I.

Работа над этими заметками началась для меня с записи в каталожной карточке замечательного коллекционера, владельца книжного магазина "Русский библиофил" в Париже Андрея Владимировича Савина (1946 - 1999):

"ЧИЧЕРИН Алексей Николаевич (1884 [по другим сведениям - 1889 или 1894] - [1960]) - русский поэт и теоретик науки о стихосложении, автор редчайших поэтических сборников, один из зачинателей конструктивизма. Он "совершенно отказался от известных до сих пор в поэзии размеров, подчиняя" стихотворный ритм "речевым народным, т.е. исторически естественным навыкам". Являлся представителем так называемого "формального конструктивизма".

В кавычки в этой записи заключена цитата (я привожу ее в сокращении), источник которой не обозначен. Позднее я отказался от мысли привести простую биобиблиографическую справку Савина и втянулся, был буквально втянут в последовательный просмотр источников, связанных с биографией и творчеством А.Н.Чичерина. Тогда я встретил и источник этой цитаты. Им оказалась статья Корнелия Зелинского "Конструктивизм и поэзия", открывавшая вышедший в 1924 году первый сборник "конструктивистов-поэтов" под каламбурным названием "Мена Всех" (срв. название сборника публицистических статей, давшее название целому политическому течению: "Смена вех").

Из другой статьи Зелинского заимствована информация и еще на одной из карточек Савина, относящихся к книгам Чичерина (только в этот раз без кавычек):

"Конструктивизм как литературная группировка начал оформляться весной 1922 года. Его создателями стали Илья Сельвинский и А.Н.Чичерин".

Статья эта называлась "Информационная заметка об ЛЦК" (т.е. Литературном центре конструктивистов, как стала называться эта группа в 1924 году) - и входила уже в сборник статей Зелинского 1929 года "Поэзия как смысл", в раздел "Околичности". Отсюда такая точность указания даты рождения конструктивизма: весна 1922 года.

Необходимо заметить, что эта "заметка об ЛЦК" является основным и чуть ли не единственным источником, из которой черпается информация о раннем этапе истории конструктивизма и участии в ней Чичерина. И тут-то начинает слагаться цепь загадок и противоречий, которая в результате заставляет существенно пересмотреть имеющийся сегодня взгляд на историю этой литературной группы, а уж о том, до какой степени этот пересмотр подтверждает впечатление значительности и таинственности фигуры Чичерина, возникающее своим чередом, вследствие знакомства с его собственными сочинениями, - и говорить не приходится!

Так, например, на этот раз неточность в цитировании Зелинского допускает в своей каталожной записи сам А.В.Савин. И у этой "неточности" есть свои, совершенно определенные причины. О создании новой литературной группы было заявлено в декларации, выпущенной на 4 страницах Чичериным и Сельвинским в марте 1923 года (по сведениям Зелинского; в предисловии же к сборнику "Мена всех" называется... 1 апреля!): "Знаем. Клятвенная Конструкция (Декларация) Конструктивистов-Поэтов". Однако в первых фразах "Информационной заметки..." 1929 года говорится иное:

"Конструктивизм, как литературная школа, получил первое свое оформление весной 1922 года, в Москве. Организационное объединение конструктивистов осуществили: К.Л.Зелинский, И.Л.Сельвинский и А.Н.Чичерин".

В таком составе первое "организационное объединение констурктивистов" и перечисляется обычно историками литературы. Однако Савин, в соответствии с подписями под "декларацией" "Знаем", создателями конструктивизма называет только двоих: Сельвинского и Чичерина! И такое предпочтение источника имеет свои основания. Существуют воспоминания Евгения Габриловича, правда, примкнушего к конструктивистам лишь в 1924 году, которые... полностью опровергают сообщение Зелинского о своем участии в создании новой "литературной школы":

"Выступления Сельвинского предварял разъяснительной речью его первый собрат по конструктивизму А.Н.Чичерин. Но вскоре Сельвинский [...] отставил Чичерина от конструктивизма, и рядом с ним возник [...] Корнелий Зелинский".

Случилась эта "отставка" (как сообщает автор статьи о Чичерине Р.Грюбель: источник этого сообщения не указан, и мне до сих пор не доводилось с ним встречаться) - случилось это в апреле 1924 года, то есть... два месяца спустя после выхода "Мены Всех" (!).



*    *    *


Изложение всех обстоятельств, связанных с этими только событиями - участием (или... не-участием) Зелинского в основании конструктивизма и "отставкой" Чичерина (читая текст Габриловича, необходимо иметь в виду, что "Чичерин" - была фамилия тогдашнего наркома иностранных дел, так что использование глагола звучит каламбурно), - уже одно только это потребовало бы долгого отдельного разговора, к которому я все же надеюсь когда-нибудь вернуться. Теперь же назову и другие издания А.Н.Чичерина, помимо коллективных декларации "Знаем" и сборника "Мена всех" (хотя и это простое упоминание не обойдется без столкновения с новыми кричащими противоречиями, провоцирующими специальные отступления и разыскания!).

Первая книжка его стихов вышла до революции ("Шлепнувшиеся аэропланы". Харьков, 1914. 8 с.), но, рассказывают, была "скуплена и уничтожена автором". Эту информацию также можно прочитать в каталожных карточках Савина. Тем не менее, в Российской государственной библиотеке сохранился экземпляр этого интересного издания. А восходит это (в очередной раз: вызывающее многочисленные вопросы) сообщение к труду известного библиографа И.В.Владиславлева "Литература великого десятилетия (1917 - 1927)" (М.-Л., 1928).

В его биобиблиографической заметке о Чичерине это не единственные сведения, вступающие в противоречие со сведениями других источников. Так, например, в ней утверждается, что Чичерин родился "в дворянской семье". А между тем в Российском государственном архиве литературы и искусства хранится автобиография Чичерина, написанная в 1950 году, в которой утверждается прямо противоположное:

"Я являюсь потомком подмосковных крестьян, переселившихся в город и ставших ремесленниками".

Здесь же, у Владиславлева, закладываются основы еще одной литературной мистификации, о которой я вскоре буду говорить подробнее: если словоупотребление в мемуарах Евг. Габриловича намекает на шуточное отождествление А.Н.Чичерина с наркомом иностранных дел - то Владиславлев приписывает этому Чичерину сборник стихов его однофамильца - известного впоследствии литературоведа А.В.Чичерина "Крутой подъем", вышедший в 1927 году.

Эта "путаница" будет подхвачена... в каталожных карточках Андрея Савина, где применительно к А.Н.Чичерину будет дана ссылка на статью "Краткой литературной энциклопедии", посвященную его однофамильцу-литературоведу! Ту же игру подхватывает упомянутый автор статьи об А.Н.Чичерине Грюбель, который обвиняет (безосновательно!) уже самих авторов КЛЭ в том, что они перепутали двух однофамильцев!

Впервые тот самый, мнимо уничтоженный дореволюционный сборник стихов А.Н.Чичерина получает библиографическое описание у А.К.Тарасенкова в его указателе "Русские поэты ХХ века. 1900 - 1955" (М., 1966), и это несмотря на то, что другие "ошибки" библиографического указателя Владиславлева были у него повторены и даже... были добавлены к ним новые. Такое появление описания книги, якобы уничтоженной автором, вполне естественно, коль скоро в действительности ее экземпляры доступны читателям и исследователям.

А о том, что в данном случае ведется разветвленная литературная игра - а вовсе не высится удручающая куча ошибок - говорит то, что вся эта путаница была инициирована самим автором, поэтом А.Н.Чичериным... правда, в отношении другого его, и тоже мнимого, издания!.. В той же библиографии Владиславлева имеются сведения и о втором сборнике "стихов" А.Н.Чичерина под названием "Плафь". "Второе" издание его вышло в 1922 году, действительно существует в той же РГБ и доступно читателям. Однако автор неоднократно (и в самом этом издании 1922 года, и в сборнике "Мена всех", и в своем поэтическом манифесте 1926 года "Кан-Фун") сообщает о существовании... первого издания, появившегося будто бы в 1920 году и - надо ли это добавлять? - неизвестного самым дотошным коллекционерам и библиографам!

Так вот, в издании 1922 года на обороте титульного листа об этой книге имеется странное сообщение. Впрочем... вполне поддающееся "дешифровке" в свете сообщения Владиславлева о "скупке и уничтожении" экземпляров харьковского издания 1914 года:

"Подлинная "Плафь" написана звуковым письмом. Графически орнаментирована. Погибла".

Так вот: не относится ли это последнее слово к тому самому мифическому изданию "Плави" в 1920 году, которое не могут разыскать читатели и исследователи? И сообщение это - служит как бы игровой мотивировкой этой невозможности: издание, дескать, "погибло"... А одновременно - и предшественником, столь же мнимого, сообщения Владиславлева о "гибели" издания" 1914 года!



*    *    *


Помимо этого, помимо приписанного одному Чичерину - сборника стихов другого, в библиографии Владиславлева присутсвует и пара иных столь же мифических сообщений, впоследствии разошедшихся по библиографическим справочникам. А именно: сообщается об отдельном издании поэмы А.Н.Чичерина "Большак" в 1926 году и об отдельном издании его поэмы "Звонок к дворнику" в 1927-м. У библиографов Российской национальной библиотеки в Петербурге оба этих издания числятся под рубрикой "сомнительных", то есть - сведения о них имеются (разумеется, восходящие к Владиславлеву), но в руках их ни один человек никогда не держал.

