, а Тётушка Черепаха подумала : "Какая, однако, эта Ондатра шустрая и шумная, не зря Фараон её не любит..."

- Понимаете, уважаемая Ондатра, здесь такое сложное дело, если глядеть кандидатов, то Гагара одна, а если принимать заявки и характеристики, то Гагары - две, постоянный только Застраус, - ещё больше грустнея, объяснил ситуацию Добрый Барсук.

Всё это странно, необычно и даже подозрительно. А Застраус всегда один?

Всегда.

- Ну и что тогда в этом необычного, однозначно, надо выбирать Гагар, - с решительным видом заключила Ондатра.

"Но ведь Застраус такой несчастный", - подумала Тётушка Черепаха и так расстроилась, что даже забыла подумать про Фараона, но этого, само собой, никто не узнал.

"А шумливая Ондатра не такая уж и дура", - сделала про себя вывод Торжественная Мышь, но записывать не стала.

- Послушайте, вам не кажется, что второй Гагары просто может не быть, вдруг кто-то написал про себя характеристику и забыл, что отправил, - Торжественная Мышь, как ведущая обязана была растянуть разговор о принятии решения на разложенный час времени, иначе ей не заплатят положенный гонорар.

- Но характеристики-то совершенно разные, совпадает только имя, - печально возразил Добрый Барсук.

- Ну и что, подумаешь - разные. А вдруг у человека разное настроение было, вчера он думал, что одинок и несчастен, а сегодня получил на работе премию и радостно сел писать характеристику для комиссии. Может он от радости и забыл, что вчера уже всё грустно написал и отправил, может ему эта премия уверенности придала, может ему она жизнь спасла, а? - Торжественная Мышь всегда внутренне гордилась своим искусством красноречия.

"У "человека" разное настроение было, а подписался два раза "Гагара", как-то это всё необычно, не по-фараонски", - подумала Тётушка Черепаха.

- Знаете, даже если и так, то это означает, что мы совершенно точно имеем дело с необычным существом или существами, - Добрый Барсук повернулся к Ондатре. - Ведь Вы же тоже так считаете?

- Что? - Ондатра пропустила весь разговор про характеристики, копошась под столом. - Никто случайно не видел мой блокнот? Он только что был вот здесь, - Ондатра показала на край стола.

- Нет, - сказал Добрый Барсук.

- Даа... дела...- протянула Торжественная Мышь.

"Фараон его знает", - подумала Тётушка Черепаха.

Ондатра села прямо на комиссионную скамью и сложила лапы на стол:

- А о ком вы сейчас говорили? - подозрительно спросила она.

Внезапное озарение пронзило всех членов многоуважаемой комиссии - Точно - Гагара! Гагары! - и как будто даже глухое "гаа-гаа-гаа..." услышали они из раскрытого в весеннюю улицу окна.

Торжественная Мышь очнулась первой и, тихонько шурша пером по листу, записала вердикт: "Признать Необычным Существом Гагару. Признать Необычным Существом Гагару, - и подумала, - Так надёжнее".

Добрый Барсук подумал : "Два раза лучше, чем один, очень умно".

"Блокнот только жалко, надо попросить компенсацию", - подумала Ондатра.

А Тётушка Черепаха ничего не подумала, только тихо пробормотала что-то неразборчивое - Шлятувся... - и втянулась в панцирь.

Гараван "Книга ста пророчеств"

Старая сказка о решении Застрауса

Застраус никогда не был так смущён и сконфужен. Дело в том, что в комиссии были все его милые и добрые знакомые: Торжественная Мышь, Ондатра, Тётушка Черепаха и, главное, Добрый Барсук.

"Что же произошло, - думал Застраус, - как могли двух Гагар признать необычными существами?!"

Логика уважаемой комиссии совершенно не укладывалась в голове Застрауса: "Надо не укладывать, а выстраивать", - решил он.

Но если что-то строить, то надо с чего-то начать - к сожалению, начала не было, впрочем, как не было и логики.

"Хорошо, - Застраус почесал клюв, - начнём с того, что Мышь - серая, значит, Барсук - полосатый, а Черепаха - панциревая".

Что делать с Ондатрой, было решительно непонятно.

Застраус ещё раз почесал клюв и сделал вывод: "Если с кем-то непонятно что делать, то тогда его надо определить, как побочный эффект и не учитывать при расчётах основного вывода".

Тогда возникал новый вопрос - а что именно необходимо рассчитать? Выходило, что рассчитать надо было не что, а кого.

"Нет, нет, нет, всё это полная ерунда, - сказал внутренний голос, - ведь если рассчитать надо кого-то, то получается, что рассчитываешь - ты сам, а если так, то ты и есть комиссия, а если ты и есть комиссия, то решение комиссией уже принято".

"Действительно, я и есть комиссия, как же я сразу не догадался, что сам принял решение, - подумал Застраус и успокоился, - пойду спать, утро, как говорят, вечера мудренее".

И, правда, пошёл спать.

Соседи Поэта

За стенкой, в комнате 34 жил Павел Поликарпович Горшин. Человеком он был вида не то чтобы невзрачного, но как-то особо незаметного - среднего роста, склонный к полноте, лысеющий, одинокий, но... философ. Скорые зимние вечера казались ему прекрасным временем для печальных философских обобщений.

