Огнева Вера Евгеньевна : другие произведения.

Маня, цикл "Тихие создания"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   МАНЯ
   повесть из цикла "Тихие создания"
  
  
   Под одеялом было тепло. Чтобы быстрее согреться, Маня свернулась комочком, затихла, полежала, почувствовала, как проходить озноб, как прекращается мелкая дрожь, и высунула голову на подушку. В квартире стояла пыльная тишина. Только кран изредка урчал, сплевывая брызги. Постоит, накопит плевок и выкинет с натугой. Кран тошнило. Маню тоже. Вроде бы все было обычно, все - как всегда, Но внутри толкалась тревога, заставляла сжиматься сердце.
   Сергей отсутствовал третьи сутки. С ним и раньше такое случалось. Мане приходилось по долгу оставаться одной. Иногда она волновалась, иногда спала. Сегодня, устав просто ждать, взобралась на подоконник и выглянула на улицу. Среди грязных потеков, в самом уголке оконного стекла был небольшой просвет. В него открывался кусочек дворовой жизни.
   Квадратная тетка с пятого этажа, направляясь с авоськами к подъезду, ленилась идти в обход. Она всегда ленилась. Дойдет до заборчика, огораживающего газон, постоит, будто и в правду задумалась, а потом перелезет. Другой перешагнул бы. Она - коротышка. Ей непременно надо наклониться, задрать толстую коническую ногу, лечь животом на металлическую трубу и - бульк - перетечь на ту сторону. Потом - сумки. Соберет их в руки, выпрямится, покажет злое красное лицо и только тогда шествует к подъезду.
   Если наклонить голову и скосить глаза, можно разглядеть дядю Петю. Тот с утра до вечера сидит на своей лавочке. Он пенсионер и пьяница. Утро или вечер, уходят люди или возвращаются, он их провожает недобрым, мутным взором, крутя в кулаке большой сизый нос. От дяди Пети даже на расстоянии сдает перегаром, и стылой пожизненной злостью на весь свет. Такому на глаза лучше не попадаться. Будь ты самой красивой и самой изящной, будь самой доброй и ласковой, он увидит только плохое, даже если его в помине нет.
   Другое дело дядя Леша с третьего этажа. Но он редко бывает дома. Приедет из командировки, побегает день-два туда-сюда и опять уезжает. У него доброе лицо, только он все время кашляет и тяжело дышит. Зато у дяди Леши цепкий взгляд. Он как-то разглядел ее за мутным стеклом, остановился, улыбнулся и помахал рукой.
   Маня зябко передернулась, - опять начинался озноб, - но не ушла. Если вернется Сергей, она его увидит и приготовится встретить. Она всегда бурно радовалась его приходу. А он сердился. Иногда ругался, но не зло - привычно. Он к ней привык. Сей факт, с одной стороны, вселял надежду, с другой - в душе копилась обида. В Сергее не проскальзывало даже тени привязанности, не говоря о любви. А ей нужна была именно любовь. Она по ней истосковалась. Она просто не могла без нее жить.
   Из-за соседнего дома вывернулась старая девятка. Приехал сосед снизу, веселый коренастый мужичок отец четверых детей. С ними день-деньской воевала его заботливая как наседка жена. Из их квартиры то и дело доносились разъяренные крики мамаши вперемешку с воплями чад. Маня недоумевала: зачем так много детей, если они раздражают? Роди она ребеночка, никогда бы на него не орала. И пусть бы Сергей пропадал целыми днями. Рядом с ее сердцем стучало бы сердечко ее сына или дочери.
   На глаза навернулась колючая от соли слеза. Маня тряхнула головой.
   Когда она встретила Сергея, вернее, когда он пьяный подобрал ее на улице, ей показалось, начинается новая жизнь. Она в нем увидела нечто такое, что напрочь отсутствовало в других. Оно было как свет подо льдом. Холодно и страшно, но светит. И решила: все у них будет хорошо. Все сложится. Не сложилось. Утром он очень удивился ее присутствию. И чуть было... Лучше не вспоминать. Она тогда попросту спряталась. В неопрятной, заставленной старой мебелью, квартире нашелся уголок, куда похмельный мужчина не догадался заглянуть. Она отсиделась и, выбрав удобный момент, явила ему свою грациозную красоту. А он... просто махнул рукой: живи.
   Так и пошло. Пребывая в относительно хорошем настроении, он позволял ей приласкаться. Иногда он с ней подолгу разговаривал. Она забиралась к нему на колени, укладывала голову на плечо и тихонько шептала-щекотала ухо. Если он закрывал глаза, она осторожно проводила язычком по сухой жесткой коже его щеки, дотрагивалась до века. Веко вздрагивало. Сергей иногда осторожно, иногда раздраженно отмахивался от ее ласк. Ему и в голову не приходило ее поцеловать. Ночью она засыпала у него на груди, но только он начинал ворочаться, отодвигалась подальше. Разбуженный среди ночи, он всегда злился до такой степени, что мог ее просто прибить. Маня его боялась, но еще надеялась, что все как-нибудь устроится. Она не раз собиралась уйти от своего друга. На улице теплым маслом растекалось лето, - не пропадет, - но вспоминала свои скитания, вспоминала неуютный пыльный, полный курортников городок, куда занесла судьба, и оставалась. Все будет хорошо. Когда-нибудь он ее полюбит.
   Крепыш сосед выбрался из девятки, открыл багажник и потянул оттуда сумку. Клетчатые бока распирало. Сейчас поднимется и начнет утихомиривать свое семейство: накормит, напоит, жене пару раз по физиономии съездит, чтобы не орала, и до пол ночи будет скрипеть кроватью. А там, глядишь, пятый отпрыск приспеет.
   Все-таки хорошо, что она встретила именно Сергея. Маня прислонилась головой к мутному теплому стеклу. Почему ее друг никогда не открывает окон? В квартире из-за этого душно. Но он так привык. Ей приходится соответствовать. И ничего вкусненького он ей никогда не приносит - ешь, что придется. Она не жаловалась. Кому?!
   Снаружи загрохотало. Приехала мусоровозка. Звук был противный до зубной боли. Маня отодвинулась от дребезжащего стекла. Из подъездов к машине заспешили тетки с помойными ведрами. Дядя Петя привычно переругивался с бегущими мимо женщинами, за то, что толкали дверью его скамейку. Тощая Лидка с четвертого на обратном пути прошлась по мутному пенсионеру матом. Тот не попустил. Завязалась перепалка. Мане стало противно. Доведись ей выносить мусор, никогда бы ни с кем не ругалась, шла бы спокойно и с достоинством. И ведерко бы выбрала не старое и покореженное, а чистое яркое с крышечкой. С похожим бегает девочка из соседнего подъезда. Они бы подружились.
   В их квартире мусор собирался неделями. Когда машина заставала Сергея дома, он брал два, а то и три полиэтиленовых мешка, запихивал в них бытовые отходы и выносил сам. На него дядя Петя никогда не заедался, опасаясь плюхи.
   О! Глава семейства успокоил жену. Снизу донесся звук падения, за ним - короткий примирительный женский вой. Процедура приветствия у соседей подошла к концу. Сейчас она пойдет на кухню разогревать ему ужин. Оттуда потянет запахом жареной картошки, каши, щей. У Сергея всегда пахло пылью. Иногда с примесью кофе, часто - перегара. Хуже, когда он приводил женщин. Маня пряталась. Маня забивалась в самый дальний угол и не подавала признаков жизни. На ее единственный демарш Сергей отреагировал однозначно и страшно. Ей даже показалось, он тогда был готов ее убить. Маня спряталась, как в первый день. За ночь квартира провоняла запахом приторных духов и чужой женщины. Утром она ушла, а Сергей, проспав до обеда, встал в хорошем настроении. Он не прогнал Маню. Он даже позволил забраться себе на колени. С тех пор она пряталась, как только на пороге появлялась очередная Сергеева пассия. Они все были курортницами. Маню это успокаивало. Приезжие, отгуляют, набегаются и сгинут. Если появится местная - хуже. Она может обосноваться тут навсегда. Тогда Сергей встанет перед выбором... Да полноте! Незачем себя обманывать. Не встанет он ни перед каким выбором, он просто выгонит Маню из дому.
   Слеза опять кольнула глаз.
   Мусоровозка уехала. На улице остались дядя Петя и доминошники, которые по вечерам долбили столик под старой алычей. Из соседнего окна поддавало запахом кипящего масла и печева. Оттуда высунулась толстая тетка и позвала басом:
  -- Мыкола! Айда пампушки исты.
  -- Та я тильки вэдро груш зъив.
  -- Айда.
   Мыкола полез из-за доминошного стола, чуть не своротив его животом. Маня передернулась. Если к ведру груш прибавить пампушки... Куда в него столько помещается? Мыкола, в разъехавшейся на животе клетчатой рубашке, топал к своему подъезду. Окно захлопнулось. Маню тряхнуло.
   Она сейчас расплачется. Нет, она не станет плакать! Ей просто не везет. Просто время такое. Надо его пережить, и все станет хорошо. Она знает. Она чувствует. Но как же тяжело. Как страшно ждать. Как пусто. Как горько.
   Вот ведь дура! Прозевала! В замке поворачивался ключ. Пол дня сидела на подоконнике, выглядывая Сергея, и прозевала. Маня соскользнула на пол и завертелась на месте. Где его лучше встретить, как сесть, так чтобы он сразу увидел какая она красивая, как преданно его ждет, что бы он...
   Он пришел не один. Маня напряглась, прислушиваясь. Следом за Сергеем в квартиру вошел еще кто-то. Не женщина. Хотя есть такие, которые топают не хуже мужика. Но - нет. Точно, мужчина. Молодой, крепкий и веселый. Шумно ввалился следом за хозяином, хмыкнул, сказал: "О". Маня успела спрятаться за дверь спальни и замерла, боясь пошевелиться.
  -- Посмотри квартиру, - сказал Сергей.
  -- Угу, - отозвался гость.
  -- Вещи я оставляю. Хочешь, выбрасывай. Денег за них я с тебя не возьму.
  -- Может, приплатишь за вывоз? - хохотнул гость.
   - Обойдешься, - отрезал Сергей. Гость не обиделся, только еще раз хмыкнул. По всему, они были знакомы. Но Маня его раньше не встречала. К ее другу изредка заходил один-единственный приятель. Они пили и подолгу разговаривали. Но тот никогда не оставался ночевать - жил где-то рядом. Маню он не видел ни разу.
   Она отвлеклась! Она непозволительно отвлеклась. Они там... Они... Только сейчас до нее дошло: Сергей продавал квартиру. Гость - покупатель. Вдоль позвоночника прошла ознобная волна. За дверью говорили о цене:
  -- Двадцать две.
  -- Давай, двадцать. У меня больше нет. Зато - наличные. И все оформление мое.
   Сергей молчал - думал. Маня напряглась, мысленно умоляя: не продавай. Она бы закричала, если бы могла. Она не могла. Она и пошевелиться сейчас не могла - обмякла в своем уголке тряпочкой. Копившиеся весь день слезы, готовы были вот-вот брызнуть. Не продавай, пожалуйста!
  -- Когда начнешь оформлять? - спросил Сергей.
  -- Завтра.
  -- Долго?
  -- Неделя. У меня в БТИ родная тетка сидит. Поможет.
  -- Ну, раз так, тогда - по рукам.
  -- Сильно торопишься? - спросил гость.
   - Надоело все, - отозвался Сергей. - Уезжаю. Закругляюсь и уматываю.
   - Далеко?
  -- К родителям. Куплю себе рядом хату, найду работу.
  -- К жене вернешься?
  -- Нет. Она давно уже не жена. Только штамп в паспорте остался.
  -- А здесь?
  -- Не срослось.
  -- Ну, тебе виднее.
  -- Водку пить будешь?
  -- Давай. За успех предприятия.
  -- С тобой можно и за успех. Ты мужик порядочный.
  -- А другие?
  -- Одни прохиндеи кругом. Как вы тут живете?!
   - Да ладно, тебе. Нормальный народ, а что хитрят, так поживи тут. Кто в курортном бизнесе крутится, еще концы с концами сводят. Остальные выживают: пять месяцев на обслуге вокруг курортников, остальное время либо во дворе козла забивают, либо водку глушат. Зимой работы нет.
  -- Ты же пристроился.
   - Мне повезло. Я транспортный в Питере закончил, думал на железной дороге устроюсь. Ага! Туда очередь до следующего века встала. Ни молодые специалисты, ни старые нахрен никому не нужны. Отец вовремя пронюхал, что нефтяники у нас базу собираются разворачивать. Сам туда устроился и меня к себе взял.
   - Без папашиной помощи кто бы тебя на работу принял? - подковырнул Сергей, на что гость опять не обиделся, просто подтвердив:
  -- Не взяли бы.
  -- Кругом нужны связи, - зло заключил Сергей.
   В голосе ее друга появилось всегдашнее, пьяное раздражение. У Мани ворохнулась нехорошая надежда: вдруг они поскандалят? Даже подерутся. Тогда сделка не состоится. Тогда все останется, как есть.
   Но гость на раздражение Сергея не повелся:
   - А как иначе? Думаешь, у тебя все само собой устроится? Тоже побегаешь. Ладно, если найдется нужный человек, который честно поможет. Давай, за тебя выпьем, чтобы, наконец, все сложилось. Ты ж нормальный мужик. Все будет путем.
   Они звякнули стаканами, выпили, захрустели упаковкой от чипсов.
  -- Слушай, а чего-нибудь посущественнее у тебя нет? - спросил гость.
   - Я тут дня три не появлялся. Холодильник не работает. Где-то банка тушенки завалялась. Сейчас поищу.
   Сергей пошел на кухню. Маня отважилась выглянуть из-за двери. За низким трехногим столикам сидел мужчина лет тридцати пяти и задумчиво осматривался. Не кривился, не морщился, просто смотрел на облупленные стены, на пыльную, старую мебель, на покосившуюся дверь кухни. В свете мутной слабенькой лампочки золотились, мягко вьющиеся, русые волосы, блестел короткий немного вздернутый нос с "набалдашником" на кончике. Весело щурились круглые, темные глаза. Он улыбался.
  -- Серега, давай, окно откроем?
  -- Комары набьются.
  -- Фумигатор включи.
  -- У меня нет.
  -- Как ты живешь?!
  -- Окон не растворяю.
   Сергей вернулся с распоротой банкой тушенки и двумя вилками. Они разлили остатки.
  -- На дорожку, - сказал гость, поднимая стакан.
  -- Ты бабки на своей нефти заработал? - перебил Сергей.
   - Нет. Квартира у меня в Москве была, в районе Сокольников. Дом угодил под снос. Пришлось спешно продавать метры. Там никто не было прописан. Ладно, хоть за двадцать взяли.
  -- А здесь дом купить? Сидел бы себе хозяином, курортников на лето пускал.
   - За двадцать тысяч баксов тут можно купить только курятник исключительно для собственных нужд. Или такую квартиру. Море далеко, дом на горе. Неходовое место.
  -- Сразу ремонт начнешь делать?
  -- Только вывезу все. У тебя соседи кто?
  -- А хрен его знает. Ни с кем не знаком.
  -- Девушки приходить, спрашивать, куда девался, будут?
  -- Вряд ли.
  -- А вдруг. Что отвечать?
  -- Посылай их подальше.
  -- Разберемся, - засмеялся гость и...
   Маня выбралась из своего укрытия. Лучше сразу. Лучше пусть - наповал. Сергей завтра, - не завтра, так в самое ближайшее время, - уедет. В квартиру вселится этот крепкий веселый парень, которому она вообще никто.
   Гость вскочил, перевернул табуретку, прыгнул к стене и ткнул пальцем:
  -- Смотри!
   Хозяин обернулся.
   - А, это. Это - моя подружка. Не пугайся. Она тихая. Жаль только, разговаривать не умеет. И прилипчивая.
  -- Ни фига себе, подруга!
   Маня окончательно выбралась на свет, свернулась кольцом и замерла, грациозно подняв изящную голову. Мужчины: один равнодушно, другой оторопело смотрели на красивую зеленую змейку с черными стрелками "бровок" над большими, вытянутыми к вискам, глазами.
  
