"Мурр..."

Помимо Вордсворта и Вольтера, в повести упоминается имя и еще одного западноевропейского писателя - Гофмана. Упоминается и повесть его "Повелитель блох".

Но, если причастность к общему реминисцентному плану этого произведения первых двух имен была нами, так или иначе, установлена, то объяснить, почему в этой повести упоминается Гофман, - на сегодняшней стадии развития историко-литературной науки представляется затруднительным, почти невозможным.

Так что этому "осколку" целого исторического прошлого предстоит быть отложенным в сторону, хотя я попытаюсь указать, наметить место, куда его следует приложить.

Как раз сразу вслед за упоминанием "поэтических игрушек Уордсуорты" (приверженность к которым должна была продемонстрировать творческий упадок героя) в тексте повести появляется серия анималистических образов, открываемая очередной предвосхищающей реминисценцией:

"...Словом сказать, поэзия нашего мечтателя ПОЛЗЛА НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ..."

В этом выражении отзывается название позднего рассказа А.Конан Дойля о Шерлоке Холмсе "ЧЕЛОВЕК НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ" (1923), вошедшего затем в сборник "Архив Шерлока Холмса" (1927).

Один уже этот способ передвижения - "на четвереньках" - зарождает мысль об уподоблении человека животному. А коллизия рассказа - в том и заключается, что персонаж его - принимает снадобье для омоложения, превращающее его - в животное, заставляющее передвигаться, как и положено животному, "на четвереньках".

Скажем сразу, что (как уже было замечено исследователями) составная коллизия эта - поиск омоложения и превращение животного в человека - образует сюжет известной повести М.А.Булгакова "Собачье сердце". Заметить это необходимо, потому что фигура Булгакова, его творчество - тоже получит себе предвосхищающее отражение в повести 1839 года.

*      *      *

Аллюзия на будущее произведение английской литературы - несет в себе родство с ранее, по поводу реминисценций повести Гоголя "Нос", отмеченным нами отзвуком, также будущего, французского кинофильма "Он начинает сердиться".

Во-первых, в том и другом случае ("надобно... вечером сходить... к Петру Петровичу, который начинает уже сердиться...") обыгрываются - названия произведений.

Во-вторых, и в том и в другом реминисцируемом произведении - не совпадают переводной и оригинальный ("Приключение с ползающим человеком" для рассказа Конан Дойля и "Горчица бьет в нос" для фильма с Пьером Ришаром) варианты заглавий.

И обе реминисценции - относятся к моменту охлаждения героя повести к поэтическому творчеству: если в одном случае сообщается, что "поэзия нашего мечтателя ползла на четвереньках", то после второго - задается вопрос: "Скажите на милость, когда тут заняться поэмой?..."

В дальнейшем уподобления человека животному даются - и в той же самой фразе! - открыто, лексически выраженно. К утверждению повествователя о "ползущей на четвереньках" поэзии героя делается уточнение:

"...за исключением, разве, нескольких счастливых минут, когда Андрей Васьянович, вспомнив бывалое, как живал он в старину, вспомнив студенческий быт и лекции по эстетике, геройски ВСТАВАЛ НА ДЫБКИ, умильно ПРОТЯГИВАЛ ЛАПКИ к перу с чернилицею и писал удалые послания к старым друзьям".

Первая из этих зооморфных метафор уподобляет героя... ЛОШАДИ. Уподобляет - метонимически, через характерную черту поведения: вставать на дыбы - может именно лошадь.

*      *      *

Это уподобление поэта - лошади, и именно в ее взбудораженном состоянии, имеет традицию в предшествующей русской литературе. И традиция эта - затрагивает, в том числе, именно Батюшкова.

"Баратынский РЖЕТ И БЬЕТСЯ", - сообщал Пушкин П.А.Плетневу в 1830 году по поводу чтения своему другу только что написанных в Болдино "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина".

Слушатель - уподобляется рвущейся в бой кавалерийской лошади; демонстрирует пробудившийся у него собственный творческий пыл при знакомстве с шедевром пушкинской прозы.

Мы уже пару раз обращались к сопоставлению повести 1839 года с посланием В.А.Жуковского "К Вяземскому", опубликованному в журнале "Российский Музеум" в 1814 году, и в частности - к тому, как оно включено в сеть взаимодействий с напечатанным здесь же в конце года одним из очерков Батюшкова.

Мы видим в начале этого послания (первая половина которого, как мы показали, представляет собой большую текстологическую проблему) - ту же самую метафору, то же самое уподобление, которое Пушкин применит к Баратынскому в 1830 году.

В ответ на самоуничижение, продемонстрированное Вяземским в послании "К друзьям" (то есть к Батюшкову и Жуковскому) автор стихотворения пишет:

...Притворство в сторону! знай, друг, что осужден
                    Ты своенравными богами
          На свете жить и умереть с стихами,
Так точно, как орел над тучами летать,
КАК БЛАГОРОДНЫЙ КОНЬ КИПЕТЬ ПОД ЗНАМЕНАМИ,
Как роза на лугу весной благоухать!

