Ал Олег : другие произведения.

На дне обрыва

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Выборки из любимых произведений и несколько мыслей.

  В 1859 году было предоставлено евреям-купцам первой гильдии право жить и торговать по всей России.
  В эти же годы были открыты для евреев такие города, как Николаев, Севастополь, Киев.
  В 1861 году все евреи - дипломированные специалисты получили право жить вне черты оседлости, и они же допускались на государственную службу.
  В 1865 году разрешено было принимать на военно-медицинскую службу евреев-врачей, также был открыт временный доступ во внутренние губернии евреям-механикам, пивоварам, ремесленникам и мастеровым...
  
  Еврейский дух торгашества, наживы, фарисейской лжи, морального разврата влетел на просторы Российской империи.
  
  В 1861 году - произошла отмена крепостного права.
  "Порвалась цепь великая... порвалась расскочилася: одним концом по барину другим по мужику."
  
  
  1904 - 1859 = 45 лет.
  
  Этот период в истории России связан с набирающей обороты террористической деятельностью экстремистских еврейских группировок, поставивших своей целью свержение монархической власти в России.
  При этом, в качестве главного метода воздействия на властные органы, был выбран метод прямого физического устранения - убийства ведущих политических и административных деятелей российского государства.
  
  Казалось бы... - разве можно поколебать тысячелетние устои огромного государства убийством отдельных представителей высшего чиновничества и генералитета?
  Практика террора показала, - что это черезвычайно эффективный метод для расшатывания самого главного бастиона любого государства - его морального авторитета.
  Только сильная власть... сильная не столько насилием, не столько правоохранительными органами, но --- историей своей цивилизационной миссии, но настоящим, глубоким, всеобъемлющим моральным авторитетом, основанном на неприятии любого разврата, а именно: жажды богатства, жажды наслаждений, жажды безконтрольной звериной власти над толпами не граждан, но рабов.
  
  Но и этого было недостаточно.
  Еврейскими жрецами был организован второй фронт.
  Его объектом стала - Русская женщина.
  
  За этот период написаны главные произведения девятнадцатого века России:
  
  1. "Гроза" - пьеса Александра Николаевича Островского в пяти действиях, написана в 1859 году
  
  Через девять лет вышел роман:
  2. "Война и мир" Льва Николаевича Толстого
   Отрывок из романа под названием "1805 год" появился в "Русском вестнике" в 1865 году. В 1868 году вышли три его части, за которыми вскоре последовали остальные две (всего четыре тома)].
  
  Ещё через год вышел роман:
  3. "Обрыв" - Ивана Александровича Гончарова, завершённый в 1869 году
  
  Через три года вышел роман:
  4. "Бе́сы" - Фёдора Михайловича Достоевского, изданный в 1871-1872 годах
  
  
  Через шесть лет вышел роман:
  5. "Безприда́нница" - пьеса Александра Николаевича Островского.
  Работа над ней продолжалась в течение четырёх лет - с 1874 по 1878 год.
  
  
  В том же 1878 году появилось книжное издание:
  6. "А́нна Каре́нина" Льва Николаевича Толстого
  
  
  В этих произведениях отображены тектонические процессы сдвига семейного права в Российской империи.
  Семейное право, семейные традиции подверглись жестокой проверкой на прочность.
  Эмансипация - это направление стало не просто модным трендом, оно стало тараном для традиционных отношений между мужчиной и женщиной.
  
  Гроза... война и мир... обрыв... бесы... безприданница... анна каренина
  - эти тревожащие душу названия говорят сами за себя.
  Замечательно чувствующие надвигающуюся катастрофу государства - своей Родины, лучшие, думающие люди страны написали, рассказали о грядущем обрыве народных устоев, человеческих связей, сломе духовных, нравственных основ русского мира.
  
  Соблазнились тогда многие... и стали "жидовствующими".
  
  Обрыв, что значит это слово?
  Первое значение: - очень крутой берег, откос, опасный спуск.
  Другое значение... обрыв некого предмета: нити, струны, жизни.
  
  Можно ли сказать: "на дне обрыва"?
  Гончаров говорит так в нескольких местах своего романа: "на дне обрыва".
  Но он ошибся, у обрыва нет дна!
  Дно есть у ямы, реки, оврага и океана.
  Зато у обрыва есть опосредованное свойство - падение кувырком, сломя голову.
  
  Из Безприданницы:
  "- Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала.
  А если упасть, так, говорят... верная смерть.
   Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!..
  Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь...
  Да, это лучше... в беспамятстве, ни боли... ничего не будешь чувствовать!
  Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом отбегает.
  Ой, Как страшно! Чуть не падает, хватается за беседку.
  Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай!
  Ох, нет... (Сквозь слезы.)
  Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил!
  Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко.
  Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. "
  
  
   "Гроза"
  Катерина. Лучше бы я больна была, а то нехорошо.
  Лезет мне в голову мечта какая-то. И никуда я от нее не уйду.
   Думать стану - мыслей никак не соберу, молиться - не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие. И то мне представляется, что мне самое себя совестно сделается. Что со мной? Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы; а точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо, и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду...
  
  Катерина - Кабанову: - Да неужели же ты разлюбил меня?
  
  Кабанов. Да не разлюбил; а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь! Ты подумай то: какой ни на есть, а я все-таки мужчина, всю жизнь вот этак жить, как ты видишь, так убежишь и от жены. Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов эких на ногах нет, так до жены ли мне?
  
