(посв. М.И.)



Сочинение воспитанника С. п. бургской Гимназии, которого многие статьи помещены уже были в Благонамеренном 1825 года, и между прочим: Вечер у Армейского Поручика. Прим. Изд. Благ.

Кончив курс в Иеннском Университете, я отправился в Санктпетербург попытать своего счастия в статской службе. Меня снабдили рекомендательными письмами к людям, которые могли в этом случае пособить мне, между прочим к Каммергеру Мидленштейну, дальнему моему родственнику.

Мне надобно было проезжать через Баден (а я уроженец Баденского В. Герцогства). Между именами приезжих случайно (с.5) увидел я имя Каммергера Мидленштейна. Это нечаянное открытие обрадовало меня; с нетерпением хотел я обнять своего дядю, которого никогда еще не видал; но так как было уже довольно поздно, то я не хотел беспокоить его моим посещением - остановился на постоялом дворе, зашел в кофейный дом; и в ожидании ужина присев к порожнему столику, стал пересматривать адресы данных мне рекомендательных писем. Внимание мое прерываемо было по временам восклицаниями игроков и бряцанием золота на ломберных столах. - Я окинул глазами освещенную залу: люблю замечать в публике лица и по их выражениям заключать о нравах и характерах. Кофейный дом, по мнению моему, есть лучшая школа - узнавать людей. Здесь собираются заботливые негоцианты и говорят между собою о возвышении и понижении курса, о средствах набогатиться; стихотворцы, за чашкою кофе, с жаром рассуждают о Поэзии и воображают себя на Олимпе за чашею божественного нектара; а скромный философ (с.6), сидя спокойно в уголку, размышляет о суете мира и человеческих заблуждениях. Между тем за игорными столами кипящие страсти обнаруживаются резкими чертами на лицах, или дикими восклицаниями; бешенство и отчаяние терзает проигравшегося и оскорбительная радость блистает во взорах выигравшего. - Но все это в минуту переменяется, как кулисы на театре; Фортуна, эта непостоянная женщина, не может ни минуты постоять спокойно и улыбнувшись кому нибудь, тотчас обращается к нему спиною - тогда все переменяется: отчаяние заступает место радости и приятная надежда место ужасной горести. Одним словом: кофейный дом я почитаю за целый мир в маленьком виде. - Здесь приходят, веселятся, печалятся и уходят; на место прежних посетителей являются новые, подобно тому, как в сем мире люди раждаются и умирают и одни племена заменяются другими.

В то самое время, как я размышлял таким образом, сидящий в углу незнакомец, в золотых очках, в темном (с.7) сертуке, обратил на себя мое внимание. Ему было лет за сорок; на почтенном лице его изображалось спокойствие: но в глазах приметны были следы давнишней горести; он смотрел попеременно то на игроков, то на свою табакерку. - В лице незнакомца видно было добродушие, невольно меня к нему привлекавшее; мне хотелось вступить с ним в разговор, и я сел подле него, держа в руках письма. - Едва удостоил он меня своим взором и продолжал смотреть пристально на свою табакерку. Я взглянул на нее и увидел в золотой оправе хорошо изображенного мальчика, играющего мячиком. Незнакомец, заметив мое любопытство и указав на игроков, сказал мне с улыбкою: "посмотрите - вот придворные Фортуны! Эта царица не имеет сходства с нашими владетельными Князьями: никакими достоинствами, никакими заслугами нельзя получить от нее милости; она бросает дары свои, как дитя бросает на удачу свой мяч - к кому он прикатится, тот и счастлив!" - Понимаю, сказал я: вы принимаете мальчика, играющего (с.8) мячом, за эмблему счастия? - "Не совсем угадали! Впрочем, вы правы, если допустим, что Фортуна может принимать на себя человеческий образ". - Я не понимал, что значут слова незнакомца; он, кажется, приметил мое недоумение и держа передо мною табакерку, сказал: "без сомнения, Фортутна была в образе этого мальчика, бросившего мяч, который прикатился к ногам моим: я поднял его и с тех пор счастлив". - Вы говорите так загадочно, как Дельфийский Оракул - сказал я, пожимая плечами.

"Выслушайте, сударь, меня, продолжал незнакомец; я был несчастлив, был нищий, терпел ужасные бедствия; с этим мячом прикатилось ко мне благополучие, которым только могут наслаждаться люди в здешнем мире - этому мячу обязан я всем, и для того ношу всегда при себе его изображение, как честный бедняк носит в своем сердце образ благодетеля".

