"- Если с неба упала звездочка - значит, кто-то умер, да, деда?
- Да.
- А если загорелась - то это кто-то родился?
- Да, внученька.
- А умирать - страшно?
- Нет. Умирать легко, вот жить - оно часто намного
труднее".
(Из подслушанного разговора)
* * *
Когда-то, давным-давно, много тысяч лет тому назад, когда человечество еще не расселилось по всей земле,и всем было достаточно места, люди жили племенами. Мужчины охотились, женщины рожали и воспитывали детей, все вместе молились своим богам и праздновали свои праздники, а если случалась война с кем-то из соседей - то шли и воевали.
В низине, за красными холмами, жило племя луалве.
Луалве славились своими воинами - они были бесстрашны в бою, дрались, как львы, не боясь смерти. И были еще у луалве замечательные лекари - из поколения в поколение собирали они и приумножали знания о травах и цветах разных, знали, как исцелять раны, и как - лечить кашель, как помочь роженице, и как - облегчить страдания умирающего. Многое, очень многое умели жрецы луалве - умели вызвать дождь, остановить кровь, понимали язык птиц и зверей, умели разговаривать с умершими и предсказывать судьбу. Уважали их за то соседи, и почитали вожди соседних племен.
В то время главной жрицей была Тиби - седая женщина поистине необъятных размеров, с грустными
проницательными черными глазами. Когда она смотрела на вас - то казалось, что смотрит в самую душу, многие боялись ее и взгляда ее не выдерживали, отводили глаза. Была у Тиби дочь - Нубия - тонкая, гибкая и сильная, как пантера. Многое умела и знала Тиби, и всему, что знала и умела, учила она свою дочь, чтобы та, когда ее самой не станет, сумела занять достойное место среди луалве и стала такой же уважаемой ворожеей.
Был у Нубии муж - Сами, большой, сильный, высокий и красивый мужчина. Дальше всех летело копье у Сами, с охоты он всегда возвращался с добычей, и не было ему равных в танце на праздниках. Многих женщин любил он, и многие заглядывались на него, а в жены он выбрал Нубию. И не было во всем племени пары краше и счастливее.
Земли, на которых жили луалве, были красными и плодородными. В лесах вокруг было полно дичи, а в реках - рыбы. Так они и жили. И было все хорошо, пока не началась большая засуха. Пересохли реки, опустели, не стало в них рыбы. Высохла и потрескалась земля в лесах, и ушли оттуда все звери, не стало дичи. Птицы не залетали в эти земли, лишь мертвая тишина стояла повсюду, да змеи
шуршали, проползая.
Собрались люди со всего племени, и пошли к Тиби - спросить, как быть дальше, и когда засуха кончится. Подошли они к ее дому, постучали, поклонились вежливо. Спросила их Тиби:
- Зачем пожаловали ко мне?
- Давно живешь ты на свете, Тиби. Много знаешь сама, и многому научила тебя твоя мать, и бабка твоя, и знание это не пропадет понапрасну, а перейдет к Нубии, твоей дочери. Пришли мы спросить тебя - когда, наконец, кончится эта засуха и пойдет дождь? Не осталось рыбы в реках, ушел зверь из лесов, нечего есть нашим семьям, мы голодаем. Нахмурилась Тиби, покачала седой головой:
- Знаю я ваши беды, вот только когда дождь пойдет - не знаю, не хотят открывать мне этого боги. Через шесть дней будет полнолуние - вот тогда я еще раз попробую их спросить. А теперь ступайте.
Поклонились ей пришельцы почтительно, да с тем и ушли.
Вот настало полнолуние, собрались молодые юноши и девушки в долине, пели песни, танцевали до утра, и не было среди них красивее пары, чем Нубия и Сами. Смотрели на них остальные, улыбались, и радовались их счастью и любви. Лишь старой Тиби не было на празднике. Собрала она загодя травы волшебные, заперлась в своей хижине, разожгла огонь и стала читать заклинания разные, спрашивать у богов, когда же они пожалеют народ луалве, пошлют когда дождь на землю. Но и в этот раз ничего не сказали ей жестокие боги, ничего не ответили. Вышла поутру Тиби к старейшинам племени и так сказала:
- Молчат боги, не хотят говорит с нами. Наверное, прогневали мы их чем-либо, за то и наслали они на нас засуху страшную, за то и говорить с нами не хотят.