Сейчас он стоял в пижамных брюках посреди общей кухни в ожидании закипающей кастрюли, с пачкой покупных пельменей в руках. У соседней плиты суетилась соседка из комнаты 32, Анна Андреевна.

- Павел Поликарпович, у вас полка скоро упадёт, возьмите гвоздь, забейте.

- У меня нет молотка и это не просто ничего не значащий факт, а следствие более глубоких причин, - Павел Поликарпович любил, как ему казалось, умно изъясняться, - собственно, причину отсутствия молотка, среди имеющихся у меня инструментов, коих имею я невозможно малое количество...

- Господи, Павел Поликарпович, - попыталась остановить бесконечный клубок умных рассуждений соседа Анна Андреевна, - у меня под вашей полкой машинка новая стиральная стоит. Ради бога, укрепите как-нибудь полку.

Нет, нет, здесь, дорогая Анна Андреевна, дело не в полке. Ваш страх потери предмета быта есть показатель мировоззренческий, типичный для данной системы общественных отношений, а именно - системы общества потребления. С точки зрения состояния общечеловеческих ценностей - это симптом тревожный.

Павел Поликарпович преподавал в местном Университете философию и практически всегда находился в состоянии лектора.

- Понимаете, Анна Андреевна, - Павел Поликарпович даже стал немного размахивать пачкой пельменей в такт своей речи, - мало кому сегодня действительно ценны слова поэта "Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся...".

Пока Павел Поликарпович говорил речь, Анна Андреевна, вздохнув, открыла ящик своего кухонного стола и достала оттуда длинный, стомиллиметровый гвоздь, молоток, и положила на стол перед оратором.

- Ну что вы, я бы самостоятельно мог добыть столь примитивные орудия труда. Впрочем, спасибо, мне не придётся, подобно великому Диогену ходить с фонарём по нашим комнатам и искать человека, - Павел Поликарпович стал распечатывать пачку пельменей, так как закипевшая в кастрюле вода уже брызгала на плиту, - После ужина я обязательно исполню эту простую работу.

Когда Павел Поликарпович ушёл со своими пельменями в комнату, Анна Андреевна, ещё раз вздохнув, взяла молоток и начала самостоятельно вбивать в стену гвоздь, при этом разговаривая вполголоса сама с собой: "Гомер, Гомер, этот ваш слепой бродяга и не того ещё бы понаписал".

Нужно сказать, что Анна Андреевна была женщиной с образованием, но очень практичной, потому и работала кладовщиком на овощной базе. Она считала так - вначале дело, а уж после того и отдохнуть можно, в парк сходить или пускай даже в театр.

"Басни рассказывать все мастера. Или вот этот, как его, Диоген - чего он всё со своим фонарём по городу шатался, да в бочке потом полёживал? Отчего бы ему на завод не пойти работать, а?" - Анна Андреевна в последний раз ударила по гвоздю и отошла назад, чтобы взглянуть на результат своего труда, - "Человека он искал, лучше бы работу себе нашёл, так нет, бездельничать и разглагольствовать они все горазды, а как гвоздь в стену забить, так сразу с пельменями в кусты".

Рула

Захлопнув книгу, Рула в недоумении подумала: "Совершенно не понимаю, зачем вообще им понадобилось решать такую странную задачу? Ведь всем известно, что если что-то одним кажется необычным, то всегда найдутся другие, для кого это необычное - обычное дело. Ну, вот, например, моё белое родимое пятно на ноге, размером с монету - все говорят - как необычно, а для меня оно такое же обычное, как бутерброд с маслом".

Рула отложила книгу мистера Ди и принялась пить какао с молоком и откусывать маленькие кусочки от бутерброда с маслом.

"По мне, - продолжала рассуждать про себя Рула, - намного важнее вопрос про бутерброды - какой вкуснее, с маслом или с маслом и сыром? Вот вчера вкуснее был с маслом и сыром, а сегодня - только с маслом. А если нет сыра, то вкуснее какао. Только тогда немного странно".

Рула открыла наугад книгу и прочитала:

"...Нет, нет, нет, - повторяла Ондатра бегая из одного угла кухни в другой, - разве тАк готовят настоящие бутерброды?! Это не бутерброд, а какой-то банальный хлеб с маслом".

"Странно, - думал Застраус, сидя на табурете и вертя в лапакрыльях ломоть хлеба с маслом, - а я всегда считал, что бутерброд, это и есть хлеб с маслом".

- Бутерброд, как особая история, отличается от банального хлеба с маслом тем, что падает не вниз, а вбок, - назидательно произнесла Ондатра.

Застраусу ничего не оставалось, как согласно кивать в ответ, ведь Ондатра была родом из Новой Гвинеи и говорила, что знает целых восемьсот языков. Застраус же не знал толком даже того единственного языка, на котором разговаривал сам.

Соседи Поэта

В противоположном конце коридора уже пятый год, в ожидании отдельного благоустроенного жилья, жила единственная на этаже семейная пара с ребёнком - слабеньким белокурым мальчиком трёх лет.

Муж, Андрей, работал экспедитором в маленькой строительной фирме. Это был крупный мужчина с вечно грустными, от постоянных скандалов жены, глазами. Иногда, он до поздней ночи сидел на кухне и делал вид, что занят каким-нибудь делом, лишь бы не идти домой и не выслушивать очередную порцию претензий дорогой супруги. Зато сына он любил безмерно и мальчик, чувствуя это, если плакал, то всегда звал именно папу.

