Аннотация: "Простолюдин любил знатную даму, и так сильно любил, что убил её. А потом на ней женился..." (чей-то крайне точный комментарий). Немного хулиганский рассказик с элементами некрофилии. Победил на конкурсе "Крещенский вечерок".
Опубликовано в газете "Просто фантастика", N11/2004
- Никогда не входи в эту комнату.
- Как в старой сказке, да?
- Да, - сказала ты и посмотрела на меня - внимательно, выжидающе - будто хотела удостовериться, что я правильно понял.
Мне немножко смешно. Я коснулся твоей щеки тыльной стороной ладони, а ты всё смотрела - неотрывно и мучительно серьёзно.
- Никогда не входи.
- Я понял.
- Никогда, слышишь?
- Это вообще-то мне положено так говорить, - усмехнулся я, но твой взгляд не потеплел.
- Я серьёзно.
- Если ты так этого не хочешь, зачем вообще показала мне эту дверь? Знаешь ведь, что зайти обязательно захочется.
Ты промолчала, и я понял, что ты действительно обеспокоена. Так странно. Я не привык видеть тебя беспомощной. Ты сильная. Ты не умеешь быть слабой. А теперь ты полностью зависишь от меня и от моего умения держать слово.
- Что будет, если я зайду? - спросил я, и ты вспыхнула, хотя, мне казалось, уже привыкла, что я люблю тебя дразнить. - Ты меня убьёшь и положишь труп в этой самой комнате, рядом со скелетами твоих предыдущих любопытных мужей?
- Прекрати! - ты снова вспыхиваешь и опять сердишься, и мне это ужасно нравится, ты же знаешь.
- Не волнуйся, милая. Мужчины далеко не столь любопытны, как женщины. Если бы Синяя Борода был женщиной... он был бы очень уродливой женщиной, но тогда и сказка бы закончилась иначе.
- Да прекрати же! - ты сердито стукнула меня кулаком в грудь, но я-то видел, что ты уже почти смеёшься. Я поймал твою руку, прижал к губам тонкое запястье.
- Моя восхитительная леди жена. Я буду покорным рабом вашей светлости. Никогда не осмелюсь ослушаться. Угодно проверить?
- И проверю, - сказала ты, и я усмехнулся спокойной властности в твоём голосе. В какую ярость она меня приводила... раньше. Давно. Когда я ещё не свыкся с мыслью, что если уж благородная леди соизволила обратить на меня внимание и почтить своей милостью, мне придётся мириться с тем, что классовая пропасть навсегда между нами останется. По крайней мере до тех пор, пока мы не окажемся в спальне: там ты забывешь напрочь про то, что ты - леди, а я - нищий холоп, умудрившийся влюбить тебя в себя. Ты так долго сопротивлялась... но потом забыла, кто я и кто ты. Ты иногда вспоминашеь об этом - как сейчас, потому что мы в твоём доме, в твоём владении, на твоей земле, и ты здесь - госпожа, а мой статус ничего не меняет в глазах твоих соседей и даже слуг... Но со временем ты станешь вспоминать об этом всё реже, поверь мне. Пока что - я потерплю.
Мне есть ради чего терпеть.
Вот и сейчас ты снова забыла - я целовал твоё запястье. потом стал подниматься выше, к локтю, щекоча нежную кожу губами и языком, и знал, что ты уже почти улыбаешься. Мы стояли перед запертой дверью - высокой, с виду крепкой, затянутой паутиной по углам - туда и правда, кажется, давно никто не входил - я целовал твою руку от запястья до самого плеча, и ты опомнилась только когда я притянул тебя к себе. Это было бы забавно - взять тебя перед дверью, в которую ты запретила мне входить. Но ты всё ещё слишком часто вспоминашеь о том, кто здесь хозяин. Твоя ладонь упёрлась мне в грудь, и ты спросила:
- Запомнил?
Я ответил:
- Да, - и это была правда.
Ты уехала в тот же вечер. Нарочно? Не сомневаюсь. Я знаю, у тебя очень много дел. Ты не хочешь решать их здесь - нарочно ведь обзавелась имением в такой глуши, среди болот, чтобы никто не мог волновать тебя. Ты сама волнуешь тех, до кого тебе есть дело. И ещё как волнуешь...
