Зимний, долгий, морозный вечер 1966-го. Мы, ученики 6 класса, сидим за партами в классе и слушаем директора школы, учителя истории Григорь Григорича (как тогда его называли). Слушаем, едва дыша, самозабвенно, что даже слышно, как снежинки, ударяясь, стучат об оконное стекло. И не потому, что о строгости и, в то же время, справедливости нашего учителя ходят легенды. Просто рассказчик он отменный.
История древнего мира предстаёт перед нами в захватывающем, красочном, полном остроты и динамизма, изложении. Звенит звонок последнего урока, но никто не реагирует на него, впереди ещё классный час, все об этом помнят, ещё звонок, рассказ достигает своего накала и спустя десять минут, завершается. Как завороженные, сидим мы тихо, молча переваривая услышанное.
- А теперь перейдём к классному часу и поговорим об успеваемости - выводит из этого состояния голос педагога.
- Расскажите нам о войне - вдруг раздаётся диссонансом к теме просящий голос с задних рядов.
Учитель морщится, но, видимо тронутый внезапной непосредственностью говорившего, смягчается: - Десять минут посвятим учёбе, а затем я расскажу вам о войне.
Опускаю минуты анализа и выполнения учебной программы и приступаю к рассказу учителя.
* * *
Было это в сорок четвёртом, когда наши войска на всех фронтах перешли в наступление и освободили от врага достаточно территорий. Затем образовалась небольшая заминка, война приобрела несколько позиционный характер, силы у обеих сторон выдохлись, да и стратегам необходимо было время для разработки дальнейших планов. На первое место стала выходить война умов, основанная на чётких и достоверных разведданных.
Служил я в ту пору в лётном полку, стоявшем на севере нашей страны. Тогда-то и произошла эта история.
Ни днём, ни ночью не давала нам покоя немецкая авиация. Только мы на задание вылетаем, а она тут как тут; возвращаемся на свой аэродром, а она как будто нас поджидала, чтобы обстрелять и побомбить. От такой назойливой опёки и, соответственно, больших потерь с нашей стороны, просто руки опускались. Ясно было, чтобы так нагло себя вести, надо иметь хорошую базу с умело замаскированным аэродромом и прикрытием. По данным наземной разведки выходило, что базы такой на ближайшие триста километров у немцев быть не должно - впереди горы, а какой аэродром в горах? Из лётной же разведки возвращались немногие, а вернувшиеся рассказывали про сильный, практически неприступный заградительный огонь. Значит, было там что-то. Но все попытки узнать заканчивались неудачей. В конце концов немцы набили нам столько шишек, что участок фронта выглядел как бельмо на глазу. Стыдно было перед соседними воинскими частями. Мириться с этим дальше было просто нельзя.
От командования пришёл категорический приказ: "Любой ценой узнать, где находится секретный аэродром противника и уничтожить его".
Для разведывательного полёта отобрали пятерых добровольцев. Среди них самый молодой - Гришка, шустрый, цыганских кровей, парень, совсем сопляк ещё, только-только восемнадцать стукнуло. Однако имел он в своём арсенале уже несколько сбитых вражеских самолётов. Видимо это и сыграло роль при отборе.
Вылетели поздно вечером, построились клином. Над головой тёмно-синее, в лучах заходящего солнца небо, с высыпавшими искорками звёзд, внизу - заснеженные поля с длинными тенями отдельно стоящих, припорошенных снежком, деревьев; тихо, идиллия, одним словом, как будто и нет войны. Но безмятежное спокойствие внезапно исчезает: на горизонте появляются и быстро растут три черные точки - вражеские перехватчики. Разгорается жестокий, скоротечный бой. Перехватчики противника уже никогда больше не поднимутся в воздух. Но и мы теряем две машины - один из наших самолётов подбит, другой здорово повреждён и, с трудом развернувшись, возвращается на базу.
Полёт продолжается втроём. Благополучно миновав первую горную гряду, километров через тридцать-сорок, самолёты натыкаются на плотный заградительный огонь немецких орудийных батарей.
Ад стоит кромешный, кажется, что разрывы снарядов происходят внутри воздушной машины, вот задымился и упал самолёт командира группы. Почти одновременно, лётчик впереди идущей машины сообщает по рации, что получил серьёзное повреждение и возвращается. Короче, прорвался через артзаслон только один, наш Гришка.
Что делать дальше? Полетав кругами и ничего не обнаружив, он задумался: как же так, ведь должны же немцы тут защищать хоть что-то, а иначе зачем держать в горах столько артиллерии? Сделал ещё круг, чуть пошире - ничего, кроме разве небольшого, подозрительно ровного, округлой формы, плато. Но его размеров явно не хватало ни для взлёта ни для посадки. Тем более, что вокруг одни остроконечные горные пики.