   Сказать, что Паша был сильно удивлен - ничего не сказать. Явление змеи повергло его в натуральную прострацию. Во-первых, она пришла как бы ни откуда. Раз - и нарисовалась. Во-вторых, на простую повседневную змею она походила как графская орифлама на пионерский флажок. И, в-третьих: кто бы мог ожидать от прожженного циника и эгоиста, каковым являлся Серега, подобной сентиментальности. Хотя, не исключено, завел он ее именно из-за наличия крутых мозговых наворотов и жуткого честолюбия: у вас, мол, у всех - кошки-собаки, а у меня - змея скарапея.
   Павел сообразил, что начинает тихонько злиться. А лучше бы не надо. Достань его сейчас старый знакомец своим пофигизмом, цинизмом, эгоизмом, и пакостной манерой грубить, когда в том нет никакой нужды, и Паша просто плюнет на сделку. Хоть квартира нужна до зарезу. Другой такой вариант не враз подвернется. А тот как нарочно развалился в старом покосившемся кресле и смотрит на змею с полным равнодушием, будто она примелькавшаяся мебель. Или это заранее обдуманная выходка, призванная лишний раз оттенить оригинальность и особость нынешнего владельца квартиры?
   Он тихо закипал, но глаз от змейки отвести не мог. Она была не просто зеленая, а какая-то переливчато-изумрудная. Темно-зеленые блестящие чешуйки чередовались на хребтинке со светло зелеными. И глаза - вытянутые к вискам, огромные, миндалевидные - тоже зеленые. Еще бы ресницы - мультяшка. Она расположилась прямо под лампочкой. Из-за этого, наверное, на блестящей гладкой головке плясал, похожий на корону, зайчик света.
   - Покрасовалась? - грубо спросил Сергей змейку. Та замерла, перестала раскачиваться. - Уматывай, не мешай людям общаться.
   Реакция змеи Пашу добила: рептилийка вдруг вся сникла, - точь-в-точь женщина, которую достали злым словом, - как-то даже ссутулилась, склонила царственную головку и скользнула под кресло.
  -- Садись, чего вскочил, - предложил хозяин.
  -- Твоя подруга за ногу меня не цапнет?
  -- Она не кусается. Наоборот, если залезет на руки, обслюнявит всего.
   - ЧуднО, - заключил Паша и осторожно пристроился на свою табуретку. - Постой! Змеи же не слышат. А эта не просто услышала - поняла.
   - Врут наши ученые. И не наши тоже врут. Она и слышит, и понимает не хуже собаки.
   Серега захмелел. А Паше стало не до мелкой злости. Сделка, можно сказать, уже заключена, а ему подсовывают такой аргумент, при котором он в ту квартиру просто не войдет. Змеи ему тут не хватало!
  -- Ты, надеюсь, свою подругу с собой увезешь? - спросил он вкрадчиво.
   - Нет. Дарю. А не хочешь, выкинь ее. Вынеси на улицу и отпусти в кусты. Или в окошко брось. Второй этаж. Ничего с ней не случится.
  -- Сам выбрасывай.
   Гость решительно поднялся. Сергей вяло качнулся в его сторону, поднял руку в немом прощании - мол, покеда - и покивал головой. Паша расценил это, как согласие, самостоятельно решить вопрос с выселением зеленой жилички.
  
   За неделю, прошедшую в непрерывной беготне по инстанциям и конторам, змея напрочь вылетела у Павла из головы. Хорошо еще, тетка Полина помогла, иначе ходить бы ему не меньше месяца. Через семь дней документы на квартиру оказались у него в руках, а пачка зеленых в кармане потертой Серегиной куртки. Тот уезжал ночным поездом, уже и вещи собрал. Павлу оставалось пустое запущенное жилище и надежда, что, загодя припасенных стройматериалов, на ремонт хватит. В голове крутились вполне хозяйственные степенные мысли и легкое нетерпение: когда уже ты отчалишь. Но вида старался не показывать. Балагурил, помогал товарищу собирать последние мелочи.
   На дорожку, естественно, распили, и веселые, двинулись к выходу.
  -- Стой, - тормознул Сергей на пороге. - С Манькой надо попрощаться.
  -- С кем?
  -- Машка. Ма-а-ашка!
   Павел опасливо глянул себе под ноги и только потом возмутился:
  -- Ты же обещал ее выпустить.
  -- Забыл.
   В этом был весь Серега. Забыл он! А вот не уедет никуда, пока со змеей не разберется.
  -- Иди и лови свою подругу, - категорически заявил он бывшему хозяину квартиры.
  -- О! Я знаю что делать, - отозвался тот.
   Сергей бросил сумку, пошел к подоконнику, скинул на пол старые газеты, очищая кусочек облупленного пространства. На него легла надтреснутая кастрюля из толстого стекла. Пьяный, пьяный, а ловко насторожил ловушку, в качестве приманки постелив под кастрюлю свою старую майку.
   - Она любит на ней спать. Заползет, ее накроет. Тебе останется подсунуть фанерку и вынести Маньку на улицу. Или вон - окно откроешь, и прощай подруга.
   А время, между прочим, поджимало. Серега вполне мог опоздать на поезд и таким образом задержаться на неопределенное время. Виноватым он объявит, разумеется, приятеля, и соответственно, заставит расхлебывать. А и фиг с ним, решил Павел. Со змеей как-нибудь устроится. Может, она сама уползет? Почует, что хозяин смылся и уйдет в унитаз. Он про такое читал. А вдруг вынырнет из клозета в чужой квартире? Не напугала бы кого. Но на экзотические фантазии времени уже не осталось вовсе. Он подхватил сумку и пошел к двери. Серега, больше не оборачиваясь и даже не присев на дорожку, двинулся за ним.
   Зря спешили. Поезд задержался на два часа. На вокзале они добавились, взяли еще одну, и ее почали. Когда подкатил состав, Павел засунул остекленевшего товарища в вагон, устроил на полке и пошел к родителям. К ним было ближе и привычней. Ночевка в пустой развороченной, хоть и своей уже квартире представилась омерзительной и тошной. К тому же, добираться через весь город.
   А на завтра случился аврал - порыв на подающей трубе. Не проспавшегося как следует Пал Палыча, подняли в шесть часов утра, и до вечера он честно вкалывал; вечером чуть живой, но уже от усталости, вернулся под родительский кров и уснул, даже не поев. Еще два дня прошли в доработках по ликвидации последствий аварии. На четвертый - сначала отчитывались, потом отмечали. Таким образом, в новоприобретенную квартиру он попал только в субботу утром.
  
   Жизнь кончилась погребальным грохотом старой кастрюли. Оглушенная Маня не сразу поняла, что произошло, а когда поняла... Она так и не поверила до конца, что Сергей ее бросит. Она надеялась до последнего. Вот он собрал вещи, вот встал на пороге. Вот позвал. Она уже приготовилась выйти к нему - вдруг, пожалеет? - удержало благоразумие. Зато его последние слова грянули приговором: выкинешь... прощай подруга. В голове у нее звенело. Сердце разрывалось. Она не услышала, не поняла, что напоследок он, оказывается, придумал страшную подлость: насторожил на нее ловушку, подложив приманкой свою майку. Она поползла на родной запах и попалась.
   Теперь осталось - умереть. Новому хозяину квартиры она не нужна, ладно, если просто выбросит. А если сначала замучает, чтобы кинуть в унитаз холодный раздавленный труп?
   Стоп, приказала себе Маня, самое страшное уже случилось, ее бросил человек, к которому она успела привязаться, с которым хотела прожить свою жизнь. Она давно так ни к кому не привязывалась. Она надеялась... А кто тебе сказал, что твоим надеждам обязательно суждено сбыться? Если раньше такое случалось, если раньше ты иногда бывала счастлива, это еще совсем не значит, что так и дальше будет продолжаться. Ты вышла к людям, ты собралась пройти новый цикл. А вот не пройдешь! Ты ничего никогда больше не пройдешь. Тебе осталась щелка между краем кастрюли и подоконником, в которую нельзя просунуться, но в которую просачивается чуть-чуть затхлого воздуха, и надежда, что тебя не убьют, когда обнаружат.
   Она свернулась, вся уместившись на тряпке, зарылась головой в собственные кольца и, наконец, дала волю слезам. Глаза сначала защипало, потом начало жечь. Край майки промок. А она все плакала. Как не плакала сто лет.
   Потом она незаметно уснула, проснувшись от жары и жажды. Страшно хотелось пить. В пыльное окно светило пыльное солнце. Кастрюля нагрелась на небесном костре, чтобы заживо сварить несчастное живое, - пока еще живое, - существо. Но хуже жары язвила мысль: он не хотел специально ее убивать - просто, избавиться от надоевшей тварюшки наименее обременительным способом. Он не был злобным мучителем. Ему было все равно.
   Стало трудно шевелиться. Тело налилось свинцовой болью, следом за которой пришла апатия. Она безучастно проследила, как солнечное пятнышко ползет по коже, как перемещается на подоконник, нашла в потоке воздуха струйку попрохладней и опять впала в забытье.
   * * *
   Мраморная терраса. Мальчик, свесив ноги, играл на дудочке длинную, волнистую мелодию. Перед ним, стоя на хвостах, раскачивались кобры. Десять прекрасных черных змей, распахнув капюшоны, танцевали перед, облаченным в тонкие белые одежды, принцем. Мальчик смеялся и дразнил змей, но ни одна не напала на дерзкого. Они его боготворили. Их капюшоны распахнулись не от злобы - от любви. Змеи следовали за ним по пятам. Мальчик не боялся за свою жизнь. Кобры готовы были ради него жертвовать собственной. Знал ли он об этом, или считал все игрой? Потом он вырос. Кобры стали его телохранителями. Он превратился в прекрасного сильного юношу, не боявшегося ничего на свете.
   Но однажды кобры отступили. Легко скользя между их мощными упругими телами, к юноше приблизилась небольшая, изящная змейка. У нее не было капюшона. Она не пугала его смертоносными зубами. Она свернулась перед ним магическим кольцом, и юноша навсегда потерял голову. Он ласкал ее, он целыми днями не выпускал ее из рук. Они сроднились и прожили вместе целую жизнь. В конце которой она проводила его на погребальный костер. Он - Рама. Она - Мани. О Мани...
  
