Гранатово-красное солнце осветило покорные пески Аргизы, упало на хрупкие плечи Атона и устремились, вдаль, к городу. Мальчик посмотрел в открытую пасть обрыва, поспешно вытер слезы и вернулся к лошадям, стоявшим в стороне.
Атон принял решение. Самое тяжелое и отчаянное в своей жизни. Запредельное для маленького сердца ребенка. Изменить которое не сможет даже леденящий страх.
Его тело пронзила дрожь, ноги на мгновение ослабли, и он рухнул на колени, ухватившись за больной бок лошади. Та дернулась, и из раны на щеку Атона брызнула кровь. "Прости", - прошептал он и поцеловал ее.
У семьи Атона было 8 лошадей. Столько же и детей. Каждому по одному. Костлявым - по костлявому. Кто-то из местных позавидовал бы, причислив их семью к числу зажиточных. Но это было не так. Восемь детей, вечно голодных, больных и печальных, жили в каменном доме. Восемь лошадей, прислонившихся к стенам от изнеможения, жили в каменном стойле. Иногда Атон переставал видеть между ними разницу - каждый день для кого-то из них могло не взойти солнце. Как полгода назад для его отца.
Атон любил своих братьев и сестер, но иногда недоумевал, зачем его родители привели в этот мир столько детей, заведомо обрекая их на жизнь в нищете. Мать поглаживая живот, в котором сидел девятый ребенок, говорила, что все дети от бога.
Атон читал в книгах, которые привозили волонтеры, о зеленых лугах и огромных пастбищах, и завидовал счастью тех скакунов, которым довелось родиться в далеких странах. Ведь на его родине - был только песок. Безжизненная пустошь, расстилающая от горизонта до горизонта, от заката до рассвета, и адское солнце, к которому удалось привыкнуть людям, но не лошадям. Оно превращало встречающуюся среди песков редкую траву в колючки, и выжигало на телах животных раны. Вот и все, что доставалось его лошадям от бога.
Атон встал с колен. Втянул обратно мокроту в носу и сжал веки, избавляясь от слез.
- Что скажешь, Зиита? - взглянул он в красно-коричневые глаза шкапы. - Но что ты можешь сказать? - опустил взгляд Атон, - Просто доверься мне, - потрепал за гривы остальных четырех скакунов и снова отдался воспоминаниям.
А ему "боги послали" тяжкий труд. Как на старшего сына, на Атона упали обязанности покойного отца. Чтобы прокормить большую семью, он каждый день отправлялся с черным жеребцом Рефаром к пирамидам - к самой маленькой из них, на проплаченное еще отцом место. Туристы сюда доходили изредка - лишь единицы, ищущие уединения, подальше от скопления людей и воняющих гарью автобусов, облюбовавших всю территорию у больших пирамид.
- Прогулка на лошадях, замечательные виды! - кричали отцовские товарищи в бедуинских одеждах, заученную на нескольких языках фразу. Бежали за туристами, дергая их за рукава, и приторно нахваливали своих скакунов. Те, кто не мог отказать - соглашались. И покрытые пылью погонщики усаживали увешанных фотокамерами чужаков на лошадей и тащили их по "желтому морю" к горам. Погонщики улыбались - сегодня им удалось прокормить семью.
Атон пока еще не умел приставать к туристам. Ему было стыдно. Он надеялся, что со временем, когда повзрослеет, стеснение сменится наглостью, как у всех. Ведь в их мире наглость - главный кормилец. Он просто стоял в стороне, читая книгу, а когда приходил вечер, и он снова понимал, что вернется домой ни с чем, садился на горячий песок, крутил болтающуюся пуговицу на рубашке и плакал. Иногда находился добрый человек, который жалел его и давал пару купюр.
Но и слезы Атон считал наглостью. Предприимчивые соседи же воспринимали их за тактику и трепали его по смоляным волосам, нахваливая за актерские задатки. От этой несправедливости Атону становилось грустно. А еще он знал, что однажды слезы прекратятся. И тогда мать неизбежно обвинит его в бестолковости. 12-летнего мальчика, отчаянно тянущего ношу взрослого мужчины.
Денег, что он приносил, хватало ровно, чтобы выжить. Иногда несколько монет удавалось заработать его младшим братьям и сестрам. Девочки плели браслеты и четки из отполированных костей животных и семян лотоса, шили для них мешочки из старых платьев и носили на рынок. А мальчишки катали туристов по городу, охотились на голубей, чтобы мать потом приготовила их с рисом, попрошайничали, иногда даже подворовывали.
