Олладий Тудаев : другие произведения.

Расшатывая краеугольные камни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пост-анархистские размышления на предмет "индивидуальности".

"В каждом движении, которое намеревается уничтожить существующие институты и заменить их более прогрессивными и совершенными, есть деятели, которые теоретически выступают за радикальные идеи, в повседневной же жизни точно так же мелкобуржуазны, как и прочие, делают приличный вид и хотят быть уважаемы своими врагами. Есть, к примеру, социалисты или анархисты, громко прокламирующие, что собственность - это кража, и одновременно возмущающиеся тем, что кто-то должен им, может быть, дюжину булавок".

(Из эссе "Трагическое в эмансипации женщины", Эмма Голдмэн)

  
  
   Противники всяческого социализма / коммунизма, даже разыгрывая карту начитанной озабоченности судьбами мира (дескать, да, в своё время Маркса / Бакунина я тоже читал, там всё правильно, очень правильно, вот только...), любят завершать свою полемику против коллективного действия и утопий свободы, равенства и сестричества убийственным антропологическим аргументом. Именно в нём обычно и заключается то, якобы, благожелательное "вот только": человек не такой, он не может так жить. Далее следуют лишь помпезные абстракции вроде "человек и анархия / коммунизм" - пересекаться не могут, взаимно исключают друг друга и т.п. Bот у муравьёв коммунизм получается вполне, а мы - неее, из чего следует ещё одно помпезно-абстрактное высказывание: "есть, конечно недостатки и в обществе реально существующих демократии и рынка, но это самое верное для человека". Ведь он обожает соревноваться, подгребать под себя и от природы заботится сначала о себе, и лишь потом, о чём-то или ком-то ещё, ему хочется войны со всему соседями сразу (и если бы он мог, то именно этим бы и занялся  с энтузиазмом).
      Самое интересное, некоторые приверженцы либертарных идей охотно поют на ту же мелодию - дескать, анархия / коммунизм, это не для всех, вот есть хорошие мы, а есть такие быдло-овощи, которые любят жрать, бухать, смотреть ящик и мыслить в категориях денег. Не спорю, есть столь разные люди, вот только в манихейском изложении некоторых либертариев это звучит так, будто речь идёт о двух расах, определённых генами настолько, что между ними возможна лишь война. "Endloesung" марки Адольфа Алоизовича передаёт вам горячий привет, леваки!
      На фоне символов нашего времени, сочащихся одновременно желанием и невозможностью общности, от автоматических закусочных в "Сожжённой карте" Кобо Абэ и футбольно-националистических карнавалов, псевдо-социальных сетей и контрактуализма Гоббса, до супермена-социопата Хэнкока и "Голконды" Рене Магрита, хочется присмотреться к тому, что мы называем нашей природой, нашей индивидуальностью. Т.е. напрашивается критическая генеалогия индивидуальности, как это мог бы сформулировать Фуко. Давайте, и правда, посмотрим, где он, каков он, этот субъект, к освобождению которого нас призывают (М. Фуко). Если он и в самом деле, не переносит свободы и ответственности за себя, что тогда?
