Самое удивительное явление, которое встречает нас в первой главе второй части романа "Боярщина", - это ОЧЕВИДНОЕ противоречие в датировке событий, которое резко выделяется даже на фоне всех предшествующих хронологических аномалий. Но и оно уже, благодаря картине, сложившейся перед нами вследствие проделанных наблюдений, обретает перспективу своего объяснения.

В первой же фразе говорится:

"Прошло ДВА МЕСЯЦА после того дня, как в Могилках разыгралась страшная драма".

Потом рассказывается о том, как эта драма (то есть изгнание Мановским из дома жены, которую он заподозрил в измене) была воспринята и обсуждалась за это время местным губернским обществом.

Затем пересказывается жизнь Савелия, Эльчанинова и Анны Петровны, объединенных участием в этой драме, после чего - указанный промежуток времени вновь подтверждается:

"Неожиданное обстоятельство несколько изменило порядок их жизни. Однажды, это было уже спустя ДВА МЕСЯЦА, от графа привезли письмо..."

Стало быть, срок, выбранный автором для возобновления своего повествования, - это момент, когда граф Сапега решил продолжить свою интригу, направленную на завладение сердцем героини.

Но в конце главы, где раскрываются замыслы графа, заставившие его вступить в эту переписку... об этом же самом событии говорится совершенно другое:

"Граф выждал ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение этого времени только хвалил и защищал Анну Павловну..."

Сначала говорится (и подтверждается), что он выжидал два месяца, теперь - только один!

*      *      *

Но мы теперь уже можем объяснить это кричащее противоречие - при помощи открытого нами фактора, действующего в этом повествовании, еще с первой части: получившей здесь предвосхищающее отражение модели соотношения действительной и мнимой сторон геометрической плоскости, которая будет создана П.А.Флоренским.

Различие между ними автор трактата "Мнимости в геометрии" поясняет при помощи ссылки на различие в восприятии одних и тех же объектов - зрительном и тактильном. Осязание создает несколько иное представление и о расстояниях между предметами, и об их форме, чем зрительное их наблюдение. Эта нестыковка - и передается, мы думаем, замеченным нами очередным явлением повествования.

Конечно, эту аномалию можно было бы списать на ошибку памяти автора, забывшего, какой срок он назвал в первых двух случаях, и - через несколько страниц! - сославшегося на иной в третьем. Но компактность, с какой даны эти упоминания, прямая связанность их между собой логикой событий - делают такое объяснение невероятным.

Отмеченная нами функция иллюстративности по отношению к брошюре 1922 года выглядит гораздо правдоподобнее. Точно так же как в модели Флоренского, срок в два месяца - соответствует данным одной стороны плоскости совершающихся событий, срок в один месяц - данным стороны "оборотной".

И мы начинаем замечать, что такое иллюстрирование идей будущего мыслителя и математика - становится принципом построения повествовательной изобразительности во второй части.

Мы уже упоминали, что в конце первой главы раскрывается ПОДОПЛЕКА инициативы графа по возобновлению отношений с молодыми героями:

"...Привязать к себе участием молодых людей, гонимых всеми, казалось ему первым шагом, а там возбудить в душе молодого человека другую страсть - честолюбия, которая, по мнению его, должна была вытеснить все другие. Оставленная мужем, забытая любовником, Анна Павловна не могла уйти от него..."

И в самом начале рассказа об этом, по получении письма от графа, - ту же самую подоплеку угадывает героиня:

"Анна Павловна, прочитавши письмо, отдала его Эльчанинову. Оно ей было неприятно. Инстинкт женщины очень ясно говорил, что участие графа было не бескорыстное и не родственное..."

Да еще и добавляется:

"...Она не хотела было даже отвечать; НО СОВЕРШЕННО ИНЫМИ ГЛАЗАМИ ВЗГЛЯНУЛ НА ЭТО Эльчанинов".