   Красивый, страшный в своей красоте, мужчина восседал на троне. Его голову венчала двойная корона, над которой вздымался золотой Урей. Гранит, золото и бирюза давили. Такой ноши не осилит ни один смертный. Он считал себя бессмертным. Распрощавшись с земной оболочкой, он получит другую. Какую? О том знали только высшие жрецы. Он верил, что следующее его существование будет еще более продолжительным по времени и более великим по деяниям. А пока он ломал собственный мир. И сломал всех: богов, людей, жрецов, законы, самую красивую женщину на земле. Его сердце оставалось пустым. У него не было привязанностей. Он не знал жалости. Он презирал то, что люди называли любовью. Его страшилось все живое.
   Он увидел ее в саду, вымощенном золотом. Как солдаты в тесных доспехах, недвижно, стояли закованные в драгоценный металл, деревья. Они тоже его боялись. Только клочок непослушной дикой травы, сдвинув тяжелую плиту, пробился к солнцу. Она по-царски расположилась на этом клочке, свилась в кольца и бесстрашно представила себя господину мира. К вечеру всех садовников казнили. Они допустили беспорядок - они умерли. И только она, единственная свидетельница нарушения его воли, осталась жива. Он принес ее в свой дворец и бросил на золотую подставку. Она отвернулась от господина мира. Он разгневался. Она, не убоявшись его гнева, ушла обратно в сад.
   Он ее искал. Он ходил по пустынным аллеям и смотрел себе под ноги. Он и других заставил ее искать. Ее не нашли. Она пришла к нему ночью и заставила его впервые в жизни испытать человеческие чувства. Он не стал добрым, он продолжал убивать, он не перестал ломать свой мир. Но он полюбил.
  
   Юноша хотел понять. Старшие его не пускали. Они его уговаривали. Они его запирали. Он рвался. Он обещал не ходить на гору, но сбегал туда, каждый раз возвращаясь ни с чем. Он знал, что когда-нибудь найдет. Он не ел по несколько дней, не играл со сверстницами, не искал богатства и признания. Он искал красоту. Он сам не знал, что или кто его зовет. Говорили: порченый. Говорили: великий мастер. Говорили: Хозяйка заворожила. Однажды его заперли. Он сидел в полутьме, под тлеющим факелом и смотрел на разводы камня. К нему приходили видения, потом приходили люди, уговаривали, стращали, сулили деньги. Он слушал и кивал. Ему поверили. Его выпустили, дали камень, дали время и помощников. Он старался. Он сделал все, как должно. А когда грянул праздник, когда сильные мира собрались, оценить его работу, он просто исчез. Больше его никто не видел. Только она. Он ушел от людей к ней. Он был с ней счастлив, как никогда не мог бы быть счастлив с просто женщиной.
  
   * * *
  
   В забытьи иногда наступали просветления. Один раз ее зазнобило. Она уже не могла встать, только немного приподнять голову. Во вне стояла ночь. Последняя, решила Маня. Завтра она умрет.
  
   Мать уговаривала ехать с ними на дачу. Отец только понимающе усмехался. Сам он вчера не остался на корпоративный междусобойчик, соскользнул. Павлу пришлось отдуваться за двоих. Сегодня раскалывалась голова. Дело не поправил даже стакан чая, который покрепче заварила мать. Еда вообще в глотку не лезла. Но встал и пошел. Площади простаивали. Поживи с родителями до его-то годов, так обрадуешься собственному углу - мертвый в него поползешь. Хотя предки были мировые. Вот только мама в последнее время часто болела.
   На углу продавали пиво и всякую мелочь к нему. Паша прикупил того и другого, поправил, наконец, расшатавшуюся голову и пошел на остановку. Можно было, конечно, попросить отца, подбросить, но это - потерять еще как минимум час. А так - подождал пятнадцать минут автобуса, проехался с ветерком из приоткрытого окошка еще двадцать, и - вот он, дом.
   У подъезда сидел заметный хмурый алкаш. Проходя мимо, Павел вежливо поздоровался.
  -- Куда? - зло потребовал отчета дед.
  -- На кудыкину гору! - не остался в долгу Паша. - Квартиру я здесь купил.
  -- Иди, - разрешил дед.
  -- Ну, спасибо.
   И потопал к себе на второй этаж. Еще с улицы, издалека, неприятно зацепил вид собственных окон. Серега, гад, поди, ни разу за два года стекла не мыл. Ну, сам ленишься, подружке намекни.
   Ключ пару раз провернулся в расхлябанном гнезде; клацнуло, и дверь со скрипом подалась. Так: замок придется менять; косяк раза три ковыряли топором - закрасится. Дверь надо будет вторую поставить. Как у всех. А зачем ему вторая дверь? Пригодится. Дальше... О! Сначала надо все вывезти. Хламу-то!
   И пошел, наконец, к окошку: растворить, впустить в комнату чистого октябрьского воздуха. Хорошо, что в ночь похолодало, пришел первый за весь сезон свежий ветер. В духоте от грязи и запустения становилось еще гаже. Но это - ничего, это - ерунда. Он тут все исправит.
   На подоконнике стояла перевернутая надтреснутая кастрюля.
   Как же он про нее забыл! А и не мудрено. Только ему и дел, что про Серегину змею помнить. Раздражение чуть не толкнуло, долбануть по кастрюле чем-нибудь тяжелым. Но там никто не шевелился. Внутри виднелась небольшая темная кучка, которая признаков жизни отнюдь не подавала. Сдохла змейка.
   Паша осторожно приподнял край ловушки. Так и есть: пленница безвольно распласталась по майке. Из-под кастрюли слегка пованивало, но исключительно старой одеждой. Запаха тления - ни какого.
   Человек отступил на шажок и оттуда начал по новому рассматривать змею. Красивая все же была тварь. То, что он принял за игру света на ее голове, оказалось желтой глянцевой пластинкой с зубчиками по краям. Надо же, он и не предполагал, что существуют змеи с "коронами" на голове. Да много ли он вообще о них знал? На вскидку: только как отличить ужа от неужа. Еще фильм, который в школе показывали на уроке зоологии. У змей, оказывается, не имелось век. Глаза покрывали толстые "очки", которые сходили вместе с кожей во время линьки. Из всего фильма только этот факт и запомнился: лежит в траве отлинявшая шкура с "очками". Паша пригляделся. На безвольно откинутой головке рептилии, рельефно проступали, веки с черными, будто подведенными тушью, краешками.
   По спине прошла легкая струйка озноба. Фу - просто сквозняк - дверь не закрыл. На вчерашнее, да - нонешние! А еще змея какая-то не всамделишная, с ресницами. От Мейбилин, блин! И пошел в ванную, под задолбившую в голове, идиотскую рифму.
   То, что дверь в санузел придется менять вместе с коробкой, мелькнуло и сразу кануло. Открыв кран, Паша подставил руки под, быстро нагревающуюся струю. Как она красиво тогда стояла. Раскачивалась. Все понимает, не хуже собаки, сказал Серега и прогнал. Гад!
   Паша рванул обратно к окошку. Вдруг еще живая? Но тельце рептилии оказалось холодным и страшно легким. Будто ту отлинялую шкуру держишь. Он для верности пощупал ей спинку. Под пальцами играли тоненькие позвонки. Поднес к глазам. Зеленые шашечки на шкурке потускнели и только слегка переливались, как запыленный старый бисер. Вот ведь, гад! Такая злоба обуяла, появись сейчас в дверях Серега, набил бы ему морду, без объявления причин.
   Паша положил голову змеи себе на ладонь, поднес к губам и подышал. Мертвая же... но темное веко дрогнуло.
   Живая!
   Он побежал в ванную, плеснул в раковину теплой воды и осторожно опустил туда змейку. Зараза! Вода сильно сдавала хлором. Но ведь не умерла же она в ловушке, может, и химию переживет?
   То, что змея, наконец, шевельнулась, опустила с ладони голову и начала пить, показалось чудом, и...
   Сидел на краю грязной как адская сковорода ванны взрослый серьезный человек, Пал Палыч Кудашев, имеющий хорошее образование; имеющий перспективную, хорошо оплачиваемую работу; имеющий виды на дальнейшую устроенную жизнь в собственной, только что купленной квартире и, как дурак, радовался живой змее.
   Когда нес ее обратно, споткнулся о ножку кресла и чуть не выронил; осторожно положил змейку на подоконники, отодвинул кастрюлю подальше и будто впервые оглядел интерьер.
   Топор он заметил еще в ванной, вернулся, подхватиля, вбежал в комнату и с плеча вогнал лезвие в треугольный столик. Тот рассыпался. В стороны полетели круглые, покоцанные, будто их грызли, ножки. Следом - кресло. Оно продержалось чуть дольше. Следом - сервант ровесник бабки Настасьи. Следом...
   Умаявшись, Павел, присел на край дивана. До него единственного руки пока не дошли.
   Так! Я схожу с ума. Первым делом надо было окна растворить, а потом уже змее реанимацию делать. Он огляделся. Точно - помутнение рассудка. Щас соседи смирительную рубашку принесут. Не иначе, на давешнем междусобойчике паленой водкой отравился. Паше стало стыдно. Но кто-то не мучительно. Еще вчера расскажи кто, что он с топором кинется мстить Серегиным вещам, за поруганную змеиную жизнь, послал бы со всей ответственностью. А сегодня натворил дел, разнес все тут к чертям собачьим и только слегка устыдился. А, устыдившись и тем, приведя себя в норму, бросил топор и пошел смотреть на змею.
   Он хорошо помнил, что положил ее на майку. Глянул: сползла и даже мордочку отворотила. Правильно, молодец! Паша щепкой спихнул ветхую одежку на пол, достал из кучи мусора кусок кресельной обивки, отряхнул, расстелил на подоконнике и положил туда рептилийку. Она уже точно была живая. В пальцах отдавалось биение махонького сердца. Но глаза не открывались. Помочь? А вдруг он ей что-нибудь повредит?
   Вот же морока! Он осторожно тронул змеиное веко. В образовавшейся щелке показалось мутное бельмо. Не иначе, змейка так обезводилась за время своего плена, что глаза просто засохли.
   - Славка, у тебя ветеринар знакомый есть? - Паша набрал первый, пришедший в голову номер. Старший брат крякнул, легонько ругнулся и только потом спросил:
  -- На кой тебе ветеринар в такую рань?
  -- Да у меня тут...
   А теперь доходчиво объясни ближайшему родственнику на фига тебе субботним утром понадобился звериный доктор, да так объясни, чтобы тебя не приняли за сумасшедшего. Основательный серьезный Станислав и так считал младшего брата недотепой. У него, у Славки, и дело свое, и жена, и трое детей, и дом. А у него, Пашки? Что женился в первый раз, что жил - будто придуривался. Ладно, хоть батя на работу устроил, иначе, так и крутился бы около курортников от сезона до сезона. От Славкиного молчания даже по мобиле растекался густой кондовый скепсис.
   - Девушка у меня знакомая, - сходу начал врать Павел, - у нее зверюшка заболела. С глазами что-то.
  -- Позвони Алевтине Николаевне. Она глазник.
  -- Она же по людям.
  -- А какая разница?
   Действительно, какая разница! Славка отключился. А Павел набрал номер старой знакомой родителей. Слава Богу, она уже не спала.
  -- Что с глазами? - уточнила докторша, не дослушав, его путаной нелепицы.
  -- Склеились.
  -- Гной течет?
  -- Нет. Но они какие-то тусклые и полностью не открываются.
  -- Спроси, накануне твоя подруга ни с какой химией дела не имела? Или с пылью?
  -- Нет, - честно ответил Паша.
  -- Дай ей трубку. Я сама спрошу.
  -- Она... Она не может... Она спит.
  -- Вы там что, напились вчера до бесчувствия?! - возмутилась Алевтина Николаевна.
  -- Ага.
   А что еще ему оставалось? Благо родители уже укатили на дачу, мобильник туда не доставал, и Алевтина не дозвонится до них, чтобы уточнить с какой это девушкой Паша вчера так надрался, что у нее сегодня глаза не открываются.
  -- Слушай. Ты меня слышишь?
  -- Да, тетя Тина.
   - Не любила бы я тебя, балбеса... Купи в аптеке раствор фурациллина и положи на глаза примочки. Подержишь минут двадцать, убери и положи свежую чайную заварку. Только не горячую. Понял?
  -- Спасибо, тетя Тина.
  -- На здоровье. Если не поможет, позвони еще раз.
  -- Спасибо.
   Лекарствами торговали за углом, на улице Нахимова. Указал все тот же злой дедок, но сперва поинтересовался: зачем?
   - Надо! - рявкнул Павел и чуть не ляпнул про презервативы, мол, приспела нужда, но вовремя тормознул. Тете Тине наплел, теперь деду этому противному врать. А с другой стороны: не про змею же ему рассказывать.
   Тетка в белом халате вынесла ему бутылку желтой микстуры и спросила, не надо ли чего еще.
  -- Витамины для животных есть?
  -- Иди в продмаг, там кошачий ларек открыли, - посоветовала аптекарша.
   В магазин он не пошел, здраво рассудив: что хорошо для кошки, может оказаться пагубным для такого тонкого существа как змея; на обратном пути завернул к палатке, купил себе еще пива и на сдачу - пачку дешевого чая.
   Рептилия пребывала на месте. Паша потрогал спинку - опять холодная - взял змейку в ладони, она зашевелилась; положил ее на подстилку, намочил кусочек ватки и сделала, как велела тетя Тина. Змейка тихо зашипела, стараясь уползти. Он поправил примочку и слегка прижал болящую. Хвостик недовольно дернулся, однако, новых попыток уйти от лечения она не предпринимала.
   А дальше он положенные двадцать минут сидел рядом - дурак-дураком - и гладил ее по спинке. Пиво пришлось как раз кстати. Под него, да под хозяйственные мысли лечение пошло необременительно. Потом Павел сбегал на кухню, вскипятил в старом чайнике воды и заварил чай. По квартире пополз запах пареных веников. Надо было подороже заварочки купить, запоздало подумал он, но за другим сортом не побежал - поздно и до невозможности глупо. Остуженная заварка заняла место прежней примочки.
   Паша уже полностью успокоился, прошелся по квартире, по всем двум комнатам, кухне, балкону, вернее порогу балкона - не выйти, весь заставлен пустыми бутылками - и благодушно глянул на дело своих рук и топора. Правильно, что все тут разнес, иначе так и цеплялся бы за старое чужое барахло: это - отцу на дачу, это - Славке в усадьбу, это - на работу в бытовку. Выброшу все разом и начну новую жизнь.
   Змея приподняла голову и таки открыла глаза. Но они оставались мутными, белесыми. Из них исчезло необыкновенное, зеленое свечение. Подержала голову и бессильно опустила, вытянувшись в струнку. Зато шкурка стала совсем как раньше блестящей и нарядной. Это она водички попила, сообразил человек. Теперь бы еще ее накормить. Вот же идиотизм: нашел себе заморочку. Сиди теперь, думай, чем змею потчевать. Серега что-то такое на вокзале рассказывал, будто она всех тараканов в квартире переловила. Точно. Так и сказал: всех перевела, и даже рыжие муравьи - бич побережья - ушли. А еще, - Паша точно помнил, - змей кормят молоком: Конан-Доиль - "Пестрая лента". Будем надеяться, детективщик в змеях петрил. Ой же - фигня! С кем бы посоветоваться? А время, между тем, текло и истекало. На дворе стоял полдень, в квартире валялась куча мелко нарубленной мебели, на подоконнике помирала с голоду змея. Мир, будь он неладен, перевернулся.
  -- Леха, привет.
  -- Привет.
  -- У тебя газель на ходу?
   - Ну.
   - Подъезжай, - Паша надиктовал приятелю адрес. Сезон кончился, а с ним мелкие околопляжные перевозки, которыми тот зарабатывал. Машина простаивала.
   Бортовую газель они наполнили доверху, вынесли все, оставив только старый диван и табуретку, а заодно выломали, державшуюся на честном слове, дверную коробку в ванной. Постоит немного место общего пользования, открытым. При нынешних реалиях - ничего страшного. Жить в этой квартире, пока не сделает ремонт, Пал Палыч не собирался.
   Змею Леха не заметил - в голову не пришло поинтересоваться, что там, на подоконнике, под газеткой валяется - и сильно удивился, когда после разгрузки хлама его погнали на городской рынок, поближе к рядам с живностью.
  -- Собаку хочешь взять?
  -- Нет.
  -- Обезьяну?
   Некоторые зарабатывали на животинке неплохие деньги. А что, ходи себе день-деньской по пляжу, да фотографируй: вот вам всамделишный сенбернар, а вот - мартышка. Девочка, не тяни конфетку, с пальцем оторвет. Один даже водил за собой на поводке страшного как химера, метрового варана. Народ дивился и вставал в очередь. Упакованный в собачий намордник варан, сидел перед объективом неподвижно как изваяние.
   Они подошли к рыбкам. За мутными стеклами аквариумов пестро рябило и теснилось. В самом конце ряда стоял, прикрытый дырчатой крышкой, куб из оргстекла, в котором шевелились два толстых ужа.
  -- Интересуетесь? - выскочил из-за прилавка продавец.
  -- Ага.
  -- Триста.
  -- За обоих?
  -- Нет. За одного.
   Паша сделал задумчивую физиономию. Продавец навис над ним каменной надеждой.
  -- А чем их кормят?
  -- Мышами.
  -- Живыми?!
   - Конечно. Мертвое змеи не едят. Им охотиться надо. Маленьким лучше рыбок давать. Налить в блюдце воды и пустить гупешек.
   Паша представил, как принесет домой выводок мышей, и зеленая змейка станет их глотать. Его передернуло.
  -- А если заболеют?
   - Не надо, чтобы болели. Это в Америке всех лечат. У нас такого ветеринара не найдешь. Кошку или собаку с грехом пополам вылечат, и то не от всякой хвори, а змею - нет.
  -- И что, смотреть, как умирает?
  -- Если так жалко - отвези в лес. С глаз долой и, может, живой останется.
   Тон продавца изменился. Опытный - почуял, что парень интересуется просто так. А еще рожу скорчил: с понтом - думает! За спиной в немом удивлении топтался Леха. Чтобы не усугублять, Паша вернулся к началу ряда и купил у старичка в заскорузлой шляпе образца тысяча девятьсот шестьдесят первого года баночку перламутровых, крапчатых гупешек.
  -- Ты давно рыбок завел? - спросил приятель.
  -- Да это не мне. Девушка попросила, - уже привычно соврал Павел.
  
