Разведывательный зонд передал сообщение о предпосылках разумной жизни на одной из планет созвездия,
и звездолет «Колесо» — с двигателем спиндизи, первой, несовершенной пока,
модели, — свернув с пути к «Малой медведице», помчался к «Лебедю».
Каждые два
года для половины экипажа сон в анабиозе сменялся вахтой — долгой и нудной. Семьсот двадцать суток
одно и тоже:
космос… космос… космос… И ни разу, какого-нибудь «вжжжик» — встречного
лихача, или «пик» — иномирного сигнала.
Скукота.
Особенно страдали в батареях. Орудийные стволы почистил, лафет смазал, снаряды
перебрал и… все поновой, иначе свихнешься.
Пушкари носового орудия те вообще без дел остались:
башню с пушкой и всем боезапасом утеряли, с Луны стартуя. Спали бы в анабиозе, да воля
неволей половина расчетного состава бодрствовала. Задолго
до пересменки сидели по лавкам в «предбаннике» анабиозария и отбивали чечетку; учащали дробь, надеясь
этим ускорить ход времени, приблизить счастливую минуту.
Ободряюще пожимали руки пробужденным сменщикам, искренне желали им доброй вахты, скорой смены и расторопно
укладывались на заветную лежанку. Неприкаянных пушкарей жалели:
в батареях подпускали к орудиям лафеты смазать и ставили в цепочку снаряды передать, старпом приглашал на мостик
«медь» надраить, штурман в рубку — «кораблем порулить».
Однажды суперкарго попросил прислать бойца прибрать каргоотсек, комбат выделил наводчика. О той
«батарее» что видел на стеллажах тот — восторженно, с горящими глазами, шумно
сглатывая, — доложил
командиру. Водкой «Туземка» экспедицию снабдили, как и стеклянными бусами, зеркальцами, пластмассовыми
Санта-Клаусами, тряпичными Дедами Морозами, матрешками и другой сувенирной всячиной, одаривать туземцев.
Если те в развитии не будут далеки от земных папуасов.
Тем же днем выяснилось, что помощник суперкарго заместителю комбата приходится земляком…
С началом «туземной жизни» пушкари лафеты не смазывали, в цепочку снаряды
передать не наряжались, «медь» не драили,
за штурвалом корабля не стояли, и чечетку не били — некогда им было. Но в пересменку
сменялись, только лежали теперь на лежанках не сами воплоти, а их
голографические образы. Оба корабельных боцмана — близнецы и
скульпторы-любители — в том зачинатели и творцы.
«Туземку» они обнаружили еще до поворота к «Лебедю», и с того времени не спали, в анабиозарии
сменяли только свои копии. Давненько замышляли найти «третьего», поэтому
«неприкаянных» в компанию, заменив «пенек» на «пень», приняли с радостью. Даже
с восторгом: «лепить» друг дружку им вусмерть надоело.
Все бы хорошо да появилась проблема: не хватало закуски. Пайка ведь
спящим в анабиозе не полагалось. А как необходим был! Чтобы
на утренних и вечерних поверках не пошатывало в строю и разило изо рта съестным. Второй
половине личного состава батареи — той, что якобы омолаживалась в анабиозарии — на перекличку являться, понятное
дело, не требовалось,
даже настрого запрещалось. Но пушкари — голодные, с похмелья — забывались и на развод,
случалось, заявиться норовили.
Комбат и заместитель перехватывали и отправляли назад по «норам», пока и первый не обзавелся земляком.
Им, ни с того ни с сего, определился один из корабельных коков. И проблема разрешилась: получали
в столовой щедрую добавку, в термосах. Кок, дитя российской тундры и запасной заряжающий по
боевому расписанию, за услугу взял с комбата, пуэрториканца (в конце концов, оба с Земли), обещание дать
стрельнуть разок из пушки. На банкете по случаю удачной кампании планировался
шведский стол с фейерверком.
А возжаждал побыть фейерверкером кок не спроста.