В начале же главы сообщается о том, как история, развернувшаяся перед читателем в первой части, воспринималась глазами соседей-помещиков, пересказывается их истолкование событий:

"...Анна Павловна еще до замужества вела себя двусмысленно - причина, по которой Мановский дурно жил с женою. Граф, знавший ее по Петербургу и, может быть, уже бывший с нею в некоторых отношениях, приехав в деревню хотел возобновить с нею прошедшее... Но Анна Павловна отвергнула на этот раз искание графа, потому что уж любила другого, молодого, Эльчанинова. Граф из ревности велел присматривать за нею Ивану Александрычу, который застал молодых людей в лесу и сказал об этом Мановскому. Михал Егорыч, очень естественно, вышел из себя и сказал сгоряча жене, чтоб она оставила его дом, и Анна Павловна, воспользовавшись этим, убежала к своему любовнику, захвативши с собою все брильянтовые вещи..."

Читатель, знающий уже, как все было на самом деле, - может по этому пересказу судить о том, какие искажения в действительную картину были внесены воображением публики.

*      *      *

И в частности: мы знаем, что никаких "БРИЛЬЯНТОВЫХ ВЕЩЕЙ" прихвачено не было, зато в описании этого бегства фигурирует имя одного из дворовых людей Мановского: Сеня - являющееся одновременно... фамильярным вариантом имени главного героя, с которым к нему обращается приятель в кинофильме "БРИЛЬЯНТОВАЯ РУКА"!

Это обстоятельство, описав немыслимую кривую через вторую половину ХХ века, попадает в сознание... судачащих персонажей романа 1844 года, в виде сплетни о похищенных беглой женой драгоценностях.

Приятель героя фильма, кстати, - контрабандист; так сказать, "человек с двойным дном". Охотится он - за драгоценностями, спрятанными, как он думает, под слоем гипса на руке человека по имени Сеня; на самом деле - мни-мы-ми, давно уже оттуда извлеченными милиционерами. Так что образ, созданный Флоренским, поддерживается в этом повествовательном построении во всех отношениях - и служит объяснением появления в романе именно этой предвосхищающей кинореминисценции!

Мы уже наблюдали элементы такого построения повествования по принципу будущей модели геометрических "мнимостей" в первой части: ряды событий, происходящих ОДНОВРЕМЕННО с героем и с героиней, - координировались между собой, накладывались друг на друга.

Несмотря на то, что это были только - элементы, подступы к реализации подобной изобразительности, уже там присутствовал такой необходимый элемент - как ТАЙНА: то есть взаимная ориентация происходящего и на "прямой", и на "оборотной" стороне - одновременно, так, чтобы невозможно было следить сразу за обоими рядами событий; чтобы информация о происходящем на "оборотной" стороне проникала на "лицевую" сторону трудноузнаваемыми фрагментами, намеками.

Именно потому, после несостоявшегося свидания с героиней, и куролесил герой романа - что ему было неизвестно о происходившем в это время с нею во время вынужденного визита к его сопернику - графу; что сведения об этом доходили до него в неверном, искаженном виде, в качестве сплетен, слухов.

Мы видим, что именно это - начинает происходить с первой главы второй части. Молодые герои - не знают (или не хотят знать) о замыслах графа Сапеги; местное общество - не имеет достоверных сведений о событиях в семействе Мановских и вынуждено питаться собственными домыслами об этом.

*      *      *

Во второй части продолжается и мотив "двенадцатого часа" - мотив, который служит в романе представителем пушкинского "Гробовщика": повести, напомним, которая занимает свое место в генеалогии "теории мнимостей".