      Начнём от отдельной личности в до-современном контексте. Индивидуальность вкладывалась племенем, семейством, средневековым цехом и т.п. социальными конструкциями в своих отдельных участников. В том смысле, что индивидуальности, отдельной от группы, не было. Васлийи Пупкин имел смысл как кузнец такой-то деревни, стрелец такого-то полка и т.п., но не сам по себе. Не случайно, изгнание было таким страшным наказанием, оно лишало отдельного человека вполне конкретных свобод, правовых претензий и ориентировки в мире. Разумеется, изгнание могло быть преодолено - угадайте с трёх раз - основанием новых коллективов: разбойничьих шаек, пиратских команд и т.п., которые за предательство принципов коллектива наказывали либо смертью, либо - изгнанием... Что было важным внутри коллектива - это функциональность отдельной личности в его рамках, в остальном же - отдельный человек был более-менее анонимен, как ни странно это звучит для коллективов и обществ, где жить приходилось бок о бок с другими. Яркие индивидуальности и личности с большой буквы Л были коллективу просто ненужны. Социальные роли распределялись коллективами (не обществом даже, а именно тем месивом самых разных накладывающихся друг на друга коллективов, которые восхищали и вдохновляли Г.Ландауэра на его утопии). Они распределялись согласно позициям в социальной структуре общества, что, конечно, содержит репрессивный элемент (но можно спросить, и что с того, если репрессивность эту некому заметить?), т.е. аристократ денег не зарабатывает принципиально, он их тратит, еврей мог стать в средневековом городе ростовщиком, крестьянин мог занять только соответствующую (и нужную его коллективу!) позицию - пастух, кузнец и т.д. Т.е. наш Василий Пупкин был неволен выбирать (и, с большой вероятностью, и не хотел) свою деятельность в обществе, но - был куда свободней как личность, чем мы сегодня. В этом изнанка до-современных обществ, кажущихся нам такими тёмными и репрессивными: личность его не подвергалась контролю, мысли были настолько свободны, насколько могли быть (покорно принимаю обвинения в тавтологии, но сущность свободы она передаёт вполне), говоря "фукианским" языком, властные учреждения не испытывали к Василию Пупкину как к автономной личности ни малейшего интереса и, следовательно, не формировали его личность субъективацией. Социальный сдвиг, интересующий нас, происходит (ибо происходит он до сих пор) в Европе примерно с 16-го столетия: ограничивается мобильность, социальные связи подвергаются постепенной эрозии, отдельные личности вдруг становятся интересными для власти, личное поведение начинает контролироваться, а социальные роли связываются со всё более чёткими предписаниями. Поначалу было возможным избегнуть столь неприятного (тогда ещё) контроля в группах бродяг, странствующий подмастерьев, студентов, актёров и музыкантов. Стоит ли говорить, что крепнущей централизованной власти эти плохо контролируемые группы были занозой в ягодичных мышцах, и тем более жёстким репрессиям они подвергались. Сегодня эта ситуация сравнима с положением цыган в восточной Европе и иррациональной ненавистью властей к travellers в Ирландии.
      Сложно сказать, что было началом такого развития. В любом случае, разумеется, нельзя утверждать, что до определённого пункта индивиды были свободы, и лишь потом - подверглись субъективации посредством власти. Обе тенденции сосуществовали всегда, борьба, очевидно, велась всегда, вероятно, автономная тенденция проиграла на институциональном поле - эта версия была бы очень "фукианской". Как бы то ни было, Колин Моррис обнаруживает зачатки индивидуализации уже в Европе 12-го столетия, с образованием городских поселений (Colin Morris: the Discovery Of the Individual 1050 - 1200). Формы жизни индивидуализируются с возникновением централизованного государства, с меркантилизмом в экономике, гильдии разрушаются, постепенно "выясняется", что каждый человек может обладать индивидуальными потребностями и обязанностями. Происходит то, что Норберт Элиас называл "процессом цивилизации" - у среднестатистического Василия Пупкина появляется личные ложка с вилкой, отдельная кровать, личное имя и - отдельная могила. "Я" становится самоценным и автономным: ещё не так давно личность в христианской мистике считалась лишь миражом, обманом, неверным отражением истинной личности  человека - Бога; личность гражданина античного Полиса подразумевала политическую заботу о благоденствии всей общности, эгоистов же и аполитичных в этом смысле называли, ни много, ни мало - "idiotes". Отдельные персоны изображались на портретах скорее посредством нескольких типов человеческих фигур и, в первую очередь, как носители какой-то общественной функции (в этом можно видеть либо ещё не развитую технику изобразительного искусства, а можно видеть и отражение более глубинных общественных структур). Саги изображают типы (если угодно, архетипы), но не реальных конкретных людей. "Я", таким образом, становится всё более разнообразным и демократизируется: начиная с 15-го века становится возможным заказать портрет СЕБЯ (напр. Ян ван Эйк, "Чета Арнольфини", показателен бюбргер в высокой шляпе - имитация головных уборов аристократии), входит в моду написание или изучение мемуаров конкретных людей. Мода на дневники распространяется подобно лесному пожару. Особенно хорошо (ну, ещё бы!)  задокументировано культивирование своей самости и индивидуальности, происходившее в буржуазном обществе 19-го века: представители нового правящего класса, если могли себе позволить, праздновали себя всеми возможными способами - портретами, стихами, театрами, архитектурой и т.д. С другой стороны, отчасти биологический, отчасти социальный коррелятив этому действу являет собой возникающая "нуклеарная семья" - "мама-папа-я", отчасти усугубляющая центробежные процессы социального.