Оба произведения под такими названиям в действительности печатались в сборниках: первое - в сборнике "Московского цеха поэтов" 1925 года "Стык", второе - во втором сборнике Всероссийского союза поэтов "Новые стихи" в 1927 году. Кстати, новая мистификация библиографии Владиславлева: у него упомянуто это последнее издание, как содержащее произведения А.Н.Чичерина (правда, конечно, не говорится - что именно ту, упомянутую особо, поэму "Звонок к дворнику"), но в то же время утверждается, что они входили во все три его сборника. В действительности... под этим названием и этой писательской орагнизацией были изданы только два сборника - в 1926 и 1927 годах!

Помимо "разоблачающей" фразы относительно издания "Плави" 1920 года на обороте титульного листа этого сборника, изданного в 1922 году, содержится фраза, настолько разоблачительная... уже по отношению к самому его "автору", что остается только удивляться, как это до сих пор ее никто не заметил и не разгадал тайну "А.Н.Чичерина":

"Полтора года от рождества моего",

- сообщается здесь о дате выхода книги! То есть: поэт "Алексей Николаевич Чичерин" родился... в 1920 году, одновременно с выходом мифического издания его книги, и является, следовательно... фигурой столь же ми-фи-чес-кой.

Потом, правда, начиная с автобиографических признаний в декларации "Кан-Фун", дата эта будет передвинута дальше, в 1918 год, а затем, в 1928 году у Владиславлева, появится и глухое упоминание сборника 1914 года: его-то сегодня и остается считать первым "документальным" свидетельством существования литературной фигуры "А.Н.Чичерина".

Эту игру в несуществующие издания этого поэта продолжит американский исследователь творчества А.Н.Чичерина Д.Янечек, который, со слов своего коллеги К.Кузьминского, сообщит о существовании... третьего издания сборника "Плафь", вышедшего в том же "заколдованном" 1927 году. Оба они вместе с А.Очеретянским в 1987 году издадут антологию "Забытый авангард", в которой будет полностью перепечатан чичеринский "Кан-Фун", в сопоровождении подборки "мемуарных" свидетельств об этой мнимой фигуре (Кузьминский К., Янечек Дж., Очеретянский А. Забытый авангард. Россия. Первая треть ХХ столетия. Сб. справочных и теоретических материалов. [Wiener Slawistischer Almanach. Sbd. 21.] Wien, 1988. С. 188-190). Свидетельства... подлинные, то есть принадлежат подлинным литераторам - современникам А.Н.Чичерина и взяты из действительно написанных ими воспоминаний!

Можно было бы подумать, что это указание на третье издание - очередная "ошибка", библиографическая неточность. Однако ошибки и неточности у исследователей такого уровня всегда имеют свои причины, свои истоки. Невозможно указать такой источник, который бы инициировал возникновение сообщения о "третьем издании" "Плави" в 1927 году! Кроме... всей той линии мистификаций, которую мы пунктиром здесь прочертили. К тому же подборка "мемуарных" свидетельств антологии "Забытый авангард" содержит здесь любопытный жест, свидетельствующий о том, что ее составители включились в эту продолжающуюся много десятилетий мистификацию вполне сознательно.

Так, здесь приводится выдержка из мемуарного романа Рюрика Ивнева и дается ссылка на первое издание этого произведения, которое, якобы, состоялось в 1981 году под названием "Открытие". Действительно, последний роман Р.Ивнева, законченный буквально в дни перед его кончиной, имел несколько вариантов названий. Но, во-первых... никакого издания 1981 года не было! В 1981 году, в год смерти Ивнева, был переиздан его сборник, выходивший еще в 1970-е годы, "У подножия Мтацминды", включающий его автобиографические произведения. Но последнего написанного им романа там не было и быть не могло.

Было лишь редакционное сообщение о том, что автором написана автобиографическая повесть "Один только год", действие которой происходит в Москве в 1921 году. Впервые, с пропусками, эта повесть, и уже под названием "Первопутье", была опубликована в журнале "Дружба" в 1986 году. Отсюда ее, скорее всего, и цитировали составители антологии 1987 года (если только не имели возможности ознакомиться с рукописью). Затем были последовательно пополнявшиеся издания 1988 и 2006 года. Произведение в них стало уже романом и получило окончательное... "булгаковское" название "Богема"!

Как видим, составители "Забытого авангарда" должны были знать, по крайней мере, о названиях "Первопутье" и "Один только год". Откуда же взялось поставленное ими в подписи под цитатой название "Открытие"?! А взялось оно отнюдь не "с потолка". Название это - обыгрывает заглавие одного из произведений романной трилогии Р.Ивнева 1920-х годов: "Открытый дом".

Тем самым, как я догадываюсь, составители антологии в очередной раз хотели указать на игровой характер обстоятельств, связанных с фигурой А.Н.Чичерина, в данном случае - на игровой характер "воспоминаний" Рюрика Ивнева, а вслед за этим - и всех мнимо-"биографических" текстов (как приводимых ими, так и оставшихся за рамками книги), относящихся к этой фигуре... И, если у нас дойдет дело до анализа этих "документальных" источников, то мы убедимся, что это действительно так!



*    *    *


Настоящие заметки представляют собой текст, не вошедший в те пояснительные примечания, которыми сопровождалась публикация двух работ А.Н.Чичерина - "Каждый человек" и "Кан-Фун" на сайте "Стихи.ру".

Необходимость дополнений к сделанным мной наблюдениям над (всего лишь навсего!) обложкой (титульным листом) книги А.Н.Чичерина "Кан-Фун" была вызвана тем, что, по мере моего неторопливого знакомства с этой фигурой, сложившиеся поначалу и высказанные даже представления о связанных с ним предметах менялись, поправлялись, дополнялись... А уж о том, что открылось, когда я... заглянул под эту обложку - разговор надо вести особый и - уж куда более длительный, чем наш затянувшийся разговор о ма-а-аленьком эссе Чичерина "Каждый человек"!

Так, стало ясно, насколько неслучайной была его связь с группой "Московский цех поэтов", возглавляемой С.Городецким и Г.Шенгели, - связь, которая мне поначалу даже показалась... мистификацией какого-то остряка. И дело не только в том, что, помимо издания этой группой чичеринской "декларации" 1926 года, он принимал участие в вышедшем в 1925 году ее сборнике "Стык". Связь с этим "Цехом поэтов" была у Чичерина наследственной (а может быть, как увидим позже, и своего рода... "полемической"!): об участии в нем самого Чичерина, помимо этих полиграфических данных, никаких свидетельств больше не сохранилось, но на раннем этапе его существования к нему принадлежал былой соратник Чичерина по созданию литературного "конструктивизма" И.Сельвинский.

Когда именно? Городецкий вспоминает, что Сельвинский вышел из "Цеха", "образовав группу "конструктивистов". По-видимому, речь идет о создании новой организационной формы этой группы - "Литературного центра конструктивистов (ЛитЦК)", которое состоялось осенью 1924 года. Иначе не получается: образование ранней, "чичеринской" группы конструктивистов (в которую, помимо него и Сельвинского, входил критик Корнелий Зелинский) произошло весной 1922 года - то есть, возможно, еще ранее, чем начались собрания "Московского цеха поэтов". А.А.Антоновская, на квартире которой они происходили, перебралась в Москву в том же году, а самое раннее упоминание об этих собраниях я нашел в воспоминаниях Льва Горнунга, который сообщал: "С Софьей Яковлевной Парнок я познакомился в феврале 1923 года в кружке "Московский цех поэтов".

Очень интересно отметить, что Л.Горнунг, как и известный нам уже по "Кораблю" его брат Б.Горнунг, принадлежал к той же самой группе молодых участников Государственной академии художественных наук, что и "роковой" однофамилец Чичерина А.В-ч; причастность обоих к "Московскому цеху поэтов" служит еще одной связующей ниточкой между А.Н.Чичериным и ГАХН. Если предоставится случай, мы убедимся, что связь эта, в действительности... вовсе не была внешней, случайной (впрочем, уже публикация на соседних страницах "Корабля" двух - полярно противоположных! - Чичериных это показывает).

Таким образом, Сельвинский мог посещать собрания "Московского цеха поэтов", максимум, в конце 1922 - середине 1924 гг. Потом же... произошла "смена караула": в 1925 году вместо него на горизонте этого кружка появляется другой, радикально разошедшийся с ним и его новыми соратниками конструктивист Алексей Н. Чичерин... Но все дело в том, что связь не ограничилась одними изданиями: в тексте декларации "Кан-Фун" взгляды признанного теоретика этого кружка Шенгели (не менее "полярного" по отношению к Чичерину, чем его однофамилец из ГАХН и его единомышленники-коллеги) получают отражение и даже... подвергаются пародированию, вышучиванию - речь идет о резко негативных высказываниях Шенгели в адрес поэзии Маяковского, которые несколько лет спустя будут подытожены в его знаменитой книге "Маяковский во весь рост".

Все историко-литературные коллизии такого рода должны были бы стать особым предметом в ходе подробнейшего и внимательнейшего изучения замечательной (в чем уже не остается ни малейших сомнений) "декларации" 1926 года. Но, к сожалению, те немногочисленные характеристики творческого наследия А.Н.Чичерина, которые я обнаружил к Интернете, показывают, что, даже сейчас, когда, в общем-то, сложилось понимание литературной значительности этой фигуры, представление о нем остается самым поверхностным и разбор его взглядов ограничивается приведением нескольких отрывочных фраз из "Кан-Фуна" и подобием аналитических медитаций над ними, создающих иллюзию включенности чичеринского наследия в историю русского авангарда. Но я-то знаю, как эти вырванные фразы выглядят в построении ("конструкции"!) самого "Кан-Фуна" и насколько далекими от их действительного содержания являются предлагаемые нам интерпретации...