   Квартира встретила гулкой пыльной пустотой. Старый диван у стенки лишнего звука не поглощал. Газета неподвижно лежала на подоконнике. Паша с некоторым волнением приподнял ее край. Змейка пребывала на месте. Так и лежала, как оставил. Глаза закрыты.
  -- Маня, Манюня, посмотри, что я тебе принес.
   Перед зеленой мордочкой встала, неизвестно как уцелевшая, стеклянная розетка. В ней в наперстке воды плавали три мелкие рыбки. Они тыкались носами в рифленые стенки своего бассейна, сталкивались и расплывались в стороны. По коже змейки прошла волна дрожи, она с усилием приподняла голову. Глаза открылись. Белой мути в них сильно убавилась. Маня заглянула в розетку, подобралась, попыталась даже свернуться и сесть, но сил не хватило. Она еще некоторое время смотрела на рыбок, потом обернулась и глянула человеку в глаза.
   Чур, меня, чур! Точно, вчера паленой водки хватил. Не может белая горячка начаться с одного перепоя.
   Взгляд змеи оказался, совершенно осмысленным.
   - Ты что так на меня смотришь! Ешь, давай! - прикрикнул человек на странную рептилию. Та отвернулась. А он остался стоять над розеткой с невостребованными рыбками, поминая себя дураком, Серегу уродом, а продавца с рынка лепилой. Оставалось последнее средство. На том же рынке, вспомнив, что так и не поел с утра, Паша прикупил немного творога и булку. На кухне в чайнике нашелся холодный чай. Не Бог весть что, но и этим можно поужинать. Леха уехал, получив три сотни на бензин. Завтра вернется, и покатят они на дачу к родителям за стойматериалами.
   Поужинать он сел возле змеи; разломил свежую булку, натолкал в нее творога, и принялся жевать. Белые сытные крошки рассыпались по облупленному подоконнику. Паша уже ни на что не надеялся и почти как чудо, - да оно чудом и было, - увидел, как Маня потянулась к еде, сначала недоверчиво покосилась, потом, двинулась ближе и, наконец, осторожно, кончиком раздвоенного язычка попробовала крошку творога. А потом подняла на него глаза, будто спрашивая: это мне? Угу, угу, покивал Павел с набитым ртом и удостоился созерцания картины: ужин змеи Маньки субботним вечером в октябре.
   За сим последовала процедура купания и напоения ее водой. После чего, с сожалением покосившись на диван, спать на котором, в силу засыпанности того пылью и известкой, стало невозможно, он отбыл под родительский кров.
  
   Маня постепенно оживала. Но только снаружи. Предательство выжгло ее изнутри. Она на все теперь смотрела с жуткой подозрительностью, даже возвращение к жизни, восприняв, как новую муку. Днем она безучастно лежала на подстилке, отвернувшись от людей. То, что ее переселили в удобную теплую коробку со стеклянными стенками и то, что кормили очень вкусным творожком, не заставило относиться к новому хозяину квартиры с большей симпатией. Он был виноват во всем. Если бы не он... Стоило трезво посмотреть на вещи: Сергей ведь мог продать квартиру другому, куда менее доброму человеку. Но понимание - одно, а обида - другое. Логика тут бессильна. Павел ей не нравился. В нем отсутствовал тот страшный, притягательный, обжигающий свет, который тлел в Сергее, та жажда свободы, бесшабашность и решимость, жить так хочет именно он, не подчиняясь пошлым законам толпы. Имея власть и волю, такой человек мог вывести других из бездны... либо завести в нее. Не имея - стать изгоем.
   Павел был другим, обыкновенным. Вон суетится, бегает, таскает что-то, прилаживает, приколачивает, красит, - весь дом провонял химией, - чистит, моет. Он брал ее в руки. От его грубых ладоней исходил запах пота и бензина. Маня отворачивалась, выворачивалась из осторожных пальцев и скользила в свою коробку. Пусть бы он оставил ее в покое. Ей хотелось навсегда покинуть это место, оказаться в диком поле, в лесу - в природе. Она найдет общий язык с деревьями и зверями. Она больше никогда не найдет ничего общего с людьми!
   Друг Павла, Леха, часто появлялся в доме, таращил на Маню круглые, светлые глаза и непрерывно ухмылялся. Отец Павла тоже Павел косился в ее сторону, но замечаний малахольному сыну не делал. Зато старший брат Станислав с порога заорал:
  -- Отдай гадюку!
  -- Зачем она тебе? - насторожился Паша.
  -- Кошелек из нее сделаю.
  -- Пошел на фиг!
   - У, тварь, еще и морду воротит, - Станислав орал прямо над ее головой.
   Маня решительно отвернулась, зарылась в собственные кольца и замерла, приготовившись к худшему. Но ничего не случилось. Павел отогнал родственника от террариума.
   - Совсем ты с ума рехнулся, - подначивал брат. - Змею завел! Теперь ни одну девку к себе не заманишь. О! Ты еще пару крыс сюда пусти. Зверовод. Правильно Танька от тебя ушла. Жил бы сейчас с нормальной бабой...
   - Ты за чем приехал? - рявкнул на брата Павел. - Ремонтом заниматься или нотации мне читать?
  -- Ой, ой! Обидели его. Правда глаза колет?
  -- Пошел на фиг. Не нужна мне твоя правда. Понял?
  -- Не понял?!
   - И не поймешь. Все, закругляйся. На сегодня - шабаш. - Паша буквально вытолкал Станислава за порог. Тот больше не появлялся. Но демарш родственника не прошел бесследно. Однажды новый хозяин квартиры честно признался Мане:
  -- Прав Славка, с тобой ни одна баба не уживется. Что будем делать?
   Маня сделала вид, будто не понимает. Она не желала с ним разговаривать; отвернулась, скрутилась тугими кольцами, и даже предложение вместе поужинать, проигнорировала, с нехорошим удовольствием отметив, что он расстроился.
  
   Ремонт закончился. С серым зимним светом, с холодным ветром, который напустили грузчики, в квартиру въехала новая мебель. Совсем немного пока. Самое необходимое. Паша все реже уходил ночевать к родителям. Когда в спальне появилась широкая кровать, он переселился в свою квартиру окончательно. Теперь кругом было чисто и тепло, не пахло пылью. Коротенький эркер, в котором, собственно, и находилось Манино окно, отгородила от комнаты деревянная арка. Пашка ее сам делал. Мастерил с удовольствием, часто во время работы разговаривая с Маней. Она слушала, но отзываться по-прежнему не хотела. И она ни разу не пришла к нему ночью. В ней еще были живы воспоминания: тепло другого тела, запах других рук, звук другого голоса. Ее предали? Конечно, только...
   Паша как-то не явился ночевать. Маня уже привыкла к их ежевечерним бдениям по разные стороны недостроенной арки. Он бы пришел, принес ее любимого творога, и меда. Он иногда приносил мед. Она делала вид, что недовольна, а потом ночью тихонечко слизывала ослепительно сладкую каплю с блюдца. Утром Паша проверял, ухмылялся, щекотал ей спинку. Маня отворачивалась.
   А сегодня не пришел. Она скользнула с подоконника и пошла по комнатам. Все тут изменилось. На месте старого кресла встала тумба с телевизором. В углу на столе обосновался компьютер. Его Маня особенно невзлюбила. Павел в нем зависал, напрочь забывая обо всем остальном. Телефон она тоже не любила. Он отрывал от работы, пищал неприятным женским или грубым мужским голосом, и Павел уходил. Она сознавала, что ведет себя с человеком нехорошо. Он ей не нравился. Но телефон-то вообще не имел на него права.
   Маня заползла под шкаф, нашла там клочок пыльного пола, куда Павел не достал тряпкой, и уткнулась носом в угол. Запах пыли, кофе, шаркающие шаги Сергея. Его голос: Машка, вылазь, поговорим. Она больше никогда его не услышит.
   Павел вернулся на следующий день не один. Следом за ним в квартиру вошла женщина. Ах, вот ты как, решила Маня и спряталась. От девицы исходило зловоние дешевой туалетной воды. К тому же, она грубо вульгарно кокетничала. Маню от нее корежило. Впрочем, Паша отвечал без всякого энтузиазма. Маня еще больше возмутилась: если она тебе даром не нужна, зачем привел? Где вообще пропадал столько времени?
   Из их разговора стало понятно: на работе случились неприятности. Они вместе эти неприятности устраняли, а потом девица напросилась к нему в гости. Что за тем последует, Мане видеть и слышать не хотелось. Девка, хоть и вульгарная и страшная как смертный грех, но Паша таки ее не гнал, наоборот, усадил в кресло, включил телевизор. А сам, между прочим, ушел в спальню. Змейка слилась с полом, слушая шорохи за стеной. Ага: заглядывает во все углы. Потеряли что-то, молодой человек? Пусть поищет, пусть позовет. Не нашел, ругнулся и... подобрал, бросил в ящик комода грязные носки и турусы.
   Девица, развалившись в кресле, пялилась в телевизор. Паша вышел из спальни, открыл бар, достал бутылку, присел к ней на подлокотник.
  -- Водку будешь?
  -- Давай.
   Налил, выпили. Девка, привычно крякнула. Паша поинтересовался, насчет, закусить. Она браво отозвалась: после первой не закусываю; поискала, куда деть стакан, поставила на пол у кресла, а потом потянулась, выгибаясь массивным телом, откинулась на спинку кресла и положила руку Паше на спину.
   Маня ждала именно такого момента, когда уже - вот-вот. Но в этот время на экране телевизора смешной рисованный человечек в "пинжаке с карманами" - вылитый Пашка - поймал змею, которая сходу заявила, дескать, она - змеиного царя дочерь. Маню подбросило. Что? Еще одна!? Дальше она на любовников не отвлекалась. И хоть история оказалась насквозь лживой, да и не про нее вовсе, досмотрела до конца, а когда вернулась к обыденности, обнаружила только два пустых стакана, невыносимо смердевших водкой. Телевизор продолжал верещать. Уводя девицу в свежеубранную комнату, Паша даже света не погасил.
   Змейка стрелой выметнулась из-под шкафа. Пока она тосковала, да пыль нюхала, он притащил в дом какую-то лахудру! Он даже не удосужился поискать, как следует; не убедился, что с ней, Маней, все в порядке. Негодяй! Предатель! Развратник!
   Она легко проскользнула под дверь спальни. Девица разлеглась под простынкой. Паша медленно раздевался. Маня не без удовольствия отметила его пассивность, но отвлекаться не стала. Пользуясь полутьмой и тем, что он отвернулся, она прыгнула, сверкнула в полете зеленой молнией и плюхнулась на кровать прямо перед мордой противной девицы.
   Немой сцены не получилось, наоборот, сцена получилась даже излишне озвученной. Девица орала, как соседке снизу и не снилось, даже бас Мыколиной жены с пампушками превзошла. Дом содрогнулся. На этажах захлопали двери. К ним в квартиру начали, ломиться. Девка продолжала орать. Перед ней на тонком покрывале, извиваясь, вставала на хвост жуткая, зеленая тварь. Из розовой пасти рептилии дразнилось раздвоенное жало. Паша метался по спальне, не соображая, что делать, но, наконец, остановился, скакнул к девке и запечатал ей рот ладонью. Крик захлебнулся.
   Трещала входная дверь.
  
