Сделанный нами обзор духовно-религиозных мотивов в репликах персонажей пьесы 1873 года - показывает, что эта подсистема ее художественной структуры - представляет собой такое же фантасмагорическое искажение "реальности", как и два случая временных аномалий, послуживших нам камертоном для ее, этой подсистемы, исследования.

Но на самом деле - таких "аномалий" гораздо больше и, по мере знакомства с ними, мы понимаем, что они представляют собой не единичные случаи - а слагаются в единую, целостную систему, открывающую нам ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЗАМЫСЕЛ этого произведения.

К такому роду "аномалий" принадлежат ведь - и шрамы на руке начальника концлагеря, появившиеся в результате... побоев, наносимых им заключенным. К таким же "аномалиям" принадлежит и абсурд в репликах персонажей, таких как заявление вышедшей второй раз замуж Ольги Петровны Басаевой, утверждающей, что они с Андашевским, матерым чиновником, "молодые неопытные супруги", ничего не знавшие о том, что тестю и зятю нельзя служить в одном учреждении, и поставленные теперь перед горькой необходимостью одному из них - освободить свою должность.

Такую же аномалию, собственно, представляют собой и все наблюдаемые нами, как бы "естественным ходом вещей" случающиеся разрозненные события этой пьесы - за которыми, как мы теперь узнали, стоит одна, очень хорошо продуманная и организованная интрига Басаевой и Андашевского по продвижению мужа на должность министра.

Они, "молодые супруги", надо заметить, тщательно скрывали от Зырова свое намерение пожениться - когда он назначал Андашевского своим заместителем: сознательно рассчитывая на то, что, когда то и другое произойдет, - одному из них придется уйти; а о том, чтобы ушел именно Зыров - они позаботились специально, заранее подготовив для этого почву и средства!

Однако РАЦИОНАЛЬНОСТЬ этой разработанной ими глобальной стратегии продвижения - именно КАЖУЩАЯСЯ; АБСУРДОПОРОЖДАЮЩАЯ. В этом - глубинный смысл первоначального названия пьесы: "ПОДКОПЫ".

*      *      *

Это - не просто "подкопы" Андашевского под своего начальника. Это - "подкопы"... под саму РЕАЛЬНОСТЬ, субстанцию реальности, которые образуются (против воли их инициаторов и участников!) в результате этого разгула абсурда.

Намеренное, целенаправленное искажение реальности для достижения корыстных целей, предполагающее постоянный "пересчет" в уме его инициаторов от произведенных искажений - обратно к исходной "реальности": которая ведь и продолжает составлять естественную и жизненно необходимую среду их существования! - достигает, рано или поздно, такого предела, когда обратное движение... оказывается уже невозможным!

Средой обитания персонажей в результате - становится такая же фантасмагорическая "реальность", как и та, которая образуется в Москве в булгаковском романе в результате деятельности компании Воланда, - и которая, в этом случае, является - лишь доведением до предела, полной абсурдизацией того тотального искажения реальности, которое представляет собой "жизнь" и деятельность современного Булгакову коммунистического государства.

Воланд - это просто... литератор, пишущий ПАРОДИЮ на советскую власть.

Именно такие провалы, "подкопы", как предельное выражение деятельности ее персонажей, представляют собой в пьесе 1873 года абсурдные ситуации, НАМЕРЕННО создаваемые автором. Они, эти невозможные, противоестественные положения, - подаются здесь как ни в чем не бывало, как само собой разумеющееся: и поэтому имеют тенденцию восприниматься читателем, "проглатываться" им - наряду со всем остальным ходом действия.

Нужны поэтому особые усилия, пристальное внимание или счастливое стечение обстоятельств - чтобы такие "абсурдные", невозможные положения фиксировать и осмысливать. Но ведь это одновременно означает, что и все остальное, "естественное" течение дел - чревато... тем же самым "абсурдом"!

Мы уже зарегистрировали несколько таких "положений", а главное - убедились в их систематическом, более того - всеобъемлющем характере. Преимущественно - при анализе содержания отдельных реплик персонажей. Но реплики - неотделимы от жестов, действий.

Точно такой, вопиющий и целенаправленно организованный абсурд - мы можем зафиксировать и в нескольких положениях дел, которые служат - как бы парадигмой, образцом, мерилом для усвоения авторских представлений о происходящем тотальном искажении реальности. Собственно говоря, таким "положением дел" - и были усмотренные нами темпоральные аномалии в ходе действия.