И происходит это даже в том случае, если нам встречается автор, искренне заинтересованный (подобно В.Шаламову) чичеринским творчеством. Оценки могут при этом доходить даже до таких степеней:

"Долгие годы ни один русский поэт не мог конкурировать с гениальными прозрениями Чичерина"!

Но, увы, повторяю, даже такое восторженное отношение не смогло до сих пор подвигнуть исследователей на подробное изучение "Кан-Фуна".



*    *    *


Дело, на наш взгляд, в той тенденции, которая отчетливо просматривается: во всех случаях авторы, как один, стараются охарактеризовать взгляды Чичерина, в то время как... никаких взглядов-то пока и не существует! Не существует - как объекта, предмета прямого наблюдения для исследователя, который можно было бы методично, беспрепятственно описать и оценить. То, с чем сталкивается любопытный наблюдатель, - это какой-то конгломерат противоречий, делающий для того, кто ознакомился с материалом, совершенно неадекватными попытки описать взгляды Чичерина по сложившимся рубрикам проблематики аванградной поэзии и искусства или истории русской литературы 1920-х годов.

В одной работе, содержащей в себе краткую характеристику творческого пути Чичерина, подкупающую своей добротной историко-литературной направленностью, включенностью фигуры поэта в перипетии литературной борьбы, происходившей в ближайшем круге лиц, с которыми он соприкасался (а значит - и доносящей до нас отголоски того реального диалога, в который был включен изучаемый автор), - мы можем встретить суждения, которые звучат просто в один голос с тем, что было сказано мной сразу же после того, как я приступил к анализу очерка "Каждый человек":

"Попытка сформулировать теоретические положения литературного конструктивизма была предпринята осенью того же года [1922; то есть именно тогда, когда он выступал с докладом "О двух канонах и о конце", напечатанном в "Корабле" под названием "Каждый человек". - А.П.] А.Чичериным. Положения эти отражали стремление вписать общие литературные принципы в русло своеобразно понятой метафизической философии".

И действительно, в "Кан-Фуне" этот мощнейший философский фундамент чичеринских деклараций ощущается еще с большей силой. Но тщетно мы будем стараться найти в каких-нибудь исследованиях описание и разбор этой "своеобразной метафизической философии"! А уж о том, чтобы определить, в чем состоит ее своеобразие, а в чем философия эта - следует традициям, и каким именно, - и говорить не приходиться...

В этой же работе можно встретить и такую, ласкающую ухо историка литературы своей привычностью, формулировку:

"в феврале 1924 года... члены группы вновь разошлись в противоположных направлениях. Чичерин... отошел от активного участия в деятельности конструктивистов".

Но все дело в том, что, открыв "Кан-Фун", мы с удивлением для себя обнаружим... что Чичерин - вернее автор, написавший эту "декларацию", "от активного участия в деятельности конструктивистов" вовсе не отходил!

Напротив: выясняется, что именно он-то и является настоящим, подлинным "Конструктивистом" (именно так, с большой буквы, он пишет). Выясняется, что в предшествующие годы, начиная с образования этой группы... вовсе никакого конструктивизма еще и не существовало. Что... (страшно сказать: тут же обвинят тебя в "конспирологии"!) - истинные цели конструктивизма до этого времени, из дипломатических соображений, тщательно скрывались, и только теперь, в "Кан-Фуне", они впервые в своем истинном виде декларируются! А все то, что раньше предъявлялось изумленной публике под видом конструктивизма, - было иллюзией, суррогатом, с точки зрения конструктивизма, не имеющим отношения к истинной поэзии.

Вы можете подумать, что Чичерин таким образом честит бывших своих единомышленников, с которыми он разошелся? Как бы не так! Таким образом он честит, в первую очередь... себя самого. - Всю свою (не)поэзию, которой он раньше занимался, и сейчас продолжает заниматься... и заниматься которой он считает необходимым и впредь! Эволюция, радикальное изменение литературных взглядов? Да нет же, опять не то: читайте выше - в "Кан-Фуне" черным по белому написано, что Чичерин придерживался этих убеждений все предшествующие годы... Внятного разбора и объяснения всему этому клубку противоречий, который может показаться просто каким-то апофеозом абсурда, мы в исследовательской литературе найти не сможем.

Я говорил уже о библиографическом конфузе, связанном с названием книги "Кан-Фун": оно является сокращением обозначений двух "поэтических школ", к которым одновременно причислял себя Чичерин: "Конструктивизма" и "Функционализма". Так вот, ни в одной из работ, где речь идет о Чичерине - ни о каком "функционализме" не говорится ни слова! Боюсь, что, если открыть общие обзоры истории русской литературы 20-х годов, окажется... что о существовании такой поэтической "школы" вообще ничего не известно!

А это означает, что современные исследователи не имеют надлежащего представления о "функциях" тех или иных теоретических положений Чичерина или применяемых им на практике приемов, вырванных из живого целого его творческой мысли. Своим читателям эти исследователи сообщают самое очевидное, бросающееся в глаза при первом же торопливом (ведь, помимо Чичерина, надо переработать огромную массу другого исторического материала!) просматривании, как например:

"А.Н.Чичерин в работе 1926 г. "Кан-Фун" выдвинул идею разложения звуков "на составные звучания" и выработки знаков для обозначения "краткостей и долгот, тембров, темпов, тонаций, интонаций", что и применял на практике в своих звуковых конструэмах".

Казалось бы, все с фактической стороны безупречно. Но в том-то и состоит суть исповедуемого Чичериным, веренее - автором декларации "Кан-Фун", "Функционализма", что правильно понять эту правильно описанную теорию и практику невозможно, не зная ее обобщающей, интегральной функции. А один из наиболее вопиющих парадоксов чичеринского творчества заключается в том, что функция этого "разложения звуков на составные звучания", действительно провозглашаемого и действительно на практике осуществлявшегося Чичериным... прямо про-ти-во-по-лож-на содержанию и результатам применения этого приема, является - полным его отрицанием, уничтожением. Разоблачением... как будет сказано об одном аналогичном "сеансе черной магии" (правда на составные части там разлагалось не слово, не звуки, а прямо сразу - человеческое тело!) в "закатном романе" Булгакова...

Собственно, забегая вперед, именно так и можно было бы определить сущность и функцию самой этой "декларации" 1926 года: "Сеанс конструктивизма-функционализма с полным его разоблачением"... В этом и состоял (булгаковский, как это для меня совершенно очевидно) пафос этой изумительной книги: разоблачение современного писателю литературного авангарда, срывание с него всей искусственной мишуры и попытка обнаружить в нем то, что является действительно исторически ценным. "Кан-Фун" - это не что иное, как сатирический памфлет, точно такой же, как театральный памфлет Булгакова "Багровый остров", представляющий собой... точно такую же, как "Кан-Фун" - в сфере литературы, пародию на современный авангардный театр.

II.

Авторы, пишущие о Чичерине, повторю это еще и еще раз, обходят основное содержание его "декларации" 1926 года гробовым молчанием. И, я уверен, вовсе не из какого-то злого умысла, а просто потому... что бессильны что-либо объяснить. В результате же - лишают себя возможности прийти к тем же выводам, к каким прихожу я после внимательного ее изучения.

Конечно же, полноценное исследование этого материала требует длительной и кропотливой работы. Пока такое детальное исследование чичеринских текстов не проведено, остается с грустью констатировать, что знакомство с творчеством и взглядами А.Н.Чичерина еще и не начиналось.

И причина этого парадокса между почти полным отсутствием фигуры Чичерина в современной исследовательской мысли - и иллюзией его охарактеризованности, понятости, расклассифицированности, - я думаю, как раз и состоит в том, что до сих пор на литературное наследие, дошедшее до нас под этим именем, смотрели как на достояние одного человека, одного автора. И все многочисленные противоречия, клубок которых это наследие из себя представляет, не могли уложиться в рамках одной творческой личности; с неизбежностью игнорировались, а следовательно - историческая реальность подменялась исследовательским артефактом.

По чистой случайности (я заинтересовался журналом "Корабль" в ходе изучения "раннего" творчества Булгакова), мне привелось взглянуть на "чичеринское" наследие - как бы "с другой стороны". И, как я об этом пытаюсь понемногу рассказывать, вклад в его формирование М.А.Булгакова был колоссальным. Именно участием в "игре в Чичерина" этой фигуры вся реальная, наблюдаемая непредвзятым взглядом противоречивость материала, с которым мы имеем дело, становится объяснимой...

Пока полное раскрытие этой литературной тайны находится далеко за горами, я хочу коснуться двух-трех из самых маргинальных моментов "Кан-Фуна". Причем маргинальных - в буквальном, осязаемом смысле этого слова: вновь имеющих отношение к его обложке. Только теперь по поводу этого обложечного содержания книги я хочу привести несколько сведений, которые открываются благодаря знакомству с внутренним ее содержанием - самим ее текстом.

Я не случайно акцентировал выше различие между титульным листом книги 1926 года - и ее обложкой. Они совпадают - но не во всем. В центре того четырехугольника, образуемого названием и местом издания книги, в котором на титульном листе помещена эпатирующая цитата из манифеста, - на обложке книги этой цитаты нет. Вместо него там - фотография... По-видимому, автора? Да, действительно, на фотографии изображен тот же человек, что и в чичеринских разделах сборника 1924 года "Мена всех" - издания первой формации конструктивистов. Но психологический облик этого гражданина не имеет ничего сходного с тем обликом Чичерина, который сохранился в памяти мемуариста - его однофамильца: "скромный, застенчивый человек"...