То, что у Пушкина полтора десятилетия спустя будет высказано метонимически, в загадочной форме (так что читатели и исследователи, даже такого уровня, как Б.М.Эйхенбаум, и не догадаются, о чем здесь действительно идет речь!), - тогда, в 1814 году, было сказано открыто, в развернутом виде: поэтический пыл - уподобляется пылу боевого коня.

*      *      *

Уподобление это в конце 1816 - начале 1817 года вспомнит Батюшков. Их своего имения он напишет письмо своему другу Н.И.Гнедичу, в котором в стихах жалуется на царящую в его деревенском доме стужу:

...Теплом я дорожу,
А в холоде брожу;
И ЧУТЬ СТИХАМИ РЖУ.

Строки эти носят явно иронически-снижающий, по отношению к стихам Жуковского, характер: уподобление стихов конскому ржанию - выражает здесь не поэтический пыл, а... беспомощность вследствие холода.

Мы, признаться, ранее думали, что пушкинская метафора в письме 1830 года (с буквальным повторением глагола "ржать") - восходит к этим эпистолярным стихам Батюшкова. Хотя сами по себе они, конечно, вызывают вопрос: почему стихами нужно обязательно - "ржать"?!

Уподобление это - по своему смыслу несамостоятельно, явно носит - диалогический характер, относится к какой-то предыдущей "реплике", которая позволяет - на этот вопрос ответить.

И вот теперь мы знаем, что ответ этот дает - таинственный автор первой половины послания Жуковского 1814 года.

*      *      *

В процитированном нами пассаже из разбираемой повести о "нескольких счастливых минутах", когда герой возвращался к своему утраченному творческому настрою, - содержится еще одна зооморфная метафора, и тоже относящаяся к литературной деятельности: "...умильно ПРОТЯГИВАЛ ЛАПКИ к перу с чернилицею..."

Первое сравнение, "вставал на дыбки", имеет, как мы увидели, целую традицию в предшествующей русской литературе. На нее, кстати, указывает окончание фразы: "...и писал удалые ПОСЛАНИЯ К СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ".

Традиция эта, как мы теперь знаем, началась - именно с обмена ДРУЖЕСКИМИ ПОСЛАНИЯМИ между Вяземским и Жуковским. А книга воспоминаний, которую на склоне лет напишет первый из участников этого поэтического диалога 1814 года, - будет называться: "СТАРАЯ записная книжка".

Второе сравнение - тоже поначалу кажется необъяснимым. Почему руки поэта, тянущиеся к чернильнице (вспомним в стихотворении Пушкина "Осень": "...И пальцы просятся к перу, к перу, перо - к бумаге..."), - уничижительно именуются... "лапками"?!

Обратим внимание на то, что и слова Пушкина о реакции Баратынского - до сих пор тоже прочитывались именно в таком, снижающе-уничижительном смысле: "ржет (как лошадь) и бьется (в истерике)"!

Однако вспомним, что в мировой литературе два десятилетия назад уже появился и стал знаменитым... такой вот "писатель с лапками". Это - автор половины романа Э.-Т.-А.Гофмана "Житейские воззрения кота Мурра".

Рукопись заглавного персонажа романа была якобы по ошибке сброшюрована вперемешку с жизнеописанием другого героя, композитора Иоганна Крейслера. Этот литературный прием, как теперь становится видно, - перекликается... с обнаруженным нами двусоставным характером послания Жуковского 1814 года (написанного за пять лет до выхода его первого тома).

Через всю книгу кота Мурра проходит противопоставление котов-"буршей" и котов-"филистеров": это названия, как правило, соответственно, членов немецких студенческих корпораций и городских обывателей (хотя, как показала исследовательница, Н.Д.Телетова, в словоупотреблении этом есть нюансы, важные для понимания значения слова "филистер" в романе Пушкина "Евгений Онегин").

Мы видели, что в процитированном пассаже с "лапками" герой - как раз и "вспоминает студенческий быт и лекции по эстетике". А в предшествующем тексте - отзывается одна из черт этого быта, ритуал студенческих пиршеств.

*      *      *

Поступив на службу, герой, отложив свои литературные занятия, "отправлялся тихими шагами на голодный стол, как величал он крытый зеленым сукном стол, за которым ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВОВАЛ".

Стол называется здесь "голодным", потому что за ним не едят, а пишут, работают чиновники. Таким образом, герой - "председатель" этого "стола", находится в должности - "столоначальника".

Непрозвучавшее слово, которым обозначается здесь эта должность, и опосредованное напоминание о еде, пире - ведут за собой представление о фигуре "председателя", который избирался в начале студенческого пира и должен был поддерживать порядок во время него.

Именно об этом говорится в лицейском стихотворении Пушкина 1814 года "Пирующие студенты":

...Ужели трезвого найдем
        За скатертью студента?
На всякий случай изберем
        Скорее президента.
В награду пьяным - он нальет
        И пунш и грог душистый,
А вам, спартанцы, поднесет
        Воды в стакане чистой!...

