Аннотация: Далёкое может быть омерзительным и чем дальше, тем омерзительней
Вадим Нехороший по прозвищу Гореин сидел в инвалидной коляске и проявлял недовольство. Недовольство он проявлял частенько, почти всегда, и носило оно характер экзистенциальный, оно и понятно: в инвалидной коляске-то. Хотя причина не только в этом, причин было множество и большинство из них залегало гораздо глубже - в самой, как ему казалось, ткани бытия. Начнём с того, что Вадим был недоволен миром ВСЕГДА, сколько себя помнил. В этом мире его не устраивало, считай, всё абсолютно, недаром с шестнадцати лет он пошёл в панки, да так и не вернулся. Несогласие со всем, что творилось вокруг, бродило в его крови, как вирус. В этом плане, быть панком являлось для Вадика состояние вполне органичным. Это как революционер, думал о себе Нехороший, только без претензий и лишнего пафоса. Уж лучше кривляться под ржавые звуки электрогитар, чем плясать под дудочку дедушки Маркса. Нехороший не искал себя в жизни, панкуха нашла его сама и, несмотря на свои двадцать четыре, Вадик, кажется, считал это оптимальным вариантом.
Сказать, что он был с этим миром не в ладах, значило сильно сгладить углы: его от этого мира тошнило. Иногда, просыпаясь среди ночи, он чувствовал в области пищеварительного тракта своё второе Я. Второе Я было неусидчивым и постоянно мечтало вырваться наружу, так что Вадиму номер один стоило больших трудов удержать его у себя внутри, на своём законном физиологическом месте. И не то чтобы эти два Вадика начитались Сартра, дело было вовсе не в Сартре, всё дело, по мнению обоих, было в самой обыкновенной шляпе, а точнее - в шляпе мира. Так, во всяком случае, считал Нехороший в двух своих ипостасях - и тот, и тот.
Шляпа мира была отвратительной и Гореин, а именно так друзья-панки прозвали Вадима номер два, в этом нисколько не сомневался. И дело даже не в том, что этому миру данная шляпа не шла, что была она этому миру, как корове седло, а в том, что из неё, как из профессионального цилиндра престидижитатора, можно было достать строго определённый набор циркового инвентаря, но какие бы "волшебные" вещицы ты оттуда не извлекал, они всё равно на поверку оказывались гнусностью и ложью. То ли шляпа такая, то ли с фокусником что-то не то, то ли ещё что-то.
Сейчас, сидя в инвалидном кресле, происходило то же самое: Вадима тошнило сартровской тошнотой. На голове этого мира шляпа смотрелась уродливо. С тех пор как он попал в ДТП, а туда он попал сдуру и по пьяной лавочке, шляпа мира для него стала выглядеть ещё уродливей, ещё безвкусней. Тошнило Нехорошего не по-детски. Этот мир и раньше не блистал прелестями, а теперь так и вообще стал напоминать отхожее место, очень неухоженное отхожее место, выгребную яму. Всех нормальных участников ДТП сносило, как правило, в кювет, а его почему-то - в клоаку, блин. И то что Вадим лишился зрения, после аварии ему на какое-то время забинтовали глаза, только усугубляло подобное ощущение. А тут ещё мать...
Мать Вадика, Нехорошая Тамара Степановна, после того как её сын вляпался в неприятность, всё не находила себе места. Далеко ещё нестарая, тщательно молодящаяся женщина, она всё суетилась, всё сюсюкала, всячески старалась угодить, чем немало раздражала Вадима, отвыкшего от такого обращения. В связи с чем, натянутые отношения с матерью приняли ещё более натянутый характер, стали невыносимыми. И главное: не шло ей это, было совсем не в её стиле. Нет, она, конечно, любила своего сына, но любить своего сына и быть хорошей матерью - две большие разницы. Как любящая заботливая мать, Тамара Степановна выглядела противоестественно и это ещё более раздражало Вадима. Несколько раз он даже срывался, говорил Тамаре Степановне гадости, психовал по всякому поводу, а то и без, громко делал матери нервы. Короче, пытался остаться панком, даже сидя в унизительном инвалидном кресле.
А мать-то Вадика была женщиной не простой, властной, бизнес-вуменшой во всей своей эмансипированной красоте и сложности, это вам не домохозяйка, погрязшая головой в пластмассовых бигудях. И как у всякой властной женщины у неё ни черта не получалось в семье, да и самой семьи, если честно, не получалось тоже. Вся такая сильная, независимая, зубастая, она билась о представителей мужского пола, как рыба об лёд и всё без толку. Всех своих многочисленных половых партнёров она подминала под себя, вила из них верёвки, но морально подавив, оставалась недовольной, чувствовал себя при этом несчастной и до конца невостребованной. Ей хотелось настоящих чувств, сопротивления материала, страстей так чтоб искры сыпались, а не сюсюканья и слащавой мужской податливости. Все трое её мужей оказались инфантилами, но не инфантами, все трое боялись Тамару Степановну, как чёрт ладана, и в конечном счёте, один за другим, сделали тёте ручкой. Само собой, жалеть было не о ком, но не о ком-то не о ком, а одиночество, я вам скажу, тоже не сахар, и Тамару Степановну иной раз, в свободное от работы время, можно было застукать в каком-то тёмном закутке, плачущей в свою бабскую жилетку. Но чтобы на людях - ни-ни.
С Вадимом - сыном от первого брака, тоже получалось не очень: постоянные скандалы, обоюдоострая грызня, взаимные упрёки и банальные бегства из дому. Сынок-то оказался в мать, с характером. Скоро Вадик вообще отбился от рук, превратился в ежового панка, ощетинился лакированным ирокезом и не подпускал мамашу на расстояние пушечного выстрела. Занимайся своим чёртовым свободным предпринимательством и не лезь в мою жизнь. Тамара Степановна поначалу думала, что пройдёт, перебесится, что переходной возраст, то-сё, но хрен там: всё не проходило и не проходило. За последний год они отдалились друг от друга дальше некуда, стали, по сути, совершенно чужими людьми: мать с головой нырнула в денежные потоки, Вадик - в нонконформизм.
Но не только в финансы нырнула Тамара Степановна, но и в случайные половые связи тоже. А что, женщина она ещё не старая, симпотная, хорошо сохранившаяся, даже не скажешь, что сорок пять. Да и возраст не такой, чтобы ставить на себе крест, на себе и на своей половой жизни, а по сему, недолго думая, стала Тамара Степановна ягодкой опять. У неё появились рьяные молодые поклонники, как женщина имущая, она могла себе это позволить. Казалось бы, всё, трындец, шитая гнилыми белыми нитками семья расползлась по швам окончательно, но тут, как нельзя кстати, случилось ДТП: пьяненький Вадим на краденном авто влетел в серьёзные неприятности. Слава Богу, обошлось без жертв. С обратной стороны аварии его подхватили два ангела, один в синенькой полицейской форме, другой - белом халате.
Самой собой, обладая нужными связями и нужным количеством денежных знаков, Тамара Степановна это дело замяла. Не в первый раз уже она подчищала за своим нерадивым сыном. Вадим почти два месяца провалялся в больнице, после чего мать перевезла его на дачу, где и довыхаживала до жизнеспособного состояния. Не сегодня-завтра доктор обещал снять бинты и освободить зрение. На этом, инцидент, можно сказать, был исчерпан. Исчерпан-то, конечно, исчерпан, но, как оказалось, не совсем: осадок всё равно остался, да и отношения между сыном и матерью так и не наладились, хотя Тамара Степановна очень надеялась. Опять началась грызня, психи, они снова принялись кусать друг друга за живое. Вадим чувствовал себя виноватым и должным, что для истинного панка, каким он себя считал, было в корне неприемлемо, и поэтому бесился ещё больше. Мать же, чувствуя себя вправе, упрекала сына в неблагодарности и чёрном эгоизме. Ничего не получилось и на это раз, то что осталось от семьи разваливалось на глазах.
Сидя в инвалидном кресле, Вадим молча передавался недовольству. Он слышал, как за его спиной суетилась мать, зачем-то ковырялась в вещах, что-то доставала, что-то прятала обратно. Наверное, готовилась к очередному рандеву с молодым человеком, первая ступень карьерной лестницы которого, располагалась у женщины между ног. Да, Тамара Степановна ещё не была старушкой, сорок пять годков - не весть что, но в глазах сына это выглядело чудовищно. "А мамка-то твоя в самом соку" - сказал ему один ухажор, которого Тамара Степановна в виде исключения привезла домой. Причём, слово "мамка" он произнёс с ощутимым порнографическим подтекстом. Вадим едва не заехал ухажору в рыло, тем более что можно было: тот годился ему в ровесники и никак не метил на вакантное место отца. Не заехал, потому что вовремя вспомнил, что панк, а панку такие страсти-мордасти вроде как не к лицу, по барабану, но с тех пор любые напоминания об интимной жизни его матери, помимо его воли, вызывали у Вадима приступы неподдельной тошноты.