*      *      *

Ту же самую аномалию - в одном случае мы находим и в РАССТАНОВКЕ ПЕРСОНАЖЕЙ. В первом действии любитель писать фельетоны про своих сослуживцев Шуберский говорит о преследовании его со стороны непосредственного начальника, в то время - еще директора департамента Андашевского, про которого он написал фельетон.

Ко времени начала действия пьесы ему пришлось из-за этого перейти в другой департамент того же министерства, который возглавлял Вуланд - с ним-то он обо всем этом и беседовал.

После назначения Андашевского заместителем министра, дочь графа Зырова добивается назначения на его освободившуюся должность - камергера Мямлина из враждебной Зырову партии придворных аристократов: якобы для того, чтобы привлечь эту партию на их с отцом сторону.

После же смерти Вуланда (едва ли случившейся без участия... подлизавшегося к нему перебежчика Шуберского!) на его место - назначается другой представитель партии аристократов, князь Янтарный: тут уж сам Зыров понимает, что его - просто-напросто вытесняют из его собственного министерства; но ему уже не до того, оглушенному безобразным скандалом с дочерью и зятем.

Но сейчас мы хотим обратить внимание - на другое. Князь Янтарный, преемник Вуланда, - стало быть, и становится новым непосредственным начальником Шуберского? Как бы не так!

В третьем действии, то есть сразу после назначения Андашевского заместителем, Зыров принимает окончательное решение по поводу автора фельетонов, разоблачающих его выдвиженца, о чем самому Андашевскому и делает распоряжение:

" - ...Шуберскому сказать, чтобы он сейчас же подал в отставку, а вас я прошу начать судебное преследование против него за клевету на вас, потому что я желаю, чтобы вы публично и совершенно были оправданы в общественном мнении".

В четвертом действии, когда Зырову уже был нанесен сокрушительный удар и Андашевский готовил плацдарм для окончательного захвата его поста, отношение последнего к Шуберскому остается прежним. Он напоминает его непосредственному начальнику о необходимости его увольнения. Но вот только... кому?!

"А н д а ш е в с к и й...  (Относясь к Мямлину.) Ах, кстати, по поводу газетных статей: вы объявили господину Шуберскому, чтобы он подал в отставку?..

М я м л и н.  Как же-с!.. В тот же день, как вы приказали... Он даже заплакал сначала и стал уверять меня, что может представить удостоверение, что эти статьи писаны не им..."

Но ведь Шуберский - служит в департаменте, который, после смерти Вуланда, - возглавил... Янтарный. Следовательно, он - и должен был передать ему распоряжение о выходе в отставку, спущенное через Андашевского от самого графа Зырова!

*      *      *

Буквально в том же самом явлении четвертого действия - мы слышим напоминание об этом: слова, прозвучавшие из собственных уст князя Янтарного о том, что он "в экспедиции Владимира Иваныча... нашел такой беспорядок, такой хаос..."

И сразу же затем - о том, чьим департаментом он стал заведовать, напоминает нам - Мямлин:

" - А я вот принял экспедицию Алексея Николаича [Андашевского], так ни одной бумаги не нашел не исполненной, а книги бухгалтерские таким почерком ведены, что я, право, думал - рисованные..."

Таким образом, все подготовлено для того, чтобы читатель вспомнил разговор Шуберского с Вуландом в первом действии и о том, под чьим крылышком он до сих пор укрывался.

Единственным разумным объяснением этому казусу (подобно той мотивировке, которая напрашивается для временнóй аномалии в конце последнего акта) - может служить то, что распоряжение о выходе в отставку Шуберского, сделанное графом Зыровым, Андашевский передавал - в промежуток между смертью Вуланда и назначением на его должность князя Янтарного - промежуток, который приходится между третьим и четвертым действием и занимает две недели.

Мямлин в этот краткий промежуток времени мог выполнять обязанности управляющего обоими департаментами министерства!

Но все равно: нам ничего об этом не говорится, ничего не объясняется, и нам остается - строить догадки. А пока мы не... догадались, что нам - позволено их строить, создается впечателние - полного абсурда; путаницы; переворачивания с ног на голову положения дел; роковых для развития сюжета... "провалов в памяти" автора!

С учетом всех предыдущих наших наблюдений, мы можем утверждать, что этот эффект, этот казус - был создан автором пред-на-ме-рен-но; в русле - общего замысла пьесы.