В первой главе рассказывается также о последствиях присланного графом письма; причем здесь присутствует еще один мотив, "четвертого дня" - столь же значимый для пушкинской повести и входящий (как мы убедились) в произведениях Писемского 1844 и 1850 года в обращенный к этой повести реминисцентный комплекс:

"ДНЯ ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ граф прислал человека с письмом, в котором в тот же день приглашал их к себе и уведомлял, что он весь день будет один. ЧАСУ В ДВЕНАДЦАТОМ Анна Павловна, к соблазну всех соседей, выехала с Эльчаниновым, как бы с мужем, в одной коляске".

"Как бы с мужем" - значит, с... МНИМЫМ мужем!

Тот же мотив "двенадцатого часа" повторяется затем с противоположной стороны ситуации, то есть с точки зрения графа; причем здесь присутствует новый ключевой мотив повести "Гробовщик", также ранее прослеженный нами, - мотив "присутствия духа":

"Между тем граф ЧАСУ В ПЕРВОМ ПОПОЛУДНИ был по-прежнему в своей гостиной: хотя туалет его был все так же изыскан, но он, казалось, в этот раз был В БОЛЕЕ СПОКОЙНОМ СОСТОЯНИИ ДУХА, чем перед первым визитом Анны Павловны".

В следующий раз мотив "двенадцатого часа" появляется уже в третьей главе (по прошествии еще одного, оговоренного повествователем, столь же длительного срока в три месяца), - и в контексте, как увидим, столь же удивительном, интригующем, как и разнобой в указании срока, разделяющего действие первой и второй части:

"...Проснувшись на другой день, Эльчанинов совершенно забыл слова Савелья о каком-то письме и поехал В ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ к графу".

Речь идет о письме, которое Задор-Мановский переслал жене. Письмо было написано теткой Анны Павловны и сообщало о смерти ее отца и о том, что родные, считая ее в том виновной, от нее отрекаются.

*      *      *

В сопроводительном к посланию тетки письме супруг Анны Павловны пишет:

"Посылаю вам, милостивая государыня, письмо вашей тетки, извещающее о смерти вашего отца, которая последовала СЕЙЧАС ЖЕ по получении им известия о побеге вашем в настоящее местожительство ваше".

А в самом письме находится подтверждение этого срока (он-то и станет предметом нашего пристального внимания):

"Почтеннейший Михайло Егорыч!

Ужасное известие ваше о побеге от вас недостойной моей племянницы мы получили, и бедный Павел Петрович, не в состоянии будучи вынести посрамление чести своей фамилии, получил паралич и ОДНОЧАСНО СКОНЧАЛСЯ. Я и прочие родные навсегда отказываемся от дочери почтенного Павла Петровича, который лежит теперь спокойно в сырой земле..."

Как видим, ГРОБОВАЯ тема здесь звучит уже в полную силу - предваряемая дневным вариантом мотива "полуночи" в сообщении о проигнорировавшем это письмо Эльчанинове.

Точно так же открыто она звучала в конце второй части: упоминалось название усадьбы Мановских "Могилки" и задавался вопрос о лишившейся чувств Анне Павловне: "Уж не умерла ли она?"

В кульминационной сцене пушкинской повести (ранее уже затронутой нами) с ее героем происходит то же самое: он лишается чувств. Происходит это с ним - в финале сражения с "маленьким скелетом" отставного сержанта гвардии Петра Петровича Курилкина.

Описание того, как это стряслось с героиней романа 1844 года, - разительно напоминает эту сцену:

" - Говорят тебе, оправдывайся, или я тебя убью! - заревел Мановский и схватил ее одной рукой за ворот капота, а другой замахнулся. В первый еще раз поднимал он на жену руку.

- Он не лжет, я люблю того человека и ненавижу вас! - вскричала она почти безумным голосом, и в ту же минуту раздался сильный удар пощечины. Анна Павловна, как пласт, упала на пол. Мановский вскочил и, приподняв свою громадную ногу, хотел, кажется, сразу придавить ее; но Савелий успел несчастную жертву схватить и вытащить из гостиной. Она почти не дышала".

