|
|
||
Метель
В Киото была настоящая метель. Ветер как-то зло, как ей казалось, срывал с деревьев белую пену цветов, закручивал в немыслимые завитки и вдруг оставлял в покое. Тогда снег сакуры опадал на землю. И хотя она уже вся была застелена этим покрывалом, деревья все еще стояли в свадебном тумане цветущей весны. Пагоды проступали несущимися в небо пиками и казались стоящими на неподвижных облаках. Все было удивительно реально и нереально. Реально от того, что она могла потрогать эти деревья и собрать в горсть опавшие цветы, смотреть на гладь белого от лепестков озера и видеть знаменитый Золотой павильон, о котором она столько знала и который мечтала увидеть. Нереальностью казалась сама осуществленная мечта - она приехала всего неделю назад в весеннюю Японию. Японское министерство образования выбрало из большого количества кандидатов ее - коренную петербуржку - для обучения в недавно открытом Кансайском учебном центре, в Осаке. И хотя это была не столица, само осуществление мечты - учеба в Японии - казалось уже чудом...
В Петербурге ее профессор Сергей Иванович попросил передать для Степанова Николая Владимировича письмо. Письмо представляло собой довольно увесистый сверток. И хотя она знала, что это уже перевес багажа, отказать профессору она не могла.
Фамилию Степанова она не раз слышала в востоковедческих кругах, а по долгу службы даже читала его статьи. Впрочем, больше всего ей нравились переведенные им романы: то ли сами по себе, то ли перевод был и в самом деле хорош. Естественно, познакомиться с таким человеком было бы не просто интересно, но и полезно.
Выспавшись после дальнего перелета, она позвонила Степанову. У него оказался приятный голос.
- Вы первый раз в Японии? Насколько вы приехали? Что уже видели? - забросал он ее вопросами. А когда понял, что Татьяна, изучавшая шесть лет японский язык и японскую культуру, не видела реально ничего, быстро решил: Я заеду за вами на машине в субботу. У вас ничего не запланировано? Поедем в Киото, я там живу и преподаю в университете. Вам надо успеть посмотреть на цветение сакуры. Через три дня от этой красоты ничего уже не останется...
...Вишневая метель в весеннем Киото - первое впечатление от Японии - так и осталась у нее в памяти навсегда.
Николай Владимирович был невысокого роста, подтянутый и элегантный. Он весело, заразительно смеялся, шутил, и показывая Киото, незаметно выяснил о ней все: что замужем, что муж - аспирант философского факультета Санкт-Петербургского университета ждет дома, что женаты они с первого курса, что отца нет, а мать живет с ними, что быть переводчицей с японского - мечта детства и что, в принципе, у нее за душой, кроме знаний, ничего нет. И хотя это была не юная девочка, а подошедшая к 30-летию молодая женщина, ее немного романтическое отношение к Японии и многим другим вещам, почему-то нравилось Степанову.
- Вы очень милая, милая, - приговаривал он, щурился и смеялся вместе с нею. - Вы очень наивная... И без меня вы здесь просто пропадете.
В какой-то степени он был прав. Татьяна хотя и была уже за рубежом - в Европе, но всегда жила с острым ощущением родины. Там, в Петербурге - мама, Витя, там друзья, там университет. Там, в России - Пушкин, Достоевский, Чайковский и Шостакович. Но здесь, в Японии, ее чувство родины стало как-то ослабевать. Вернее, оно стало сливаться в одно: Петербург и Киото смешались в некий удивительный город в ее воображении, а Пушкин в ее снах писал быстрым размашистым почерком, больше похожим на каллиграфическую скоропись. И мысли, и слова Степанова не давали ей покоя.
- Ну что вы, голубушка, там в России оставили? Грязь, бедность, бесправие... Да дело не в том... Родина там, где есть возможность самовыражения, реализации личности. А что вы можете там сделать? Переводить? Бог мой, а где вы достанете книги? А работать ведь тоже нужно... В России, сожалению, за творчество не платят.
Он был тысячу раз прав. Но что-то внутри нее сопротивлялось этому.