В послелицейском стихотворении 1819 года "Веселый пир" та же фигура - приобретает аллегорический характер:

    Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель...

Здесь уже прямо появляется тот самый "СТОЛ", над которым будет подшучивать герой повести 1839 года (в "Пирующих студентах" он назван еще метонимически, уклончиво: "скатерть"); да еще и за "столом" этим - находится... "законодатель": то есть - как бы некое официальное лицо; лицо - находящееся, как и герой будущей повести, на государственной службе!

Сопоставление двух "столов", которое будет оглашено в повести 1839 года: "голодного" и пиршественного - уже таится, подспудно присутствует в этих юношеских стихотворениях Пушкина.

И, наконец, в 1830 году "председатель" по имени Вальсингам - становится главным персонажем "маленькой трагедии" Пушкина "Пир во время чумы".

Таким образом, мотивы студенческого быта, вкрапленные в повествование 1839 года, - сопрягаются с уподоблением героя, в процессе его литературного творчества... животному: через посредство прорисовывающегося в повествовании, благодаря этому сопряжению, романа Гофмана.

*      *      *

Вслед за "умильно протягивающим лапки" главным героем, во второй части повести - появляется и само живое существо, давшее материал для такого уподобления, наш отечественный родич заглавного персонажа немецкого романа.

Здесь выясняется, что он - постоянный обитатель жилища героя, до сих пор нам еще не представленный:

"...большой серый кот, мур(!)лыкавший под треск смолистых дров в камине..."

Он, как мы знаем, послужил одной из причин катастрофы, постигшей творческие усилия его хозяина.

А в конце этого вступительного пассажа второй части - появляется... уже сам автор романа "Житейские воззрения кота Мурра", только в связи с его именем называется другое его произведение (писавшееся, впрочем, в том же 1821 году, когда увидел свет второй том этого неоконченного романа):

"...Короче, вечер был самый поэтический, и если Гофман писал своего Мейстера-Фло ["Повелителя блох"], то я уверен, что он писал его именно в такой вечер".

Эта фраза - вызывает два недоуменных вопроса, на которые сегодняшняя историко-литературная наука не имеет ответов.

Во-первых, мы видим, что авторство Гофмана... ЗДЕСЬ СТАВИТСЯ ПОД СОМНЕНИЕ: "...ЕСЛИ Гофман писал своего Мейстера-Фло..."

Во-вторых, остается непонятным, почему же в связи с главным героем - проводится линия аллюзий именно на произведения Гофмана? Мы видели, что герой писал не фантастические повести, а поэму, которая (пусть в шутку) сравнивается с поэмой Данте (впрочем, тоже целиком фантастической).

*      *      *

Ответ - и могло бы дать присутствие в повести фигуры Батюшкова. В 1828 году петербургским литератором (и, по совместительству, сотрудником III Отделения) А.А.Ивановским был издан альманах "Альбом северных Муз" ("один из лучших альманахов 1820-х гг." - по оценке биографического словаря "Русские писатели: 1800-1917").

Изучение его материалов заставляет заподозрить, что издание это, негласным образом, было посвящено - пришедшемуся на этот год 40-летнему юбилею К.Н.Батюшкова, давно к этому времени забытого читающей публикой и находящегося на пике своей душевной болезни.

Это, в таком случае, - было первой ласточкой кампании по возвращению поэта в русскую литературу: завершившейся, о чем у нас шла уже речь, в следующее десятилетие изданием двухтомника его сочинений и материалами, опубликованными в журнале "Библиотека для Чтения".

Именно эта последовательность развивающихся, от латентного состояния к общественно значимым деяниям, усилий - и позволяет выдвинуть предположение, что эти события - являлись составными звеньями такой "кампании"; и если это так, то затеяна она могла быть и осуществлена - лицом, или лицами, для которых и сам Батюшков, и его творческое наследие были глубоко небезразличны.

Догадок своих по этому поводу мне не довелось изложить в развернутой форме, и потому никакой аргументации в их пользу я сейчас выдвинуть не могу.

Но этой догадке о батюшковской ориентации альманаха Ивановского у меня сопутствовала и другая: что происходило это тайное юбилейное чествование поэта в 1828 году - почему-то в ореоле... аллюзий на творчество Гофмана. Само название альманаха - перекликается с именем героя его романа: Muz... Murr...

И вновь, ничего предложить читателю, чтобы он мог судить о справедливости моих предположений - я не могу. Кроме... того вновь выяснившегося обстоятельства, что батюшковские и гофмановские реминисценции, эксплицированные нами на этот раз со всей возможной тщательностью, - переплетаются в повести 1839 года.

Может быть, это и является, судя по феноменальной осведомленности ее автора вообще, - отголоском случившегося десятилетие назад литературного события, которое... никто не заметил?

"Ветер шелестил хлопьями бумаги..."