В пушкинской сцене - тоже... речь идет о любви: скелет сержанта Курилкина - раскрывает "костяные объятия"; только не "тому человеку", а - второму участнику "сражения", гробовщику Адриану Прохорову.

В ответ - гробовщик... тоже наносит ему удар; только от этого удара - его противник "весь рассыпается", а лишается чувств - тот, кто этот удар нанес, сам гробовщик, причем его состояние после падения Пушкин (в черновом варианте) - тоже сравнивает с состоянием мертвеца.

*      *      *

Но "калька" с этой сцены в романе - содержит еще одну кардинально важную подробность; только она здесь переносит на поверхность изображения - то, что у Пушкина находится в глубочайшем подтексте и было разгадано лишь более чем полутораста лет после написания его повести.

Жест Мановского - жест, которым хотят РАЗДАВИТЬ ЗМЕЮ. И напоминает он... о скрывающейся в образе Петра Петровича Курилкина реальной исторической фигуре, императоре Петре I. На памятнике ему "Медный всадник" тот же самый жест, как известно, - тоже присутствует (только в исполнении не самого всадника, а его лошади).

И эта тайная подробность пушкинского замысла, стало быть, была известна автору романа 1844 года!

И далее:

"Двое лакеев несли бесчувственную Анну Павловну на руках".

У них-то - и возникает тревожное предположение о ее смерти.

В последней главе первой части эта "гробовая" тема, как мы видели, - тоже сочетается с двумя другими показательными мотивами "Гробовщика": мотивом "трех дней" и мотивом "присутствия духа". Потеря "присутствия духа" главным героем пушкинской повести - и выражается в том, что он падает без чувств.

В третьей главе второй части лексическое выражение этого мотива - вообще отсутствует; упоминается только, как мы видели, о "двенадцати часах" и в полную силу звучит тема смерти. Но, так же как и в последней главе первой части, - вновь происходит... само это падение героини; потеря сознания.

То, против чего, в связи с появлением письма "с черною печатью", предостерегал Савелий, - и произошло из-за невнимательности Эльчанинова, забывшего об этом предостережении:

"...Из конверта выпали два письма. Одно из них было от мужа, другое написано женской рукой. Анна Павловна схватила последнее и быстро пробежала глазами, но болезненный стон прервал ее чтение, И ОНА БЕЗ ЧУВСТВ УПАЛА НА ПОЛ, и долго ли бы пробыла в этом положении, неизвестно, если бы Эльчанинов не вернулся домой".

Вопрос: "долго ли бы пробыла в этом положении", - вновь, как и в аналогичной ситуации в "Гробовщике" Пушкина и в финале первой части, подразумевает возможность приближения к смерти; то есть - не исключает ответ: "навсегда".

Ключевые художественные мотивы повести "Гробовщик", таким образом, в этих двух сценах - не просто упоминаются в тексте повествования, а настолько проникают в него вглубь, что начинают - организовывать действие; как бы - инсценируются в нем.

*      *      *

Но помимо этой "гробовой" темы, читателя в двух этих письмах ставит в полнейший тупик очередная хронологическая аномалия.

Между первой и второй частью прошло два месяца. Затем, как сообщает автор в начале предыдущей, второй главы, - еще три. Итого: пять. В начале интересующей нас третьей главы, автор дает понять, что ее события - происходят одновременно с событиями, описанными во второй.

Таким образом: только пять этих месяцев спустя Анне Павловне становится известно о смерти отца, последовавшей сразу за получением им известия об изгнании дочери мужем из дома - ее "побеге", как выражается Михаил Егорович (чем и закончилась первая часть).

Известие это, надо полагать, было отправлено вскоре после события, тем более что сестра покойного далее пишет о том, что сильно поистратилась на похороны и просит зятя помочь ей деньгами. Но, может быть, тот - специально придерживал письмо от тетки до тех пор, пока (как мы увидим) не начал активные действия против супруги и ее теперешнего сожителя?