Любой, даже самый небрежный намёк на её связь с мужчинами немедленно превращал Тамару Степановну из матери в "мамку". Подобный подраздел или подобная категория есть практически на всех порносайтах мира, названная в честь именно таких вот сорокалетних и в самом соку. Какой уважающий себя порносайт, ответственно относящийся к делу, мог обойтись без "мамок" - никакой. В нём могло не быть "беременных" или "с короткой стрижкой", но, чтобы без мамок - нонсенс. Мамки - это самая что ни на есть классика порноиндустрии и вот в такую разудалую мамку-давалку в глазах Вадима превратилась его мать. Вадик, который панк, всё прекрасно понимал и даже тупо зубоскалил по этому поводу, Вадик же, который сын, по этому поводу тупо страдал, как будто ему угодили в самое нежное место. Тупо? Да, тупо, но Нехороший ничего не мог с собой поделать; все эти гнусные картинки, в которых роль распутных и неудовлетворённых мамаш неизменно исполняла Тамара Степановна, нет-нет, да и являлись перед внутренним взором Нехорошего. Вадим тогда горячо взывал в себе к Панку, но Панк в таких случаях отчего-то непременно медлил, что-то такое мямлил, тупил и вероломно пятился в тень сознания.
- Вадик, дорогой, мне нужно на часок отлучиться. По срочным делам, разумеется, - сказала Тамара Степановна. От неё сильно разило дорогой парфюмерией, Парижем, французским вольнодумством, словно от элитной проститутки. Вадим учуял этот запах, сидя на другом конце комнаты. Он ничего не ответил, как будто говорили не ему. Да и что он мог ответить беспощадно благоухающей за его спиной не матери, но мамке? Уже стоя у входной двери, Тамара Степановна незначительно добавила:
- Кстати, звонил доктор. Он предупредил, что всё отменяется, так что придётся ещё немного потерпеть, - мать говорила, словно в пустоту - обычный её способ поведать что-то важное.
- Ахуеть, - не выдержал Вадим - Опять? И что на этот раз?
- Там что-то с анализами, я точно не знаю, но ты не переживай, на следующий неделе бинты сниму обязательно. Доктор обещал наверняка.
Твою дивизию, ещё целую неделю, чёрт бы их всех задрал. Уже второй раз откладывают. Что такое не везёт и как с этим бороться? И без того плохое настроение Нехорошего превратилось в навязчивую потребность психануть. Причём, прямо сейчас, немедленно. А ведь Вадим уже было начал предаваться мечтам, что-то такое фантазировать, видел себя уже зрячим, вооружённым дальнобойными орудиями целенаправленных глаз, уже предвкушал жирный кусок свободы и тут такой облом иванович. Гореин аж заскрипел от недовольства зубами. Гори они все синим огнём.
Вадим, поскрипывая инвалидным креслом, подъехал к месту, где по его ощущениям находилось окно. На его лицо упала ласковая пятерня света. Снаружи, наверное, стояла великолепная летняя погода и Вадиму вдруг нестерпимо захотелось туда, на улицу, в шум листвы и игру солнечных зайчиков. Он слышал, как с этой стороны окошка в солнечное стекло билась навязчивая до неприличия муха. Потом до его слуха донесся мягкий скрежет гравия - автомобиль Тамары Степановны выехал из гаража на садовую дорожку. Мать сильно газанула, резко набрала скорость и выскочила за ворота; звук мотора начал постепенно удаляться. Всё, птичка упорхнула. Теперь, представительница своего пола, она уже летела на крыльях любовного влечения, готовая пасть в обьятия нового молодого карьериста - кобелька и любчика. Муха продолжала настырно жужжать и биться головой о стекло, глупо настаивая на своём: тупая, бедненькая муха, как я тебя понимаю.
Оставшись наедине с мухой, Вадим, наконец, дал себе волю. Он от души, с наслаждением взбеленился, решив всё послать и действовать без обиняков. На хую я вас видел с вашими анализами, понятно. Его правая рука, взлетев, торкнулась бинтов на голове и начала нетерпеливо их ощупывать в поисках заветного узла. Чёрт задирай, узел всё никак не обнаруживался и Вадим, недолго думая, стал с остервенением рвать марлю повязки. Он рвал её, словно волосы на голове, - воистину древнегреческая трагедия на современный лад с характерным медицинским душком. Наконец резкий свет дня залепил Нехорошему хлёсткую пощёчину. Вадим неистово зажмурился. Он сразу пожалел о том, что сотворил, но отступать было уже поздно, да и некуда было отступать, дело сделано, позади деликатная сетчатка глаза - это тебе не Москва. Теперь нужно было не торопясь, постепенно приучать себя к освещению реальности, ювелирно увеличивая его дозу и взвешивая солнечный свет на аптекарских весах, словно расфасовывая забористую фотонную наркоту.
Тумба, что-то похожее на шкаф, непонятно какие стеллажи, опять тумба, плоскость, напоминающая полированную столешницу. Помещение было плохо освещено, в нём царил полумрак, словно в подвале. Странно, Вадим был уверен, что они с матерью после больницы переехали к себе на дачу. Помнится, Тамара Степановна так и сказала, но на даче у них никакого подвала не было. Что это за идиотские шутки? Неужели... Вадим повернулся лицом к окну, но то, что он увидел было не окном: широкий, прямоугольный экран светился ровным желтоватым светом. Более всего это напоминало монитор компьютера. Вадим потрогал пальцами его тёплую матовую поверхность: экран слегка вибрировал, словно живой. За экраном ничего не было, ни сада, ни садовой дорожки, ни гаража - сплошная, святящаяся жёлтеньким светом плоскость. Странно всё это, очень странно. Окна не было, а был большой плоский телевизор, по которому показывали какие-то тихие одноцветные помехи. Где-то в воздухе гудела муха, но увидеть её Вадим всё никак не мог. Может и мухи не было тоже, также как и окна, сплошная имитация, но как такое могло быть, а главное: зачем? Бред какой-то.
Вадим ещё раз огляделся: тумба, тумба, шкаф, стеллаж, светлая глянцевитая поверхность стола. Глаза уже перестали слезиться, царивший полумрак оказался им только на руку. Окружающие сумерки постепенно становились всё более вразумительными. Вадим внезапно поднялся с инвалидного кресла: бляха-муха, почему он не догадался сделать этого сразу? С непривычки его пошатывало. Нехороший сделал несколько шагов, осторожно, словно двигаясь по палубе. Чтобы не упасть, он вынужден был опереться на что-то случайно подвернувшееся ему под руку, на что было накинуто широкое складчатое покрывало. Покрывало тут же сползло, съехало вниз, упав к ногам стоящего за ним, подсвеченного изнутри манекена. Это была Тамара Степановна, собственной персоной. То есть, это был манекен, но так искусно и во всех подробностях повторяющий облик его матери, что Вадим в первую секунду подумал, что это именно она неожиданно вынырнула из-под куска наброшенной поверх неё материи. Дубликат Тамары Степановны был одет в простенькое розовое платье, которое не скрывало её выпуклых прелестей. Всё казалось идеальным, если бы не отсутствие левой руки - ну прям Венера Милосская. Вместо левой руки в рукав женщины уходил толстый прозрачный шланг, по которому в ёмкость тела бесшумно нагнеталась какая-то вязкая, слегка фосфоресцирующая жидкость, похожая на разболтанный яичный белок, отчего вся картина принимала несколько неприятный оттенок. Попахивало каким-то сюрреализмом, или заурядным половым отклонением. Вадим невольно отпрянул от изваяния, словно от гнусного насекомого - гадость какая.
Да что здесь происходит, в конце концов? Что это за свинство такое? Кто-то явно решил надо мной поиздеваться. Хрен вы угадали. Но кому это нужно, кто за этим стоит? Неужели это всё мать? Но зачем, зачем?
Осторожно ступая в полутьме, Вадим направился к выходу, вернее, к проёму, который он принял за выход. Какого же было его разочарование, когда вместо искомого проёма перед ним предстала сплошная, цельнометаллическая ниша без какого-либо намёка на возможный выход наружу. Вадим тщательно ощупал стенку ниши руками - бесполезно: цельная, металлическая поверхность. Сердце Вадима учащённо забилось, неужели его заперли в этом подвале. Но опять же - зачем? Зачем это сделали, какой в том смысл, и кто? Кому это на хер всралось? Это что, прикол такой идиотский?
