Один Современный Автор. Приезжий. Рассказ

Один Современный Автор : другие произведения.

Приезжий. Рассказ

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 1, последний от 11/10/2002. © Copyright Один Современный Автор (gala@isras.ru) Размещен: 16/06/2001, изменен: 29/11/2001. 80k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Попытка изобразить "тяжелые стороны" студенческой жизни. Приезжий студент-лимитчик не успевает сдать сессию в своем институте и одновременно получает повестку в армию. Чтобы избежать трудностей, он обращается к врачам, которые кладут его на обследование в психиатрическую больницу. Здесь у него появляется достаточно времени, чтобы вспомнить весь период своего неудачного учения в Москве и кое-что обдумать. Рассказ о проблемах молодежи, в особенности студенчества. Стремление совместить описание объективной реальности с изображением внутреннего мира человека. Достаточно ясный язык. Объем - ~30 стр.

ПРИЕЗЖИЙ

(рассказ)

Автор задался вполне определенной целью. Представьте: Моск-

ва; десятки и сотни самых разнообразных институтов, которые пред-

лагают нашей зеленой молодежи такие разнообразные возможности;

десятки и сотни тысяч молодых людей, которые съезжаются каждый

год в столицу, чтобы "штурмовать" эти институты. Они, пожалуй, не

то чтобы гонятся за этими чудесными возможностями, а скорее желают

испытать судьбу. Они оставляют свои провинциальные города и слетаются в

столицу, как мотыльки на свет, чтобы своими талантами ее покорить,

а может, и с более простой целью - как-то устроиться в жизни,

встать на ноги.

И вот они приезжают... сдают экзамены... и тут начинается совсем

новая и непривычная жизнь. Как-то она сложится? Что ждет здесь

этих молодых людей? Как протекут для них эти пять долгих лет,

в которых начало так непохоже на середину, а середина - на конец?

Да, велика разница между робким приезжим, который, дрожа, сдает

вступительные экзамены в какой-нибудь ВУЗ, и умудренным выпускником,

который заслуженно получает дипломную "корочку" и готовится в плаванье

своей дальнейшей жизни - впрочем, по опыту зная, что там эта корочка

ему уже не пригодится.

Вот об этом я веду речь. Вот эти студенты меня теперь волнуют.

Впрочем, не совсем ясно, как браться за эту тему. Студенческая жизнь - не слишком ли это большая тема, чтоб можно было ее вместить в один рассказ?

Упрощу себе задачу - из всех ее сторон возьму лишь одну, но в некотором

смысле достаточно знаменательную. Представлю себе одного студента,

который так же вот приехал в Москву, два года проучился... и после этого попал в весьма интересную ситуацию. И вот, он теперь в этой ситуации сидит и размышляет, и вспоминает все свое прошлое и всю свою студенческую жизнь - благо времени для этого у него теперь достаточно. Вот эту частную тему и попробую взять. Буду рассказывать как бы от его лица - надеюсь, так будет более ярко.

...Вот я сижу теперь на своей постели. Скоро будет ужин, и

нас всех поведут, потом - мастерская, потом снова вернемся сюда -

а там уж и спать. Тут, правда, еще целый час будет шум, и разго-

воры, и гитара - но тут уж ничего не поделаешь, с этим приходится

мириться, когда в палате 15 человек. Я уже привык и смирился. Я

не знаю, сколько я здесь пробуду, когда меня отсюда выпустят. В

Москве у меня никого, никому до меня дела нет - так ведь и пропа-

дет человек, так и сгинет...

...Так лежишь иногда в темноте, слушая дыхание больных - и

невольно начнешь вспоминать... Вся жизнь так и проходит перед

глазами - и особенно эти, последние годы, Московские. Почему ока-

зался здесь, да как все начиналось, да как дальше шло, да почему

к этому пришло... Все как-то особенно в памяти встает... Что ж,

попробую вспомнить, разобраться, а заодно и... понять.

Почему я оказался в Москве? Да потому что так надо было, к

этому все шло, и не могло к другому прийти! Провинция, захо-

лустье, дыра! У нас половина ребят из класса думала ехать в круп-

ные города. Чуть отзвенел последний звонок, кончились экзамены -

у нас все уже навострились - кто в областной центр, кто в Киев,

кто в Питер, а кто - страшно сказать - в Москву! Подумайте - про-

учиться десять лет в своем городишке, чтобы потом провести в нем

всю оставшуюся жизнь, чтобы так и не попробовать, не испытать себя!..

Конечно, все у нас хотели попытать счастья, поехать покорять

столицу, а, может быть, и весь мир!..

Экзамены... Ну тут, положим, я не так много и знал. Даже во-

обще ничего не знал. Не так-то просто приехать за тысячу километ-

ров и оказаться на высоте, попасть прямо в мишень. Здесь всегда

есть элемент случая, лотереи. Ну, сосредоточился, собрался с мыс-

лями, ну, в нужный момент оказался язык неплохо подвешен, сочине-

ние неплохо написал. Я до последней минуты не верил, и даже вещи

собрал, чтобы назад отправиться. И вдруг - в последний день выве-

шивают результаты, и оказалось, что я зачислен. Я даже не мог по-

верить сначала, все не знал, радоваться мне или плакать.

И вот, через два месяца, т.е. ближе к осени я вновь собираю

вещи и отправляюсь в столицу - уже надолго. На душе у меня было,

конечно, радостно, я чувствовал некоторый азарт - и в то же время

одолевали тревожные мысли. Как-то пройдет этот год, как-то все

сложится?..

Первые впечатления, впрочем, были вполне нормальные. Нас по-

селили в корпусе общежития, в небольших комнатах на 4 человека.

Нас - я имею в виду, таких же студентов, как я, съехавшихся с

разных сторон в столицу в поисках счастья. Все мне было внове, я

ко всему только приглядывался. Товарищи мои вызывали мой интерес.

Мы даже немного сошлись, познакомились - в те еще, первые дни, до

начала занятий. Кажется, я вполне освоился, жизнь эта - по перво-

му взгляду, если не копать глубоко - казалась мне сносной.

Тут, впрочем, начались и занятия. Помню этот день - 1-е сен-

тября. Мы рано с утра пришли к институту - но нас не пустили сра-

зу на занятия, а повели зачем-то во двор. Погода, надо сказать,

была пакостная. До этого несколько дней было ясно - а тут, как

назло, холод и дождь. Все небо заволокло, из него непрерывно сея-

ло. Нас во дворе стали строить в ряды и учить выполнять команды.

Мне странно было, куда мы попали - но оказалось, что нас всего

лишь готовят к завтрашнему празднику. Праздник был посвящен нача-

лу учебного года, и на нем должно было выступать все институтское

начальство, а нам надо было аккуратно пройти вдоль трибун. "Уче-

ния" эти тянулись нудно и долго. Мы намокли и замерзли, потому

что дул резкий, холодный ветер. Я смотрел тоскливым взглядом на

это серое небо, на серые стены института, на на озябшие лица моих

новых товарищей, и мной все больше начинало овладевать какое-то

странное чувство. "Вот Москва, вот моя новая жизнь, - как бы ду-

мал я, - И в этих стенах, с этими людьми мне предстоит провести

месяцы, годы..." Чувство было неопределенное и бессознательное,

но оно было. Я будто уже предвидел, предчувствовал все мое буду-

щее, всю мою жизнь...

Кстати, на тот праздник я так и не пошел. Заболел во время

"репетиции" и на следующий день остался дома. Но в институте в

тот день я все же побывал.

...Вот как вам объяснить? Представьте себе огромный каменный

мешок, набитый классами и коридорами. По коридорам этим бродят

люди - вернее нет, _тени людей. Я так и привык на них смотреть как

на тени. Тоска была страшная. Я вспоминаю уже не первый день, а

весь первый год. Так приходишь уже где-нибудь зимой на лекцию. На

улице еще темно, только рассвет пробивается - а надо уже вставать

к первой "паре". Спать хочется страшно. Прихожу - народ уже по-

немногу собирается. Все какие-то хмурые, сонные. Никто почти не

разговаривает - обстановка какая-то нервная, трудно разговари-

вать. Все кучками ютятся в разных углах большого зала. Приходит,

наконец, лектор. Он такой самоуверенный, довольный - видно отто-

го, что занимается таким важным делом. Начинает лекцию. Это - са-

мая главная тоска. Добро бы еще что было понятно - а то ведь зву-

чат совсем бессмысленные слова, которые совсем не хочется слу-

шать. Они разносятся по большой аудитории, проникают в мозг, от

них никуда не спрятаться, они все капают, капают...