И, конечно же, я не пошёл к запретной двери. Мы не в сказке, и я - не женщина. Я твой муж и новый хозяин этого замка. Тот вечер я употребил на то, чтобы помочь прислуге уяснить эту мысль. Уж слишком высокомерно они на меня поглядывали. Без сомнения, лакеи благородной дамы куда выше сына сельского мясника. Но никак не выше мужа этой самой дамы. Почему-то у них не укладывалось в голове, что одно не исключает другого. Возможно, брак своей госпожи они считали причудой. Твоё богатство и происхождение предоставляет тебе право на такие причуды.
Это оказалось очень твёрдое убеждение, которое мне пришлось выколачивать с большим усилием. И ушёл на это далеко не только тот, первый вечер. Последующие тоже. И всякий раз, возвращаясь, ты украдкой смотрела на мои руки. Да, порой они были в ссадинах - я простой человек, предпочитаю бить кулаками. Ты искала занозы и, кажется, огорчалась, ничего не найдя. Но твои глаза всё ранво оставались спокойны. Как будто ты знала, что если я нарушу твой запрет, ты поймёшь это сразу. Там, за этой дверь, нечто, увидев что я не смогу встретить тебя приветливой улыбкой и жарким поцелуем.
Но мы не в сказке, милая, и мне не интересно, что это.
Поэтому время шло, а я только бил твоих слуг. Это занимало меня больше, чем твои маленькие секреты. И ты средилась. Ты обижалсь. Недоумевала. Однажды даже спросила прямо:
- Ты входил?
И ужасно рассердилась, когда я с искренним непониманием спросил:
- Куда?
- Хватит колотить прислугу!
Какой последовательный переход. Вполне в твоём духе, милая.
Я и перестал их колотить - когда в масляных лакейских глазках появилось хоть какое-то уважение. Или его подобие, но пока мне и этого было достаточно. Теперь я занялся обустройством нашего быта. Обороноспособность замка, выстроенного на болотах, была просто плачевна - я хоть и не воин, и то это понимал. Строительство основательного рва и укрепление стен заняли меня ещё на какое-то время.
Ты по-прежнему уезжала, и понемногу в твоих глазах, когда ты возвращалась, назревала мука.
- Я подумал, что неплохо было бы построить хорошую дорогу. Конному сюда трудно пробраться, что уж говорить о карете.
Ты была в тот вечер особенно мрачна и немногословна.
- Я не езжу в каретах.
Да, знаю, что не ездишь. Ты ездишь только верхом, на вороном жеребце, к которому я не смею подойти - однажды он уже метил в мою грудь копытом. Ты скачешь на нём по вязкой заболоченной тропе в туман, и твои чёрные волосы развеваются по ветру, смешиваясь с гривой твоего скакуна. В такие минуты мне хочется тебя бояться. Ты чудовищно красива, когда похожа на смерть.
- Всё равно. Мы могли бы хоть иногда звать к себе кого-то. Ты слишком много времени проводишь вне дома. Никого себе не завела?
Ты посмотрела на меня, как на сумасшедшего, а я расхохотался.
- Прости! Ты до того стараешься быть мужчиной, что я просто не могу сдержаться!
- Прекрати! - кричишь ты - и тут же, снова так по-женски, без малейшего перехода: - Ты входил или нет? Да? Отвечай?
Я встаю, подхватываю тебя на руки. Ты кричишь и бьёшь меня не глядя, требуешь поставить на пол. А я всё ещё смеюсь. Моя милостивая благородная леди, которая так хотела бы быть мужчиной. Зачем? Ты и так сильная. Слишком сильная для меня.
Это моя сказка, а не твоя, думаю я, зажимая твой рот поцелуем. В этой сказке всё иначе.
А потом ты исчезла.
Уехала ранним утром, как всегда, и твои волосы яростно вились по ветру, путаясь в складках плаща. Моя валькирия. Моя дикая чёрная всадница. Ты таяла в тумане - мягко и плавно, словно неосознанно проявляя слабость, которая так свойственна любой женщине, даже тебе. А я стоял и смотрел, и холодный мокрый снег падал на лицо - моё и твоё, и это нас почти объединяло... Потом отвернулся и пошёл в оружейную, посмотреть на новые клинки. Накануне ты не спрашивала меня про дверь - я запомнил, потому что перед этим ты спрашивала ежедневно. А теперь... неужели забыла?
