Комнатка у Василия Журавлева была маленькая. Мир за ее пределами по разумению Васи был и вовсе коротким. Ему отчаянно явно виделся весь тот обман, который набрасывался на его скромный разум чуть только щуплый Вася выходил за порог своей комнаты. Ну, допустим, четвертинка, купленная в гастрономе за углом - настоящая. Это даже оживившийся болотным кваканьем внутренний мир подтвердит. Но вот сам гастроном и запрятавший его угол - чистый обман!
Четвертику Вася распивал деловито, зашвырнув под диван блестящую пробку. Бутылку жал к пиджачку бережно, иногда позволяя себе утайкой лизнуть ободок горлышка.
"Вот ведь бесы!" - ругался шепотом Вася, разглядывая через мутную тюль скрытый за углом гастроном. "Бутылка-то вот она!" - нащупывал он в кармане пустое стекло, убеждаясь в его неизменных размерах. "А гастроном-то с углом - вон он!" - тыкал пальцем через тюль в стекло Вася и подводил к расположенным на горизонте зданиям свою блеклую ладошку. "О как! Могу и гастроном и угол разом в кулак упрятать! А бутыль, она и там и здесь единственна в измерениях". С тем и засыпал Вася на нечистой кушетке, иногда просыпаясь и нюхая пустую бутыль.
Слова свои Вася любил. Он всегда рисовал их ртом и был недоволен тем, что посылаемые окружающим предлоги и запятые не всегда правильно ложатся на холст их восприятия. Однажды под посланным предлогом он затащил к себе в комнату дворнягу и распил с ней поллитровку. Когда дворняга маленько освоилась в обстановке и даже попросила закурить, Вася уставился на нее своим прищуренным глазом и спросил: "А знаешь ли ты, что окромя этой комнаты ничего настоящего больше нету?". Дворняга смахнула лапой горсть рыбьих костей со стола и лукаво икнула. "Вот то-то!" - приподнял пьяный палец Василий. "Ты вот прошастала всю свою бытность на задворках ненастоящего мира, а теперь скулишь на мое окно, распознав в его стеклах истинный свет". Дворняга допила стакан, как-то насекомо ощерилась и поплелась к выходу. Вася проводил ее своим мутным взглядом и кинулся под диван за пустой бутылкой. Реальность ее стеклянных размеров немного восстановила пошатнувшийся от огорчения разум Журавлева и он с несвойственной ему в такие моменты стойкостью досмотрел в окно, как ненастоящая дворняга ненатурально нагадила на углу ненастоящего гастронома и облаяла вступившего в дрянь ненастоящего прохожего.
Иногда Васе звонил телефон, но он принципиально не брал трубку, считая, что любые звуки, зарожденные за пределами его маленькой комнатки ненатуральны изначально. Впрочем, истинность других комнат, из которых порой тоже неслись звуки неясного быта он также решительно отвергал. По странности своей души с особостью относился Вася лишь к туалетам. К выложенным коричневатой плиткой и хранящим в своих кабинках какое-то манящее томление и непроизнесенное вслух озарение. Туалеты он считал зеркальным отражением реального мира. Комнатки своей, то есть.
Чтобы пресечь всякое неспокойствие своей души он водрузил посреди комнатки керамический унитаз. Садиться на него не позволял никому, даже себе. Бывало, засыпал с ним в обнимку, будто у иконы за бесконечной мольбой. Часто поглаживал его белые гладкие бока, прислушивался к глубине и очень ясно при этом видел картину мира во всей четкости керамического отблеска. С приходом ночи в комнатке становилось темнее, а потому и картина мира на стенках унитаза виделась хуже. Впрочем вечерами как раз душа Журавлева впадала в какое-то космическое уныние, которого не усугублял своим соседством и несуществующий внекомнатный мир. Поэтому смутность образа реального мира в толще унитозовых стен душу его почти не коробила, а за пределами комнаты всепланетный обман уже не набрасывался на сознание Васи, как то бывало поутрам, а только вяло его обхватывал, покалывая воображение и пульсируя мыслью о выпивке.
Тревогу в Журавлевском душевном болоте поселил огромный кран, не на шутку обосновавшийся в шуточном застекольном дворе. Своими стальными мыщцами он маячил перед окном Василия и затаенно готовился к чему-то серьезному и очень подлому. По несуществующим комнатам полезли слухи, из которых Вася заключил, что дом с его истинным миром вскорости будут сносить.
От надвижения такой запредельной абсурдности Вася стал вдвое чаще выбегать из-за угла гастронома с бутылками водки, но даже реальность изгибов литровой бутылки не опровергала ненатуральности темного крана.
Когда спустя неделю после того, как стих последний бытовой шум в несуществующих комнатах и в Журавлевский мирок настойчиво постучали, Вася понял, что это - конец.
Три дня он отбивался от идущих извне настойчивых попыток погубить его истинный мир. Водка кончилась, соизмерить ненатуральность с натуральностью стало нечем. Вася отчаянно невзирал на уговоры знакомых и угрозы незнакомых, решив защищать свою комнату до последнего вздоха. Случился он скоро. На пятый день Василий глянул в окно, где полным ходом шла подготовка к сносу здания, постоял недолго, пустил по щеке слюнку. Походил по периметру единственно настоящего мира, покрутил в руках телефон. Затем как-то мыслями съежился, оступился и впервые присел на одиноко стоящий посреди реальности унитаз. Тягучим благом снизошло успокоение. Вася отчуждался. Страшный кран теперь был безразличен, даже литровая водка стала теперь непотребной. Вася уходил. Куда - он не знал. Последней его тусклой мыслью было удивление от того, что он перед уходом он неприлично обгадился. "То же душа твоя, Вася" - застонал керамическим эхо унитаз, но Журавлев уже преставился.
Таким и увидели его сломавшие дверь рабочие: околело сидящим на большом унитазе с чуть разведенными в удивлении ладонями.
Унитазом тем еще долго и успешно пользовался краснощекий рабочий и большая его, сытно жрущая семья. Пока однажды ночью прокравшийся в сортир по нужде сынишка не увидел задумчиво сидящего с бутылкой водки в руках прежнего хозяина унитаза. В глазах полупрозрачного Журавлева был страстный хохот и неземное отчуждение существа, бесконечно презревшего весь этот огромный, криво вымышленный мир..