Вадим всё никак не мог оценить по достоинству цель этого абсурдного, средневекового действа - бессмыслица какая-то. Он поочерёдно подходил к предметам интерьера и пробовал в них разобраться. И опять тщетно. Это было как наваждение: обыкновенная тумбочка или шкаф оказывались на поверку чем-то совершенно иным. Их невозможно было ни открыть, ни выдвинуть, их вообще невозможно было использовать по назначению, они вели себя не так, как обязаны были себя вести обыкновенная тумбочка или шкаф. А может это и не мебель вовсе, также как окно впоследствии оказалось не окном, а чёрт те чем. Вадим совсем потерялся: окружающие его предметы интерьера были как бы ему незнакомы. Он инстинктивно догадывался об их назначении, но в конце концов, вещи оказывались совсем не тем на что он первоначально рассчитывал. В последнее мгновение они, словно устыдившись своей тривиальности, превращались в нечто совершенно иное, в нечто, должно быть, совершенно оригинальное и непостижимое. В результате Вадим оказался в абсолютно чуждой для него, издевательской обстановке. Он не мог угадать смысла вещей, он бродил от предмета к предмету, словно в дурном лабиринте. Со всей очевидностью казалось, что это было помещением не для людей вовсе. А для кого - непонятно.
В сердцах Нехороший пнул одну из удивительных тумб ногой: неожиданно она пришла в движение, перевернулась на девяносто градусов и бесшумно ушла под пол. Верхняя плоскость тумбы отъехала и на уровне пола образовался правильный прямоугольный проход, нечто вроде аварийного лаза. Вадим, даже не думая осторожничать, опустил туда свои ноги и, не зная брода, безрассудно спрыгнул во тьму туннеля.
Торопясь, как бы поддавшаяся на мгновение действительность не передумала, Вадим почти выбежал на улицу. Вокруг оказалось неестественно светло. Небо было ровного розового цвета, совершенно без оттенков. На розовом своде висело, очень правильное с точки зрения фрукта, матовое манго солнца. По удивительно ровной, словно снивелированной местности, напоминавшей луг, тянулась прямая, как стрела, дорога неожиданного сиреневого оттенка. Местность напоминала выглаженный утюгом огромный шерстяной свитер. Пи-и-здец.
Вадим совершенно ошалел, но повинуясь инстинкту, он вышел на дорогу и, то и дело оглядываясь по сторонам, двинулся в неизвестном направлении. Время от времени над ним происходило что-то грандиозное; с тверди небесной доносился тяжёлый, скрежещущий грохот. Нехороший с ужасом поднимал глаза: высоко над головой, пролетая, извивались длинные чёрные ленты. Только как следует присмотревшись, Вадим понял с чем в действительности имеет дело: исполинские летающие объекты более всего походили на железнодорожные составы. У них не было крыльев и перемещались они подобно пущенному издалека, раскрутившемуся серпантину.
Что это за хрень? Я здесь ничего не узнаю. В конце концов, где я нахожусь? Что вокруг меня происходит? Может я ещё сплю, иначе как всё это объяснить? Иначе всё это объяснить просто невозможно. Нет, нет, невозможно.
Дорога, на которую вышел Вадим, оказалась эластичной. Ступать по ней был странно, словно по потёкшему, мягкому асфальту. Нога каждый раз вдавливала поверхность покрытия, оставляя позади себя медленно исчезающие следы. На том месте, где только что находилась ступня, дорога постепенно выпрямлялась, выдавливая вмятину следа наружу и принимая свою первоначальную форму. Вадим двигался по дорожному покрытию, словно по толстому ковру из резины. Иногда дорога разветвлялась или делала повороты - исключительно под прямым углом. Между поворотами участок дороги всегда оказывался идеально прямой линией, как будто вычерченной под линейку.
Местность, по которой шёл Вадим, выглядела абсолютно незнакомой. Слишком чистенькая, слишком правильная, слишком ухоженная как для территории на которой располагалась их скромная дачка. Это могло быть чем угодно, но только не Киевской областью. Вадим пристально всматривался вокруг, пытаясь увидеть хоть что-то, что помогло бы ему определить место своего пребывания. Но всё напрасно. Пройдя почти два кэме, он понял, что это невозможно: пространство, где он оказался, не имело ничего общего с территорией его детства и его юности. Это пространство было совсем другим, оно было в априори не его пространством, принципиально ему чуждым. И было в нём что-то ненормальное, что-то отталкивающее, на что Вадим не мог смотреть без лёгкого отвращения. Да уж, это совершенно не напоминало его родину, такую привычную, набившую оскомину Украину. Более того, Вадим совсем не был уверен, что это Европа вообще. Какое-то странное всё было, какое-то нездоровое. Какая-то патология, а не территория. Да что там Европа, если честно, то это не очень походило даже на планету Земля. [Охуеть]. Единственное, что выглядело более-менее земным - находящиеся в отдалении, одиноко стоящие, синеватые деревья.
Иногда навстречу Вадиму с разной скоростью пролетали похожие на яйца, овальные предметы. Они казались отлитыми из стекла и были, примерно, метра полтора в высоту, хотя встречались и более крупные экземпляры. Двигались объекты совершенно бесшумно, словно брошенные сильной опытной рукой с дальнего расстояния. 'Яйца', как их мысленно назвал Вадим, казались не совсем вещественными, то бишь, выглядели слегка прозрачными, как бы наполовину потерявшими свою материальную природу, и имели то лиловатый, то серебристый, то бордовый оттенок. Словно сгустившиеся облачка тумана, они проносились туда-сюда, беззвучно бороздя невидимые воздушные трассы.
Из-за поворота дороги, по которой шёл Нехороший, вдруг появился какой-то масштабно перемещающийся механизм. Вадим был ошарашен. Как он мог прозевать появление подобной машинерии? Она неожиданно выросла на пути: только что её не было и вот тебе на - прошу любить и жаловать. Объект этот был явно механического происхождения. Он издавал мощный однообразный гул и довольно живо прокрывал расстояние до Нехорошего. Машина казалась очень тяжёлой и производила впечатление чего-то нарочито неотёсанного и мегалитического, пещерного. Грубая, монолитная и ассиметричная, она как будто только что покинула каменный век. Для своего размера махина перемещалась достаточно быстро, правда в силу своей непропорциональности невольно создавалось впечатление, что она вот-вот опрокинется. Двигаясь, объект занимал почти всю ширину дорожного полотна, так что Вадиму, во избежание столкновения, пришлось срочно сойти на обочину.
Проезжая мимо махина, словно гора, заступила собою половину неба. Внутри неё что-то монотонно гудело и по-детски щёлкало. Гора выглядела цельнометаллической: никакой дверцы или отдушины Вадим не заметил. Сзади, в кормовой части объекта вращался, внушительно перемалывая воздух, грубый корабельный винт - единственная подвижная деталь во всей конструкции. Похожая на дредноут, машинерия начала постепенно удаляться, непривычно быстро уменьшаясь в размере. Нехороший даже подумал о нарушении законов перспективы, так неестественно быстро удалялся объект. И вообще, всё в этом механизме казалось Вадиму противоестественным, и то с какой скоростью, вопреки очевидному, она уменьшалась в размере, и то, как на удивление не опрокидывалась, вопреки свой вопиющей асимметричности, которая при других более 'нормальных' обстоятельствах, непременно привела бы к аварии. Может действительно этот мир подчиняется другим законам перспективы, своим собственным, особенным? Что за чушь? Но ведь чушь ведь, ещё какая.
Сойдя на обочину, Вадим почувствовал под ногами жёсткую и низенькую траву, сильно напоминавшую ворс обувной щётки: идти по ней было неприятно, а босым - и совершенно невозможно, совсем как идти по мелкой и острой стерне. Если честно, то Вадим не был даже уверен, трава это или что-то другое. Вполне вероятно, что он просто по инерции принимал её за таковую. Если бы Вадиму сказали, что это не трава вовсе, а какая-то фигня на палочке, он бы нисколько этому не удивился: может и не поверил бы с ходу, но точно не удивился бы. Ступать по такому растительному покрову казалось даже как-то неприлично, словно ступать по небритой щеке человека. Что ещё казалось странным, так это абсолютная идентичность травинок, все стебельки которых с ювелирной точностью копировали друг друга. К тому же, вся трава была аккуратненько подстрижена, волосок к волоску, как будто только что из парикмахерской. Похоже эту "траву" кто-то тщательно и ежедневно подправлял по всей площади многокилометровой местности. На такой, с позволения сказать, травке Вадим ощущал себя очень неуютно, он прохаживался по ней, как незваный гость, которого в любой момент могли выставить за дверь. Чтобы ты на такой травке не делал, ты всё равно будешь находится не в своей тарелке. Нехороший даже хотел вернуться обратно на дорогу, так отвратительна казалась ему эта растительность, но передумал. Он решил дойти до ближайшего дерева и, чтобы сократить путь, преодолевая неприязнь, пошёл прямиком через "газон".
Двигаясь, Вадим увидел бабочку - светленький, мельтешащий лоскуток на фоне гнусной зелени. Как она здесь оказалась такая одинокая, родная и такая неуместная в этом пугающем, патологическом мире? Или [опять же] это вовсе не бабочка? Лоскуток истерически барахтался в воздухе, бесновато размахивая отрепьями своих словно размочаленных крылышек. Бабочка панически суетилась, рвалась и билась о прозрачные стенки воздушной среды.