Зато (выражаясь в аутентичной терминологии!) "конструкция" этой фотографии - один к одному совпадает с "конструкцией" одной из наиболее известных фотографий Михаила Афанасьевича Булгакова: волевое выражение лица, спокойный, уверенный и весомый взгляд "классика советской литературы", даже сам ракурс в три четверти - все эти элементы построения фотографического изображения мгновенно заставляют вспомнить о булгаковской фотографии.

Говоря о "документальных" изображениях Булгакова, мы должны представлять себе меру их... "театральности", постановочного их характера. В в работе, посвященной исследованию неизвестных страниц булгаковской журналистики, я уже ссылался на знаменитую булгаковскую фотографию "с моноклем" и, проанализировав посвященные этой фотографии мемуарные отзывы коллег Булгакова по "Гудку", попытался понять смысл ее появления. Фотография эта явственно носит постановочный характер, Булгаков на ней инсценирует и сатирически заостряет те представления о себе, которые складывались в окружавшей его среде.

Такой же постановочный характер имеет и булгаковская фотография, о которой речь идет теперь. Булгаков на ней тоже... играет роль самого себя: себя, повторю, - ставшего солидным писателем, "классиком советской литературы", заслужившим право быть изображенным на официальном портрете, таком, какой вешают в школах на стены... Два этих снимка - взаимно подхватывают игру друг друга, человек, изображенный в книге Чичерина, разыгрывает из себя такого же "классика", что и Булгаков (его фотография в сборнике "Смена всех", кстати, имеет уж и явно постановочный характер - что сразу бросалось в глаза современникам; представляет собой фотомонтаж). А Булгаков, в свою очередь, позируя фотографу, - вспоминает об этой шутке 1926 года и повторяет ту позу и выражение лица, которые появились тогда.



*    *    *


Фотография с моноклем, по воспоминаниям очевидцев, появится вскоре после выхода "Кан-Фуна": когда Булгаков - действительно достигнет пика своей прижизненной славы, став автором сенсационной постановки Художественного театра по пьесе "Дни Турбиных"... И она тоже, как я показываю в названной выше работе, является "парной", возобновляющей игру, сыгранную ранее. И напоминает она тоже о том... как Булгаков представал в облике иного человека, но изображенного в сходной с этой фотографией аранжировке: на страницах негласно руководимого им в 1923 году журнала "Дрезина", в облике... лорда Керзона, с моноклем в глазу и свежим номером петроградского журнала в руках (обыгрывалось переносное значение выражения: человек, держащий в руках "Дрезину", - таким человеком и являлся Булгаков...).

Сходство этих двух диптихов идет еще дальше и оказывается даже во многом принципиальным для понимания замысла чичеринской книги. Лорд Керзон - знаменитый британский министр иностранных дел, чей ультиматум Советской России, тогда, в 1923 году был предметом всеобщего обсуждения. Чичерин же... фамилия тогдашнего советского министра иностранных дел! И гротескное обыгрывание совпадения с его фамилией - фамилии автора "Кан-Фуна" красной нитью проходит через всю эту "декларацию", вплоть до того, что обуславливает, порождает содержание отдельных ее положений.

И Чичерин - советский министр, в свою очередь, тоже становится персонажем фельетона "Дрезина" и Керзон". Да и вообще, воспоминания о "секретной" журналистской деятельности Булгакова трехлетней давности составляют немаловажный фон теоретических полу-пародийных построений "Кан-Фуна", недвусмысленно указывая теперь, после раскрытия этой загадки 1923 года, на причастность Булгакова к рождению новой мистификации...

Собственно, так я и решаю для себя вопрос об авторстве этой книги: вскрывая пласт булгаковских реминисценций в ней, в том числе и таких, источник которых в то время мог быть известен одному Булгакову, или лицам, находящимся в самом тесном, доверительном сотрудничестве с ним. Но ведь об этом я и толкую: автор "Кан-Фуна", Алексей Николаевич Чичерин оказывается одним из ближайших литературных "контактов" Булгакова. И уже не имеет значения: своей ли рукой Булгаков написал "декларацию" 1926 года, или под его диктовку - Чичерин...

Другой элемент этой системы реминисценций тоже относится к журналистской деятельности Булгакова первой половины 1920-х годов. В 1926 году Булгаков как бы празднует окончание этой эпохи своей жизни! В тексте "Кан-Фуна" находит своеобразное отражение один из псевдонимов Булгакова-журналиста: "М.Булл". Как и другие булгаковские псевдонимы (наиболее известный случай: "Герасим Петрович Ухов", "Г.П.Ухов"...), - этот псевдоним обладает индивидуальной внутренней формой. "Bull" по-английски - "бык".

В указанной выше работе я уже высказывал предположение, что этимология эта для Булгакова тоже носила политически заостренный смысл: в употреблении этой подписи можно усматривать обыгрывание известной латинской поговорки - "что позволено Юпитеру, то не позволено быку" (на языке оригинала оба сопоставляемых слова созвучны, отличаются одной-единственной буквой). Поговорка в этом применении намекает на положение писателя в условиях большевистской цензуры...

Как мы уже отчасти узнали, одним из направлений поэтической работы Чичерина являлась нюансировка передачи реального звучания речи с помощью письменных знаков. К существующим алфавитам он относился негативно, потому что они передают это звучание невероятно грубо, неточно. В тексте "Кан-Фуна" это негативное отношение выражается в том, что слова "Алфавит", "Азбука" ставятся им в кавычки. (Автор декларации "конструктивизма-функционализма" пишет эти и подобные им имена существительные с прописной буквы, как... автор XVIII - начала XIX века: в этом, в частности, проявляются пародийные отношения книги к Г.Шенгели, заявлявшему, что Маяковский в своем "псевдо-новаторстве" не ушел дальше... Ломоносова и Державина!).

Впрочем, для слова "алфавит" в некоторых случаях делается исключение, кавычки снисходительно убираются: возможно, это - из-за иностранного происхождения слова; Чичерин, допускает, что некоторые иностранные алфавиты - восточные приближаются к более-менее точной (!) передачи звучания речи. Слово "азбука" же - всегда пишется в кавычках. Но кроме того - с ним происходит одна метаморфоза, которая со словом "алфавит" в тексте книги не происходит никогда, и которая, следовательно, продиктована иными мотивами, чем недовольство ее автора системами алфавитного письма.

Слово это, в большинстве случаев, пишется так: "Аз"-"Бука". Иными словами, это написание содержит в себе не что иное... как признание М.А.Булгакова в своем авторстве! Признание - которое можно разглядеть с учетом упомянутого булгаковского псевдонима, его внутренней формы. "Аз" - "Бука", говорит автор книги; "Я - Бык"; "Я - Булгаков"! И сразу же обратим внимание на макароническое смешение букв, составляющих эту шифрованную надпись: в основном славянские - они содержат одну букву, "у", передающую латинскую букву "u", которая содержится в английском варианте слова, "bull", она же входит в состав этого слова, записанного в кириллице и являющегося булгаковским псевдонимом, "Булл".

Я попросил обратить на это внимание потому, что точно такая же буквенная макароническая игра содержится в составе сокращения другого булгаковского псевдонима: "АИР" - "All Райт". Псевдонимом этим подписывались булгаковские фельетоны, публиковавшиеся в той же "Дрезине", а о связи титульного листа "Кан-Фуна" с титульным листом книги Мандельштама "Примус", на котором этот псевдоним, тоже загадочно, отражен, - мною говорилось еще в первой записи о "декларации" 1926 года...



*    *    *


У Булгакова существует много фотографий в три четверти, в том числе - и очень близких к той, о которой шла речь в предыдущей записи. Но ни одна из них не дает такого эффекта "официального портрета", как она. При сопоставлении их особенно хорошо видно, что Булгаков предстает в этой фотографии "в роли", инсценирует свою внешность. Такими же инсценировками были фотографии А.Н.Чичерина в "Кан-Фуне" и "Мене всех", и в этом случае становится понятным источник этого приема: такое разыгрывание своего облика на ("документальной", по определению!) фотографии - черта, характерная для футуристов (можно указать на фотографии Д.Бурлюка и В.Маяковского, приводившиеся в предыдущих записях).

Каждый шаг в исследовании историко-литературного материала не только расширяет границы нашего знания, но и приводит к обнаружению... новых и новых загадок, с которыми к нам обращаются писатели прошлого в своих произведениях. Можно было бы сказать, что границы неведомого при этом парадоксальным образом расширяются быстрее, чем границы изученного. Но все-таки это было бы не совсем верно, так как вместе с тем расширяется и уточняется наше знание о том... что нам неизвестно; в самом своем незнании мы становимся более знающими.

Так и с этим сборником ранней группы "конструктивистов". Он сталкивает нас с новым парадоксом чичеринского творчества. Оформленный самим Чичериным (в автобиографии он сообщает, что еще в юности стал изучать издательское дело и, когда с конца 20-х годов отошел от участия в литературной жизни, работал в издательствах), - сборник этот представляет собой настоящий шедевр полиграфического искусства! И тем самым... представляет собой разительный контраст с маловразумительными и невзрачными текстами "стихотворений" самого же Чичерина, напечатанными на его страницах.

Как сообщают биографы писателя, фотография Булгакова, о которой шла речь, относится к началу 30-х годов: то есть к началу той эпохи в жизни писателя, когда, после нескольких лет травли, личным распоряжением Сталина ему было возвращено право на существование в искусстве и литературе. Булгаков позирует фотографу в качестве "сталинского" писателя. Писателя, впрочем... которого при жизни больше почти не будут публиковать. Поэтому "диптих", который эта фотография образует с фотографией Чичерина на обложке "Кан-Фуна", проводит параллель - к еще одному диптиху на страницах "Дрезины". О нем тоже шла речь в работе о "Загадке "АИР", к которой я постоянно отсылаю читателя.

