В конце деревянной улицы, кособочась и подмигивая друг другу скрипели три дома. Направо, щерясь дверью, кланяясь козырьком стоял трактир. Половые бегали с кружками между столов, ног, котов, крыс, собаки с костью, горшка с вишневым деревом. На столах пили, ели, блевали, танцевали и спали. Мужики приходили в трактир, требовали эля, хлеба, хозяина, справедливости, стучали кулаками по столам, друг друга по мордам, себя в грудь, роняли монеты из карманов и головы на грудь. Трактирщик тер стаканы, улыбался криво, во все стороны и углы, все видел, все слышал, считал быстро, прибыль имел, любил и увеличивал. По комнатам разносился запах похлебки, лука, пота, потерянных надежд и денег. На кухне гремели котлы, кухарок щипали за юбки, за спины и за бока, печка пыхтела, вода кипела, коты воровали рыбу, получали по спине, верещали, страдали, линяли и прятались под подоконник.
Напротив, в двух этажах, занавесках, цветочных горшках, звуках невинности и девичьих голосов стояло заведение госпожи Беладонны. Здесь были ученицы и учительницы, и кокетки, и сестры милосердия, и недотроги, и знатные дамы. Девушки встречали любовь всей своей жизни, приезжали из родных деревень, рвали связи с родными, а потом, в отчаянии, и свои волосы, кусали локти, носовые платки, и в итоге приходили в заведение. Все мужья любили Беладонну, и все жёны нет. Беладонна любила своих кошек, монеты, пирожные, красивые шляпки, то, что ее любили мужья, и даже то, что ее не любили жены. Девочек она любила, жалела, плакала с ними вместе над их судьбой, гладила по плечам и косам, угощала пирожными из шкатулки и отправляла к клиентам. По воскресеньям, надев синий военный сюртук, расправив усы и плечи, раздав всем наказы и оплеухи, к Беладонне приходил хозяин трактира. Они садилиь на веранде, смотрели в сад, пили кофий и ругали губернатора. Отто жалел девочек, осуждал Беладонну, просил бросить ее занятие, очистить душу, дом, исповедоваться, креститься, причаститься, обвенчаться и собороваться. Его подруга выходила из себя, ругалась, кидалась подушкой, отнимала пирожные, предлагала катиться в свой трактир и больше не возвращаться. Отто вздыхал, гладил усы, доедал пирожные и возвращался, потому что больше на этой улице не к кому было надеть сюртук.
В третьем же доме пахло бумагой. Книги были везде: на полках, на столах, под столами, на подоконниках, в карманах у хозяина и даже на его голове. Книги можно было читать, листать, гладить, нюхать и покупать. По вечерам, шмыгая носами, в лавку приходили мальчишки. Шарфы у них были порваны, штаны коротки, а читать никто не умел. Приходили, чтобы послушать. Чтоб забыть про пустые животы, чердаки, куда скоро надо вернуться, полицейского, отодравшего утром за уши. Мальчишки стеснялись, прятали босые ноги, садились поближе к камину и замирали. В книгах было жарко,солнце, змеи, колокольчики, необычные жуки, все цвета радуги, теплый запах сена, стрекот кузнечика. Ветры нещадно стучали в окно, тень от свечи дурачилась на стене, камин трескотал, голос Альберта был мягок, рты у мальчишек открыты, сердца полны любви.
Улица начиналась от самой площади. На площади, конечно, был фонтан, помост, дворец губернатора, ратуша и стражник у ратуши. Он стоял смирно, стрелял глазами по сторонам и спички у прохожих и иногда из ружья. По площади прогуливались губернаторские дети с нянями, губернаторские родственники, губернаторские слуги, губернаторские гости и жители губернаторского города. Вокруг фонтана гуляли Отто с Беладонной. Мальчишки носились у ратуши. Альберт не прогуливался ни с кем, он был дома и стряхивал пыль с книг. В полдень на помост поднялся глашатай. Добропорядочные жители подобрали юбки и подобрались ближе. Толстые дети жевали плюшки, собаки чесали за ушами, губернаторские слуги зевали, мухи целили им в открытые рты. Глашатай объявил о преступнике, о преступлении, о следствии, о неоценимой помощи губернатора следствию, о приговоре, о помощи губернатора в вынесении приговора, о месте и времени казни. Смертной казни. Здесь и сейчас. Преступника вели на помост. Няни стали падать в обмороки в чьи-то объятия, дети плакать, слуги закрыли рты и открыли глаза, мухи замолчали, солнце любопытно свесилось с неба.
Солнце светило и жарило, площадь молчала. В этот день меня вели убивать.