- Ей-Богу, я тебе серьёзно говорю, ведьмак он... с бородищей-то такой ... - тихо проговорила своей подруге всерьёз испуганная молодая женщина с тревогой оглянувшись по сторонам. - Представляешь, Митька мой вчера с улицы прибёг, а на нём лица нет. Я к нему "Так раз так, что случилось, сынок?" - спрашиваю. А он молчит, головой подёргивает, будто того, "ку-ку", как сумасшедший. Не раздевшись, в одежде на печку залез, в угол забился, глаза страшные, и сидит там, метлой не выгонишь. Я испугалась и к соседке бегом, узнать, может, знает чего. А Фроська говорит: мальцы наши опять партизанили, к гробовщику в дом ходили подсматривать, а что видели - молчок. Заколдовал он их, что ли?
Взволнованные женщины с азартом шушукались, стоя возле колодца с пустыми вёдрами, обсуждая своего странного соседа. Жил в их деревне такой одинокий мастер-гробовщик. И была у этого человека причуда: спал он исключительно в собственноручно изготовленных для своих клиентов гробах, чем до ужаса пугал местных жителей. А они, в свою очередь, от страха разносили меж собой и по окрестностям самые невероятные слухи о диковинном старике. И от того избегали встреч, сторонились гробовщика люди, и старательно крестились, ежели виделись с ним по пути. Бабы те и вовсе с испуга бросали свои вёдра и убегали куда глаза глядят, завидев издали чёрную как тучу, большую крепкую фигуру гробовщика. Даже местный спокойный и дружелюбный батюшка, со своей жидкой бородкой похожий на безобидного любознательного дрозда, искоса посматривал на старика, и грозился не пускать его в пределы храма, так как тот смущает прихожан своим неуместным поведением.
- Суеверия всеми вами руководят... Я же за свою работу ответ держу, - не раз пытался объяснить старик перепуганным землякам свою казавшейся им вздорной традицию примерять под себя гроб. - Ведь должно и мертвецу удобно в гробу моём лежать. Как я иначе могу? Шутка ли... Сон вечный!
При этом он непременно поднимал правую свою руку, и упирал указательным пальцем в небо:
- Вот она, десница Божья... всех нас ждёт... Задумайтесь...
Люди шарахались от него, как чёрт от ладана, не понимая устремлений пожилого мужчины, и после ещё долго и боязливо крестились, осуждая меж собой вздорного старика.
- Да не меня ж бояться надо, люди добрые, - возмущался гробовщик. - А невежества своего.
И так каждый раз уставший от непонимания старик шёл один по пустой улице и бурчал себе под нос:
- Я бы, честное слово, каждому из них заранее гроб изготовл... не поленился. Ей-Богу. Чтоб прилёг человек, подумал, примерился, так сказать, к тому, что ждёт его в конце жизни. А то суета кругом в миру, суета никчемная... закрутит, съест всего с головой, все косточки обглодает, а почему?.. да потому как нет времени остановиться, осмотреться вокруг себя человеку, что он делает и зачем... да куды там... кто ж меня послушает, - ворчал недовольно старик. Не мог он спокойно без участья смотреть на всё, что происходит вокруг него. И звали этого старика Егор Дурнов.
В один из поздних дней холодной осени, посередине остывшей за ночь комнаты, сложив руки на груди и открыв глаза, в открытом гробу лежал пожилой человек. Утренний хмельной сон, похожий на туман, медленно уходил, и отдохнувший, хорошо выспавшийся гробовщик, сладко позёвывая, мечтательно смотрел в потолок, прислушиваясь к призывно-завывающему ветру на улице. Ему мерещилось, будто во дворе в порывах набегающего воздуха стая голодных злых волков, подвывая и настырно царапая стены лапами, стучится в узкие окна его старого, доставшегося от отца приземистого дома, превращённого им в мастерскую, где он жил и работал. Старый мастер неспешно разминал затёкшие за ночь ноги, внимательно рассматривая выглядывающую из-под перекрытия потолка солому, на которой большой чёрный паук распутывал свои прозрачные тугие сети.