Мать же занималась младшенькими - Маду и Нилом. Маду в последнее время сильно болел. Атону было слишком тяжело переносить непрестанный плач полуторагодовалого братика, поэтому дома он старался не задерживаться. Забегал лишь перехватить кусок "баладийского" хлеба да выпить козьего молока. Остальное же время проводил с лошадьми.
Атон нашел в поясничной сумке кусок сухаря и три морковки. Потер сухарь о штаны и откусил, разделил морковь на части и угостил лошадей. Потом осторожно достал из заднего кармана брюк обгоревший книжный листок, развернул его и поднес к глазам.
"Аларина сидела в забвении на вершине белой скалы, возвышающейся среди мирового океана. Ее снежные волосы спускались по острым склонам и касались шумящих волн. Она не страдала от одиночества - дни для нее были секундами, а года минутами", - шепотом, будто боясь, что кто-то услышит читал Атон. - "Каждые сто лет она открывала глаза, собирала волосы в косу и вздымалась вверх. Ее тело было легким как облако и прозрачным как вода. Поднимаясь все выше и выше, Аларина рассекала руками пространство и снова оказывалась в мире людей.
В каждый из своих визитов она пыталась понять смысл их жизни, отыскать что-то особенное, чего она раньше не замечала и не чувствовала. Она облетела множество стран, врывалась на праздники и свадьбы, кружилась под их музыку, радовалась рождению их детей, с трепетом наблюдала за успехами, плакала на похоронах.
И в этот раз она отправилась за свежими впечатлениями, чтобы, наблюдая за жизнью людей, отыскать новое оправдание их существования на этой земле".
Атону очень хотелось узнать, нашла ли Аларина что-то особенное в этот раз. Он даже наделся, что мог бы быть тем необыкновенным мальчиком, который бы доказал ей, что люди не безнадежны. Но он так и не дочитал эту легенду.
Книги Атону доставались от волонтеров, прилетающих несколько раз в год в Аргизу. Они лечили страдающих от изнеможения арабских скакунов и верблюдов, которых безжалостные погонщики гоняли по 16 часов подряд по раскаленной пустыне.
Он всегда с нетерпением ждал, когда приедет рыжеволосая Хедене. Она привозила книги с красивыми картинками и учила Атона читать. В то время, когда еще был жив его отец, он дни напролет проводил в лагере волонтеров - учил чужие языки, слушал интересные истории о далеких странах и мечтал, что, когда подрастет - обязательно объездит весь мир. Хедене говорила, что он смышленый мальчик, что его могло бы ждать многообещающее будущее. И читая книги, Атон представлял, что когда-то тоже напишет свою историю - грустную, но очень красивую.
Но мать не видела в Атоне ничего особенного. Ей нужно было, чтобы сын приносил домой деньги, был одним из тех приставал, дергающих туристов за рукава.
- Книги нас не прокормят, - говорила она, нахмурив брови. Его жажду к знаниям мать считала бездарной тратой времени, а из книг признавала только Молитвенник.
Таким же злом она считала школу. Из мальчишек, живущих на его улице, уроки посещал только Ихим - остальные родители не могли себе позволить оплатить занятия. Они садили своих босоногих отпрысков на колени и учили молитвам, адресованным всевозможным богам - на этом их познания о мире заканчивались.
Атон тоже учил молитвы, вместе с братьями и сестрами, монотонно повторяя за матерью вслух мало понятные по смыслу фразы. "Такова воля богов", - наставляла мать. А настоящие книги, как он их называл, с захватывающими историями, он прятал в конюшне, за деревянной балкой, поддерживающей крышу.
У Атона было целых 9 книг! Перечитанных по многу раз. И еще одна новая, со сказками и легендами, в которую он тайком заглядывал во время поездок к пирамидам. Читал по несколько страниц в день, наслаждаясь каждым словом. Но когда он в пятый раз вернулся домой без денег, мать отругала его и ударила по лицу и назвала бездельником. "Это все твои книжки!" - прикрикнула она. - "Из-за тебя наша семья осталась голодной".
Это была уже вторая пощечина за сегодня. Атон, таща за поводья Рефара, пересилил себя и увязался за одним из туристов. Но чужестранцу не понравилась настырность мальчика, он выдернул свой рукав из его зажатой руки и случайно ударил по лицу.