Подойдя к дереву, Нехороший разочаровался. Вблизи оно оказалось чем-то вроде проволочной конструкции. На её скрученных, словно больных ревматизмом, ветках шуршали мелкие, лиловатые листочки. Странное какое-то, очень схематичное, словно набросанное на скорою руку дерево высотой метра в четыре. Кроме узеньких листочков, на ветках болталась какая-то неряшливая бахрома, похожая не застывшие резиновые сопли. Вадим некоторое время стоял, молча прислушиваясь к дереву: к лёгкому шелесту листьев, присоединялся еле уловимый басовый гул, напоминавший звук работающего трансформатора.
Даже находясь вплотную, невозможно было с точностью определить, что это и какова его сущность: живое оно или нет? Быть может и то, и другое, частично живое-частично мёртвое, полурастенье-полупроводник. Листочки выглядели подозрительно одинаковыми, словно аккуратно нарезанными из плотного, технического картона. Сесть в тени такого "дерева" почему-то не хотелось, это всё равно что предаваться отдыху под сенью опоры линии электропередач. Вадим так и не смог для себя окончательно решить, это дерево или нет. Сопливая бахрома весело телепалась на проволочных концах, словно оплавившихся от резкого скачка напряжения. Может действительно это какой-то электрический контур, случайно похожий на земное растение. Хотя в метрах ста от него располагалось другое такое же 'дерево', что наводило на мысль о неслучайности подобной формы, его предопределённости. Вадим ещё раз поднял голову: высоко над ним через половину розового неба тянулась чёрная грохочущая лента - пролетал очередной небесный паровоз.
Я, кажется, схожу с ума. Наверное, так бывает только в бреду умалишённого, когда ничего не понимаешь и не узнаёшь. Значит я действительно сошёл с ума, тронулся на хрен рассудком, чокнулся, я - крейзи. Вот в чём дело. Всё что вокруг меня - всё ненастоящее и эта трава, и это ёбанное небо, и дерево, всего этого не существует в реальности, я просто его воображаю. Оно высосано из моего пальца. Но как мой мозг сумел всё это вообразить? Это ведь гадко и это пугает. Неужели это последствия автомобильной аварии?
Вадим отошёл немного в сторону и огляделся. Под розовым грохочущим небом, где светило казалось красивым тропическим фруктом, он чувствовал себя вполне ненормальным. И совершенно одиноким и совершенно чужим, неуместным. Он ощущал, что мозг его вот-вот взорвётся, рванёт в разные стороны вязким радужным месивом, заляпав всё вокруг разноцветным киселём безумия. Вадим покачнулся; он неуверенно, словно нехотя, грохнулся на колени, и тут же наотмашь и плашмя повалился в жёсткую отвратительную траву. Он как будто повалился в чью-то некошеную бороду и начал в припадке бить землю кулаками. Но не землю он был, а что-то другое, что гулко отзывалась на его удары, как будто внутри планеты царила пустота.
[Что со мной? Что со мной? Что со мной? Блядь, что со мной?]
Будучи панком Нехороший мог позволить себе роскошь - вести себя вызывающе, быть не только Нехорошим побуквенно, но и нехорошим буквально. Очень часто, по примеру классических образцов панк-культуры, Вадим даже впадал в крайности, что считалось высшим пилотажем подобного образа жизни. Именно в такие моменты он чувствовал, как внушает всем обывателям этого мира чувство брезгливости. Тогда они относились к Нехорошему не как к человеку, а как к жирному плевку на тротуаре или куче экскрементов, всячески стараясь обойти его стороной, чтобы, не дай бог, не вляпаться. По сути, тогда они относились к Нехорошему не как чему-то нехорошему, хотя и это тоже, но лишь отчасти, а как, что самое главное, к чему-то омерзительному, чему Нехороший был, по правде говоря, даже рад. Вадим любил быть мерзким, любил третировать этим обывательскую свору, вызывать к себе искреннее отвращение, его это воодушевляло. Такова была политика панков: целенаправленно внушать остальным чувство безнадёжной брезгливости. Именно тогда Вадим ощущал себя на своём месте, как бы при деле.
Но одно дело стремится к подобному эффекту, а другое быть отвратительным изначально, в самом корне своего существа. Вадим чуял, что этот мир, в который его занесло, ни коим образом не придуривается, а есть самая настоящая исконная мерзость. В нём Нехороший не видел ничего наигранного, нарочитого, ничего способного оправдать данную, весьма неоднозначную позу, потому что никакой позы не было и в помине - одна гадость в чистом виде, без пизды. И от неподдельной гнусности этого мира у Вадима мелко завибрировали рецепторы тончайшего панковского обоняния, безошибочного в таких делах.
Да уж, шляпа этого мира оказалась настоящей мерзостью, чем-то противоестественным и отталкивающим, словно не шляпу напялил на себя этот мир, а чудовищный половой орган, какую-нибудь набухшую вагину бегемотихи.
В это время над головой Вадима произошло странное движение: в непосредственной близости от него, прямо перед его носом из щели воздуха излилась некая гнусная масса, очень похожая на блевотину. Ноздри захлестнула откровенная вонь. Вадиму показалось, что перед ним вылилась кашица из разложившегося мозга - клейкая мозговая субстанция, которую как будто выблевали через ротовое отверстие окружающей среды, при чём это могло произойти в любой точке континуума, где только пространство затошнит. Пенистая с резким запахом масса начала быстро менять свою форму: невидимые руки казалось разминали отвратительное, хлипкое тесто. Это было малоприятное зрелище. Месиво при этом пенилось, булькало, вспухало и опадало кожистыми пузырями. Оно вело себя, как живое, хотя и имело вид неаппетитной блевотины, настоящих 'рыгак'.
Из трёх сторон массы, как бы вылупились и начали произрастать длинные гибкие щупальца. Они быстро на глазах развивались. Вытянувшись в длину, щупальца начали хлестать воздух; они извивались и конвульсивно подёргивались, словно в эпилептическом припадке. Одновременно с этим поверхность месива начала менять свой цвет. Сначала буровато-зелёная, она стала более прозрачной; на ней появились радужные разводы, будто внутри неё кто-то энергично размешивал жидкую радугу. Потом поверхность массы затвердела и приняла более однородный оттенок. Под конец она насытилась антрацитово-чёрным колером, на фоне которого, словно выплывая из глубины, проступали крупные желтоватые символы чем-то напоминавшие египетские иероглифы. Это могло быть чем угодно. Задыхаясь от смрада, Вадим повернулся к блевотине спиной и торопливо направился к чему-то, что издали напоминало гору, сваленных в одном месте, нестиранных носков. Булькающая масса последовала за ним, извиваясь щупальцами и систематически цветоизменяясь.
- Собаки, - сказал Нехороший, стряхивая с себя каких-то гнусненьких насекомых, чья форма и содержание всегда действовали на Вадима отталкивающе. Точно также и он сам в своей панк-ипостаси действовал отталкивающе на многих посторонних людей, которые гнушались им, подобно тому как Нехороший - этими насекомыми.
Мерзкие мелкие твари незаметно для Вадима облюбовали и освоили одну из его частей тела. Тихой сапой они вгрызлись Вадиму в левую ногу, до того беспечно существовавшей на своём месте в конструкции человека. Насекомые эти, отчасти похожие на тлю, отчасти - на термитов, искусали конечность подозрительными красноватыми укусами. Особенно досталось икроножной мышце, на которой букашки устроили настоящее пиршество. Многочисленные укусы зудели со страшной силой и их, то и дело, хотелось расчесать до крови. Ко своей внешней непривлекательности, букашки оказались ещё и очень въедливыми, они принялись за ногу Вадима с разных сторон как будто им попался кусок спелого окорока. С ними пришлось серьёзно повозиться. Матерясь на чём стоит свет, Нехороший долго стряхивал эту живность со своей невинной конечности.
Только подойдя поближе, Вадим в полной мере сумел оценить открывшееся перед ним явление, которое он сначала принял за кучу нестиранных носков. Больше всего это напоминало огромнейшие, скомканные как попало листы серовато-блестящей фольги. Перед глазами Вадима развернулся целый комплекс разновеликих, наползающих и косо переходящих друг в друга строений. По ходу, это была какая-то архитектурная аномалия. Геометрически её невозможно было определить, она оказалась слишком многоярусной и многослойной, словно размещалась в пространстве с гораздо большим количеством измерений. Комплекс занимал гигантскую площадь; иногда над его развёрнутыми конструкциями рождался какой-то астральный трепет, похожий на колебание нагретого воздуха, а порой раздавался сухой треск разветвляющегося в стратосферу электрического разряда. В непосредственной близости от комплекса явственно пахло озоном. Первоначальная аналогия с кучей нестиранных носков отвалилась сама собой.