- Что вы изучаете? Каллиграфию, тексты в укие-э как элементы рисунка? Интересно... Насколько я знаю, так к японской живописи еще не подходили - изучали либо рисунок, либо рассматривали текст отдельно...
В каллиграфии Татьяна чувствовала что-то странное, магическое. Выводя по рисовой бумаге черной тушью непонятные многим знаки, тонкой кистью, стараясь не ошибиться, она получала эстетическое удовольствие, похожее даже на медитативный транс. Это тонкий шероховатый, непривычный, странного беловатого цвета лист бумаги притягивал ее. Магия черной туши, разводить которую уже сама по себе наука, завораживала. И сам творческий акт - три взамаха кистью... Но шедевры у нее получались редко.
Это была ее ежедневная молитва - писать иероглифы. После занятий каллиграфией ей казалось, что мир вокруг - это сплошные иероглифы, знаки-буквы, одновременно рисунок со смыслом и звук. Ей казалось уже странным, что в русском и английском языках буквы не имеют значений. И как можно читать, не видя смысла.
- ...Кстати, каллиграфия - сексуальное искусство в Японии. Любовники часто расписывали друг другу тела. Я думаю, в какой-то степени это предтеча современного боди-арта. Представьте, как это не только эстетично, но и эротично - по половым губам женщины тонкой кисточкой выводить иероглифы любви...
Татьяна почувствовала смущение и не знала, как реагировать. Парочка, сидящая в автомобиле, мимо которого они проехали, целовалась. На взморье стояло в разных местах несколько машин, вид на океан открывался поразительный. Как будто океан неба и океан воды, чуть отличаясь в оттенке голубого цвета, отражаясь друг в друге, соревновались в демонстрации собственного величия. И только солнце, отраженное, писало кистью горизонта свой собственный иероглиф. Степанов остановил машину, и повернулся к ней.
Молчание затягивалось, а Татьяна не решалась его прервать первой - то ли обидеть профессора, то ли показаться полной дурой.
- Смотрите, как быстро будет садиться сейчас солнце, - прервал напряженную тишину сам Степанов. И следующие полчаса, когда солнце в самом деле стремительно опрокидывалось в океан, свертывая свой иероглиф в начальный, были просто молчанием, полным восхищения закатом.
Потом Степанов отвез ее к общежитию центра и на прощание поцеловал руку. Поднимаясь в лифте, она вспоминала напряженность ситуации и пыталась найти объяснение ее в природе самой мужской сущности. Сделав вывод о том, что впредь нужно вести себя более сдержанно со Степановым, она пошла звонить мужу в Санкт-Петербург.
Учеба нравилась Татьяне. Оказалось, что ее японский был не так уж и плох, а английский - выше всяких похвал. Она сразу же обрела кучу друзей, причем одна из них - мексиканка Лулу - просто пугала глубиной своих чувств. Русские всегда относились к мексиканским сериалам c долей скептицизма, веря, что проявления чувств в них - лишь гротеск. Но реальная встреча с типичным мексиканским проявлением дружеских чувств Татьяну шокировало.
Лулу была старше Татьяны на несколько лет, матерью двоих детей и любимой супругой своего далекого и горячего мексиканского рыцаря, которому звонила через день. Татьяна стала ее японской платонической любовью. Поэтому все восприятие японской культуры для Татьяны несло легкий отпечаток испанского акцента и мексиканской энергии. Лулу была полный урусай - шумной и громкой. Но именно этим она спасала всех, волею судьбы занесенных в этот центр, от одиночества, заявившего о себе через пару месяцев: после традиционных чайных церемоний, одеваний кимоно, составлений икебан новизна японской культуры прошла. И одиночество постучалось к ним в двери. За окном шли дожди, была середина июня. Размытые очертания лиловых и фиолетовых кустов аджисая - пышных гортензий, каких не увидишь в России, - под теплыми струями непрекращающегося мелкого дождя создавали голубое настроение печали. И, может быть, вызывали тоску и ностальгию. Они столкнулись с другой стороной японской культуры. Комфорт, удобный быт, вечеринки, встреча с членами императорской семьи не спасали от четырех стен с видом на океан и жесткой системой зубрежки, которой не было видно конца.