Фигура Баратынского, которая вводится в повесть 1839 года благодаря пушкинской эпистолярной реминисценции ("...ржет и бьется"), дополняется здесь еще несколькими штрихами.

О дружбе героя с его сослуживцами (в пассаже, который мы уже цитировали в связи с отражением в нем события выбора Пушкиным жизненного пути после окончания Лицея) - также говорится:

"Солидный старик ДРУЖИТСЯ с молодым повесою, быть может, для того, чтобы видеть перед собою живое подобие юношеских лет своих..."

Устаревший глагол "дружится" (с ударением на втором слоге) можно встретить также в стихотворении Баратынского "Смерть", где к ней, смерти, обращаются со следующим комплиментом:

...ДРУЖИТСЯ, праведной, тобою
Людей недружная семья;
Ласкаешь ты одной рукою
И властелина, и раба...

Значение слова в каждом из этих случаев - разное: в одном оно сохраняет свое словарное значение - "состоять в дружеских отношениях, дружить"; во втором это значение, в силу окружающего его контекста, подвергается очевидной модификации: речь о "дружбе", конечно, может здесь идти лишь в ироническо-издевательском смысле, значение слова вырождается до понятия "уравнивания", утраты каких-либо различий.

Генетическая зависимость, однако, проявляется в том, что и в одном и в другом случае "дружится" (как бы ни понимать это слово) между собою - противоположное: солидный старик и молодой повеса (далее в перечне: дипломат и военный; нищий поэт и богатый барин) и - властелин и раб.

*      *      *

Далее мы находим случай, когда обыгрывается первый слог фамилии Боратынского (более правильный вариант написания родового имени поэта):

"Думы его сделались однообразнее, сны спокойнее, внутренние БОРЕНИЯ тише и реже..."

В этой фразе представлены... сразу три поэта, включая Боратынского. Мы говорили уже о том, что мотив "сна" - входит в систему репрезентации творческого облика Батюшкова; "Думы" же - название известного поэтического цикла К.Ф.Рылеева.

Немногочисленность этих штрихов, благодаря которым перед нами в тексте повести вырисовывается портрет Баратынского, оборотной стороной своей имеет то, что ему в этом произведении - предназначается особое место.

Мы не раз уже сталкивались в этой повести с феноменом ПРЕДВОСХИЩАЮЩЕГО реминисцирования явлений литературы и искусства, даже таких отдаленных - как будущего, ХХ столетия. Фигура Баратынского - образует составную часть символа, наглядного выражения этой парадоксальной исторической связи.

Другой частью, по другую сторону этого временного барьера, - оказывается фигура О.Э.Мандельштама. Поэт будущего века представлен здесь одной-единственной черточкой, едва уловимым намеком, но тоже - как и в случае со стихотворением Баратынского "Смерть" - одним, но выразительным, уникальным по своей малоупотребительности словом.

Картина обстановки, окружающей творческую работу поэта, "самого поэтического вечера", который должен был бы вдохновить как героя, так и того, кто написал повесть "Повелитель блох", - содержит следующую ироническую фразу:

"Ветер ШЕЛЕСТИЛ хлопьями бумаги, которыми обклеены были снаружи ветхие рамы окошек..."

Это слово содержится и в стихотворении Мандельштама "Холодок щекочет темя...":

...Нет того, что раньше было,
И, пожалуй, не сравнишь:
Разве так ты ШЕЛЕСТИЛА,
Кровь, как нынче шелестишь?...

Разница в употреблении этого странного глагола (который можно найти лишь в словарях русского языка XVIII века) заключается в том, что у автора 1839 года он является - переходным, имеет при себе дополнение "хлопьями бумаги", у Мандельштама - непереходным. Как мы видели, такая же ситуация - была и с употреблением слова "дружится": в повести Бобылева и в стихотворении Баратынского значения этого глагола существенно различались.

Странным в этой паре сопоставляемых текстов является и то, что автор ХХ века применяет к описанию тока крови - слово, которое применяется к листьям деревьев или, как в повести 1839 года, к листам бумаги.

*      *      *

Странным, наконец, является и то, что в текстах этих, объединенных такой редкостной словоформой, - более, кажется, ничего объединяющего их обнаружить невозможно.

Однако, если не останавливаться на одном только этом, а присмотреться к перспективе сходства внимательнее, то ориентация прозаика XIX века на поэта века ХХ - будет несомненна.

Не менее странно, и даже - вызывающе нелепо то, что автор повести 1839 года помещает бумагу, которыми оклеивают на зиму оконные рамы... "СНА-РУ-ЖИ" (а потом еще, как ни в чем не бывало сообщает читателю, что она от этого - превратилась в "хлопья", которыми "шелестит" ветер!).

Одно это произнесенное писателем слово - уже говорит о существовании взаимной ориентации этих текстов: потому что Мандельштам-то описывает кровь - циркулирующую по жилам человеческого тела, то есть, наоборот, - ВНУТРИ.

