Колян

Ёлка стайлз

Он пока и сам не знал, зачем вышел здесь, что искать, кого? Восемь лет в плену хвойного похмелья, зарешеченых окон и потливых мужиков. Надоевшие колючие ёлки. Без просвета, словно чёрные вороны. Хотелось спилить, вырвать их с корнем, выбраться за ворота и уехать куда угодно от въевшегося в каждую морщину, в каждый шрам тягучего хвойного запаха.
А здесь... Что здесь? Былое блаженство дурной юности? Старый дом, который, может, уже давно снесли?
Мимо неслись машины, спешили люди, горели огнями праздника торговые витрины. Остановился, посмотрел на яркие игрушки на ёлках. Их бы туда, в начало жизни, а сегодня только боль в груди и непрошедшая обида.
Он просто шёл, куда несли ноги. Купил по дороге водки, хлеба да колбасы. Что-то слетело с промчавшегося грузовика, ударило в плечо. Оглянулся: маленькая кривая ёлка. Пнул её тяжёлым ботинком подальше, и тут... Понял., что пришёл.
Дом! Стоит, жив притон нариков и алкашей. Неужто еще и живет кто в доме этом?
Скрипучая дверь, шатающиеся ступеньки, грязные окна, облезлые стены. Тошнотные объятия подъездной вони.
Когда-то давно собиралась здесь плевавшая на всех компания его друзей, гордая своим вызывающим видом, от которого шарахались правильные мамаши да доживающие век старухи. А они, совсем ещё юные, тащились от надетых рваных штанов и гранж-рока незабвенного Курта Кобейна...
Однако, похоже, есть еще люди в этом доме — слышны шумы и даже крики из-за закрытых дверей. У одной остановился. Зачем? Стоит ли? Зашёл. Удивил, накрыл запах жареной картошки, аж глаза защипало. Под ногами что-то шуршало. Он помнил, сколько шагов до той комнаты, где схлопнулась, завершилась его юность. Толкнул дверь. Раскуроченые шкафы, вещи какие-то на грязном полу, тараканы, паучьи тенёта да пара засохших хмелевых шишек. На вешалке чудом сохранившийся драный длинный шарф — писк былого «гранж-стайлз».
Шаркающие шаги за спиной. Слабый старческий голос: «Кто здесь?». Оглянулся. Старушка, одуванчик, подслеповато рассматривала его в полутьме. Ответил, что сосед, Николай из девятой.
— Ах, Коля, Коленька, вернулся, дождались, — еле слышно шепча, сквозь слёзы бормотала старушка, ощупывая его плечи, лицо. Потянула за собой. Пытался вспомнить имя. А! Баба Шура, сколько ж ей сейчас?
Там, в далекой юности, в Новый год в этой комнате всегда стояла ёлка, дразнились запахом мандарины, а шустрая бабка гордо «шурковала» мимо их компании, крепко огрызаясь. Сегодня в комнате горела одна лампочка, пахло затхлостью, старостью и корвалолом.
Он спросил про ёлку. Соседка махнула рукой — мол, какие теперь ёлки... И тут Коляна подбросило. Новый год же! «Будет Ёлка, баба Шура. Будет.»
Выскочил на улицу, огляделся: вот она, им утоптанная, та самая ёлочка. Бережно отряхнул, затащил в квартиру и направился в магазин. Купил пельмени, мандарины, шампанское и бутылку «Колы». Конфеты. А ещё мишуру и блестящие шары.
Потом с бабой Шурой украшали ёлку. Накрывали на стол. Она вытирала слезы, а он впервые за много лет улыбался и искренне, как в детстве, радовался празднику:
— Мы ещё поживем, баба Шура! С Новым нас годом! — во влажных глазах Николая отражалась яркая нарядная ёлка.