  Катерина. Как же мне любить-то тебя, когда ты такие слова говоришь?
  Катерина (подходит к мужу и прижимается к нему). Тиша, голубчик, кабы ты остался, либо взял ты меня с собой, как бы я тебя любила, как бы я тебя голубила, моего милого!
  
  Катерина (падая на колени). Чтоб не видать мне ни отца, ни матери! Умереть мне без покаяния, если я...
  
  Катерина (одна, задумчиво). Ну, теперь тишина у нас в доме воцарится. Ах, какая скука! Хоть бы дети чьи-нибудь! Эко горе! Деток-то у меня нет: все бы я и сидела с ними да забавляла их. Люблю очень с детьми разговаривать - ангелы ведь это. Кабы я маленькая умерла, лучше бы было. Глядела бы я с неба на землю да радовалась всему. А то полетела бы невидимо, куда захотела. Вылетела бы в поле и летала бы с василька на василек по ветру, как бабочка.
  
  Катерина (одна, держа ключ в руках). Что она это делает-то? Что она только придумывает? Ах, сумасшедшая, право, сумасшедшая! Вот погибель-то! Вот она! Бросить его, бросить далеко, в реку кинуть, чтоб не нашли никогда. Он руки-то жжет, точно уголь. (Подумав.) Вот так-то и гибнет наша сестра-то. В неволе-то кому весело! Мало ли что в голову-то придет. Вышел случай, другая и рада: так очертя голову и кинется. А как же это можно, не подумавши, не рассудивши-то! Долго ли в беду попасть! А там и плачься всю жизнь, мучайся; неволя-то еще горчее покажется. (Молчание.) А горька неволя, ох как горька! Кто от нее не плачет! А пуще всех мы, бабы. Вот хоть я теперь! Живу - маюсь, просвету себе не вижу! Да и не увижу, знать! Что дальше, то хуже. А теперь еще этот грех-то
  
  Борис (обнимает Катерину). Жизнь моя!
  Катерина. Знаешь что? Теперь мне умереть вдруг захотелось!
  Борис. Зачем умирать, коли нам жить так хорошо?
  Катерина. Нет, мне не жить! Уж я знаю, что не жить.
  Борис. Не говори, пожалуйста, таких слов, не печаль меня...
  Катерина. Да, тебе хорошо, ты вольный казак, а я!..
  Борис. Никто и не узнает про нашу любовь. Неужели же я тебя не пожалею!
  Катерина. Э! Что меня жалеть, никто виноват - сама на то пошла.
  Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю!
  
  Катерина (одна). Куда теперь?
  Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу - все равно.
  Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу!
  В могиле лучше...
  Под деревцом могилушка... как хорошо!..
  Солнышко ее греет, дождичком ее мочит... весной на ней травка вырастет, мягкая такая... птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие... всякие (задумывается), всякие...
  Так тихо! так хорошо!
  Мне как будто легче!
  А об жизни и думать не хочется.
  Опять жить?
  Нет, нет, не надо... нехорошо!
  И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны!
  Не пойду туда!
  Нет, нет, не пойду!
  Придешь к ним, они ходят, говорят, а на что мне это?
  Ах, темно стало!
  И опять поют где-то! Что поют? Не разберешь...
  Умереть бы теперь... Все равно, что смерть придет, что сама... а жить нельзя!
  Грех!
  Молиться не будут?
  Кто любит, тот будет молиться...
  Руки крест-накрест складывают... в гробу!
  Да, так... я вспомнила.
  А поймают меня, да воротят домой насильно...
  Ах, скорей, скорей!
  (Подходит к берегу. Громко.)
  Друг мой! Радость моя! Прощай!
  
  
  "Война и мир"
  
  В четвертом акте был какой-то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта:
  Как я могла допустить до этого?" думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво
  
  - Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, - упрашивала Наташа. - Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла...
  - Но зачем эти тайны? Отчего же он не ездит в дом? - спрашивала Соня. - Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины?
  - Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? - кричала Наташа. - Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога, уйди: ты видишь, как я мучаюсь, - злобно кричала Наташа сдержанно-раздраженным и отчаянным голосом.
  Лицо Наташи опять выразило злобу.
  - И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя.
  - Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет.
  - Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
  ...
  - Ах! глупости, глупости! - опять сморщившись, заговорил Анатоль. - Ведь я тебе толковал. А? - И Анатоль с тем особенным пристрастием, которое бывает у людей тупых к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. - Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, - сказал он, загибая палец, - значит, я не отвечаю; ну, а ежели действителен, все равно: за границей никто этого не будет знать, ну, ведь так? И не говори, не говори, не говори!
  ...
  - Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, - сказала она своим грубым голосом. - Слышишь ты, что ли, что я говорю? - Она поддела своею большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящие и сухие, губы поджаты, щеки опустились.
  ...
  - Оставь...те что мне... я... умру... - проговорила она,
  - - Да чего ж ты хотела? - вскрикнула, опять горячась, Марья Дмитриевна. - Что ж, тебя запирали, что ль?
  - Ну кто ж ему мешал в дом ездить?
  - Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?..
  - Ну, увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли?
  - Твой отец, или брат, или жених? А он мерзавец, негодяй, вот что!
  - Он лучше всех вас, - вскрикнула Наташа, приподнимаясь. - Если бы вы не мешали... Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!..
   И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить;
  - но Наташа закричала: "Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете!"
  