Гробовщик прищурил глаза, философски хмыкнул и заулыбался.
- Всё сетями опутано... весь мир человеческий... Куда взгляд не кинь... - задумчиво произнёс уже давно поседевший старик.
Он довольно крякнул, протянул, разминая, вниз руки, которые лежали на груди.
- Ну что ж, пора вставать, - негромко сказал мужчина. Он аккуратно положил грубые натруженные ладони сверху на отшлифованные деревянные доски, зацепился за гладкие края и, приподнявшись, сел в заменяющем ему кровать новеньком гробу. - Действительно, хорошо получилось... как для себя сделал... - с щемящим чувством радости от хорошо сделанной работы, рассматривая блестящие свежеструганные доски, произнёс старик. - Хотя в подушку еще волосьев поднабить не помешает.
Он аккуратно вынес обе ступни, повернулся и вылез из гроба. Встал на ноги, огляделся, и стряхнул рукой с одежды приставучую, как перхоть, свежую стружку, любуясь очередным законченным заказом. - Хоч на выставку, ей-Богу. - Довольный собой человек подбоченился. - Не гроб, а конфетка.
Радость мастера от любимой работы была искренней. К каждому своему заказу старик относился со всей ответственностью, как опытная повитуха, бережно оберегая рождение нового шедевра.
- Ну что ж, пора тебя хозяину возвращать, - сказал старик, рассматривая естественные природные узоры на досках. - Красота!
С утра в нетопленном доме было сыро и зябко. И порядком замёрзший мастер, посмотрев на приоткрытую остывшую топку печи, поёжился, погладил ладони и обнял себя руками. Немного согревшись, он развернулся лицом к украшенной позолоченным окладом иконе Божией матери, висевшей в углу тесной комнаты, и с поклонами трижды перекрестился.
- Спасибо, Господи, за день новый в котором пребываю, - спокойно произнёс старик. - С миром в душе... в памяти... и в силах...
Гробовщик не спеша подошел к иконе, зажёг маленькие лампадки под ней и стал молиться. В благостном настроении шепча молитву, мужчина услышал скрип колёс въезжающей во двор телеги и приглушённые мужские голоса. Соседские собаки тут же истерично, как при пожаре, громко и отчаянно залаяли, переругиваясь меж собой. Старик же не обращал внимания на посторонние звуки,сосредоточенно думая о своём. А во дворе всё яснее чувствовалось чужое присутствие: негромкий говор и хруст песка под ногами приехавших людей, которые приближались к дому.
- Эй, есть кто живой ? - прокричал чей-то басистый мужской голос.- Егор Григорьевич, ты где?
За окном были видны беспокойные тени. Крепкий голос раздался снова.
- Это Игнат... за гробом мы.
Прислонив ладони к лицу, через окно в полумрак комнаты вглядывался знакомый гробовщику приказчик, и своим горячим дыханием отуманивал холодное стекло окна.
- Старик, прости Христа ради, что пораньше приехали... покойнику ждать не пристало. Ты это... Открой... поговорим.
Гробовщик повернул голову набок, разглядывая знакомое лицо за окном, откашлялся в руку, недовольно пробурчал.
- Что ж у вас, люди, за привычка такая, всё впопыхах делать... Прости меня, Господи...
Старик в очередной раз перекрестился, чуть сгорбившись подошёл к окну, наклонившись, громко произнёс.
- Не ори, Игнат, чай не в трактире... Выйду счас.
"Вот же срам. Им бы только закопать побыстрее. А генерал человек хороший был. Да и сирота." - думал об умершем, открывая двери, старик. Скрипнув петлями, дверь открылась, и гробовщик вышел во двор, поздоровавшись с двумя приехавшими людьми.
- Всё в доме найдёте... - разглядывая телегу, отстранённо произнес мастер. - На табуретках стоит, а крышка в сарае под сеном. Панихида в нашей молельной будет, Игнат, али где? - поинтересовался гробовщик.
