Краснокирпичное здание инфекционной больницы было всегда неприступным. Такое впечатление создалось еще с того времени, когда здесь с гепатитом лежала Резеда. И мы после занятий в универе по очереди носили ей бутылки минеральной воды. Она свешивалась с окна или выглядывала в форточку, пытаясь перекинуться парой фраз о собственном здоровье или о последних новостях. Точно так, как я сегодня делаю это, пытаясь надышаться воздухом нарождающейся весны. Но теперь, когда сюда попала я сама, это воспоминание дополнилось впечатлениями с другой стороны - изнутри больницы.
- Вчерась мне было так плохо, - разбудила меня, изрыгая слова, Галия-апа (у нее был панкреотит - вырезанный с третью желудка желчный пузырь, поэтому отрыжка возникала непроизвольно и в любое время дня и ночи, что сначала смущало, да потом все привыкли). Ее привез на "скорой" какой-то молодой истукан, верящий в свою профессиональную непогрешимость также, как и сама Галия-апа в симптомы собственного диагноза: обострение болезни всегда происходило именно так, с поносом. К сожалению, 70-летняя старушка, к тому же больная, не смогла убедить тридцатилетнего здоровяка, что у нее не кишечное расстройство, а болезнь поджелудочной железы. Впрочем, из больницы она тоже больно-то не рвалась, несмотря на приготовленные в холодильнике яблоки и пироги: завтра - 23 февраля - ей исполнялся 71 год. Дома, кроме гостей, приходящих и уходящих, ее никто не ждал.
Муниру-апу привез собственный муж, который просидел, как сиделка, у ее кровати вплоть до утра.
- Ой, улям, улям, улям, - причитала в забытьи Мунира-апа. На что неизменно раздавалось мужнино "ульмисен". Расставаться с дрожащей второй половиной он так рано не хотел.
Тетя Надя попала в больницу так же скоро и неожиданно. Как и произошел у нее выброс поноса.
- Съела я "фефальку"... - начала она свой дальний рассказ молодому врачу Эдику.
- Мне, пожалуйста, отвечать на вопросы, а не рассуждать. Что ели за эти два дня?
Тетя Надя, дородная, розовощекая кустодиевская вдова, закусив бутербродами с салом, испекла вечером нечто, состоящее из овощей, грибов, соленых огурцов и картошки, завернула это в мокрую не прожаренную простыню яишницы-глазуньи. Блюдо получилось отменным, и половину сковородки тетя Надя умяла сразу. Начав как и все в палате с выяснения своих отношений с животом, она прибежала в поселковый медпункт. Ночь пятницы 20 февраля стала для нее длинной дорогой из верхнего Услона, что на той стороне Волги, в самое сердце Казани.
- А ты как сюда попала?
Меня привезли сюда коллеги. Светка на третий день моих безвылазных из туалета страданий, бессонных на унитазе ночей выругалась и сказала: "Хватит мучиться, давай-ка в больницу". Редактор прислала машину и бледная высокая Ольга с распущенными волосами привезла меня в инфекционное отделение.
- В туалет хочешь? - спросила после постановки диагноза на основе моих собственных наблюдений рыжая крашеная старуха, облизывающая рот (как потом выяснилось, у Нины Ивановны был диабет).
Я кивнула.
- Принести бумажку? - И Ольга убежала.
Вернулась она с двумя бутылками минералки, и больше я ее не видела.
На койке я валялась без сна около часа. Потом, уже засыпая, увидела медсестру, боящуюся шприца. Вену мне искали она и ее молоденькая коллега. Руки стали похожи на руки наркомана, потому что вены, глубоко сидящие в руках, никак не нащупывались. Пульсирующую нить отыскали на казавшейся высохшей кисти и воткнули длинную иглу. После того как три банки физиораствора стали моим нутром, я заснула...