Расширять зону поиска дальше или обследовать ущелья на более низкой высоте уже нельзя, горючего в обрез, только на обратный путь. Возвращаться,- но задание не выполнено,- а это значит, что вновь полетит кто-то другой и сколько потерь ещё будет с нашей стороны, представить страшно. Сможет ли он, Гришка, смотреть после этого в глаза своим товарищам. Нет и ещё раз нет!
И решил Григорий искать до тех пор, пока есть хоть капля бензина, на худой конец, до равнины кое-как дотянуть можно, если повезёт, там спланировать, а результат сообщить по рации. Вместе с тем искать вслепую тоже не годилось, должно существовать какое-то простое решение, надо только перехитрить противника, думай, Гришка, думай! Стоп! А что, если запросить у немцев... посадку? Что выкинут они в ответ на этакое нахальство? Не откладывая, стал Григорий на малой скорости и высоте покачивать крыльями своего самолёта. "Прошу посадки" на языке авиаторов.
То ли немцы подумали, что это перебежчик, то ли понадеялись на мощь своей оборонительной системы (мол, куда он денется), только знак приземления в форме большой буквы "Т" вдруг появился на краю того самого странного плато. Но куда садиться, тормозного пути однозначно не хватит, а плато заканчивается отвесной пропастью, кувыркнёшься - костей не соберёшь. Или немцы специально так шутят?
Отбросив сомнения и не раздумывая далее, лётчик надавил на штурвал от себя, ведя машину вниз. Стрелка альтиметра резко дёрнулась влево, до земли оставались считанные сантиметры, а пропасть всё ближе и ближе. - Всё, - подумал Григорий, - Сейчас разобьюсь. -
И, уже приготовившись зажмуриться, в последний момент перед соприкосновением с землёй, краем глаза увидел, как разверзлась гора напротив и из огромного отверстия в ней быстро выдвинулась к краю плато телескопическая дорожка,- недостающий отрезок тормозного пути! Секретный аэродром находился внутри горы! Такого даже в сказке представить себе было невозможно. Мгновенно всё осознав, Гриша машинально надавил на газ, вытянув штурвал на себя и, каким-то чудом, сумел взлететь между соседними островерхими горными пиками.
Что тут началось! Казалось, горы взорвались от яростной канонады. Разъярённые потерей сокровенной тайны фашисты пустили в ход всю мощь своей оборонительной системы. Стреляло всё, что могло стрелять, временами казалось, что само небо раскололось от разрывов снарядов, машину трясло, как в лихорадке и вырваться из этой свистопляски было невозможно. Парень закрыл глаза, мысленно простился с близкими и друзьями и поручил себя Богу. Но руки со штурвала и ноги с педали газа не снял...
Верна оказалась старинная русская пословица: "На Бога надейся, а сам не плошай". Помогают тому, кто "везёт", добавлю. Пронесло и повезло, можно сказать...
* * *
Уже потом, на своём аэродроме, сослуживцы насчитали в обшивке, с трудом дотянувшего до своих, Гришиного самолёта около тысячи(!) пробоин, дыр и следов от пуль и снарядов. Одно то, что он долетел на исковерканной машине, по сути, горе металлолома и фанеры, считалось чудом. Бывалые пилоты отказывались в такое верить...
Секретную авиабазу противника разбомбила в ту же ночь наша авиация, а Григория, нашего боевого товарища, представили к награде. Как потом оказалось, немцы строили её 15 лет и ангаров с телескопическими взлётными полосами, ведущими в полость окружающих горных пиков, было несколько.
Вот так.
* * *
...Некоторое время спустя, в разговоре с дочерью нашего учителя (она училась в одной с нами школе), мы похвалились рассказом её отца. Мгновенно посерьёзнев, девочка произнесла в ответ: "Это ведь он про себя рассказал, за тот аэродром его к Звезде Героя представили".
* * *
...Вспоминая сейчас, в начале двухтысячных, своего Учителя и тот далёкий рассказ, я испытываю необычайное чувство гордости и невысказанной благодарности, за то, что судьба дала мне такого наставника. И не просто настоящего, преданного своей профессии Учителя с большой буквы, но Человека и Героя, светлая память о котором до сих пор служит мне ориентиром и образцом для подражания в этой жизни.
И говорю ему, пусть запоздалое, но искреннее спасибо. Спасибо за тот след, что оставил в моей жизни. Спасибо за воспитанные в нас, его учениках светлые идеалы, которые мы, свою очередь, стараемся привить нашим детям и внукам.