---

Вася

Ёлки-палки

Однажды, когда дни стали короткими и хмурыми, а за окном летали белые мухи, прислуга решила меня немного порадовать и приволокла в дом ёлку. В комнате сразу повеяло морозной свежестью, на иголках блестели мельчайшие капельки влаги, ёлка упоительно пахла смолой, хвоей и ещё чем-то загадочным.
Я радостно прыгал по комнате, вдыхая эти чудесные ароматы, но меня вежливо попросили подождать на кухне, до тех пор, пока мой подарок должным образом подготовят и украсят. Пришлось согласиться — прислуга иногда бывает чертовски убедительной. Тем более, что я успел проголодаться. Вволю накушавшись, я прилёг отдохнуть на кухонном диванчике. Прислушиваясь к звукам, которые доносились из комнаты, я задремал...
Сплю я чутко, поэтому скрип открывающейся оконной фрамуги, резко диссонирующий с доносящимся из спальни мирным похрапыванием спящей прислуги, заставил меня встрепенуться.
Тихонько подойдя к приоткрытой двери, я заглянул в комнату. Наряженная ёлка стояла в углу, поблёскивая в лунном свете стеклянными шариками и гирляндами, а через подоконник перелезал, покряхтывая, здоровенный бородатый мужик в длиннополой шубе и валенках. В одной руке он держал белую, слегка серебрящуюся палку, а в другой объёмистый мешок.
Спустившись на пол, он опёрся на свою палку, поставил рядом с собой мешок и приложил к губам указательный палец, призывая меня не поднимать шум, а потом шёпотом произнёс:
— Я Дед Мороз, я подарки вам привёз.
— Мне? — удивился я. — Подарки?
Мужик смутился. В отличие от прислуги, он понимал меня буквально с полу мура. Но быстро сориентировался и продолжил:
— Точнее, им, — он мотнул головой в сторону спальни.
— А мне?
— На тебя мы с внучкой, честно говоря, не рассчитывали.
— И? — мой вопрос, сопровождающийся прямым и честным взглядом, ввёл мужика в ступор. Похоже, что в такие ситуации ему ещё ни разу попадать не приходилось. Но тут ему на выручку пришла голубоглазая девчушка, заглянувшая в окно с улицы и сразу просёкшая ситуацию:
— Дед, почто тупишь? Колдани и дело с концом, нельзя обижать такого милого котика!
— А ведь ты права, внученька, — просиял мужик. — Как тебя звать, котяра?
— Вася.
— Будет тебе, Вася, подарок.
Мужик тихонько стукнул по полу своей палкой, и комнату озарила яркая вспышка. Это случилось настолько неожиданно, что я не успел зажмуриться и на некоторое время перестал что-либо видеть. А когда проморгался, мешок уже лежал под ёлкой, окно было закрыто, а на месте, где только что стоял бородач, сидела прелестная ангорская кошечка, оценивающе рассматривающая меня своими пронзительными зелёными глазами.