В одном из немногочисленных номеров этого журнала был опубликован дружеский шарж на ленинградского поэта Н.С.Тихомирова. Поэт предстает в кругу семьи; он сочиняет, сидя за деревянным столом, вокруг резвятся многочисленные детишки, тут же супруга сооружает обед и одновременно стирает белье... Сама по себе эта карикатура служит еще одним проявлением связи "Кан-Фуна" с журналистской деятельностью Булгакова предшествующих его выходу лет. И в подробном разборе "декларации" 1926 года обязательно должно быть сказано о том, как подобный иронический ракурс изображения поэтического творчества транспонируется на страницы этой удивительной книги.

Да что там "транспонируется"! - Фрагмент, представляющий собой литературный аналог этому графическому изображению, включает в себя... целое стихотворение, развивающее мотивы "дрезининской" карикатуры! Это стихотворение (под названием "Героическое", то есть поэт в нем "героически" сражается с бытом), написанное, как будто бы, самим Чичериным - но представляющее собой разительный контраст всему, что исходило из-под его пера. И просто диву даешься, читая, как исследователи флегматично регистрируют это отличие стихотворения от всего остального написанного Чичериным, спокойно перечисляя формальные признаки, в которых это отличие выражается. Можно подумать, что "автор" действительно "умер", и понятия авторского субъекта для этих исследователей не существует!

Так вот, помимо названного фрагмента, книга 1926 года отражает карикатуру на поэта в ленинградском журнале - еще и в фотографии своего автора. Страница, посвященная поэту Тихомирову в "Дрезине", тоже содержит изобразительный диптих: рядом с рисунком помещена фотография изображенного на этом рисунке человека. А нужен был этот монтаж для того, чтобы читатель наглядно убедился в том, насколько человек на рисунке... не похож на себя самого. Точно так же, как "не похожи" на себя самих Чичерин и Булгаков на постановочных, разыгранных фотографиях. Точно так же, как не похож на себя тот же Булгаков... когда он предстает перед нами на своих фотографиях в театральном гриме, в одной из своих ролей, исполнявшихся им в Художественном театре...

Человек на рисунке "Дрезины"... тоже предстает перед нами "в роли"! В роли кого бы вы думали? Самого товарища Сталина! Уже тогда, в 1923 году - генерального секретаря партии большевиков (хотя, конечно, тогда эта должность имела другое значение, чем то, которое приобрела впоследствии); а для знающих и проницательных людей - одного из возможных претендентов на лидерство во власти после столь же ожидаемой и предсказуемой для таких наблюдателей смерти Ленина. Персонаж карикатуры изображен в гимнастерке, френче, какую носил Сталин; правой рукой, зажатой в кулак, он в раздумье поднес к зубам карандаш - точь-в-точь знаменитая в будущем сталинская трубка, зажатая в кулаке.

Изображение в журнале - выносит оценку политическому деятелю, "в роли" которого выступает ничего не ведающий о том ленинградский поэт Тихомиров, и на этот раз, готов согласиться, недостаточно было быть просто знающим человеком, нужно было быть провидцем (каким общепризнанно и считается Булгаков!). Принцип циклизации изображений, образование групп рисунков и фотографий и параллелей между этими группами, прежде чем проявиться для нас на примере фотографии на обложке "Кан-Фуна", - широко применялся уже на страницах журнала 1923 года. В своей работе я показываю, что диптих с изображениями Тихомирова образует параллель к другой графической композиции этого журнала, и появляется эта параллель ради названия этой последней. Называется она: "Ужасы Совдепии".

В данном случае подпись имела иронический смысл, была призвана разоблачить домыслы заграничной печати об ущемлении свободы торговли в "нэповской" Советской России. Перенесенная на более поздний рисунок, она приобретает трагическое звучание: это те "ужасы", которые плодятся в голове мало кому известного человека, задумчиво сидящего над листом бумаги в кругу своей шумной, жизнерадостной семьи...

Таким образом, Булгаков (а я веду речь обо всех этих публикациях потому, что за ними стоит именно он) еще в 1923 году хорошо отдавал себе отчет в том, кто такой Сталин, и что будет твориться в стране, когда он придет к власти. Некий условно взятый поэт (им мог быть не обязательно Н.С.Тихомиров: я предполагаю, что эта фигура была привлечена из-за того, что в его стихотворениях часто повторяется эпитет, указывающий на псевдоним будущего вождя, - "стальной") изображен как бы... выдумывающим Сталина, перевоплощающимся в него. Так же точно и Булгаков на фотографии начала 1930-х годов предстает "перевоплотившимся" в "сталинского" писателя - каковым он в действительности никогда не являлся...

Принципы, по которым создавалась "Дрезина" (и благодаря которым ее облик заметно выделяется на фоне остальных многочисленных сатирических журналов тех лет, в том числе - и пришедшего на смену "Дрезине" знаменитого "Смехача"), - имеют еще одну параллель с теоретическими принципами, изложенными в трактате "Кан-Фун". Как и стихи у Чичерина, карикатуры, изображения на страницах журнала 1923 года тяготеют к тому, чтобы прерватиться в "иероглиф", в словесный повествовательный знак; словесный же текст - тяготеет к тому, чтобы превратиться в изображение. И слово, и рисунок имеют в качестве своей противоположности ощутимую для читателя изнанку, "мнимую величину", оборотную сторону, наподобие той, что описывается в знаменитом трактате П.А.Флоренского "Мнимости в геометрии".

Но, в отличие от маловразумительных и попросту отпугивающих читателя поэтических и визуально-поэтических опусов А.Н.Чичерина, этот прокламируемый "конструктивистом-функционалистом" творческий принцип действует на страницах "Дрезины" успешно, демонстрируя всю свою плодотворность и становясь неиссякаемым источником вещей, манящих и соблазнительных для ока читателя. И вновь: невозможно не обратить внимания на параллель, существовавшую в творческой биографии Чичерина и Булгакова. Чичерин, как он сообщает в своей автобиографии, написанной в 50-е годы, во второй половине 1920-х годов также принимал участие в руководстве одного из журналов, был художественным редактором.

И перед любопытным исследователем... открывается новая увлекательнейшая задача: сравнить - плоды журналистской деятельности Булгакова, теперь ставшие известными нам, и журнальную работу А.Н.Чичерина (выдающиеся полиграфические способности которого - не устану повторять это вновь и вновь - очевидны каждому, познакомившемуся со сборником "Мена всех")...



*    *    *


Нам остается сказать совсем немного о тех обложечных моментах "Кан-Фуна", в которых различными путями проявляется причастность к нему Булгакова. Напомню, что один из этих путей проявления - родство обложки (титульного листа) "декларации" 1926 года с обложкой и титульным листом сборника детских стихотворений Мандельштама "Примус". В заглавном слове этого сборника мы увидели, подчеркнутое графическим выделением, слово, входящее также в название одного из ранних сборников стихотворений Валерия Брюсова: "Риму". Похоже, что эта реминисценция у Мандельштама является данью не только поэту, скончавшемуся незадолго до выхода сборника, но и... тому, почти что узурпировавшему название литературной группы, к которой он принадлежал, "Московскому цеху поэтов", во главе которого стоял фактически отрекшийся от расстрелянного вождя акмеистов Н.С.Гумилева С.М.Городецкий и в издании которого вышел "Кан-Фун".

И у Чичерина в тексте "декларации" тоже содержится реминисценция названия брюсовского сборника "Urbi et orbi", и в том же лексическом оформлении, что и на обложке у Мандельштама (с заменой "города" - на название этого города, Рима), и тоже - с переворачиванием этого слова, в результате чего - получается другое значимое слово (у Мандельштама - заглавное слово очерка Булгакова на смерть Ленина "Умер..."):

"И как имя Карфагенского Аннибала было символом борьбы с Римом, и как "большевик" сделался символом борьбы с старым миром, так и перед нашим именем затрепещет Вселенная".

Хочу обратить внимание, что "orbis" - "мир" в заглавии брюсовской книги понимается автором "Кан-Фуна"... космически, через производное от него слово "орбита", путь движения космических тел; отсюда - в параллель "старому миру", с которым борются большевики, возникает "Вселенная", космос (уничтожить которую вознамерились, очевидно, конструктивисты; да, собственно, Чичерин в "Кан-Фуне" - говорит об этом прямым текстом!)...

Теперь нужно пояснить, почему фигура покойного В.Я.Брюсова (кстати: после революции - вступившего в партию большевиков) стала предметом игры для авторов двух этих взаимосвязанных книг. Мало того, что кружок Городецкого - Шенгели почти что узурпировал название акмеистов - по иронии судьбы он оказался соотнесен и с другой литературной школой, в борьбе с которой заявил о себе первоначальный "Цех поэтов". Квартира А.А.Антоновской, на которой происходили собрания "Московского цеха поэтов", находилась... в Брюсовском переулке. Этот адрес и сообщала последняя строка в издании "декларации" 1926 года:

"Адрес издательства: Москва, Тверская, Брюсовский пер. 2, корпус А, кв. 16. Телефон 3-51-37".

Любопытно, что поэзия Брюсова в приведенной фразе "Кан-Фуна" переплетается с поэзией его соратника по литературному течению символистов - стихотворением А.А.Блока "Скифы". Название "декларации" в тексте ее употребляется не только в качестве названия литературной школы, но "Кан-Фуном" называется и лицо - каждый из ее приверженцев. Точно так же слово "Скифы" - стало названием группы писателей, примыкавших к левым эсерам.