Жена, Наталья - маленькая полная женщина тридцати лет - работала аналитиком в местном отделении полиции. Человеком она была вредным и вечно недовольным жизнью. Соседи относились к ней не иначе, как к колобку зла, который обязательно есть в любой коммунальной квартире.

- ...Ведь, как там, у Достоевского - не было б Арины Родионовны, няньки Пушкина, так, может быть, и не было б у нас Пушкина. И вот посмотрите же, оказалось, что и без того русское начало сохраняется в человеке. Это я про Цветаеву, ведь немка ж немкой, а какую, именно русскую душу, страстную, растерзанную написала! - Павел Поликарпович встал и заходил туда-сюда по кухне, он уже несколько минут говорил речь.

Поводом к речи (хотя Павел Поликарпович мог говорить часами и без всякого повода) послужило то, что Андрей прочитал в какой-то цветной газетке статью с названием "Детство африканского мальчика Саши Пушкина".

- Только и привычек ведь у нас своих дурных хватает, я имею в виду нас, образованных, пишущих людей. Взять те же рабочие или, как их называют, пролетарские районы. Что же мы, невежество этих людей презираем? - нет, мы человека презираем и они в ответ туда же. А если война, что тогда? А я вам скажу что - тогда все эти работяги и пойдут воевать, всю грязную работу делать, а мы - в штабе, в тылу. Разумеется, и в тылу и в штабе нужно кому-то быть, но я это к тому, что только вместе, сообща, так сказать, и можно большие дела делать.

- А чего делать-то, вы ж сами говорите, привычка наша такая, - Андрей помешал ложкой суп, - а привычка, как известно, вторая натура.

- Возлюби ближнего своего, как самого себя, вот единственный путь единения, - торжественно изрёк Павел Поликарпович и поднял вверх вместо пальца яйцо, которое собирался разбить на сковородку.

- Но, но, этак вы скоро в лапти нарядитесь и пойдёте возлюблять, только, простите, на вас, как на ряженого смотреть будут, а то и побьют между делом, и не со зла побьют, а так, за-ради развлечения. Вот вы семечки, например, жареные щёлкать любите?

- Нет, а что? - не понял Павел Поликарпович.

- А то, что зря, - усмехнулся Андрей, - но это я так, для примера.

- При чём здесь семечки - догадался Павел Поликарпович, - это же стереотип.

- Вот, вот, прям вот это слово и скажите, когда возлюблять будете. Подумают, что вы кого-то обозвали и ещё раз побьют, но уже за дело.

-Да что вы всё побьют, да побьют, что же это по-вашему, у нас народ только по лицу и может бить?

- Почему же только бить, ещё и получать по лицу может - рассудительно подвёл итого Андрей.

- И как по-вашему тогда быть? Оставаться совершенно равнодушным к происходящему? - не унимался Павел Поликарпович.

- А по-моему, надо только, чтобы каждый своим делом занимался, а если война, так чего ж, соберёмся, да повоюем. Вот все говорят, что живём мы плохо, а кто говорит-то? Если голова и руки на месте, то дело ты себе всегда найдёшь и нечего виноватых искать, если у тебя всё плохо, значит, сам виноват, вот и всё, а остальное, как вы там говорите, стереотип.

- Как просто у вас, Андрей, всё выходит - сиди и не думай.

- Я же не говорю не думать, я говорю, виноватых нечего искать, если сам виноват. Вот выйдите на улицу, посмотрите машин-то сколько, ни пройти, ни проехать, а машина ж не пять копеек стоит и на что их все себе понабрали, если плохо живут, от плохой жизни?

- В кредит, разумеется, понабрали, а потом народу этими кредитами петлю на шее и затягивают, душат, так сказать, материально.

- Ага, кредиты, только скажите мне, пожалуйста, Павел Поликарпович, зачем тебе эта машина в кредит, если ты и так плохо живёшь?

- Ну, возможно, человеку она для работы нужна или для каких-нибудь бытовых нужд, - Павел Поликарпович немного растерялся от этого вопроса, так как автомобиля никогда не имел и смутно представлял себе его необходимость.

- Нет, не в работе и нуждах дело, а в натуре нашей - любим мы больше всего на свете две вещи - понты и халяву. И берём всё, потому что все берут, а потом возмущаемся, будто нас обманули. А кто обманул - сами себя всю жизнь и обманываем. Вот скажи, Поэт, нужна тебе машина в кредит?

Поэт на протяжении всего диалога молча сидел у окна, курил и листал рекламный буклет одного из местных торговых центров:

- Машина мне не нужна, даже и без кредита, у меня понты другие, а про халяву я думаю, что бесплатный сыр только в мышеловке бывает, хотя это и так всем известно.

- Андрей! - раздался из комнаты крик Натальи, а следом появилась и она сама. - Фу, а накурили, дышать невозможно. Ты долго ещё с этим супом возиться будешь?!

Андрей, опустив голову, начал сосредоточенно мешать ложкой борщ, он не боялся своей жены, просто предпочитал с ней лишний раз не связываться.

Она подозрительно покосилась на Поэта и повернулась к Павлу Поликарповичу:

- Павел Поликарпович, уже неделю, как ваша очередь в душе убирать.

- Правда, а я что-то заработался, совсем из головы вылетело, - проборматал тот.