Напомним, однако, слова, сопровождающие упоминание о письме и о "двенадцати часах": слова о том, что дело было "на другой день", и о каких-то "словах Савелья", сказанных об этом письме.

А слова эти - были предупреждением, сделанным Савелием Никандровичем Эльчанинову накануне, чтобы он оберегал Анну Павловну от возможного известия о каком-то событии:

" - ВЧЕРА я был на почте, - начал Савелий, - и встретил там человека Мановского. Он получил письмо с черною печатью. Я, признаться сказать, попросил мне показать. На конверте написано, что из Кременчуга, а там живет папенька Анны Павловны. Я боюсь, не умер ли он?... Вы прикажите, по крайней мере, чтобы оно не дошло как-нибудь до Анны Павловны".

Таким образом, письмо было отослано Михаилом Егоровичем жене - сразу после его получения. И как могло случиться, что оно было получено только пять месяцев после вызвавших его событий (за вычетом времени, требующегося для доставки известий по почте туда и обратно) - непонятно. Конечно, всякое может случиться - но автор-то нам о причинах этой задержки ничего не сообщает, а значит - никакие экстренные обстоятельства его сюжетом не предусмотрены!

Повторим, что, как видно из второй половины письма, его вызвала насущная необходимость, так что откладываться его написание на такой большой срок - никак не могло:

"...Не могу вам описать, в какую повержена я горесть. Теперь жду из гимназии племянников; за ними я тотчас же послала после смерти их родителя. Похороны справили как следует, хоть и пришлось занять. После покойного осталось всего 15 рублей; а один покров стоил полтораста. Не забывайте нас и не поможете ли нам чем-нибудь".

Из этих слов явствует, что письмо было написано - сразу же после похорон, когда его отправитель ожидала прибытия из гимназии младших братьев Анны Павловны. Одним словом, письмо это - ДОЛЖНО БЫЛО прийти к адресату от силы через полтора месяца. Может быть, на этот срок - и намекают у самого автора приводимые им цифры: 15... 150...?

*      *      *

Хронологическая загадка в третьей главе - колебание срока, разделяющего события, от полутора (по логике вещей) до пяти (по утверждениям автора) месяцев - повторяет, варьирует хронологическую загадку первой главы той же части.

Точно так же, но более упрощенными средствами - прямыми указаниями автора, а не апелляцией к догадливости читателя - в ней было устроено колебание в отсчете времени между двумя и одним месяцами. Так что разгадка и во втором случае - нам известна: изображение, передача взгляда на плоскость совершающихся событий с "лицевой" и "изнаночной" их стороны.

И в том и в другом случае эта проекция модели "мнимостей" из брошюры 1922 года прочно встроена в дополнительный реминисцентный контекст; связана, сплавлена с организованными в дайджест реминисценциями из пушкинского "Гробовщика".

И это обстоятельство напоминает нам - о генетической взаимосвязи повести Пушкина с будущим романом Булгакова "Мастер и Маргарита": взаимосвязи, в силу которой их реминисценции появились в произведении, посвященном построению предвосхищающего образа релятивистской действительности, теории относительности Эйнштейна.

А к предвосхищающему реминисцированию этого второго, ненаписанного еще (в отличие от повести Пушкина) произведения - автор непосредственно приступает... в находящейся между ними, второй главе: той самой, в первой фразе которой к сроку, отделяющему описываемые события от конца первой части, прибавляется еще три месяца.

Здесь мы, во-первых, тоже, как и в первой второй части, встречаемся с изображением соотношения действительной и мнимой сторон геометрической плоскости, наметки которого мы уже видели там.

Описывается бал у предводителя дворянства. Но, параллельно с происходящим "на сцене", до нас доносятся неясные отголоски и происходящего "за кулисами". Судя по другим произведениям (как, например, в рассмотренной нами, правда только частично, сцене маскарада из повести "M-r Батманов"), Писемский был большим мастером по организации такого изложения событий.