      Чтобы сделать различные процессы индивидуализации более понятными, позволим себе экскурс в историю одного человека, по имени Мартин Геррэ. История реальная и произошла во Франции в 1538-м году, в городе Артига (и была даже экранизирована с Жераром Депардье, если ничего не путаю). История такова: 15-ти летний Мартин вынужден жениться, в хозяйстве не особенно успешен, а когда рождается ребёнок, уходит из дома. Через 8 лет он, возмужалый и опытный, возвращается на радость всем родным, успешно ведёт торговлю и радует жену. Всё было хорошо, пока Мартин не начинает требовать арендной платы со свёкра за 8 лет коммерческого пользования его имуществом. Свёкр перед судом заявляет, что Мартин- самозванец. Суд опрашивает колеблющихся свидетелей, и после долгих перепираний решает всё же в пользу свёкра. И тут "вдруг" все замечают, что это не их Мартин. Этот случай стал поворотным в истории судебной практики, т.к. находится как раз посреди конфликта между двумя типами индивидуализации: с одной стороны - той, что требовала лишь исполнения функций (ведь ни родня, ни, тем более, жена не могли не заметить, что это не "их" Мартин, но были вполне довольны), и той, субъективирующей, которая требует точной идентификации тела при общении с государственной властью (из требования развились указания "точных примет", цвета волос и глаз, имя-отчество, год-и-место-рождения, отпечатки пальцев и пробы ДНК).
      Индивидуализация сказалась на образе мышления нового времени, оставив глубокие следы в философской традиции Европы. Манифестацией новой эпохи вполне можно считать Рене Декарта и его солипсистскую философию, самый натуральный продкут времени. Для "Я" нет ни материи, ни других как необходимого условия существования и мышления вообще. Самовлюблённое "Я" просто есть и всегда было, являясь основанием самого себя: cogito ergo sum, я мыслю, следовательно, я существую. В эту же традицию онтологической изоляции человека прекрасно вписываются затем Джон Старт Милл, Фихте, Шопенгауэр и, не смотря на некоторые гениальные прозрения, Макс Штирнер). Возникновение и расцвет буржуазии как материальный базис философского идеализма (в памяти возникают советские тру-ленинистские философские словари, вызывая кривую ухмылку). Даже такой, якобы, противник идеализма как позитивизм (вспомним дифирамбы ему в исполнении Бакунина и Кропоткина) сначала конструирует мир как идеальный: материя считается несовершенной формой бытия. Рождены властная дихотомия: абстрактное разделение между объектом и субъектом, дискриминация нечеловеческих форм жизни (и считающихся не-человеческими), телесного, не-разумного и чувственного ( в первую очередь, женского), не-европейских культур. Философией производятся жёсткие идентичности, открывается дверь для легитимного исключения и систематического уничтожения всего "иного".Среди уже упомянутый проявлений современного индивидуализма в литературе хочется выделить "Робинзона Крузо" Д. Дефо (1719 г.): Робинзон, отрезанный от всего мира и вполне уютно устроившийся на своём острове, в общем и целом, больше ни в ком не нуждается и был бы счастлив, если бы только был уверен, что те "дикари" его не побеспокоят. Вместе с "Медитациями" Декарта эту книгу вполне можно считать самым честным манифестом буржуазного (слово используется без негативной подоплеки) мышления.