Психологи центра объяснили каждому тенденции нарастания стресса и объяснили, что лучше делать, когда настанет час X - кризис. Одному из предыдущей группы не повезло: у парня что-то сдвинулось в голове, и он объяснял всем, что придумал новую методику быстрого изучения системы иероглифов. После таких объяснений становилось грустнее...
Хорошо еще, что изредка звонил Степанов.
- Как ваши дела? Почему не звоните? У вас уже появились поклонники? - забрасывал он ее вопросами в телефонной трубке. - Не сомневаюсь...
Он был прав. Накамура был странным молодым человеком. Изысканным, хорошо говорящим по-английски, с тонкими чертами лица. Японские мужские лица всегда привлекали ее, в них не было жесткости, грубости, некая отрешенность. Они редко смотрели в глаза, поэтому ей было трудно понять внутренний подтекст слов. Но оттого японские мужчины казались более загадочными, чем открытые душою русские.
Они познакомились на одной из многочисленных вечеринок, устраиваемых центром для знакомств японцев с иностранцами. Через день он предложил ей сходить в ресторан. Так она узнала, почему японцы разводятся, учат английский язык и ищут счастья. Он узнал, что она замужем, и знакомство с Накамурой, вроде бы не предвещало для Татьяны никаких хлопот. Наоборот, в глубине души ей было приятно, что японские мужчины оказывали ей знаки внимания.
Но японское выражение симпатии напугало ее больше, чем мексиканское: через месяц после знакомства он приехал с букетом цветов, вошел в холл, где Лулу праздновала день рождения и спросил о Татьяне. Все, конечно же, уставились на него. А потом на смущенную Татьяну с букетом цветов. Хорошо, что Лулу поняла пикантность ситуации и увлекла всех в столовую - объяснять, как были приготовлены огнедышащие мексиканские блюда.
Объяснить Накамуре, что в России ее ждет любимый человек, Татьяне удалось с трудом. Он попытался намекнуть, что остаться в Японии для русских женщин - мечта, но, наткнувшись на странный взгляд Татьяны, осекся.
...Встречи со Степановым были редки, но очень полезны для Татьяны. Степанов был, в самом деле, очень интересным собеседником и много знал. Татьяна слушала его и впитывала информацию как губка. Видимо, это Степанову очень нравилось. Но, когда она вспоминала о том, что надо быть более сдержанной в отношениях, казалась Степанову холодной и чопорной. Только узнав о том, что она занималась в балетной школе, Степанов с удовлетворением отметил вот почему у вас такая осанка.
- Не нравится?
- Отчего же...
Степанову нравилась эта девушка - своей строгостью, подчеркнутой русской красотой, здесь, в Японии, на фоне азиатских лиц, вызывающей своей белизной, большими глазами и копной каштановых волос. Нравилась прямота суждений и отсутствие преданного взгляда, ее классическое образование, которое невозможно скрыть. И однажды Степанов обронилфразу о совместной работе. Татьяна насторожилась, но виду не подала. И только когда Степанов в очередной раз, позвонив, предложил вместе переводить книгу, не выдержала и резко ответила:
- Николай Владимирович, давайте честно. Переводить будете вы, а моя фамилия будет стоять рядом, ведь так? А за это я должна спать с вами?..
- Что Вы, голубушка? - нисколько не рассердился он. - Просто недолго все это... - не договорил он.
Они сидели в какой-то довольно простой сусичной и провожали взглядом проезжавшие мимо тарелочки с суси. Есть не хотелось, но сам этот разноцветный ряд кусочков свежей морской живности на колобках риса, сменяющих узор, как в детском каледоскопе, завораживал и манил. Он напомнил ей Россию - калейдоскоп разноцветных событий и карнавальный Бахтинский фарс. И есть не хочется, и глаз не отвести.
- После карнавала остается мишура, после веселой вечеринки - похмелье, а суси лучше запивать пивом Саппоро, - почему-то сказал Степанов, отправляя в рот суси с красной икрой. Одна икринка упала на тарелку и блестела.
- Но там остаются еще очень простые вещи, которых здесь нет - любовь, дружба, романтика и просто нормальные человеческие отношения, - почему-то обиделась она.