- Что же нам теперь делать, Тиби? Научи нас, кто же
может знать, как не ты?
Понурилась Тиби, опустила седую голову.
- И я не знаю. Поймайте мне голубя - пойду я сегодня в лес, помолюсь богам, принесу им голубя в жертву. Может, сжалятся они над нами, смилостивятся, примут жертву нашу, и ответят нам тогда, что нам делать.
Сказано - сделано. Поймали голубя, связали ему лапки, чтобы не улетел и принесли Тиби. Пошла Тиби в лес, развела костер, положила камень для жертвоприношения, а на него - голубя. Вынула она острый нож, и брызнула алая кровь на камень. Долго молилась Тиби, долго просила богов смилостивиться над ее народом, и наконец услышала она Голос:
- Я верховный бог Океана, с чем ты пожаловала ко мне, Тиби?
- Голодает и умирает народ мой луалве, пожалей нас, о Океан, пошли нам дождь, да такой, чтоб напоил наши реки и леса наши, чтобы звери вернулись, чтобы рыбой реки наполнились.
- Виноват твой народ передо мной, Тиби. Забыл он меня, одной войной да любовью занимаетесь. Пока не
получу я жертвы от луалве, не прощу вас и не пошлю дождь на земли ваши.
- Что хочешь ты от нас, о великий Океан?
- Хочу, чтобы вы отдали мне лучшего из ваших сыновей - Сами.
Сжалось сердце у старой Тиби от жалости к дочери своей единственной, да делать нечего. Разметала она костер, загасила, и пошла назад, понесла весть тяжелую. Как вышла она из леса, увидала - собрались в долине все уже, уж ждали ее. Подошла Тиби, и спросили ее старейшины:
- Что сказали тебе боги, Тиби, что ответили? Отчего идешь ты, ссутулившись, словно несешь ношу
непосильную?
- Оттого иду я ссутулившись, что несу вам весть тяжелую. Рассердился на нас Океан, жертвы требует.
Хочет, чтобы мы отдали ему лучшего из наших сыновей - Сами.
Как услыхала это Нубия, не выдержала, закричала, заплакала, упала наземь и забилась в крике: "Не отдам я вам Сами, меня лучше убейте, вы жестокие боги, вы безжалостные!"
И смотрела на свою дочь Тиби, обливалось ее сердце слезами кровавыми от жалости и отчаяния, да только ничего она не могла поделать.
Взяли мужчины топоры свои острые, связали Сами, убили его и отнесли Океану в жертву.
Прошел день, потом еще один. Нубия ходила что живой труп - глаза пустые, нет в них больше жизни, нет слез, все уж выплакала.
Так прошло три дня, а дождя все не было. И усомнилась тут Нубия, потеряла от отчаяния и горя веру в богов, пошла к дому матери, подошла и стала кричать на нее:
- Подлая ты, неверная! Отобрала ты у меня мужа любимого, забрала почем зря - нет дождя, ни облачка в
небе нет! Ты не жрица, ты ведьма-разлучница! Не разумеешь ты ремесла своего, ничего видно не сказали
тебе боги! Старая ты уже, старая и бессильная!
...Долго плакала так Нубия, стоя возле дома матери, и долго Тиби слушала ее плач, ничего не говоря. Наконец выплакалась Нубия, и ушла в лес.
Многому успела научить ее мать, и знала Нубия травы разные - чудесные, заговорные. Обезумела она от горя, и решила пойти вслед за любимым мужем, за Сами. Пошла в лес, нарвала она ягод сонных, от которых, поев, засыпаешь вечным сном, и стала есть их горстями. Наелась ягод она да и упала на сухую, мертвую землю бездыханная.