   За время переполоха по комнатам пробежалось туда сюда не меньше десяти человек, над головой клубился мат, вперемешку с воем. А змейка лежала под шкафом и наслаждалась.
   Она отомстила!
  
   Результат превзошел, самые худшие ее опасения. Утром Паша ухватил сонную Маню за хвост и кинул в мешок.
  -- Все, подруга! Все!
   Маня слабо трепыхнулась.
  -- Не дергайся, а то удавлю, - зарычал человек.
   Она испугалась. Он был как никогда зол. Из-за чего, спрашивается? Девица ему все равно не сильно нравилась. Ну, вызвали соседи милицию, ну составили те протокол. Подумаешь! Ни пожара, ни потопа, ни войны. Его даже в тюрьму не забрали. А не будешь, таскать в дом кого попало!
   - Батя, я машину возьму? - услышала Маня, напряженный голос Павла. - Нет, не на весь день. Только в заповедник скатаю. Дела. Дела, говорю, у меня там. На работе предупреди, что я после обеда буду. Нет. Да. Ключи у меня есть.
   Трубка бухнула об стол. Паша подхватил мешок со змеей и решительно зашагал к выходу.
   Ей было душно, противно и страшно. От вчерашнего торжества не осталось и следа. Ее выкидывали, от нее избавлялись, ее, наверное, даже могут убить. Крошки творога горкой лежали на тарелочке. Она вчера так разозлилась, что не стала есть. И на рыбок, которые жили теперь банке на подоконнике, он ей не дал напоследок полюбоваться. Маня готова была расплакаться. Ну что такого она сделала?
  
   Мешок со змеей полетел на заднее сиденье. Паша вогнал ключ в замок зажигания, как нож в сердце врага, повернул и погнал старый отцовский драндулет в заповедник. На лесной полянке у тихой заводи, в которой он с разрешения знакомого егеря иногда ловил рыбу, вытряхнул злополучную змею из мешка, постоял над замершей Маней, развернулся и побежал к машине.
  
   Ее принял чистый, умытый весенним дождем, лес. Тут некого было бояться. Тут все было привычно, все знакомо и даже комфортно.
   Ну и пусть! Твердила себе Маня. Она проживет без людей. Она прекрасно без них обойдется. А уж без Павла и подавно. Предатель! Тупой, близорукий предатель!
   Она до заката пролежала на полянке перед заводью, вздрагивая от каждого шороха. Время от времени ей мерещился гул мотора. Она вскакивала, изгибалась самым своим надменным изгибом и замирала, готовая встретить, вернувшегося за ней человека.
   Он не вернулся.
   Вечером голодная, усталая и чудовищно расстроенная, она поползла к воде, попила и начала, наконец, обживаться.
  
   В лесу творилось обыкновенное весеннее торжество жизни. Все встречалось, сражалось, любило и плодилось. В низких кустиках жимолости свила гнездо неосторожная малиновка. Мане стоило немалых трудов, прогнать оттуда глупую пичугу. Пусть на новом месте селится. Случись тут другая змея, да хоть ужик - съедят и саму пернатую малютку и ее кладку. Птица возмущенно покричала, помахала на злую Маню крыльями, но убралась. А змейка пошла на другой конец поляны, проверить, как обстоят дела у ежей. Они ее побаивались. И не мудрено. Кто же в лесу перепутает простую змею с Мани-Шии-Киа-Сихайя-Хойя-Деви Ермунганд-доттир? Простую бы те ежи давно съели. Эту хоть и настороженно, но принимали, признавая за ней право на царственное любопытство.
   Чуть дальше под корнями старого дуба жили бурундуки. За ними - целый ужатник, заглядывать в который Маня не любила. Нормальная склочная ужиная суета при ее появлении прекращалась. Змеи выстраивались в ряд и приветствовали ее, что называется, навытяжку. Скучно, противно, муху принесут или червяка. Творога у них не водилось. Маня к ним редко заглядывала, на что ужи при встрече не уставали сетовать.
   Зато она повадилась бегать в гости к старому-престарому медведю. Отсидит на полянке у заводи свое, не дождется противного человека, и идет в глухую прохладную берлогу. При ее появлении Михмихыч шевелил черным кожаным носом, хрюкал и только потом открывал блеклые слезящиеся глазки.
  -- Опять не дождалась? - спрашивал он.
  -- Нет, - грустно кивала Маня.
  -- Плюнь, - советовал старый медведь.
  -- Уже плюнула, - твердо отвечала Маня.
   Старый Мих ел сладенькие побеги, выкапывал мягкие корешки, осенью собирал ягоды. Об охоте он давным-давно не помышлял. Местный егерь Коля иногда приносил ему чего-нибудь вкусненького. Близко Колю Мих к себе не подпускал, но уважал и ценил его заботу.
   - По-людски надо с людями, - поучал он Маню. - А ты? Набезобразила, теперь сиди, жди. А лучше, все-таки - плюнь.
  -- Да плюнула я уже! Плюнула!
  
   * * *
  
   - Жениться тебе надо, - в который раз повторил отец.
   Они устроились за кухонным столом. Суббота, вечер, усталость. Днем на даче как всегда нашлось немеряно работы. Славка такие поездки считал непозволительным баловством и в сезон туда просто не заглядывал. Его можно было понять: полон дом курортников, только успевай, поворачивайся. Тут не до родительской морковки.
  -- Женюсь, - тоже в который раз покаянно кивнул Павел.
  -- С Танькой-то видитесь?
  -- А зачем?
   Действительно, зачем? Пашина женитьба на третьем курсе была не иначе как помрачением. Приехал на каникулы, закуролесил и привел через неделю в дом к родителям Татьяну. Тоже студентку и тоже на каникулах. Только он учился в Питере, а она в Екатеринбурге. Прожили лето, налюбились, наругались, и разбежались аккурат под первое сентября. Слава Богу, никаких последствий тот скоропалительный брак по себе не оставил; только два штампа в паспорте: прибыл - убыл.
  -- На примете-то, кто-нибудь есть? - продолжал допытываться отец.
  -- Целый пучок.
  -- А так, чтобы одна?
  -- Да, вроде, есть.
  -- Серьезно?
  -- А хрен его знает.
   - Слушай, сынка, какой-то ты не такой стал. И раньше не больно нормальный был, а сейчас вовсе занедужил. Я не про то, что на работе с утра до ночи пропадаешь. Начальство вон с глузду съехало, какой тебе еще ответственный участок поручить. Я даже не про то, что с нами каждую субботу на даче уродуешься. Я про то, что тебе бы, как все нормальные мужики: с бабами и водкой - на пикничок. Туда-сюда, трешь-мнешь...Кто-нибудь обязательно подвернется.
  -- Да вроде - уже.
  -- Кто? - напрямую спросил отец.
  -- Наталья.
  -- Из бухгалтерии?
  -- Ага.
   - Н-да. Она, знаешь, баба жесткая. У нее не забалуешь. Считаешь, тебе именно такая нужна?
   - Да она все как-то сама. Я ее вчера ночью домой провожал, она говорит: на фига в такую даль каждый раз таскаться? Давай, жить вместе.
  -- А ты глазки потупил и сказал, что подумаешь? - засмеялся отец.
  -- Вроде того, - вяло хохотнул Павел.
  -- У тебя водка есть? - потребовал Пал Палыч старший. - Наливай.
   Несмотря на ранний вечер, хотелось спать. Пара глотков отвратительного теплого пойла бодрости не прибавила. Отец же, наоборот, оживился и пристал по-новой:
   - Можешь ты мне объяснить, что с тобой стряслось? Или ты скандал с Нюркой еще не забыл? Давай так: если она тебе в душу запала, да змею простить не желает, не посмотрю, что я ее саму терпеть не могу, пойду к девке и уговорю.
   - Кого? Нюрку?! Упаси Бог! Меня тогда нелегкая под руку толкнула. Эта блядь так прилипла, отскрести не мог. Я потом сто раз покаялся, что сюда ее притащил.
  -- Тогда, почему черный ходишь?
  -- Ты ж сам говоришь - сдвинутый.
  -- Ну...
  -- Змею я на следующий день выкинул. Жалко.
  -- О! Точно - дурак. Поехали на рынок, я тебе их дюжину куплю.
  -- Был уже. Там простых змей продают. Такой, как Маня, никто никогда не видел.
   - Да, сынка, тут ты прав: это не ко мне, это - к психиатру. Тогда - точно, тогда - лучше за Наташку идти. Она тебе змей из головы на раз выведет.
  -- Одобряешь? - криво усмехнулся Павел.
  -- Ремнем я тебя в детстве мало учил, - резюмировал отец, поднялся и уехал домой.
   Паша раскорякой, по-стариковски пришаркивя, поплелся в комнату. На телевизоре скопилась пыль. Вытереть не поднималась рука. Неохота было. А раз неохота - пусть лежит. Поселится тут Наташка, все вычистит, все расставит пол полочкам; выкинет, наконец, пустой террариум и блюдце с остатками творога. Они давно ссохлись твердыми желтыми камешками, а не выбрасывал. Рыбки сдохли через неделю, после выселения Мани из дома. Жили-жили и сдохли. Утром глянул, плавают кверху брюхом, выплеснул останки в унитаз. На подоконнике осталась пустая банка с желтым полосатым налетом на стенках. Он тоже давно засох, не отскрести.
   Любившему и не ленившемуся наводить порядок Паше, в последнее время все опротивело. Уматывался на работе, тащился домой, ел, падал в кровать. Раз в неделю встречался с Наташкой, вяло и необязательно ухаживал за ней, изредка привозил ее к себе, потом отвозил домой, возвращаясь каждый раз в холодную, пустую квартиру. Проклятая змея будто душу из дома вынула. А как хорошо они тут жили. Разговаривали. Прав отец: это - к психиатру. Сходить что ли? Приду, скажу: помогите, люди добрые. Жизни мне без змеи нет. О - бред! Докатился!
  