*      *      *

Точно такая же путаница предстала моему изумленному взору в одном диалоге пресонажей в пятом действии, касающемся ПРАВОВОЙ СФЕРЫ. И, зная уже, что такая аномалия - является не изъяном, возникшим по вине драматурга, а укладывается в общую систему изобразительных эфффектов этого произведения, - я не мог уже просто пройти мимо этой бросившейся в глаза ЧЕПУХИ, а постарался осмыслить в целом структуру этого клубка противоречий.

Мямлин в этой сцене докладывает графу Зырову дело о незаконном владении крестьянами землей, принадлежащей казне:

" - Это-с дело крестьян Коловоротинской волости с казною!.. У них во владении были по левую сторону Оки поемные луга!... А на горной этой стороне, изволите видеть, земли и владения ведомства государственных имуществ... Оно взяло и примежевало себе луга... Крестьяне говорят, что у них десятилетняя давность владения, а им на это возражают, что для казны нет десятилетней давности".

Таким образом, вопрос состоит в том, что, вне зависимости от того, законно или незаконно владеют крестьяне этой землей, - коль скоро они владеют ею десять или более лет, она - по закону - принадлежит им. Государственное же учреждение утверждает, что это законоположение - на него не распространяется.

Министр Зыров - убежден, однако, что такого исключения из правила не существует:

" - Как нет для казны десятилетней давности?

- Нет-с!

- Перестаньте, что вы говорите! Десятилетняя давность для всего в мире существует!"

Итак, кажется, позиция Зырова - в том, что крестьяне - владеют землей законно, согласно правилу десятилетней давности владения.

*      *      *

Спрашивается: какова же позиция докладывающего это дело Мямлина? Из следующих его реплик вытекает, как будто, что он - согласен с аргументацией казенного учреждения:

" - Нет, ваше сиятельство, прямая статья есть.

- Нет такой статьи-с!

- Есть, ваше сиятельство... В подлинном деле это очень ясно прописано".

Обратим внимание в этих репликах на одну стилистическую подробность: она предвещает - дальнейшее развитие диалога.

В предыдущих своих высказываниях, адресуясь к начальнику, Мямлин прибавляет к своим словам "слово-ерс" ("съ": "Это-съ", "Нет-съ"): обычная форма при обращении нижестоящих к вышестоящим. В последней же приведенной реплике графа Зырова - это форма обращения... переходит к нему.

Можно счесть это за выражение иронии, но все равно: такое словоупотребление означает, что начальник и подчиненный - словно бы... МЕНЯЮТСЯ МЕСТАМИ.

*      *      *

Именно это и происходит - во второй части их диалога: относительно содержания спора! В середине его - граф наскоро знакомится с делом, и вот к каким результатам это приводит:

" - ...В чем же, по-вашему, суть дела тут?

- Это тяжба крестьян Коловоротинской волости с казною.

- То есть была тяжба, и она уже решена, и земля возвращена в казну; так?

- Точно так, ваше сиятельство?

- Так к чему же вы мне говорите... о каких-то статьях закона несуществующих! В чем тут наша обязанность?.. Чего, собственно, от нас требуют?"

Оказывается, дело, о котором докладывает Мямлин, - уже... решено в суде; причем, как видим, - решено... ВОПРЕКИ СУЩЕСТВУЮЩЕМУ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВУ!

Поэтому на вопрос, заданный графом-министром: "В чем тут наша обязанность?" - следует, казалось бы, несомненный ответ: возбудить ходатайство о пересмотре дела в связи с его незаконным решением!

*      *      *

Но все дело состоит в том, что такого вопроса, ПРОЗВУЧАВШЕГО из его уст, - граф Зыров В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ НЕ ЗАДАВАЛ! И вот в этой точке - мы зримо наблюдаем, как происходит фантасмагорическое, "воландовское" преображение реальности.

В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, персонаж задал второй вопрос, следующий в его реплике за первым и поясняющий, раскрывающий его подлинное значение: "ЧТО ОТ НАС ТРЕБУЮТ?"

А "требуют" от чиновников вверенного ему министерства - вовсе не того, "в чем состоит их обязанность", и граф Зыров, службист с многолетним стажем, очень хорошо это знает:

" - ...Требуют, чтобы я дал заключение, что следует ли крестьян подвергать уплате в казну за неправильное владение, и, конечно, мое мнение должно состоять в том, что следует!"