Хорошо, что я приспособился - ложился где-нибудь сзади, за

партой, на лавке, и досыпал. Хоть какая-то польза была от этих

лекций! А то ведь в корпусе у нас ночью не больно выспишься.

Иногда проснешься где-нибудь к концу и примешься рассматри-

вать вокруг студентов. Все лица глупые - видно, что тоже ничего

не понимают. Но кое-кто все же пытается писать - старательно,

склонившись над тетрадкой, выводя эти дикие формулы. Когда они

отрываются и вытягивают шеи, чтобы разглядеть что-то на доске,

глаза их и лица совершенно обессмысливаются. Мне надоедало смот-

реть на них и я принимался смотреть в окно. Там не было видно ни-

чего, кроме посветлевшего уже хмурого неба и серой стены соседне-

го здания. В небе, высоко-высоко кружил голубь. Я только и мог,

что тоскливо смотреть на него, думая, что вот он - в вышине, на

воле, а я здесь, должен сидеть в этом каменном мешке.

Впрочем, у нас многие студенты были умные и этой обстановке

не поддавались. Одни спали на лавках, как я, другие играли в

"морской бой", третью - что-то читали, четвертые - рисовали. В

них одних было что-то доброе и свежее. Я таких уже тогда, в пер-

вый год, начал невольно уважать.

Кроме лекций, в институтах бывают перемены. Вот где вроде бы

можно расслабиться - ан нет, там совсем тошно. Выйдешь после лек-

ции в коридор - кругом хмурые, чужие лица. Серый свет пробивается

в окна, и в нем бродят такие же серые фигуры - вернее, нет - те-

ни. Некоторые особо умные студенты заведут какой-то "высокий" и

непонятный разговор. С другими из-за напряжения не заговоришь. Я

уж потом и не пытался разговаривать, а весь перерыв простаивал у

окна, глядя на улицу и повернувшись к ним спиной. Тоска!.. Не хо-

чется даже об институте вспоминать. Впрочем, он и не был для меня

никогда слишком важным, не так уж много и играл в моей судьбе.

Было место, которое сыграло в моей жизни роль и поважнее. К нему

сейчас и перехожу.

В общежитие меня поселили сразу, как только я приехал - я

уже об этом вспоминал. Тут же, как сказал я, я и познакомился со

своими будущими товарищами - с ними я потом провел два года. Зна-

комство это, как тогда казалось, было довольно добрым и приятным

- по непривычности впечатлений и новизне. Нас расселили по комна-

там, мы все привыкли к своим новым товарищам. Но, я бы сказал,

только тогда это знакомство и было приятным - в первую неделю. Мы

еще как бы "сидели на чемоданах", ко всему с интересом пригляды-

вались. Тут еще была романтика, необычность положения - и не было

_жизни. Жизнь началась позже - тогда-то все и представилось в нас-

тоящем свете.

Как бы лучше объяснить? Представьте себе корпус в пять эта-

жей, и на каждом этаже - длинный-предлинный коридор. По обе сто-

роны коридоров - двери, все одинаковые, бесконечные ряды дверей.

За этими дверями - комнаты, тоже совершенно одинаковые, малень-

кие, на 4-ых человек. Стандартная простая обстановка - четыре

кровати, стенной шкаф, стол для занятий, еще кое-где полочки по

стенам. В этих комнатах и коротает свои дни наш брат-студент. Од-

ной из таких комнат - ничем не отличной от сотен других таких же

- я и сделался обитателем.

Как вам кажется - легко ли жить в общежитии? Сойдетесь ли вы,

уживетесь ли с тремя такими же, как вы, студентами, съехавшимися

с разных концов страны и оказавшихся с вами в этой комнате слу-

чайно? Каждый здесь живет, занимается, ест, спит. У каждого -

свой характер, личность. Каждый хочет самостоятельно жить, своей

жизнью, расчистить себе место под солнцем. У нас все в это и упи-

ралось первые месяцы - в необходимость жить вместе, и в то же

время самостоятельно. Вряд ли в мире найдутся два одинаковых ха-

рактера. Один непременно хочет спать - а другой заниматься. Один

- включить магнитофон, а другой - чтоб была тишина. К тому же эта

привычка, которая как-то сама собой у нас в корпусе сложилась. С

наступлением темноты жизнь в нем не затихала, как следовало

ждать, а, наоборот, разгоралась. Апогея это достигало к двум ча-

сам ночи. Вот и получалось, что у нас в корпусе было совершенно

невозможно спать. Никакие ухищрения не помогали - как ни закры-

вайся сверху подушкой, как ни натягивай на уши одеяло - все равно

от шума никуда невозможно спрятаться. Поэтому все поголовно у нас

досыпали днем. Из-за этого я, кстати, и на занятия регулярно про-

сыпал, а если приходил, то спал на лекциях. У меня перед глазами

так и стоит картина - заходишь как-нибудь днем к нам в комнату -

а там все спят, будто какое-то мертвое царство.

Ну как же в таких условиях можно было нормально жить? Ночью

бедлам, вечное недосыпание, куча незнакомого народу вокруг, а

главное - учеба, и вагон непонятного, и страх предстоящих экзаме-

нов!.. Не пожелал бы такой жизни врагу.

Потом еще - веселая деталь нашей жизни. Корпус-то огромный,

и множество комнат, и все хоть отдельно живут, но все же как бы

вместе. Я эту "общность" жизни на себе очень хорошо начал ощу-

щать. Бывает, вернешься домой а там на твоей кровати уже кто-то

спит. Да не из твоих соседей, и даже не из ближних комнат - а

кто-то совсем незнакомый, чужой. Я на это очень часто натыкался.

Потом - полотенце вдруг пропадет, или носки. Знаешь уже - непре-

менно кто-нибудь воспользовался. Ну как в таких условиях жить,

как _сохранить _себя?..

Так что корпус наш был интересное место. Настоящее испыта-

ние, которого, наверно, никому бы не пожелал.

Я понемногу присмотрелся к студентам в нашем институте. Ко-

нечно, все они были разные, каждый - свой характер, своя судьба -

и все же были у них общие свойства, которые одних объединяли, а

других, наоборот, разделяли. Важнейшие две группы наших студентов

были: иногородние, как я, и остальные - "москвичи". Последние от-

личались тем, что не жили в нашем корпусе, а ездили на занятия

"из города". Вот что я сумел заметить за два этих долгих года -

любой иногородний даст сто очков вперед "москвичу". Конечно они,

т.е. московские, и покультурней, и поинтеллигентнее - но во всем

остальном полностью пасуют перед нами. Наши, хоть и погрубее, но

зато и покрепче - т.к. после жизни в нашем корпусе их уже ничто

не собьет. Те же - "хлюпики", на них ветер дунет - и нет их, я

это в течение всего первого года замечал. Накатились трудности

учебы, стала мучать неизвестность экзаменов - и их лиц невозможно

было узнать. Все они как-то побледнели, осунулись, стали неразго-

ворчивыми - видно, замучились от постоянных поездок и бесконечно-

го ночного сидения над заданиями, от которого все равно не было

толку. Наши как-то спокойнее это воспринимали.

Я вообще думаю - роль в Москве приезжего особая. Кто, если

подумать, хозяин Москвы - приезжий или москвич? Кто здесь оказа-

лись самые известные артисты, банкиры, политики, и даже еще не

знаю кто? Нет, все-таки есть в нас какая-то сила, заряд - уж не

из-за этой ли школы жизни, которую мы проходим? Я вспоминаю сей-

час старшекурсников, которых успел узнать - они уже все твердо

стоят в жизни, где-то работают... Нет, есть все-таки что-то в

том, чтобы так вот уехать из родного города, покинуть родных,

вести здесь жизнь приезжего...

Другое различие было между студентами простых, и сложных,

"теоретических" факультетов. Я сказал уже, что студенты нашего

института были похожи в коридорах на тени - так вот, что же можно

было сказать в этом плане об этих, вторых?! Такой засушенности и

отсутствия жизни я больше нигде не видел. Это они вели сложные,

недоступные разговоры, уединялись кучками и группками и не допус-

кали в свою, на мой взгляд, вовсе отсутствующую, жизнь никого

посторонних. Я на тех этажах старался и не появляться, довольст-

вуясь той тоской, которая была на наших, "обыкновенных" факульте-

тах.