Нет. Не забыла.
Ты просто решила, что уже довольно.
В тот день ты не вернулась, и на следующи тоже. Я не знал, где тебя искать - ты никогда не говорила, куда отправляешься, а я не имел права спрашивать. Это одна из издержек моего низкого происхождения, за которое ты никогда не перестанешь меня презирать. Помню, когда я в первый и последний раз спросил, где ты была, ты смерила меня ледяящим взглядом и сказала: "Сын мясника не имеет права устраивать допрос дочери лорда", и сын мясника больше не устраивал тебе допросов. А теперь сын мясника беспокоился. В мире есть и другие чёрные всадники. Не только ты.
Я понял не сразу. Только на третий день, когда уже всерьёз собрался ехать куда глаза глядят на твои поиски. А ты прислала мне весточку. Ключ, привязанный к лапке почтового голубя. Голубь был перламутрово-серый, с голубыми перьями в крыльях. Если бы ты прислала ворона, я бы понял намёк. Но теперь...
Теперь я просто держал ключ от запретной двери и думал, как мне поступить.
Милая, мне не хотелось идти в ту комнату. Меня не заботили твои секреты. Меня не заботило, что ты делала с теми, кто их узнавал. У меня было множество других интересов. Ты, например. Но я мог бы догадаться и раньше. Когда человек настойчиво просит не делать чего-то - разве это не значит на самом деле, что он умоляет тебя поступить наоборот? Во всяком случае, если этот человек - женщина.
Из тебя никудышняя Синяя Борода, милая, а из меня - некудышняя любопытная кошка. Поэтому, может, меня и не сгубит любопытство?
Но теперь я и правда хотел знать, что за этой дверью. Хотел - потому что оно мучило тебя, мучило так сильно, что ты делала всё, лишь бы излить мне эту боль, сбросить этот камень с твоей бедной израненной души. Я знаю, что ты много страдала, дорогая. От хорошей жизни не выходят за сыновей мясников.
И поэтому - ради тебя, ради твоего спокойствия - я выполнил твою просьбу. Я открыл эту дверь.
В тот миг мне почему-то не пришло в голову, что ты просто меня испытывала.
Там ничего не было. Совсем ничего. Пусто: тёмная комната со толстым слоем пыли на полу, тухлый запах плесени от старых портьер, которые, видимо, просто забыли снять, когда выносили мебель. Окнами комната выходит во внутренний двор, и сюда не проникает даже лунный свет. Темно, невыносимо душно, очень тягостно.
И пусто.
Почему ты так хочешь казаться сильной, милая? Я не знаю, плакать или смеяться... над тобой.
Я запер дверь, не потревожив слой пыли на пороге, хотя знал, что у замочной скважины останутся следы. Положил ключ в нашей спальне, на столик у изголовья. Так, чтобы ты сразу увидела, как только войдёшь.
Ты вернулась следующим вечером, ещё до наступления темноты.
Отголосок твоих шагов я услышал ещё в коридоре. Звучно. Размеренно. В полной тишине. Ты мечтаешь быть сильной, как мужчина, но твои сказки такие женские.
Ты распахнула дверь. Встала на пороге. Вся в чёрном, чёрные волосы - по плечам, тлеющие угли глаз, в руке - хлыст. Моя чёрная вестница смерти. Чёрная вестница моей смерти.
Взгляд в лицо, в душу. Вопрос, готовый сорваться с губ.
Но это моя сказка, милая.
- Ты!.. Как ты могла?! Что это значит?! Откуда это?
Я вскочил, я кричу, трясясь от ужаса так правдоподобно, что ты веришь мгновенно. Угли в твоих глазах гаснут, рука с хлыстом замирает.
- Что?..
- Ты мне скажи, что! Что в этой комнате?! Как это понимать?!
- Что?.. - повторяешь ты одними губами, иссиня-чёрными в полумраке.
- Скелет! В той комнате! Только не говори, что ты не хотела, чтобы я вошёл туда! Ты сама прислала мне ключ!
- Я... - ты слабнешь, тяжело приваливаешься плечом к стене; ты, конечно, собиралась сказать, что не присылала никакого ключа, но теперь это уже не важно. - Я...
- Ты! Отвечай! Чей это скелет? В той комнате? Чей?