В тот день мать проследила за Атоном и увидела, как он прячет книгу в тайник. И пока он уставший и голодный впопыхах жевал за столом соленый сыр, сгребла в подол длинного платья все его книги и швырнула в печь.
Атон не сразу понял, что произошло, а когда осознал, бросился к матери в ноги и, рыдая, принялся выхватывать объятые пламенем страницы. Но мать оттолкнула его, и в обожженных руках Атона остался лишь один лоскуток бумаги.
Это была его первая трагедия.
Приближался вечер. Далекий город засветился тусклыми огнями. Уставшие кони опустили тощие тела на горячий песок, и уткнувшись мордами друг в друга, дремали. Атон тоже закрыл глаза и замер, притворившись спящим, чтобы хоть на время скрыться от назойливых мыслей.
Ищет ли его мать? Переживает ли она, куда пропали лошади? Не голодны ли младшенькие?
Но мысли не отпускали, они сжимали его голову цепкими клешнями все сильнее и сильнее. И Атону захотелось зарыться в глубокую темную яму, чтобы они потеряли его из виду, и чтобы его никто никогда не нашел.
Иногда он думал, что у его матери нет сердца. Он помнил, как она громко плакала на похоронах отца, но, когда два месяца назад умер полуторагодовалый Маду, она не проронила ни слезы.
- Скоро нас снова будет восемь, - сказала она, держась рукой за огромный живот, взяла лопату, и выкопала за туалетом неглубокую яму. Дети же наблюдали в окно, не решаясь подойти. Атон видел, как мать замотала Маду в цветастое одеяльце и опустила вниз. Потом, замерев на несколько минут, достала маленькое тельце обратно, сняла одеяло и снова уложила сына в яму. Позже Атон посадил на могилке братика розово-лиловые плюмерии, чтобы хоть как-то украсить это страшное место.
Это была его вторая трагедия.
Когда Маду болел, Атон спрашивал у матери, почему она не позовет доктора.
- Его жизнь в руках богов, - отвечала мать, отворачиваясь. А когда он привел за руку рыжеволосую Хедене, чтобы она осмотрела малыша, мать молча выслушала ее наставления, а потом избила Атона кнутом.
Тогда он впервые сбежал из дома, весь исполосованный несправедливостью. Схватился за истертые поводья и погнал Рефара галопом к любимому месту у обрыва скалы.
С вершины утеса его злой город казался маленьким и безобидным. Отсюда не было видно грязи, плывшей вместе с мочой по улицам. Трупов лошадей и верблюдов, лежавших просто на обочинах. Женщин в черных паранджах, скрывающих свои тела даже от бога, молодых девушек в разноцветных платках, стесняющихся улыбаться. Босоногих детей, лакомившихся сахарными яблоками на палочках. Строгой матери и серого, как ее душа, дома.
И сейчас Атон снова стоял на краю обрыва. Блудливый ветер трепал его высвободившуюся из брюк рубашку и запутывал карамазые волосы. Лошади неподалеку щипали редкие пучки блеклой травы. Одна из них - белая, как снег, о котором он читал в книгах, лежала на коленях, не в силах подняться. Огромная рана на боку, которую облюбовали мухи, кровоточила.
- Ты должна быть сильной, - просил он, присев рядом. Вытрусил из поясной сумки остатки овса и протянул ладонь к Марите, но есть она не стала.
Атон думал, был бы жив отец - все было бы иначе. При нем дети всегда были накормлены и одеты, а лошади ухожены и здоровы. На выходных они семьей торжественно шли в Молитвенный дом в центре города, а потом лакомились сахарными яблоками на палочках. Иногда заглядывали на рынок, где отец покупал детям и жене обновки да разную утварь для домашнего хозяйства. Себя же он не особо жаловал - из одежды у него было всего две рубахи, широкие штаны с кушаком, старые сандалии да любимая красная ермолка.
Его отец был обычным человеком - на работе деловитым, как и другие погонщики, а дома хозяйственным и молчаливым. Каждое утро, на рассвете, он ездил к пирамидам на снежно-белой Марите. А когда Атону исполнилось 7 лет - подарил ему жеребенка цвета нефти и вскоре стал брать сына с собой. "Смотри и учись", - говорил он и, перекрикивая конкурентов, зазывал туристов на прогулку по "желтому морю".
Остальных скакунов отец сдавал в наем соседям. Да позволял на то время 6-летним близнецам катать по городу чужаков, хмуривших лица и закрывающих носы.