  
  "Обрыв"
  
  Манки одного из центральных персонажей романа - Райского:
  
  Долго ходил я, как юродивый, между вами, с диогеновым фонарем, -- отыскивая в вас черты нетленной красоты для своего идеала, для своей статуи.
  Рядом с красотой -- видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую гору...
  Вдохновляясь вашей лучшей красотой, вашей неодолимой силой -- женской любовью -- я слабой рукой писал женщину, с надеждой, что вы узнаете в ней хоть бледное отражение -- не одних ваших взглядов, улыбок, красоты форм, грации, но и вашей души, ума, сердца -- всей прелести ваших лучших сил!
  Не манил я вас в глубокую бездну учености, ни на грубый неженский труд, не входил с вами в споры о правах, отдавая вам первенство без спора.
  Мы не равны: вы выше нас, вы сила, мы ваше орудие.
  Не отнимайте у нас, говорил я вам, ни сохи, ни заступа, ни меча из рук.
  Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, -- а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру и той любви, какую творец вложил в ваши сердца, -- и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где -- вечная красота!
  
  Конечно - это всё так!
  
  На деле выходило не так.
  Райский, как Паратов, Ставрогин, Курагин, Вронский "образовывал" сначала Беловодову
  Затем свою кузину Веру, и возможно "дообразовывал" бы, либо одну... либо обеих.
  Но он не был тем, что называется "брутальным" мужчиной и, поэтому, остался для этих женщин - взбаломошным другом.
  
  В ряду "паратовых" в романе Гончарова фигурирует Марк Волохов.
  Гончаров, как любой мастер слова, придавал смысл каждому своему персонажу.
  Волох - означает человека из рода цыган и/или молдован.
  У этого Волохова, на первом месте в жизни стояла другая дама, а именно - Свобода.
  Поразительно то, что у всех этих сверх эгоистах (по существу- маленьких детей) и в то же время весьма не глупых взрослых мужиков, совершенно не было представления о том, что бы они делали со своей Свободой, оставшись с ней наедине.
  
  Волохов:
  Позвольте же мне высказаться решительно, -- начал он.
  -- Я хочу вашей любви и отдаю вам свою, вот одно "правило" в любви -- правило свободного размена, указанное природой.
  Не насиловать привязанности, а свободно отдаваться впечатлению и наслаждаться взаимным счастьем -- вот "долг и закон", который я признаю -- и вот мой ответ на вопрос, "зачем я хожу?".
  Жертв надо?
  И жертвы есть, -- по мне это не жертвы, но я назову вашим именем, я останусь еще в этом болоте, не знаю сколько времени, буду тратить силы вот тут -- но не для вас, а прежде всего для себя, потому что в настоящее время это стало моей жизнью -- и я буду жить, пока буду счастлив, пока буду любить.
  
  А когда охладею -- я скажу и уйду -- куда поведет меня жизнь, не унося с собой никаких "долгов", "правил" и "обязанностей".
  
  Я все их оставлю тут, на дне обрыва!
  
   Видите, я не обманываю вас, я высказываюсь весь. Между нами должно быть равенство. Решите, честно это или нет?
  Она покачала отрицательно головой.
   -- Софизмы! Честно взять жизнь у другого и заплатить ему своею: это правило! Вы знаете, Марк, -- и другие мои правила...
  Ну, дошли! теперь пойдет!
  Правило -- камнем повиснуть на шее друг друга...
  Нет, не камнем! -- горячо возразила она. -- Любовь налагает долг, буду твердить я, как жизнь налагает и другие долги: без них жизни нет. Вы стали бы сидеть с дряхлой, слепой матерью, водить ее, кормить -- за что? Ведь это невесело -- но честный человек считает это долгом, и даже любит его!
  -- Вы рассуждаете, а не любите, Вера!
  А вы увертываетесь от моей правды!
  
  Рассуждаю, потому что люблю, я женщина, а не животное и не машина!
  ...
  Он готов был изломать Веру, как ломают чужую драгоценность, с проклятием: "Не доставайся никому!"
  Так, по собственному признанию, сделанному ей, он и поступил бы с другой, но не с ней. Да она и не далась бы в ловушку -- стало быть, надо бы было прибегнуть к насилию и сделаться в одну минуту разбойником.
  Притом одна материальная победа, обладание Верой, не доставило бы ему полного удовлетворения, как доставило бы над всякой другой.
  Он, уходя, злился не за то, что красавица Вера ускользает от него, что он тратил на нее время, силы, забывал "дело".
  Он злился от гордости и страдал сознанием своего бессилия.
  Он одолел воображение, пожалуй -- так называемое сердце Веры, но не одолел ее ума и воли.
  Она была выше других женщин.
  Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более -- свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля -- поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна -- та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы -- свежих источников.
  
  Он сравнивал ее с другими, особенно "новыми" женщинами, из которых многие так любострастно поддавались жизни по новому учению, как Марина своим любвям, -- и находил, что это -- жалкие, пошлые и еще более падшие создания, нежели все другие падшие женщины, уступавшие воображению, темпераменту, и даже золоту, а те будто бы принципу, которого часто не понимали, в котором не убедились, поверив на слово, следовательно, уступали чему-нибудь другому...
  