И ты делаешь это. Ты падаешь на колени, упираешься руками в пол, твои плечи трясутся, ты содрогаешься от рыданий, ты ничего не понимаешь, но знаешь одно: незнамо, немыслимо как твоя тайна раскрыта. Хотя ты хотела просто испытать меня, испытать на прочность, на верность, на честность - нам ведь так долго быть вместе... нам целую вечность быть вместе... но ты не хотела, не собиралась, в мыслях не держала сказать мне правду.
Ты ведь думала, что это твоя сказка.
- Чей. Это. Скелет. - Я хриплю, и у меня хорошо получается. Я знаю. Научился... было у кого...
И ты отвечаешь. Поверив в мою сказку, став её частью.
- М-мой...
И умолкаешь, ткнувшись лицом в пол.
Я подхожу к тебе. Медленно-медленно. Стою над твоим распростёртым, чёрным телом - чёрная одежда и чёрные волосы, всё черно - стою, широко расставив ноги, чтобы ты лизала мои сапоги... вымаливая прощение...
- Ты... хочешь сказать... что... ты...
Ты плачешь. Совсем тихо. И так безнадёжно, так устало. С таким мучительным виноватым облегчением. И когда я хватаю тебя и покрываю твоё мёртвое лицо поцелуями, шепчешь, захлёбываясь слезами:
- Я... о господи... я не могла... тебе... я не знала, как... прости... я так люблю... тебя... а ты меня теперь... нена...
Я закрываю твой рот поцелуем, не дав тебе договорить, не желая слушать объяснений, любя тебя такой - любя тебя вот такой, дрожащей, плачущей, слабой, мёртвой... И не спрашивая ни о чём.
Мне нет нужды спрашивать. Я всё знаю, милая.
Ведь это я убил тебя.
Ты не помнишь, потому что я сразу выколол тебе глаза. За то, как они, эти сверкающие глаза благородной дамы, смотрели на меня, ничтожного сына мясника - смотрели, не видя, когда ты ехала по улице на своём вороном, прекрасная и мрачная, как сама смерть, и хотела казаться сильной. И не только казалась - была, а я не хотел тебя такой, я хотел тебя слабой... А ты не умела быть слабой. Я хотел тебя слабой - а ты не умела. Не хотела учиться.
Ты так долго сопротивлялась...
Я напал на тебя со спины, в темноте, и ты так и не увидела моего лица. Я сразу оглушил тебя и любил такой - слабой - я люблю тебя слабой, девочка... В твоей сказке женщина может быть Синей Бородой - но в настоящих сказках Синяя Борода всегда мужчина, знаешь?
Теперь знаешь.
Я доказал тебе, что сын мясника тоже чего-то стоит. И моё происхождение сыграло в нашей истории не меньшую роль, чем твоё... хоть ты и не подозреваешь об этом. Даже сейчас, когда я осыпаю поцелуями твоё лицо и шепчу, что люблю, что, даже такой, да, даже такой, нет, ты не понимаешь, ты не-по... я же мертва, я мертва, мне всё равно, мне плевать, господи, глупая моя, милая, я люблю тебя даже мёртвой...
Особенно - мёртвой.
И ты любишь меня тоже. Ты полюбила меня по-настоящему в эти минуты - когда поняла, поверила, что нужна мне любой. И ты никогда не узнаешь, что это не так. Ты не нужна мне любой. Ты нужна мне только такой.
Потому что каждый раз, входя в твоё мёртвое тело, я чувствую не только неистовое, липкое, больное счастье, но и ужас. Он застревает комом у меня в горле и остаётся, даже когда счастье выплёскивается из меня в твоё тело, и ты плачешь, потому что тоже счастлива. Ты глотаешь слёзы, а я - этот ужас, но не могу проглотить, не могу и не хочу, потому что это - моя расплата...
Я виновен, и это - моя расплата. Каждый миг. Я согласен на неё. Я знаю, что ничто не даётся даром.
И иногда - в редкие минуты, когда ты берёшь меня за руку и ведёшь в ту комнату, в свою пустую комнату, и в мою комнату, где спрятан твой скелет, и мы стоим там долго-долго, прижавшись друг к другу и молча упиваясь нашей общей тайной - в эти минуты мне кажется, что ты тоже это знаешь.