Сопровождавшее Нехорошего, клубящееся облако блевотины, покинуло его на границе подступа к странному многомерному комплексу. Гнусная жижа поспешно ретировалась, словно боясь переступить незримую черту. Но долго оставаться одному Вадиму не пришлось: навстречу, со стороны скомканных серебристых конструкций бежало нечто странное. Да, да - бежало. Оно было метров пять-шесть высотою и состояло из двух тоненьких, многосуставчатых конечностей, на которых покоился, лежащий горизонтально, двухметровый золотистый цилиндр. Двигаясь на длинных, тонюсеньких, словно ходули, лапках, приспособление производило именно такое впечатление: оно бежит, торопится. Из цилиндра в направлении Вадима [чёрт, что сие означает] вылетела какая-то круглая штука, похожая на достаточно крупное пушечное ядро. Штука упала недалеко от Нехорошего и прокатилась несколько метров к его ногам. Ядро лоснилось, было липким на вид и испускало пар, словно цилиндрический механизм им только что испражнился, к тому же оно очень сильно и неприятно пахло. Пахло чем-то кислым и внутриутробным. Посредине круглой штуки находилось подозрительное отверстие, куда, при желании, если пренебречь осторожностью, можно было просунуть голову.
Нехороший с отвращением пнул этот гнусный пустотелый шар. Отфутболенный Вадимом, он залетел куда-то далеко в низкую зелень. Машина на тощих ножках остановилась, как бы призадумавшись, и тут же из её задней части автоматной очередью выстрелила ещё дюжина таких же круглых и неприятных объектов. Футуристическое существо не просто справляло нужду, оно, словно специально, испражнялось ими по Вадиму. Твёрдые, фекальные объекты летали слева и справа от его головы и Вадим, недолго думая, побежал прочь, сопровождаемый с разных сторон шлепками этих вонючих бомбочек; его словно бомбардировали сферическими экскрементами. Правда, далеко убежать он не успел: механизм на курьих ножках быстро его настиг и опустив сверху какое-то сложное телескопическое приспособление, ухватил беглеца за шиворот. Нехороший потерял под ногами почву, а механическое нечто, перебирая паучьими лапками, быстренько понесло его вдаль в нескольких метрах над поверхностью земли.
Движение было стремительным и даже бурным, механизм уносился со всех ног. Казалось странным, что такое неуклюжее приспособление, состоящее из цилиндра и нескольких палочек, могло развивать такую неординарную скорость и так стремительно галопировать. Повиснув в воздухе и лишившись опоры, Нехороший чувствовал себя беспомощным. Он то и дело ёрзал и дёргался, пытаясь освободиться от цепкой телескопической конечности. Его несли, словно ненужную часть тела. Это было унизительно. Вадим болтался между ножек ходульного механизма наподобие обвисшей мошонки [куда меня несут? что ему от меня нужно? на хрена я ему сдался?]. Куда и зачем его несли оставалось неизвестным: Нехороший всю дорогу бездарно и фаллически телепался.
Мимо мелькали какие-то одиноко стоящие архитектурные формы. Конечно, рассмотреть их как следует на бегу представлялось совершенно невозможным. На первый взгляд они казались какими-то дикими и дикими, прежде всего, с эстетической точки зрения. Их внешний вид провоцировал ощущение чего-то чужого, чуждого, неуместного и даже внеземного, созданного по канонам иной цивилизации. Точно: это была архитектура инопланетян.
А почему бы и нет?
Может действительно это оно и есть, то самое - не Земля то есть.
Это другая какая-то планета, какой-то другой внеземной мир. Всё сходится: и монотонно розовое небо и невиданное мангоподобное светило. Мать твою, так я же ни хрена не на Земле. Эта планета, должно быть, отстоит от солнца на многие-многие тысячи парсек. Возможно ли это и, главное, как я здесь оказался? А если это Земля, то, скорее всего, захваченная очень умными и деловыми пришельцами. Явно не дураки её захватили. Но опять же, как и когда такое могло случиться? В голове не укладывается, чтобы за время, пока я лежал в больничке, нашу планету оккупировали какие-то незнакомые существа.
Непрерывно ёрзая в воздухе, дёргаясь всем телом, Вадим вдруг услышал, как трещит его одежда. Ещё секунду и швы разошлись: Вадим нелепо полетел кувырком вниз. Приземлился он вполне удачно, мягко стукнувшись о почву, но падение после этого не прекратилось: какое-то время Нехороший продолжал скользить и скатываться по наклонной плоскости, пока не угодил в нечто похожее на чащу. Странно, но самоходный цилиндрический механизм даже не остановился. Ритмично перебирая палочками, он продолжал, как ни в чём не бывало, бежать - нелепое нечто на курьих ножках. Это выглядело, как карикатура, и при этом никак не вязалось с представлением о чужой грозной цивилизации, сумевшей поработить землян. Просто не лезло ни в какие ворота.
Оказавшись свободным, Вадим огляделся. Чаща, в которую он скатился, более всего напоминала лес, хотя назвать её собственно лесом было бы во многом неправильно. Перед Вадимом к чистому разовому небу вместо деревьев поднимались толстые желтовато-коричневые трубы разной высоты и разного диаметра. Некоторые из них достигали буквально небесной тверди, а другие - поднимались на уровень не выше человеческого роста. В лесу пахло пластмассой и слышался какой-то равномерный технический шум. Условный лес, словно дышал механическими лёгкими. Очевидно по полым стволам местных "деревьев" поднимались и опускались незримые воздушные массы. Лес то вдыхал, то выдыхал огромные объемы воздуха. Он вёл себя, словно одно исполинское существо.
Почти сразу же Вадим наткнулся на странный-престранный объект. Объект был совершенно, как живой, и непрестанно шевелился. Больше всего он напоминал оплывающую кучу теста; куча была солидных размеров, высотой немногим выше Вадима. Приблизившись, Вадим увидел его, похожее на маску, лицо; лицо по-дебильному улыбалось во всю ширину ротового отверстия. Улыбочка казалась резиновой: существо улыбалось, как идиот. При этом оно очень свободно работало грудной клеткой, с шумом втягивая и выталкивая воздух, словно двигая складчатые меха гармоники. Можно было подумать, что перед Вадимом находился бледный, разжиревший гармонист, который безостановочно сжимал и разжимал свой, сросшийся с основной массой тела, музыкальный инструмент. Правда музыка при этом отсутствовала напрочь, а присутствовал гул и писк нагнетаемого воздуха, как будто от работы поршня невидимого насоса. И что характерно: гармонист оказался неодиноким.
Не более чем в десяти шагах от него гудел другой такой же точно гармонист, а в двадцати метрах от последнего ещё один и ещё один и ещё. Лес был полон подобными, странного вида, оплывающими "музыкантами", буквально целый оркестр их оглашал местность монотонными звуками перекачиваемого газа. В этом дышащем лесу их, наверное, насчитывалось не менее сорока особей. Нехороший переходил от одного музыканта к другому, пытаясь найти между ними различия: гармонисты были на одно лицо - идентичными. Все они отвратительно и синхронно двигали мехами, как будто растягивая свои внутренности, и по-идиотски, эластично улыбались. И тем не менее Вадим обрадовался, поскольку за всё время это были первые из встреченных им объектов, которые хоть в какой-то мере напоминали людей. Правда людей довольно сильно деформированных, тестообразных, словно потёкших от высокой температуры, но всё же людей. Дико, невероятно, гадко: люди, сросшиеся в одно целое с кожаными мехами своих сложных, морщинистых баянов. Вадим подошёл к одному из баянистов и пресекающимся от волнения голосом спросил:
- Я Вадим, - показывая пальцем на себя - А вы кто? Вы кто такие? Что вы делаете здесь и где я нахожусь? Ответьте: где я?
Но баянист, растягивая свою складчатую шкуру, продолжал по-дурацки улыбаться: словно умственно отсталый. "Может он не понимает меня или вовсе глухонемой" - пришло в голову Нехорошему. Но не решаясь сразу похоронить надежду, он осторожненько, чуть ли не на цыпочках, подступил к другому такому же баянисту - следующему.
- Вы можете подсказать мне, где я нахожусь? Алло, вы меня слышите? Что это за страна и кто вы такие? Вы меня понимаете: я Вадим, Нехороший, я не знаю, как сюда попал. Кто вы? Скажите хоть слово.
Но следующий баянист также молчал, резиново растягивая улыбочку и что-то наяривая на своих любимых внутренностях.
Кто его знает, может все они умалишённые, не я, не я, а именно они, все они, все до единого
душевно больные, сбежавшие из психушки. А может
это и есть психушка. Огромная, как мир, психолечебница - вот что это такое, ебучий дурдом размером с планету. Это же так очевидно и как я сразу не догадался:
меня сплавили в клинику для ненормальных, где все ку-ку, с приветом. Но я ведь нормальный, нормальный ведь, я ведь не того, я ведь всё понимаю, осознаю. Зачем же со мною так, что я им сделал?