  Он шел медленно, сознавая, что за спиной у себя оставлял навсегда то, чего уже никогда не встретит впереди. Обмануть ее, увлечь, обещать "бессрочную любовь", сидеть с ней годы, пожалуй -- жениться...
  Он содрогнулся опять при мысли употребить грубый, площадной обман -- да и не поддастся она ему теперь. Он топнул ногой и вскочил на плетень, перекинув ноги на другую сторону.
  
  "Посмотреть, что она! Ушла, гордое создание! Что жалеть, она не любила меня, иначе бы не ушла... Она резонерка!.." -- думал он, сидя на плетне.
  "Взглянуть один раз... что он -- и отвернуться навсегда..." -- колебалась и она, стоя у подъема на крутизну.
  Еще прыжок: плетень и канава скрыли бы их друг от друга навсегда. За оградой -- рассудок и воля заговорят сильнее и одержат окончательную победу. Он обернулся.
  
  Вера стоит у подъема на крутизну, как будто не может взойти на нее...
  
  Наконец она сделала, с очевидным утомлением, два, три шага и остановилась.
  Потом... тихо обернулась назад и вздрогнула. Марк сидел еще на плетне и глядел на нее...
  -- Марк, прощай! -- вскрикнула она -- и сама испугалась собственного голоса: так много было в нем тоски и отчаяния.
  Марк быстро перекинул ноги назад, спрыгнул и в несколько прыжков очутился подле нее.
  "Победа! Победа! -- вопило в нем. -- Она возвращается, уступает!"
  -- Вера! -- произнес и он таким голосом, как будто простонал.
  -- Ты воротился... навсегда?.. Ты понял наконец... о, какое счастье! Боже, прости...
  Она не договорила.
  Она была у него в объятиях.
  Поцелуй его зажал ее вопль. Он поднял ее на грудь себе и опять, как зверь, помчался в беседку, унося добычу...
  ...
  
   -- Знаете вы это место?
   -- Да, знаю; там похоронен самоубийца...
   -- Там похоронена и ваша чистая Вера: ее уж нет больше... Она на дне этого обрыва...
  
  
  "Бе́сы"
  
  - То есть мы знаем, например, что предрассудок о боге произошел от грома и молнии, - вдруг рванулась опять студентка, чуть не вскакивая глазами на Ставрогина, - слишком известно, что первоначальное человечество, пугаясь грома и молнии, обоготворило невидимого врага, чувствуя пред ним свою слабость.
  - Но откуда произошел предрассудок о семействе?
  Откуда могло взяться само семейство?
  
  - Вот все они так! - стукнул майор кулаком по столу, обращаясь к сидевшему напротив Ставрогину.
  Уверяю же вас, что женский этот весь вопрос выдумали им мужчины, сдуру, сами на свою шею, - слава только богу, что я не женат!
  Ни малейшего разнообразия-с, узора простого не выдумают; и узоры за них мужчины выдумывают!
  Вот-с, я ее на руках носил, с ней, десятилетней, мазурку танцевал, сегодня она приехала, натурально лечу обнять, а она мне со второго слова объявляет, что бога нет.
  Да хоть бы с третьего, а не со второго слова, а то спешит!
  Ну, положим, умные люди не веруют, так ведь это от ума, а ты-то, говорю, пузырь, ты что в боге понимаешь?
  Ведь тебя студент научил, а научил бы лампадки зажигать, ты бы и зажигала.
  
  
  - Я хотела заявить собранию о страдании и о протесте студентов, а так как время тратится в безнравственных разговорах...
  
  - Ничего нет ни нравственного, ни безнравственного! - тотчас же не вытерпел гимназист, как только начала студентка.
  
  - А я утверждаю, - остервенился тот, - что вы - приехавший из Петербурга ребенок, с тем чтобы нас всех просветить, тогда как мы и сами знаем.
  
  - О заповеди: "Чти отца твоего и матерь твою", которую вы не умели прочесть, и что она безнравственна, - уже с Белинского всем в России известно.
  