- Ну в душ-то ходить из головы не вылетает, а расписание на двери душа висит. Надо, наверно, её вовнутрь перевешать, чтоб мыться и постоянно смотреть - так точно не забудете. - и Наталья, довольная собой, ушла обратно в комнату.

На кухне повисла дурацкая неловкая пауза и стало ясно, что разговор как-то сам собой развалился.

Гараван "Книга ста пророчеств"

Старая сказка о дороге

Застраус и Страужаба были необычными существами и оба с детства имели страсть к путешествиям. Возможно, что страсть эта была невольной, так как вокруг были нормальные зайцы, страусы и жабы, и потому на наших необычных героев всегда смотрели с подозрением, а то и совсем с неприязнью.

Нужно сказать, что Застраус и Страужаба жили в разных частях света и знакомы, разумеется, не были. Но это не мешало им очень долго мечтать об одном и том же - стать такими, как все, но как можно стать "как все", если природа наделила тебя совсем другим телом, разве что произойдёт чудо. Чуда не происходило, и когда стало окончательно ясно, что и не произойдёт, оба собрали свой нехитрый скарб, попрощались с родными и отправились в путешествие по миру. Родные вздохнули с облегчением, ведь их тоже можно понять - все они были нормальными жабами, страусами и зайцами, а тут такая обуза.

Мотаясь по странам и континентам очень часто приходилось нашим героям питаться всякой дрянью, а то и вовсе голодать, спать как и где попало. Не сладко им приходилось и, не будем излишне гладкими в выражениях, в общем-то, отвратительно было. Ведь "не таких, как все" как-то традиционно не очень любили, и традиция эта была во всех странах, куда бы ни попадали наши путешественники.

Но, всё-таки, есть высшая справедливость, есть! Случилось, что Застраус встретил Страужабу в подворотне какого-то очередного портового городишки, где оба шатались в поисках места, что сгодилось бы для ночлега, который хоть ненадолго спрячет озябшее и голодное тело от влажного океанского сквозняка. Мало того, что они встретились, так ещё и полюбили друг друга с первого взгляда.

Как уже было сказано, высшие силы компенсировали влюблённым все перенесённые жизненные тяготы вполне реальным счастьем. Нет, речь идёт не только о их любви - любовь, она никуда из мира не пропадала и компенсировать её нет никакой необходимости - речь о том, что влюблённые обрели свой дом. Совершенно случайно (но мы-то знаем, что это бонус от высших сил) ими был открыт островок в Бирюзовом Море. Правда, необитаемым островок не был, как выяснилось, там доживал свой век старый дядюшка Сорокогусь. К традициям внешнего мира он относился равнодушно, и если Застраус и Страужаба всегда переживали и страдали от традиционного к ним не очень хорошего отношения во всех странах, то Сорокогусь просто игнорировал эти традиции, ему, если уж быть совсем откровенным, было тупо наплевать на всё происходящее во внешнем мире. К тому же Сорокогусь оказался миролюбивым соседом, пускай и не очень разговорчивым.

В положенный срок у счастливых влюблённых родился сын, и родители решили придумать какую-нибудь свою традицию с именами. После долгого обсуждения разных известных им традиций и имён, сына назвали За-стражаб.

И вот, подросший За-стражаб гулял как-то по берегу Бирюзового Моря, но настроение в этот замечательный теплый вечер было у него вовсе не замечательным - не радовали его больше ни вечернее солнце, ни бирюзовая вода, ни молодость его, в общем, ничего его не радовало. Тошно было на душе, а отчего, он никак не мог понять. Думая обо всей этой тошности За-стражаб не заметил, как добрёл до утёса, с которого в детстве любил прыгать в море. На самой вершине сидел старый дядюшка Сорокогусь. За-стражаб по крутой тропинке забрался наверх и сел рядом с соседом. Помолчав чуть-чуть для приличия он обратился к старому дядюшке:

- Дядюшка, отчего тошно так на душе? Хожу, брожу весь день по нашему острову и думаю, вроде живём мы в тепле и покое, всего у нас в достатке, а радости никакой нет.

Сорокогусь печально улыбнулся краешками клюва и молча продолжил дымить своей бамбуковой трубкой.

За-стражаб выждал немного времени и опять спросил:

- Почему? Почему ты молчишь?

Сосед повернулся к молодому существу и вынул трубку из клюва:

- Знаешь, мой мальчик, может это и ответ.

- Но ты же ничего не сказал? - За-стражаб был в недоумении.

- Ты ошибаешься, хотя в то же время ты и прав. Молчание с тем же правом обозначает отсутствие ответов, как и их бесконечное множество.

За-стражаб расстроился.

- Это очень грустно, ведь значит ответов не знает никто, - он взял валявшуюся у его ног веточку и стал рисовать на земле бессмысленные знаки, разные круги и квадраты и даже что-то похожее на пирамиду.

- Может ты задаёшь неправильные вопросы? - Сорокогусь выпустил струю дыма прямо в заходящий солнечный диск.

Бросив свою детскую геометрию, За-стражаб поднял голову:

- А что надо спросить?

- Да ничего у меня не нужно спрашивать, но могу дать тебе совет.

- Какой?

- В далёкой стране, где все счастливы и радостны, живёт моя дальняя родственница Сорококурица. Ты можешь отправиться к ней.