"Он патологически боялся грязи. В столовой он боялся, что отравится, в туалете - подцепит чью-то кожную болезнь... Он был чист, как институтка благородных кровей. И так же брезглив. Я так и не поняла до конца, он ли вырабатывал то дерьмо, в котором постоянно жил, или просто имел такую способность находить его там, где трудно было найти.
- Ты дурно пахнешь, - так мне хотелось отомстить ему. Я повторяла эту фразу, репетируя гримасу брезгливости перед зеркалом, зная, что именно это для него будет больнее всего. Но так этого никогда и не сказала. Только однажды: "Как много грязи вокруг тебя".
Он всегда хотел быть чистым: в помыслах, в одежде. Но всегда на деле это была грязь, в котором он в итоге вымазывал всех, кто его окружал. Первый раз я почувствовала эту неприязнь, сначала как вину, когда взяла его под руку: мое белое кашемировое пальто приобрело слегка темное пятно - след его коричневой кожаной куртки. Он прививал всем эту вину за нечистоту собственных дел и чувств. Он высмеивал опосредованно или прямо грязь денег - и стремился к ним, он говорил о Божественных откровениях - и никогда не выполнял ритуалы проповедуемой религии, он всегда говорил о силе истинных чувств - и, выслушав тебя от начала и до конца, провоцируя к откровениям и не перебивая, тыкал тебя в собственные чувства - "а на кой они мне?"
Но... тоска, ноющая боль в глубине сердца, без воспоминаний, без отчетливых черт, только образ, иллюзия, да что там еще бродит в моем больном сознании и моем здоровом бессознательном. И нет ничего кроме боли, безысходности и надежды на встречу в другой жизни. Ибо в этой жизни путь уже сожжен. Я не хочу этого и потому цепляюсь за эту жизнь. Мое больное сознание цепляется за него - такого, какой он есть сейчас - с его патологическим стремлением к чистоте, неприятием грязи и жизни в нечистотах. Мое бессознательное, мой Бог говорит мне в каждый миг моих безумных страданий и бреда, что люблю я лишь за то, что он такой грязный и стремлюсь к тому, чтобы он принял всю эту грязь в себя, пропустил ее через себя, сделал ее светлым потоком - мыслей, чувств и дел. Карма любящего и страдающего учителя - разве этого хочет женщина? Но не высшее ли наслаждение знать, что у твоей любви будет плод измененного сознания, не рожденный тобой физически, но рожденный духовно? Господи, ну прими же ты жизнь такой, какая она есть, не уходи от грязи - своей ли, чужой. Люби это дерьмо, живи в нем, но не отвергай его, поднимайся над ним и расчищай Авгиевы конюшни не только своей души, но и той, что находится рядом. Той, что соприкасается с твоей в момент диалога на страницах твоих работ или непосредственного общения. Люби это все. И мир пройдет через тебя, очистив тебя. И ты пройдешь через этот мир в другой. Оставляя после себя не сожженный путь, а оазис".
...Я отравилась, как мне казалось, яйцом. Подозрение на сальмонеллез. Скользкое слово, перекатывающееся во рту как стеклянный леденец. Этот диагноз, подтвержденный анализами, грозил бы мне месячным заточением в инфекционной клинике.
- Почему вы так уверены, что это отравление яйцом?
Пришлось вспоминать, что было у меня на завтрак пять дней назад. Осмотрев мой живот, надавив по кругу паха мягкими пальцами, задав пару вопросов-штампов - о венерических заболеваниях и гепатите, Эдик пересел к Мунире-апе.
Та ела плохо испеченные горячие треугольники. Мясо и картошка в тесте - вещи абсолютно, оказывается, несовместимые для человеческих желудков - были любимым ее блюдом. Впрочем, и для множества тех, кто преспокойно пережевывал это за пределами больницы.
- Ваше дерьмо потому плохо и пахнет, что съедено без любви, - молодой пухленький врач Эдик жесток. - Ну, что, превратили свои желудки в помойные ямы!
Он прописал всем регидрон, который нужно было пить постоянно маленькими глотками.
