Часто говорят, что художник смотрит в будущее. И с кем только ни сравнивают его - "впередсмотрящий", "идущий вперед", "разведчик". Но очень приблизительны все эти метафоры, наспех заимствованные из рассказов Станюковича, туристских песенок и боевого устава пехоты.

Смотрит в будущее, стремясь воспроизвести грядущие события, пожалуй, одна только научная фантастика. И надо заметить, она делает это, как правило, невпопад.

В сентябре 1959 года мы, следя за полетом первой лунной ракеты, восхищенно вспоминали проницательного и дальновидного Жюля Верна. Похвально, но... Предсказать саму возможность достижения землянами луны было не так уж трудно, и, говоря по совести, приоритет здесь должен принадлежать не героям Жюля Верна, а скорее барону Мюнхаузену или гоголевскому черту: блудливый бес, как мы знаем, не только ухитрился достичь Луны, но и, выражаясь современным языком, сфотографировал ее обратную сторону.

Жюль Верн был замечательным писателем, но никакой Жюль Верн не мог и не смог бы провидеть появление тех новых в своей основе источников энергии, открытие которых позволило смертным превозмочь силу земного притяжения. Его космонавты заточили себя в ядро, заложенное в обычную пушку середины прошлого века - только "очень большую" пушку, в ствол которой заблаговременно всыпали "очень много" пороха.

И так - всегда в научной фантастике: будущее - улучшенное настоящее. И как бы ни изощрялись наши верные друзья фантасты, куда бы ни звали они нас, от аналогий не могут оторваться и они: вероятно, это труднее, чем преодолеть силу притяжения Земли.

Я полагаю, что драма Виктора Гюго "Эрнани" придвинула нас к сентябрьской ночи 1959 года и к апрельскому утру 1961 года значительно энергичнее, чем роман Жюля Верна. Явившись ударом по ледяной метафизике классицизма, она на какой-то вершок спрямила соотечественникам великого поэта путь к открытиям Пастера, Жолио Кюри и целой плеяды их последователей.

Видимо, не столько "в будущее" смотрит художник, сколько... "из будущего", и уровень общественного мышления настоящего для него мало-помалу становится пройденным этапом; он вступает в творческий спор с современностью.

Время! -
               Судья единственный ты мне.
Пусть
          "сегодня"
                         подымает
                                        непризнающий вой.

                              (Маяковский, "Не все то золото, что хозрасчет")

Как и все на свете, социальная полезность произведения искусства проверяется практикой. Но проверка эта редко совершается тотчас же после его появления на свет, она длится годами, ибо искусство выковывает, намечает методы мышления, способные отвечать социальным отношениям, еще только слагающимся в недрах современного общества.

Известный у нас когда-то литературовед Павел Медведев писал: "...Этические, познавательные и иные содержания литература берет обычно... не из отстоявшихся идеологических систем (так отчасти поступал только классицизм), но непосредственно из самого процесса живого становления познания, этоса и других идеологий. Поэтому-то литература так часто предвосхищала философские и этические идеологемы - правда, в неразвитом, необоснованном, интуитивном виде. Оно способно проникать в самую социальную лабораторию их образований и формирований. У художника чуткое ухо к рождающимся и становящимся идеологическим проблемам" (П. Н. М е д в е д е в,  Формальный метод в литературоведении, Л., 1928, стр. 28). Идеологический кругозор общества непрерывно становится, и искусство неизменно оказывается у истоков его преобразований. Новая идеология дает искусству возможность улавливать черты новых методов познания. Их-то и ищут поэты, ваятели и музыканты.

Научная идеология складывалась, формировалась...

Но уже выходил на поле боя провозвестник освобождения человеческой мысли - романтизм. Он вырвал творческий вымысел из-под ига железной дисциплины, наложенной на него классицизмом. Догмы о "правдоподобии" и "подражании природе" меркли перед призывом: явления действительности обратимы, и жизнь непрерывно превращается в смерть, а смерть - в жизнь; мир полон таинственных связей между человеком и природой, между ненавистью и любовью, и пора разгадывать их, хотя, быть может, логически объяснить их еще нельзя. Романтический мир казался далеким от жизненной правды, несерьезным, неосновательным. И никто не знал, что искусство предвосхищало научную диалектику.