- Она знает ответы?

- Да нет, и вопросов она не знает.

- Но зачем мне тогда идти к ней?

- Потому что в конце пути есть покой, а смысл - только в дорогах. В них нет радости и печали, нет счастья и горя, но есть смысл.

- А зачем мне смысл, если в нём нет радости и счастья?

- Затем, что печали и горя там тоже нет, впрочем... - Сорокогусь поднялся и повернулся к спуску с утёса, .- Впрочем, для тебя это всё не имеет совершенно никакого смысла... - и начал спускаться по крутой тропинке вниз, к морю.

Поэт

Поэт писал, низко склонившись над листом бумаги:

Настоящая книга рассказывает о Первой школе мастерства, имея ввиду Поэзию, как основную составляющую любой сферы деятельности человека. Собственно говоря, речь здесь пойдёт о расширении рамок самого понятия Поэзия.

К стихосложению как таковому я буду обращаться по той причине, что это самая известная форма проявления Поэзии и, соответственно, через неё удобнее всего показать Путь Поэта, хотя стихосложение является, в общем-то, лишь частным случаем проявления Поэзии.

Необходимо сразу уточнить, что Путь Поэта возможно пройти только свободному человеку. Первая школа мастерства -- это, по большому счёту, ещё не обретение свободы, а только первый шаг к ней.

Всего существует Семь школ мастерства и постигать их суть необходимо в определённом порядке, так как при нарушении порядка, из любопытства, из нетерпения или по любой другой причине, постигающий становится ещё более несвободен, чем был в начале Пути!

Цель Пути Поэта заключается в обретении способности влиять на окружающий мир, менять его не нарушая баланса.

Повторю, что стихосложение будет рассматриваться мной лишь из соображений удобства и под созданием текста не обязательно понимать именно написание стихов, так как книга -- это весь мир окружающих людей, а текст -- это способность писать в книгу. Я не могу написать за вас ни одной строки, но только могу показать, как это сделать.

Миром правят страсти и лишь Поэт правит страстями.

Пути Поэтов бывают разными -- это может быть Путь Власти, Путь Славы, но может быть и Путь Любви, Путь Красоты. Семь школ мастерства говорят о всех возможных Путях и выбрать можно любой, но не каждый сможет их пройти, потому я без угрезений совести рассказываю о всех Семи школах, зная, что не нарушу баланса. Если кто-то идёт по Пути Славы или Власти, значит таков его Путь.

Прежде чем браться за изучение Пути Поэта необходимо твёрдо усвоить одну истину -- Поэзия не есть способ наиболее удачного складывания слов, Поэзия не есть постижение технических приёмов складывания слов, Поэзия -- не есть складывание слов!

И ещё, Поэзия созвучна религии и философии, но только потому, что включает в себя и первое и второе...

Рула

Будучи девочкой не только мечтательной, но и практичной, Рула думала так:

"Раз я обещала мистеру Ди не продавать его настоящих картин, но жить на что-то будет нужно, то значит стану тоже художником, буду рисовать и продавать свои картины".

Рула решила, что будет путешествовать и привозить из путешествий фотографии разных знаменитых мест, а уж дома будет рисовать с фотографий картины и продавать жителям городка. В конце концов, мысли обогатиться ради богатства у Рулы не было, и она подумала, что если расскажет мистеру Ди о своей идее, то ничего в этом плохого не будет.

Поднявшись по лестнице, Рула приоткрыла дверь в мастерскую. Мистер Ди рисовал очередной заказ - парусную яхту на фоне океанского заката.

- Здравствуй Рула, - поднял голову от картины художник, отложил кисть и взял чашку с чаем, что стояла рядом на маленьком столике.

- Здравствуйте, мистер Ди, - Рула прошла и села на привычное место у окна и начала рассказывать о своём плане.

Мистер Ди, отпивая чай, слушал, не перебивал, только иногда кивал головой, что Рула понимала, как знак одобрения. Когда будущая художница закончила излагать свой бизнес-план, мистер Ди поставил чашку обратно на столик.

- План у тебя, конечно, хороший и, по большому счёту, я всю жизнь зарабатываю на хлеб именно таким способом, разве что не путешествую и дальше нашего городишки вообще никогда не был.

- Но как? Я всегда думала, что вы много путешествовали, ведь у вас столько картин, где нарисованы далёкие города и экзотические страны!?

- Да всё очень просто - дело в тебе самом. Каждый из нас в течении жизни выбирает куда пойти, что сделать или, наоборот, отказаться от поступка. И от того, что выбираешь, зависит - достигнешь ты своей цели или будешь всё время уходить от неё. Послушай, я расскажу тебе одну показательную историю, только, если ты не возражаешь, я буду одновременно заканчивать заказ. Кстати, твоя чайная чашка в буфете.

Рула встала, взяла в буфете чашку и налила себе чаю из разноцветного чайника, после чего села обратно у окна. Мистер Ди начал рассказывать, иногда поворачиваясь и поднимая кисточку, как восклицательный знак, в важных местах рассказа.

Рассказ мистера Ди.

- Жил на свете один молодой человек двадцати восьми лет. После смерти бабушки ему осталась в наследство квартира в старом доме, что был когда-то особняком богатых промышленников. В той стране, задолго до рождения нашего парня, произошла революция, и вся семья тех богатых промышленников куда-то пропала.