Но далее: стихотворение его опоясывает образ... укорачивания, скашивания:

Холодок щекочет темя,
Что-то вспомнить недосуг.
И меня подкосит время,
Как скосило твой каблук...

- с этого стихотворение начинается. А в последней строфе - разгадывается загадка, почему в первой - "темя" упоминается в связи... с "каблуком":

...Видно даром не проходит
Шевеленье этих губ.
И вершина колобродит,
Обреченная на сруб.

Как указала мне читательница этого стихотворения, речь здесь идет о дереве, предназначенном на вырубку, способе его определения.

По стволу ударяют колотушкой, и, если вершина начинает "колобродить", описывать круги, лесники это дерево вырубают.

Это - реалия, употребленная поэтом. В глубине же метафоры, этой реалией образуемой, применительно человеку, который этому дереву уподобляется, - речь идет об... ОТСЕЧЕНИИ ГОЛОВЫ.

*      *      *

А при этом, в результате казни через отсечение головы, - произойдет столь же противоестественное, как и "хлопья бумаги", которыми рама окна оклеена - снаружи. Крови, которая текла по жилам человека ВНУТРИ, предстоит - ХЛЫНУТЬ НАРУЖУ.

Это - и происходит в другом стихотворении Мандельштама, развивающем аналогичную метафору, "Век":

Кровь-строительница хлещет
Изо всех земных вещей...

Вот эту катастрофу, это явление смерти, которое сопряжено в стихотворении Мандельштама со словм "шелестила", - и увидел, надо думать, сквозь толщу грядущих десятилетий автор 1839 года - и запечатлел при помощи противоестественной экстериоризации интерьера.

Мандельштам же, мы полагаем, - наоборот, увидел фигурирующее в повести 1839 года рядом с этим, отраженным из его строк образом катастрофического превращения внутреннего в наружное - неупотребительную уже в его время словоформу "шелестила". И - применил ее к описанию тока крови, устанавливая параллель между отрубанием головы и - вырубкой шелестящего листьями дерева.

И объединил все это... причинным образом "шевелящихся" и, стало быть, также способных "шелестеть" губ - произнесенное которыми запечатлевается... на той же самой шелестящей бумаге, возвращающей круговое движение к реалиям повести 1839 года. И, по свидетельству Мандельштама, - наказуется смертной казнью.

*      *      *

Почему именно два эти поэта, Баратынский и Мандельштам, были выбраны автором повести 1839 года для символизации обоюдосторонней связи времен - объясняется самим Мандельштамом в его очерке "О собеседнике".

Там, иллюстрируя свою парадоксальную мысль о том, что подлинным собеседником может быть только человек, находящийся на очень отдаленной (временной) дистанции, Мандельштам полностью приводит текст короткого стихотворения Баратынского "Мой дар убог, и голос мой негромок...".

Чувство, охватывающее его при чтении этого стихотворения, Мандельштам называет "чувством окликнутости".

И, побуквенно изучив текст этого стихотворения, - мы убеждаемся в том, что Баратынский, сочиняя его, созерцал, как его собеседник в ХХ веке будет цитировать и обсуждать его в своем будущем очерке.

Потому что в строках этого стихотворения звучит, анаграммируется ИМЯ поэта: "И-о-с-и-и-ф!" Вот это звучание своего имени в стихотворении поэта XIX века Мандельштам, по-видимому, и называл "окликнутостью".

Возникший на нашем пути к "батюшковской" параллели между героем повести и гофмановским котом Мурром рассказ А.Конан Дойля "Человек на четвереньках" имеет своей функцией в повести 1839 года - не только подготовку этой параллели.

Как показал наш специально произведенный анализ этого рассказа 1923 года, центральное место в его реминисцентном плане занимает будущее, в два ближайших десятилетия состоявшееся творчество М.А.Булгакова.

И реминисценция русского, уже в 1960-е годы появившегося, названия этого рассказа в повести 1839 года - служит указанием на присутствие в нем еще одного писателя первой половины ХХ века, вернувшегося в русскую литературу в те же 60-годы; автора повестей "Собачье сердце" и "Роковые яйца", романа "Мастер и Маргарита" (быть может, ради скрытого указания на заглавного героя этого романа - и был в повести приведен немецкий вариант названия повести Гофмана: "МЕЙСТЕР-Фло", - в русском переводе звучащего как "Повелитель блох"?) - а также множества газетных и журнальных фельетонов и очерков, появлявшихся в советской периодике 1920-х годов.

"Псалом"

Один из типичных персонажей этих публикаций возникает перед нами - буквально в третьей фразе повести 1839 года.

Представив своего героя по имени и наделив его определением "странный человек" (о чем мы уже говорили в связи с реминисцированием стихотворения Пушкина "Легенда"), автор предупреждает читателя:

"Вы уже, вероятно, вообразили себе почтенного старичка, лет под шестьдесят, в длинном темно-коричневом сюртуке, в жилете à petite marge, с очками на носу и вольтеровскою табакеркою в кармане? Минуточку, или вы обманетесь, жестоко обманетесь, как не обманывался ни один СПЕКУЛЯНТ от создания мира".