  - Фу, черт! я ничего не понял, - крикнул один офицер.
  - И я не понимаю, - крикнул другой.
  - Нет, я понимаю, - крикнул третий, - если да, то руку вверх.
  - Да что да-то значит?
  - Значит, заседание.
  - Нет, не заседание.
  - Я вотировал заседание, - крикнул гимназист, обращаясь к madame Виргинской.
  - Так зачем же вы руку не подняли?
  - Я всё на вас смотрел, вы не подняли, так и я не поднял.
  - Как глупо, я потому, что я предлагала, потому и не подняла. Господа, предлагаю вновь обратно: кто хочет заседание, пусть сидит и не подымет руки, а кто не хочет, тот пусть подымет правую руку.
  - Кто не хочет? - переспросил гимназист
  ...
  - Лизавета Николаевна, это уж такое малодушие! - бежал за нею Петр Степанович. - И к чему вы не хотите, чтоб он вас видел? Напротив, посмотрите ему прямо и гордо в глаза... Если вы что-нибудь насчет того... девичьего... то ведь это такой предрассудок, такая отсталость... Да куда же вы, куда же вы? Эх, бежит! Воротитесь уж лучше к Ставрогину, возьмем мои дрожки... Да куда же вы? Там поле... ну, упала!..
  Он остановился. Лиза летела как птица, не зная куда, и Петр Степанович уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись о кочку. В ту же минуту сзади, в стороне, раздался ужасный крик, крик Маврикия Николаевича, который видел ее бегство и падение и бежал к ней чрез поле. Петр Степанович в один миг отретировался в ворота ставрогинского дома, чтобы поскорее сесть на свои дрожки.
  А Маврикий Николаевич, в страшном испуге, уже стоял подле поднявшейся Лизы, склонясь над нею и держа ее руку в своих руках. Вся невероятная обстановка этой встречи потрясла его разум, и слезы текли по его лицу. Он видел ту, пред которою столь благоговел, безумно бегущею чрез поле, в такой час, в такую погоду, в одном платье, в этом пышном вчерашнем платье, теперь измятом, загрязненном от падения... Он не мог сказать слова, снял свою шинель и дрожавшими руками стал укрывать ее плечи. Вдруг он вскрикнул, почувствовав, что она прикоснулась губами к его руке.
  - Лиза! - вскричал он, - я ничего не умею, но не отгоняйте меня от себя!
  - О да, пойдемте скорей отсюда, не оставляйте меня! - и, сама схватив его за руку, она повлекла его за собой.
   - Маврикий Николаевич, - испуганно понизила она вдруг голос, - я там всё храбрилась, а здесь смерти боюсь.
  Я умру, очень скоро умру, но я боюсь, боюсь умирать... - шептала она, крепко сжимая его руку.
  - О, хоть бы кто-нибудь! - в отчаянии оглядывался он кругом...
  
  Лиза, прорывавшаяся сквозь толпу, не видя и не замечая ничего кругом себя, словно горячечная, словно убежавшая из больницы, разумеется, слишком скоро обратила на себя внимание: громко заговорили и вдруг завопили.
  Тут кто-то крикнул: "Это ставрогинская!".
  И с другой стороны: "Мало что убьют, глядеть придут!".
  Вдруг я увидел, что над ее головой, сзади, поднялась и опустилась чья-то рука;
  Лиза упала.
  Раздался ужасный крик Маврикия Николаевича, рванувшегося на помощь и ударившего изо всех сил заслонявшего от него Лизу человека. Но в тот же самый миг обхватил его сзади обеими руками тот мещанин. Несколько времени нельзя было ничего разглядеть в начавшейся свалке. Кажется, Лиза поднялась, но опять упала от другого удара.
  Вдруг толпа расступилась, и образовался небольшой пустой круг около лежавшей Лизы, а окровавленный, обезумевший Маврикий Николаевич стоял над нею, крича, плача и ломая руки.
  ...
  
  Стврогин:
  - А вы наверно знали, что я с чем-то пришел?
  - Я... угадал по лицу, - прошептал Тихон, опуская глаза.
  Николай Всеволодович был несколько бледен, руки его немного дрожали. Несколько секунд он неподвижно и молча смотрел на Тихона, как бы решаясь окончательно. Наконец вынул из бокового кармана своего сюртука какие-то печатные листики и положил на стол.
  ... Ее звали Матрешей. Мать ее любила, но часто била и по их привычке ужасно кричала на нее по-бабьи. Эта девочка мне прислуживала и убирала у меня за ширмами.
  Однажды у меня со стола пропал перочинный ножик, который мне вовсе был не нужен и валялся так. Я сказал хозяйке, никак не думая о том, что она высечет дочь. Но та только что кричала на ребенка (я жил просто, и они со мной не церемонились) за пропажу какой-то тряпки, подозревая, что та ее стащила, и даже отодрала за волосы. Когда же эта самая тряпка нашлась под скатертью, девочка не захотела сказать ни слова в попрек и смотрела молча. Я это заметил и тут же в первый раз хорошо заметил лицо ребенка, а до тех пор оно лишь мелькало. Она была белобрысая и весноватая, лицо обыкновенное, но очень много детского и тихого, чрезвычайно тихого. Матери не понравилось, что дочь не попрекнула за битье даром, и она замахнулась на нее кулаком, но не ударила; тут как раз подоспел мой ножик.
  Всякое чрезвычайно позорное, без меры унизительное, подлое и, главное, смешное положение, в каковых мне случалось бывать в моей жизни, всегда возбуждало во мне, рядом с безмерным гневом, неимоверное наслаждение. Точно так же и в минуты преступлений, и в минуты опасности жизни. Если б я что-нибудь крал, то я бы чувствовал при совершении кражи упоение от сознания глубины моей подлости. Не подлость я любил (тут рассудок мой бывал совершенно цел), но упоение мне нравилось от мучительного сознания низости.
  ...
  Когда кончилась экзекуция, я положил ножик в жилетный карман и, выйдя, выбросил на улицу, далеко от дому, так, чтобы никто никогда не узнал. Потом я выждал два дня. Девочка, поплакав, стала еще молчаливее; на меня же, я убежден, не имела злобного чувства. Впрочем, наверно, был некоторый стыд за то, что ее наказали в таком виде при мне, она не кричала, а только всхлипывала под ударами, конечно потому, что тут стоял я и всё видел. Но и в стыде этом она, как ребенок, винила, наверно, одну себя. До сих пор она, может быть, только боялась меня, но не лично, а как постояльца, человека чужого, и, кажется, была очень робка.
  ...
  Остались я и Матреша. Окна были отперты. В доме всё жили мастеровые, и целый день изо всех этажей слышался стук молотков или песни. Мы пробыли уже с час. Матреша сидела в своей каморке, на скамеечке, ко мне спиной, и что-то копалась с иголкой. Наконец вдруг тихо запела, очень тихо; это с ней иногда бывало.
  Я встал и начал к ней подкрадываться. У них на окнах стояло много герани, и солнце ужасно ярко светило. Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила. Я взял ее руку и тихо поцеловал, принагнул ее опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза. То, что я поцеловал у ней руку, вдруг рассмешило ее, как дитю, но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге, что судорога прошла по лицу. Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дергаться, чтобы заплакать, но все-таки не закричала. Я опять стал целовать ей руки, взяв ее к себе на колени, целовал ей лицо и ноги. Когда я поцеловал ноги, она вся отдернулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Всё лицо вспыхнуло стыдом. Я что-то всё шептал ей. Наконец вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо ее выражало совершенное восхищение. Я чуть не встал и не ушел - так это было мне неприятно в таком крошечном ребенке - от жалости. Но я преодолел внезапное чувство моего страха и остался.
  