- В нашей... в нашей старик... через час начнётся, - ответил приказчик.- Так что ты это... поспешай.
Старый мастер, подбоченясь, на время замер, о чём-то думая. Он с грустным лицом, будто прощаясь с близким человеком, смотрел, как крепкие мужики принесли увесистую крышку, положили её сверху на продолговатый ящик, и затем неспешно привязывали новенький ладный гроб крепкой веревкой к телеге. Запряжённая в телегу молоденькая норовистая темно-коричневого окраса лошадь не стояла на месте, и все время подтанцовывала, фыркала и била копытом, подёргивая повозку с места, но это не мешало мужчинам спокойно делать свою работу.
- Ку-у-уда... я тебе покажу своевольничать! - прикрикнул на своенравную кобылку дородный приказчик. Придерживая её рукой, он в несколько раз перекинул веревку своему помощнику, повернулся к старику, и с улыбкой спросил.
- А тебя-то, Егор Григорьевич, на отпевание в храм батюшка пустит? Рассказывали мне, ты такова учудил, что со службы тебя выперли.
Старик слегка покраснел. Сразу было видно, что этот разговор ему неприятен. Он сдвинул брови и спокойно ответил.
- Что ему до меня. В этой жизни каждый своим делом занимается. Батюшка души спасает, а я тела бренные до великого суда. И нет между нами разногласия, только непонимание какое-то. Я ему про Фому, а он мне про Ерёму.
- Ну как знаешь, старик. Меня это не касается. Это ваши дела. У меня просто всё... привезти, да закопать, - стряхнув пыль с ладоней, с улыбкой произнес Игнат. - Поедем мы. До встречи, мастер.
Прощаясь, он окинул взглядом сутулую медвежью фигуру гробовщика, подошёл к кобыле, взял её под уздцы и слегка дёрнул. Лошадь чуть подсела, сдвинув с места повозку, и, медленно развернув её на месте, потянула телегу на выезд со двора. Рядом с ней неспешно шли сопровождавшие гроб люди. Старик, задумчиво смотря вслед уезжающей процессии, спокойно выдохнул.
- С Богом... Теперь всё честь по чести будет, - произнёс тихо гробовщик и пошёл в дом собираться на службу.
Праздничных событий в календарных днях у людей в деревне было не много, а таких диковинных представлений, чтоб поглазеть, да было бы что рассказать - особенно. Поэтому сегодня, зная вредный характер старика, в помещении местной молельной собралась уйма народа. В тесном помещении без притока свежего воздуха за запертыми окнами и дверями нечем было дышать, но все стойко терпели временное неудобства потея и кашляя.
Посередине центральной комнаты, чем-то похожей на оркестровую яму в тусклом свете, стоял массивный дубовый гроб с мертвецом, обставленный по кругу огромными латунными подставками с зажжёнными свечами. Рядом с гробом, слегка раскачиваясь, истерично завывали три плакальщицы, они, кланяясь, как три механические чёрные куклы в платках, натужно наперебой жалели умершего. За их дружным скорбным хором, держа в руках пожелтевшие страницы с молитвами, как опытный дирижер, наблюдал смиренно-воодушевленный батюшка, замечая все вокруг.
Собравшийся жадный до зрелищ местный люд, невнимательно слушал жалетельниц, зная наизусть всё действо панихиды, не это занимало людей. Они, как перепуганные пингвины, сбившиеся в кучу в углу молельной ощетинившейся дружной толпой, созерцали одинокого старика, который стоял напротив них среди множества разного размера нарядных икон и горящий свечей. Гробовщик, радостно улыбаясь, горланил во всё горло знакомые ему слова псалмов, крестясь и потея. Старик не выказывал никакого внимания на службу, и вся благостная атмосфера продолжающегося более часа церковного обряда превращалась в плохо срежиссированный грустный спектакль, который шёл не по плану. Первыми не выдержали находящиеся рядом с гробом плакальщицы. Беспрестанно рыдая об умершем, они по очереди начали тыкать пальцем в спину батюшке, с испугом показывая на вздорного старика, не разделяя с ним искренней радости от молитвы.