---

Мишка Косолапый

Миндекорб

До Нового года оставались считанные часы, и Дед Мороз, тайный глава ледяных дождей и полярных сияний, пыхтя и переставляя свечу, изучал последние письма. Последние, они самые интересные. Чаще, конечно, просят. Ничего за сто лет не поменялось, но полегче стало: часть писем на компьютере набрана, а в лесном урочище волшебника интернет, как известно, в декабре замерзает, и остатки букв синицы расклевывают. Хорошее место, тихое.
Поправив очки, Дед-мороз вчитался в типографский шрифт: «Банка луженая 0.5 л арт 1354456-2Л 29.10.2024 ООО Витязь»
«Тьфу ты!, — пышнобородый старик перевернул листок, — это ж обычное дело, когда в доме бумаги нет. На обратке пишут. Или на оборотке, если бухгалтеры».
А на другой стороне письмеца сплошные каракули. Начало ещё читалось: «Дорогой Дедушка Мороз, пишет тебе Максим Мошкин из Новопыжска!» Дальше вроде как пожелания (хороший мальчик, воспитанный). А в конце просьба.
Ни разу этот Максимка весточки не подал, а тут целый миндекорб просит! Или тетрасорб? Написано бодро так, да не понять. Дед вздохнул и надел синие ледяные очки. Они, если что, и с корейского переводят, и позволяют на секунду увидеть мир глазами адресата.
Волшебник огляделся: явно не детское жилище... Полка с лекарствами, шкапчик с книгами, печка с закопченным чайником, коматозный телевизор, кот в драном кресле и ёлочка у окна.
Главное синие очки сообщили: «Максимка хороший мальчик, да здоровьем уже не тот». Сам-то Мороз Морозыч в его семьдесят был ого-го, по сугробам босиком бегал, а Максимке уж снег у крыльца разгрести в тягость. Забыли о нём все, кроме кур. Уважить надо!
— Эй, квадроберы, что такое миндекорб? — крикнул Дед Мороз притихшему коллективу.
Олени фыркнули.
— У-гу! — отозвалась сова Зойка.
— Миндекорб не гуглился, не гуглится и не будет гуглиться! Миндекорба нет. Тебя нет. Ничего нет. Я есть. Мыслю, а значит, существую." — проворчал Альберт, искусственный интеллект, заточенный в золотой клетке под закопченным потолком.
— Ну вас в баню, — отмахнулся Дед Мороз, взмахнул посохом, на появившейся из воздуха бутыли коньяка начертал «Миндекорб». Подумав, добавил новые валенки и пакет мандаринов. В качестве срочной гуманитарной помощи сойдёт.
Считая мгновения, уворачиваясь от припозднившихся ворон, кортеж волшебника достиг избёнки на краю дачного поселка и взрыл полозьями снег.
— Максимка, открывай, я пришел! — Дед Мороз ударил в дверь посохом.
— Милости просим, входите! Ух ты, птица какая! — Лысоватый мужичок в трех свитерах пожал волшебнику руку, и быстро закрыл дверь, чтобы тепло не выпускать.
— Не птица, а Зоя Филипповна, молодой человек! — возмутилась сова, — Снегурочку замещаю. Надо девочке отдохнуть.
— Вот не ждал! — тараторил хозяин, разливая чай с мятой, и кроша для совы печенье, — в домового верю, в лешего, хоть оно и противно науке. Но чтобы лично... Вы же не из района? Оттуда на оленях не ездят. Никто не ездит, дорогу замело.
Мужичок положил в чашки сахару и призадумался, — а дрова у вас выписать можно, если что?
— Дрова? — удивился Дед Мороз, — вы мне писали...
— Мы писали, — промурчал из-за печи домовой,- дрова ему нужны, старый. Так и написал: три. куб. дров. Можно пять. Чай писать обучены... Я ещё при Столыпине в уездной клинике домовил.
— Да что дрова! — возмутился Максим Евгеньевич,- внимание и ёжу приятно! С наступающим вас!
— Ах, дрова... Вот старый дурак! — Дед Мороз ударил в пол посохом, и с неба, как шишки, посыпались поленья, горбыль и обрезь, падая в сугробы и щелкая гранями. Ещё раз ударил он посохом, печка самозарядилась и, глухо ворча, загудела огнем.
— Этого добра у меня навалом! Жить вам в тепле, да не хворать!
Пока мы верим друг в друга, колёса жизни вертятся и летят, поднимая пыль.

---

Хумбле Мале

Праздник, который нельзя называть

Жучико было не в настроении. Прибежало на тусу раньше других и, пока зумьё собиралось, кисло выгорало на внутренний прикид:
— Фигня какая-то, дерево это, висюльки кринжовые. Я-то думало, что Эмм отмочит что-то стоящее, как в прошлый раз. А тут просто бабушкины посиделки, — рассуждало оно почти вслух.
Жучико почесало ногой за ухом и собралось продолжить скулить, но тут подкатили напитки и набежавшие чечики, тюбики и штрихи начали дринкать по-черному. Оттого что долго майнились, дринки оказались на удивление чёткими и конкретными, не то что в прошлый раз, когда многие блевали, узнав из чего.
— Что-то Эмм не видно, — спросило 0 в перерыве между глотками. Раздвоенные поговаривали, что 0 испытывает странные чувства к Эмм, но не в обычном смысле, а в смысле Мумбы. Там все сложно, конечно, но после пары-тройки дринков становилось чуть яснее.
0 — черное академичко, и как это сочетается с Мумбой, ярым неандером, которое даже зимой в одной повязке и не моется, один Ктулху знает. То ли дело сами Раздвоенные.
И тут случилось Нечто. Так-то Мумбу только дринком можно отвлечь, да и то не всяким, а тут оно даже топор уронило и, как и все, сгрудилось у двери. Низкорослому Жучику было не видно, оно сильно страдало, подпрыгивая и скуля. Но подпрыгивать было больно, поскольку Мумбу наступило Жучику на хвост.
— Эмм, что это? — где-то впереди прошипели Раздвоенные, и в их саунде смешивалось... да кто там разберет, что смешивалось, но точно, что очень многое.
— Сегодня, я просто девочка, — сказало Эмм, и Жучико наконец нашло щель между... ну, кто на чем стоит, и... увидело...
Оно даже слов таких не помнило, чтобы как-то описать или проскулить, но чувствовало сразу две чуйки одновременно. Первое — что это за олдскулье махровое, прямо как у бабушки, но гораздо короче, и эти, как их, шпильки сантиметров двадцать. И второе чувство, неосознанно позабытое — где-то там, внизу, где писают.
Прошел час и Жучико почему-то стало очень обидно, что Мумбу забыло про топор, сбегало помыться, постригло волосы, переоделось в старое мужское и прижимался с Эмм уже четвертый, как говорила когда-то бабушка, танец. Именно, что прижимался, а не прижималось!