      В самую пору перейти с мечтаний и страхов новых индивидов к вопросам более приземлённым: как они решали свои проблемы на грешной Земле? При помощи государства. За индивидуализацией и философским идеализмом последовали политические теории: абстрактные теории общественного договора и конкретные обязанности индивидов. Даже у пламенного Ж. Ж. Руссо гражданин страдает шизофренией: с одной стороны, он индивидуалист и эгоист,  с другой - citoyen, гражданин государства, участвующий в политической жизни (что является условием для бытия буржуа). Казалось бы, нарастающая сознательность человека (или осознанность) предвещает освобождение в лучших традициях Просвещения, но современный индивид разрушил социальные коллективы (или лучше - коллективности), заперев отдельных  людей в одиночные камеры социального. Теперь речь ведётся лишь о сообществах, регулируемых договором, былые же коллективности обходились без договоров, т.к. регулировались либо моралью, либо подразумевались "сами собой", самой человеческой природой (что, на самом деле, тоже спорная конструкция). На фоне этого шизофренического самопонимания (или уже непонимания?) возникает индивидуальный протест против едиснтвенной формы обобществления, которая известная современным индивидуальным монадам - против государства. Но справедливости ради стоит сказать, что именно индивидуальный протест никогда не ставил под вопрос государство в действительности, т.к. сам является продуктом абстрактных социальных отношений. В противоположность же индивиду, отдельный человек, как обозначает его Габриель Кун (G. Kuhn: Jenseits von Staat und Individuum. Individualitaet und autonome Politik), никогда не одинок, всегда понимает себя как часть коллектива, группы. Освременные же индивиды, даже живя вместе, не обязательно составляют группу, живой коллектив, в чём, к примеру, проблема коммунитаризма (но о нём позже). Итак, мы видим, одновременное и взаимообусловленное возникновение современной государственности и современной формы индивидуализации, индивид возникает как выражение социальных процессов и как оборотная сторона огосудасртвленного общества и отчуждён от конкретных социальных структур и самого себя.
      Изоляция индивидов лишает их экзистенциальной защищённости, ощущения уюта. Логичная реакция загнанного в угол существа: агрессивный эгоизм, самовозвышение, бегство в государство. В буржуазных революциях не отдельные люди сражались за свои конкретные свободы, а индивиды - за права на свободы, которые должно гарантировать государство. Левиафан как символ страха перед жизнью на воле. Государство должно гарантировать абстрактные права, индивиды - выполнять свои обязанности. Индивидуальное существование и коллективное разделяются и - теряется чувство ответственности за коллектив. Одним из аспектов утраты этого коллективно-индивидуального чувства является и противоречивое отношение буржуа к государству: ненависть и презрение к более сильному партнёру, возмущение его защитой и вмешательством. Разумеется, в обществе индивидов, не способном больше воспринимать себя как живой организм становятся жизненно необходимыми административные управленческие структуры, социальные структуры, которые в свою очередь доводят до конца дело субъективизации индивидов своими регистрами, картотеками и т.п., ведь государство хочет знать всё о своём стаде, чтобы лучше его пасти. Фуко говорил в этом контексте о кодификации как о тотализирующей и индивидуализирующей власти. Чем больше государственных структур, тем больше изолированы индивиды, тем сильнее они нуждаются в рамках государственности.
      Имеет смысл говорить о "свободе" как об экзистенциальной добродетели, о способности к коллективному и личному самоопределению и о "высвобождении" (по Ульриху Беку, из социальных связей) как о бюрократическом управлении жизнью (отсюда один шаг до понятия био-политики), субсуммировании под вещественное насилие по Марксу.