  Когда всё кончилось, она была смущена.
  Я не пробовал ее разуверять и уже не ласкал ее. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо ее мне показалось вдруг глупым. Смущение быстро с каждою минутой овладевало ею всё более и более. Наконец она закрыла лицо руками и стала в угол лицом к стене неподвижно. Я боялся, что она опять испугается, как давеча, и молча ушел из дому.
  Но когда я пришел, чтоб отказаться от квартиры, я застал хозяйку в тревоге и в горе: Матреша была больна уже третий день, каждую ночь лежала в жару и ночью бредила. Разумеется, я спросил, об чем она бредит (мы говорили шепотом в моей комнате).
  
  Она мне зашептала, что бредит "ужасти": "Я, дескать, бога убила".
  
  Я сидел в углу дивана, смотрел на нее и не трогался. И тут вдруг опять я почувствовал ненависть. Но очень скоро заметил, что она совсем меня не пугается, а, может быть, скорее в бреду. Но она и в бреду не была.
  Она вдруг часто закивала на меня головой, как кивают, когда очень укоряют, и вдруг подняла на меня свой маленький кулачок и начала грозить им мне с места.
  Первое мгновение мне это движение показалось смешным, но дальше я не мог его вынести: я встал и подвинулся к ней. На ее лице было такое отчаяние, которое невозможно было видеть в лице ребенка.
  Она всё махала на меня своим кулачонком с угрозой и всё кивала, укоряя.
  Вскоре я опять услышал поспешные шаги ее, она вышла в дверь на деревянную галерею, с которой и был сход вниз по лестнице, и я тотчас побежал к моей двери, приотворил и успел еще подглядеть, как Матреша вошла в крошечный чулан вроде курятника, рядом с другим местом.
  Вдруг у меня стало биться сердце. Я вынул часы: недоставало трех минут; я их высидел, хотя сердце билось до боли. Тут-то я встал, накрылся шляпой, застегнул пальто и осмотрелся в комнате, всё ли на прежнем месте, не осталось ли следов, что я заходил? Стул я придвинул ближе к окну, как он стоял прежде. Наконец, тихо отворил дверь, запер ее моим ключом и пошел к чуланчику.
  Он был приперт, но не заперт; я знал, что он не запирался, но я отворить не хотел, а поднялся на цыпочки и стал глядеть в щель. В это самое мгновение, подымаясь на цыпочки, я припомнил, что когда сидел у окна и смотрел на красного паучка и забылся, то думал о том, как я приподымусь на цыпочки и достану глазом до этой щелки.
  Вставляя здесь эту мелочь, хочу непременно доказать, до какой степени явственно я владел моими умственными способностями. Я долго глядел в щель, там было темно, но не совершенно. Наконец я разглядел, что было надо...
  
  Но часов уже в одиннадцать прибежала дворникова девочка от хозяйки, с Гороховой, с известием ко мне, что Матреша повесилась.
  
  
  "Безприда́нница"
  
  Кнуров. Как это вам, Сергей Сергеич, не жаль "Ласточку" продавать?
  Паратов. Что такое "жаль", этого я не знаю.
  
  У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду, так все продам, что угодно.
  
  А теперь, господа, у меня другие дела и другие расчеты. Я женюсь на девушке очень богатой, беру в приданое золотые прииски.
  Вожеватов. Приданое хорошее.
  
  Паратов. Но достается оно мне не дешево: я должен проститься с моей свободой, с моей веселой жизнью; поэтому надо постараться как можно повеселей провести последние дни.
  ...
  