Естественно: коль скоро дело в суде решено в пользу казны, то владение крестьянами землей - "неправильное". И у них не только отнимут землю, которая принадлежит им (как только что убеждал своего собеседника с пеной у рта... сам граф Зыров!) по закону; но еще и заставят (с санкции... графа Зырова!) платить - за "неправильное владение" ею!

А министр, вместо того, чтобы восстановить попранную судом законность, - еще и с готовностью, согласно формально установленному порядку, совершает действия, вытекающие из этого незаконного решения суда. И этот человек - рассуждает о "христианских чувствах" и "христианском направлении": без зазрения совести отдавая, как теперь мы понимаем, Крестовоздвиженскую богадельню на разграбление "голубому воришке" - жандармскому генерал-майору Варнухе.

Какая сила социального обличения у этого "вывалившегося" из русской литературы (по словам его современного биографа) катковского прихвостня Писемского! Скорее уж "Ломоносова можно отставить от Академии"...

*      *      *

И надо сказать, в совершенно неожиданной роли предстает перед нами в этой сцене... камергер Мямлин, которого мы привыкли считать чуть ли не клоуном. Еще один шаг - и он окажется... единственным, как у Гоголя... смех, положительным героем в этой пьесе!

Впрочем, быть может - он МСТИТ графу Зырову, который только что поставил его на место, когда он попытался было вступиться за бывшего управляющего своего высокопоставленного дяди, того же генералу Варнуху, обвиненного графом в "нехристианских чувствах и направлении"? И, разоблачив бездушный формализм этого министра, хочет продемонстрировать ему, что хорошо понимает цену всем этим его возвышенным чувствам и заявлениям?

Как бы то ни было, мы видим, что он - бесстрашно вступает в открытый спор со своим начальством. Выяснилось, что он - вовсе не защищает неприменимость правила десятилетней давности к казенным учреждениям, как это нам показалось в начале (и как он хотел заставить думать графа Зырова, чтобы спровоцировать его, что теперь очевидно, на самоубийственное заявление). Совсем наоборот!

Расхождение его с ним в том и состоит, что он - хорошо видит и понимает НЕЗАКОННОСТЬ дела, исходя из которого их ведомству - предлагается "дать заключение". На последнюю приведенную нами реплику собеседника, содержащую формулировку их служебных обязанностей, - он так и отвечает:

" - Нет, ваше сиятельство, я не могу с этим согласиться и остаюсь в том убеждении, что если десятилетняя давность существует для частных лиц, то почему же она не должна сущестовать для казны?.. Это прямое нарушение справедливости!..

- Господи помилуй, вы помешались, наконец, на этой десятилетней давности?.. К чему вам она?.. Зачем?.."

Роль, как видим, меняется - и у графа Зырова. Если в начале диалога он выступал защитником всеобщего значения этого законоположения ("Десятилетняя давность для всего в мире существует!"), то теперь - он как будто бы... его ОТРИЦАЕТ; отрицает - по отношению к тому делу, в котором - оно было нарушено!

*      *      *

В спорах рождается истина. В конце концов, отыскивается - то "основание", на котором было решено это "дело". Камергер Мямлин - то ли действительно "плавает", по неопытности, в сфере своей должности, то ли - делает вид. Поначалу он, как мы знаем, утверждает, что это "основание" - находится в "статьях" закона. И граф на это ему говорит:

" - (показывая на шкаф с книгами). Вон свод законов, - отыщите!

Мямлин подходит к этому шкафу, вынимает из него сразу несколько томов и начинает дрожащими руками перелистывать их, потеет при этом, краснеет, делает из лица маленькие гримасы и ничего не находит...

- (с сильною уже гримасою в лице). Не могу, ваше сиятельство, найти, - извините!.. Позвольте мне дома приискать!.."

На самом деле, "дома" - искать... ничего не надо, и персонаж это очень хорошо знает. Он, как мы уже слышали, произносит фразу, в которой - и содержится решение вопроса: "В ПОДЛИННОМ ДЕЛЕ это очень ясно прописано". Выглядит это так, как будто в сознании неопытного (а может быть, и действительно недалекого) чиновника - спуталось: "основание", которое находится в своде законов, и "основание" - которое нужно искать... в "подлинном деле".

И действительно, это отменяющее правило десятилетней давности "основание", в ходе перепалки, разгоревшейся между собеседниками (граф Зыров, возможно, тоже откровенно не понимает: как это мыслимо рассматривать вопрос о незаконности решения, принятого судом!), - было отыскано в материалах "дела".