Почему определение героя как "странного человека" должно непременно приводить к такому представлению о нем - отдельный вопрос. Мы полагаем, что это - как раз по причине... таящейся в этом определении пушкинской реминисценции!

Содержание стихотворения "Жил на свете рыцарь бедный..." - в свою очередь, определяется его заглавием как ЛЕ-ГЕН-ДА. А в описании "почтенного старичка", следующем за этой реминисценцией, - угадывается... облик профессора Московского университета М.Т.Каченовского, как он предстает в эпиграммах Ф.И.Тютчева "Харон и Каченовский" и Пушкина "Жив, жив курилка!", а также - как мы попытались это обосновать - в юношеском стихотворении Пушкина "Красавице, которая нюхала табак".

Каченовский же - был представителем СКЕПТИЧЕСКОГО направления в русской историографии; отважно разоблачал летописи, на основании которых его главный оппонет Н.М.Карамзин строил свою "Историю Государства Российского", - именно как ле-ген-ды; недостоверные источники.

Таким образом, первые фразы повести 1839 года - контактируют, сцепляются между собой исключительно - в реминисцентном плане. Понятие "легенды", которое, благодаря реминисценции, связывается с героем, - ведет за собой воспоминание об облике известного борца с "легендами" 1810-х - 1820-х годов, Каченовского.

Кстати говоря, быть может, название самой известной его работы, посвященной "разоблачению" русских летописей: "О БЕЛЬИХ ШКУРКАХ и куньих мордках" - обусловило выбор фамилии... вымышленного повествователя пушкинских "Повестей покойного Ивана Петровича БЕЛКИНА". Ведь он также является автором - пародийной, по отношению все к той же "Истории..." Карамзина! - "Истории села Горюхина".

*      *      *

Рассказ Конан Дойля "Человек на четвереньках", включенный в реминисцентный план повести 1839 года, как мы сказали, по причине содержащихся в нем предвосхищений творчества Булгакова, - тоже посвящен... профессору: ставящему над собой жуткий эксперимент по омоложению, который, вместо желанного омоложения - приводит его к превращению... в передвигающееся на четырех конечностях животное.

Вот, думается, почему первый отголосок будущего булгаковского творчества появляется в повести 1839 года - в тесном переплетении с аллюзией на... профессора же, Каченовского.

Между прочим, мы обратили внимание в упомянутом нашем разборе произведения знаменитого английского новеллиста на то, что его герой передвигается вовсе не "на четвереньках", как это хочет видеть его русский переводчик, а именно - не касаясь коленями земли, на одних только ладонях и ступнях.

Иными словами: ВЫГНУВШИСЬ ДУГОЙ. И это заставляет подозревать... еще одну причину отсылки в повествовании к английской новелле: ту, что она, эта новелла, ее коллизия, метаморфоза, произошедшая с ее персонажем-профессором, - УЖЕ просматривается в стихотворении Пушкина 1814 года "Красавице, которая нюхала табак".

Фигура исторически определенного лица, профессора Каченовского, предположили мы, проступает там - в условно обрисованном персонаже. И персонаж этот, как теперь становится заметным, - несет в себе черты персонажа будущей новеллы после прискорбной метаморфозы.

Это - "седой профессор Геттингена, На старой кафедре СОГНУВШИЙСЯ ДУГОЙ"!

Слово "спекулянт" в приведенной цитате, потребовавшей столь многих разъяснений по причине загадочности своего содержания, - употреблено во вполне... "профессорском" смысле: в значении приверженца "спекулятивного мышления", умозрения, оторванного от практики и фактов.

В мировой экономике слово "спекуляция" имеет совершенно другое значение: получение дохода от разницы цены и покупки товара, так что, по сути дела, любая торговая операция - является "спекуляцией", а любой торговец - "спекулянтом" ("Википедия").

Однако со времен Первой мировой войны, и затем в Советской России, слово "спекулянт", как всем известно, приобрело - резко негативное значение и деятельность обозначаемых им лиц, в конце концов, стала считаться... уголовным преступлением: поскольку этим словом определяется уже человек, торгующий дефицитными товарами по завышенным ценам.

Этот-то персонаж, в том числе - в виде валютчика, лица, занимающегося "валютными спекуляциями", или спекулянта-"самогонщика", - часто встречается в очерках и фельетонах Булгакова первой половины 1920-х годов. И эта раздвоенность значения слова между "профессорским" и "торговым" - сама по себе характеризует булгаковское творчество.

Герои его повестей "Роковые яйца" и "Собачье сердце" - про-фес-со-ра; герой романа "Мастер и Маргарита" Воланд - также представляется поначалу его собеседникам профессором истории. И обе эти линии, линия "спекулянта" и линия "профессора", - сталкиваются, переплетаются в повествовании 1839 года при проведении в нем булгаковских предвосхищающих реминисценций.