      Государственные права не делают возможной свободную организацию жизни. Попытайтесь представить себе, сколько толку бездомному от избирательного права, что за радость от права на болезненный консумизм, права стать богатым для безработных, права на непредвзятое правосудие для тех, кто не может позволить себе адвоката, от права на бездеятельный вербальный радикализм?  
      Какой может коллективность в эпоху модерна? Государство не терпит в себе иных "государств", а тем более коллективов, основанных на субверсивных принципах (сквоты, автономные молодёжные центры, субкультуры, банды, неконтролируемые демонстрации и стоячие места на стадионах - обитатели всех этих пространств вынуждены считаться с постоянными репрессиями). Неконтролируемые коллективы должны быть упразднены.
      Ульрих Бек, уже упоминавшийся немецкий социолог, описывал индивидуализацию как утерю традиций. Логической реакцией является возникновение новых традиций: коммунитаризма, сентиментальности, нуклеарной семьи и т.п. Абстракции вроде "нации", "народа", "расы" (в средневековой Европе за ненужностью не игравшие ни малейшей роли) стали эрзац-коллективностями, неизбежно производящими исключённых их своих категорий. Стоит ли говорить, что как и "гражданство", они тоже не имеют отношения к практическим формам общежития людей: это лишь фиктивное единство, заверяющее индивидов в их персональной значимости и ценности. Понтия нации или расы, несмотря на всю присущую им биологическую коннотацию, никогда не выражают действительно биологическое. Многие примитивные народы называют своё племя, ни много, ни мало, "человек",  это лишь сущностный атрибут. Дискриминацию создают лишь абстрактные "универсалистские" понятия, частями которых являются фашистские / нацистские "частности" и "обособленности". Раса, равно как и индивидуальность функционируют посредством исключения иного: исключение других, дабы убедиться в очередной раз в своей полноценности...
      Итак, одиночество - наше нормальное состояние в обществе? Домашние животные, которым мы приписываем человеческие качества, зависимость от телевидения и интернета (в последнем же часто ищут общения), изолированные условия проживания, труда и проведения досуга, социальные контакты между консумизмом и рациональным планированием накопления социального капитала (по П. Бурдье). Для тех, кто плохо вписывается, и кому в этом что-то мешает, всегда есть алкогольная и наркотическая зависимость, преступность, психиатрия, перспективы на бездомность и самоубийство. Каждый сам ловит своё строго индивидуальное счастье, не задумываясь о том, что ресурсы для поимки оного распределяются коллективно (З. Бауман, "Индивидуализированное общество").
      В нашем обществе собственность обуславливает нарциссизм, служит индивиду для символического представления себя. Мания величия рождена желанием индивида быть огромным и великим. Отчасти это проявляется и в общих культурных притязаниях буржуазии: большинство парламентов (с куполом, колоннами и двумя крыльями), архитектурно, якобы, выражающие революционно-демократическую традицию, построены, на самом деле, по типу собора святого Петра в Риме. Т.е. архитектурная традиция показывает только одно: новый правящий класс празднует себя как нового короля по божьей милости. В реальной же жизни многие wanna-be-монархи замечают, что подняться могут лишь некоторые, а они сами малы и ничтожны. Происходит то, что Ницше на примере христианства описывал как ressentiment, как превращение недостижимых ценностей в негативные понятия: отрицание жезни как добродетель. Таким образом, современное индивидуализированное общество, которое, казалось бы, должно бы почитать яркие индивидуальности, живёт по принципам конформизма. Каждый и каждая, кто пытался выразить себя в современном обществе, знает разницу между провозглашаемым уважением к личности и творчеству и реальными ежедневными репрессиями. Наше общество понимает лишь один инструмент самопрезентации - частную собственность.
