Пишу тебе, любезный Катрей, памятуя о нашей дружбе - воистину, даре богов. Но знай: не только Миноса гневила дружба наследника с сыном рабыни. Мой родитель хмурился не меньше, слыша о моих играх с отпрыском его тюремщика, а неделю назад запретил мне с тобою встречаться, чтобы я нечаянно не разгласил его тайный план. Увы, моя любовь к тебе оказалась сильнее почтения к отцу.
Я передам это письмо с Навкратой - надеюсь, царь дозволит ей посетить твои покои в тот миг, когда Гелиос достигнет зенита и тень от гномона умалится и исчезнет - не раньше и не позже. Мне жаль маму: тот, кто некогда её любил, теперь не соизволил сообщить ей о грядущей вечной разлуке. Я тоже не решился на это - мама спросила, что меня тревожит, но я лишь, опустив голову, попросил её точно рассчитать время доставки письма.
Я чувствую на себе тяжёлый взгляд отца: он начал что-то подозревать. Я делаю вид, что углубился в правку чертежей, и сосредоточенно вожу пером по пергаменту. Дедал просит меня поторопиться, ведь наше время на исходе.
Если кто-то из слуг Миноса увидит чертежи, Дедал скажет, что проектирует крылья для статуи орла, которая украсит вход в лабиринт. Злосчастный лабиринт - больная тема для отца, ведь его создание сделало мастера, хранящего его тайны, вечным пленником Кносса. Но теперь Дедал говорит о нём с улыбкой. Мысленно он уже далеко от Крита, парит в голубой вышине вместе с чайками, раскинув широкие крылья, предназначенные не для орлов, но для людей. Таков дерзновенный замысел отца - бежать из плена, улетев с острова, подобно птицам.
Дедал - величайший из ахейских мастеров, и я не стану гневить богов, говоря, будто способен до конца постичь его замыслы или в чём-то сравняться с ним. Но он доверяет моим скромным навыкам в геометрии и счёте. Я рассчитывал вес крыльев, необходимое для них количество перьев и воска, расположение крепящих ремней. На скале Струбулас я проводил испытания, сперва сбрасывая с неё небольшие грузы, прикреплённые к крылу, чтобы они падали вниз, свободно паря. Когда погода была благоприятной, воздушные потоки уносили грузы дальше, но они неумолимо опускались вниз. Я понял, что только сила мышц человека, машущего крыльями, позволит этому необычному устройству держаться в воздухе.
Доверившись Эолу, я прикрепил крылья к своим плечам, разбежался и взлетел - не в сторону моря, где обрыв устрашает своей высотой, а в другую, над плато Альмирос. Увы, ненадолго: лишь несколько мгновений провёл я в воздухе, а потом упал на камни, ноги мои подогнулись, а сердце было сокрушено печалью. Сколько я ни взмахивал крыльями - тщетно: мать-земля вновь и вновь притягивала меня к себе, и даже буйный ветер не помог мне удержаться в объятиях эфира.
Предположив, что мы стартуем с вершины Струбулас и полетим в сторону моря, я рассчитал высоту скалы, частоту взмахов и составил пропорцию для дальности нашего с отцом полёта при благоприятном ветре. Божественные числа вынесли нам приговор: недолго мы будем лететь, и очень скоро Посейдон примет нас в своё лоно, ибо даже сильнейший из атлетов не смог бы махать крыльями так быстро, чтобы сохранить высоту полёта.
Увидев результат вычислений, я почувствовал, будто моё тело уже стало невесомым, а душа провалилась в бездну Аида. На негнущихся ногах шёл я у дому, чтобы сообщить отцу мрачную весть - уже зная, что он не согласится с моими расчётами, что его упрямство не побороть. Так и вышло. Дедал сперва помрачнел и выругался в бороду, а потом стал смеяться надо мною, говоря, что я забыл о ветрах, дующих над морем, и о восходящих потоках воздуха. Он кричал, что я глуп как камень, если, швыряя камни со скалы, полагаю, что человек будет лететь по тем же законам. Его было не переубедить - мыслями он уже парил в небе.
Я смотрю на злосчастные крылья - две пары, лежащие в углу комнаты. Лишь перья и воск составляют их основу, но они прекрасны - лучшее творение великого мастера. Творение, которое обрекло его и меня на гибель. Сломав их, я мог бы спасти наши жизни, но идея уничтожить эту красоту кажется мне кощунственной...
Когда-нибудь люди научатся использовать для полётов не только воск и птичьи перья. Быть может, огромные железные крылья или бурдюки, наполненные лёгкими газами, поднимут в воздух наших далёких потомков. Люди будущего, гордые и свободные, научатся летать выше самых могучих птиц, а возможно, однажды покинут пределы эфира и приблизятся к самому Солнцу. Но мы с отцом будем первыми людьми, сумевшими хоть на несколько мгновений оторваться от земли, и память о нас переживёт века.
...А сейчас я пишу тебе, милый Катрей, зная, что ты прочтёшь это письмо в тот самый миг, когда мы с отцом, стоя на вершине Струбулас, начнём неторопливо, тщательно проверяя все ремни, крепить крылья к плечам. Не раньше - чтобы ты, один из лучших бегунов Кносса, не успел добежать от Кефала до Струбулас и остановить нас. И не позже - чтобы дать нам призрачную надежду обменяться последним взглядом или хотя бы последним криком - о большем не стоит просить Фортуну.
Об одном молю тебя, мой друг - не рассказывай никому, как два тела, нелепо кувыркаясь в воздухе и теряя перья, канули в синюю бездну. Я не хочу, чтобы Дедал и Икар навеки стали героями комедии, символом глупого и постыдного поражения; чтобы человека, поднимающего взор к небу и мечтающего о полёте, высмеивали, говоря: "Ещё один Дедал нашёлся!"; чтобы попытка человека подражать птицам казалась всем жалкой и достойной осмеяния.
Нет, царство Посейдона надёжно сохранит нашу тайну, а ты расскажи об ином: как две маленькие фигурки, широко и мощно взмахивая крыльями, летели над бурлящим морем на север, пока не исчезли за горизонтом. Пусть миф о Дедале переживёт века и станет путеводной звездой для всех, кто мечтает о несбыточном.
(приписка) А лучше, Катрей, про меня расскажи иначе: будто я поднялся в небо слишком высоко, к самому Солнцу, отчего воск моих крыльев растаял и я канул в море. Пусть люди задумаются, сколь опасно бросать вызов могуществу Гелиоса. Задумаются - и распалятся желанием ещё сильнее. Чтобы покорять сердца, миф должен быть трагичным.