- Клавдия, где же наш паук - я его давно не вижу - ты не знаешь, куда он запропастился? - спросил Клавдий свою жену, замечая перед собой беспричинно разбросанные всевозможные предметы по затхлой, как древний погреб, комнате, и поняв, что его вопрос не дотронулся до слуха жены, настоятельно повторил, чтобы его, наконец, услышали: Клавдия, где же наш паук - я его давно не вижу - ты не знаешь, куда он запропастился?
- Уже третий день, как я его в раковине под струёй воды смыла, а ты только вспомнил, видимо, так он тебе нужен, - с лёгкой иронией ответила мужу Клавдия, бросая рассеянный взгляд в сторону от надоевшей, невыносимо запущенной стены, с отклеившимися в отдельных местах пожелтевшими газетными обоями, свешивающимися, как попало: где от самого потолка, где от середины заляпанной, чем попало стены, возле которой, на покосившейся раскладушке безмятежно покоился муж, пристально смотревший в угол - в стык двух грязных стен и серого от копоти потолка и видевший там паутину, смотревший на неё как на зловещий "золотой треугольник", расположенный тоже на стыке, но только на стыке границ Бирмы, Таиланда и Лаоса.
И только тут до Клавдия дошла суть случившегося, в его понятии, жертвенного краха, и он отбросил все приводимые им параллели.
- Как?!?!? - воскликнул подавленный этим известием Клавдий, - что ты сделала, молодая ведьма? Паук приносит добро, его нельзя убивать, - это к большим неприятностям. Ведь он был хранителем благоденствия нашего дома...
И он распалился.
Затем, сказав всё это, он (ещё лёжа) немного размышляя, как бы припоминая что-то - то ли свой прошедший сон, то ли не состоявшуюся явь - снова посмотрел на потолок, туда - в тот "паутиновый" треугольник. И как бы возвращаясь из далёких теплых краёв, бросая или оставляя там все свои утехи, он решил "вернуться домой, на родину", ведь он получил печальное известие: весть о кончине своего мирского брата - паука, которого он к стыду своему предательски забыл, а вспомнил только глядючи на паутину. И только сейчас, с трудом приподнявшись, он устало сел на раскладушке, свесив на сальный, от застоявшейся пыли, зелёный пол свои остывающие, уже холодноватые голые подошвы.
- Эх, Клавдия... Клавдия...- пробормотал высохший муж, разгоняя какие-то пыльные волокнистые шарики из-под ног. Он расчищал, чтобы встать, место ладошкой, словно лопатой соскабливая и отбрасывая подальше старый, всем надоевший грязный мартовский снег. Тогда в глазах Клавдии промелькнуло весеннее пробуждение, вопросительное ещё, - но она ясно подумала о том, что скоро лето. И может быть, в этом доме будет зеленеть густая трава и цвести синие и красные цветы, звучать весенние ручьи и будут петь молодые бледно-жёлтые канарейки? Может быть, уйдёт грусть и печаль, как уходят поезда, увозящие сорванные цветы и тебя из тех, даже родных, стран, где тебе становится невмоготу и попросту плохо, и она сказала:
- А я с детства думаю, что нельзя убивать божьих коровок.
- Это враньё - бред. Просто с детства твоя голова забита (да и моя отчасти, но - другим) народным суеверием относительно божьих коровок, которое считаю вполне предрассудочным, как отошедший в вечность буржуазный пережиток прошлого.
Он поднял с пола и положил на чистую ладонь поржавевшую канцелярскую скрепку, затем - высохший стержень уже неопределимого цвета и о чём-то подумал. Судя по выражению лица - о чём-то недостающем, не на ладонях конечно, а в самой жизни. Как будто всё было в достатке - даже "золотой треугольник", заменяющий всё, правда, с завядшими цветами и погибшими птицами. Не было всего этого живым.
Бросая весь канцелярский хлам в случайно обнаруженную корзину, он сказал:
- Кстати, о божьих коровках. Если уж на то пошло - их-то и надо давить. Ведь согласно преданию: убей коровку - будет дождь. Хотя предание и пресловутое, и жестокое по отношению к маленькой жизни оранжевого жучка, но доброе, потому что будет дождь; и маленькая, но большая жертва будет оправдана - ведь дождь нам и нужен.
Клавдий встал и прошёлся по комнате. Он подошёл к заросшему тиной аквариуму, в котором замедленно плавали вечно голодные голубовато-пятнистые ака́ры - чудесные панамские цихлиды. Клавдий, опустив голову, посмотрел на цветок - единственный жёлтый цветок, сумевший вырваться из-под треснувших досок пола - он рос возле аквариума как гордый тюльпан, вытянувшийся в высоту до уровня каменистого дна малого водоёма, для того чтобы заглядывать на этих странных, в своей, грациозности, рыб.
В кратком молчании создающегося разговора, необычного за последние то ли дни, то ли месяцы, а может быть и годы, внезапно подаёт свой голос Иван, безучастно сопереживая возмущению Клавдия, относительно его печальной утраты:
- Ну, а муравьи?.. Чем они плохи? - Они полезные насекомые - лечебны... выделяют там какую-то кислоту, наверняка нужную, да и вообще - лес, там, прочее - для пользы...
- Муравьи? Это целое исчадие большого зла, сложенного из тысячи маленьких. Классический пример тому: известный роман о жёлтых дождях, в котором на последних страницах кровожадные муравьи-убийцы съедают кричащего младенца. Уж где тут говорить о лечебных для человека свойствах муравья, пусть даже самого безобидного, коли колумбийские сородичи его таковы. Да и вообще (как ты говоришь), причём здесь муравьи?.. Ты как всегда не уместен со своим высказыванием, Иван. Оставайся лучше в своём "розовом треугольнике", и не высовывайся из него, а то ветром голову сорвёт - что будешь делать?.. А если хочешь, то вставай, как я, пойдём на свет, в другие страны, в ещё более благодатные края, туда, где настоящие любовь, цветы и музыка. Не прикидывайся, Ваня, что всё это у тебя есть, на самом деле ты ничего не имеешь, да и не можешь пока иметь. Лишь пышную цветастую обложку, а внутри - чёрную гниль. Треугольник твой пуст. Треугольник обманчив, как наша пропаганда, и зловещ, как не обозначенная на школьной топокарте вязкая болотная трясина. Вылезай скорее, пойдём с нами...
И прекрасно! Да будет дождь! Убей коровку. Ведь дождь благо для земли, настоящий очищающий дождь, он нас поит, кормит, мы сами должны стать дождём, мы - те, кто почему-то не каждый из нас, к сожалению, любит паука.