Батюшка тут же попытался вразумить "заблудшую душу", обходя по несколько раз старика с тлеющим кадилом, густо окуривая его, он как будто пытался выгнать обильным дымом надоедливого шершня из здорового пчелиного гнезда. Но старик, откашливаясь, намёков не воспринимал и служба в громких песнопениях продолжалась. Местные жители, уже не скрываясь, глазели на происходящее, без стеснения перешёптываясь между собой, обсуждая странное поведение гробовщика. Батюшка же, разозленный и юркий, как встревоженный воробей, прижав плечи к голове и скосив глаза вбок, зорко наблюдал за всеми и решал, что дальше делать. Его откровенно раздражало, что в последнее время народ с неохотой стал приходить на службу, а вот поглазеть на этого блаженного - пожалуйста.
Не выдержав, он пробрался окольным путем к старику, подошёл сзади, и полушёпотом спросил:
- Опять, значит, радуемся, Егор Григорьевич? - И, не получив ответа, зашипел в бессилии, как придавленная сапогом змея. - Это же панихида, родной... Выйди ты, Христа ради, из церкви... По-хорошему прошу выйти... Ведь не служба, а цирк какой-то получается...
- А что, сегодня храм божий только слёзы в кассу принимает? - повернувшись к батюшке, улыбаясь, спокойно ответил старик, пояснив. - Радость моя, батюшка, от того, что человек хороший преобразился...
- Ну снова ты мудришь, старик... неужели опять спорить собираешься... - едко прошипел взбешённый священнослужитель. - Видишь, не к месту... Народ смотрит... сколько раз тебе говорить... всему своё время... - Он крепко приобнял за плечи гробовщика, попробовав его сдвинуть с места. Но проще было совладать со скалой, нежели пошевелить крепкого старца... - Сам пойдёшь? Или мужиков позвать? Ведь всё равно выведут... как в прошлый раз.
Гробовщик в ответ смерил батюшку своим лучистым взглядом, спокойно произнес.
- Ладно, сам пойду... я всё сказал.
Отвернувшись от сверкающих злобой глаз священнослужителя, старик перекрестился на все четыре стороны и медленно ковыляя пошел к выходу.
- Смотри, побрёл... зачем его только на порог пускают... вылитый ведмедь... зато мастер не вам чета... а бородища-то...страшный какой... - слышал он беспокойные осуждающие голоса галдящих за своей спиной женщин. Старик, аккуратно опираясь на натёртый до блеска поручень, спустился по крутой лестнице , вышел на свежий воздух, сделал глубокий вдох, распрямился и негромко произнёс:
- Странно... неужели не видит никто.
Он удивлённо покачал головой, опустил плечи, и раскачиваясь из стороны в сторону, побрел по безлюдной улице к трактиру.Широкая наезженная телегами дорога от церкви резко уходила вниз с высокой горы и пересекалась с оживленным трактом , где и находилось питейное заведение. Старик медленно шел вниз по пустынной улице, сбивая ногами маленькие камушки, попадавшиеся на пути. Настроение у него после службы было благостное, и всматриваясь в бездонную синь неба, он отчетливо видел, как в голубой бездне, в самой её глубине, словно срисованными с листа ожившими кляксами и точками суетливо сновали птицы.
"Каждая кроха малая себя в жизни проявляет, - всё замечая, мечтательно думал старик. - Вот же интересно природа устроена, стройно и согласованно у неё всё получается. Иной букашке срока с неделю и жизни чуть, а радости в ней сколько. Почему у людей всё не так? Почему силой всё решить пытаемся? А пропорции разума и силы не соблюдаем. Вот где силы много, там ума не достает. И по-настоящему человек думать начинает только тогда, когда её, силушки этой, и не остаётся. Дух тогда, который в человеке с рождения даденный, силу сам рождает. И сила эта благостная, потому как добро несёт людям. Рождение её в бессилии произошло, вот она-то и есть эта самая маленькая живая частичка, которая любит. Что эту силу победить сможет ?"