Бабушка героя нашего рассказа в те далёкие времена была молодой революционеркой, и квартира досталась ей по распределению. В общем, квартира парню досталась "с историей".

Раз так произошло, решил наш герой, то это знак. Нужно заметить, что у парня с детства была мечта - он хотел стать кладоискателем и найти какой-нибудь сундук с золотом. Ни семьёй, ни родственниками он обременён не был и легко решился начать осуществлять свою мечту.

Сказано-сделано, сорок лет он искал клады по всему свету - участвовал в поисках знаменитых сокровищ Чингисхана, Александра Македонского, пирата Чёрной Бороды и многих, многих других сокровищ. Но, увы, за все сорок лет поисков, так не нашёл ни одного, не то чтобы сундука, но даже маленького сундучка с золотом, драгоценностями, монетами - в общем, с сокровищами.

Через сорок лет, вернувшись из очередной экспедиции, он умер в своей старинной квартире, что досталась ему в наследство от бабушки.

Так как родни у него никакой не было, квартира отошла государству, и её продали молодой семье. А когда новые хозяева стали делать ремонт, то решили поменять расположение дверных проходов. Разобрали стену, возле которой стоял диван, на котором и скончался предыдущий хозяин квартиры. В стене оказался замурован большой сундук с золотыми монетами и драгоценностями.

Оказывается, те самые богатые промышленники, старинные владельцы дома, когда произошла революция, хотели уехать за границу, а пока улаживали разные последние дела, замуровали в стену всё самое ценное, что готовились забрать с собой. Но планы свои осуществить они не успели, так как глава семьи и два его брата погибли в мятеже на улице, про место же клада больше никто не знал.

Вот так. Наш герой просто никогда не думал, что географические передвижения на дальние расстояния ещё не гарантируют приближения к цели - вполне возможно, что цель находится на расстоянии вытянутой руки.

- А для чего он хотел найти эти сокровища, чтобы разбогатеть? - из всего рассказа Рула так и не поняла, зачем тот человек искал клады.

- Знаешь, Рула, может потому он их и не нашёл, что когда-то неправильно выбрал то, зачем ему они были нужны, но этого мы узнать уже не можем.

Поэт

"Вселенная, это капля масла, что растекается плёнкой во все стороны от одного полюса шара к другому. В конце концов, плёнка лопнет в центре северного полюса, чтобы вновь стать каплей в центре полюса южного и упасть на следующий шар. Потому, не важен вопрос - что такое Вселенная, намного важнее понять - по какому шару она течёт и почему именно в эту сторону?"

Гараван "Книга ста пророчеств"

Поэт сидел в кресле, пил чай "Ушебти" и разглядывал свою левую руку. Он давно привык ходить на людях в одежде с длинными рукавами и в чёрной перчатке. Только дома можно было расслабиться и снять ненавистную перчатку, от которой, до сих пор, у Поэта возникало чувство пребывания в исправительной колонии.

На самом деле, он вполне мог забыть дату, но именно "вот снег, первый снег, двадцатое октября..." - такая надпись появилась первой. Поэт прикрыл глаза и вспомнил то утро...

Он смотрел на свою левую руку, где наискосок от большого пальца через кисть было выведено замысловатым почерком "вот снег, первый снег, двадцатое октября...". Поэт перевёл взгляд на календарь - на календаре был октябрь, и он как раз собирался передвинуть пластмассовое окошечко указателя на двадцатое число.

Буквы, примерно по пять миллиметров в высоту, пересекали полукругом кисть почти до мизинца. Что за... - Поэт потрогал буквы пальцем, попробовал потереть - надпись не пропадала. Она была похожа на татуировку, но странного сиреневого цвета, причём приглядевшись, он заметил, что буквы тихо фосфоресцировали.

"Так, спокойно", - произнёс он вслух, и собственный голос прозвучал как-то необычно торжественно, с каким-то скрытым ритмом.

"Банально, но такое ощущение, что это сон, - уже про себя подумал Поэт. -Во-первых, как вообще могла появиться на руке татуировка, которой ещё вчера вечером - он был в этом, разумеется, уверен - не было? А во-вторых, что означает фраза "вот снег, первый снег, двадцатое октября..."?

Поэт подошёл к окну, отодвинул штору и как-то уже без особого удивления увидел падающие с тёмно-фиолетового неба точки снега.

"А вот и снег, первый снег", - голос был всё так же странно ритмичен и вроде бы обычные слова звучали, как важное сообщение.

Да это же похоже на строчку из стихотворения! И чем дольше он повторял "вот снег, первый снег... двадцатое октября...", тем отчётливей понимал, что строка обязательно должна рифмоваться.

Он даже забыл на время про надпись на руке, но спохватившись, ещё раз внимательно осмотрел кисть, а потом и всю руку. Не обнаружив никаких других изменений, будь то слова или отдельные буквы он посмотрел на часы - без двадцати минут шесть утра. Автобус уходил в половине восьмого, и нужно было торопиться.

Сегодня он ехал на какую-то очередную писательскую конференцию и, хотя Поэт не очень-то любил все эти конференции да семинары, тем не менее, бывать на них иногда приходилось.

"Ладно, придётся надеть рубашку с длинными рукавами, а кисть аккуратно забинтовать, вроде как порезался, а лучше - обжёг кипятком..."