Еще разделялись студенты на тех, кто серьезно, и кто несерь-

езно относится к учебе. Я сказал уже, что последних я с первых

дней как-то невольно уважал. Но сам я не мог так свободно махнуть

на все рукой, опасаясь экзаменов - и вот уже через несколько не-

дель стал смотреть на таких с завистью. Робко стоя где-нибудь в

углу институтского коридора, я завороженно смотрел, как они соби-

раются компаниями и после занятий решают пойти куда-нибудь в кино

или в бар. В них одних, из всех наших студентов, ощущалось ка-

кое-то биение жизни.

Так я невольно "делил" окружающий народ, независимо от лич-

ностей, на группы, в которых мне виделось что-то важное. Были и

другие такие группы, но именно эти мне как-то бросились сразу в

глаза.

Что же касается общежития, то тут разговор особый. Дело в

том, что тут все представляли собой одну группу - "иногородние

студенты" - но внутри нее было градаций и подразделений множест-

во. Я о них потом специально расскажу, а пока вспомню только в

общем.

Как-то сразу определились группа студентов, которые держа-

лись компаниями - и "одиноких". Сам я, скорее, принадлежал к пос-

ледним. Те, которые составляли компании, жили более яркой и весе-

лой жизнью, ходили друг к другу в гости, устраивали вечера-чаепи-

тия, и вообще держались как-то более независимо и свободно. Они

потом отправлялись в стройотряды и походы, и из них, в основном,

набирался т.н. "актив курса". Другие - таких, как всегда, боль-

шинство - держались как-то поодиночке, стремясь наладить в первую

очередь не общую, а свою личную жизнь. В них как бы не было сил

преодолеть отчуждение и свою самоуглубленность - и они сами впос-

ледствии от этого очень страдали. Такие редко отправлялись в

дальние поездки и на зарабатывание денег, и не занимали общест-

венных должностей.

Очень скоро, оттеснив на задний план все прочие различия, на

первый план вышло одно основное качество - занимался или не зани-

мался студент спортом. Это стало чуть ли не главным свойством,

которое рисовало в общих глазах ценность человека. Все как-то

ощутили, что в этих странных условиях, в которых в полном смысле

шла "борьба на выживание", это свойство очень ценное, от которого

во многом зависит исход борьбы. "Хлюпиков" не уважали. Не прошло

и полгода, как все мои товарищи - и в моей комнате, и в соседних

- уже занимались каким-нибудь видом спорта. Кто пренебрегал этим,

не мог почти рассчитывать на достойную жизнь в нашем корпусе. Та-

кие с течением месяцев и лет слабели, как бы истощались - и в кон-

це концов скатывались "на дно". Примеры этого были у всех перед

глазами. Так что заботу о своем здоровье, о своей "физической

форме" студент должен был проявлять сам.

Главный вид спорта, который у нас был распространен - фут-

бол. Площадка для него была перед корпусом, прямо у нас под окна-

ми. Оттуда в любую погоду можно было слышать стук мяча и крики

играющих. Я им, честно говоря, немного завидовал - как же, нашли

себе все же какую-то опору в этой беспорядочной и тревожной жиз-

ни. Сам я из-за плохого здоровья к ним присоединиться не мог. И

вообще - безнадежно опоздал с выбором спортивной секции и не про-

явил должной находчивости в подкреплении своего здоровья. Вместо

этого я с первых недель взял себе привычку совсем уж вредную -

часто уходить из корпуса "в город" и подолгу бродить. Уж этого-то

делать совсем не следовало - занятие расслабляющее и отрывающее

от людей. Но именно эти одинокие впечатления составляли мою пищу

в течение первого года, и как знать - может быть, подготовляли

то, что со мной теперь, этот бесславный финал.

...Вот так пройдешься иногда вечером по нашему коридору в

корпусе. Тускло горят редкие лампы - половина из них вывинчены

или разбиты. На полу у подоконника валяются какие-то окурки и бу-

мажки - бог знает, кто и когда здесь убирается. Краска на стенах

облупилась, так что кое-где даже висит клочьями, ремонта уже дав-

но не делали. Редко встретишь здесь какого-нибудь человека -

большинство стараются здесь не показываться и предпочитают сидеть

в комнатах. Лишь изредка попадется тебе хмурая фигура студента,

вышедшего сюда "по нужде" - в самом деле в уборную, или на кухню,

с чайником. Идут такие как-то обычно понуро, опустив голову. И,

кроме этого - только длинный коридор и двери, бесконечные двери.

А за этими дверьми - люди, десятки, сотни людей. Кто они, как они

живут, что их собрало здесь? Только ли как меня - детская наив-

ность, надежда в Москве "блеснуть", начать новую жизнь?.. Да, бы-

ли когда-то мечты, надежды, пылкость молодости... А теперь - вот

она, суровая жизнь. Этот тусклый коридор, эти тесные комнаты на

четверых... Были мечты - а теперь реальность. И единственная цель

осталась - выжить в этой реальности, не сдать, не опуститься, не

скатиться "на дно". Прощайте все мечты, надежды - теперь суровые

будни, унылые, скучно катящиеся друг за другом дни.

Я потому и полюбил надолго уходить из корпуса. В этих про-

гулках хоть забудешься, на какое-то время отвлечешься от неумоли-

мых будней, от прозы жизни. Грустный осенний город... Облетевшие

деревья, несущийся по тротуару от ветра сухой ворох осенних

листьев... Небо, высокое и чистое, как слеза, какое бывает только

осенью... Я полюбил одиноко бродить по Москве, глядя на ее при-

тихшие улицы и дворы. Я выбирал спокойные места, шумных мест я

избегал - и эти прогулки приносили мне успокоение, душа моя как

бы в них отдыхала. Но невозможно же вечно бродить - за часами ус-

покоения и отдыха неизбежно следовало возвращение "домой". И как

же убийственно действовали на меня эти возвращения - вновь вид

той же комнаты, того же серого коридора, той же обстановки и лю-

дей! Вот уж и вечер; вот снова оживляется общая жизнь, чтобы дос-

тигнуть своего апогея в полночь и потом понемногу стихнуть. Снова

приходится оставить всякую надежду заснуть, и поневоле участво-

вать в этой жизни, без всякого удовольствия и желания, лишь в си-

лу жестокой необходимости. Сколько здоровья я потерял из-за этой

"ночной" жизни - да и многие потеряли!.. Но вот, наконец, все

стихает. Жильцы нашей комнаты понемногу ложатся спать. Стелятся

постели, понемногу утихает возбуждение. Вот уже и погас свет. Я

лежу в постели, слушая дыхание товарищей. Темно в комнате, только

бросает полосы света на стену и на постель фонарь, который стоит

на улице около корпуса, прямо напротив нашего окна. За окном шу-

мит осенний ветер. За стенами комнаты, в корпусе смолкает послед-

ний шум. Громко капает вода в умывальной, дверь которой находится

прямо рядом с нашей. Я уже готовлюсь заснуть - но вдруг какой-то

звук вторгается в мое сознание, отвлекает от сна. Где-то в корпу-

се - я пока не знаю, где - кто-то будто тихо скулит, или плачет.

Всхлипывания раздаются совершенно явственно, они где-то здесь,

совсем рядом. Да, совершенно ясно слышны сдавленные рыдания. Это

где-то совсем рядом со мной, в моей комнате. Я открываю глаза. В

противоположном углу комнаты, на постели как бы что-то вздрагива-

ет. Там спит мой друг Колька - единственный, может быть, из всех,

с кем я подружился. Он укрылся с головой одеялом - но рыдания

пробиваются даже сквозь одеяло. Почему, о чем он плачет? О своих

ли несбывшихся мечтах? О своей ли молодой жизни, погребенной, по-

губленной в этом полужилом корпусе, одним из многих таких же в

Москве, среди тысяч таких же, как он, молодых людей?.. Долго я

лежу и как-то тревожно вслушиваюсь в это всхлипывание. Да, стран-

ное место, странная жизнь!..

Правда, теперешнее мое положение еще более странное. Даже

будущее мое не совсем ясно, и иногда одолевают тревожные мысли -

а выберусь ли я отсюда? По палатам ходят грустные больные - все

какие-то одинаковые, в серых одинаковых пижамах. Я сам тоже в

этой пижаме, и от этого тоже одинаковый со всеми, как бы потеряв-

ший себя, свою личность. Одежду мою отобрали. Сегодня встретил в

коридоре паренька - совсем еще молоденький паренек, лет 18-ти. У

него, правда, своя история, его из армии прислали. Он по подобным

больницам и отделениям скитается уже 4-ый месяц. У него уже в

глазах жизни нет, никакой радости, одна тоска - и он только хмуро

ходит по отделению, подходя к каждому и тоскливо спрашивая:"Вы не

знаете, когда меня отсюда выпустят?" Не повезло парню, а ведь,

если подумать, такое может случиться с каждым. Вот уж не дай

Бог!..