На другой день не нашли ее в хижине женщины, и пошли искать в лес. Долго искали, наконец нашли - страшную, распухшую, посиневшую, со вздувшимися жилами. Нашли, и в испуге бросились прочь рассказать Тиби, какую смерть выбрала себе дочь ее единственная.
А по обычаю в те времена покойника сжигать полагалось - чтобы душа могла освободиться и на небо уйти. Собрались старейшины, стали думать - что делать с телом Нубии. Ведь с одной стороны - дочка жрицы верховной, а с другой - богохульница, и смерть себе выбрала нехорошую, недостойную, нельзя ведь это - себя жизни лишать. Долго думали, да так ничего и не решили.
Так прошло еще несколько дней, уж луна молодая выросла, а дождя все не было. Между тем бояться стали люди в лес заходить, оттого, что лежала там мертвая Нубия, и решились тогда все-таки старейшины сжечь ее тело, как полагалось, чтобы упокоилась с миром душа ее бедная.
Пошли они в лес, разложили костер вокруг тела. Убрали все вокруг цветами, молитвы читать начали, а у самих боязно на душе - ведь богохульница она, сама себя убила, грех это большой. А что, если боги пуще прежнего на них рассердятся - да пошлют какую неизвестную болезнь, от которой нет спасения?
Вот прочли они молитвы, какие полагалось, развели костер, и подожгли тело. И только разгорелся костер, как вдруг сверкнула в небе молния, ударил гром, и полил сверху проливной дождь, да такой, что вмиг погасил костер их погребальный. Увидали люди - что небо не хочет принимать ее душу, и
в ужасе разбежались. Так и осталось тело лежать в лесу, непогребенное.
Вернулись луалве в свои дома, собрали пожитки и ушли в другие земли, подальше от того проклятого места. Тиби себе в преемницы другую девушку выбрала, неродную. А люди еще долго помнили - ту душу, что сама, своевольно себя жизни лишит, боги не примут, потому что - грех это страшный себя жизни лишать.
*
* *
* *
*
Лифт тяжело, словно нехотя, полз вверх. "Третий, четвертый, и - наконец-то! - ее пятый", - Маргарет
поспешно выскочила из него, едва лишь раздвинулись железные двери. Всякий раз, когда она заходила в лифт, ее не покидало ощущение, что там пахнет смертью. В этот дом Маргарет вселилась недавно - привлекла ее, главным образом, дешевизна. И еще, конечно, удобное расположение квартиры - почти центр. Ей уже до смерти надоело жить с родителями! Отчитываться - куда идет, с кем, когда вернется, перезванивать, если задерживается, выслушивать их нудные тирады - как надо стричься, одеваться, как - краситься, и что "в наши времена такого не было". Чего "такого" - мать вряд ли смогла бы объяснить, но допекли они ее своими нотациями и контролем до чертиков! Поэтому, когда
Маргарет увидела объявление "Сдается двухкомнатная квартира, в тихом месте, недалеко от метро, недорого", она даже не раздумывала. Если бы она только знала, что в этот дом люди приходят, чтобы умереть... Если бы, если бы. Да, тогда бы она, конечно, ни за что сюда не вселилась.
Она вышла из лифта, покопавшись, достала из сумки ключи, отперла дверь и вошла к себе. Ей с недавних пор даже казалось, что и тишина в этом доме не такая, как обычно, а особенная. Как на кладбище. С тех пор как в стране официально разрешили эвтаназию, смерть превратилась в туризм - и очень доходный.
Если бы она не заплатила по договору за полгода вперед, давно бы уже съехала. Да что там съехала -
сбежала!
Лишь несколько квартир в этом доме сдавались "живым". Остальные предназначались для тех, кто приходил сюда, чтобы уснуть и не проснуться. Как правило, это были старики. Они приезжали сюда на машине, тихо поднимались, входили, а наутро несколько работников из компании "Достойный уход" увозили тело в мешке на каталке.