На бал приезжает Задор-Мановский и вступает в разговор с той самой Клеопатрой Николаевной, которую шантажировал в первой части. Она оказывается - племянницей предводителя:

" - ...Мне бы нужно переговорить с Алексеем Михайлычем, - продолжал он, помолчав.

- С дядей?

- Да.

- О чем?

- Черт знает, - говорил Мановский, не отвечая на вопросы Клеопатры Николаевны, - никогда нельзя приехать по делу: вечно полон дом сволочи... Где его кабинет?

- Из коридора первая комната, стеклянные двери.

- Там никого нет?

- Я думаю.

- Я теперь пойду туда, позовите его ко мне; я ему имею кой-что сказать.

Проговоря это, Мановский встал и ушел".

На вопрос, о чем эта беседа будет вестись, Мановский, как мы видим и как это особо подчеркивает автор, Клеопатре Николаевне ничего не сказал, оставив в неизвестности и читателя. И более того, сразу вслед за этим - дается ложное указание на содержание предстоящей беседы:

" - О чем это с вами говорил Михайло Егорыч? - спросила Клеопатру Николаевну Симановская, давно уже обмиравшая от любопытства.

- Все по этой проклятой опеке, - отвечала вдова.

- А о жене ничего не говорил?

- Отвяжитесь вы, Бога ради, с этой женой..."

Ответ, данный Клеопатрой Николаевной собеседнице, заставляет думать, что она догадалась о том, что разговор с предводителем у Мановского будет вестись - "по опеке". А разговор этот, как это выяснится гораздо позднее, будет вестись - именно о жене Задор-Мановского.

*      *      *

Затем Клеопатра Николаевна выполняет его просьбу:

"Она снова вернулась в гостиную и, подошедши к дяде, который с глубоким вниманием слушал графа, ударила его тихонько по плечу.

- Вас спрашивают, mon oncle!

- Зачем, душа моя?

- Нужно-с.

Старик, извинившись перед графом, пошел было в диванную.

- В кабинет, mon oncle.

- Завертела ты меня, - говорил старик, повернувшись".

Персонаж, в этом описании его динамики, представлен - "завертевшимся", как бы... переносимым на "другую сторону" плоскости! Но автор не переносит повествование вслед за ним, не дает читателю возможности взглянуть на ход предстоящего разговора, а продолжает в тех же декорациях и передает беседу графа с оставшейся вместе с ним героиней.

Разговор этот обрывается - возвращается предводитель, а также говоривший с ним Задор-Мановский:

"...В это время вошел хозяин с озабоченным и сконфуженным лицом. Он значительно посмотрел на Клеопатру Николаевну и подошел к графу.

- Вы не докончили вашей мысли, - сказал Сапега замолчавшей Клеопатре Николаевне.

- Нет, я все сказала, - отвечала та, взглянув искоса в залу и увидев входящего Мановского. - Теперь мое место опять займет дядюшка.

С этими словами Клеопатра Николаевна отошла, села на прежнее место и начала разговаривать с Уситковой. Михайло Егорыч подошел к толпе мужчин, окружавшей графа, и, казалось, хотел принять участие в разговоре..."

В чем состояло содержание этой уединенной беседы - читателю, таким образом, остается неизвестным. На ЭТОЙ стороне повествования - проступает лишь выражение лица одного из собеседников и его говорящий о том, что беседа была не по пустякам, взгляд.

*      *      *

И лишь потом, к концу всего этого эпизода и этой главы, автор - передает другую беседу, из которой это содержание, наконец, становится известным:

"Хозяин после разговора с Мановским был целый день чем-то озабочен. Часа в два гости все разъехались, остался один только исправник.

- Вы, Алексей Михайлыч, изволите сегодня быть как будто расстроены! - сказал он, видя, что предводитель сидел, потупя голову.

