- Моя дочь - бл...! Да я ее вот этими руками удушу! Неблагодарная! Свет в окне! Опозорила! Как людям в глаза смотреть?
Михаил Иванович тяжело поднялся, опершись на стол, искоса поглядел на дочь. Желваки острыми буграми перекатывались на скулах.
- Убила! Меня? Войну прошел, и пуля не брала! А дочь убила! За что убила, дочь?
- Папочка, не надо! - Ларка сжалась под взглядом отца, дитя твердым комком замерло в животе.
- Миша, что делать? Поздно ей. - Вера Петровна, поседевшая за ночь, с набухшими от слез водянистыми мешками под глазами, безвольно опустив руки, осела на край стула, проговорила, - прими дитя, Миша.
Тёмка родился в декабре. Тоненько и слабо пиликал ночами, требуя матери. Молока не стало на второй день. Вера Петровна ходила на детскую кухню, куда-то на Волоколамку, приносила бутылочки, молча ставила на стол.
Объяснений с отцом больше не было. Михаил Иванович уходил в семь, тяжко ступая мимо комнаты дочери, слепой и оглохший от так и не унявшейся обиды.
Через год Лариса вышла на работу, оставив Тёмку на Веру Петровну. Михаил Иванович требовал возвращения ровно в девятнадцать, контролировал поздние звонки и являлся к Ларке на работу: мол, на месте ли. Ларка терпела, избегала отца, редким словом обмолвливалась с матерью и любила Женьку.
Они не виделись больше года. Однажды Женька подстерег ее на остановке. Она взлетела было, да тут же и поникла, заглянув ему в глаза.
- Чей ребенок?
- Мой.
- Учти, я здесь ни при чем. Ты сама хотела. Получила. Мне не нужны проблемы.
- Уходи.
Женька ушел.
Ларка терпела отца, его унизительный контроль, молча, с озлобленным упрямством несла свою ношу, не сетуя, не жалуясь, словно вымершая изнутри.
Седьмого марта семидесятого у Ларки на работе намечался сабантуй. Идти не хотелось, но Вера Петровна настояла:
- Ты пойди, дочка, сколько можно сидеть? Тебе же всего двадцать три! Папа уезжает в деревню, вернется только девятого. Не скажу ему. Иди, милая, иди.
Ларка ринулась к шкафу, переворошила, сбросила на пол ворох одежды, перешагнула, опустилась на колени - вот! Вот оно - любимое платье. Надела, покрутилась перед зеркалом. Чуть располнела после Тёмки - не беда - платье сидит как влитое, даже лучше, чем раньше. Ларка подобрала волосы, улыбнулась. Тёмка подошел, ткнулся в колени: "Ма..."
Запах мимозы, с мороза чуть сладковатый и терпкий, вскружил голову. Иван настойчиво и нежно привлек Ларку, хмельную от выпитого вина, ощупал лицо, по-мужски властно перехватил за подбородок, коснулся губ, приник жадно, глубоко.
За стеной библиотеки шумел пьяный народ, взрывы хохота доносились все тише, сменяясь музыкой страсти, жгучего желания мужской ласки, музыкой изголодавшейся плоти. Сейчас. Здесь. Будь, что будет!
Вторая беременность дала о себе знать месяца через три. Теперь только страх руководил Ларкой. Изо всех сил она вела обычный образ жизни, подавляя тошноту, ходила на работу, молча выслушивала наставления отца, сносила его сверлящие взгляды в сторону Тёмки: "выблядок".
Спасительная полнота и продольное предлежание плода позволяли довольно долго скрывать очевидную беременность. К осени, когда живот округлился, Ларка утягивала его широкой тканью, чтобы не выдать себя.
Никто не догадался. Может, потому что Ларка была замкнута и нелюдима, а, может быть, просто до нее никому не было дела. Чуть располнела - да и Бог с ней.
В начале декабря начались роды. Вечером Ларка почувствовала слабые схватки, которые усиливались со стремительной быстротой и делались все продолжительнее и болезненнее. Только страх не выдать себя залепливал Ларке губы. Не выдать себя отцу, уже выключившему телевизор за стеной. Матери, громыхавшей кастрюльками на кухне, прибираясь перед сном. Страх не разбудить Тёмку, кроватка которого тут же - на расстоянии вытянутой руки.
Ларка кусала простыню, ни вздоха, ни звука. Мука тянулась в безмолвии, под нависшим крылом страха, в пытке осмысленного безумия.
Ребенок родился под утро, чуть закряхтел, в знак солидарности с матерью. Тише. Скорее. Тяжело привстала. Тише. Скорее. Кто? Не вижу. Не смотри. Тише. Скорее. Скользкое тельце. Руки дрожат? Нет. Кто? Девочка. Тише. Скорее. Скользкое тельце. Тише. Нащупала целлофан, приготовленный загодя. Ткнула ребенка головой в пакет. Туго перевязала на судорожной шейке.
Утром, как обычно, Ларка вышла на работу. Свернув к набережной, она нетвердыми шагами спустилась к воде, опираясь о гранитную стену, вынула сверток с дочерью, уронила в мутную рябь.
- Папочка, прости! - шепнула бледными губами.
Вечером опустошенная, обессиленная Ларка входила во двор. У подъезда стояла карета скорой помощи. Несколько молчаливых фигур, среди которых Ларка различила мать, сопровождали бесформенные черные носилки; в головах серебрилась знакомая прядь волос, выбившаяся из-под брезента.
Ларка рванула ворот пальто, стащила платок с головы, жадно глотнула воздух. Тише. Молчи. Не в силах сделать ни шагу, опустилась в сырую жижу, исступленно озираясь по сторонам. Набухшие груди напряглись, заныли, засочились материнской влагой. Темные круги проступили на блузе. Тише... девочка... где?.. кто там бежит?.. кто бежит?.. сюда...
Смешной, неуклюжий Темка, простирая ручонки и радостно вереща, бежал к матери через весь двор.