Меня вообще здешние характеры все больше привлекают. Тоже

ведь люди, и тоже ведь живут, к чему-то стремятся... Интересно,

как сюда попадают? Я думал, так же, как я - через военкомат, а

оказалось, что сюда приходят и другими способами. Вот, например,

соседа моего прямо из дома забрали - у него были нелады с родс-

твенниками, и они решили таким образом от него "избавиться". Не-

которые, как я узнал, сами приходят - хотя вот уж что кажется

странным!.. Здесь есть один бродяга, который приехал в Москву, и

у него в Москве никого - так он неведомо какими путями сам при-

бился к этому отделению и, можно сказать, "живет" здесь уже год.

Вообще, самое необычайное собрание людей. Я бы даже сказал, что

здесь своя жизнь, свой мир, и в нем можно жить неделями и месяца-

ми, даже в каком-то смысле содержательно и полно - если, конечно,

забыть, что здесь все же неволя, что здесь решетки на окнах и

ключи от дверей только у санитаров. Я еще постараюсь к этому миру

попристальней приглядеться. А пока возвращаюсь мыслями к моему

студенчеству, к моему корпусу.

...Мне часто не спалось ночью, и тогда я снова выходил в ко-

ридор. Вся эта нежилая обстановка в ночные часы действовала на

меня еще более угнетающе. Я при тусклых лампах бродил мимо этими

длинными рядами дверей, и мог проводить так часами, в каком-то

странном и болезненном состоянии. Никто почти мне не попадался

в это время, весь длинный коридор был пуст, и от этого еще более

неуютен. Так и хочется вроде бы встретить кого-то, поговорить,

отвести душу - но странная эта обстановка разъединяет людей, и

поэтому от каждого встречного как-то невольно шарахаешься. И вот

- в конце коридора, у двери в кухню я в эти часы стал часто заме-

чать какую-то компанию. Несколько серых фигур, одинаковых в сум-

рачном свете, расположились на каких-то стульях и табуретках, бог

весть кем сюда поставленных. Хмурые лица, сигаретный дым, тихие

ночные разговоры... Я как-то, бродя так по коридору, присоединил-

ся к ним - к этой компании таких же, как я, полуночников, научив-

шихся коротать часы бессонницы в долгих откровенных разговорах.

Не одну ночь провел я с ними в сигаретном дыму, не один рассказ,

не одну жизненную историю выслушал. Теперь хочу вспомнить пару

этих историй, чтобы всю нашу студенческую жизнь высветить ярче.

...С ним я познакомился во время этих ночных разговоров. Он

имел вид мрачный, замкнутый, как бы углубленный в себя. Приходил,

садился подле на корточках, и слушал, изредка взглядывая на гово-

рящих. Взгляд имел глубокий и выразительный. Впечатление было,

что он живет какой-то глубокой внутренней жизнью, быть может,

высшей, чем у большинства и недоступной многим. Подозреваю, что

он даже был с талантом. Но грубая жизнь в общежитии, наши неес-

тественные условия сделали его каким-то ранимым, диким. Во время

разговоров он все сидел и молчал, и, видимо, чувствовал опреде-

ленные затруднения в том, чтобы вступить в беседу. Когда говорил,

очень заметно заикался. Говорили, что раньше этого у него не бы-

ло. Приехав в Москву тоже, видимо, с какими-то своими надеждами,

он тоже очень скоро в них разочаровался и погрузился с головой в

грубую реальность. Никто, однако, не знал, что у него на душе -

из-за его малой склонности к общению, что, кстати говоря, в наших

условиях было губительно. Со второго года у него начались новые

трудности. Программы в институте усложнились, и он перестал

справляться с учебой. Все чаще его видели в нашей читалке, как-то

безвыходно и напряженно склонившимся над книгами. Потом он и это

делать перестал. Третьи свои экзамены он с треском провалил, и,

чтобы спастись от отчисления, начал обращаться к врачам. У нас

это был обычный путь для студентов, не справлявшихся с учебой.

Поскольку большинство из них жаловалось на умственное переутомле-

ние, они очень скоро, странствуя по врачам, попадали в ту область

медицины, которая у нас очень непопулярна и с которой большинство

не хочет встречаться. Здесь же нет других путей "помочь" бедному

студенту, как только положить его на обследование в известную

больницу. Это и произошло с нашим другом. В больнице он провел

месяц, а когда вернулся, стал еще более замкнут и мрачен, чем

прежде. О том, что было с ним в больнице, никому не рассказывал.

Освобождение от экзаменов, конечно, получил, а также отпуск на

полгода, чтобы поправить здоровье. Осенью снова вернулся - но

учеба у него опять не сложилась. Мрачной тенью ходил он по кори-

дорам нашего корпуса, наводя тоску на всех, кто с ним встречался.

Учеба, а также его проживание в Москве потеряли для него всякий

смысл. И этот корпус, и студенты, которые вокруг живут, явно не-

навистны ему. Но, как это часто бывает у нас, он не имеет сил

порвать с этим, ясно оглядеться вокруг, начать какую-то другую,

новую жизнь. Эта обстановка засасывает. Студенчество, Москва, не-

померно длинный срок учебы (5 лет, целая жизнь!) застилают все

вокруг, и не дают видеть иных жизненных возможностей и стремиться

к ним. Последний раз, когда я его видел, он мне говорил, что если

снова не сдаст экзамены, то снова обратится к врачам, ляжет в

больницу и снова отстанет на год. Вот странно - вроде бы ничто не

должно его держать здесь, вроде ясно, что к нам он попал "не ту-

да", что он здесь чужой - а он уже старается продлить эту жизнь

на годы, попав в разряд "вечных студентов". Такова сила притяже-

ния Москвы, высшего образования - а также привычки, нежелания

что-то менять, незнания жизни. Это как сети или силки, куда чело-

век летит и потом запутывается в них.

Другого я тоже видел по ночам, но также и в любое время дня.

Он, казалось, вообще никуда не ходил, в т.ч. и в институт, и ни-

когда не покидал корпуса. Всякий раз, когда я опускался или под-

нимался по лестнице, уходя или возвращаясь в корпус, я видел его

на площадке между этажами, на подоконнике, с гитарой. Он тихо на-

игрывал что-то, как-то особенно заглядывая в глаза проходящим,

будто стараясь привлечь их внимание или получить оценку своего

труда. Я слышал, что он действительно, быть может, талантлив, и

даже сам что-то сочиняет. Я этого не мог оценить, поскольку в

этих делах вовсе не разбирался. Мне вся фигура его и занятие,

напротив, казались странными. В этих тяжелых условиях, где каждый

сам за себя, где идет суровая борьба за существование, предавать-

ся делам таким необщим и неважным! В этой обстановке, где только

чуть забудешься, чуть слишком уйдешь в себя - и оступился, и про-

пал! Конечно, такое излишнее сосредоточение на себе, развитие

только своих талантов казалось опрометчивым. Он же этого будто не

замечал - видно, не мог иначе. Говорили, что он что-то все пишет

по ночам - оттого и по коридору гуляет. Из-за этого же, конечно,

он на учебу совсем внимания не обращал. Бывает, все готовятся к

экзаменам - а он все так же в коридоре сидит, на гитаре бренчит.

Это, конечно, имело свои результаты. В середине второго года он

не справился с сессией и был исключен. Начались его одинокие ски-

тания, поскольку домой он, хлебнув Москвы и образования, ехать не

хотел. Из общежития его выгнали, но он все равно у нас жил, уст-

раиваясь в разных комнатах. Тут начались трудности с армией. При-

зыву он подлежал, а "крыши" института у него теперь не было. Ме-

сяц его тягали по военкоматам - и он вынужден был, наконец, при-

бегнуть к последнему средству, которым все до того не хотел поль-

зоваться - бежать в родной город. В этом захолустье от него, ка-

жется, отвязались - но через несколько месяцев, ближе к осени он

вновь оказался у нас. Действовали все-таки притяжение вольной

студенческой жизни и столицы! У нас почти все этому подвластны,

никто не мог противостоять! Так он теперь продолжает учебу - но

снова все больше ходит и бренчит на гитаре, или по ночам что-то

пишет - видно, скоро все повторится опять.