---

Ликург

Сказка о найденном времени

Она очарованно грустит, провожая ладошкой, приложенной к иллюминатору, восходящий Фарос — от которого мы утекаем на ночную сторону и далее прочь, в черноту. Сорок часов пути...
— Чем займёмся?
(Оборачивается. Космос...)
— Не хочу ничего смотреть. Разговаривать. Будем.
— Ну, начинай.
(...в глазах. Но я привык.)
— Ладно, — начинает она. — Я расскажу сказку. В одной-преодной галактике жили-были... Нет! Эту я уже рассказывала, надоела, хоть кончается и начинается по-разному — но в середине одно и то же. Разное — но одно и то же! Другую... Ты расскажи!
— Ох... Ну слушай. Сказка. Или... Короче, было такое.

На терминаторе Аргоса болталась станция. Ну, чуточку осциллировала относительно терминатора — движок импульсный, орбиту править раз двенадцать за оборот. Что-то там мерила. И вот заваливаются на неё человек шесть — Новый Год справить. Часовой пояс по терминатору движется, это обычная практика — так можно дюжину раз отпраздновать, прикольно же! Вот, повеселились, возвращаются — что такое: двенадцать лет прошло! Нет, с виду-то всё так же (а поди разбери, жизнь одинакова) — но во всех базах, на всех устройствах этих людей плюс двенадцать лет. Попытки разобраться и починить привели к ещё большим проблемам: время куда-то девалось, причём вроде бы даже по-настоящему. Не только у тех, кто на орбите праздновал. А у всех и всё больше...
Прибыли специалисты, сказали: а, параллакс времени. У каждого своё время, и течёт оно с разной скоростью. Более того: перетекает от одних к другим. К тем, кто понимает, что время — самый ценный ресурс.
Добавлю: некоторые отнимают его — чтоб как раз использовать наиболее бестолково. Им-то вечно всего не хватает... У специалистов времени точно не было, искали — но не нашлось, да скажем прямо: как прибыли на Аргос — оно сразу кануло. Как и весь вообще Аргос назавтра же.
Что? Вижу, ты заинтригована, не терпится узнать, как так вышло — и почему? Ладно, время не ждёт, объясняю!
Жители Аргоса ко времени относились абы как, путали его с деньгами, убивали, тянули, тратили на ерунду, срывали сроки, вели себя вчера как позавчера. Одинаково праздновали одно и то же. Время держалось за терминатор, за календари, за тактовые частоты — но всё сильней вываливалось в рассинхрон — и вот, с какого-то момента, с последнего толчка, просто ушло восвояси. Ведь всему своё время.
Кстати, по секрету, потом время всё-таки нашлось — но на другое и не у них. Вот так-то.

Она задумывается. Озаряется:
— Я поняла! Время — оно у тебя с собой. Ты его запас и увёз. Да? Сколько?
Делаю значительное лицо:
— Много. И ещё капельку вдобивку... Вдруг ерунда какая-нибудь случится.