Атон очень любил проводить время с отцом. Он помогал ему вычесывал гривы лошадей от колючек и комочков грязи, доставал занозы из копыт, водил мыть их на узкий пруд за чертой города. А иногда даже читал отцу книги. Тот всегда молча слушал, закручивая пальцем правый ус, а потом говорил одну и ту же фразу: "В жизни так не бывает".
Но однажды отец заболел. Страшный недуг проник в его тело и жадно пожирал изнутри, пока не превратил его в свинцовую мумию с впалыми щеками. Отец долго скрывал, что болен, а когда уже не смог, сказал: "С богами не поспоришь" и отдал Атону свой кинжал.
Вскоре мать позвала их, детей, попрощаться, и Атон поклялся отцу, держа его за горячую ладонь, что позаботится о лошадях. Он еще не знал, что от обещания ребенка, даже самого страстного, в его мире ничего не зависит. Над ним - есть мать, а над матерью - боги.
После смерти отца, Атон убедил мать, что они не выживут без помощи волонтеров. Белолицые парни и девушки несколько раз в год привозили для погибающих от голода и язв лошадей и верблюдов мешки с комбикормом и овощами. Помогали они и семьям - продовольственными пакетами да одеждой.
Атон очень радовался помощи, обнимал рыжеволосую Хедене и целовал ей руки. Но мать видела в этой благотворительности свою выгоду. Она отправляла близнецов и девочек с погруженными на старую двухколесную телегу мешками в другой конец города, на рынок. Вечером ребятня возвращалась домой улыбчивая и сытая, а мать забирала у них выторгованные деньги и выгоняла на улицу, чтобы спрятать.
- Но, как же лошади, мама? - недоумевал мальчик. - Что они будут есть?
- Что и все, - отмахивалась мать, штопая прохудившиеся рубахи.
Атон понимал, что без отца они не в силах содержать 8 лошадей, что мать намеренно морит их голодом, ведь если кони будут ухожены - волонтеры перестанут помогать их семье. Продать же скакунов мать не могла - вести бизнес с женщиной никто не станет.
Он как мог экономил оставшиеся после отца запасы овса и сена, выискивал среди красных песков оазисы травы, чтобы прокормить стадо. Но этого было мало. Лошади чахли и болели.
Первыми, в один день, умерли Чахна и Горг. Мать приказала убрать их трупы, чтобы не приманивать в дом мух. Атон погрузил тощие тела лошадей на телегу и потащил, увязая босыми ногами в грязи и помоях, текущих по улице, туда - где заканчивался город и начиналось кладбище лошадей.
Для Атона это было самое страшное место.
Полуразложившиеся тела животных лежали небольшими кучами вдоль дороги еще далеко до свалки. Проходя мимо их, он отворачивался и сжимал ноздри. Но ядреная вонь все равно пробиралась внутрь его и выцарапывала глаза. Атон выгрузил лошадей в огромную яму, заполненную такими же жертвами жестоких хозяев, и быстрым шагом отправился домой, смахивая слезы.
Вскоре снова приехали волонтеры. Атон умолял Хедене не отправлять помощь к ним домой и спрятал выпрошенный мешок с морковью в вырытый в конюшне погреб. Но спустя пару дней мать куда-то ушла, а потом волонтеры привезли к их дому новые мешки с комбикормом. К вечеру запасов уже не было. Но Атон был спокоен - моркови хватит на пару недель. А мать так же спокойно сняла вьетнамок и избила его по рукам.
Несколько дней подряд Атон с неспокойным сердцем ездил к пирамидам и торопился вернуться домой. Он боялся, чтобы мать не нашла и не продала его запасы. А потом и ему, и ей стало не до этого - боги забрали маленького Маду.
Тем временем оставшиеся лошади с каждым днем ослабевали. Атон практически не отходил от Рефара, даже ночевал в конюшне. Приводил Хедене, чтобы она замазала его раны вонючей мазью, кормил с рук и вливал в его горло теплую воду. Но, однажды проснувшись утром, обнаружил, что его любимый конь больше не дышит.
Это была третья трагедия Атона. И самая большая.
Забежав в дом, он сгоряча толкнул в плечо беременную мать. Та замахнулась, но увидела на глазах сына слезы и опустила руку.
- Это ты виновата! - застонал он. - Ты и твои боги! За что они забрали у нашей семьи пять жизней? - спрашивал у матери Атон. Но та в недоумении смотрела на него молчала.
Атон побежал на задний двор, где упал у могилки брата и разрыдался. Позже, успокоившись, пошел в стойло.