- А не надо жить этой жизнью. Есть другая - вневременная, внепространственная, вненациональная. Есть только тот мир, который ты создаешь сам. Не так?..
Он вдруг опять сильно сжал зубы. Боль всегда напоминала о себе неожиданно.
- Неужели у вас так никого здесь и нет - близкого человека...
- Вы имеете ввиду женщин? Отчего - есть. Но все это не то. Японки даже старушки как девочки. Иногда мне кажется, что они всегда хотят оставаться девочками. Дети для них - куклы, муж для них - папа, все милое и симпатичное, заметь, симпатичное, а не красивое, - каваии, а где же это глубокое, поглощающее женское начало, откуда появляется все и куда все исчезает? Где губительная красота женщин, безумные подвиги мужчин, любовная лирика, а не картинки манги? Мне кажется, они так никогда этого не поймут. И мужчины их тоже.
Он запил суси с кальмаром зеленым чаем. Пиво он никогда не заказывал.
- Да, кажется, самураи никогда не любили женщин. Они всегда были для них грязными существами, спали с ними только для того продолжения рода. А мальчиков, мужчин любили... Они казались чистыми. Даже если этого сейчас в таких масштабах и нет, мне кажется, где-то в генах у мужчин так и не сформировалось очарование женщиной. А что тогда от женщин в свою очередь ждать?
Татьяна вспомнила безумную выходку Накамуры, и попыталась все-таки что-то сказать в оправдание японских мужчин. Но Степанов ее перебил.
- Вы знаете, кстати, что в японской литературной традиции любовники часто кончают жизнь самоубийством вместе. Я иногда думаю, зачем это им? Это глубина страсти, глубина любви так проявляется?... Не знаю, здесь не встречал... Я как-то предложил ради интереса своей подруге это, а она на удивление согласилась...
...В комнате Татьяна привычно наткнулась взглядом на томики японского любовно-психологического романа Генджи-моногатари. И поняла, как ей показалось, что имел в виду Степанов в сегодняшнем разговоре. Принц Генджи посещает женщин по ночам, но ни он, ни они не видят лица друг друга. Он чувствует запахи, осязает, но не видит. Уже после, когда встречает их при свете дня, нередко разочаровывается. Искусство поэзии, каллиграфии, голос, мысль, цвет платья заменяют для него человека. Он выдумывает своих любимых, но никогда не смотрит им в глаза. Глаза - зеркало души только в русском менталитете, в это зеркало японцы никогда не смотрятся. Может быть, боятся увидеть в них пустоту, а может быть, прямо посмотреть в глаза любви и смерти. И если на Генджи воспитываются любовные чувства японцев...
Зима подступила незаметно. Сначала зажелтели на прилавках овощных магазинов пышные сладкие каки - японская хурма. Потом заалели мелкие листья японского клена, срываясь с деревьев и ложась причудливым узором на дорожках парка. Студенты носились по ним на роликовых коньках, пытаясь поймать в ладонь падающие красные снежинки. Но настоящий снег так и не выпал.
Лишь однажды Татьяна увидела, как в окно ее комнаты на восьмом этаже постучали снежинки. Она позвонила Лулу, а та, крича от восторга и заставив выйти из комнат всех остальных, бежала по лестницам общежития на улицу - посмотреть что же такое настоящий снег. Но на ее ладони упали лишь капли дождя...
Степанов позвонил ей поздно вечером и спросил о планах на встречу Нового года. Татьяна в самом деле пока не задумывалась об этом и, не став лгать, просто сказала, что это будет зависеть от программы обучения. Возможно, им просто устроят встречу Нового года, и выехать за пределы центра не удастся. Тогда он попросил перезвонить, когда станет что-то определенно известно:
- И не забывайте меня, дружочек... Что-то в последнее время как-то метельно у меня на душе.
Потом позвонил Накамура и также спросил о планах на Новый год. Ему она отказала сразу, но обещала встречу сразу после него.