Если Блок в своем стихотворении, развивая общий миф символистов, пророчит нашествие на европейскую цивилизацию степных кочевников - "скифов", то автор "Кан-Фуна", как мы уже замечали, соотнося обложку этого издания с обложкой сборника стихотворений Чичерина "Плафь", возвращается к версии этого мифа в творчестве В.С.Соловьева и А.Белого: название книги в сокращенном варианте приобретает совершенно определенное "китайское" звучание, напоминая о теории "памонголизма" Соловьева, о нашествии на Европу "желтой расы" в апокалиптических историософских фантазиях Белого.

Именно эти сюжеты, благодаря названию, встают за словами "конструктивиста-функционалиста", сказанными о будущем своей литературной школы: "перед нашим именем затрепещет Вселенная".



*    *    *


Фигура Андрея Белого присутствует и внутри книги, в самом ее тексте. Необходимо заметить, что присутствие это... отчасти мотивируется будущим. В 1935 году выйдет новым изданием роман "Петербург", в сокращенной и переработанной автором редакции, по общему мнению - этой переработкой ухудшившим свою собственную книгу. А предисловие к этому изданию, под названием "Поэма страха", будет написано Корнелием Зелинским - тем самым, кто вместе с И.Сельвинским и А.Н.Чичериным основывал в 1922 году школу конструктивизма.

В настоящее же время, в 1926 году название одной из глав романа "Петербург" - отзывается в названии главы трактата "Кан-Фун". Название этой главы у Чичерина имеет (авто)пародийный характер: "Свобода" нашего "содержания". Имеется в виду, что "конструктивизм-функционализм" предоставляет любому художнику право воплощать в своих произведениях какие угодно идеи, но только... в тех "вечных" формах поэзии, которые открыты чичеринским "Конструктивизмом": то есть а) в той изощренной интонационной записи, образец какой мы видели на обложке "Плави" и b) в тех визуальных "конструэмах", долженствующих в конечном итоге заменить собой в поэзии словесный текст, которые создавал А.Н.Чичерин и которые (как замечает даже лойяльный к нему по обязанности современный историк и теоретик авангардизма), кажется, не имеют смысла ни для кого, кроме самого автора.

И добро бы, это провозглашалось как специфическое достижение "конструктивизма" и противопоставлялось любым другим проявлениям литературного творчества. Но нет: именно это подчинение чичеринским головоломным приемам - и выдвигается как гарантия... "свободы" для любого художника, который, если он только хочет оставаться таковым, должен... подчиниться открытым Чичериным "вечным" законам искусства! Невозможно поверить, чтобы такой вопиющий абсурд - не был пародией на Чичерина, на авангардизм, на претензии авангардного искусства вообще!

Приведу уж и другой пример такой очевидной пародии, подающейся в "Кан-Фуне" с самым серьезным видом, так что, кажется, ни один исследователь до сих пор не осмелился отказаться принимать это за чистую монету - сказать, что "король - голый". В одной из глав книги Чичерин предлагает ни много ни мало - ввести новый способ чтения (а соответственно - и печатания книг, и школьного обучения). Одну строку в книге предлагается читать обычным способом, а следующую... научиться читать в обратном направлении, справа налево! Для чего это нужно? - Для того чтобы сэкономить время, затрачиваемое на перенос взгляда от конца одной строки к началу другой, которое совершается при теперешнем, обычном нашем чтении через всю ширину страницы!

Это ли не явная пародия на техницизм конструктивистов, на их претензию внести обновление в организацию производства и управления обществом? Срв. названия объединения и издания конструктивистов, присваивавших себе названия партийных и государственных органов: "Литературный Центр Конструктивистов" - "ЛитЦК", "Госплан литературы"... Эта претензия на власть, на участие в современной писателям власти - диктатуре большевиков (а следовательно - и неизбежный конформизм, угодничество членов этой литературной группировки) - также, насколько, конечно, это позволяли цензурные условия, высмеивалась в "Кан-Фуне". Думаю, эта особенность, проявившаяся у бывших соратников, и заставила порвать с ними самого А.Н.Чичерина (разрыв состоялся в конце 1924 года).

Но возвращаюсь к реминисценции из романа Белого. "Свобода" нашего "содержания" - называется глава у Чичерина. А в "Петербурге" есть глава под названием... "Сардинница ужасного содержания". Ресь идет о консервной банке, в которой спрятана "адская машина" - бомба, которой террористы собираются убить сенатора Аблеухова и которая отдается на сохранение... сочувствующему им его собственному сыну, Николаю Аполлоновичу. Соответствие названий - очевидное, а ориентированность "декларации" 1926 года на творчество Белого вообще - не оставляет сомнений в том, что созвучие это подразумевалось автором "Кан-Фуна".

Отношения самого Чичерина с Андреем Белым (несмотря на объявленный в "Плави" "разгром" его стиховедческой теории) вовсе не были однозначно враждебными. В Российской государственной библиотеке сохранился уникальный экземпляр сборника 1924 года "Мена всех". Издание включало в себя отдельную страницу - "именную" - на которой вписывались имена владельцев, получавших лично предназначенные для них авторами экземпляры. В экземпляре РГБ рукой А.Н.Чичерина, за его собственной подписью, на этой странице сделана запись о принадлежности книги Андрею Белому.

Напомню, что в 1926 году, когда выйдет "Кан-Фун", аналогичная ситуация повторится в отношениях Белого и Булгакова: они обменяются экземплярами своих книг с дарственными надписями друг другу.

III.

Составляя биобиблиографическую заметку об А.Н.Чичерине для своих разысканий по поводу его очерка "Каждый человек", я сослался на В.Т.Шаламова, который в паре своих эссе начала 60-х годов ставил Чичерина в пример молодым современным поэтам-авангардистам. Знал бы я, куда эта невинная ссылка меня приведет!..

Помимо этих эссе, Шаламов пишет о Чичерине в своих литературных воспоминаниях "Двадцатые годы". Они были впервые опубликованы в 1985 году. Здесь он останавливается на этой фигуре несколько подробнее. Но в каком виде предстает у него этот поэт и теоретик! -

"Недавно мне в руки попали стихотворения молодого "новатора" Г.Сапгира. Это были странички, заполненные точками, и среди точек попадали два-три слова, составляющие, по мнению автора, сокровенный смысл стихов:

... Взрыв... жив

и т.п.

Увы - эти использования точек довел до совершенства в двадцатых годах Алексей Иванович Чичерин, грамотный и хитрый "ничевок", выступавший на концертах, безмолвно скрещивая руки и делая трагическое лицо. "Опус" назывался "Поэма конца". Все эти "ничевоки", фразари выступали на эстрадах и даже не без успеха у публики".

Начать с того, что Шаламов вдруг причисляет его... к поэтической группе "ничевоков" - тогда как, если о Чичерине и вспоминают, то только как об одном, наряду с Сельвинским, из основателей конструктивизма в литературе. Во-вторых же... и вовсе приписывает ему авторство произведения, столь же хрестоматийно известного, как этот факт.

Воспоминания Шаламова процитировал в своей статье, напечатанной в 1989 году в журнале "Русская литература" (Амстердам), Д.Янечек - один из составителей антологии "Забытый авангард" 1987 года, где был воспроизведен текст чичеринского манифеста "Кан-Фун". Янечек с изумлением отмечает, что скандально знаменитая "Поэма конца", о которой говорит Шаламов, принадлежала в действительности поэту-футуристу Василиску Гнедову, да и вообще... появилась на свет еще в предыдущем десятилетии!

Сюда нужно добавить искаженное отчество - "Иванович" (впрочем, фигурирующее лишь в той парижской публикации воспоминаний Шаламова 1985 года, сделанной по тексту неправленной машинописи, которую цитирует исследователь; не знаю, передает ли это разночтение написание отчества в авторской рукописи и не "исправили" ли позднейшие публикаторы эту "ошибку" мемуариста, печатая привычное отчество Чичерина - "Николаевич"). Наконец, Шаламов, уверенно числит Чичерина в 1960-е годы живым, тогда как, согласно архивным данным, он скончался на самом пороге их, в 1960 году...

Д.Янечек ситает это нагромождение невероятных ошибок самым вопиющим проявлением того состояния малоизученности, в котором находится чичеринская биография. По мнению исследователя, все это можно объяснить ошибками памяти мемуариста, не имевшего возможности проверить приводимые им сведения по документальным источникам. В то же время, противореча себе, указанный автор признает... что чтение В.Гнедовым его "Поэмы конца" (известное нам по воспоминаниям В.Пяста) описывается Шаламовым очень точно! Следовательно, мемуарист должен был прекрасно знать, что, рассказывая об А.Н.Чичерине, он контаминирует черты разных литературных деятелей первой трети ХХ века...

И действительно: если детально проанализировать приводимый Шаламовым литературный портрет, то окажется, что он представляет собой... самое настоящее произведение искусства, пастиш, выполненный очень тщательно, со знанием дела, и демонстрирующий великолепную осведомленность мемуариста о малоизвестных или вообще не дошедших еще до нашего времени подробностях литературной жизни 20-х годов. И автор указанного исследования о Чичерине Д.Янечек должен был бы знать это, как никто другой.