"Моя любовь - инфекция. Живущая во мне годами. Неумирающая, жаждущая власти над телом. Я не хочу ее и понимаю, что обязана допустить ее в себя, иначе заболею. От ее отсутствия. Я должна полюбить свою любовь. Потому что встречаю ее в каждом, входящем в мою жизнь. Иногда мне кажется, что все мои возлюбленные - один вечный Он, повторяющийся и меняющийся, становящийся лучше и, главное, - приходящий ко мне тогда, когда я должна измениться. Он всегда менял меня, всегда помогал изменить внешность, мир мыслей. Он никогда не повторялся, но был всегда Один. Моя болезнь, моя любимая инфекция - Он, ушедший сегодня куда-то по своему пути и своим делам. Моя болезнь - ожидание другого Его. Это ожидание - болезненное изменение, это кризис, излечение".
Каждый день в кишечном отделении инфекционной больницы начинается с туалетных процедур - испражнений в горшочки. На горшочек кладется тоненькая ленточка бумаги с карандашной записью собственной фамилии - для врачей. Потом следует завтрак. Почти английский - вареная на воде овсянка и жидкий несладкий чай. Обход врача начинается также с дальней комнаты - туалета, где все горшочки тщательно осматриваются и по цвету, запаху и консистенции отходов вашего организма определяется его состояние.
Уже второй день, как мой организм отказывается что-либо выбрасывать. Сказывалась атака настоя коры дуба, давшая моей прямой кишке временный отдых...
"Срать все родились! - воспоминание раннего детства, иногда становящееся реальностью и ныне, когда я прихожу в родительский дом. - Убирай за ними, ухаживай, а они - неблагодарные твари..."
И все в том же духе. Да, еще помнится главное - "ты - мое дерьмо". Подразумевалось, что "мне и принадлежишь".
Все отходы человеческой жизни окружают нас, будь то даже сам человек. И все-таки, нельзя смириться с этим, хотя и сталкиваешься каждый день с дерьмом человеческих душ. Человек или нечто большее в нем - не "отход", а "уход" вперед. Все, что остается после него, должно быть таким же чистым, чтобы в круговороте природы могло помогать другим влиться в тот чистый поток, проходящий сквозь него.
Инфекция, разрушающая нас, должна быть любима нами. Ибо дает нам шанс задуматься над чем-то большим, над правильностью нашей жизни, вернее, не правильностью, а направленностью. И если вектор нашей жизни не совпадает с вектором Вечности, он будет корректироваться. Потоки инфекций проходят сквозь мой организм ежедневно, но малая толика задерживается и возбуждает реакцию. Именно та, которая заметит наш отход от общего вектора Вечности. Нужны ли врачи и больницы? Нужно ли знать симптомы всех болезней, если ты не можешь ими заболеть и никогда не столкнешься с ними? Лазарев прав, утверждая, что человек заболевает лишь потому, что он, как клетка общего организма Вселенной, делая что-то неправильно, становится опасным для нее. Зло и добро - вещи относительные. Но зло - уничтожается само, рано или поздно".
...Осталось ждать два дня до выписки из этого плена, надо признать, приятного, отдохновенного для души и ума, плена. Принесут результаты анализа (а я верю, что они благополучны, ибо организму нужен был отдых и он пришел так, что устранил меня от мира). А пока читаю Генри Миллера и поражаюсь откровенности в признании власти Женщины над Мужчиной. "Госпожа Арбатова, феминистка и супер-женщина, терпеть не может Миллера из-за зацикленности его рефлексии на теме собственных гениталий. Она считает, что он выясняет свои отношения с фаллосом. Нет, он плачет над тем, чего у него нет - возможности творить по природе своей, а не под давлением интеллекта: "Что я, мужчина, создал в этом мире?" "Мужской мир - фаллос - не средство достижения гармонии, а цель, сама гармония", - так рассуждает мужчина. Кто так не рассуждает, долго мучается в конфликте с собой, прежде чем стать "настоящим" мужчиной. Вспомнишь Фрейда и Вейнингера, так и подумаешь, что смысл женской судьбы - эта мужская цель, эти мужские гениталии, являющиеся средством достижения гармонии женской жизни. Как права Маша - "не приведи Господь родиться мужчиной и мерить себя и мировую гармонию физиологической линейкой!" Мне жаль, но зависть, элементарная зависть к женскому началу, интуитивно знающему всю прелесть и загадки мира, а потому так спокойно живущему и подчиняющемуся его воле, так и не понята Мужчиной. Женщина никогда не полюбит Мужчину, она всегда будет жалеть его. Потому что она любит больше то, что он может ей дать - ребенка. Как, впрочем, и мужчина больше любит то, что дает женщина - творческое вдохновение, а не саму женщину.