Дело в том, что второй в экипаже кок, его сменщик, достал
бредовой идеей изготовить к торжеству торт в виде египетской
пирамиды, из наполненной газом пластиковой оболочки обложенной миллионом пирожных,
и пустить лететь по воздуху над городами и весями аборигенов.
Кок смеялся, это ж, сколько муки, яиц и шоколада надо!
И в очередную пересменку отметил необычную худобу коллеги,
худыми же — от голода, конечно, — укладывались на лежанки и астронавты его вахты. Может быть, и
не придал бы особого тому значения, если бы не подметил, что боцман и «неприкаянные» заявились тоже исхудалыми, а
на лежанках остались лежать… обычными. Пушкари — так даже в теле и с лицами дородными. От безделья, знал, — прожорливы;
у камбуза паслись и побирались по батареям, на мостике и в штурманской.
Но астронавты?!
Кожа да кости!..
Экономит продукты?!
Перерыл камбуз, кладовые, холодильники и нашел-таки припрятанную муку, яйца и шоколад. А в спортивном зале под борцовскими
матами — оболочку для торта.
Возмущенным бегал по батареям и
каргоотсекам, поднялся на мостик, ломился в штурманскую рубку, но никто его не слушал. По коридорам
попадались пушкари, — внимали. Качали головами (подозрительно покачиваясь на ногах), матерились
и норовили проводить до камбуза, где не предлагали, как раньше, отделить мясо с костей свиных ножек на холодец, а прямо
требовали пожрать.
Что делать?!
Пристыдить коллегу в пересменку? Безнадежно.
Доложить капитану? Бесполезно. Коллега тому — земляк. Тоже турок.
Уничтожить оболочку, а муку, яйца
и шоколад раздать «мумиям», как только встанут с лежанок? Глупо. И опасно: турок тихий-тихий, но бывало
взрывался, а тут — мечты лишить, первейшей страсти.
Оставалось одно: придумать, как отомстить за голодающих.
Тем же днем на камбуз, разогнать
страждущих под дверью пушкарей и… «посидеть у земляка», зашел… комбат. Как так?! Он же утром улегся на лежанку,
заместитель его вахту несет! Пуэрториканец, попросив собрать закуси, позвал в разделочную и выставил на колоду
бутылку водки!..
Нарезая помидорчиков, намазывая на масло икру, кок в мечтах
предвосхищал момент, когда подменит фейерверк-заряд на боевой снаряд-болванку и разнесет торт-пирамиду — в
брызги.
Надо заметить, кок, стартовали с Луны, вахты не нес и о казусе с носовой орудийной башней потому
не знал, комбат же об утери пушки пока помнил, о другой и не помышлял, потому обещание
«стрельнуть разок» кормильцу дал с душевной легкостью.
Капитан звездолета — рослый статный красавец, один не спавший все вахты — не был земляком
коку-турку. Он русский. Мама в бурно проведенную молодость родила его в турецкой тюрьме, а «Турок» — секретный
позывной в НАССО. Земляком ему приходился другой кок, тот, что возжаждал мщения. Оба — россияне, они и фамилии носили схожие:
Белый и Белды.
О непорядках на борту капитан знал, но молчал. Когда же «неприкаянные», и трех вахт не минуло, вконец
обнаглели, меры все же принял. Пушкари пили — тайком, конечно, — уже за завтраком, обедом, в полдник и ужин.
Кутили полным составом батареи — хорошо, только по ночам и в запертой столовой. Вызвал Белды и наказал водку тем смешивать
с пищевым красителем —
под компот. Кстати, на Земле ему одному сказали о спрятанной в
коробках для лимонада «Буратино» водке «Туземка». Растроганный таким участием к бедолагам, Белды рассказал о
затее коллеги, посетовал на опустение продсклада, но своего замысла «стрельнуть разок» не выдал.