   Утром выяснилось, что егерь Коля со вчерашнего обретается в городе. В роддоме. Вернее - рядом, высматривая, не появится ли в окне жена с долгожданным отпрыском на руках. Пашин звонок застал его в волнительную минуту. Маринка только что подходила к окошку; помахала рукой и крикнула, что сын - вылитый папа. Колька был счастлив. Колька бесновался. Паша терпеливо выслушал про рост, про вес и про потужной период, поздравил и только после этого попросил разрешения, съездить на свою заводь, порыбачить.
   - Ага. Давай, - орал в мобилу счастливый отец. - Если пристанут, скажи, я разрешил. Вечером заворачивай на кордон. Я, как раз, вернусь. Отметим.
   Отец дал машину без звука. Когда-то Паша мечтал накопить денег и купить "Бентли". Ни много, ни мало. Так вот! О чем хочу, о том мечтаю. Но вся движимость ушла на квартиру. "Бентли" придется обождать в своем салоне. Пусть, а Паша и на отцовской жиге прокатится. Благо, дорога хорошая и ехать не так далеко.
   Пока добирался, клял себя последним дураком. Чего он туда едет? Какая среди дня летом рыбалка? А перед глазами как прилипло: кустик травы на краю полянки, в самом центре которого, свернувшись и выставив навстречу изящную головку, сидит его красавица. А если не сидит, он ее позовет. Неужели она его забыла? Не могла забыть. Пусть другие, посторонние, которые в змеях по книжкам разбираются, считают ее безмозглым куском шланга. Да умнее ее вообще никого нет. Ведь все поняла тогда про Нюрку и устроила девке выволочку. Настоящая женщина!
   Ой, дурак-то! Ой, сумасшедший!
   Так и доехал. Свернул с асфальта на проселок и, петляя между валунами, подкатил к ручью, который в последнее лето сильно разлился, перегородив одним протоком дорогу. Рассудив, что старой заслуженной жиге переправу не осилить, Паша вышел, закрыл машину и двинулся в сторону своей полянки, напрочь забыв об, оставшихся в багажнике удочках.
   Его же сразу насторожило. Сразу не понравилось. В куст самшита забился изгвазданный полиэтиленовый пакет. Рядом сверкали осколки бутылок. Это в заповеднике-то! Воспользовались, значит, сволочи, тем, что Коля укатил в город, размножаться.
   На поляне стало совсем плохо. Там творился тихий ужас. От травы осталось влажное, измочаленное месиво. Под дубком серой язвой исходило дымом кострище. Рядом, в куче повядших веток валялись трупики ежат. Мало было гадам, потоптать все вокруг, ежей-то зачем убили! А вот зачем: в стороне топорщилась искромсанная колючая шкура. Павел догадался: поймали толстую ежиху, ободрали и съели. А ежат просто прибили, чтобы не наколоться в траве ненароком.
   Первым желанием было, бежать к машине. Там под сидением лежал хороший охотничий нож. Аж, ладони зачесались. Они не ушли далеко. Они были где-то здесь. Они ему попадутся! Но тут у кромки воды сверкнула длинная зеленая искра. Маня!? Павел кинулся в ту сторону и начал разгребать руками траву. Лихорадочно рыская из стороны в сторону, он обошел истоптанный, загаженный пятачок. Он ее звал. Но - ни следа, ни шевеления.
   Пот залил глаза. Руки вспухли - влез в какую-то жгучую гадость - живой Мани не нашел, но и мертвой ее не видел. А вдруг, ее унесли? Поймали красивую змейку и утащили с собой в город? Тогда есть вероятность, что через несколько дней она объявится на рынке в качестве живого товара. А ведь ее могут просто замучить.
   Все, хватит, приказал себе Павел. Не сходи с ума. Не было ее тут. Не-бы-ло!
   Когда на глаза опять попался ежиный трупик, он сообразил, что идет по второму кругу; остановился, тряхнул головой и повернул к заводи, сполоснуть саднящие ладони. В воде зуд отпустил. Он долго держал руки в воде. Стало пусто и тихо-тошно. Будто некто пришел и истоптал клочок его собственной души. Осталось: уехать, чтобы никогда сюда больше не возвращаться. Чтобы вспоминать ее живую. Психоз? А и херен с ним. Пусть будет психоз. Все лучше, нежели изо дня в день с восьми до семнадцати на работе и с семнадцати до двадцати трех дома сажать алюминиевые огурцы на брезентовом поле.
   Шорох за спиной заставил вскочить. К нему подкрался молодой парень в черной расхристанной майке, свисающей вровень с длинными трусами. В руке - палка. Урод замахнулся. Паша успел подставить руку. Хорошо, что успел. Иначе голова треснула бы пополам. Парень бил серьезно. Павел услышал: хруст собственных костей, но боли почувствовать не успел - удар сбоку, кинул его в темноту.
  
   Утром Маня как всегда вышла на свою полянку; полюбовалась на игру рыбьей мелочи в заводи; раскланялась с ежами, перемигнулась с дальними родственниками и вольно легла на травку. Роса не успела высохнуть. Трава искрилась. Ей пригрело бочок, Маня лениво перевернулась. Она будет ходить сюда еще и еще. Что-то ей подсказывало: Павел вернется. Пусть только вернется. Она не станет презрительно шипеть, она не будет демонстрировать ему свое негодование. Она придет к нему во всей своей роскошной летней красоте, в блеске гладкой, сверкающей чешуи. Она его не отпустит. И они опять будут вместе.
   То, что произошло дальше, повергло ее в шок.
   На поляну сначала обрушился каскад жуткого, давящего звука, потом к нему прибавились голоса. Они пели и орали. Это не мог быть Павел. Она бы его почуяла. На поляну пришли страшные чужие.
   Змейка ретировалась, переплыла речку и стой стороны еще какое-то время наблюдала за событиями, пока ей не стало плохо. Она ушла. Она не могла больше смотреть. Она не могла им помешать. Скользя под корнями деревьев, она старалась убраться, как можно дальше, чтобы не достали даже отзвуки страшного преступления. Остановилась она у берлоги.
  -- Что там? - спросил Мих.
  -- Люди, - сквозь дрожь прошептала Маня.
  -- Твоего среди них нет?
  -- Нет.
  -- И то - ладно.
  -- Они... Они...
   - Слышу, - остановил ее всхлипывания Мих. - Не ходи туда. Оставайся у меня. А лес он все залечит.
  -- Но как же так! Они же никогда раньше сюда не приходили. Они убийцы!
   - Сторож наш, виш, уехал. Не слыхала, что с ним стряслось? Он, вроде, никогда никуда не отлучался.
  -- Жену повез в роддом.
   - Хорошее дело. А те прознали и - тут как тут. Ничего, гадючка, вернется наш Коля и прогонит эту падаль. Жалко, конечно, напакостить они успеют вдоволь. А ты не трясись. Не трясись, говорю. Иди ко мне под бочок, погрейся. Вот так. Уедут вандалы, опять весь лес нашим будет.
   Маня зарылась в густую шерсть Миха, пригрелась. Ей стало нестерпимо жаль свою полянку. Жаль ежей, жаль развороченного ужиного гнезда. Однако Мих прав, надо переждать и жить дальше. Что еще ей остается?
   Из дремоты ее вырвал толчок. Маня проворно выпуталась из шерсти. Сонный Мих ее придавил? Но тот не спал, подобрался, напружинил вялые старческие ушки.
  -- Что-то там совсем уж нехорошее творится, - проворчал медведь. - Распоясались.
   Маня его уже не слушала. Она молнией неслась к речке. Трава хлестала ее по глазам. Маня ее не замечала. Корни деревьев взлетали из-под земли, норовя, остановить и запутать. Она прыгала через них, проскальзывала, взмывала над ямками. Она почуяла, поняла, что там, на страшной полянке сейчас находился Павел. Хуже - он в опасности.
   Она выглянула из-за камня. Паша лежал у костра. Голова в крови. Руки связаны за спиной. Над ним клубились убийцы. Один пнул, другой наклонился и вытащил из костра тлеющую ветку.
  -- Поджарим егеря?
   Они захохотали. Они приняли его за Николая, сообразила Маня. Только это никакого значения уже не имело. Какая разница, если его все равно убьют? Затрещали опаленные волосы. Еще пинок. Но второй парень перехватил ветку, нацеленную Павлу в лицо:
  -- Надо рвать отсюда, - заорал он на друга.
   - Пошел... Я его тут кончу! Понял? Лес кругом. Кто, что, пусть менты потом ищут. Мы завтра уедем. Щас кишки ему выпущу, и концы в воду.
  -- Да на фига он тебе сдался?!
   - Уйди, сука. А то и тебя зашибу! - озверел от безнаказанности и сознания собственной власти человек.
   Третий сидел в сторонке. Если начнется драка, еще неизвестно на чью сторону он встанет.
   Маня рванулась обратно. Она еще никогда в жизни так не бегала. Она летела, обдирая с боков нарядные чешуйки.
  -- Дедушка! Дедушка!
  -- Что там? - привстал Мих.
  -- Пойдем скорее. Они его убьют. Они... Он... Дедушка!
   - С ума сошла? Да ты представляешь, что тут начнется, если я на людей пойду? На меня же охоту откроют. За нападение на человека - отстрел.
   - Дедушка, давай, их просто напугаем. Я тебя умоляю, я тебя прошу. Пожалуйста! Это я во всем виновата. Я его сюда заманила. Я виновата! Дедушка!
  -- Оружие у них есть?
  -- Нет. Только палки.
   Если старик не пойдет, если он не согласится... Маня приготовилась произнести страшные слова приказа. И никогда лес больше ее к себе не пустит. Она может приказать только раз. И - все: она станет чужой. Нельзя безнаказанно гнать лесной народ на защиту человека. Но она была готова и на это.
  -- А пошли, - встал во весь рост старый медведь. - Разомнемся.
  
   По настоящему Паша пришел в себя только, когда его начали развязывать. Боль в потревоженной руке заслонила белый свет. Продираясь сквозь дурноту, человек приготовился к драке. Он их если и не уделает, так хоть зацепит. Ненависть заставила, собрать остатки сил. Но над головой раздался знакомый голос:
  -- Эй, ты что?! Это я, Николай.
   Павел услышал, обмяк и только потом застонал.
   - Они тебе руку сломали, - авторитетно подтвердил его догадку Коля. - Ну, суки! До машины дойдешь?
  -- Где они?
  -- Убежали к дороге. Но я отзвонился своим и в милицию. Уже ловят.
   Над поляной стояла непроглядная ночь, рассеченная надвое мощным светом фонаря. Николай развязал друга и уложил на спину:
  -- Отдышись. Полежи маленько, да пойдем. Или, давай, я тебя дотащу.
   Павел в это время, подстанывая, старался уложить руку. Пока укладывал, весь покрылся холодным потом. Но сморгнул слезы и вник:
  -- Ты меня как нашел, кордон же далеко?
   Николай присел рядом на корточки, трясущимися руками достал сигарету; прикурил от головни.
   - Слушай... Ты, это... Ты только не смейся. И, это... Не говори никому. Я ж вернулся из города кривой как сучок. Ребята до поворота подбросили. Как до кордона дошел, почти не помню. Ну, сам понимаешь. Ввалился, даже дверь не закрыл и пал на кровать. Дом вокруг меня круги нарезает, а я пою. Уснул, вроде.
   Сигарета кончилась. Николай полез за следующей. Паша хотел поторопить, дернулся, но сам же и взвыл.
  -- А? - подскочил Коля.
  -- У-у-у! Рука, зараза, болит.
  -- Я тебе шину сделаю.
   Он полез в кучу, наломанных веток.
  -- Не надо, - остановил Паша. - Перевяжем потуже, и так сойдет. Дальше рассказывай.
   - Вроде уснул и, понимаешь... - за сим последовал длинный, заковыристый матерок. По всему, Коля никак не мог перейти к сути. Но помолчал, справился и на одном дыхании выдал:
   - Белка меня прихватила. Не та, которая с хвостом, а ... ну, та. Глаза открываю, а у меня на столе змея сидит. Не сидит, вертится. На хвосте ходит. И ладно бы так скакала, она мелочь всякую со стола смахивает. Лампочка перегоревшая - забыл выкинуть - об пол бух. Осколки... И, главное, я понимаю, что это белая горячка, а понимаю, что лампочка по настоящему разбилась. Я - крестится. Змея остановилась и на меня смотрит. А глаза человеческие. Вот тут я, понимаешь, струхнул. Голову под подушку засунул, слышу: стакан упал и тоже - вдребезги. Тут меня, это... зло взяло. Думаю, если мне крышу снесло, они-то почему на пол падают? Вылез из-под подушки, смотрю, а змея кольцо обручальное, - Маринка перед роддомом сняла, пальцы отекли, - в рот хвать и поползла на улицу. Я - за ней. Фонарь в сенцах прихватил и побежал. Только нагоню, она вперед ускачет, отстану - сидит, дожидается. В потемках мимо медведя проскочил. Он не вредный, старый. Я - от него, он - от меня. Разошлись. Главное - уже совсем трезвый бегу. Вижу: впереди костер горит; от него люди какие-то по лесу ломятся и про медведя голосят. Змея на полянку, я - за ней. Так на тебя и выскочил.
   Николай остановился. Пашка мелко вздрагивал, стонал и всхлипывал... от смеха. Николай чуть было ни обиделся.
  -- Это она, - выдавил Паша.
  -- Кто?
  -- Маня.
  -- Какая Маня!?
  -- Ма-а-аша! - вдруг заорал Павел. - Иди ко мне!
   Мимо Николая скользнуло темное изящное тело. Он бы успел схватить змею, но под ноги упало Маринкино кольцо, и, вконец сраженный, Коля сел на пятки. А змейка кинулась на грудь к Пашке, прижалась, замерла, а потом прошлась по всему: шея, щеки, глаза; запуталась в волосах, выскользнула, обернулась вокруг шеи. Она его целовала! Коля мог побожиться, она его целовала!
  -- Все, все, хватит, - смеялся Павел. - Ну, все, успокойся. У-у-у! Больно.
   Змейка тут же присмирела, юркнула человеку за пазуху. Только глаза оттуда блестели.
  -- Во - дела! Она что, ручная?
  -- Ага. Потерялась. Я за ней и приехал.
  
