Юленька сидела на корточках, прикованная взглядом к распахнутой пасти старого посылочного ящика, на дне которого стоял, покачиваясь на ещё неокрепших лапках, недавно вылупившийся цыплёнок. Изредка он издавал жалобный писк - и тогда Юленька, поддавшись внезапному порыву умиления, выхватывала из ящика жёлтый пушистый комочек, и покрывала его бесчисленными поцелуями. Цыплёнок судорожно вертел головкой и трепыхал лапками в безуспешной попытке отбиться от бурных чувств девочки.
"Ну что ты, ба, - отмахивалась Юленька, - я тихонько".
"Ты мой писклик, - ласково обращалась она к цыплёнку, прижимая его к груди. - Сейчас я тебе водички дам...ба, можно я ему водички дам?"
"Ему воду с марганцовкой надо давать, Юленька, он же махонький совсем. И хватит его брать на руки, не видишь, замучила сердечного".
"Да я же тихонько! - сердилась Юленька".
Но бабушка была неумолима.
Со вздохом сожаления приходилось опускать цыплёнка обратно в ящик.
Каждый новый день начинался для Юленьки одинаково.
Проснувшись, она вскакивала с постели и, первым делом, мчалась к своему "писклику": накормить и напоить (под чутким руководством бабушки), "выгулять" в саду, на молодой травке (зорко следя за тем, чтобы не утащил чужой кот), поменять подстилку в ящике... Забот хватало с лихвой!
С появлением цыплёнка любимые подружки отошли на второй план. Такая перемена в Юленькином поведении не могла остаться незамеченной, пробудив в душе отвергнутых девочек ревнивое любопытство. Но на все заманчивые предложения поиграть совместно с живой игрушкой - Юленька отрицательно качала головой, с большим трудом преодолевая соблазн. Подружки обижались ("Подумаешь, какой-то дурацкий цыплёнок, у нас таких полным-полно бегает по двору").
Лишь сосед Борька - толстый неуклюжий мальчик, предпочитавший "девчачье" общество мальчишескому (за что был неоднократно подвергнут осмеянию и со стороны тех, и со стороны других) -выклянчил почётное право ежедневно лицезреть "писклика".
Под ревнивым взглядом Юленьки Борька бережно брал пушистый комочек, прикладывал к щеке - и на минуту блаженно замирал. И, странное дело, цыплёнку, похоже, нравились руки мальчика: он не пытался вырваться, не пищал, наоборот, прикрывал глаза-бусинки и мирно дремал, правда, недолго, вмешивалась Юленька ("Ну всё, а то ещё придавишь своими ручищами"), и отнимала драгоценное сокровище. Борька никогда не спорил, и почитал за счастье, что его не гонят со двора, а милостиво разрешают находиться рядом с "пискликом", пусть даже и с запретом на прикосновение. Рос Борька без отца, а мать - красивая ухоженная брюнетка - хозяйство не держала ("Городская фифа", - осуждающе качали головами местные кумушки).
Идиллия продолжалась недолго: цыплёнок, казавшийся поначалу здоровым и крепким, через какое-то время - захирел и, несмотря на все старания Юленькиной бабушки, в один печальный день отошёл в мир иной.
"Не плачь, Юленька, - утешала бабушка внучку, - знать, судьба у него такая. Вон сколько их бегает по двору, и что же, за всеми плакать? (Ну так что, что большие? И они когда-то цыплятками были). Ты поешь лучше, а то, не дай Бог, заболеешь, мама приедет, что я ей скажу? Ну, не плачь, милая, не расстраивай бабушку...".
Придя в себя, Юленька решила похоронить цыплёнка со всеми надлежащими почестями. И, естественно, сосед Борька (на правах близкого лица к "покойному") выпросил разрешение присутствовать на церемонии прощания.
Красивую картонную коробочку из-под духов дети выстлали изнутри блестящей фольгой и тряпичными лоскутками - поместили туда мёртвого цыплёнка и торжественно предали земле. Борька самолично соорудил из пары дощечек небольшой крест и водрузил его над могилкой. Юленька с особой тщательностью украсила могилку живыми цветами, камушками и фантиками. Как-то незаметно церемония прощания вылилась в занимательное действо, увлекая воображение всё дальше и дальше. Разгорячённые и ошалелые, они перебивали друг друга, придумывая на ходу, чем бы ещё таким примечательным увековечить память о цыплёнке. Наконец, исчерпав все возможности, дети присмирели.
Им понравилось хоронить "писклика".
"Вот и всё, - подвела итог Юленька, не отрывая глаз от могилки".
"Да, - кивнул рассеянно Борька".
Говорить больше не хотелось.
Борька вздохнул.
Вздохнула и Юленька.
"А давай, завтра опять его похороним? - неожиданно предложила она".
Борька одобрительно засопел.
Несколько дней несчастного "писклика" торжественно и с размахом перезакапывали в самых живописных уголках сада, пока бабушка Юленьки не пресекла это безобразие на корню: как следует отругав "извергов" ("Ничего-то святого у вас нет!"), она строго-настрого наказала останки цыплёнка не трогать, пышных поминок не справлять, соседа Борьку в сад не приваживать.
До поры до времени внучка честно исполняла бабушкин наказ, но нездоровое любопытство взяло верх, подтолкнув к решительным действиям.
Однажды, когда внимание бабушки было целиком сосредоточено на любимом сериале, Юленька пробралась в сад, чтобы в последний раз взглянуть на цыплёнка.
Раскопав заветную коробочку (уже изрядно помятую), девочка с замиранием сердца заглянула внутрь (надеясь застать прежнего, мало изменившегося, "писклика"), - и тут же с ужасом и отвращением отбросила мерзкий груз подальше от себя.
Когда Юленьке сказали, что цыплёнок умер, она нисколько в этом не сомневалась: как же иначе? И тогда, когда перезакапывала "писклика" - она продолжала думать по инерции: цыплёнок умер.
Но только сейчас, глядя на протухший комок плоти с копошащимися червями, она впервые по-настоящему открыла для себя страшное значение слова "умер". И никакими цветами, камушками и фантиками эту ошеломляющую правду не скроешь. Никогда.
Поддев лопатой коробочку (ставшей в одночасье ненавистной), Юленька закинула её обратно в ямку и присыпала обильно землёй.
Вместе с коробочкой она хоронила детскую невинность.