Было начало сентября. Мы всегда приезжали с отцом в устье маленькой речушки, со странным названием "Сахара", в сентябре. Не очень широкая - не более двадцати метров, лохматая от множества небольших каменистых перекатов, она стремительно несла свою мутноватую от золотистых песчинок бирюзу к зелени вод большой Реки. Разноцветные галечные косы её берегов обрамлялись огненно-оранжевым осенним пожаром засыпающей лиственничной тайги. Место слияния двух рек было открытым, каким-то невозможно-чистым. Почти домашним уютом веяло от старого древесного завала на выносной косе, омываемой водами двух рек. Старые стволы этого завала нагревались на солнце и пахли вымытой, чистой древесиной с привкусом хвои и смолы - как полы в светлой и просторной горнице. Солнечные лучики били сквозь беспорядок этих стволов, и было видно, как колышутся от прикосновений теплого ветра ниточки паутинок, что неслись по воздуху из тайги, да и застряли, зацепившись.
Противоположный от впадения речушки берег Реки был высоким, почти отвесным и блестяще-черным. Абиссиновую черноту ему придавали пласты каменного угля - Река в этом месте уткнулась своим руслом в огромный угольный массив. Уткнулась, да и обогнула его - ушла на мягкие, податливые галечники. Так образовалось наше Место.
Целью наших ежегодных визитов в это Место была рыбалка. А точнее сказать - сезонная заготовка хариуса под засолку, как говорили: в запас под зиму.
Жили мы не зажиточно, впрочем, как и все в те времена."Те времена" - это середина шестидесятых. Северо-восток Якутии. Рабочий поселок горнодобытчиков. Пять или шесть улиц, старый клуб, школа. Из дорог - только Трасса. Трасса проткнула своей пыльностью поселок и шла дальше - на прииск и золотодобывающие полигоны.
Золото - это государственные дела, строгости всякие. Колючие взгляды из-под кокард, усталые - из-под ушанок или косынок. Рев промывочных приборов, гул воды гидромониторов, скрип телеги, что развозила воду по поселку, звон колючей проволоки на сгнивших столбах в распадках...
О золоте - в следующий раз, а сейчас о жизни. О ней - настоящей, лишенной ярких красок, громких звуков, угловатой и твердой на ощупь. Эта жизнь не баловала - смотрела и спрашивала строго, безо всякого снисхождения. Вот и ехали, плыли, шли мальчишки с отцами за добычей для семей.
Итак - наше Место. Маленький, белобрысый, шмыгающий носом человечек на берегу, в больших болотных сапогах с противогазной сумкой через плечо - это я. Руки мальчишки, которые крепко держат бамбуковое удилище, все в трещинах - цыпках. Эти цыпки - результат переохлаждения рук в воде. Они от постоянного общения с солью при закладке рыбы в бочонки, от холода лодочного мотора, от углей костра, от ружейной и моторной смазки. Они - последствия трудной, далеко не детской работы.
Все русло речки пестрело большими и малыми камнями - было перекатным. Надо было очень осторожно заходить на середину потока, чтобы "облавливать" оба берега. Течение было довольно быстрым и опасность, быть им поваленным реально существовала.
Я быстро приловчился заходить на середину речки - шел от камня к камню, балансируя руками над потоком. Вот только брызги от бурунов сильно студили ладони рук.
Отогрев ладошки дыханием я насаживал червяка на крючок и забрасывал уду на стрежень течения, плавно выводя поплавок за камни - там, в тишине, стояла рыба.
Раз! Удар хлестко отдавался в локтях - это попадался приличный "дурак". "Дураками" мой отец называл хариуса. Это слово не было ругательным - оно произносилось с уважением. Большая и сильная рыба, но... не совсем умная, раз попалась, - так это надо было понимать.
Поймав рыбу, я ловко снимал её с крючка и забрасывал в противогазную сумку. И так - до заполнения. Когда рыба уже не вмещалась в сумку, я выходил на берег, вытряхивал содержимое в деревянную кадушку, которая стояла в воде, обложенная камнями - чтобы не утащило водой, и садился пить чай. С сахаром!