Только со временем, как следует присмотревшись, Нехороший заметил, что сзади к каждому такому гармонисту подползал полупрозрачный, по-змеиному изгибающийся шланг, который тянулся по земле, словно вывалившаяся из человека и размотавшаяся кишка. Кишка, как правило, соединяла музыкантов между собою или отходила к приёмнику одной из больших достигающих неба труб.
- Ацирр-цалица-ца, - вдруг провозгласило, стоящее рядом с Вадимом гармоническое существо.
- Что? - от неожиданности переспросил Вадим.
И тут все остальные баянисты поочерёдно, одни за другим, начали безумно повторять: "Ацирр-цалица-ца. Ацирр-цалица-ца. Ацирр-цалица-ца". Звук был высокий, подростковый, ломающийся и очень неприятный на слух. Баянисты скорее не говорили, а пытались друг друга перекричать. Очень быстро крики превратились в настоящую какофонию, в которой принимало участие всё ненормальное население чащи. Это была своего рода целенаправленная акустическая атака, удар фронтальной звуковой волны. И Вадим, не выдержав вторжения в свой мозг, устремился прочь из немыслимого леса. Он шёл быстрым шагом как будто его преследовал рой агрессивных насекомых. Нехороший шагал, заткнув уши пальцами, пока не покинул пределы пластмассовой чащи [Уфф].
Оказавшись на ровном месте, он снова встретился лицом к лицу с неприлично булькающей массой: она как будто дожидалась Вадима на выходе из леса. Похожая на рвоту, масса продолжала пениться, жестикулировать и периодически, многозначительно менять окраску. Вадим сморщился: зловоние ударило его в нос [ё-моё]. Было невозможно определить, это новое облако или то самое, с которой Вадим уже встречался раньше. Как и тогда оно пузырилось, морщилось, отвратительно вспухало и смердело самым невероятным образом. Вадим прошёл мимо, а, похожая на потёкший кусок гнилятины, масса, неслышно паря, тронулась вслед за ним. "Время покоится здесь, как вкопанное" - подумал Вадим. Он констатировал: солнечный плод неизменно висел в том же положении и неизменно розовым оставался небесный свод. Ни тебе восхода, ни тебе заката.
Все вмести они вышли на однообразную равнину: солнце, Вадим и омерзительный шмат тухлятины за его спиной. Слева, в метрах трёхстах от Нехорошего, располагался скромный клочок земли, поросший высокими светлыми цветами. Он хорошо виднелся на ровном зелёном фоне равнины, сильно напоминавшей луг. Скорее по наитию, чем имея какой-то определённый план, Нехороший направился именно туда, в сторону безобидно белеющего островка.
Как он оказался на цветочной поляне, Вадим не помнил. Это было очень странно, но это был факт: всё случилось произвольно, как бы само собой, не нарочно. Совсем как ухнуть с ледяной горки: ты вроде бы и не думал, не имел таких намерений, но р-р-раз и ты уже внизу, всё свершилось без твоего прямого участия. Нехороший не успел оглянуться, как уже находился по пояс в цветах.
Цветы были ромашками [ну надо же], так, во всяком случае, казалось - простые бледненькие лепестки, а посредине - жёлтый махровый пятачок. Вадим не верил своим глазам, как так, простые ромашки и всё? И это после всего, что он здесь видел? Не может такого быть, а куда же подевались чудовища сюрреализма, преследующие его по пятам? Блевотная масса, кстати, тоже куда-то исчезла, словно рассосалась в атмосфере ромашковой идиллии. Вадим непременно ожидал подвоха, какого-то ненормального маниакального выверта, обязанного всё поставить с ног на голову. Он даже понюхал ромашку, чтобы убедиться в реальности происходящего. Неожиданно ромашка не подкачала, она, как и положено, пахла "ладаном и задом". Всё в пределах дозволенной нормы - стандартный полевой цветок, без всяких претензий и прочих умопомрачительных околичностей.
Нехороший расслабился, в уме он почувствовал себя почти дома. На этом ромашковом островке было так уютно и светло, что все страхи последних часов куда-то отпрянули. Совсем не ожидая того, посреди катавасии мерзостей, Нехороший снова окунулся в атмосферу забытого детства. Вадим попытался взглянуть на себя со стороны и ему стало смешно: безбожный панк, заброшенный в озеро священных ромашек. Ха-ха-ха. И то, что заброшенный являлся именно панком казалось особенно анекдотично, особенно веселило. На этом месте должен был быть какой-то тепличный юноша с прокисшими от романтики мозгами, что было бы вполне уместно, но хрен вам: вместо юноши, пускающего розовые сопли, цветочки бороздила страшненькая средневековая фигура панка. Согласитесь - дисгармонирует. В подобном антураже панк, как корова на льду, да и сами ромашки в таком соседстве - зрелище крайне нелепое. Ну не созданы они друг для друга, не сочетаются без видимых невооружённым глазом швов, но может мир именно на это и рассчитывал, бракосочетал жабу с розой, а панка с ромашками. Вполне себе извращеньице, под стать другим, свидетелем которых Вадим невольно оказался. Но как же хорошо, как радостно встретить в этом бушующем безумии что-то до боли знакомое и родное, пусть даже и подсунутое тебе под нос с целью издёвки, но всё равно до боли знакомое и родное, где можно с упоением перевести дух перед новым приступом напористого абсурда.
Да и какой к чёрту он сейчас панк? За то время, пока Нехороший провалялся в палате, он даже потерял свой боевой ирокез, с которым выходил на тропу войны против всего мира. Но ирокез ирокезом, а душа-то осталась прежней - недовольной, мрачной, неприкаянной. Ведь не только с ирокезом он выходил на тропу войны, но и с душой тоже и, прежде всего, именно с ней и лишь потом с ярким петушиным гребнем на голове, а душа-то как раз в полном порядке, в увесистом её веществе никаких изменений вроде бы не намечалось. Или намечалось?
Вадим брёл по ромашковой поляне так долго, что даже удивился, потому что со стороны поляна казалась совсем маленькой, десятка два метра в длину не больше, но вот покинуть её Нехороший почему-то не мог. Минут пятнадцать он шёл специально в одном направлении и всё безрезультатно - островок ромашек не кончался. Вадим шёл, как по заколдованной местности, вроде перед ним не поляна лежала, а расстилалось целое ромашковое поле, по которому можно идти безвыходно долгими часами если не сутками. Ромашкам не было конца. "Опять фокусы с перспективой" - устало подумал Нехороший, подумал и тут же испугался. А что если он не сумеет выбраться из этого прекрасного проклятого пространства, такого умиротворяющего и такого лживого. Что если он вынужден будет бродить среди этих грёбаных цветочков весь остаток своей панковской жизни, пока молча не сдохнет в ромашковом прибое. Эта мысль заставила его сердце похолодеть. Стоило Нехорошем, что-то принять за чистую монету, как это что-то тут же превращалось во что-то совсем другое, выворачивалось наизнанку своей неоднозначной пугающей стороной. Кто бы мог подумать, что обыкновенный пятачок земли, заросший простецкими ромашками, может нагнать такого ужаса. Обыкновенный да не совсем. Всей своей кровью и плотью Вадим почувствовал, что угодил в ловушку, из которой может не выбраться, выбраться из которой у него может не хватить жизни. Ему захотелось кричать [сыт я по горло вашими дерьмовыми цветочками], но страх напрочь заклинил его горло. Всё, абсолютно всё в этом мире ужас и мерзость, мерзость и ужас.
Вадиму вдруг показалось, что он уменьшается, как бы проваливается внутрь какой-то глубины, в которую быстро на его глазах превращались окружающие растения. Ромашки росли словно на дрожжах, принимая гигантские размеры. Они поднимались всё выше и выше, подобно вставшим на дыбы, могучим фаллосам. Нехорошему стало тесно и темно, он почувствовал, что задыхается. Поднимаясь, фаллосы обступили его со всех сторон и начали давить, словно желая похоронить под тяжестью своих налившихся пещеристых тел. Они навалились и давили Вадима до тех пор, пока тот не провалился окончательно и не упал на самое дно чёрной всасывающей воронки. Но то, что Вадим принял за падение, было чем-то другим - тёмным, грубым, неспокойным. Нет, не падением это было - это было просыпанием, и Вадим не упал, а просто открыл глаза: он лежал, уткнувшись лицом в жёсткую щетину травы.
Нехороший поднялся и огляделся по сторонам. Вдалеке, в метрах двухстах от него, приветливо белела полянка колыхающихся ромашек. Колеблемые ветром, они жадно шевелились, словно усики недоброго насекомого. Вадим пытался понять, что собственно случилось, почему он здесь и как такое могло произойти. Он чувствовал себя куском тухлого мяса, который пережевали и выплюнули за ненадобностью. У него ныла шея и тупо болела поясница, как бывает после целого дня тяжёлого физического труда. Может ему всё это приснилось? Может манго местного солнца ударило Нехорошего в голову и с ним приключился глюк. Правда, тупая боль в пояснице говорила не в пользу данной теории - галлюцинации так не измываются. Если ромашковое поле - это глюк, то это двойной глюк, глюк в глюке, ибо всё, что окружало Вадима с самого начала можно тоже, не покривив совестью, смело назвать глюком, большим общим глюком этого мира.