Новый год разрешили встречать индивидуально. Небольшое party организовали накануне, а 31 декабря все кто куда разъехались. И все же Татьяна не решилась принять приглашение Степанова отметить Новый год вместе. Скорее всего, потому, что Степанов по-настоящему нравился ей. Она обнаружила это неожиданно для себя и несколько растерялась от подобной мысли. Она не боялась изменять мужу, просто понимала, что в этом случае обязательно расскажет ему, а значит и как-то изменит их отношения. Долгая разлука, может быть, первая в их жизни, и так сказывалась. А в своем отношении к Степанову она не была уверена.
Она решила предложить встретиться в новогодние праздники и набрала домашний номер Степанова. Неожиданно в трубке услышала низкий женский голос. Мама оказалась дамой строгих правил и сразу же выяснила, замужем Татьяна или нет. И только после этого смягчилась и разговорилась.
Степанов оказался сыном композитора, которого она обожала с детства. Его композиции она знала наизусть, нередко наигрывая их себе на домашнем стареньком пианино. Но она не догадывалась, что классик был современником, и была приятно удивлена, что жизнь столкнула ее с ним хотя бы таким опосредованным образом.
Сам Степанов же был серьезно болен, и хотя никогда не жаловался, да и не выглядел больным, он знал, что болезнь может остановить сердце в любую минуту.
- Я знаю, вы - хорошая девочка, он рассказывал как-то о вас. Я обязательно передам ему, чтобы он вам перезвонил.
Но он не перезвонил. Может быть, просто не застал.
Японская семья Ямагата проводила ее до станции. Лулу оставалась у них еще на денек, и в какой-то степени Татьяна была рада этому - хотелось побыть одной, разобраться в себе в тишине. А Лулу не могла быть тихой. От этой выливающейся через край энергии Татьяна иногда уставала.
Было необычайно холодно для этого времени года. Ей показалось даже, что вот-вот опять, второй раз за эту зиму, пойдет снег. Пересадку нужно было делать в Киото, и она подумала, что если позвонит или даже встретится со Степановым, чтобы поздравить его, нечего страшного не произойдет. Но телефон не отвечал, и она решила, что его планы встречать Новый год с мамой вдвоем изменились.
В общежитии она открыла почтовый ящик, взяла конверт. В нем оказалась простая русская открытка от Степанова: зимний пейзаж, березовая роща. Но странным показалось то, что на пейзаже была метель. Обычно для подобных открыток подбирают пушкинское зимнее солнечное утро, деревья в инее. Метель завораживала и волновала, даже настораживала. Но больше всего встревожили не ласковые слова дружбы и нежности (вы у меня одна такая), а фраза, как в продолжении начатого еще при первой встрече разговора: ... наверное, вы правы - родина там, где тебя похоронят и ради которой ты живешь. С каким-то неясным тревожным чувством она взбежала по лестнице и бросилась к телефону.
- Он умер сегодня утром на улице, когда возвращался домой... Вы, кажется, договаривались о встрече?
Татьяна положила трубку. Она не обещала Степанову, что встретится с ним сегодня, просто почувствовала, что это необходимо. Впрочем, это уже не имело никакого значения. Еще раз прочла открытку, подписанную 31 числом. И машинально потянулась к кассетам. Степанов...
За окном была петербургская ночь и петербургская метель. И голоса не было, не было слов, не было его. Была просто музыка, понятная без слов. Не уходи...
+++
Ровно через год умер отец Степанова, любимый композитор. Об этом она узнала из теленовостей. Вот уже полгода, как она жила в России, и чувство родины почему-то тянуло ее в Японию. Лулу писала ей горячие письма из Мехико по Интернету, а Накамура пару раз звонил и недоуменно спрашивал, неужели Татьяна исчезла из его жизни навсегда.
Николая Владимировича похоронили в Петербурге, Анна Алексеевна вернулась в Россию. Теперь она получала пенсию от японского правительства. Перед отъездом Татьяна позвонила ей, чему та была очень рада. Помните, деточка, родина там, где тебя похоронят и ради которой ты живешь, - повторила она слова Николая Владимировича. Приехав в апрельский Токио, Татьяна вспомнила вишневую метель и, не разобрав вещей, поехала с мужем покупать билеты в Киото.
2.07.2001.- 01.25
|