Гробовщик улыбался своим мыслям и чувствовал невообразимую любовь ко всему, что его сейчас окружало, ту самую любовь, которая захватывает тебя всего, живёт и радует всю твою суть.
- И для чего человеку мудрость мира сего, без радости... Эх...- старик грустно вздохнул.- Будь я государем, открыл бы службы специальные, где мысли мудрые со всего света записывают, чтоб сызнова не пришлось людям житейской премудрости учиться - только время зря тратить. Ведь не это главное... лишнего в том много... а главное-то... - при этом мысль старика взяла такой крутой разгон, что он еле поспевал за ней. - Что всё неправильно, если человек любовь через ум понять пытается, нахрапом берет... А любовь - она суть дух... и если много его в человеке... духа-то... то и воссияет он.
Так и шёл старик, ускоряя шаг по пустой дороге, разговаривая сам с собой.
- Моё почтение, Егор Григорьевич, - прямо над самым ухом гробовщик услышал знакомый грубый голос трактирщика. Удивлённый старик, остановившись, немного оторопел, не сразу сообразив, что уже пришёл. - Служба, я гляжу, ещё идёт. А тебя опять выперли?
Гробовщик в ответ, поглядывая исподлобья, молчал, не произнеся ни слова.
- Ладно, можешь не отвечать... - успокаивая, произнёс трактирщик... - Мы-то люди добрые, не то что, некоторые... из дома в дом, как говориться. Приглашаю-с...
Старик ухмыльнулся и ответил.
- Мир тебе, Антон Сергеевич.
Трактир изнутри был похож на хорошо отремонтированный склеп, в котором счастливых лиц старик отродясь не видел. Горе горькое несли сюда люди, как к алтарю, с лёгкостью освобождая от денег карманы свои и чужие. Обычная дурь во всей своей уродливой красоте человеческого безразличия гуляла здесь во всю ширину своего неуемного характера. То тут, то там были слышны громкие осуждающие голоса, перемешивающиеся с бранью, да дым от табака почище кадила туманил воздух. Старик присел за свободный стол, на котором его уже ждал большой стеклянный стакан, полный до самых краёв водки.
Трактирщик, спрятавшись за выставочные шкафы с бутылками, как из засады, наблюдал за гробовщиком.
- Ещё рано... подождем, - прицеливаясь, произнёс он тихо. - Посмотрим, что ты за зверь...
Старик же сел за стол, и всматриваясь в содержимое стакана, будто растворился в его материи, как в разгульной безнадёжной атмосфере шалмана среди таких же, как и он, людей. Отрывки слов и мыслей в его голове сменяли будоражащие его чувства, которые прикрывали наготу искренности мастерового человека, то и дело возвращая гробовщика на свет действительности в полумраке людских пересуд. Так, поминая мертвеца, и не выпив ни глотка, просидел старик два часа ... А после, словно очнувшись от сна, он поднял голову и тихо произнёс.
- Где ж ещё поминать доброго человека, ежели с церкви гонят...
Взял стакан в руку, поднёс ко рту, и делая большие глотки, осушил его до самого дна.
- Ну всё, пора...- тихо произнёс всё время наблюдающий за стариком трактирщик. - Теперь-то я узнаю, что ты за человек.
Он подождал ещё немного, вышел из укрытия и, пройдя в зал, присел возле старика.
- Ну как тебе, Егор Григорьевич, у меня отдыхается? - задорно спросил трактирщик.- Заметил, какой я ремонт затеял? Светлее даже как-то стало.
- Прямо как в моём гробу, - спокойно ответил старик.- Светло и безнадежно.
- Зачем ты так усложняешь, мастер? В жизни же просто всё... гораздо проще, чем ты там себе думаешь. Не так радостно, конечно, как с начала, с детства могло показаться, но жить можно.
- Это как ?- не поняв, спросил старик.
- Как?! Как все! - пожав плечами, спокойно ответил трактирщик.