*      *      *

Мотивы уже совершенно определенного фельетона Булгакова встречаются в дальнейшем пассаже повести 1839 года - которого мы уже касались недавно в связи с реминисценцией послания Жуковского Вяземскому из журнала "Российский Музеум" все того же 1814 года:

"...Одна уверенность, уверенность конечная, что природа создала его поэтом, что он и быть ничем не может, как поэтом, руководила его на этой стезе, КРУТОЙ И СКОЛЬЗКОЙ, которую Андрей Васьянович, ЕСЛИ Б НЕ БЫЛ ПОЭТОМ, сравнил бы, конечно, С КРЫЛЬЦОМ доктора философии, к которому он ХОДИЛ ПРОШЛОЮ ЗИМОЮ на поклон: ибо природа, вложив в Андрея Васьяновича чувства нежнейшие, не посвятила его в тайны мудрствований, досягаемые не для многих..."

Можно добавить к сказанному ранее, что в последних словах этого пассажа, рядом с реминисценцией из послания 1814 года, - отражено название поэтических сборников Жуковского, издававшихся им крошечными тиражами в конце 1810-х годов: "ДЛЯ НЕМНОГИХ".

Фельетон же Булгакова, появившийся в газете "Гудок" в 1923 году, будет называться... вполне в духе поэзии Жуковского (строки из стихотворения которого о "бессмертье" станут, как известно, эпиграфом к его пьесе "Бег"): "Лестница в рай".

Но рисуется в нем - лестница... ведущая в библиотеку: обледенелая, такая же "крутая и скользкая", как и крыльцо "доктора философии", по которому, на дополнительные занятия, приходилось карабкаться герою повести!

Возникает, стало быть, та самая картина, которая тоже могла бы послужить материалом для сравнения с "крутой и скользкой стезей" литературного творчества, "если б не был поэтом"... герой повести 1839 года: а был бы, как и Булгаков (по крайней мере, согласно бытующему ныне всеобщему убеждению) - прозаиком.

И в соответствии с местом действия фельетона, появляются имена и заглавия, это сравнение у самого Булгакова - подготавливающие: "книжка "Война и мир", сочинение Л.Толстого"... "собрание сочинений Гоголя в одном томе", превращающееся в результате произошедшей с читателем на этой "стезе" катастрофы в "разлетевшиеся листки "Тараса Бульбы"... и затесавшийся среди этой беллетристики единственный "философский" труд - "Азбука коммунизма" Н.И.Бухарина.

И само определение "стези" и символизирующего ее профессорского крыльца в повести 1839 года, его словесный состав - повторяются в булгаковском опусе. О "крутизне" описываемой им лестницы - свидетельствует динамика падений с нее посетителей негостеприимной библиотеки. Второй же эпитет, это определение составляющий, - повторяется буквально:

"...Он сделал попытку ухватиться за невидимые перила, но те мгновенно УСКОЛЬЗНУЛИ из рук. Затем УСКОЛЬЗНУЛ Гоголь и через мгновение был на улице..."

В результате библиотечные книги становятся, как и... брошюрки Жуковского - достоянием "для немногих". А один из рабочих-железнодорожников, которые обречены скатываться по этой лестнице вниз, так и вовсе получает, вместо книг, - удар В ЗУБЫ торчащим на той лестнице БОЛТОМ.

Иными словами: утрачивает способность... "БОЛТАТЬ", заниматься словесным творчеством (роман, как известно, согласно определению Пушкина, "требует болтовни"!) - которое, таким образом, благодаря этому - тоже становится уделом "немногих".

*      *      *

В дальнейшем повествовании поэтические занятия героя вступают в столкновение - еще с одним вопиющим прозаизмом, и также имеющим себе выразительную параллель в том, что связано с литературным творчеством Булгакова.

После поступления героя на службу "столоначальником", или "председателем", по образцу "мурровских" буршей, - о нем говорится:

"Перемена внешних отношений молодого поэта должна была бы, по-видимому, изменить и внутренний быт его; но Андрей Васьянович не принадлежал к числу тех людей, которые любят вертеться флюгером при малейшем повороте ветра или обстоятельств; он хотел быть самостоятельным во всем, начиная С ПОЭЗИИ ДО МАНИШКИ".

Причина того, что "поэзия" в этом пассаже - проставлена на одну доску с... "манишкой", и именно с ней, а не с каким-либо другим предметом бытового обихода героя, - кроется именно в судьбе литературного наследия Булгакова.

"КРАХМАЛЬНАЯ МАНИШКА" - псевдоним, которым, согласно позднейшему домыслу его приятеля в 20-е годы, В.П.Катаева, подписывал свои фельетоны Булгкаов.

Лже-псевдоним этот - должен был выражать характерный писательский облик Булгакова, который (как и знаменитый монокль на постановочной, стилизующей наппельбаумовской фотографии писателя) резко противопоставляет его типовому облику современного советского писателя (каким Булгаков будет выглядеть... на столь же известной своей профильной портретной фотографии уже 1930-х годов).