Так это случилось впервые. Теперь он уже знал причину появления этих надписей, и рука была покрыта ими до самого плеча. Поэт улыбнулся не открывая глаз - он даже помнил запись, что сделал тогда в своём дорожном блокноте сразу, как сел в автобус. Причём, запись не была продолжением стихотворения с руки, запись вообще не была стихотворением:

"Автобусные сиденья, которые калечат нас с детства. Автобусы дальнего и ближнего следования, пригородные и городские, межгород и автобусные туры по Европе... Ты даже не представляешь, как мне тяжело и одиноко. Обрывки мыслей, подобны кускам газет, что гонит ветер по пустым улицам моего мозга. Тротуары без прохожих, день без явного света, действительность без причины и необходимости. Только махровый оранжевый огонёк ароматической палочки в моих четырёх стенах одиночества. И ещё музыка, та, что есть - её не может не быть. Мягкие капли клавиш фортепиано звучат, капают. Всё просто, всё очевидно просто - я пытаюсь создать ощущения, но выходят чувства. Квадрат комнаты, сжатый в точку. В меня. Дождь на подоконнике. Весна..."

Странно, почему тогда он написал о весне. Поэт ещё раз улыбнулся, встал и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик, в котором лежали чистые листы бумаги...

Рула

Храня тепло, рука летит,
И ночь - в преддверии побега,
А Вы меня не отпускаете,
И лилии на фоне скатерти
Белее утреннего снега.

Стекло, за инеем - шары,
Набухли жёлтым, синим, красным.
Полёт материи атласной,
И продолжение игры...

Мистер Ди часто читал стихи вслух. Рула очень любила слушать эти таинственные рифмованные слова, ей всегда казалось, что стихи, это древние заклинания и люди просто разучились их использовать. Стихов мистер Ди знал очень много и разных. Сам он их сочинил или прочитал в каких-то старых книгах - об этом Рула никогда не спрашивала. Те стихи, что особенно нравились Руле, запоминались как-то легко и сразу. И, ложась спать, она могла ещё долго их повторять, закрыв глаза и чуть шевеля губами. Как сейчас.

"Я Вас люблю"...
В конце строки,
Простите мне земную слабость:
Шары, цветные маяки,
Миры, сближения, усталость

И где-то слово реализм,
Да и вообще любое слово.
И бьются вьюги о карниз.
Ну что ж Вы плачете!
И снова -

Рула не совсем точно представляла значение слова "реализм", но от этого стихи становились ещё таинственнее, а она видела себя совершающей древний колдовской ритуал.

Храня тепло, рука летит,
И ждёт невольного ответа.
Стекло рождает новый вид -
Ему молчание претит,
И чуть осталось до рассвета.

Летит, не самолёт, но миг,
Стучит не маятник, но время.
Я ни к чему здесь не привык -
Мы рядом, близко, мы впритык.
Мы одиноки... в самом деле...

Рула представила цветные летящие шары, которые отражаются в морозных узорах окна, тихо потрескивает огонь в камине и белоснежные лилии на скатерти взлетают вместе с шарами. "За инеем шары... набухли жёлтым, синим, красным...", - повторила она ещё раз уже засыпая.

Поэт

"Сон разума рождает чудовищ, сон сердца рождает монстра..."

Гараван "Книга ста пророчеств"

Поэт отложил авторучку. Чай остыл, но идти на кухню, ставить чайник на плиту ему совершенно не хотелось. Он прошёлся по комнате и опять сел за письменный стол, вспомнив, что ему надо ещё написать ответ на полученное сегодня днём письмо.

Письмо Поэта:

Чей он, этот город? Твой? Мой? Ничей?..

Ночью, когда спускаюсь с горы - этот город прекрасен и таинственен своими огнями. Ночью он прекрасен с горы и, с той же горы, днём, зимой - он (прости) ужасен. Он - как огромная мусорная свалка, с дымящимися кое-где коробками, мешками и пластиковыми цветными бутылями многоэтажек, офисных зданий. И всё - припорошено снегом. И всё - кое-где дымится, парит.

Погружаться в город (а с горы можно только именно погружаться), мне неприятно, мерзко, противно - я погружаюсь... И чей он, этот город тогда - тогда он не мой, это точно...

А сейчас я уехал с горы, уехал зимой, накануне Нового года и теперь погружён всегда, даже не выныриваю...

Иногда мне кажется, что все города похожи на этот, и тогда мне не хочется уезжать, потому как нет смысла. Какой смысл менять одно человеческое поселение на другое (будь это и деревня), если везде идёт снег?..

А твой город - далёкая, холодная красавица. Я не хочу к ней ехать навсегда, в объятья! Почему? Утром красавица оказывается без макияжа и парика. Утром - смотрю на неё с горы. На неё, припорошенную снегом, кое-где парящую (но парит от дымит, не от поэзии). Страшусь утра.

Я поеду к красавице, но в гости. Ненадолго. Именно, что - в гости. Я поеду в гости к той знаменитой ночной аптеке, что найду на каждом углу (поверь, я найду), поеду к Набережной (любая из них - история!), а главное, поеду к тебе, но... не хочу с горы, не хочу!

Вот, опять предпочитаю тебя (живого человека!) - городу. Сам способ предпочтения - земной, а взгляд - сферный, из высоты, и потому - кажущаяся холодность (но это не так!).