      Кто такой homo oeconomicus? Абстрактный индивид, ведущий борьбу за собственные интересы, приумножение имущества или просто выживание в рамках государства. Тезисы Томаса Гоббса о войне всех против всех в до-государственном обществе и высказывания в духе "от предписаний о Твоём и Моём зависит мир в государстве", звучат довольно цинично на этом фоне. Ибо по словам У. Бека, "высвобожденные" зависят от рынка, от образования, от правовых регуляторов и потребления, от советов  и помощи экспертов, они ни счастливы, ни спокойны, ни живут в мире друг с другом, они накапливают капитал (пусть даже и в форме человеческого капитала).
      По ту сторону баррикад классовой борьбы тоже темно. Левые всех мастей (анархисты лишь за некоторыми исключениями) недооценивали "буржуазное" в пролетариате, этой вынужденной, как верно видел это Маркс, общности. Стратегии личного успеха отправляют с трудом на протяжении многих лет выработанные коллективные стратегии на свалку одним махом. Карьеры в спорте, кино и музыке индивидуальны, они не в состоянии вместить всех, гарантируя при этом всем заоблачные успехи (тем более, если шансы на социальный подъём распределяются этнически - к примеру, от успехов Мэджика Джонсона, 50 Cent и Кондолизы Райс общее положение чёрной диаспоры в США не улучшится, а скорее, ухудшится). Согласно американской поговорке, чтобы создать одного победителя из ста людей, нужно сделать 99 проигравших. Коллективные стратегии пролетариата постоянна испытывают эрозионное влияние чьих-то личных успехов, пролетариат как "класс для себя" похоронил ещё Андрэ Горц своим тезисом об автономии (индивидуализации) против классового (фиктивного) сознания. Карьеры советских партийных функционеров "от сохи" укреплению рабочего класса как общности тоже не шли на пользу.
      У индивидуализма есть изнанка, уже упоминавшаяся выше: поиск новых идентичностей и коллективностей в иррациональном. Семейство Чарлли Мэнсона в США - настоящий поп-феномен, до сих пор поляризующий публику. Одни потенциально готовы были бы поклоняться Чарли, как его "дети", его "коммуна", за неимением более твёрдых ориентиров в жизни (см. также фильм "Эксперимент-2", а лучше чт. в оригинале "The Wave" Мортона Рью), другие боятся таких неконтролируемых коллективов как огня и готовы пред их лицом забыть все свои красивые слова о свободе и демократии, демонизируя и уничтожая "ангелов Чарли" - человеческие отбросы, изломанные судьбы своего же общества.
     
      Возможна ли "антииндивидуалистская" индивидуальность? Антииндивидуалиссткая именно в смысле противоположности той, которую  мы рассмотрели её только что: самовлюблённая, несамостоятельная, агрессивная, отчуждённая. Приведённые выше факты говорят о том, что не только доминантные психические структуры общества непостоянны (за доказательствами пожалуйте к Эриху Фромму и Вильгельму Райху), но сама индивидуальность (краеугольный камень как коммунистического, так и индивидуалистского анархизма) - продукт общества. Очевидно, новая индивидуальность не должна находиться в противоречии с коллективностью. Это не подразумевает растворения и деградации отдельной личности, как, например, у заключённого китайского трудового лагеря в "1979" Кристиана Крахта: "Я был хорошим заключённым, я никогда не ел человеческого мяса".