Здесь незнакомец остановился, посмотрел на меня пристально и заметя в глазах моих любопытство, а в руке (с.9) письма, спросил: "вы верно не здешний?" - Нет, я еду в Петербург как искатель Фортуны, и имею рекомендательные письма к ее любимцам. Я показал ему письма и читал адресы: к Графу В... Незнакомец улыбался. - "Все соединенные силы целого света не могут доставить вам счастия, если не суждено вам быть счастливым - ежели у вас худа карта, то все разчеты игроков здешнего мира обратятся в ничто; часто одна безделка доставляет нам счастие, так как несколько лишних очков на карте - кучу золота".

Наконец я спросил его: не знает ли он Камергера Мидленштейна, приехавшего на теплые воды? - "На что вам? спросил он с удивлением". - Он мой родственник и у меня к нему письмо. -

"Как ваше имя?" - спросил он; я сказал ему. - Возможно ли, вскричал он: вы Фридрих Мидленштейн! и обнял меня. Это был сам Камергер. - Я изъявил ему свое удивление, что нашел его в таком обществе. - "Здесь мое любимое отдохновение: после занятий прихожу обыкновенно сюда наблюдать (с.10) людей. Ты молод, не был еще в школе опытности и знаешь свет только из книг: выслушав же историю моей жизни и мяча, и ты удостоверишься, что иногда самые малейшие обстоятельства, конечно по воле судеб, могут нас осчастливить; но теперь поздно - завтра все узнаешь". -

____________________

В доме его я увидел картину семейственного счастия - добрую и любезную хозяйку, окруженную тремя милыми малютками - и уверился, что Камергер говорил правду. -

"Самое счастливое время жизни человеческой - юность, начал мой дядя: была для меня не что иное как цепь злоключений; судьба жестоко гнала меня, кажется с тем намерением, чтобы дать мне с большею приятностию насладиться после счастием. Я родился в городе Л - матери своей лишился еще в самом детстве. Отец мой был Президент Коллегии; он прилагал всевозможное попечение о моем воспитании. - Я жил в довольстве и счастии, и на (с.11) на осмнадцатом году отправился в Геттингенский Университет. С какою горести расставался я с милою отчизною и с любезным родителем, как бы предчувствуя, что вижу его в последний раз! Прилежно писал я к нему письма и получал от него ответы, которые приносили мне неизменное удовольствие и разгоняли грусть одиночества. Прошел уже целый год; вдруг получаю известие о тяжкой его болезни; немедля бегу на почтовый двор, сажусь в коляску и на другой же день приезжаю в родимый город. Вхожу в дом моего батюшки с мучительным предчувствием и вижу его испускающего последнее дыхание - только успел он благословить меня и смерть смежила его глаза навеки. С того времени начались мои несчастия. Целую неделю чувства мои были в онемении; слезы, благодетельный дар природы, не катились из глаз моих и не облегчали разтерзанного сердца.

Все радости для меня сокрылись во гробе с отцем моим. Дядя мой, был человек весьма дурной, жил в вечной (с.12) с ним ненависти и всячески старался вредить ему. Дедушка мой также не любил его за безчестные поступки, и хотя он был старший сын, но отказал ему меньшую часть имения, нежели моему отцу. - Давно уже тлелась искра мщения в его сердце и готова была вспыхнуть. Это, благоприятное для него, время наступило, когда умер мой отец. Я был молод и неопытен; он хитр и богат - через месяц я сделался нищим и все прародительское имение перешло в руки злого дяди. Он пришел ко мне сам и с бесстыдством доказывал справедливость своего поступка; потом объявил, что уже не я, а он настоящий хозяин этого дома, и указав на дверь, подал мне кошелек. Я бросил его на пол, с презрением взглянул на своего дядю и вышел.

Праведное негодование на несправедливость людей наполняло мою душу; на оледующий день [sic!] решился я идти в резиденцию и лично принесть Герцогу жалобу. В самой уединенной части города жил ремесленник, который обязан был всем своим состоянием моему отцу; (с.13) здесь то, думал я, найду себе пристанище на первый случай. - "Как счастлив я, милостивый государь, сказал он почтительно, что изволили ко мне пожаловать. Ожидаю ваших приказаний". Я объявил ему, в каком находился положении и попросил позволения провести у него дни два. - Он наморщился и поклялся, что не имеет порожней комнаты, кроме грязного чулана на чердаке. - "О люди! люди! сказал я с горестию про себя: этот человек, облагодетельствованный моим отцом, уверявший его многократно в вечной благодарности, отвергает меня!" Нечего было делать; скрепя сердце, попросил я его, что бы он отвел меня туда, и он с приметным неудовольствием исполнил мою просьбу.

"Все против меня, говорил я сам себе в унынии: друзья отца моего отвергли меня, самые родные безжалостны ко мне; кто же будет иметь сострадание к нищему? На, Фиделис, возьми из рук моих в последний раз, сказал я, подавая своей верной собаке кусок черного хлеба". - Собака махала хвостом (с.14), лизала мои руки и, казалось, разделяла мои горести. - "О доброе животное! ты только для меня друг единственный в мире!"