  Паратов. Очаровательница! Как я проклинал себя, когда вы пели!
  Лариса. За что?
  Паратов. Ведь я - не дерево; потерять такое сокровище, как вы, разве легко?
  Лариса. Кто ж виноват?
  Паратов. Конечно, я, и гораздо более виноват, чем вы думаете. Я должен презирать себя.
  Лариса. За что же, скажите!
  Паратов. Зачем я бежал от вас! На что променял вас?
  Лариса. Зачем же вы это сделали?
  Паратов. Ах, зачем! Конечно, малодушие. Надо было поправить свое состояние. Да бог с ним, с состоянием! Я проиграл больше, чем состояние, я потерял вас; я и сам страдаю, и вас заставил страдать.
  Лариса. Да, надо правду сказать, вы надолго отравили мою жизнь.
  Паратов. Погодите, погодите винить меня! Я еще не совсем опошлился, не совсем огрубел; во мне врожденного торгашества нет; благородные чувства еще шевелятся в душе моей. Еще несколько таких минут, да... еще несколько таких минут...
  Лариса (тихо). Говорите!
  Паратов. Я брошу все расчеты, и уж никакая сила не вырвет вас у меня, разве вместе с моей жизнью.
  Лариса. Чего же вы хотите?
  Паратов. Видеть вас, слушать вас... Я завтра уезжаю.
  Лариса (опустя голову). Завтра.
  Паратов. Слушать ваш очаровательный голос, забывать весь мир и мечтать только об одном блаженстве.
  Лариса (тихо). О каком?
  Паратов. О блаженстве быть рабом вашим, быть у ваших ног.
  Лариса. Но как же?
  Паратов. Послушайте: мы едем всей компанией кататься по Волге на катерах - поедемте!
  Лариса. Ах, а здесь? Я не знаю, право... Как же здесь?
  Паратов. Что такое "здесь"? Сюда сейчас приедут: тетка Карандышева, барыни в крашеных шелковых платьях; разговор будет о соленых грибах.
  Лариса. Когда же ехать?
  Паратов. Сейчас.
  Лариса. Сейчас?
  Паратов. Сейчас или никогда.
  Лариса. Едемте.
  Паратов. Как, вы решаетесь ехать за Волгу?
  Лариса. Куда вам угодно.
  Паратов. С нами, сейчас?
  Лариса. Когда вам угодно.
  Паратов. Ну, признаюсь, выше и благородней этого я ничего и вообразить не могу. Очаровательное создание! Повелительница моя!
  Лариса. Вы - мой повелитель.
  ...
  
  Паратов. Прежде всего, Лариса Дмитриевна, вам нужно ехать домой.
  Поговорить обстоятельно мы еще успеем завтра.
  Лариса. Я не поеду домой.
  Паратов. Но и здесь оставаться вам нельзя. Прокатиться с нами по Волге днем - это еще можно допустить; но кутить всю ночь в трактире, в центре города, с людьми, известными дурным поведением! Какую пищу вы дадите для разговоров.
  Лариса. Что мне за дело до разговоров! С вами я могу быть везде. Вы меня увезли, вы и должны привезти меня домой.
  Паратов. Вы поедете на моих лошадях - разве это не все равно?
  Лариса. Нет, не все равно. Вы меня увезли от жениха, маменька видела, как мы уехали - она не будет беспокоиться, как бы поздно мы ни возвратились...
  Она покойна, она уверена в вас, она только будет ждать нас, ждать... чтоб благословить.
  Я должна или приехать с вами, или совсем не являться домой.
  ...
  
  Вожеватов. То есть вы хотите сказать, что теперь представляется удобный случай взять ее с собой в Париж?
  Кнуров. Да, пожалуй, если угодно: это одно и то же.
  Вожеватов. Так за чем же дело стало? Кто мешает?
  Кнуров. Вы мне мешаете, а я вам. Может быть, вы не боитесь соперничества? Я тоже не очень опасаюсь; а все-таки неловко, беспокойно; гораздо лучше, когда поле чисто.
  Вожеватов. Отступного я не возьму, Мокий Парменыч.
  Кнуров. Зачем отступное? Можно иначе как-нибудь.
  Вожеватов. Да вот, лучше всего. (Вынимает из кармана монету и кладет под руку.) Орел или решетка?
  Кнуров (в раздумье). Если скажу: орел, так проиграю; орел, конечно, вы. (Решительно.) Решетка.
  Вожеватов (поднимая руку). Ваше. Значит, мне одному в Париж ехать. Я не в убытке; расходов меньше.
  Кнуров. Только, Василий Данилыч, давши слово, держись; а не давши, крепись! Вы купец, вы должны понимать, что значит слово.
  Вожеватов. Вы меня обижаете. Я сам знаю, что такое купеческое слово.
  ...
  
  Лариса. Лжете. Я любви искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто не постарался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно.
  ... я искала любви и не нашла... ее нет на свете... нечего и искать.
  Я не нашла любви, так буду искать золота.
  Подите, я вашей быть не могу.
  Карандышев (вставая). О, не раскайтесь! (Кладет руку за борт сюртука.) Вы должны быть моей.
  Лариса. Чьей ни быть, но не вашей.
  Карандышев (запальчиво). Не моей?
  Лариса. Никогда!
  Карандышев. Так не доставайся ж ты никому! (Стреляет в нее из пистолета.)
  Лариса (хватаясь за грудь).
  Ах! Благодарю вас!
  ...
  