Когда люди были андрогинами, не познавая мир, они знали истину Жизни, потому что и были этим миром, его сутью, его мыслью и чувством, его плотью и духом. Когда мир разделился на материю и сознание, а андрогины - на мужчин и женщин, разум и чувство, поток Жизни проходит теперь только через воссоединение обоих половин. Разум познает чувство, чувство осознает себя через разум: Мужчина познает через Женщину истину мира, Женщина осознает себя как великую истину Жизни через познанное Мужчиной. Женщина интуитивно знает эту истину и несет ее в глубине своей, позволяя прикоснуться к ней лишь избранным Ею. Мужчина в поисках истины, только познавая Женщину, приобщается к потоку Жизни, к пути, к Дао жизни".
Мужской мир отводит женщине роль животного начала. Женщина - лучшее и чистейшее существо в мире. Ибо, принимая в себя семя, как выражение отходов, конечно, она создает. Разве человек грешен и грязен? Как часть природы, находящейся в эволюции от животного к духовному, как созидатель, убирающий плевелы от зерен, человек очищается и восходит. И сегодня, только-то сегодня он человек, а завтра-то, может, и ангел. Как он мог отказаться от холистического, целостного понимания мира! В мире, в котором Земля вращается вокруг Солнца вместе со мной, живущей в красивейшем городе - Казани, мире, в котором Солнечная система устремляется вперед к центру Галактики, а сама Галактика еще куда-то, ничего не повторяется, все меняется, ибо две тысячи лет - это не время, это пространство. Возможно, время и есть скорость света, философски заметил Алексей Толстой. И город, в котором я появилась 27 лет назад, сегодня совершенно не тот город. Та Казань осталась в 27 световых лет назад от Казани сегодняшней. Та новорожденная девочка в 27 световых годах позади все еще сосет соску и кричит, призывая мать. И я не могу остановиться, ибо этот поток уносит меня вперед по вселенной, по времени, проходя через меня, пытаясь остановить меня инфекцией. Обычной инфекцией - насморка или туберкулеза, СПИДа или рака. Я должна пропустить через себя все это и не бояться пропускать, ибо все они - признаки моего несовершенства. А за это нельзя ненавидеть, за это... надо любить.
"Мир есть текст", сказал Михаил Бахтин. Каждый из нас, судьба каждого - тоже книга, тоже текст, та же буква в Великом слове будущего акта творения мира. Другого мира. Слово произносит каждый из нас, вплетаясь звуками в общее слово культуры, в многоголосный аккорд своих соплеменников, знакомых и незнакомых людей, того человечества, которому суждено принадлежать. И кто скажет, что мы - не Боги?"
Вышла я из больницы в первый день весны, когда растаял весь снег и ручьи потоками понеслись по дорогам. Мир ждал моего возвращения, зная, что я приняла его таким, какой он есть, зная, что я не остановилась, не заразилась, что стала другой - способной принять эти лучи солнца, несущегося с какой-то целью в огромном мире, согревая и очищая его. И я, лишь часть этого солнца, этого мира, поняла вдруг, что хочу стать солнцем. Через тысячи лет, в другом месте, в своем мире, но с той же любовью...