Сколь приятно иметь подле себя какое нибудь живое существо, разделяющее наши страдания. Я не мог без глубокой горести видеть верную мою собаку голодною, и по сей причине не хотел взять ее с собою в путь, не зная чем сам пропитаюсь. Итак отдал я своего Фиделиса хозяину, который запер его в сарай, безжалостно толкнув ногою, когда хотел он прибежать ко мне.

На другое утро рано пустился я в путь. Ужасная тоска угнетала мое сердце, когда выступил я их родного города, где увидел первый свет и где был свидетелем кончины моего родителя и несправедливости людей. - Все те же были поля и рощи вокруг города, те же крутые горы грядою окружали стены моей отчизны; все те же прелестные места, которыми я восхищался в детстве: но, казалось, они также были грустны, как и я, и разделяли печаль мою. (с.15)

Я был один в мире, всеми оставлен, всеми презрен и обижен. Погруженный в горькую думу, обходил я подошву одной горы, и вдруг услышал громкий лай собаки. - Это Фиделис! она бросилась к ногам моим, махала хвостом, визжала, лаяла, не знала чем изъявить свою радость. Признаюсь, я сам чрезвычайно обрадовался. Нет, добрый зверь, говорил я, гладя собаку: я не оставлю тебя; ты делил со мною радости: раздели же и печаль мою; ты, ты пристыжаешь несправедливых людей!" Теперь мне стало отраднее: я имел у себя верного товарища.

____________________

Город Л, в котором я родился, стоял недалеко от границ . . . скаго Княжества, и я в задумчивости неприметно зашел в другие владения. Была уже ночь, когда изнеможенный от усталости и горести приближился я к одному домику, в котором светился огонь - это был постоялый двор: меня впустили в комнату. - Человек пять сидело за столом и весело пировали. - (с.16) При входе моем они устремили на меня внимательные взоры; я расположился в углу, вынул из котомки кусок черного хлеба и спросил воды; между тем сидящие за столом говорили о чем-то очень тихо и посматривали на меня. - "Что ты, приятель, не весел?" спросил меня старший из них. Я сказал ему коротко, что со мною поступили жестоко и несправедливо и что я иду в резиденцию жаловаться Герцогу. - "О! Герцог наш очень добр и справедлив, продолжал он: ты идешь пешком; после усталости черный хлеб не так-то сытен; садись, ужинай с нами: может быть мы будем тебе товарищи!" - Не понимая настоящего смысла этих слов, без всякого подозрения сел я с ними вместе - "Желаем тебе успеха, товарищ!" сказали они в один голос, налив свои стаканы. Я принужден был отплатить им тою же монетою. - "Выпей за здоровье Герцога, говорил старший: авось либо он будет помилостивее". Я выпил. - "О! ты бравый молодец! Герцог очень обрадуется, когда увидит тебя". (с.17)

На другое утро слова: вставай, товарищ! Стыдно солдату так долго спать - пробудили меня. - С торопливостию вскочил я и спрашивал: что это значит? - "Ничего более, отвечал Капрал: как только то, что ты в случае нужды будешь защищать ружьем Его Светлость". - Я испугался, клятвенно уверял их, что имею крайнюю нужду видеть Герцога, обещал им пропасть денег, просил, умолял, плакал - ничто не помогло - плотный удар палкою принудил меня замолчать и с горестию покориться злой судьбе. -

____________________

Чрез несколько часов приехали мы в небольшую крепостцу В. Меня представили Коменданту как бравого солдата. - Я пал пред ним на колена и заклинал его сжалиться надо мною. Тщетно! - "Очень бы глуп я был, если отпустил такого молодца" сказал он мне, рассмеясь и приказал нам выдти. - Едва мог я устоять на ногах, и меня вывели почти насильно.

Я увидел высокие стены крепости, (с.18) которая была гробом моей свободы, и надежда когда либо наслаждаться ею вовсе оставила меня. Привыкши жить в довольстве и спокойствии, не имел я ни малейшей склонности к военной службе - а еще быть простым солдатом! -

Палка бесчеловечного капрала всегда прерывала мой ранний сон; на ученьи также отсчитывали исправно удары. - Все это переносил я с мученическим терпением. Дух мой терзался мрачными думами; улыбка не показывалась на устах моих; я ходил повеся голову, и никогда мои взоры не встречали радостно прекрасного утра; никогда не восхищали меня небесный свод, живописные горы, теряющиеся в отдалении; чувство изящного умерло в моем сердце. - День ото дня телесные силы мои изтощались и душа изнемогала под бременем горестей. - Я не видел ни одного приветливого взора, ни одного сострадательного лица; некому было сообщить мне своих чувствований. Одиночество мое было теперь для меня несравненно ужаснее прежняго. (с.19)