      Каким он должен и (может) быть, новый человек (о нём же размышлял и сталинист Че Гевара, но о претензиях к его концепции, может быть, в  следующий раз)? Сложный вопрос, пред лицом которого можно согласиться со старой Франкфуртской Школой в её нежелании развивать утопии нового общества, дабы никому не предписывать, кем и чем быть. Но Габриэль Кун ("Jenseits von Staat und Individuum") имеет некоторые предложения на этот счёт. Носители новой модели индивидуальности перенимают личную ответственность за коллектив, в котором живут. Т.е. предполагается такая структура личности, которой просто не нужны внешние законы. Как пишет О'Хара в "Философии панка": "anarchy does not simply mean no laws, it means no need for laws", или Комфорт во вступлении к книге Барклея "People Without Government" - "Анархизм борется за максимальную личную ответственность". Новая личность уважает себя и именно по этому уважает и других. Она познаёт себя, постоянно находится в диалоге со своей сущностью (по словам батьки хардкора Генри Роллинза, чем больше человек знает о себе, тем меньше он вредит остальным). B этого также следует, что такой человек будет резистентен ко всяческим формам тоталитарных и шовинистических идеологий. Новая индивидуальность знает, что она многогранна, множественна, т.к. будучи сформированной в переплетении множества коллективностей, она приспособлена к различным социальным задачам и ролям. Она творит себя и своё социальное и материальное окружение снова и снова. Тут самое время ввести постструктуралистское различение между субъектом и субъективацией: первое - наложенные извне роли идентичности, второе - активный процесс становления. Второе следует также отграничить о современного присвоенного капитализмом постмодернистского субъекта, существующего в виде товара, инсценирующего себя в потреблении и выдающего свою беспринципность за "антифашизм" и "антиавторитаризм". Т.е. даже множественный антииндивидуалистский субъект не является конформистом.
      Следует поддерживать субкультурный бунт за право быть отличным, быть самим собой или хотя бы искать себя, право на вариацию и метаморфозу (М. Фуко). Мы не предлагаем обожествлять по-штирнериански восстающий против общества индивид. Но ставить его место в обществе под вопрос. Это также не война против индивида, это война против "правления посредством индивидуализации" (М. Фуко). Т.е., придётся ещё раз разочаровать всех штирнерианцев: нужно не столько освобождать индивида от государства, столько от его создания через государство. Вместе с Кропоткиным ("Взаимная помощь") можно проследить, как борьба против отчуждающих государственных структур перешла от борьбы за восстановление коллективностей солидарности к борьбе за индивидуальные права. На этом фоне правые либертарианцы, как минимум потенциально, а зачастую и откровенно склонные к социал-дарвинизму и асоциальности, совсем перестают казаться альтернативой окружающей нас действительности.
      Индивидуальный бунт зачастую недооценивается в борьбе за более справедливое общество его тру-научными жрецами. Так, не поняли дадаистов, сюрреалистов, Ю. Кристеву, Генри Миллера, Джека Керуака, анархистов и прочих мятежников. В то же время прекрасную формулировку новых структур, объединяющих индивида с обществом, не растворяя первого в последнем, даёт Бакунин в "Бог и государство", там, где высказывает мысль, что условие моей свободы - это свободы всех остальных людей (парадокс, с точки зрения либеральных человеколюбов, ограничивающих свободу границами других "свобод"). По словам Вальтера Беньямина, в Европе со времён Бакунина больше не было более радикального понятия свободы. Согласно же Фелликсу Гваттари, индивиды должны становиться солидарными и всё более разнообразными.
      Но как - посреди прогрессирующей атомизации и отчуждения? Может быть, посредством того, что Фуко называл "заботой о себе": именно того активного и постоянного процесса становления. Т.е. - замкнуться в себе и заниматься самосовершенствованием? Да и нет. Смысл в том, что современная индивидуальность не только является продуктом капиталистического общества, но и важными его условием. Изменяя себя мы не только меняемся сами, мы меняем структуры, в которых принимаем участие в повседневной жизни. Макс Штирнер высказал неплохую мысль по этому поводу: "кто разрушает свои преграды, может показать остальным путь и средства: разрушение их преград остаётся их делом". Парадоксальным образом проект новой коллективности начинается индивидуально, как проект личный. Конструировать себя значит конструировать себя для других. Это - этика, отрицающая нарциссизм на практике (Ю. Кристева). Примером может служить любимец всех хиппи и эко-анархистов Генри Торо и его "Вальден": индивидуальный эксперимент в поисках себя, попытка преодолеть отчуждение в не в райских внешних условиях коммунизма, а уже сейчас - в собственной душе.. Хотя Торо, будучи членом общества транценденталистов мог бы принимать участие в их коллективных экспериментах, но не захотел (желание, понятное для современного человека, пусть даже и жаждущего новой коллективности). И Райх и Гваттари могли бы в лучших традициях политической психотерапии подтвердить: общественные противоречия откладываются в структурах личности, и излечение общества неотделимо от излечения индивидов.