- Я обещал отцу позаботиться о вас, - прошептал он лошадям, затащил холодное тело Рефара на телегу и поволок в конец улицы.
Время от времени он останавливался и оборачивался - в надежде, что боги смилуются, и его любимый конь проснется, вскочит и начнет выписывать пируэты, радуясь подаренной жизни. А потом они помчатся через бескрайнюю пустыню в неизведанность, чтобы рассказать Аларине свою невероятную историю и выпросить для людей еще один шанс.
Но Рефар не проснулся. И вскоре кладбище лошадей пополнилось еще одним костлявым телом.
Атону хотелось здесь остаться. Разрезать отцовским кортиком чрево коня и похоронить себя в нем навсегда. Но потом он вспомнил о своем обещании и потащил пустую телегу домой.
Достал из погреба несколько оставшихся морковок и пригоршню овса - сбросил все в поясную сумку. Заскочил в дом, вытащил из-под кровати кортик и замотанный в кусок тряпки грифель, схватил со стола кусок хлеба, и ни на кого не глядя, выбежал обратно. В спешке связал за поводья лошадей и повел за собой, подальше от этого жестокого города.
Атон вытер слезу, возвращаясь из воспоминаний. Зыбучие пески Аргизы поглотили Солнце и выплюнули на небо тонкий серп Луны. В сумеречной вышине засияли звезды, и мальчик представил, что - это души лошадей. Он зевнул, склонился на бок одного из жеребцов и задремал.
Ему снилось, что он бежит не оборачиваясь. Каждой клеточкой кожи чувствуя угрозу. Он не видел своих преследователей, лишь слышал вдали топот и громыхающее сердцебиение людей, наблюдавших за ним сквозь щели прохудившихся домов.
Он отскочил с дороги и перепрыгнул через забор, грохнувшись спиной на землю, и краем глаза заметил, как по улице промчалась тень. Приподнявшись на локтях, он увидел белый как мел скелет, с железными подковами, желтыми зубами и костяным хвостом.
Атон вжался щекой в тростниковый забор. Как снова услышал стук копыт и привстал. По улице промчался еще один "живой" скелет. Внезапно с дерева на Атона упала ветка хоризии. Он взял в руки цветок и прижал к груди.
И в третий раз вдали послышался грохот копыт. А потом неожиданно замер возле Атона. Люди за стенами каменных домов засмеялись. Мальчик вздрогнул. И тут к его дрожащим губам опустилась большая морда.
Атон прищурился, но, набравшись храбрости, открыл глаза. И увидел Рефара - он выглядел, как когда-то раньше: сытым, сильным, с блестящей шерстью и пышной гривой. Конь дышал паром ему в лицо, а потом нежно вытащил зубами цветок из рук Атона.
Мальчик потянулся к возвышающемуся над ним жеребцу, но как только коснулся пальцами его морды, привычный облик Рефара растаял и перед Атоном предстал такой же скелет, как и два предыдущих. "Го-го-го", - закричал конь, будто смеясь, и умчался следом за другими.
Атон открыл глаза, потер лоб, вздохнул и принялся разминать сонное тело. Вслед за ним проснулись и лошади. Лучи восходящего солнца подкрадывались к краю города.
Мальчик снова достал из заднего кармана книжный листок, разровнял его на плоском камне и принялся аккуратно сцарапывать кортиком печатный текст. Спустя время, когда на странице почти не осталось чернил, он взял грифель и, склонив голову, задумался. А потом принялся медленно выводить буквы.
"Песок цвета старого золота утекает сквозь мои пальцы. Рассеивается пеплом сгоревших книг и падает под ноги, выстилая ковер, по которому пройдем в первый и в последний раз я и мои лошади. И когда ветер заметет наши следы, одень свое лучшее платье и станцуй для меня, мама, как танцует белый и желтый цвет внутри цветка хоризии. И прости. Мир, в котором я жил, превратился в кладбище лошадей", - написал Атон, свернул листок и прятал обратно в карман.
Он поднялся с колен, заглянул в глаза каждой из лошадей и связал за поводья. "Доверьтесь мне", - прошептал он.
Аргиза просыпалась. Женщины в черных платьях и мужчины в белых рубахах, волоча за собой босоногих детей, торопились на утреннюю молитву. Автобусы привозили и увозили новых туристов, а погонщики все-также бесцеремонно зазывали прокатиться по пустыне. Это был обычный день, такой же, как остальные. Вот только возле маленькой пирамиды, где каждое утро стоял Атон, больше никого не было.