Проходя однажды по улицам, увидел я маленьких детей, играющих на коленах своих родителей; никогда не чувствовал я столь живо потерю доброго и нежного отца моего, как в эту минуту. - "О родитель мой! возкликнул я со слезами: ежели бы ты с горних высот мог видеть мучения твоего сына!" - Мне завидна была участь крестьянина; его встречали дома отец или мать, жена или дети: а я, как путник в степях Ливийских, томился и страдал, не видя ни от кого помощи и утешения! -

Проходя мимо одного огорода, приметил я там старуху, которая полола гряды; она нарвала плодов и с ласкою подала их мне; я принял с благодарностию. "Что так всегда печален, господин служивый?" спросила она. - Я рассказал ей о своих несчастиях; она изъявила мне искреннее сожаление и просила посещать ее чаще. - "Наконец нашелся человек сострадательный, думал я, с которым могу разделять свои чувствования. С какою радостию встретил я в этом неприязненном городе одно (с.20) лицо, приветливо мне улыбавшееся, один взор сострадающий, одно сердце, которое открыто к излиянию моей грусти! -

Так пролетели на свинцовых крыльях пять месяцев. Казалось, несколько привык я к своей плачевной доле; моя свобода была за высокими стенами и подавляла во мне всякую мысль видеть когда либо родимую сторону. И к кому мог я обратиться? Сердца всех людей были закрыты для меня: я не имел ничего прелестного в будущем; ни одна отрадная мечта не утешала меня!

____________________

Наконец в один ужасный день - и теперь не могу вспомнить об этом без трепета - стоял я у Коменданта на карауле. Он разговаривал со мною довольно ласково, хвалил мое усердие к службе и обещал не оставить меня. Я умолял его отпустить меня в резиденцию **скаго Герцога, откуда клятвенно обещал прислать двойной выкуп. - Он не согласился. С горестию отстоял я свои часы и пошел в казармы. Вечером пришел от Коменданта другой (с.21) мой товарищ, стоявший там же на карауле и сказал, что у Коменданта пропала пенковая трубка в золотой оправе; везде искали ее и не могли найти; подозрение пало на солдат, бывших у него в тот день на часах; и так как прежде пропадали многие вещи, то Комендант чрезвычайно рассержен и строго будет разыскивать. - Спокойно уснул я под наступающею грозою, не предчувствуя, что она разразится надо мною.

На другое утро рано пробужден я был бранью капрала, который именем Коменданта приказал нас обыскать. Один солдат взял мой мундир, всунул в карман руку и, о ужас! - вытащил оттуда трубку. Я стоял, как пораженный громом, и не мог сдвинуться с места; язык мой онемел и кровь остановилась в жилах. Я не опомнился еще, как отвели меня к Коменданту. Ничего не мог я сказать ему в оправдание, кроме сих слов: я невинен; не погубите меня. Но говоря это, дрожал я как преступник. Бледность моя и страх еще более убедили его в мнимом (с.22) моем преступлении. - "Лицемер!" - закричал он - "отведите его на гауптвахту!" - Там услышал я, что приговорено было чрез пять дней прогнать меня сквозь строй. - Я упал без чувств.

Не могу изобразить мрачных чувствований, которые наполняли мою душу. - Я роптал на судьбу, проклинал день своего рождения. - "Праведное небо! возклицал я: невинность угнетена, а порок торжествует!" - Но после одумался. "Нет, сказал я наконец: все, что ни совершается в мире - все по Твоему мановению, Милосердый! И самое величайшее зло обращаешь Ты во благо неизреченное; часто ведешь Ты нас по терниям - к благополучию!"

Это спасительное размышление несколько успокоило меня; но тяжкая мысль о предстоящей ужасной казни раздирала мое сердце. Усердно молился я Богу, чтобы Он защитил мою невинность. - Протекло уже пять дней в таком ужасном состоянии: я смотрел и ничего не видел, ничего не слышал и не понимал; гробовой холод проникал в мои члены, и казалось, я чувствовал разрушение (с.23) существа моего. - Вечером накануне ужасного дня, выпросил я у Коменданта позволение сходить в церковь. Там, распростершись пред престолом правосудного Творца, который видит глубину сердец наших, я умолял Его сохранить меня от предстоящего позора. Молитва и слезы доставили мне какое-то облегчение. Подле меня молилась моя знакомая старушка; с участием спросила она меня о причине моей горести. Я рассказал ей о моем несчастии и по окончании обедни, остановив ее в темном углу, заклинал живым Богом спасти меня. Сначала сказала она мне, что не имеет ни малейшей к тому возможности, но наконец слезы мои тронули ее и добрая старушка велела мне придти к ней, если удастся, в полночь. - "Молись, сын мой, молись: авось Бог и поможет". (с.24)

Окончание.