- Будешь расстроен, - отвечал старик, - неприятность на неприятности.

- Что такое случилось?

- Как что? Видели, сокол-то приезжал?

- Какой?

- Мановский, господи Боже! Что это за человек!

- Да что такое? - повторил исправник, сильно заинтересованный.

- Просит у меня... да вы, пожалуйста, никому не говорите... просит, дай ему удостоверение в дурном поведении жены. Хочет производить формальное следствие и хлопотать о разводе. Вы, говорит, предводитель, должны знать домашнюю жизнь помещиков! А я... Бог их знает, что у них там такое!.. Она мне ничего не сделала.

- Как же вы намерены поступить?

- Сам не знаю; теперь покуда отделался, сказал, что даже и не слыхал ничего; так, говорит, сделайте дознание. Что прикажешь делать! Придется дать..."

И даже в самом этом рассказе - трудно разобрать точное содержание беседы; читателю очень не просто представить себе, что именно происходило там, "по ту сторону" представленного ему действия.

Например: "формальное следствие" (которое хочет производить Мановский) и "дознание" (которое он требует у предводителя в ответ на его ссылку на неосведомленность) - это одно и то же, или - разные вещи? Необходимо ли произведение этого "следствия" для возбуждения дела о разводе и является ли требуемое у предводителя "удостоверение" - необходимым для проведения этого следствия?

Или для возбуждения дела - достаточно официального "удостоверения в дурном поведении жены", а проведение "следствия" (оно же, в таком случае, "дознание") - выдвигается как требование в ответ на ссылку о неосведомленности; для того чтобы - стать основанием для выдачи такого "удостоверения"?

Ход полемики (в форму которой, как это ясно, вылилась эта беседа) между двумя ее участниками - неясен; читатель - может только строить догадки о логике и последовательности ее протекания. И даже последняя фраза сообщения - неясна, путанна: предводитель соглашается, что "придется дать" - испугавшись требования дознания; или имеет в виду, что "придется" - сперва дознание произвести (как мы действительно увидим из дальнейших событий), а потом - "дать"?

Модель 1922 года, таким образом, воспроизводится... во всех подробностях объяснения ее автором, Флоренским: находящееся на одной стороне плоскости, происходившее втайне от всех (в том числе, и от читателя) в кабинете - как бы проступает на другой стороне, причем в искаженном, перепутанном виде, - в гостиной, и только в последнем из происходивших там в этот день разговоров.

Любопытно отметить, что персонаж-рассказчик поначалу воспроизводит предшествующую тактику автора: словно бы исходит из того, что спрашивающему все должно быть известно само собой, так же как ему самому, удивляется его расспросам; имеет тенденцию снова оставить все в тайне!

И потом - новое удвоение повествовательной диспозиции: рассказывая одному - все же просит его оставить это тайной от всех: от всех тех, кто присутствовал в этот день в той же гостиной и не подозревал о состоявшемся между персонажами один на один разговоре.

*      *      *

Во второй главе также повторяется мотив "присутствия духа", представляющий в романе повесть Пушкина "Гробовщик".

Приведенная нами реплика Клеопатры Николаевны в разговоре с любопытствующей собеседницей заканчивается ремаркой:

"... - Отвяжитесь, Бога ради, с этой женой, - отвечала Клеопатра Николаевна, которая после разговора с Мановским БЫЛА НЕ В ДУХЕ".