Пара-тройка кружек и снова в поток. И так до вечера. А вечером начиналась очень неприятная процедура - чистка и засолка пойманной за день рыбы. Я не любил эту процедуру и всегда торопился, а отец чистил рыбу основательно - даже жабры вырезал, чтобы не пропал улов. Все дело в посоле рыбы, его мы делали слабым - сберегали аромат рыбы. А это накладывало особые условия на хранение и транспортировку рыбы до ледника. Ледник - это землянка со льдом, где летом содержались запасы мяса и рыбы. Холодильников в нашем поселке не было ни у одной семьи.
_________________________________
В тот день все шло, как обычно. Ранний подъем, умывание водой из реки, завтрак и -айда на течение!
Звук, который я услышал, был мне незнаком. Тугой шлепок, а затем шорох. И снова тугой шлепок. И снова шорох.
Шлёп-ш-ш.
Шлёп-ш-ш.
Я завертел головой, пытаясь определить источник звука. Звук шел от реки из-за поворота. Что-то там шлёпало, а звук, отразившись от угольного зеркала противоположного берега, летел ко мне.
Увидеть что-либо на Реке мешало солнце - оно било лучами прямо по глазам. Даже чернота угольных стен еле просматривалась в этом сиянии.
Шлепки приближались - на изгибе поворота уже угадывалось движение.
Какая-то темная масса надвигалась прямо на наше Место. Все ближе и ближе... Но слепящий, бьющий прямо в глаза, свет солнца по-прежнему не давал ничего увидеть.
Прекратились и шлепки...
Солнце и слёзы мешали мне, но я продолжал напряженно всматриваться в этот свет.
Я увидел Плот! Огромный и сложный, с торчащими блестящими пальцами гребей, он был фантастически красив!
Греби неожиданно упали в воду - взлетели фонтаны брызг!
Над рекой вспыхнули маленькие радуги - я онемел, задохнулся от восторга!
Блестящие ножи гребей дробили зелёный поток Реки и выдергивали на суд солнца мириады капелек воды. Капельки рождались при взлете гребей к небу, и умирали при их погружении в зелень пучины. А свет солнца превращал песню их появления и смерти в огромную радость радуг.
И все это я видел впервые! Завороженный я наблюдал, как плот с хрустом ткнулся в галечную отмель, как с него сошел в воду огромный, весь в черном, человек. И этот человек пошел неторопливо, как в замедленном кино, к отцу.
Мне даже показалось, что он идет не касаясь воды...
Я перевел взгляд обратно на плот. На его палубе сидели люди - трое бородачей и девушка в синей косынке. Она помахала мне рукой и что-то крикнула. Но я не расслышал и продолжал молча смотреть на них. Бородачи обернулись в мою сторону, заулыбались и подняли ладони в приветствии. Один из бородачей что-то взял в руки, и я услышал музыкальные переборы.
В это время разговор между отцом и человеком в черном закончился. Они пожали друг другу руки, человек повернулся ко мне спиной и пошел обратно к плоту. На спине его черной безрукавки была ярко - желтая надпись: "Пропади всё пропадом!". Да, именно такой была та надпись.
С плота ему подали руку, он взобрался и взмахнул рукой. "До-сви-да-ни-я!!!" - ударил звонкий хор голосов.
Плот натужно развернулся, струя нехотя подхватила его и он стал уходить... Снова ударил звон хора и эхо от берегов вторило: "...и-я, ...и-я, ...и-я". Греби опустились в воду, на плоту кто-то тихо запел песню...
Плот уходил медленно и как-то странно для меня, того мальчишки. Уходил в неведомую для меня жизнь, которую я не знал, но чувствовал, что она есть... В моей душе шевельнулось неведомое доселе чувство. Чувство досады, одиночества, какого-то предательства. Эти затихающие звуки песни, шлепков гребей по воде... Что-то уходило от меня. Что-то очень большое и неосознанно дорогое.
Я повернулся к реке, вспомнив, что оставил там сумку с рыбой и уду.
Перейдя русло, я подошел к костру. Отец, сидя у огня, курил папиросу и смотрел вслед ушедшим.
В тот день мы закончили рыбалку и уехали в поселок.
Это была наша последняя рыбалка. На следующий год отца перевели в другой район, и мы переехали.
_________________________________
С того дня прошло более сорока лет. Я уже седой путешественник, много повидавший, руководивший множеством туристических экспедиций, прошедший тысячи километров и десятки рек. Где только не был...
Но каждый раз, глядя на очередную реку, по водам которой вот-вот начну свое движение, я ловлю себя на мысли о том, что всю свою жизнь пытаюсь догнать тот плот.