---

Ипполит

Чудесный Новый год

Было это в давние советские времена, когда чудеса порой случались. Кто захватил, тот помнит. А уж тем более — в новогоднюю ночь. Тут, как говорится, сам Бог велел (хотя как раз Бога-то в ту пору не было).
Наступающий Новый год, как и несколько предыдущих, Иван Петрович готовился встретить вдвоем с женой. С годами они охладели к шумным компаниям, буйному веселью — и вполне довольствовались новогодним «Огоньком» и «Мелодиями и ритмами зарубежной эстрады», где безраздельно царствовал гэдээровский «Фридрихштадт-Палас» с длинноногими красавицами. Впрочем, о том, что бывают какие-то иные зарубежья, советские люди смутно догадывались. Но это так, к слову...
Спиртным Иван Петрович запасся загодя, удалось урвать даже (хотя не без труда) бутылочку резко дефицитного «Токайского». С утра они с женой в четыре руки бодро настрогали салатов, жена запекла курицу — короче, праздник обещал быть приятным во всех отношениях. Одно смущало Ивана Петровича: ему казалось, что со спиртным он в этот раз явно поскромничал, зря жену послушался, надо было брать больше. И ведь как в воду глядел!
Часов с шести Иван Петрович начал понемногу, в порядке дегустации, прикладываться к винам и закускам. Водочка тоже пошла в ход, как же без нее? И оказалось, что к бою курантов на столе фактически останется одно «Шампанское». Вот те раз! А как же привычное ночное бдение, «Огонёк», любимый «Фридрихштадт-Палас»?
По счастью, в последнее время власти великодушно снимали в новогоднюю ночь драконовское ограничение на продажу спиртного только до семи вечера. Иван Петрович об этом помнил. На часах — девять, до закрытия гастронома еще целый час. «Но там же наверняка столпотворение, — подумал Иван Петрович, — к прилавку не пробиться». Однако делать нечего, пришлось идти.
У гастронома на небольшой приступочке сидел пьяненький мужичок с початой бутылкой водки, прихлёбывал прямо из горлá и предлагал выпить всем проходящим мимо мужчинам. «Счастливчик!» — подумал Иван Петрович и прошел в магазин. К его огромному изумлению, магазин был практически пуст, и даже у винного отдела наблюдался лишь один нетвердо стоящий субъект, пытающийся что-то объяснить продавщице. «Все нормальные люди давно затарились, — мелькнула мысль у Ивана Петровича, — один я такой недотепа оказался». Он взял пару бутылок водки и вышел из магазина.
Когда он проходил мимо пьяного мужичка на приступочке, тот с такой неизбывной тоской глянул на Ивана Петровича, что у того дрогнуло сердце. Он присел рядом, отхлебнул из протянутой бутылки — и дело пошло. На удобренную почву водочка хорошо легла. Вскоре они по русской привычке уже вовсю обнимались и изливали друг другу душу. Лёха (так звали мужика) жаловался на жену, начальство и вообще на жизнь. Иван Петрович поддакивал и толковал про своё. Как-то легко и естественно вскрылась одна из купленных бутылок. Разговор оживился и от низменных бытовых проблем воспарил куда-то к вершинам натурфилософии. Время как бы остановилось.
Но не для всех. Неожиданно послышался скрип тормозов, и на проезжей части напротив наших героев остановилась канареечного цвета «пээмгушка». Из нее вышли два блюстителя порядка и направились в безмятежной парочке.
— Празднуем? — добродушно поинтересовался один из них. — Вот только место вы нашли неподходящее. Прошу в экипаж!
Спорить в этом случае — себе дороже, это Иван Петрович давно усвоил. Лёха тоже оказался не из буйных. Они безропотно загрузились в автомобиль, и машина тронулась. «Эх, пропал Новый год! — сокрушенно подумал Иван Петрович. — И угораздило же меня так вляпаться!» Леха насупленно молчал.
— Куда поедем? — обернулся к ним сержант с переднего сиденья.
— В смысле? — спросил Иван Петрович, а про себя подумал: «Еще издевается...» — А разве не в трезвяк?
Сержант рассмеялся.
— Да нет. Повезло вам, мужички. В этот Новый год начальство распорядилось пьяных не забирать, а по домам развозить. Тебе вот куда? — глянул он на Ивана Петровича. Тот машинально назвал адрес. За ним — Лёха. Машина бойко покатила по проспекту.
Ехать было совсем недалеко. «Чудеса да и только! — думал Иван Петрович, подходя к подъезду своего дома и бережно прижимая к груди матерчатую сумку с оставшейся бутылкой. — Расскажи кому — не поверят».