Ты прости меня за мою строгость и, даже, некоторую отрешённость - речь не о безразличии, речь о нас, как о целом. Это, как основа, не разнимаемая уже часть в физике - какой-нибудь нейтрино. А если о физике, то вспоминаю о расстояниях. Сейчас объясню связь - может и дурацкий вопрос, может и неудачное сравнение - а что есть между основными частицами? Вакуум? Значит между нами расстояния вакуума, то есть, расстояния из ничего, из пустоты. А мы - основные частицы, связанные сильным электромагнитным взаимодействием. Есть взаимодействие, но между - нет ничего. Странно, правда? Основные частицы, как основные тупики, потому как дальше некуда, а вместе - никак...

Заговариваюсь. Заговариваюсь сам с собой - это хуже всего. Заговориться бы с тобой...

Письмо Поэту

Ты был, есть - всегда. Ты помнишь (вспомни), как идёт снег, тот самый, первый, чистый и без выхлопов на обочине. Даже обочины белоснежны.

Откуда твоя любящая ненависть или, может, ненавидящая любовь? Снег и тёплый - ты же сам писал, что он первый - тёплый. Больше ничего, ты входишь в город и - светлее. Это главное, остальное - не имеет значения.

Даже когда ты такой, мне тебя мало. Мне всегда тебя не хватает, а воздуха хватает всегда. Что я хочу сказать - всего лишь, что ты - важнее воздуха. Нет, не о человеке говорю, о другом - о тебе. Помнишь - "Это больше, чем сон...

Приезжай, хоть и не ко мне, к городу приезжай. Я постою рядом, посижу рядом - рядом с тем, где ты дышишь...

Ваш (там ) критик (глупый) написал "здесь останется это неважным". Как он не слышит, так я слышу тебя. Что - не важным? - вся твоя жизнь человека, это сноска, сноска на полях поэзии.

Иногда (каюсь), я думаю, что таким быть нельзя, ты не должен быть, то есть здесь, то есть нам. За что?! За какие наши грехи, за какие наши варварства?..

Снег, первый и тёплый - ты же сказал. Когда он на губах (говорю пафосно, но не знаю, как по-другому сказать), на моих губах, то трогаю тебя, тебя настоящего и это больше, чем сон.

Замечаю, что избегаю слова "люблю", но это оттого, что не то, не то слово... Даже не так - мало слова! - вот так...

Поэт поднёс письмо к лицу - чуть слышный запах утреннего бриза и левкоя. Она до сих пор любит запахи морского побережья.

Внизу, под окном прошуршали шины подъехавшего к подъезду автомобиля, потом стук дверцы и женский смех - Ах Юлий Робертович приехал. Поэт решил всё-таки согреть себе чаю. "Заодно и с Юлием поздороваюсь", -подумал он устало...

Мистер Ди умер два года назад, а вчера Руле исполнилось восемнадцать. Она сидела на подоконнике в мастерской-мансарде и как в детстве смотрела в окно. Книга неизвестного Гаравана была перечитана Рулой уже много раз. Она даже подсчитала, что пророчеств в книге не сто, а всего лишь тридцать шесть и что сказок и иллюстраций ровно столько же.

Рула

За окном мастерской сгущались ранние зимние сумерки. Рула достала из стола чистую тетрадь с нелинованными страницами, которую нашла сегодня утром, когда разбирала картины и книги мистера Ди.

"А что, - подумала Рула, - быть сегодня только художником мало, буду ещё и писателем", - и раскрыв тетрадь быстро записала начало своей истории:

Рула остановилась и, ещё раз перечитав написанное, посмотрела в окно:

"Да, пускай герой моей книги будет жить в таком же, как я, маленьком провинциальном городе. А иногда я буду приходить к нему во сне, и писать стихи прямо у него на руке. Ну, это так, для эффекта, чтобы книга получилась чуть-чуть мистической".

... Он сидел в кресле, пил чай "Ушебти" и разглядывал свою левую руку. Он давно привык ходить на людях в одежде с длинными рукавами и в чёрной перчатке. Только дома можно было расслабиться - снять ненавистную перчатку и рассмотреть эти странные надписи на руке...

"Да и вообще, я буду писать ему письма, а он будет писать мне ответы, как будто мы живём в разных странах. И ещё, пускай он,.. пускай он будет Поэтом."

...Герой смотрел на цветные разбухающие шары. Он был Поэтом, но сегодня не было стихов, только проза...

КОНЕЦ

Оставить комментарий © Copyright Образцов Иван Юрьевич (voy_37@mail.ru) Размещен: 03/09/2013, изменен: 03/09/2013. 60k. Статистика. Глава: Поэзия http://vk.com/public26019711 Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Никогда больше мистер Ди не заключал таких выгодных сделок и зарабатывал на жизнь тем, что рисовал пейзажики для кабаков и кабинетов местных торговцев. Бывало, изредка, кто-нибудь из чинов городской элиты заказывал мистеру Ди портрет - свой, либо семейный - но притом всегда уточнял: "Мистер Ди, рисуйте только без этих вот своих кругов и квадратов, мне нужен портрет моей семьи, а не трёх красных пирамид, ха!" - и довольный своей шуткой чиновник удалялся (чиновники всегда имели свойство удаляться, а не уходить, как все рядовые люди).

Образцов Иван Юрьевич : другие произведения.

За гранью глаз