А начинается эта глава - пассажем, вновь репрезентирующим образ "изнаночной", "мнимой" стороны плоскости, - но на этот раз модифицированный настолько, что в нем начинает узнаваемо проступать... образный строй булгаковского романа:

"Прошло еще три месяца. Действующие лица моего рассказа оставались в прежнем положении. Анна Павловна все так же жила у Эльчанинова; граф приглашал их к себе и сам к ним ездил; Мановский молчал и бывал только у Клеопатры Николаевны, к которой поэтому все и адресовались с вопросами, но вдова говорила, что она не знает ничего. Более любопытные даже приезжали к ней в усадьбу, чтобы посмотреть на оставленного мужа, НО ИМ НИКОГДА НЕ УДАВАЛОСЬ ВСТРЕТИТЬ МАНОВСКОГО, ХОТЯ ОНИ И СЛЫШАЛИ, ЧТО В ЭТОТ САМЫЙ ДЕНЬ ОН ПРОЕЗЖАЛ В ЯРЦОВО".

Это напоминает сообщения автора о последнем времени пребывания компании Воланда в Москве, когда их деятельностью заинтересовались сотрудники компетентного учреждения: из квартиры Берлиоза, повествует Булгаков, время от времени СЛЫШАЛИСЬ звуки, свидетельствующие о том, что там кто-то есть; но когда сотрудники органов являлись туда с обыском - они никого не могли обнаружить.

Мановский, находясь в усадьбе Клеопатры Николаевны, - словно бы тоже прячется от незваных гостей в "пространстве Воланда"! И мы увидим, что это сюжетно-художественное построение, причем в развернутом виде, еще не раз повторится в последующих главах второй части романа Писемского.

*      *      *

В романе Булгакова самое развернутое представление этого "мнимого" пространства дается в сцене "бала у Сатаны". И что же мы читаем во второй главе второй части романа 1844 года? -

"...Вечером, когда солнце уже начало садиться и общество вышло В САД гулять, граф и Клеопатра Николаевна [отчество-то - булгаковской героини!] стали ходить вдвоем по одной из отдаленных аллей.

- ОТЧЕГО ВЫ НАМ, ГРАФ, НЕ ДАДИТЕ БАЛА? - сказала она..."

Приглашение Маргариты Николаевны на бал к Воланду, как всем известно, происходит - в Александровском САДУ, где ее застают сидящей на скамейке Коровьев и Азазелло.

А дальше:

"... - У МЕНЯ НЕТ ХОЗЯЙКИ! - возразил граф.

- Ах, Боже мой! Каждая из нас готова с радостью принять эту обязанность..."

И у Воланда из булгаковского романа - тоже нет "хозяйки бала"; именно поэтому его помощники разыскивают Маргариту и приглашают ее на эту роль.

Более того, когда героиня в ответ на это выражает опасение, что должна будет погибнуть ее женская честь, если она примет приглашение "богатого иностранца", - собеседники в ответ на это произносят фразу, служащую... прямо калькой последней из процитированных нами фраз этого диалога, произнесенной героиней: мол, многие женщины готовы были бы с радостью удостоиться этой чести.

Причем героиня эта, заметим, - и вправду стремится стать любовницей графа и быстро достигает этой цели.

Но дальше:

" - ...Например, если я вас попрошу?

- С большим удовольствием, только сумею ли? Впрочем, ВЫ МЕНЯ НАУЧИТЕ".

Но ведь это именно - и происходит в романе: Маргариту - обучают быть королевой бала, правилам поведения и обязанностям королевы бала!

Одним словом: целый комплекс мотивов соответствующей коллизии булгаковского романа - передан здесь с фотографической точностью. К этому комплексу следует прибавить и... фамилию персонажа, который соответствует в этом реминисцентном построении булгаковскому Воланду.

Это - ИНОСТРАННАЯ фамилия, фамилия аристократического литовского рода. По этому параметру она соответствует... ИНОСТРАННОЙ же (но только немецкой) фамилии булгаковского персонажа. Фамилия эта, как известно, становится в романе предметом специального обсуждения, по той причине, что его первые собеседники в Москве, Берлиоз и Бездомный, неточно ее разобрали и запомнили.

Быть может, задачей добавить еще одну черту сходства с также устраивающим бал и также ищущим для него хозяйку булгаковским персонажем - и был мотивирован выбор этой фамилии.