Вот таких людей встретил я у нас в коридоре, во время моих

ночных прогулок по этажам. Рассказы эти (и другие подобные)

как-то расширили мой горизонт, отвлекли меня от себя самого. Пер-

вые полгода я как бы ушел в себя, оставался наедине со своей тос-

кой - а тут будто глаза мои открылись. Вот, оказывается - вокруг

полно людей, и у каждого - характер, судьба, и судьбы некоторых

сложились гораздо труднее моей. Я с этого времени начал обращать

гораздо больше внимания на людей вокруг. Собственная личность

почти перестала для меня существовать. И сколько же увидел и уз-

нал я, глядя на эту пеструю толпу вокруг, на моих товарищей-сту-

дентов!..

...Где-то в середине декабря нас всех потрясла весть. Сту-

дент, с одного из старших курсов, которого некоторые знали у нас

в корпусе, упал из окна и разбился. То есть это все только так

говорили, что "упал" - на самом деле внутренне почти все были

уверены, что он сам выбросился. Об этом тихо переговаривались в

комнатах и на лестничных клетках - как у нас в корпусе, так и в

институте. Те, кто его знал, припоминали подробности его жизни и

характер. Оказалось, он был с одного из сложных факультетов -

"теоретических". Там студенты вообще отличались большей сухостью

и "заученностью". Сложность и "высота" получаемых знаний приводи-

ли к некоторой оторванности их от остального студенчества и вере

в свою "исключительность". Этот, впрочем, говорят, был не из та-

ких. Более чувствительный и ранимый, он прилагал все усилия, что-

бы освоить эти знания - но душа его, видно, жаждала иного, и он

задыхался в этой мертвящей атмосфере. По внутреннему складу он не

подходил к большинству своих товарищей - но, по уже замеченному

человеческому свойству, не мог вырваться из этой атмосферы, найти

какие-то иные возможности - и вынужден был в ней задыхаться. Ко-

нец таких людей известен - истощившись душевно, а, может быть, и

телесно, они, наконец, перестают справляться с учебными требова-

ниями, и жизнь их совершенно приходит к бессмыслице и тупику. Не

все только доходят при этом до последнего шага - ужас ситуации,

как всегда, проявляется на самых чувствительных и слабых. Также и

этот студент - гибель его наверняка всколыхнула в сотнях голов

ту же мысль - что на его месте мог бы быть я. Жизнь была общая,

проблемы были общие. Эти единицы, которые гибли, только проявляли

ясно проблему - но на самом деле она была свойственна всем.

Вспоминали, кстати, всвязи с этим случаем, и другие подобные

случаи, происшедшие полгода, год, два назад. Память студентов яс-

но хранила истории о товарищах, бросившихся из окна, или повесив-

шихся в своих комнатах, умерших в больнице или утопившихся в ре-

ке. Так, слышал я историю об одном студенте, который, тому назад

уже два года, повесился в туалетной комнате на третьем этаже.

Причин, конечно, ясно не передавали - трудно упомнить за три го-

да, да и всегда в таких случаях они остаются в чем-то неясными.

Видимо, снова были неувязки с учебой, плохое здоровье, очевидная

тягость условий, трудности общения. Известно только, что его од-

ним холодным утром, осенью, нашли висящим в туалете на трубе.

Кто-то рассказывал о студенте, бросившемся под поезд. Причиной,

говорят, были его отношения с девушкой. Особую статью в этом

грустном счете составляли студенты, которые, истощившись физичес-

ки и духовно, попадали в больницу и там умирали. Конечно, таких

было немного. На последний шаг решаются и к последней черте под-

ходят всегда единицы. Но то, что это составляло как бы неотъемле-

мую черту нашего института и происходило регулярно, конечно, в

чем-то влияло на его атмосферу. Такие случаи можно было вспомнить

и год назад, и три, и пять лет, и десять. Речь шла о вполне опре-

деленной, постоянной черте. Поэтому-то и призадумывались студен-

ты, услышав о таких случаях, и поэтому же после, когда первое

впечатление угасало, избегали о них говорить. Последнее, впрочем,

могло быть и с тем связано, что среди "нормальных" студентов в

этих условиях естественно возникал культ уверенности и силы, а

эти, которые подошли к последней черте и ее перешагнули, как-ни-

как, показали себя существами слабыми.

Я вообще успел заметить, что у нас студенты делились на три

группы. Первые - самые сильные и крепкие, так сказать, "хозяева

жизни". Они всегда и во всем были впереди, и больше всех занима-

лись спортом, и всегда держались своей компанией. Они же и в по-

ходы чаще ездили, и в стройотряды, и вообще, из них в основном

было все наше курсовое начальство.

Другие попроще, "середнячки". Эти жили потише и не поднимали

вокруг себя такого водоворота. Они не составляли компаний, жили

как бы поодиночке - но, в общем, тоже неплохо. К ним я и себя от-

ношу. Таких всегда большинство, это так называемые "средние лю-

ди", но на них-то, может, все и держится. В самом деле, не всем

же "заводилами быть"! Простая тихая жизнь, дань за днем, год за

годом тоже, может быть, кое-что значит.

Третья группа была самая грустная. Это всякого рода "опус-

тившиеся", "скатившиеся", оказавшиеся "на дне". Я таких у нас

часто встречал. Это они тоскливо бродили по коридорам или сидели

по ночам в углу, будто не зная, чем заняться, куда себя деть. Это

их истории, таких людей я слушал по ночам в коридоре. Уж не знаю,

в чем тут было дело - в плохом здоровье или отчасти в характере.

Факт оставался фактом - они не справлялись с этой жизнью, она бы-

ла непосильна для них. Это из их числа люди вечно проваливали эк-

замены, отправлялись в академки, подвергались отчислениям, высе-

лениям, попадали в больницы, вешались на трубе или выбрасывались

из окна. Впрочем, последнее было крайней ступенью этой неприспо-

собленности.

Почему они сюда попали, как их занесло к нам? - я об этом

часто размышлял. Ведь ясно же было, что они неспособны, что они

не выдержат! Лишь позже этот ответ стал представляться мне.

Конечно, отправляясь в Москву, никто из них не предполагал,

что окажется в этой, третьей группе, что скатится "на дно". Все

ехали сюда как обычные студенты, со своими надеждами, планами,

уверенные, что для осуществления их у них хватит сил. Но жизнь

повернула все по-своему. Трудности учебы, условия общежития пос-

тавили все на свои места, каждый занял то место, которое ему в

жизни полагается. У некоторых оно естественно оказалось внизу,

"на дне". Происходило это подспудно, незаметно, так, что человек

даже сам не замечал. Просто живет-живет, пытается как-то справ-

ляться, а потом глядь - он уже занял в жизни свое собственное

место, и поправить нельзя. И где те первые надежды, где гордые

горячие планы - вокруг только совсем другая, суровая и непригляд-

ная жизнь.

Я думаю, между этими группами нет каких-то твердых, опреде-

ленных граней. "Заводила" может забросить свою яркую жизнь и

стать вдруг "середнячком". Средний студент, сойдясь с какой-то

компанией, может на время зажечься их энергией и стать одним из

заводил. Обе эти группы, при несчастном стечении обстоятельств,

могут со временем пополнять третью - я несколько раз видел приме-

ры таких печальных "переходов". Вот только чтобы "снизу", "со

дна" кто-то выбирался "наверх" - такого что-то я за все время не

припомню.

Я сам поначалу вращался среди "средних", иногда забираясь и

"наверх". Уверенность и здоровье меня тогда все же больше привле-

кали. Но прошло время - и я стал все больше обращать внимание на

третьих, тех, которые "на дне". Что-то чудилось мне в них важное,

быть может, более глубокое, то, чего не мог я найти в первых двух

группах. Там была поверхностность, бравада - а здесь жизненный

опыт, даже страдание. Здесь часто была опущенность, разочарование

- но за этим как-то ярче проступала жизнь. И я полюбил не шумные

сборища, не бурную деятельность и походы, а одинокие комнаты, ти-

хие, неторопливые разговоры, эти грустные ночные сборища в полу-

темном пустом коридоре. С чем это было связано, какую причину

здесь можно назвать? То ли, что в этих опустившихся, оказавшихся

"с самого краю", как мне казалось, содержится что-то важное, бро-

сающее некий особый, беспощадно яркий свет на всю жизнь вокруг? С

тем ли, что я видел в них воплощение тех проблем, которые, кото-

рые на самом деле всех касались, но просто другие к ним еще не

пришли? Или просто с тем, что я уже нечувствительно, незаметно

сам для себя все опускался, выпадал из деятельной, здоровой жиз-

ни, сам со временем все больше принадлежал к этим, последним,

"упавшим"?.. Не знаю, но факт остается фактом - к концу второго

года своего злополучного пребывания в Москве я совершенно перес-

тал быть "деятелем", энергичным молодым человеком со своими чес-

толюбивыми планами и как-то незаметно превратился в совершенно

другое существо, нездоровое и замкнутое, принадлежащее скорее к

внутреннему типу "наблюдателей".