   Три недели Маню лихорадило. Сначала ее не пустили в больницу. Она же смирнехонько сидела за пазухой, но встрял противный егерь. Она сопротивлялась, шипела и даже пыталась цапнуть его своими микроскопическими зубками. Какое там, оторвал от Паши и уволок в кармане. Карман он застегнул на молнию. Ей осталось: дышать сквозь дырочку и бессильно злиться. Куда он только ее с собой ни таскал. У главного врача они побывали, затем - милиция. Здесь Маня почуяла присутствие убийц и, чуть было не вырвалась из плена. Но егерь так сдавил карман рукой, что она едва не задохнулась. Маня замерла. Пусть только откроет замок. Она ему покажет! Он и открыл. Как выбрался на улицу, так и расстегнул молнию. Маня рванулась на свободу, но получила обидный щелчок по носу:
   - Сиди тихо! Поняла? Иначе выкину в канаву, а Пашке скажу: сама сбежала. Доказывай потом. Мне с тобой еще хлебать и хлебать. Куда я тебя вообще дену? Мне ж Маринку из роддома послезавтра забирать. Так она тебя в дом и пустит. Жди.
   И Маня сдалась. Она действительно все понимала. Но смирно сидеть, не зная, что там с Павлом делают, не представляя, когда его теперь увидит, было невмоготу. А еще: все болело. На месте содранных чешуек запеклась кровь. Хотелось есть. Хотелось пить.
   Она свернулась комочком и тихо вздрагивала.
   - Смотри-ка, действительно, поняла, - пробормотал Николай. - Ладно, подруга, пошли к Пашкиным родителям, может, они тебя приютят.
   В доме не спали. Собственно, уже наступало утро, но обитатели проснулись раньше. В семье царил переполох. Вокруг Николая собралась целая толпа. Маня по запаху узнала Пал Палыча старшего, узнала брата Славку. Женщина, которая непрерывно плакала и порывалась бежать в больницу, вероятно мать. Маня сразу прониклась к ней симпатией. Примчалась какая-то Алевтина и начала названивать по телефону. Она сообщила, что Павлу сделали операцию, и отговорила родственников, тотчас к нему ехать - он спал. Мать охнула. Но вот в дом вошла еще одна женщина и потребовала, чтобы ей все рассказали. Ее слова сыпались как сухой горох. Ей наперебой начали объяснять. Она молча слушала, ни чем не проявляя своих чувств. Зато Маня опять взвинтилась. Ей очень не понравился голос, не понравилась сама женщина. Отвратил, исходящий от нее, запах мыла и зубной пасты. Кто она такая? Почему она требует отчета, так будто имеет на это право?!
   Маня начала извиваться.
  -- Николай, у тебя что, крыса в кармане? - шарахнулся в сторону Славка.
  -- Змея, - буркнул егерь.
  -- Та самая? - спросил отец.
  -- Ага. Прибилась, - с трудом выдавил, не привыкший врать Коля.
  -- Какая змея? - сухой гороховый голос повысился. - Та, что у Паши жила?
  -- Да.
  -- Выброси ее!
   Маня готова была ободрать последние чешуйки, лишь бы вырваться наружу, но Коля опять ее прижал.
  -- Нет.
   Заговорили вразнобой. Мане стало плохо. Что она им сделала? Что она сделала гороховой женщине? За что та ее возненавидела? Запах ненависти проникал даже через плотную ткань кармана. Будь ее воля, гороховая растоптала бы Маню.
   Потом голоса отдалились. Пал Палыч старший увел Николая в другую комнату и заставил заново пересказать всю историю. Подробности с участием Мани глупый Колька утаил. Но отец сам, наверное, догадался. Предложил:
   - Поехали, отвезем змею к нему домой. Поживет там, пока парня из больницы выпишут. Тут бабы с ума от нее сойдут. А Пашка приедет, сам разберется.
   Мать тоже засобиралась. Она наотрез отказалась сидеть дома, лучше в больнице подождет, пока сын проснется.
  -- Как эти бандиты машину не угнали? - удивился отец, втискиваясь за руль.
   - У Пашки ключи из кармана выпали. Они в траве не нашли, а высадить стекло и завести напрямую, в голову не пришло. Медведь их так пугнул, на месте обгадились. Бежали - треск на весь лес стоял.
  -- Топтыгин Павлушке не добавил? - спросил отец.
  -- Нет. Даже на поляну не вышел. Порычал в кустах и убрался.
  -- Странно. Сам ты как думаешь?
   - Да... Вот... Оно, конечно... Нет. Нормально. Медведь старый, - выпалил Николай, будто этот довод объяснял непонятное поведение зверей, которое приключилось сегодня ночью в заповеднике.
   Хорошо, что подъехали к больнице. Мать с отцом пошли в приемный покой, Коля задремал, а когда Пал Палыч вернулся, заговорили о другом.
  
   Три недели Маня провела в одиночестве. Раз в два дня приезжал отец Павла, оставлял ей творожок, наливал в розетку воду, бурчал над головой, что и он с ними рехнулся, - змею вот кормить втихаря бегает, - и уезжал, не сказав о Паше ни слова. Во время его визитов Маня вставала в стойку и напряженно ловила каждое слово. Как-то он обронил:
  -- Заждалась? Завтра выписывают.
   Маня склонилась к его руке и тихонько, едва касаясь, погладила, прошлась язычком.
   - Откуда только ты такая взялась? - Мужчина осторожно погладил змею по спинке. - Красивая, ласковая. Бабу бы Пашке такую.
   Маня, в знак доверия, положила голову ему на ладонь и прикрыла глаза. Пал Палыч почему-то тяжело вздохнул, высвободил руку и пошел из квартиры.
  
   Гипс сняли. Рука двигалась, но сгибалась плохо. Врач предупредил, что так сначала и будет. Разрабатывай. Наталья стояла рядом, слушала и кивала, не спуская с лица заговорщической улыбки: мы, дескать, с вами, доктор, этого упрямца общими усилиями вылечим. И поддакивала. Да, да, конечно: ванночки. Слышал, дорогой? Тебе доктор прописал ванночки каждый вечер. И массаж. Массаж обязательно. И физкультуру. Он у меня физкультуру обязательно делать будет. Она так активно участвовала в разговоре, что к концу рыжий эскулап обращался исключительно к ней.
   Отец подогнал машину к самому крыльцу, хотя Пашка не прочь был пройтись. Наталья погрузила его в салон со всеми предосторожностями, будто не молодого, выздоровевшего мужика предстояло везти, а инвалида. Мать ждала дома: жарила-варила. Славка тоже объявился, но жену не привез, оставил дома на хозяйстве. Так что, поздравлять героя с благополучным возвращением, собралась почти вся семья.
   Сидели основательно. Мужчины, каждый раз оговариваясь, что, мол, только для здоровья, разливали водочку. Наталья помогала матери. И у них нашлась общая тема. Они там что-то между собой солили и заготавливали. Компоты на зиму? Я варю сразу банок двадцать. Один день потрачу, зато всю зиму с компотами. А я - как поспеет на даче, сразу - домой и закатываю. А шпинат? А перцы? А насушить...
   Павел слушал в пол уха. Там, кажется, достигли полного консенсуса, посидели для приличия с мужчинами и ушли вместе на кухню. Отец в который раз переживал. Славка сворачивал разговор на свое, но батя выправлял линию. И снова да ладом:
  -- Какая холера тебя понесла на рыбалку, сЫнка?
  -- Я ж говорил. Ладно, батя, брось. Поехал и поехал.
  -- А если бы Колька не прибежал? Ты б кровью изошел, или медведю достался.
  -- О! О! Хватит. По третьему кругу идем.
  -- Ты у меня удочки брал, - встрепенулся Славка. - Они целы?
  -- Целы, целы, - отмахнулся отец. - В багажнике лежат.
  -- Смотри, - пьяно погрозил брат. Его дружно послали.
   У Павла начала побаливать голова. С отвычки, быстро устал. Хотелось полежать в тишине, чтобы не слышать ни поздравлений, ни компотов, ни Славкиного трындения. Как то ни странно, героем он себя не чувствовал.
   Отец спохватился первым:
  -- Давай, сынка, я тебя домой отвезу. Устал?
  -- Устал.
   Наталья, естественно, поехала с ними. Славка весь изошел на пьяные подначки. Пашу коробило. И так уже было ясно, что они тут все без него порешали. Да и он, наверное, решил. Осталось, сказать. Наталья ждала формального предложения. Если он его сделает именно сейчас, ей будет особенно приятно. Ее уже, считай, приняли в семью. Фартучек выдали. Пока мужчины пили по последней, женщины дружно убирали со стола.
   И что тебе не нравится? Что опять не так? Будешь весь в шпинатах и компотах. На телевизор вместо пыли ляжет вышитая салфетка. Маню - в городской зверинец, пусть засохнет в террариуме. Наталья скажет, жигу купишь - бентли отдыхает.
   Отец подниматься в квартиру не стал, сдержанно попрощался и огородами, огородами, чтобы не попасть на глаза ГАИшникам, порулил домой.
  
   Она ждала с самого утра. Она не ела. Она устроилась на подоконнике и смотрела. Она узнала машину. Вышли двое. Павел поднял голову и посмотрел на свои темные окна. Машина уехала.
   Первой в квартиру вошла женщина. Ну и пусть, решила Маня. Зато следом - Павел. Не будь посторонних, она бы встретила его на пороге, а так, только туго свернула хвост и вся вытянулась в струнку.
   Женщина сыпала свой горох:
   - Отец тут сам порядок наводил. Я его спрашивала, он сказал: все чисто. Продукты в холодильнике. Завтра с утра сходим, чего не хватает, купим. Дверь надо вторую поставить. А внутреннюю - обить дерматином. Лампочка запылилась. Разве мужик может, качественно порядок в доме навести? Я же ж ему говорила, давайте, я приеду, уберусь. Обувь снимай. Куда, ты?
   Его руки пахли больницей. Он весь пропитался запахом лекарств и немного алкоголем. Он был теплый и нежный. Маню накрыла волна такой чистой радости, что она чуть не задохнулась. Сухой горох рассыпАлся по полу за его спиной. А она вся подалась, прижалась к нему и только мелко подрагивала. Она опять оказалась в тепле его рук, в его улыбке. И только тихое над головой:
  -- Манечка.
   - Ты, почему обутый прошел по чисто вымытым полам? - горошины защелкали по ним как пули. Потом - залп:
  -- Что!!!
  -- Не что, а кто - Маня.
  -- Выкинь ее сейчас же!
  -- Да успокойся, ты, пожалуйста. Она не ядовитая.
  -- Она противная.
  -- Ничего подобного.
   Маня почувствовала, как радость уходит из него, как остается тихая досада и на самом донышке, запрятанная от чужих - нежность. Гороховая, почему-то, считала себя тут хозяйкой. Хотя, на самом деле, хозяйкой была она, Маня. И нежность предназначалась ей, а не разозленной тощей блондинке, исходившей запахом котлет и моющего средства.
   Скандалить, шипеть, пугать? Нет! От этого станет только хуже. А Павел...
   Маня скользнула с его груди, ушла в свой уголок и с достоинством отвернулась. Он - мужчина. Пусть сам решает.
  
   Снова наступил октябрь. Солнце из горячего сделалось теплым. Вечера стали свежими. По ночам ветерок трепал занавески, принося запах влажной, начавшей увядать листвы, запах моря и города. Небо по утрам светилось прохладным перламутром.
   Пашины отношения с Натальей для всех кроме него самого были понятны и просты - женихаются. Ну, да, что-то вроде того. Именно, что вроде. Хотя, она так не думала.
   По возвращении Павла из больницы, Наталья круто взялась за обустройство их быта. Но случилось непредвиденное: ее на три недели отправили в командировку, повышать квалификацию. Отказаться? Как бы не так! Она спала и видела повышение по службе. Упустить такой случай Наталья не могла. А Павел? Куда он денется! Малахольный. Придет домой с работы и играет со своей змеей. Наталья собиралась поселиться у него сразу после выписки. По ее мнению, этот мужик вполне годился для брака. Созрел. Не мальчик - тридцать пять. Работа есть. Квартира, опять же. Зря, что ли, она ему передачи в больницу таскала? Зря его родителей обхаживала? А что не мычит, не телится - ерунда. Она, все равно, своего добьется. Вот только змея... Ну, ничего, как только они распишутся, Наталья эту гадюку выкинет. Никаких осложнений с этой стороны быть не могло.
   Не могло потому, что не могло быть никогда!
   По возвращении с учебы, женщина сразу насторожилась. Павел и раньше не сильно к ней пылал, а тут вовсе стал прохладным. Ну, встречались, ну, провожались, ну, в постель иногда ложились, - ей оно не сильно и надо было, - ну, разговоры разговаривали. Но в тех разговорах тема свадьбы скользнула и пропала. Наталья заподозрила, что в жизни ее избранника появилась другая. Пришлось поднимать по тревоге на ноги всех подруг, родственников и даже магические силы их городка. За Павлом теперь наблюдали в шесть глаз. Соперницы, однако, не обнаружилось. Наталья готова была заподозрить уже совсем нехорошее, да сообразила, - как сразу не догадалась, - тут все надо делать самой. Пока она будет сидеть и ждать, найдется бойкая девка помоложе, покрасивее и уведет завидного мужика из-под носа.
   Новая отсрочка случилась из-за смерти тетки. Та доживала свой беспутный век в маленьком домике на окраине Краснодара. Наследницей она давным-давно записала Наталью. И как раз поспела. Ту такое дело: тут, хочешь не хочешь, надо ехать хоронить и оформлять документы на землю и строение. Наталья, у которой, честно сказать, ничего кроме скромной зарплаты да амбиций не имелось, ринулась за приданым.
  