Маргарет жила точь-в-точь над одной из таких квартир. Кроме нее, из "живых" напротив жил один парень - без определенных занятий, с вечно опухшей физиономией, и еще одна молодая пара на четвертом этаже.
Из квартиры внизу обычно не доносилось ни единого звука. Наверное, те, кто приходил сюда умирать, к
этому моменту уже закрывали все свои счеты с жизнью, и им уже никто не был нужен. Ни музыки, ни голосов, ни даже телефона оттуда никогда не было слышно. Иногда Маргарет казалось, что самоубийство - это почти как убийство, и тоже происходит в полной тишине, и желательно - без свидетелей.
Сегодня она вернулась более уставшая, чем обычно. С прошлой недели у нее появились еще два ученика -надо же было как-то зарабатывать, и сразу после занятий в консерватории она четыре часа преподавала. Перед глазами до сих пор плясали нотные значки, и нестерпимо болела голова. Слава богу, хоть дома тихо. Иногда - вот как сейчас - она просто ненавидела музыку!
Ничего, еще немного постараться - и она уедет из этого проклятого места, переедет в небольшую квартирку на Фридрихштрассе, она уже присматривала себе жилье. Мать, безусловно, была бы рада, если бы заблудшая дочь попросилась домой, но для Маргарет это было бы равносильно признанию своего поражения. Ей пришлось бы смириться с домашним диктатом матери, как это уже сделал много лет назад ее отец.
С такими мыслями она переоделась, влезла в теплый спортивный костюм - дома было холодно, как в склепе, и прошла на кухню. Включила чайник, заварила себе большую чашку мятного чая, и принялась пить, держа ее двумя руками. Было так хорошо, от чая шел пар, чашка согревала озябшие руки.
"В такой холодине тело может лежать неделю, месяц, и ничего ему не сделается, даже если эти ребята из "Достойного ухода" забудут приехать и забрать покойничка", - думала Маргарет, прихлебывая чай. Есть ей не хотелось, она пообедала в буфете.
Между тем чай потихоньку согревал ее, расслаблял и мысли потекли в ином направлении. Нужно было бы
купить себе новые сапоги, эти ее опять промокают, а чинить их уже не имело смысла. На прошлой неделе
Маргарет видела замечательные сапожки, они стояли в витрине маленького магазинчика на Ульденштрассе, надо будет зайти туда. Сапожки были светлокоричневые, из хорошо выделанной кожи, с меховой оторочкой и на замке. И они бы идеально подошли к ее пальто - пальто у Маргарет было почти новое, кофейного цвета, длинное и замечательно подчеркивало ее фигуру. За этими мечтами она и не заметила, как веки ее стали тяжелеть, глаза - сами собой закрываться, еще немного, и она бы уснула в кресле, с чашкой чая в руках, как внезапно раздался шум мотора внизу. Хлопнула дверца
машины, потом - входная дверь, лязгнули железные створки лифта, и было слышно, как лифт, тяжело
вздыхая, пополз вверх. Вот он остановился этажом ниже, снова заскрипели металлические створки, выпуская кого-то наружу. Затем раздался едва различимый звон ключей, входная дверь квартиры внизу, тихо зашуршав, впустила пришельца.
Сон у Маргарет мгновенно улетучился - это могло означать лишь одно - очередной кандидат на тот свет
приехал сюда со своей порцией яда, а завтра его тело погрузят на каталку и повезут вниз в этом лифте.
"Достойный уход".
"Меня все это совершенно не касается, через два с половиной месяца я отсюда уберусь, и вообще - какая разница, что делают твои соседи? Пусть дерутся, или колются наркотиками, или даже умирают - вот как тут, конвейером, мое какое дело?! Мне давно пора спать, завтра у меня занятия до шести, а потом еще урок", - уговаривала себя Маргарет, но сон никак не шел.
Прошел час, а может быть, больше. В квартире внизу, как обычно, была мертвая тишина. Маргарет и сама не заметила, как задремала.