В сущности, я и сейчас продолжаю те же наблюдения. В нашем

больничном отделении три палаты. Две из них днем запираются, а в

третьей, похожей больше на коридор, можно гулять. Про замки на

дверях и решетки на окнах я уже сказал. В сущности, единственное

место на улице, куда мы можем выходить - это внутренний двор. На

днях нас для разнообразия выпустили туда, чистить снег. Полчаса я

провел на свежем воздухе и солнце, любуясь на голубое небо и на

сугробы - и эти полчаса, надо сказать, были одним из счастливей-

ших моментов моей жизни. Здесь такое место, поневоле начинаешь

довольствоваться малым. А если говорить о том, что внутри, то лю-

ди здесь тоже представляют порядочный материал для наблюдений. В

прошлый раз я обратил внимание на тех, кто попал сюда несправед-

ливо. Теперь попробую описать тех, кто по делу попал сюда,на "тя-

желых" больных. Их здесь немного, но такие тоже есть. Они обычно

тихо лежат, и почти не поднимаются, и в разговоры не вступают.

Скучным и равнодушным взглядом скользят они по другим больным,

т.е. по нам, которые попали сюда ненадолго, которые через недол-

гое время выйдут и которых они уже не увидят. Среди этих, тяже-

лых есть здесь и "завсегдатаи". Некоторые лежат здесь по нес-

колько месяцев, некоторые и больше года. Я иногда пытаюсь предс-

тавить себя на месте этих давних "постояльцев". По-моему, они

считают уже это место своим домом. Здесь есть один человек, он

лежит в коридоре, в углу - так он, по-моему, уже совсем забыл о

воле и даже уверен, что он здесь умрет. О салагах из армии или

наших бедных студентах я потому и не говорю, что в них нет этой

обреченности, глубины. Но больше всего меня поразила картина в

другом отделении, соседнем с нашим, куда нам разрешают иногда

прогуляться. Вот там действительно "тяжелые" - и,быть может, без

всякой надежды выйти отсюда. Кровати там стоят вплотную, раза в

три чаще, чем у нас, и такой запах, что не хочется даже заходить

к ним в коридор. Вот где с первого взгляда видно, что люди боль-

ные. Здесь кто-то бьется, кто-то плачет, кто-то уже ни на что не

отвечает и ни с кем не разговаривает, а только лежит и бессмыс-

ленными глазами смотрит в потолок. Говорят, здесь и умирают чаще.

Только в прошлом месяце, говорят, двоих увезли. Я в это отделение

стараюсь все же не показываться. Достаточно мне и нашего, с моими

грустными товарищами, тоскливо ожидающими выписки, которая поче-

му-то все откладывается. Вернусь лучше снова к моим студенческим

впечатлениям.

III

Вот вы спросите по поводу того, что я описал - как, неужели

все так мрачно? Неужели от всего этого времени, которое называет-

ся "студенческая жизнь" и в котором многие видят так много прив-

лекательного и заманчивого, у тебя не осталось ни одного доброго,

светлого впечатления?! Но я ведь уже написал, что далеко не все

было мрачно. Я уже привел наряду с бедными студентами, которые

оказывались "на дне", и вполне обычных, добропорядочных студен-

тов, и даже тех, которые оказывались "на вершине", жизнь которых

текла даже очень разнообразно и ярко. Я даже сказал, что был бли-

же к ним, что был, пожалуй, один из них. Да, и меня коснулась эта

студенческая жизнь, эти походы и театры, это сидение по вечерам и

выпивки в компании, даже отчасти отношения с девушками. И я чувс-

твовал себя временами "на вершине жизни", в самой сердцевине об-

щества, мысленно благословлял студенчество и тот счастливый мо-

мент, когда я покинул родной дом и отправился в Москву. И я был

иногда душой компании, и за верчением окружающей студенческой

жизни, особенно весной и летом, не знал, когда мне скучать. Но

странно - теперь, когда я вспоминаю и окидываю взглядом все это

время, эти моменты почему-то мне не приходят. В них есть будто

что-то напускное и ненатуральное, увлекающее на миг, но не касаю-

щееся глубины, сути. Ну взять хотя бы эти походы. Конечно, это

здорово - вырваться вдруг из Москвы, уехать за тысячу километров,

забраться куда-то в горы. Это как-то взбадривает, вдыхает новые

силы, поднимает. Но вот стоишь ты где-нибудь на вершине, огляды-

вая кругом сотню километров - и вдруг тебя охватывает мысль, что

все это не настоящее, что это не сама жизнь, а только бегство.

Это всего лишь краткий миг, на который удалось вырваться и сбро-

сить все с плеч - а дальше что? А дальше все то же - возвращение,

снова Москва, и это общежитие, и скучные занятия. Вот настоящая

жизнь, реальность, а это - так, случайное состояние, перерыв,

"антракт"!.. И как подумаешь это, перестанут радовать и горы, и

стокилометровая окрестность. Потом все равно придется жить лишь

воспоминаниями, но воспоминания - не реальность, и это - не

жизнь.

То же и с театрами. Спору нет, это было приятно (я имею в

виду не только театры, но и все городские увеселения) - но толку

то! Все равно это была не жизнь, а только видимость жизни. На

время спасало - а за этим разверзалась пустота. Я потому и перес-

тал туда ходить, что они только показывали отсутствие у нас под-

линной, реальной жизни. Ну, на вечер сходил туда (или в кино, или

в ресторан) - а дальше-то? Дальше - снова общежитие, та же обста-

новка, серость и тоска нашей жизни.

Нет, все это была иллюзия, суррогат реальности, которая

только еще сильней обнажала нашу пустую жизнь. Поэтому я и гово-

рить о ней не хочу. Пусть восхищаются этим те, которые ничего не

видят и не понимают, которые рады клюнуть на все блестящее, а __су-

__ти _.не хотят знать.

Но, - скажут мне, - с домашними же какие-то отношения сохра-

нились у меня? Поддерживала же меня как-то мысль, что когда-то я

увижу их, вернусь в родной город, как-то применю там то, что уз-

нал за годы в столице? Прямо я отвечать не буду, а вместо этого

приведу эпизод, который был со мной в середине второго года, ког-

да я во время зимних каникул решил съездить домой. Вот я двое су-

ток трясусь в поезде. Мелькают реки, знакомые города, станции.

Все ближе, ближе... Вот уже и подступы к моему городу, знакомые

поля, деревни, заснеженный шлагбаум... Вот и перрон, и станция.

На перроне меня встречают те, которых я столько лет знал, с кото-

рыми провел всю жизнь - и мать, и отец, и бабушка, и еще некото-

рые близкие люди, и младший брат. Первая радость, приветствия

после долгого расставания... Мы все вместе едем домой. Вот и мой

дом, и знакомые стены, и обстановка, и следы каких-то моих давних

занятий и увлечений... Все, вроде, такое близкое, родное, такое

дорогое и единственное. Но что это? Почему так напряженно и не-

ловко за столом? Почему нам как бы не о чем говорить, как бы не-

понятно зачем вообще общаться? Почему эти стены и комнаты кажутся

мне какими-то странными,чужими, и пребывание здесь не радует ме-

ня, а, наоборот, наводит какие-то грустные, тяжелые чувства? Все

ясно - я слишком давно не был здесь. Я слишком надолго покинул

свой дом, и разорвалась какая-то связь. Та жизнь, другая - в том

шумящем городе, среди незнакомых людей, с трудностями самостоя-

тельности и одиночества - она-то и стала моей настоящей, она-то и

заполнила меня теперь всего, вытеснив из меня эту, прежнюю .жизнь.