---

Д. М.

Ярочка

— Дядо Мраз, донесе ли ни подаръци? — галдели наперебой настырные детки, и дедушка Мороз продолжал умилённо улыбаться.
Где-то глубоко в его ледяной душе шевелилось микроскопическое раздражение: дедушка не любил болгарского языка — слишком уж мерзко для древнего русского уха звучало его нынешнее имя.
«Лучше бы Карачуном величали», — подумал дедушка.
Даже мельком вспомненное истинное имя резко что-то преобразило, и детки смолкли, кто-то отступил на шаг-другой, а висевшие на рукавах и полах тулупа чуть ослабили хватку.
Но мимолётное уже пролетело мимо, дедушка улыбнулся ещё шире, и пространство бальной залы снова наполнил щебет: «Дядо Мраз!.. Дядо Мраз!.. Къде са подаръците?..».
— Наистина, подаръците! — спохватываясь, пробасил дедушка. — Кой пръв ще ми каже стихотворението?..
Он летел на волшебных санях домой — в Сибирь, снежные кони старались как могли, но приходилось снова и снова останавливаться в разных городах и посёлках, чтобы пополнять запасы могущества. Каждый утренник приносил дедушке ещё хоть немного сил, но печаль заключалась в том, что год от года его зимняя жатва давала всё меньше и меньше...
«Разве это зима?.. До чего ты докатился, старый хрен?» — удручённо спрашивал себя Карачун, и ответ был слишком очевиден.
Внизу, в тёмном лесу, что-то сверкнуло Тем Самым Блеском. Да неужели?!.. Невероятная удача! Дедушка подался вперёд, весь собрался и направил сани вниз, к источнику.
Девица сидела под сосной и сама идти уже не могла. Заблудилась и замёрзла, хотя мороз в округе был едва заметным. Посрамление, а не мороз. Но голодному, плохо одетому человеку бывает достаточно и такого.
С каждым шагом к заветной сосне плечи Карачуна расправлялись, спина распрямлялась, а мир вокруг становился ярче и звонче.
Ах, овечка ты заблудшая!..
Когда Карачун остановился в шаге от девицы, его уже переполняло давно забытое чувство — он может всё, ему подвластны зимние стихии, по его слову лопается на реках лёд... Он словно вернулся в века своей прежней власти, когда людские «утренники» проводились для взрослых, носили совсем другой смысл и заканчивались вовсе не раздачей подарков...
Он стоял и пил секунду за секундой, смакуя каждый миг, вбирая звук каждого слабенького девичьего вздоха, каждого удара её трепетного сердечка. Торопиться было некуда.
Когда наступил верный момент, Карачун чуть наклонился, ласково глядя на сидящую, и промолвил густым басом:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
И девица не подвела! Обындивевшие ресницы затрепетали, синие губки раскрылись, и она — будь благословенна память поколений! — выдохнула верный ответ:
— Тепло, Морозушко... Тепло, батюшка!..
Сани несли Карачуна домой, снежные кони летели во весь опор, столь быстро, сколь давно не случалось... Дедушка светился радостью, приобнимая ледяную девицу, давшую единственно правильный ответ. Ох, хрупка, не сломать бы!..
Воздух буквально звенел от лютого холода.
Ничего, ещё поживём!

---

Пожалуйста, проголосуйте за те миниатюры, которые вам понравились! Можно отдать голос не за одну, а за несколько работ.
Проголосуйте по ссылке до 22:00. А там уж я и опубликую результаты.

Результаты голосования (появились после 22:00):





Участвовали рассказы следующих авторов:
1. "Ёлка стайлз", Колян // Татьяна Васильева
2. "Ёлки-палки", Вася // Михаил Николаев
3. "Миндекорб", Мишка Косолапый // Иван Борисович Ширяев
4. "Праздник, который нельзя называть", Хумбле Мале // Реликт
5. "Сказка о найденном времени", Ликург // Флинт Киборд
6. "Чудесный Новый год", Ипполит // Юрий Вальтер
7. "Ярочка", Д. М. // Сергей Панарин