Только теперь уже сам граф Зыров - азартно доказывает... незаконность, неприменимость этого "основания" для принятия судебного решения, на основании которого он собирается "давать свое заключение":

"...М я м л и н  (смущенным уже голосом).  Затем, что вот-с в этой бумаге прямо сказано, что для казны не должно существовать десятилетней давности (показывая одну из бумаг в деле).

Г р а ф.  А вы даете себе труд подумать, чтó это за бумага?.. Это-с единоличное мнение министра государственных имуществ, который, когда был возбужден общий вопрос по сему предмету, то полагал со своей стороны, что на те случаи, где нарушены границы генерального межевания, не должно распространяться десятилетней давности, и с ним, однако, никто не согласился..."

Всё, ловушка захлопнулась!

*      *      *

Граф Зыров, в запальчивости доказать собеседнику, что тот ничего не понимает в своем деле, - сам не осознаёт, что наткнулся... на кри-ми-нал; на бумажку, отвергнутую всеми государственными структурами, смысл которой - и заключается в том, что "десятилетняя давность" не должна распространяться на казну, на землю, отведенную ей "генеральным межеванием". И на основании этого не имеющего никакой юридической силы документа - было решено дело!

Отвергая правомочность этой бумажки - министр отвергает, утверждает незаконность... и тех собственных своих "заключений", которые, в конечном счете, именно на основании нее будут сделаны. Иными словами, все у него в голове... перевернуто. А между тем, именно в этом - он обвиняет своего собеседника:

" - ...Ведь это, наконец, несносно, Дмитрий Дмитрич; вы мало того, что не вникли нисколько в самое дело, но мне приходится еще спорить с вами, опровергать разные смутные мысли, которые случайно приходят вам в голову!"

Камергер Мямлин - "свежий человек", "человек со стороны" (или, опять-таки, наоборот: человек, который "собаку съел" на всех этих бюрократических крючках?) - вник в самую суть этого дела; в его корень: "корень зла"; обнаружил, обнажил гниль, которая пропитала насквозь это государственное учреждение.

Ведь можно было задаться вопросом: почему у него в руках, для доклада графу, оказалось - именно такое дело, которое позволило бы его, графа, - разоблачить, на месте сымпровизировать разоблачение? Что это, новая аномалия в построении хода сюжетных событий? Нет, наоборот: эта "аномалия" - имеет характеризующее значение. ЛЮБОЕ дело в этом министерстве, стало быть, - может оказаться таким, что его можно использовать - в целях "разоблачения"!

Приоткрылась - фантасмагорическая "реальность", по законам которой оно, это учреждение, существует и которую его сотрудники - сверху донизу - принимают за "естественное положение дел"; в соответствии с которой они действуют - вовсе не со зла, не со злым умыслом, а потому лишь, что искренне убеждены: иначе - и быть не может!

*      *      *

Такие аномалии, такой абсурд, такие провалы в реальности, если взять их в субъективном аспекте - являются СУМАСШЕСТВИЕМ. И мотив сумасшествия, как таковой, - действительно звучит в пьесе. Вводится он - как будто случайно, посредством условного языкового выражения, - а потом... разрастается все больше и больше, вплоть до того, что превращается - в отдельную сюжетную линию.

Мы можем заметить звучание этого мотива - и в только что разобранной сцене: "Вы ПОМЕШАЛИСЬ, наконец, на этой десятилетней давности?" - говорит Зыров своему дураку-подчиненному. И появление этого мотива, как мы видели, более чем естественно здесь - характеризуя и состояние умов обоих собеседников, и всю окружающую их объективную реальность.

В точно таком же виде мотив этот - впервые появляется в пьесе, в ее середине, в действии третьем. И характерно, что вводит его - тот же самый граф Зыров, что и в сцене из пятого действия с камергером Мямлиным.

В ответ на признание Андашевского, сделанное в разговоре с ним, что он действительно взял крупную взятку, Зыров изумляется:

" - Алексей Николаич, что вы такое говорите? Вы или ПОМЕШАЛИСЬ, или шутите надо мной, то я напоминаю вам, что шутки такие неприличны!"

Судя по повтору, у этого руководителя - таков, очевидно, обычный прием ставить подчиненных на место; условная служебная риторика. Но в дальнейшем развитии сюжета эта риторика - материализуется; превращается - в действительность. И происходит это... с ним самим.