- Просто у вас, у людей, что не спроси... да не так о мирском говорить надо... - произнёс захмелевший Егор Григорьевич. Старик ненадолго задумался и спросил... - Неужели просто... и ты так думаешь?
- А как иначе? - удивлённо ответил трактирщик.
- Вроде так... да не так... Не видите вы главного, - злобно блеснув глазами, хрипло проговорил старик. Враз опьяневший гробовщик, словно хищник, прижатый опасностью к решётке в тесной клетке, стал похожим на маленького лесного зверька. Глаза его горели, выбрасывая грозди искр на деревянный пол трактира.
- Послушай, что я тебе скажу, Антон Сергеевич... - сдерживая злобу, заговорил гробовщик. - Вчерась в городе я был... на выставке... самовары смотрел... красота... загляденье... Гладенькие, пузатенькие, один к одному - артисты, богатыри. У иных медалей во весь фронт припаяны... - Указывая себе на грудь, изобразил рукой старик. - Сразу видать, хорошая работа мастера... прямо как заказ мой сегодняшний... гроб я исполнил... как игрушечка... богатый, с накатом в три доски, дубовый. Сегодня в моём гробу одного служаку важного отпевали. Так вот, стою я на панихиде, смотрю на него, а батюшка таким гнусавым голосом выводит: "Спаси нас отче милостью своей"... А я стою, слушаю, да всё об самоварах этих вспоминаю. И так мне жалко его стало.
- Кого, самовар? - с искренним интересом переспросил трактирщик.
- Да тьфу на тебя... - сплюнув, ответил старик. - Генерала, мертвеца этого... Блестит покойничек у самого края, как целковый на площади... прости меня Господи... медалями обложен... да рядом не видит никто, что человек он... чистый... уже у Господа на пороге с всевышнем держателем разговоры ведёт... один, голый как есть... семь от семи бездыханный лежит... а они с ним, как с самоваром этим... на выставке носятся ... и упорствуют от гордости да от невежества своего, воют и ноют... - продолжая увлечённо говорить, человек вытирал пот со лба. - Родных людей у генерала-сироты отродясь не было... а так вроде по-людски, честь по чести... орут, жалея, будто продали что ценное, что никогда в руках не держали... Вот как. Хм...
Старик рассказывая, снова вытер ладонью вспотевший лоб и продолжил говорить.
- Никто... слышишь, Антон Сергеевич, никто и до нас, и после нас... По сути жить не будут... И помирать тоже... Пока разуму не доберут... по-божьи... как самовары эти на выставке не воссияют... Прости меня, Господи... милосердия в нас нет и... малость духа с копейку... не успеваем мы за короткий век свой со всем разобраться... жизни правду увидеть, человеком стать... когда плакать надо - радуемся, когда рыдать - смеемся... Всё у нас наоборот... проклинаем друг друга за то, за что вроде благодарить надобно.
Старик, рассуждая, успокаивался, и взгляд его опять стал глубоким и ясным, как будто он сейчас всматривался в то, чего другие не видят..
.- А оглянешься вокруг - смысла вроде ни в чём нет, а с другой стороны благостна эта самая жизнь... Богом нам данная...
- Ну и что тут поделаешь, старик... - с сожалением произнёс трактирщик. - Такая жизнь... будь она неладна.
И тут у гробовщика как будто сорвало сдерживающую плотину бурлящих в нём чувств, и слова одно за другим слетали с языка, закручиваясь в предложения бурным быстрым потоком.
- Да когда же поймёте вы, наконец, пока ещё есть в дар время бесценное... свой путь осознать спешите... за границу общего понимания загляните в зеркало души своей. Чем лично ты на создателя своего похожим стал? Что в тебе такого, как в нем просияло? Какие качества свои на пьедестал вознёс? С чем в вечную жизнь постучишься?
Голос старика осип, и он уже хрипло продолжал свою речь, которая звучала все тише и тише.