  
  "А́нна Каре́нина"
  
  Старичок-мужичок с взлохмаченною бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом кошмаре, чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею, что-то страшное делает над ней.
  ...
  Вот этот доволен собой, - подумала она о толстом, румяном господине, проехавшем навстречу, принявшем ее за знакомую и приподнявшем лоснящуюся шляпу над лысою лоснящеюся головой и потом убедившемся, что он ошибся.
  - Он думал, что он меня знает. А он знает меня так же мало, как кто бы то ни было на свете знает меня. Я сама не знаю.
  Я знаю свои аппетиты, как говорят французы.
  Вот им хочется этого грязного мороженого.
  Это они знают наверное, - думала она, глядя на двух мальчиков, остановивших мороженщика, который снимал с головы кадку и утирал концом полотенца потное лицо.
  - Всем нам хочется сладкого, вкусного.
  Нет конфет, то грязного мороженого.
  И Кити так же: не Вронский, то Левин.
  И она завидует мне. И ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга. Я Кити, Кити меня. Вот это правда.
  Звонят к вечерне, и купец этот как аккуратно крестится! - точно боится выронить что-то. Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь? Только для того, чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг друга, как эти извозчики, которые так злобно бранятся. Яшвин говорит: он хочет меня оставить без рубашки, а я его. Вот это правда!
  ...
  Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, - да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба!
  Это - ад!
  А это-то и есть.
  Он уж давно не любит меня. А где кончается любовь, там начинается ненависть.
  Этих улиц я совсем не знаю. Горы какие-то, и все дома, дома... И в домах все люди, люди... Сколько их, конца нет, и все ненавидят друг друга.
  
  Когда она налила себе обычный прием опиума и подумала о том, что стоило только выпить всю склянку, чтобы умереть, ей показалось это так легко и просто, что она опять с наслаждением стала думать о том, как он будет мучиться, раскаиваться и любить ее память, когда уже будет поздно.
  Она лежала в постели с открытыми глазами, глядя при свете одной догоравшей свечи на лепной карниз потолка и на захватывающую часть его тень от ширмы, и живо представляла себе, что он будет чувствовать, когда ее уже не будет и она будет для него только одно воспоминание.
  'Как мог я сказать ей эти жестокие слова? - будет говорить он. - Как мог я выйти из комнаты, не сказав ей ничего. Но теперь ее уж нет. Она навсегда ушла от нас. Она там
  
  И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним, ясно и живо представилась ей.
  ...
  "Туда!
  - говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, - туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя".
  Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон.
  Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее.
  Надо было ждать следующего вагона.
  Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась.
  Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей. На мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями.
  Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона.
  И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колени.
  И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала.
  "Где я? Что я делаю? Зачем?"
  Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину.
  "Господи, прости мне все!" - проговорила она, чувствуя невозможность борьбы.
  Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.
  ...
  ...
  ...
  Старичок-мужичок с взлохмаченною бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом кошмаре, чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею, что-то страшное делает над ней. ... над Россией.
  ...
  
  
  Я часто думаю, отчего Россия погибла.
  От чего она сама отдалась звероподобным талмудическим монстрам.
  А затем бросилась на дно обрыва?
  Читая великие романы - повести о пред роковых годах двадцатого столетия, я понимаю, что не только волчья сила мрачного закулисья изнасиловала, разтерзала и убила ту Россию, о которой теперь мы так сожалеем и сострадаем.
  
   - Я любви искала и не нашла, - говорит она.
  Никогда, никто не постарался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно.
  
  А ведь это правда. Россия - женщина.
  Для неё на первом месте - искренняя, мужественная, отеческая, братская, крепкая, очеловеченная любовь.
  
  Так её понимают женщины России:
  
  "- Любовь налагает долг, буду твердить я, как жизнь налагает и другие долги:
  без них жизни нет.
  Вы стали бы сидеть с дряхлой, слепой матерью, водить ее, кормить -- за что?
  Ведь это невесело -- но честный человек считает это долгом, и даже любит его!"
  
  И ещё из Чехова - пьеса "Иванов"(написана в 1887 году, спустя ещё 9 лет после "Анны Карениной")
  
  Саша: Мужчины многого не понимают.
  Всякой девушке скорее понравится неудачник, чем счастливец, потому что каждую соблазняет любовь деятельная...
  Понимаешь? Деятельная.
  Мужчины заняты делом и потому у них любовь на третьем плане.
  Поговорить с женой, погулять с нею по саду, приятно провести время, на ее могилке поплакать - вот и все.
  А у нас любовь - это жизнь.
  Я люблю тебя, это значит, что я мечтаю, как я излечу тебя от тоски, как пойду с тобою на край света...
  
  Ты на гору, и я на гору; ты в яму, ж я в яму.
  ...
  
  
  Есть ещё одно произведение, созданное М. Горьким на грани двух веков -19 и 20_того, венчающего цикл - "обрывов".
  
  "На дне"
  
  Это произведение разбирать и цитировать так, как разобраны романы и пьесы написанные в последней трети 19 века нет необходимости.
  Поскольку основная масса славянского населения, живущая за чертой больших городов пребывает в условиях "на дне" последнюю сотню лет и на собственном опыте хорошо ориентируется в сюжетах драмы Горького.
  
  Черта оседлости поменяла свой знак - она теперь стала чертой бедности для коренного населения России.
  
  
  17 января 1904 года в Московском Художественном театре состоялась первая постановка А П Чехова "Вишнёвый сад."
  15 июля 1904 года Чехов умирает.
  Родился он 29 января 1860 году.
  На момент смерти ему было 44 года.
  
  Этот период жизни писателя и драматурга точно совпадает со временем слома устоев тысячелетнего русского мира.
  
  Через год началось падение с обрыва.
  В 1905 году состоялась первая цветная, кроваво-красная еврейская ре-эволюция в России, - предтеча всех будущих мировых майданов.
  
  финал пьесы "Вишнёвый сад":
  
  Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный.
  
  Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"