      Кун предлагает "социальную деконстркуцию": критику категорий, накрепко привязывающих отдельных людей к позициям в группе; "мимикрию" - сохранять повседневный облик и утверждать за ним свои свободные пространства, что-то "иное"; трансформацию - перенимать общепринятые роли и понемногу смещать их в желаемое русло; трансцендирование - понемногу развивать практическую солидарность, ответственность за коллектив (не путать с такими фикциями как государство, народ, нация и т.п. - ответственность за них означала бы просто рабское подчинение). Примеры осуществления такой программы есть, например - сцена sXe хардкора (солидарность, культурный внешний вид, сознательность и подрывные DIY-структуры. Имеется в виду ранний straight edge, о последующей деградации читай "Философию панка" О'Хары).  
      "На самом деле нет никакой коллективности. И только когда мы преодолеем то, что нам продают как коллективность, мы можем развить новую коллективную перспективу и воскресить живые отношения -  в мире, не имеющем с современным ничего общего. Для началу необходима "негативная" коллективность, основанная на презрении к существующим сегодня коллективным формам и единственно пригодна и легитимна для наших целей" (Джон Зерзан, "Future Primitive").
      Итак, новые формы по ту сторону старых псевдо-коллективов, консервативных семейных ценностей и национализма. Коммунитаризм? Те тот, что Букчина, а "цивильный", либеральный - Этциони, Тэйлор: тот, который тешится иллюзиями, что он "ни слева, ни справа" - что сегодня означает, что он однозначно справа. Просто пытается создать островки уюта в холодном неолиберализме. Коммунитаризм недооценивает всю проблематику взаимоотношений индивид / общество. Семейства или соседские структуры - на самом деле не решение, т.к. зачастую окрашены сентиментально. Клубы и организации в большинстве случаев тоже не имеют практического значения для повседневной жизни, т.к. задуманы для проведения досуга (если не служат просто прикрытием для мужского шовинизма). Как и у этиков дискурса вроде Хабермаса, в коммунитаризме отсутствует напрочь анализ властных отношений в обществе. Зачастую считается, что потенциально сообщество уже существует, оно только должно научиться коммуницировать на неирархических принципах, т.е. нужно просто попросить государственные и экономические структуры не вмешиваться в общественный дискурс и не искажать его. Этика коммунитаризма не нацелена на трансформацию общества, а реально-политическая (национальное государство, собственность и т.п. под вопрос не ставятся, и даже рассматриваются как важные условия этики). Таким образом, коммунитаризм - реально-политическое планирование с моральными поправками, довесок к либерализму.
      Могут ли быть Временные Автономные Зоны ответом во времена, когда не только о классовой солидарности, даже о коллективном переживании репрессий приходится говорить только с большой натяжкой и извинениями во все стороны. Нужно понимать, что коммуны, сквоты, автономные центры, проектные группы - временные, идейные коллективности. Такие коллективности функционируют и без существенного практического значения для повседневной жизни - как глобальные социальные движения (Peoples Global Action, например, распадается на локальном уровне на множество более конкретных инициатив и т.п.). Социальное движение может угодить во властную ловушку твёрдых идентичностей, а значит - снова включение / исключение, манихейские ressentiments. Тогда, как и в повседневной жизни, решение заключается в вытеснение абстракций в пользу конкретной практики.
      Даже если это сочинение (скорее набор тезисов и ассоциаций) вызывает больше вопросов, чем дало ответов на злободневные темы: "Вопрошая идём мы вперёд"! А что ещё остаётся?
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"