Мой дом теперь там - в огромной Москве, в этом диком корпусе,

среди моих новых товарищей-студентов. Они теперь моя родня. И я с

удивлением смотрю на эту прежнюю, давно забытую обстановку, как

на что-то постороннее и чужое, и на прежних, столь когда-то близ-

ких и родных людей - почти как на чужих. Москва, студенчество ли-

шили меня дома. Я теперь взрослый, самостоятельный человек -

один, совсем один... Помню, я тогда так и не добыл там срока -

уехал через три-четыре дня.

Единственное, что меня иногда развлекало - это общение с

природой. Уж не знаю, почему мне это так сильно полюбилось. Я

иногда выбирался один в подмосковные поля и леса - и только тут

получал полное облегчение. Я непременно любил, чтоб один. Так уе-

дешь иногда на какую-нибудь незнакомую станцию, отойдешь, выйдешь

в поле - и тут, что называется, можно только рот раскрыть. Золо-

тятся кругом хлеба, рядом стоит стог. Из ржи синими глазками

смотрят на тебя васильки. Зеленеет на горизонте дальняя полоска

леса. Над всем этим, в бездонном синем небе кружит жаворонок. И

небо - огромное, от горизонта до горизонта, и клубящиеся облака в

нем, и ослепительное, так жарко греюшее солнце... И видя это, я

как-то отходил, и глаза мои открывались, и душа моя распахива-

лась. И бродя часами в полях, я иногда замирал от странного, но

очень твердого чувства. Я вдруг вспоминал город, и то, что там

было со мной - и вдруг ощущал, что вот оно - то, что со мной сей-

час - настоящее. А то, что со мной было там, все эти месяцы и го-

ды, вся эта жизнь, которой мы все вместе живем, все это студен-

чество и институты - так, обман, мираж. И все, что было со мной и

этот год, и прошлый - и со мной, и со всеми моими товарищами -

ненастоящее, какое-то _нереальное. И, расправив плечи и дыша пол-

ной грудью, я шел все дальше и дальше, в каком-то особом волнении

- конечно, все же для того, чтобы к вечеру снова повернуть к

станции и вернуться в Москву. Конечно, это чувство тоже было

что-то вроде миража.

Но как же так, спросите вы, - разве можно так отзываться о

целой области жизни, о жизни всего студенчества? Ведь таких людей

миллионы, и для города это обычное дело - по крайней мере, поло-

вина именно таким образом входит в жизнь! Неужели объявить жизнь

всех этих людей ложной - и, в конце концов, куда же все-таки деть

те добрые воспоминания, которые во многих этот этап оставляет?

О добрых воспоминаниях я уже сказал. Что же касается мно-

жества людей, то это-то, по-моему, и самое ужасное. Ну я бы мог

понять, если бы такое делали с одним, специально в виде наказа-

ния, или уж, по крайней мере, с немногими. Это было бы тяжело, но

по крайней мере можно понять - человек провинился и за это стра-

дает, иначе в этом мире нельзя. Но массовость явлений, их "узако-

ненность", включенность даже как нечто естественное и неизбежное

в определенную область жизни!..

Я невольно чувствовал, когда писал, что это похоже немного

на Достоевского с его "Мертвым домом". Но Достоевский-то знал, о

чем писал, и что там иначе и нельзя. Это ведь было одно такое

место, или, по крайней мере, несколько мест, где людей специально

собрали, чтоб наказать, и не каких-то людей, а особых, нечто пло-

хое совершивших - так что понятны все эти ужасы. Но здесь, здесь,

в центре культуры и цивилизации! Столица, и множество приезжих, и

эти "корпуса", общежития - в т.ч. и студенческие, и целая область

жизни этих иногородних, рядом с которой другая область жизни, от-

части с ней связанная - образование. Приехать за тридевять зе-

мель, с надеждами и мечтами, чтобы потерпеть в жизни крах, под-

линное крушение, или потратить уйму сил на изучение вещей пустых

и непонятных, чтобы потом убедиться, что они не нужны тебе в жиз-

ни - не вещи ли это одного порядка? А нам их еще пришлось в себе

соединить.

У Достоевского, когда читаешь, находишь то, что и ожидал, к

тому же знаешь, что это далеко, в особых местах, которые специ-

ально для этого и предназначены. Здесь - весь эффект в неожидан-

ности, ибо как же ты можешь предполагать, что приезжая в столицу

и пробираясь к вершине образования ты такое здесь встретишь! К

тому же впечатляет и неограниченность, ибо все это не собрано в

одном месте, а раскидано по Москве, везде, где по ней стоят эти

корпуса-общежития и высятся здания институтов.

Я знаю, многие со мной не захотят соглашаться, скажут, что я

смотрю предвзято, что меня сбили с толку, быть может, случайности

или обстоятельства моей собственной жизни. Что ж, может быть и

так, я о себе судить не могу - может быть, случайности жизни или

качества характера наложили свой отпечаток; но в одном я пок-

лясться могу. Как бы ни были искажены и предвзяты мои взгляды - я

искреннен. То, что я решил записать сейчас - мой опыт, опыт двух

с половиной лет, когда я жил этой жизнью и видел все это своими

глазами. И пусть кто-то говорит, что это не может быть так, что я

гляжу мрачно, что в жизни этой гораздо больше света и радости. Я

не буду с ним спорить. Точнее, я не буду доказывать ему что-то

доводами и логикой. У меня перед глазами просто стоит тот сту-

дент, который в середине второго года у нас покончил с собой,

выбросившись из окна.

Другие, может, и согласятся со мной, но скажут, что это все-

го лишь эпизод - студенческая жизнь, что это всего лишь несколько

лет, так сказать, дверь, за которой все и начинается. Что ж, я

согласен, что это дверь. Но я не в состоянии назвать "эпизодом"

целых пять лет. Вернее сказать, что это как раз наоборот, целая

жизнь, быть может, даже более глубокая и яркая, чем все остальные

годы, судя по возрасту, на который она пришлась. И потом - если

такая дверь, то что же можно ожидать за этой дверью? Будет ли у

вас желание входить туда? Я иногда пробовал говорить со студента-

ми старших курсов, которым уже приоткрылось краешком, что будет

дальше, и с некоторыми выпускниками - картина, честно говоря, та-

кая, что меня что-то туда не тянет. Эти годы учебы имели по край-

ней мере один результат, который я ясно в себе ощущаю. Я стал бо-

яться жизни. Я вовсе не стремлюсь окончить и как-то начать дальше

жить, я не хочу узнать, что там, за дверью.

Но я должен вспомнить, наконец, почему я здесь, как я здесь

оказался. Вот уже месяц, как я лежу в палате и наблюдаю жизнь

больных, и, кажется, уже начал привыкать к этой жизни. Иногда да-

же кажется, что так всегда было и будет, и странно - меня послед-

няя мысль даже не очень пугает.

А началось все просто. Два с половиной года я учился спокой-

но, и только наблюдал все эти ужасы и странности, которые бывали

у нас в институте и общежитии, пока, наконец, не пришло время

этим тучам сгуститься и надо мной. Началось, как обычно, с того,

что я не сдал экзамены. Я и сам не заметил, как эта опасность ко

мне подкралась - видимо, решил после двух лет, что все в порядке,

перестал заниматься - ан, тут это и произошло. Я кинулся на пе-

ресдачи, пробовал учить - но все уже было без толку. В феврале

меня отчислили из института по неуспеваемости - и тут же, через

несколько дней, выселили из общежития. Но перед тем, как меня вы-

селили, на мой адрес пришла повестка. Они в месяц призыва обычно

присылают, и всякий раз надо им предъявлять бронь, т.е. что я

студент института, и у нас с первых курсов не забирают. Но на

этот раз брони у меня уже не оказалось. Я туда, сюда ткнулся -

все без толку, потому как я несколько дней уже вовсе не студент.