А в эпоху Возрождения? Не явились ли шедевры Рафаэля обещанием расцвета материалистической науки, предвестием открытий Джордано Бруно, Коперника и Галилея?

И в наши дни... Маяковский, революционное творчество которого пламенело стремлением постигать социальное своеобразие совершившегося в истории великого перелома. В отличие от творивших интуитивно революционных романтиков он уже осознает свои задачи теоретически:

Я стать хочу
в ряды Эдисонам,
Лениным в ряд,
в ряды Эйнштейнам -

провозглашает его "Пятый Интернационал".

А за Маяковским - Сергей Эйзенштейн с его взбунтовавшимся броненосцем.

Поэт и кинематографист стремились разгадать качественное своеобразие нашей революции. Соотнося ее с пережитыми эпохами, они брались за исполинскую задачу: в "груде дел", в "суматохе явлений" уловить и выявить то, что может отличить новое общество от всех предыдущих. Их творчество знаменовало дальнейшее вторжение диалектики в представления людей об истории. Они устремились на поиски драгоценных методов мышления, насущно необходимых современникам и потомкам. И оба художника были сродни физикам, постигавшим специфику природы и структуры атома. Поэт, кинематографист и ученые шли в одном направлении.

Искусство - юность человеческого познания, утро становящихся идеологий. Наука - полдень, зрелость. Юность бывает угловатой и наивной, а на рассвете мир подчас выглядит хмурым и досадно серым. И все же юноша прекрасен, и нечто величественное скрыто в самом невзрачном утре.

Юность не может не предшествовать зрелости, а утро - полудню. Бывает, правда, что, достигнув пожилого возраста, об исканиях юности начинают забывать. Юность начинает раздражать. На нее брюзжат. Сердятся.

Не так ли и в истории общественной мысли? Наука достигает частицы того, что интуитивно предвидело искусство, и... там и сям затеваются вялые диспуты о бесполезности художественных исканий. Что ж, человек забывчив. Он бывает непростительно неблагодарным. И все-таки еще никому не удавалось, минуя детство и отрочество, предстать перед ближними старцем. А всякий коллектив бывает сильнее тогда, когда он основывается на взаимодействии юношеских исканий с ясной, сложившейся, законченной мыслью маститых.

Но искусство юно во всем. С чисто юношеской бескомпромиссностью оно, едва завидев начало, уже торопится предугадать конец. Его идеал - пробуждение, начало новой методологии, представленное в форме конца.

Так диалектика, о которой мечтал романтизм, была некоей совершенной, окончательно сложившейся диалектикой. Идеальным вариантом диалектики. Даже превращение живого в мертвое и мертвого в живое рисовалось здесь выявляющимся и постигаемым с ошеломляющей простотой - в фигурах бледных мертвецов, ненадолго встающих из гроба, дабы решительно объясниться с неверными женами, или ведьмы, вольно летающей по церкви назло отдубасившему ее бурсаку.

От ни с чем не считающейся бескомпромиссности - неполнота искусства: подобного романтическому идеалу совершенства диалектика никогда не достигнет. Но отсюда же - его бессмертие: к предначертанному идеалу диалектика будет стремиться вечно.

Поэтому ни одно научное открытие не может отменить гипотезы, выдвинутой искусством, и, быть может, когда-нибудь мы еще кинемся перечитывать уже наскучивших нам романтиков с тем же энтузиазмом, который сегодня влечет нас на выставки в свое время считавшегося устаревшим Андрея Рублева. И у науки и у искусства нет преимуществ друг перед другом. Одно не может существовать без другого; их содружество - объективная закономерность поступательного развития познания.

История рода человеческого - огромное производство, гигантский завод: цехи, отделы, лаборатории, бегущая лента конвейера и неумолчный гул механизмов.

А поодаль - светлое здание из стекла и бетона. Сквозь ветви густо разросшейся перед ним сирени проглядывает надпись: ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ЦЕХ.

Это здание - искусство.