Ее сон прервали звуки фортепьяно. Музыка раздаваласьоткуда-то снизу, и Маргарет не сразу сообразила, где она, сперва ей почудилось, что она уснула на уроке. Музыка между тем не прекращалась, напротив, становилась все громче, объемнее, заполняя собой всю комнату - быстрая, нервная и ритмичная. "Шопен, экспромт" , - автоматически определила Маргарет и открыла глаза. Было без четверти два. Натянув на голову одеяло, она сжала веки и попыталась было уснуть, но где там! Прослушав экспромт Шопена до конца, будущий покойник этим не удовлетворился. После Шопена снизу раздались торжественные аккорды Пятой симфонии Бетховена. Чертыхнувшись, и поняв, что уснуть
сегодня больше не удастся, Маргарет села на кровати. Пятую симфонию сменил каприс Паганини.
... Музыку этот покойник выбирал нервную, беспокойную, такую, что против воли будоражила и без
того все ее напряженное существо...
Маргарет потихоньку закипала. В самом деле - даже если вы собрались на тот свет, это еще не значит, что другие люди вокруг не хотят жить! И спать! Это же просто черт знает что такое! Швейцария, конечно, свободная страна, и каждый может жить (и умирать), как хочет, но с условием - если он не мешает жить другим людям, рядом. А этот самоубийца-меломан переходил всякие границы! Умирал бы себе тихонько, и не мешал жить соседям!
Раскалившись в своем гневе до высшей точки, Маргарет вскочила с постели. Тело мгновенно обдало холодом, и она, дрожа, влезла в свой спортивный костюм. Часы показывали половину третьего. Через два с половиной часа зазвонит будильник, а этот внизу и не собирался на тот свет, теперь он слушал Моцарта - "Реквием". "Очень своевременно, у него хорошее чувство юмора. Надо спуститься вниз и поговорить с ним. Пусть не думает, что закон уже не для него, если он одной ногой в могиле", - Маргарет собрала в пучок волосы, набросила пальто, отперла дверь и направилась вниз по ступенькам. Дойдя до нужной двери, решительно надавила на кнопку звонка.
Дверь отворили, и музыка вырвалась из квартиры вместе с ярко-желтым снопом света. В дверях стояла тоненькая старушка, с прозрачно-белой кожей и редкими седыми кудряшками. Она приветливо улыбнулась Маргарет:
- Проходите.
Маргарет растерялась. Она совсем не так представляла себе обреченных умирать, к тому же доброжелательность старушки обезоруживала.
- Я, собственно, пришла на минутку. Я живу над вами, и ваша музыка...
- Я вас разбудила?
- Да. К тому же у меня завтра - точнее, уже сегодня - трудный день, занятия, потом уроки, и я хочу спать, а ваша музыка...
- Простите меня, милая деточка. Просто я очень люблю музыку, а такие понятия, как "завтра" и "трудный день" уже не для меня.
Было что-то необычное в этой старушке, спать Маргарет все равно уже не хотела, и поэтому спросила:
- Почему - "завтра" - не для вас?
- Потому что через несколько часов я умру. Старушка сказала это с такой безмятежно-детской улыбкой, что Маргарет невольно похолодела.
- Как легко вы об этом говорите ... И вам совсем не страшно умирать?!
- Конечно. Мне много лет, я прожила счастливую и долгую жизнь, а теперь хочу умереть.
- Но я все равно вас не понимаю. Вы полны жизни, вон - любите музыку, зачем вам надо лишаться всего этого? Ведь это же так ужасно - покончить с собой!
- Вы еще очень молоды, моя девочка, и много не понимаете. У меня лейкемия - это рак крови, и все, что меня ждет - это еще несколько месяцев боли. И смерть. Тяжелая, в больнице, с капельницами, наркотиками, среди таких же безнадежных больных. А покончить с собой вовсе не ужасно, как вы говорите, вон, видите, пакетик на журнальном столике?
- Да. - У Маргарет от ужаса сжалось сердце.