*    *    *


А.Н.Чичерин к группе "ничевоков", конечно, не принадлежал. Но ассоциация его имени с нею говорит о том, что Шаламов знает литературную биографию Чичерина не понаслышке. Сам же Янечек в своей работе сообщает хорошо известный факт: поэму Чичерина "Звонок к дворнику" иллюстрировал, или вернее - выполнил в графическом материале, поскольку поэма и состоит из одних рисунков, художник Борис Земенков. Причем известно, что рисунки были сделаны по собственным указаниям автора-поэта (подобно тому, скажем, как В.А.Фаворский выполнял по авторским указаниям знаменитую обложку к книге П.А.Флоренского 1922 года "Мнимости в геометрии"). Это означает, что между Чичериным и Земенковым существовали такие же тесные творческие контакты.

А в начале 1920-х годов не кто иной, как Б.Земенков... и являлся одним из основателей и участников поэтической группы "ничевоков"!

Тот же Янечек приводит данные автобиографии А.Н.Чичерина, в которой тот, в частности, утверждает, что во второй половине 1920-х годов являлся техническим и художественным редактором журнала "Советское искусство", выходившего под эгидой Главискусства Наркомпроса, то есть А.В.Луначарского и А.И.Свидерского. Одним из активных участников этого журнала также являлся Б.Земенков. Кроме того, на его страницах в эти годы появилось несколько статей, подписанных именами Рюрика Рока (не путать с Александром Семеновичем Рокком - героем повести "Роковые яйца" М.А.Булгакова!) и Ипполита Соколова - бывших соратников Земенкова, сначала по литературной группе экспрессионистов, а затем - тех самых "ничевоков".

Спрашивается теперь: неужто Шаламов "случайно" причисляет основателя литературного конструктивизма в России А.Н.Чичерина к "ничевокам", и не свидетельствует ли эта его "ошибка" - о действительно существовавших литературных связях Чичерина?

Янечек прекрасно характеризует парадоксальность теоретической концепции Чичерина, которая может служить уже не только биографическим, но и концептуальным основанием к тому, чтобы ассоциировать его с литературной группой, сформулировавшей свое жизненное и творческое кредо с помощью понятия "ничто". Позиция Чичерина, в конечном счете, означала... исчезновение поэзии как словесного искусства, превращение ее как такой - в ничто, переход в иное: немую визуальность. Путь самого Земенкова от поэзии "ничевочества" к живописи и графике - и был, собственно говоря, практическим эквивалентом этих теоретических взглядов.

То же можно сказать и о поэзии Чичерина, хорошо в этом аспекте охарактеризованной Янечеком: она является... как бы слепком с творческой манеры Земенкова. Говоря об иллюстрациях художника к поэме "Звонок к дворнику", исследователь отмечает вполне традиционную предметную изобразительность их, лишь осложненную элементами сюрреалистического видения мира (так что даже отечественные авторы, пишущие о Чичерине, говорят об этих рисунках как первой ласточке сюрреализма в России; впрочем, полу-комическим, полу-провидческим предвосхищением этого веяния можно считать... еще последнюю поэтическую книгу мэтра русского символизма В.Я.Брюсова, которая так и называлась: "Дали").

Ничего удивительного в этом характере рисунков нет: Борис Земенков в середине 20-х годов входил в группу художников "Бытие", творческим принципом которых как раз и являлось стремление избежать крайностей авангардизма. Но тот же самый контраст Янечек (и другие исследователи) отмечает и в собственноручных "конструкциях" Чичерина: наряду с крайне авангардными вещами, уничтожающими поэзию дотошными попытками передачи фонетических особенностей устной речи, переходящими в бессмысленные геометрические построения, - у него имеются вполне осмысленные поэтические тексты, написанные с минимальными отступлениями от традиционной системы стихосложения, а также "стихотворения", представляющие собой на самом деле прозаические тексты - "сказовые" повествования, вполне достойные, как справедливо отмечает автор работы... пера Лескова и Зощенко!



*    *    *


Таким образом, "ничевоки" появляются в зарисовке Шаламова с полным на то основанием!

В соответствии со взглядами Чичерина, для мистифицированного, и вместе с тем - по существу исключительно верного, изображения его фигуры Шаламовым было приписано ему также и авторство и эстрадное исполнение "Поэмы конца". Книга Василиска Гнедова 1913 года, которая ее включала, называлась "Смерть искусству"; в самой поэме не было ни одного знака - она представляла собой белую страницу с названием; а исполнение ее заключалось в том, что автор выходил на сцену и... молчал, сделав лишь некий рубящий, обрубающий жест рукой сверху вниз:

"Слов она (поэма) не имела и вся состояла только из одного жеста руки, поднимаемой перед волосами, и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой" (В.Пяст).

Этот поэтический казус мог служить наглядной иллюстрацией, если не карикатурой, представлений о полной неадекватности словесного выражения - "Поэтическому Состоянию", которые были изложены в трактате Чичерина "Кан-Фун".

И вновь Д.Янечек удостоверяет полную ответственность и содержательность шаламовского портрета Чичерина. Близость Чичерина творческим установкам футуризма, русского и европейского (делающая изобретенный им "конструктивизм", в конце концов, какой-то "ширмой"), неоднократно подчеркивается этим исследователем. Так что фигура одного из колоритнейших представителей футуризма Васлиска Гнедова в качестве литературного "двойника" Чичерина возникает у Шаламова совершенно оправданно.

Тем более, что это отождествление оправдывается и... названием его поэмы, "Поэмы конца". Изумительное творение А.Н.Чичерина - его доклад 1922 года - первоначально, при его устном исполнении на поэтическом вечере в Политехническом музее, носил сходное название: "О двух канонах и о конце" (а в журнальной публикации 1923 года получил заглавие "Каждый человек").

Напомню кстати, что я с самого начала сомневался в тождестве текста этого произведения, опубликованного в журнале "Корабль", с текстом доклада, прочитанного А.Н.Чичериным. Так вот, Д.Янечек в своем исследовании приводит - сен-са-ци-он-ные сведения. Оказывается, на вечере 8 декабря 1922 года Чичериным был прочитан... вовсе не этот "доклад" (как утверждается в журнальной публикации "Каждого человека")! Прочитан был сочиненный им манифест - "клятвенная конструкция (декларация) конструктивистов поэтов", озаглавленный "Знаем" и тоже появившийся в печати в 1923 году (при этом, помимо самого Чичерина, она была подписана уже присоединившимся к нему И.Л.Сельвинским). Думается, это открытие - окончательно решает вопрос об АВТОРСТВЕ публикации "Корабля".

Еще одно отступление. Не могу попутно не указать на каламбур, содержащийся в этом названии. Последующие сборники конструктивистов, как известно, получали... хозяйственно-финансовые названия: "Бизнес", "Госплан литературы"... То же значение, однако, подспудно содержит в себе и название "Знаем"! Это было время первого денежного "заема" государства у населения, выпуска знаменитых в советское время "облигаций". Думается, что это понятие - "заём" - в шутку подразумевалось автором манифеста в его названии - "Знаем".

Возможность пристуствия такой игры слов подтверждается тем, что каламбурное обыгрывание этого понятия из политической жизни действительно встречается в тогдашних сатирических журналах. На одной из карикатур свирепая сторожевая собака (означающая, надо думать, "диктатуру пролетариата") рычит на прохожего, не пускает его в ворота: "Заем!" Но прохожий дает ей вкусную косточку, так сказать "подмазывает" ее, мол: "Заём!" Диктатура пролетариата (как, видимо, хотелось надеяться наивному карикатуристу) мгновенно добреет...

Обнаруженные нами в потрете Чичерина, сделанном В.Т.Шаламовым, явственные признаки целенаправленной мистификации заставляют по-иному взглянуть на его воспоминания "Двадцатые годы" в целом. Ведь и в других сообщаемых им сведениях может содержаться столь же интересная, столь же тщательно зашифрованная информация! И в первую очередь нас, конечно же, манит к себе то, что пишет Шаламов о Булгакове.

А пишет он о нем на удивление много, подробно. Проанализировать эти сведения целиком - особая задача.

IV.

Мы уже мимоходом обратили внимание на то, что интересующее нас на всем протяжении нашего разговора лицо поименовано в издании 1985 года... "Алексеем ИВАНОВИЧЕМ Чичериным". Разумеется: упоминания такого имени ни в каких справочниках по истории литературы найти невозможно, и последующие публикаторы воспоминаний В.Т.Шаламова с легкой душой... решают считать это опиской, обмолвкой автора, которую безо всяких оговорок можно и нужно исправить. А между тем... после внимательного изучения творческого наследия А.Н.Чичерина выбор этого мнимого отчества оказывается ничуть не менее ценным откровением мемуариста, чем другие его "ошибки".

Чтобы очертить весь круг проблематики, открывающейся этим очередным указанием Шаламова и вновь демонстрирующей его безукоризненную и прямо-таки ошеломляющую компетентность, - нужно написать отдельное исследование. В самом деле, будет ли для читателя иметь какое-нибудь значение, если я просто скажу, что тем самым Шаламовым ставится в связь с А.Н.Чичериным... выдающийся поэт-символист Вячеслав ИВАНОВ? - Ведь для того, чтобы эта "расшифровка" загаданной мемуаристом загадки действительно имела какое-нибудь значение, необходимо прийти к открытию роли фигуры Вяч. Иванова в известном нам "чичеринском" корпусе текстов самостоятельным путем...