   Муторно все как-то было. Другого слова не скажешь - муторно. Будто спутали по рукам и ногам. И родители, и женщина объединились в едином благом порыве. И, вроде, надо. Не мальчишка уже. Вроде, Наташка - ничего себе: хозяйственная, хваткая. Только холодная как рыба. Укатила, как и не было ее. Пожалуй, даже лучше стало. Не напрягала необходимость, соответствовать.
   Теперь каждый вечер они с Маней садились ужинать. Павел рассказывал ей про дела на работе. Она внимательно слушала и, - он руку готов был дать на отсечение, - все понимала. Иногда он шел с ней гулять, выпускал на травку где-нибудь в тихом сквере и наблюдал, как она с опаской вертится вокруг. Да не уйду я никуда. Что ты мечешься? Успокойся, маленькая. Иди ко мне. Она доверчиво и благодарно прижималась к нему, обвивала ему шею, терлась о щеку.
   Изредка приезжал отец. Говорили о мелочах, говорили о работе, о даче. Отец заворачивал в арку, в змеиный уголок, щекотал Мане спинку. Он тоже к ней привык. Она не возмущалась. Отец дежурно спрашивал:
  -- Когда? - имелась ввиду женитьба сына. Павел так же дежурно отвечал:
  -- Как только, так - сразу.
  -- Ты, давай, а то мать уже за сердце хватается.
   Расстраивать маму не хотелось. Да и что он, собственно, имеет против Натальи? Ничего. А значит, вернется она из Краснодара и поведет его под венец. Чего тянуть-то?
  
   Вечером, когда Павел возвращался с работы, вдруг посреди октябрьской прохлады повеяло жарой. Он как раз шел мимо ларька; показалось - оттуда. Кинулся к окошечку, на него недоуменно вытаращилась щекастая девица. А когда он двинулся дальше, высунула голову и крикнула в след:
  -- Что случилось?
  -- Не знаю. Думал, горит.
  -- О! - сказала девица. - И вправду.
   Люди на ходу сбрасывали с себя теплые одежки, а кто и рубашку успел стащить. Ребятишки гоняли в одних шортах.
  -- Жара откуда-то, - посетовал он дяде Пете, проходя мимо.
  -- Откуда, откуда - с Турции. Шквал идет. Ни шиша-то вы не знаете...
   Паша не стал слушать, поднялся к себе и вошел в квартиру. Маня металась по подоконнику.
  -- Ну, старый алкаш - ладно, а ты-то чего перепугалась?
   Змейка кинулась к нему, зарылась в складках одежды. С ней на руках он вернулся в прихожую, снял, мстительно, не снятые до сих пор туфли, осторожно выпутался из пиджака. Маню трясло. Так и не спуская ее с рук, пошел в ванную. Пока Павел умывался, Маня сидела на краю, изо всех сил цепляясь за гладкую, скользкую поверхность. Не удержалась, скатилась вниз. Павел едва успел подхватить, сунул тепленькое легкое тельце за пазуху и двинулся на кухню.
  -- Сейчас мы с тобой ужинать...
   В первый момент показалось, что в стекло ударила взрывная волна. Стены вздрогнули. Еще удар. Тьфу! Просто, до них докатился, предсказанный дядей Петей, шквал. Сидеть возле окна расхотелось. На улице вовсю закрутилась и завыла синяя тьма.
  -- Пошли в спальню.
   Окно маленькой комнатки выходило на подветренную сторону. Там не так грохотало. Павел взял с собой теплый чайник, тарелку с ужином, мисочку со змеиным лакомством и устроился сначала на одеяле, а потом и вовсе под одеялом. Резко похолодало. Кожу морщило ознобом. Кисть простреливали иглы, внезапно проснувшейся боли. Он по-стариковски пожаловался:
  -- Старые раны.
   Теплая змейка скользнула к руке, прижалась, обвилась. Боль тут же отпустила.
   - Умница, ты, моя. Погоди, давай, еще и пледом укроемся. Вот так. Совсем хорошо. Я тебя не придавил? - И в который раз отметил: она качнула головой, будто поняла.
   Хорошо бы выпить чего-нибудь покрепче чая. Но ему не хотелось вставать. За окном уже и с этой стороны дома бесновался ветер. Стекла дрожали. Где-то застонало, сломалось и грохнуло, падая, дерево. Павел натянул одеяло на голову, повозился, создавая душноватый уют, и почти мгновенно уснул.
  
   На плоском камне у самой воды стоял стол, рядом - табурет. На табурете сидела Маня. Павел, совершенно спокойно, отметил про себя, что он спит и видит сон. Даже вспомнил, что хотел выпить, но поленился вставать. Значит - трезвый.
   За спиной Мани плескалось море. Умопомрачительная атласная юбка палевого цвета скомкалась, открывая длинную смуглую ногу. Поверх яркой ткани узорчатой дымкой стелилась еще одна юбка из серых прозрачных кружев. Ее шевелил ветерок. А выше... только загорелая грудь, едва прикрытая тонкой кисеей. Черные волосы, спутанными волнами, падали на спину. Он узнал, вытянутые к вискам, миндалевидные, зеленые-презеленые глаза. Узнал, кажется даже изгиб шеи и... уставился, на просвечивающую сквозь кружева, юбку цвета зари.
  -- Помнется, - сказал с сожалением.
   Маня хихикнула. Лицо девушки-змеи из строгого сделалось веселым. Она одернула юбку, прилежно сдвинула ножки и положила руки на колени. Сквозь кисею просвечивали темные соски.
   Она одновременно была зеленой стремительной змейкой и женщиной. И ничего в том странного Павел не находил. Так и должно было быть. Просто он раньше этого не знал, не видел, а сейчас все открылось.
   Ему захотелось пасть лицом в ее ладони, зарыться в легком тюле юбки, утонуть... Так захотелось, что свело колени.
   Она смотрела и улыбалась. Все понимала. Не боялась. Он задохнулся от радости. Ни одной женщины никогда он так не хотел.
  -- Иди ко мне, - позвал Павел одними губами.
  -- Куда? Тут только камни, - пошевелились в ответ ее губы.
  -- У меня есть руки.
   Под пальцами оказалась ее кожа. На языке - солоноватый вкус моря. Он едва касался. Он был сама нежность.
  -- Манечка. Манечка...
   Кисея куда-то подевалась. Осталась только роскошная юбка. И его руки.
  -- Манечка...
  
   Павел вскинулся от боли в паху. Сон стал не сном без всякого перехода. Оттуда достало мучительное возбуждение и горячий, струящийся по всему телу, пот. И мгновенное, жуткое разочарование. Она должна была вернуться сюда вместе с ним. Не оставаться там, на голом камне. Она была ему нужна, как никто и никогда прежде.
   Стон больше походил на вой. Он взвыл от, наступающего на него отрезвления. А дальше... с ситуацией предстояло справляться в одиночку.
   Что он и сделал, разразившись вдогон страшной руганью.
   Все! Рехнулся окончательно. Хватит! Вернется Наталья, пусть сразу переезжает к нему. Чем такие сны, лучше - нормальная баба под боком. Он к ней привыкнет. Он привыкнет!
   Павел выбежал из спальни. На подоконнике, отвернувшись, сидела змея.
  -- Это ты?! Ты мне сон наворожила? - заорал он.
   Она повернула царственную голову и печально посмотрела на беснующегося мужчину. Он сник. Он стоял перед ней обнаженный и морщился, стараясь удержать слезы.
  
   Наталья прикатила следующим утром. Павел предложил прямо с вокзала ехать к нему. Но она хотела показаться на работе - и так много прогуляла. Уже в автобусе женщина с гордостью начала разворачивать документы. Домик в Краснодаре они продадут. Купят тут трехкомнатную. Или сразу дом? На лето будут пускать курортников. Денег подкопят и купят дом побольше. Вон какие хоромы вдоль набережной стоят. Знаешь, на какие деньги они построены? Она все подсчитала. Вечером она приедет к нему, и они все толком обговорят. Родителям позвонят. Свадьбу большую делать не стоит. Все равно затраты подарками не окупятся. Давай, вообще - без свадьбы, предложил Павел. Нет, отрезала Наталья. Она хочет венчаться в церкви.
   В голове у Павла зазвонили колокольчики, подступила тошнота. Наталья собирала в сумку листочек к листочку, и все говорила, говорила, будто сыпала ему за шиворот сухой горох.
  
   * * *
  
   Вечер пришел свинцовой походкой терминатора. Телевизор, кресло, включенный светильник. Деловой разговор.
   Сейчас заключают брачные контракты. Мы не будем, или будем?
   Как хочешь.
   Платье делать длинное или короткое?
   Как хочешь.
   А туфли?
   Что?
   На каблуке или без?
   Твое дело.
   Родителям завтра позвоним?
   Да.
   На подоконнике обозначилось шевеление. Маня скользнула к самому краю и замерла, вытянувшись вверх. От нее исходило страшное волнение. Казалось, еще миг и заговорит. Павел качнулся в ту сторону. Наталья в этот момент скрупулезно составляла список гостей, выбирая наиболее платежеспособных. Однако невеста считала своим догом, спрашивать мнение жениха по каждой кандидатуре. На очередной вопрос Павел не отозвался. Наталья подняла голову.
  -- Опять змея! Ты же обещал ее выкинуть.
  -- Нет!
  -- Я тебе категорически заявляю: или она, или я.
  -- Нет!
  -- Тебе гадюка дороже? - пошла на обострение Наталья.
   Павел развернулся к ней всем корпусом. Он никогда еще так на нее не смотрел. Будто глыбой придавил. Но женщина не собиралась сдаваться. Это раньше она была бесприданницей и терпела его выходки. Теперь все изменилось. Мало ли, что она хотела разобраться с этой тварью после свадьбы. Пусть сейчас выкидывает. Она сидит, бьется как рыба, список составляет, а ему лишь бы забавляться.
   - Нет! - поставил точку в разговоре Павел
   И тут все, что накопилось за полгода их знакомства, выплеснулось из Натальи одним грязненьким потоком: и малахольный-то он, и недотепа, раззява, лодырь, простодыра...
   Павел, откинувшись в кресле, молча смотрел на женщину, которую ему выбрали в жены. Не он выбрал - обстоятельства. И родственники. А если быть до конца честным - собственное безразличие. Она, надо полагать, с самого начала копила, что сказать - сдерживалась, мосты мостила. Однако струна, на которой женщина долго выводила нудную, но привычную мелодию, порвалась. Осталась только трещотка с сухим горохом.
  -- Ты меня любишь? - спросил Павел.
   Трещотка смолкла. Слишком необычен оказался вопрос. Неординарен. А задержка с ответом открыла истинную суть. Истину и суть.
   Список гостей? Закуски? "Мерседес" с лентами на капоте?
   А дальше-то что!
   Но Наталья не была бы Натальей.
   - Сам-то ты! - закричала она. - Сам-то! Ты мне тоже ж никогда ничего такого не говорил. Не умеешь? Так на змее своей потренируйся. На ней и женись!
  -- Запросто.
   У Павла внутри тоже что-то оборвалось. Он летел в пропасть без дна. Он протянул руку. Змея скользнула ему в ладонь. Павел поднял ее, глянул в зеленые взволнованные глаза.
  -- Маня, я тебя люблю. Выходи за меня замуж? Я без тебя жить не могу.
  
   Формула прозвучала!
   Отразилась миллионом вспышек. Рассыпалась мириадой колючих осколков.
   Мир вздрогнул.
   Отозвались и загремели сферы.
   Свершилось!
  
   В окно двинул запоздалый шквал. В небе блеснуло и загрохотало. Тонко задребезжали стекла. Во дворе, не выдержав напора, сломалась, наконец, старая алыча. По стеклу хлестнули ветки падающего дерева. Ослепительно вспыхнул и погас светильник. Взвизгнула женщина.
   Павла прошило электрическим током. Он на мгновение онемел всей кожей. А через миг...
  -- Включи свет! - заорала Наталья. - Включи свет!
  -- Провода порвались. Не видишь, дерево во дворе упало.
   Собственный голос звучал, будто со стороны. Пальцы покалывало - возвращалась чувствительность.
  -- Свечу зажги! - не унималась женщина.
   Павел встал и как робот двинулся в кухню. На полке стоял подсвечник. Не с первой спички, но он поджог заскорузлый фитиль. По стенам разбежался колеблющийся, ненастоящий свет.
   В кресле сидела несостоявшаяся женщина. На столике распластался, мертвый список ненужных гостей, а рядом - пустая змеиная кожа.
   Стук входной двери подбросил обоих. Павел опомнился первым и кинулся на шум.
   - У вас было не заперто, - в прихожей стояла девушка. Ее облепило мокрое темное платье. Рядом в луже натекшей воды лежала дорожная сумка. - Вам тетя Ира звонила...
  -- Кто?
  -- Тетя Ира.
   Действительно, что-то такое было. Звонила мать, потом ее старинная подруга, просили, чтобы дня на два приютил у себя тетеирину троюродную племянницу. Или внучку? Павел поднял свечу выше.
   Перед ним, обхватив себя ладонями за озябшие локти, стояла Маня.
  -- Там дождь, - проговорила она сквозь зубовный стук. - И телефон не работает.
   Телефон молчал с утра. На улице шел дождь. В комнате злилась чужая женщина. На столе осталась пустая змеиная кожа.
   Девушка шагнула к нему, но споткнулась о визг:
  -- Ах, вот как!
   Наталья выметнулась в прихожую, толкнула гостью, схватила свой плащ и выскочила из квартиры. Ей в след клацнула защелка.
   Ни одной мысли не осталось - только виденье роскошной палевой юбки в кипении серых кружев. Ни запоздалых сожалений, ни угрызений совести - отпустил Наталью в дождь на улицу.
   Он сошел с ума? Ну и что!
   Змеиная кожа лежала на столе. Павел схватил ее, поднял над пламенем свечки и, с удовольствием увидел - горит. Сгорела вся.
  -- Как вас зовут? - спросил он хрипло.
  -- Маня.
  
  
   Конец
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"