*      *      *

Происходит, начинает происходить это превращение - в известный нам кризисный момент третьего действия, когда граф Зыров оказывается вынужденным уничтожить компроментирующий его зятя документ, доставленный ему Вуландом. Это вынужденное деяние - приводит его в исступление, и в ремарке о нем так прямо и говорится:

"Г р а ф  (кидаясь в кресло и начиная хохотать каким-то СУМАСШЕДШИМ смехом).  Ха-ха-ха! Отлично, превосходно поступаю!.."

Персонаж находится наедине с собой, обращается к себе самому: это, опять же риторическое, "раздвоение личности" - в перспективе должно стать раздвоением личности уже в медицинском смысле; в подлинном смысле этого слова - "сумасшествием": той самой... "шизофренией", которая "была предсказана" персонажу булгаковского романа!

И слово это, первоначально произнесенное в отношении персонажа автором, - тут же, буквально в следующей же реплике вошедшего персонажа и по уходе отца - подхватывается... дочерью:

" - СУМАСШЕДШИЙ старик!"

Здесь оно пока - тоже, как и у самого Зырова, звучит еще в переносном смысле; как риторическое преувеличение.

*      *      *

Но уже в следующем действии, когда та же дочь сообщает собравшейся новоиспеченной верхушке министерства, окружающей Андашевского, о болезни отца, - это преувеличение начинает воплощаться в реальность:

" - Но что было причиною его болезни?...

- ...Причина - его ДУШЕВНЫЕ ПОТРЯСЕНИЯ!"

Далее в разговоре эта тема усиливается:

" - ...Я боюсь, что нет ли у него МАЛЕНЬКОГО РАЗМЯГЧЕНИЯ МОЗГА".

Как аргумент, приводится сделанное в семейном кругу наблюдение:

" - ...Последнее время он газет даже не читает - НЕ ПОНИМАЕТ!..."

И это несмотря на то, что ранее, в качестве одной из причин "душевных потрясений", говорилось о том, что с избытком может объяснить возникшее отвращение к чтению газет:

" - Потом эти гадкие газетные статьи пошли, где такой грязью, такой низкой клеветой чернили человека, им выбранного и возвышенного..."

Короче говоря, дочка - подготавливает почву для признания своего отца негодным к продолжению службы "по состоянию здоровья".

*      *      *

Ее супруг, Андашевский, ведет действия в том же направлении в разговоре со всемогущим князем Михайлом Семенычем, передаваемом жене в том же четвертом действии. В этом разговоре сделанный намек на слабоумие графа - разрастается уже в целую "историю болезни":

" - ..."Но чем же, говорит, граф нездоров; супруга ваша мне с большим горем рассказывала, что у него даже маленькое мозговое расстройство начинается!" Я пожал плечами. "БОЛЕЗНЬ ЭТА, говорю, до некоторой степени давно присуща графу, и я только, по своей глубокой преданности к нему, тщательно скрывал это; НО БОЛЕЕ УЖЕ ТРЕХ ЛЕТ, как на мне лежит вся тяжесть его служебного труда, так что он не подписывает ни одной бумаги, предварительно мною не просмотренной и ему не рекомендованной. "А теперь что же, говорит, болезнь эта усилилась в нем?" - "Как кажется!" - говорю. - "Жаль, говорит, старика, очень жаль, и в таком случае уж лучше ему уйти на покой!"..."

Через князя, приехавшего просить его выйти в отставку, в пятом действии это становится известным и самому Зырову, - о чем он, называя вещи своими именами, и сообщает дочери:

" - ...И я желал бы только спросить твоего мужа, что неужели в его гадкой и черствой душонке за все, что я сделал для него, не накопилось настолько благодарности ко мне, чтобы не ездить по городу и не сочинять, что будто бы он всегда все делал за меня, что теперь я СУМАСШЕДШИЙ даже!..."

Это известие, очевидно, окончательно его и добило. Кульминацией развития этого мотива сумасшествия - мы и считаем заключительный монолог пьесы, в котором граф зачитывает "письмо", полученное им якобы... от только что уехавшего из его дома князя Михайло Иваныча: в котором тот сообщает о назначении министром, вместо Андашевского, того, кого он и его клика более всего опасались увидеть на этом месте - Якова Васильича Каргу-Короваева.