Подсказка, сделанная самим автором этих текстов, содержится в изображающем Чичерина портретном фотомонтаже, который помещен в издании 1924 года "Мена всех". Поэт изображен здесь... шагающим ПО ЗВЕЗДАМ. "По звездам. Опыты философские, эстетические и критические. Статьи и афоризмы" - так именно и называлась книга В.И.Иванова, вышедшая в 1909 году, ровно за 15 лет до сборника-манифеста конструктивистов. Создатель школы поэтического конструктивизма, таким образом, - как бы отождествляется с еще одним поэтов-символистов, предваряя ту игру с фигурами В.Брюсова и А.Белого в манифесте 1926 года "Кан-Фун", которую мы уже отмечали.

Но даже и помимо этого скрытого пласта, уже руководствуясь знаниями, которые приводились мной в предшествующих записях, можно сразу же оценить принципиальность факта замены отчества у Чичерина - статус этого явления как литературного приема, а не случайной ошибки. Ведь мы знаем, что на путаницу их имен сетовал другой... А.Чичерин, его современник, тоже поэт, ставший затем известным литературоведом, имя которого отличалось от имени А.Н.Чичерина одним только отчеством!

И именно к этому казусу - относится другая "ошибка" мемуариста, известная нам по сборнику 1985 года и... тоже исключенная в отечественных публикациях! Придав Чичерину "неправильное" отчество (только не "Владимирович", как у его тезки, а "Иванович"), В.Т.Шаламов в конце посвященного ему фрагмента сообщает и вовсе шутовскую, гротескную "новость":

"А.Чичерин впоследствии, в конце пятидесятых годов, написал большое исследование о русском романе - вполне нормальную книжку".

Повторю: речь шла об Алексее Николаевиче Чичерине, а книгу, о которой идет речь, - "Возникновение романа-эпопеи" (М., 1958) написал другой Чичерин, Алексей Владимирович! И вновь публикаторы не могли ошибиться: им нужно было только взглянуть на персоналии советских литературоведов. И они... вновь сочли за лучшее сократить этот "неудобный", этот бесценный отрывок...



*    *    *


В чем состоит шутовской характер последней шаламовской "ошибки" - нужно пояснить. Шутовство, гротескность фразы возникает, в первую очередь, благодаря обычному для клоунады стечению кричащих контрастов.

Между прочим, эти контрасты становятся особенно очевидными в том английском переводе (в статье Д.Янечека об А.Н.Чичерине 1989 года). С одной стороны, поэт-авангардист Чичерин, утверждает мемуарист, - создает "нормальную книжку". Далее, это слово, "книжка" - переводится Янечеком выражением "little book" - и, таким образом, "большое исследование" - оказывается... "маленькой книгой": то есть именно такой, какими и были в действительности, по своему объему, книги - другого Алексея Чичерина.

Наконец, в столкновении с именем А.Н.Чичерина этой, а не другой какой-либо литературоведческой работы его тезки - Шаламовым обнаруживается один из важнейших его, этого имени, обертонов. "Роман-эпопея", как нетрудно догадаться, - это "Война и мир", произведение... Льва Николаевича Толстого. А другого Толстого - современника Чичерина, Булгакова и Шаламова звали... Алексеем Николаевичем, то есть являлся он - полным тезкой героя шаламовских мемуаров!

И это имя-отчество, должен сказать, служит одним из важнейших намеков, связанных с "А.Н.Чичериным", указывая на писателя, который, со времен своего заведования литературным отделом берлинской газеты "Накануне", являлся литературным знакомым, другом того писателя, в связи с которым, собственно, у нас и возник интерес к фигуре А.Н.Чичерина и его произведениям, - М.А.Булгакова.

Итак, имя А.Н.Чичерина - вообще оказывается созданным, склеенным из имен его современников-знаменитостей: известнейший русский писатель, "красный граф" А.Н.Толстой, народный комиссар иностранных дел Г.В.Чичерин (пронизывающую книгу А.Н.Чичерина "Кан-Фун" игру на этом совпадении фамилий я уже мимоходом отмечал в одной из предшествующих записей)... И безусловная аутентичность всех этих мнимых "ошибок" Шаламова проявляется, в частности, в том, что он - продолжает эту, не им основанную стратегию построения литературной фигуры.

И у него тоже, как мы видели, образ А.Н.Чичерина создается отнюдь не из присущих ему индивидуальных черт, с которыми столкнулся мемуарист, но... из лоскутьев литературных биографий иных писателей, его современников - футуриста В.Гнедова, поэтов-"ничевоков", поэтов-символистов!.. Словом, усилиями мемуариста создается такое впечатление, что... "А.Н.Чичерин" - это "ничто", пустое, несуществующее место, форму которому придают заимствованные, готовые материалы. Оправдывается, тем самым, и сакраментальное причисление Чичерина к "ничевокам", становясь... определением сущности уже не поэтического метода, не отношения к литературе - а самой этой литературной фигуры!

То же самое значение, по-видимому, имеет и утверждение Шаламова, что в момент написания его воспоминаний и эссе 1960-х годов Алексей Чичерин... был еще жив (напомню, что, согласно сведениям РГАЛИ, он умер как раз в 1960 году). С внешней стороны "легенда" у этой, очередной "ошибки" мемуариста - безупречная: подобное утверждение было бы совершенно справедливо по отношению к тезке, Алексею Владимировичу, литературоведу - а ведь с ним-то Шаламов нашего А.Н.Чичерина якобы "путает"!

Но наличие доподлинной, настоящей ошибки в столь математически выверенных воспоминания Шаламова, какими они теперь предстают перед нами, - то, что он счел здравствующего А.В.Чичерина тем самым поэтом-авангардистом 20-х годов, о котором вспоминает, - наличие такой ошибки в них было бы чем-то... сверхъестественным!

Да к тому же мемуарист не зря же создавал свои гротескные противопоставления, в том числе противопоставление "авангардного" и "традиционного": свидетель литературной жизни 1920-х годов, он мог, теоретически говоря, спутать крайнего поэта-авангардиста Алексея Чичерина с традиционным, "нормальным" литературоведом 50-х - 60-х годов, его тезкой. Но не мог же он, при всей своей внушительной осведомленности и проявленных в литературных разборах щепетильности и чутье в отношении поэзии, спутать... того Алексея Н. Чичерина, о котором мы ведем речь, - со вполне заурядным, традиционным (даже - "классицистическим", как заявляла себя группа литературной молодежи, к которой он принадлежал) поэтом, каким был в немногочисленных своих стихотворных опусах 1920-х годов Алексей В. Чичерин!..



*    *    *


А.В.Чичерин уже в 1920-е годы стал известен в качестве литературоведа; список его книжек по литературоведению приводится на последней странице итогового сборника его лирики "Крутой подъем" (М., 1927) - вовсе не создавая кричащего контраста, о котором пишет Шаламов, а вполне гармонируя с ним своей традиционностью; причем одна из этих книжек (Литература как искусство слова: Очерк теории литературы. М., 1927) была отрцензирована не где-нибудь, а... в журнале "Советское искусство", чуть ли не в одном из номеров, где в списке редакторов фигурирует имя... другого Чичерина!

Так что "легенда" мемуариста оказывается на поверку обманчивой, как мыльный пузырь, и совершенно очевидно, что его сенсационное заявление о "жизни после смерти" нужно относить именно к тому А.Чичерину, который "умер" в 1960 году. И... ровным счетом ничего абсурдного в этом заявлении Шаламова нет! Если А.Н.Чичерин был биографической фикцией, литературным "ничто" - то каким же образом, спрашивается, он мог... умереть?

И теперь, после нашего знакомства с воспоминаниями В.Т.Шаламова и разбора их, становится совершенно понятной та линия, которая с какой-то удивляющей неизбежностью дает о себе знать во всех, без исключения, других мемуарных пассажах современников, посвященных А.Н.Чичерину (большая их часть собрана в указанной мной в самом начале антологии Д.Янечека и А.Очеретянского).

Мемуары Шаламова просто явились наиболее ярким, откровенным и полным проявлением этой линии и послужили окончательным подтверждением того, что странности в описании фигуры Чичерина у остальных мемуаристов не являются ни случайными казусами и искажениями, будь то памяти или текста, - ни иллюзиями воображения чересчур впечатлительного исследователя. То есть вашего покорного слуги, который, впрочем, ни малейших подозрений относительно факта существования "А.Н.Чичерина" никогда не имел и поначалу просто не хотел верить своим глазам, когда свидетельства этого не-существования стали попадаться на каждом шагу и по самым различным поводам!..

Причина такого лидирующего, по своей информативности, положения, которое занимают, среди остальных, воспоминания В.Шаламова, выясняется из них же самих. Оказывается, что в 20-е годы Шаламов испытывал интерес к поэзии и теории конструктивистов, был близок к этой литературной школе! Неудивительно, что при таких условиях ему удалось почерпнуть всю ту обширную информацию, которую мы у него находим...

Неудивительно и то, что в оценках фигуры основателя конструктивизма "А.Н.Чичерина" мы находим у него ту же гротескную, шутовскую амбивалентность, что и в самом рассказе о нем. С одной стороны Шаламов уничижительно характеризует его "хитрым ничевоком" и "фразарем", а с другой стороны... ставит в один ряд со значительнейшими поэтами первой трети ХХ века, знакомство с которыми массового читателя тогда, в 60-е годы он считает необходимым, чтобы развеять мнимое впечатление новаторства современных поэтов-авангардистов.

Эта амбивалентность оценок и была вызвана двуплановостью фигуры Чичерина: она относится одновременно и к ее явной, поверхностной стороне, предназначенной для широкой публики, и к тайной, известной лишь узкому кругу коллег-современников, - то есть к действительному создателю этой мнимой литературной величины, писателю, который безо всяких колебаний может быть поставлен в один ряд с величайшими поэтами своего времени...



21 сентября - 17 декабря 2009 года