Не Алиса ли я в стране чудес [нет не Селезнёва], невольно подумалось Нехорошему, и он скривился от этой своей пугливой мыслишки. Алиса в исполнении представителя неформального движения молодёжи - смешно. Может я сейчас дрыхну без задних ног под каким-нибудь дубом-деревом и всё это мне только грезится. Жара надавила в голову. А вот сейчас я проснусь, то ли Алисой проснусь, может даже Селезнёвой, то ли проснусь панком, пазики этого мира щёлкнут и реальность снова вернётся на своё законное место.
Но ничего не щёлкнуло, реальность не вернулась, сон-дренаж Алисы продолжался, развивался, настаивал на своём. Ом-м-м
Точно - ом-м-м. И Вадим вспомнил, как его мать увлеклась то ли какой-то йогой, то ли какой-то другой индийской чепухой, как она время от времени монотонно омкала, сидя в монументальной позе лотоса и предаваясь глубоководной медитации. И на что она там набрела в своих духовных скитаниях, что там в своих медитациях увидела. Может именно это и увидела: маленького ершистого панка в мире непонятном до тошноты, до рвотного позыва. Может и сейчас видит, как стоит он в полной растерянности и не знает куда двинуться, куда ступить. Может всё это и есть не более чем медитация его матери, в которую он угодил, словно в кроличью нору. И сидит Тамара Степановна сейчас в своём доме и всё это видит своим умом, монотонно омкая. Каждую травинку не щетине мира, каждую анальную ромашку, колеблемую током воздуха, слабую ветошь размочаленной бабочки и его, и его тоже видит, погрязшего в тошноте и абсурде. Ом-м-м-м. И сейчас небо откроется, как открывается кингстон атомной субмарины, для продувки воздухом балластной цистерны, и вместо манго солнца свои веки разожмёт знакомый третий глаз внутреннего взора. Мама, ты меня видишь, посмотри на меня, мама. Мама, спаси меня, помоги своему блудному сыну. Помоги своему панку. Ом-м-м-м.
Далеко вокруг тянулось пустое плоское пространство, изредка утыканное, похожими на персты, высокими зеркальными столбами. Столбы, не соблюдая дистанцию, в произвольном порядке, расходились в разные стороны и блестели на солнце вплоть до самого горизонта. Вадим огляделся и его вновь охватило отчаяние. Эта плоская, как стол, бездушная низменность быть может тянулась тысячи километров без изменений. Тысячи километров одно и тоже: небо, солнце и зеркальные столбы. Тянулась и тянулась, и тянулась, ни хрена не завершаясь, замыкаясь на себе самой, в самую себя плавно переходя. [Среди этой монотонной местности, словно раздавленный розовой массой неба, я, наверное, и околею].
А что если это и есть
загробный мир. Как же я об этом раньше-то не догадался, это же так просто. С самого начала мысль об этом лежала на поверхности. Я просто сдох и теперь нахожусь во вне. Все эти зеркальные столбы, экстраординарные механические существа, небо, похожее на фламинго, - какие ещё нужны доказательства? Всё сходится. Поздравляю. Я здесь [ку-ку] уже после смерти: всё стало на свои места. Словно камень с души. Какое облегчение быть мёртвым, сдохшим без всяких оговорок.
Уже не нужно ломать голову.
В это время Вадим почувствовал, как кто-то настойчиво дёргает его за ногу - карлик какой-то. Вернее, это было какое-то существо, достающее Вадиму чуть выше колена - нежное, розовенькое, гнусное. Оно было толстеньким, словно сделанным из зефира, с пухленькими ручками, ножками, жопкой и совершенно лишённым головы. Вместо головы у карлика была какая-то мягонькая, мясистая воронка. Существо обхватило Вадима своими детскими лапками, интимно к нему прижавшись, словно желая совокупиться с чужой конечностью [спокойно, всё нормально - плевать]. Это было так одновременно отвратительно и по-детски наивно. Хотелось пожалеть карлика, приголубить его и в тоже время - основательно блевануть; умиление и брезгливость наполнили душу Нехорошего. И вдруг Вадим почувствовал резкий укол где-то в области колена: существо, прогрызя штанину, больно цапнуло его за плоть. У карлика по периметру его воронки, обращённые во внутрь, вращались мелкие острые зубки, точь-в-точь как зубцы дисковой пилы.
В тот же миг Нехороший рефлекторно и довольно сильно лягнулся ногой, с омерзением отшвырнув голопузую тварь от себя. Та опрокинулась навзничь, задрыгала ножками и запищала тоненьким противным голосом, будто Вадим обидел годовалого ребёнка. На его воронке лоснились смазанные следы крови. Воистину существо верещало, как непослушный карапуз. Вдруг всё изменилось: плоское пространство вокруг, то там, то сям начало откупориваться крышками тяжёлых герметичных люков. Из образовавшихся отверстий на звук выползали такие же голопузые, карликоподобные существа. Они выползали наружу, появляясь, словно из проёмов танковых башен. У некоторых из них вместо ножек Вадим заметил металлически блестящие спирали пружинок, на которых они смешно двигались, приседая над поверхностью, словно в каком-то неприличном танце. Существо, которое Нехороший опрокинул, по всей видимости, звало на помощь. Скоро несколько десятков карликов шарило вокруг себя короткими голенькими ручками, пытаясь, вероятнее всего, нащупать обидчика. Их разъятые, похожие на вагины, воронки были жадно направлены в сторону источника звука.
Вадим понял, что нужно срочно делать ноги [смерть, не смерть, а ну его нафиг...]. Нужно было немедленно бежать, пока его ещё не нащупали, не налапали ручками, потому что, если нащупают: заелозят, замусолят, заплямкают до смерти. И Нехороший побежал. По идеальной равнине побежал, мимо блестящих цилиндрических столбов, которые гротескно искажали на своих поверхностях его нелепую фигуру. Беги, панк, беги. Делай свои длинные ноги. Беги, Вадим номер один, и ты беги, Вадим номер два, уносите свои сделанные ноги отсюда к чёртовой матери. Прочь, прочь, прочь. Карлики глупо шевелили своими младенческими конечностями, не в силах осязать эфемерного беглеца. Правда далеко убежать Вадим не успел: навстречу ему из ниоткуда явился большущий, белый предмет - шар. Он вынырнул из перспективы и, неестественно быстро увеличиваясь в размере, приближался к Нехорошему.
Белая сфера катилась по ровной плоскости - массивный геометрический объект, примерно, метров десять в диаметре - Вадим еле успел убраться с его пути. Сфера, словно во время игры в боулинг, врезалась в толпу карликоподобных существ, поочерёдно сминая каждого из них. Карлики при этом не раздавливались тяжестью шара, что было бы вероятней всего, а по какому-то произволу судьбы буквально влипали в его как бы пластилиновую поверхность. По мере того, как шар вращался, карлики вновь и вновь появлялись сверху на его окружности, всё более утопая во внутрь. Жалкие созданьица, словно проваливались в глубину сферы, с головой уходя в её податливый материал. Невольно создавалась впечатление, что их тела обладали такой невероятной плотностью, что гравитация, продавливая карликов сквозь материал сферы, постепенно погружала их на самое дно. Объект на глазах глотал карликов, без остатка их поглощая, словно вся его поверхность представляла собой одно сплошное, вывернутое наизнанку ротовое отверстие. Откатившись в сторону метров на сто-сто пятьдесят, шар опять оказалось ровненьким и белым, без следов каких-либо инородных вкраплений. Идеальная, геометрическая фигура как ни в чём не бывало вновь катилась по безупречной плоскости в даль перспективы. Сфера полностью зачистила проблемный участок местности от гнусных созданьиц - от них не осталось и мокрого места.
Наверное, этому стоило удивиться, но Вадим уже устал то и дело удивляться, он попросту исчерпал все свои золотые запасы удивления и теперь мог только тупо наблюдал. Да и чему, собственно, удивляться, в загробном мире ещё и не такое возможно. Неправда ли? В загробном мире возможно всё. Но по части идиотских чудес это был уже явный перебор. Всё что случилось было действительно странно, странно до невозможности и то, что в следующее мгновение Вадим увидел такой обыкновеннейший во всех отношениях и непредсказуемый в данных обстоятельствах, вполне земной, потусторонний автомобиль, только подтверждало и усугубляло эту неоспоримую странность окружающего мира.