*      *      *

Мы уже говорили, что эта концовка (если ее трактовать в таком виде) - служит пародией гоголевского "Ревизора". Но помимо этой комедии, в заключительном явлении пьесы - присутствует аллюзия и еще на одно произведение Гоголя, которая, скрытым образом, - этот мотив сумасшествия, пронизывающий пьесу 1873 года, развивает - и поддерживает нашу интерпретацию ее финала.

Разбирая построение предвосхищающей реминисценции из кинофильма Данелии "Осенний марафон", мы отметили прием, с помощью которого эта реминисценция, сделанная ранее в том же заключительном пятом действии, - закрепляется, утверждается в этом последнем его явлении. В нем (наряду с именем режиссера-постановщика фильма, послужившего источником другой такой же предвосхищающей реминисценции) - звучит имя создателя фильма, режиссера Данелии: Георгий.

А звучит оно - благодаря тому, что здесь, ВПЕРВЫЕ НА ВСЕМ ПРОТЯЖЕНИИ ПЬЕСЫ, называется полное имя одного из ее персонажей: князя Георгия Ираклиевича Янтарного. И этот ПРИЕМ УТАИВАНИЯ ИМЕНИ ГЕРОЯ, причем утаивания - значимого, смыслообразующего, - приходит в комедию Писемского - из произведений Гоголя.

А произведение это - так и называется: "Записки СУМАСШЕДШЕГО"! На всем протяжении повести Гоголь именует своего героя - лишь по фамилии, каждому читателю памятной: Поприщин. А как же его звать по имени-отчеству? Вряд ли многие читатели Гоголя смогут ответить на этот вопрос.

Ведь только в самом конце, из уст врача психиатрической лечебницы, его вызывающего, мы впервые слышим его личное имя: АВКСЕНТИЙ (по-гречески: "достойный"; читай: "достойный" - того "поприща", которое ему предназначено!).

Воспроизведение этого художественного приема из повести Гоголя, по нашему мнению, понадобилось в комедии именно потому, что он - поддерживает и завершает ту картину сумасшествия персонажа, которая достигает кульминации в его финальном монологе.

*      *      *

Но помимо субъективного аспекта, выражающегося в признании персонажа, погруженного в фантасмагорическую, "воландовскую" реальность, - сумасшедшим, такая деформация действительности, подвергающаяся художественному исследованию в пьесе 1873 года, - имеет еще и аспект НРАВСТВЕННЫЙ: определяет положение человека в сфере поступка; его ориентацию в мире.

Финальное сообщение приговоренного к "сумасшествию" персонажа призвано - взорвать действительность (напомним: фамилия его дочери по первому мужу - Басаева, так что выбранная нами метафора - ей... соответствует); дезориентировать самих приговоривших его к этому - в мире, в котором они существуют.

Но прежде, чем это произошло, - и сам этот персонаж, граф Зыров, вследствие всех этих сгустившихся вокруг него аномалий, этого абсурда, в условиях которого он существует и который... он же сам, в том числе, производит, - был дезориентирован в окружающей его действительности. Иными словами: перестал понимать - во что из сообщаемого ему и происходящего с ним верить можно, а во что - нельзя.

Наступает для него этот "момент истины" в последнем разговоре с дочерью, состоявшемся в том же последнем действии. Она - сама об этом так и говорит:

" - Гнев, папа, представляет тебе все в ином виде!..."

А потом - сообщает:

" - ...Наконец, если не для нас обоих, то для твоего будущего внука, которого я ношу теперь под сердцем, ты должен желать устроить нашу участь".

И теперь спрашивается: а само это сообщение дочери графа о ее грядущем материнстве - "тот" это "вид", в котором нужно его представлять, или... "не тот"?

*      *      *

Граф - именно так к этому и относится:

" - (злобно усмехаясь). Даже тому, что ты будешь матерью, как говоришь теперь, я тебе не верю: до того я в вас изверился!.. И не плачь, пожалуйста, при мне!.. Слезам твоим я тоже не поверю и убежден, что они притворные".

И затем, после известия о роковом визите Михайло Семеныча:

" - Я угадал, что у тебя слезы притворные!.. Ты плакала, чтобы протянуть время и подождать, пока приедет этот гость".

В этом "провалившемся" в собственные "подкопы" мире - что угодно может стать подтверждением чему угодно, в необратимо дезориентированном воображении персонажа.

И значит, приходи кто угодно и бери их "тепленькими"!

И... пришли, и взяли, и продолжалось это (на этот, первый пока что раз) семьдесят лет.