Наряду с "раем", в который способна отправлять читателей обледенелая лестница в фельетоне 1923 года, в тексте его - фигурирует и противоположный ценностный полюс, являющийся характерной чертой творчества писателя: "нечистая сила", которая "отрывает... от обледеневших ступенек и тащит куда-то в бездну".

Мы уже цитировали тот пассаж из пересказа сна главного героя повести 1839 года в начале третьей части, который сближает его с инфернальными мотивами Апокалипсиса в пушкинском "Гробовщике":

"...Сон как будто начинает смыкать его ресницы, но, вдруг, слышится оклик будочника, и Андрей Васьянович летит, вместе с кроватью, В ПРЕИСПОДНЮЮ".

Одновременно этот пассаж вводит в повесть - характерный, знаковый мотив творчества Булгакова.

*      *      *

"Дьяволиада" - называлась первая повесть Булгакова; мотивы "преисподней" присутствуют в ряде других его малых и крупных произведений, в том числе в "Театральном романе"; "романом о дьяволе" называется в рукописях вершинное произведение Булгакова роман "Мастер и Маргарита".

Словно бы в ознаменование двойственной ориентации этой реминисценции, в прошлое - на Пушкина и в будущее - на Булгакова, она - появляется в повести дважды, причем дословно, первый раз - еще во второй части, хотя и в отношении другого персонажа - сослуживца героя:

" - Четыре часа! - воскликнул Тимофей Агафонович, как бы обрушась с небес В ПРЕИСПОДНЮЮ... - четыре часа, а стихи у нас еще не готовы!"

Наконец, в конце третьей части, при описании видения в зеркале возлюбленной приятеля героя, его, героя, будущей жены, - звучит слово, являющееся вариантом названия первой булгаковской повести:

" - Что за ДЬЯВОЛЬЩИНА! - вскричал он про себя и стал внимательнее рассматривать странное явление".

В те же годы, что фельетон "Лестница в рай", очерки и фельетоны о "спекулянтах", Булгаков пишет рассказ, который называется "Псалом" и в котором рассказчик "возится" (по определению Л.Е.Белозерской, указавшей на автобиографический прототип этой сюжетной коллизии) с сынишкой соседки по коммунальной квартире.

В этом рассказе тоже звучат "инфернальные" мотивы, но, как это часто случается у Булгакова, означающие - прямо противоположное, "райское".

Рассказчик кипятит чайник в ожидании приглашенной в гости соседки:

"...В слюдяном окне керосинки маленький радостный ад".

В рассказе лейтмотивом проходят строки из песни Александра Вертинского, объясняющие его заглавие:

Вот в субботу куплю собаку,
Буду петь по ночам псалом,
Закажу себе туфли к фраку...
Ничего. Как-нибудь... проживем.

Этими словами, объединяющими трех его персонажей: "Ничего, как-нибудь проживем", - рассказ и оканчивается.

*      *      *

И эти слова из будущей песни Вертинского, повторенные в рассказе Булгакова 1923 года, как бы усиленные в нем и... транслированные в прошлое, - отзываются в повести 1839 года.

Кухарка Палагея причитает над героем, губящем, по ее мнению, себя и свое здоровье ночными бдениями над своими поэтическими опусами:

" - ...Ох, сгинешь ты не за денежку! положишь свою буйную головушку за этими лихими болестями! и без отца, без матери....

Палашка усердно утирала глаза передником.

- Молчи, АВОСЬ-ЛИБО И ПОЖИВЕМ, - проговорил Андрей Васьянович, тронутый участием кухарки".

Само по себе появление этого слегка модифицированного выражения в тексте 1839 года - еще ничего не значит. Но, включаясь в СИСТЕМУ булгаковских предвосхищающих аллюзий, прослеживаемую во всем этом произведении, - оно занимает в ней свое законное место отражения рассказа "Псалом".

И тогда - начинают обнаруживаться и другие сходства ситуаций в двух этих произведениях. Сын соседки у Булгакова - живет именно "без отца", отсутствующего, бросившего их.

Роли утешителя и утешаемого у Булгакова, как будто бы, поменялись. Не забудем, что именно сквозь отражение в зеркале "утешительницы" героя, кухарки Палашки - перед ним проступают черты девушки, которой предстоит стать его женой, как и соседке - женой повествователя в рассказе Булгакова.

Однако и в будущем рассказе - герой не только утешает соседку, но и выступает в роли человека, нуждающегося в утешении; причитает сам над собой:

" - ...А у меня тоска, знаете ли, скучно так, чрезвычайно как-то".

И в конце концов, именно герой в повести 1839 года произносит те слова, в которых - отзываются слова, которыми заканчивает рассказ булгаковский повествователь.

Героиня повести 1839 года - кухарка. Героиня в рассказе Булгакова - занимается домашней стиркой, выступает в роли прачки. Это позволяет рассказчику любоваться ее "белыми руками, обнаженными по локоть", "белыми теплыми руками".