Автомобиль просто стоял посредине равнины, одновременно такой тривиальный и такой вероломный. Он, словно выехал сюда из другой жизни, вернее, просто из жизни, из жизни - в смерть, он вырулил сюда и остановился по эту сторону от всего, что было Вадиму близко и знакомо. С замиранием сердца Вадим подбежал к автомобилю. Это было очень похоже на мерседес; он потрогал его чёрную, лакированную поверхность - почти такой же, как тот на котором Вадим разбился. Машина блистала, словно с иголочки, словно только что соскользнула со стапелей нездешнего конвейера.
Дверка с лёгкостью поддалась, открылась и Вадим вдохнул одуряющий запах искусственной кожи. Ещё не веря себе, он блаженно, словно в замедленной съёмке, сел на переднее сидение автомобиля. Дверка как бы сама собой, легусенько затворилась, непринуждённо захлопнулась и только теперь Вадим заметил, что баранка автомобиля, была не круглой, какой ей и положено было быть, а почему-то, бляха-муха, треугольной. Дурацкий, равносторонний треугольник, да и с панелью приборов было что-то не так. На ней приборы размещались как попало, вперемежку, вроде кто-то устанавливал их наобум, как заблагорассудится его тронутому уму. Дурацкая была панель тоже.
- Доброго дня, - прозвучало внутри салона ровным, совершенно без напряжения голосом.
- Доброго, - ответствовал Вадим с тревогою. - А ты кто и почему я тебя не вижу? - он оглянулся на заднее сидение, но там тоже никого не было - пустота.
- Я - мозг электронный универсальный серия ОА0771-283/19. Скорее всего, именно поэтому ты меня и не видишь.
Вадим растеряно хлопал глазами, он не знал что и думать: розыгрыш это или хуй там? С одной стороны, у него накопилась уйма вопросов, а с другой... [мозг электронный универсальный], а с другой стороны было бы глупо так сходу и безоглядно довериться сказанному, а вдруг это чья-то идиотская шутка. Хотя какая может быть шутка после всего им здесь увиденного, скорее уж какой-то бред, чем какая-то шутка.
МЭУ: знаю, трудно в это поверить, но этот факт тебе придётся принять на веру - выбор у тебя невелик: если хочешь, можешь меня игнорировать.
Вадим: ясненько, твою мать, что ж давай попробуем, в смысле, не буду тебя игнорировать. Я вижу ты неплохо овладел человеческой речью, мозг электронный универсальный.
МЭУ: в меня вживили матрицу общения конца второй половины двадцатого века.
Вадим: и напрасно, я как раз из первой половины века двадцать первого.
МЭУ: знаю, ты из 2019 года. Но методы общения людей в те века менялись крайне медленно. К тому же существует вечная статистическая погрешность в конструировании гибкой системы коммуникации, поэтому решили не рисковать и, во избежание непонимания, немного "отстать" по времени, хронологически с запасом отступить чуть-чуть назад, на всякий пожарный. Люди гораздо естественней принимают ретро-язык, чем язык грядущего. Новое всегда более непонятное чем старое.
Вадим: стоп. Значит сейчас не 2019 год.
МЭУ: а разве ты этого ещё не понял.
Вадим: блядь, признаться не очень, для меня это было далеко не очевидным.
МЭУ: понимаю. Ты, наверное, думал, что сошёл с ума или угодил на другую планету, или вообще умер и оказался в загробном мире. Но смею тебя заверить, всё что ты видишь - это будущее. Реальный мир далёкого-далёкого завтра.
Вадим: твою ж дивизию, тогда какого хрена вы мне голову морочили. Если это будущее, то какой сегодня год?
МЭУ: наше летоисчисление тебе ничего не скажет. За это время мы пережили несколько эпох, носивших кардинальный характер, и несколько раз меняли способ летоисчисления. Но я понимаю суть вопроса. Могу сказать, что после 2019 прошло в общей сложности 928 лет.
Вадим: (присвистнул)
МЭУ: не понял, что это значит?
Вадим: ничего, забей. И как же, чёрт задирай, я здесь оказался?
МЭУ: очень прозаично, если в общих чертах: автокатастрофа, кома, мать дала согласие на гиберизацию, в этом состоянии ты и провел весь промелькнувший пласт времени - все 928 годков. Как видишь, ничего сложного.
Вадим: ни фига себе "ничего сложного". Ну и зачем меня вывели из этого состояния? Что изменилось?
МЭУ: ничего.
Вадим: не пизди, не может того быть, что-то должно было случиться. Спустя почти тысячу лет, просто так беспричинно человека не оживляют.
МЭУ: повторяю: ничего. Почти ничего, если быть точным. А если быть ещё точнее, то случился небольшой скачек напряжения в системе управления сосудом Дюара. Невинные, блуждающие токи. Можно сказать, что ты воскрес случайно. Небольшой перепад напряжения в сети и процесс дегиберизации был запущен автоматично. И тебя, и нас поставили перед фактом. Наверное, что-то похожее произошло миллиарды лет назад, когда на Земле затеплилась непредвиденная жизнь.
Вадим: значит мы всё-таки на Земле?
МЭУ: в каком-то смысле, да, разумеется, на Земле, но в каком-то - не совсем.
Вадим: не морочь мне голову, что значит "не совсем", как такое может быть?
МЭУ: дело в том, что это уже четвёртый дубликат планетоида, который ты называешь Землёй. Первые несколько сочли неудачными, третий не подошёл из-за серьёзной климатической флюктуации.
Вадим: не понимаю: это Земля или это не Земля?
МЭУ: в каком-то смысле - да, в каком-то смысле - нет.
Вадим: чушь собачья, так не бывает.
МЭУ: ещё как бывает. Как правило, всё именно так и бывает. Будущее не предполагает однозначных ответов, оно всегда оказывается сложнее, оно всегда преисполнено самых необычных, а порой и взаимоисключающих оттенков. Во всяком случае, это не та старушка-Земля, о которой ты думаешь, вернее, не совсем та, потому что отчасти она всё же та, но лишь отчасти, всё дело насколько.
Вадим: а почему небо такое странное - розовое?
МЭУ: антрекот - Шеллинг - ореховый
Вадим: что "антрекот - Шеллинг - ореховый"? Блядь, ты издеваешься?
МЭУ: нет, просто для того чтобы объяснить тебе почему небо розовое, я должен сначала поведать о теории экстракции, пояснить, что такое фугиширование, ввести в курс общеобразовательной системы Земли W4, потом рассказать о способе питания экктов шестого типа, по ходу раскрыть секреты линчматики с уделением особого внимания автоматам антроповектора сигма дэ и ещё много, много чего другого. Чтобы всё это добросовестно проделать мне понадобилось бы не менее полутора года времени и ещё не факт, что ты бы понял о чём речь - скорее всего нет. Слишком велика пропасть между твоим уровнем знаний и нынешним состоянием вещей. По сути я обязан тебе рассказать обо всех аспектах развития земной цивилизации за последние тысячу лет и это только для того, чтобы пояснить один малюсенький факт сегодняшнего бытия - розовый оттенок неба. Как ты понимаешь эта задача непосильна в первую голову для тебя. Поэтому мои архитекторы пошли другим путём: для пояснения какого-то очень сложного явления, я должен вызвать в твоём сознании понятную цепочку ассоциаций, употребляя филологическую конструкцию из нескольких знакомых тебе опорных слов-понятий. Эта цепочка ассоциаций должна окольной тропой вывести тебя к пониманию сути обсуждаемой проблемы.
Вадим: ты думаешь, что "антрекот - Шеллинг - ореховый" мне что-то пояснило?
МЭУ: оно и не должно пояснить в полной мере, это невозможно в принципе, оно только должно тебя подтолкнуть на догадку, легонько приоткрыть самый краешек завесы. На первых порах и этого буде вполне достаточно.
Вадим: хорошо. Мне непонятно только одно: почему мне сразу всё не пояснили, а устроили весь этот грёбаный цирк?
МЭУ: мы пытались. Если честно, мы только то и делали, что пытались с тобой объясниться. Правда сначала мы хотели тебя подготовить, чтобы смягчить шок от контакта тэт-а-тэт, но после того, как ты сбежал, спутав нам, тем самым, все информационные карты, мы применили множество стратегий, пытаясь разными способами вызвать тебя на контакт.
Вадим: что-то я ни хрена не заметил.
МЭУ: разумеется, проблема оказалась гораздо серьёзней чем мы предполагали. Каюсь: поначалу мы её недооценили.
Вадим: по-моему, ты делаешь из мухи слона. Можно было просто без пизды всё рассказать, а не наводить тень на плетень.
МЭУ: ты явно недооцениваешь пропасти между нами. Природные системы коммуникации уже не функционируют, речь, как таковая, практически вышла из употребления, это семантический и физиологический анахронизм. Как сказать и главное - чем? Вот те вопросы, даже сама возможность постановки которых тебе покажется совершенно абсурдной.
Вадим: постойте, постойте ... ты же не хочешь сказать.
![[]](/img/o/oleg_s/08/01.jpg)