Пришлось идти в военкомат. Там меня сразу стали записывать, ос-

матривать, так что чую - плохо дело, вот-вот заберут, к тому все

идет. Стал с ребятами советоваться. Ребята подсказали, что единс-

твенный путь - через здоровье, т.е. освобождение по медицинским

мотивам. Тут я забегал. Потому что это только говорится так, что

"доблестные вооруженные силы", и что служить в них для каждого -

большая честь, а по правде-то туда не больно рвутся, особенно из

студентов. Обошел несколько поликлиник, в одной из них мне, нако-

нец, дали нужную справку. Тут еще тоже вопрос - какая справка

нужная. У нас, студентов, есть целая система о том, по каким бо-

лезням освобождают, а по каким нет. Если, например, жаловаться на

живот, или на то, что нога болит - не освободят. Я выбрал нужную

болезнь и получил справку. Но тут оказалось, что этого мало, что

не верят так, по справке, и что нужно проходить обследование. Нас

прямо от военкомата, прямо с комиссии погрузили в их "воронок" и

повезли. Приезжаем, я оглядываюсь. Какая-то заснеженная террито-

рия, на ней - домики, раскиданные то тут, то там, вокруг каждого

домика и вокруг всей территории - заборы. Нас ввели в один из

них, водитель открыл дверь, я не понял как, мы вошли и он сразу

же за нами закрыл. Я сразу понял, что больница. Вокруг люди в бе-

лых халатах и стены больничные. Нас сразу раздели, отвели в душ,

забрали одежду и документы и одели в какие-то костюмы, одинаковые

и синие. Это у них такая общая форма для больных. Я сразу, как

надел этот костюм, так почувствовал себя каким-то каким-то дру-

гим, будто не я, а другой человек. Точно говорю. что-то с того

момента во мне изменилось. Врач отпер другую дверь - и мы вошли

уже внутрь, в главное отделение. Дверь за нами снова закрылась. Я

огляделся...

Вот я здесь уже больше месяца, и все продолжаю оглядываться.

Некоторые впечатления от этого места я уже описал. Я бы с удоволь-

ствием привел их и больше - но уж больно они скучны и однообраз-

ны. В один и тот же час - подъем. Застилаем постели и уборщица

моет пол - и тут же сразу на завтрак. После завтрака палата зак-

рыта, нас туда не пускают - вот и приходится до обеда слоняться

по коридору. Так и вижу этот коридор, полный одинаковых синих фи-

гур. Кто-то сидит на скамейке, кто-то у стены на кровати (они у

нас даже и здесь стоят), кто-то без цели слоняется между ними.

Лица у большинства какие-то потерянные, замкнутые, люди будто уш-

ли в себя, так что не встретишь открытого взгляда. Разговоры ка-

кие-то краткие и напряженные. Редко с кем удается спокойно пого-

ворить - таких здесь всего несколько человек. Наконец, эта пытка

кончается (а это действительно пытка, такое времяпровождение,

лучше, чем в одиночной камере) - нас ведут на обед. После обеда

вновь тоска, но тут нам разрешают разойтись по палатам. В эти

спокойные часы я обычно и пишу на этих листках. Что делать - за-

нятий здесь никаких, книг мало, никто меня не навещает - вот и

попробую научиться связно излагать свои мысли, а заодно кое-в-чем

в жизни разобраться. Так время идет до ужина, после которого мы

снова не можем попасть в палаты, а идем в комнату для игр, где

стоит также телевизор, или остаемся в столовой, где происходит

что-то вроде лечения, состоящего из склеивания конвертов и соби-

рания розеток. (Монотонная эта работа, как предполагается, спо-

собствует укреплению психики больных.) В игровой комнате мы сидим

за нардами и шашками, и одновременно смотрим телевизор - а потом

идем спать. Вот и все наше разнообразие. Так повторяется изо дня

в день.

Я уже давно на это и не обращаю внимания, а иногда вместо

этого предаюсь странным мыслям. Иногда мне кажется - ну, в конце

концов, какая разница - дома, или в общежитии, или _здесь? Везде

люди, везде жизнь. Здесь даже какая-то особенная, поскольку люди

на долгие недели оказались в закрытом пространстве. Здесь понево-

ле появляется какая-то мягкость, предупредительность. Люди, ли-

шенные практически всего, оказавшиеся "на дне", как-то по-особому

начинают замечать друг друга. Честное слово, я удивился - здесь

как-то особенно много тепла, больше, чем в остальной жизни, я в

некоторые моменты особенно это замечал. Вот я временами и думаю -

какая, в конце концов, разница, где?.. Лишь бы были люди вокруг, и

тепло, и давали спать, и кормили. В корпусе-то нашем этого почти

не было. Здесь к тому же и лекции не заставляют учить. Я тут, на-

конец, со многими уже познакомился. Больные, конечно, искалечен-

ные люди, с неудавшейся судьбой - но ведь - живые!.. Такие, кстати,

как раз особенно и нуждаются в заботе. Мы так с некоторыми здесь

по вечерам сидим, разговариваем - так ведь все живые души, и каж-

дый по-своему глубоко раскрывается. Иногда, честное слово, начи-

наю так размышлять, последнее время все такие мысли приходят.

Но на время им поддашься, а потом опомнишься и скажешь себе

вдруг - нет! Нельзя поддаваться, нельзя себя хоронить! Потому что

здесь не жизнь - а только видимость жизни! Даже, лучше сказать -

настоящая могила! Это какой-то свой мирок, искусственный и ненас-

тоящий, в нем воздуха нет, в нем можно задохнуться! Только хоро-

нить людей можно в таких местах! И вдруг так страстно захочется

выйти отсюда, что так и ждешь, когда закончится срок обследова-

ния, и даже не важен результат - уж лучше, чем здесь, в армию ид-

ти!

Но если все кончится благополучно и меня освободят, тут не

легче вопросы. Что дальше делать? Как жить? Неужели снова в мой

институт? Но это значит - снова книжки, снова экзамены. Домой я

ехать не могу - с домом меня уже ничто не связывает. Делать я то-

же ничего не умею - за два года учебы так ничему и не научился.

Жить бездомным и воровать как-то вроде не к лицу. Нет, пожалуй,

придется все-таки поступить в институт. Сделаю это не потому,

чтобы я к этому очень стремился, а потому, что нет другого выхо-

да. Затянула, засосала меня все-таки эта жизнь, так что я неволь-

но стал ее частью. Я теперь - часть системы образования, вовсе не

желая того, а значит и всего, что за этим следует - всей этой

"научной жизни" и всех этих институтов, контор, "ящиков". Я знаю,

что со мной будет, если меня освободят и я окончу. Наши студен-

ты-выпускники подают хороший пример, я специально об этом говорил

с ними. Буду сидеть в какой-нибудь конторе годами и стул проти-

рать, да носить какие-то бумажки. Это вся система такая, вся та-

мошняя жизнь - а я, сам не зная как, в нее попался. А начинается

все с образования. Я потому и смотрю на него, как на "дверь" во

все дальнейшее - потому что все в жизни связано, и одна область

вытекает из другой, и все это вместе складывается в общую нашу

жизнь. Какова же тогда эта жизнь?..

Я, в сущности, потерял силы, мне ничего не хочется. Я смотрю

на мое студенчество как на нагромождение каких-то бессмыслиц, и

из них главная - это мое вынужденное пребывание в "желтом доме"

в самой середине моего учения, так сказать, на его вершине -

в середине третьего года. У меня нет сил жить. Все лишено для ме-

ня ценности и смысла. Три года назад у меня были какие-то планы,

надежды. Столица представлялась мне желанной, образование - за-

манчивым. Я ехал сюда с надеждами, строил планы, представлял себе

какое-то будущее. Теперь все ушло. Осталась только эта палата и

больные. Все сошло на нет, превратилось в бессмыслицу. Я, навер-

но, когда выйду отсюда, все буду сюда приходить. У нас многие

приходят из прежних - приносят сигареты, бумагу. Все-таки здесь

тоже жизнь - и не так-то просто избавиться от памяти о людях, с

которыми провел в закрытом помещении долгие недели. У меня как-то

все прежние лица побледнели в памяти, и это будет единственной

возможностью о ком-то заботиться, чувствовать свою связь с

жизнью. Но, впрочем, что я говорю! Нет, конечно нет - я и глазком

не приду взглянуть сюда! Как только выпишут, тут же забуду нав-

сегда и это место, и все здешнее. Потому что, как ни бессмысленно

и дико все _там - но там все же свобода, а здесь - тюрьма. Даже и

не вспомню об этом месте, и всякую мысль буду гнать...

Нет, все же как странно! Здоровый, молодой, полный когда-то

таких надежд - и вдруг оказался у разбитого корыта! Нет планов, нет

целей, везде кругом полная бессмыслица. Мне ничего не нужно, я

ничего не хочу. Что будет со мной дальше - мне все равно.

Сегодня я, наконец, узнал, что я освобожден от армии и что

Меня скоро выпишут. Я не знаю, радоваться ли мне этому. Нет планов,

нет никаких желаний. Все пусто. Зачем жить?..

Комментарии: 1, последний от 11/10/2002.
Размещен: 16/06/2001, изменен: 29/11/2001. 80k. Статистика.
Рассказ: Проза

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"