- И если сможешь... - гробовщик откашлялся, - жить всего лишь днём одним... и замечать богатство Царства небесного... здесь... в этом мире... То молнией яркой озарит сознание твоё... придёт мысль, что хоть крупинку малую да успел благости вкусить... ощутить, так сказать истинную благодать божию, которой в нас, как в колодцах глубоких, немерено, в каждом есть ...
Трактирщик, открыв рот от удивления, смотрел на старика, который светился как свечка.
"Мерещится, - подумал он.- Быть этого не может".
Не веря в увиденное, изумлённый трактирщик закрыл глаза и потряс головой.
Старик же продолжал быстро говорить, стараясь спасти, сберечь, как новорождённого ребёнка от пропажи, свою мысль.
- Да не глядите вы в сокровищницу... В глубину самую... Не пытаетесь дотянуться до воды животворящий, зачерпнуть да напиться... Голода плоти себя лишить... В смысле вечности раствориться... Тлен вам дороже всего... с ним срослись и поэтому плода от вас нет... а лишь неведение, как у кутят слепых... и страдаете и страдание приносите друг другу, не ведая, что творите... Вот и весь сказ. Грехами, как заплатами страм свой прикрываете... Ту язву смертельную, что отравляет вас, сберечь пытаетесь... Вот ты ответь... - насупив брови, старик обратился к трактирщику, - ежели болит что у тебя, что попросишь, лекарство или яду?
- Ну это смотря как болит!
- Вот тебе всё хи-хи... а я серьёзно.
- Не знаю старик, наверное, чтобы помогло что-то, и без разницы, главное, чтобы не болело.
Старик рассмеялся.
- Вот именно, в самую тютельку попал. Кажный грех, как яд, нам глаза застит, а против него лекарство бессильное - вроде полегчало, но не вылечило. А болезнь спряталась, но ушки торчат, и ест тебя поедом. Менять на добро надо привычки свои, в них корень вижу... в них самое зло человеку. От этого и нет радости в жизни.
- Интересно тебя слушать, старик. Не совсем понятно, но интересно, - сказал, улыбаясь трактирщик. - И сколько же ты прожил, мастер, чтоб так на людях об этом рассуждать?
- Семьдесят четыре, - ответил старик.
- От рождества Христова?
- Я тебе покажу от Рождества. Семьдесят четыре как есть.
- Ну так научи меня, состоятельного человека, как жить в радости... да подольше, как ты... Я ведь и заплачу, - похлопав себя по карману, произнёс трактирщик.
- Чему же я преступника научить смогу, коли сам в оковах? Вот скажи ты мне, Антон Сергеевич, сколько после Иисуса людей просияло? А? То-то... Только вижу я, что идея новая придёт и самый распоследний грешник покается, снимет предатель-изувер рода человеческого маску свою, и ничего более с обществом делать не придется. Не почувствуют более люди одиночества своего и смыслами одолеваемы будут, видя мир таким, какой он есть. От света веры той все очистятся. Вот так... И добавить нечего, - повертев в руках пустой стакан, произнёс гробовщик. Он неспешно поднялся из-за стола и посмотрел прямо в лицо трактирщика своими ясными голубыми глазами. Отчего тот неуютно поежился - Должно тебе Антон Сергеевич родиться сызнова, а все истинное нам и так бесплатно дадено... Говорил и говорить буду, спасайтесь люди добрые... да не слышит никто, - с сожалением сказал старик. - Пойду я.
Мужчина сгорбился, опустил вниз руки, и, ковыля, как старый уставший медведь, медленно пошёл к выходу.
"В упор старика этого понять не могу, как ни стараюсь... чудной он какой-то... И чего его все боятся? - провожая взглядом старика, подумал трактирщик. - Света в нём чересчур много... это да..."
С тех пор и в церковь, и в кабак гробовщика больше не пускали, дабы не кликушничал и не смущал обычных людей. А слухи о нем разрослись в такие небылицы, что достигли пределов столицы Москвы-матушки...
Мол, жил когда-то на свете такой странный человек, Егор Дурнов... жил, жил и помер.