- Это яд. Рецепт на него мне сегодня днем дал врач, дал сразу же - едва увидел мои анализы. Выпив его, я просто усну. И не проснусь, это кома, из которой нет возврата.
- Вы, наверное, очень смелая женщина.
- Вовсе нет, деточка. - Старушка улыбнулась. Я очень одинокая и старая женщина. И мне совсем не страшно умирать, гораздо страшнее просыпаться каждый день и знать - что ты никому на этом свете не нужен, и никто-никто тебя не любит. У вас есть родители, молодой человек?
- Есть папа и мама, но я с ними не живу.
- Они, наверное, очень по вас скучают, и волнуются за вас. Не забывайте их, заходите проведать, звоните.
- Я захожу... Скажите, как вас зовут? - спросила Маргарет совершенно неожиданно для себя.
Старушка улыбнулась как-то по-особому, молодо сверкнув глазами, и протянула руку для рукопожатия:
- Лиззи, Лизхен.
- Очень приятно, я - Маргарет. Извините, если была с вами резка, просто я очень устала, а тут еще эта музыка... Не обращайте на меня внимания, Лиззи, слушайте, что вам нравится, вы мне совсем не
мешаете... Я пойду к себе.
- Желаю вам удачи, Маргарет, вы мне очень понравились.
- И вы - мне... Тут Маргарет запнулась, не зная, что, собственно, полагается говорить на прощание человеку, который собирается умирать - "Легкой вам смерти?"
Старушка заметила ее неловкость, тряхнула редкими кудряшками и улыбнулась.
- Со мной все хорошо, деточка, не жалейте меня. Умирать - легко, вот жить - гораздо сложнее. А
особенно - одной. Всего вам доброго, идите.
Маргарет тихо вышла, поднялась наверх, к себе, забралась в постель и легла. Сна не было, мысли
прыгали. "Какая эта Лиззи все-таки странная, она, наверное, даже в гробу будет лежать с улыбкой на
губах". Между тем музыка стихла, уже светало. Начинался новый день.
Нечаянно, незаметно для себя, Маргарет ненадолго уснула. Проснулась, словно от толчка - на часах было без десяти семь - проспала. На первую лекцию она все равно опоздала, и поэтому решила никуда не спешить. Пошла на кухню, сварила кофе, сделала бутерброд с яйцом.
Ее тянуло снова спуститься вниз, и позвонить в ту квартиру - а вдруг Лиззи решила пожить еще один день? Тогда бы Маргарет пригласила ее к себе на чашечку кофе, и они бы еще немного поболтали. И послушали бы музыку - у нее самой была замечательная коллекция классики, Лиззи бы явно понравилось.
Внизу раздался шум мотора, хлопнули двери - грузовик. Маргарет выглянула в окно - внизу стоял минибус с эмблемой "Достойный уход". Отставив в сторону чашку кофе, Маргарет стала смотреть в окно и вслушиваться. Вот - они едут наверх в лифте, вот - вошли в ту самую
квартиру. Стало тихо. Через десять минут они вышли, и Маргарет увидела, как они грузят продолговатый мешок - то, что еще недавно было Лиззи, в машину. Закончив, грузчики закрыли двери и уехали.
Достойный уход, с улыбкой на губах ...
Маргарет допила остывший кофе, оделась, и спустилась вниз по ступенькам - почему-то зайти в лифт ей не хватило смелости. Вышла на улицу - шел мокрый снег. На углу был телефон, внезапно ей захотелось позвонить домой. Трубку снял отец:
- Алло.
- Алла, папа, это ты?
- Да, доченька. Что-нибудь случилось?
- Нет, все в порядке, просто звоню узнать, как вы.
- Так рано... Я уже испугался, что у тебя что-то стряслось. Мы с мамой в порядке, здоровы, вчера пришло письмо от Генриха. Приходи сегодня обедать, почитаешь.
- Я обязательно зайду, вот кончатся лекции - и зайду. Передай маме от меня привет.