Постаревшие (пушкари, понятно, разительно),
больные от вахтенных мук, исхудавшие «до прозрачности» (половина экипажа), уже было отчаявшиеся вкусить радость хоть
каких-нибудь перемен, звездоплаватели стояли наконец на твердой почве. Их бутсы с бронированными подошвой и
крагами прятала густая трава, кевлар кирас ласкали бутоны невиданных цветов, на
шлем-каски садились диковинные бабочки. Во все глаза таращились на уже позабытое
великолепие форм и красок, пьянели от чистого воздуха и благоуханных запахов и украдкой размазывали счастливые слезы по черным от
космического загара щекам. И уже не скрывали
их, когда пушкари многострадальной батареи, не сговариваясь, в едином порыве торжествующего духа достали
из карманов бутылки, вернулись на борт гравилета и без обычных ссор за очередь сливали в унитаз водку. Здесь
в этом не земном рае этим отпетым алкоголикам она уже была не нужна.
А это был воистину не земной рай!
Гравилет сел в центре обширной долины. Рельеф из невысоких приплюснутых холмов дополняли
лощина и гора темного скального камня на горизонте. За треугольный ее силуэт, удивительно схожий с земной
египетской пирамидой, закатился «Лебедь». На смену солнцу
нарисовались в белесом (беззвездном) небе и выстроились столбиком семь серпов семи лун.
Мягкий, ровный свет залил холмы, камню горы придав переливчатую глянцевитость, а ее вершине с шапкой из цветов
— неописуемость невообразимого декора. На планете наступила ночь.
И никого кругом. Только люди — бледные (со слезами вытерли загар) и сиротливые — одни стоят.
И тишина. Да такая звонкая в ушах! А слышно — только портупей скрип и топот бабочек по каскам.
В оцепенении стояли долго, а как только закончилось рвущее тишину бульканье
в гальюне «туземки», как с цепи сорвало: бросились обниматься и пушкарей качать.
Худые подбрасывали каски и «ура» кричали.
В бедламе том не принимали участия три человека: капитан звездолета и оба кока.
Белый первым ступил в траву и цветы, стоял в стороне от всех, один, в раздумье. На
орбите, когда принимал доклады и видел на мониторах пейзажи планеты, в разум
его вкралось сомнение, теперь же, слыша
бульканье водки, поскрипывания портупей, клацанье затворов винтовок о кирасы и вялое «ура» худых, укреплялся
в мысли: «Нельзя нам сюда. Ох, нельзя».
Кок Белды… К нему мы еще вернемся.
Сначала о его коллеге. Имя тому — Ахмед, но вахтенная смена звала прозвищем «Суфле».
Подавал на десерт ту вкуснятину весь полет на пути к «медведице», а повернули к «лебедю»,
как подменили человека: на ужин вахте, первый
после анабиозного сна, выдал концентраты. Столовую не открыл, на камбуз приготовить
не пустил. Даже старпома и штурмана. Впрочем, благодарные за «сладкие» вахты, астронавты не роптали,
получив пакетики
и тюбики, разошлись по каютам и кубрикам разогреть на
спиртовках.
А утром, после развода и завтрака, в курилке матрос-стюард рассказывал:
— До побудки еще, Суфле впустил меня за концентратами, и я, правда, мельком в дверной проем видел, но, уверен, не ошибаюсь.
На камузе, за колодой в разделочной сидели замкомбата… вы не поверите, братишки, комбат и оба наводчика неприкаянной батареи; наш боцман и
его брат. Пили компот и ели холодец! Что больше поразило, были все измазанны во что-то с ног до головы.
Суфле подчивал и втолковывал им что-то про огромный торт. Я, не будь дураком, побежал в анабиозарий, посмотреть все ли лежанки заняты,
но закрыт: сегодня пятница — санитарный день.
На смех было подняли, да стюард вытащил из-за пояса под бушлатом плитку чего-то белого вкусно пахнущего.
— Прихватил с плиты в кухне.
Бывалые механики, побросав сигареты, обнюхали, попробовали на зуб и
согласились с предположением эхо-акустика, что это клей — сваренный на воде из муки. Разделили по-братски. А
тому, что стюард видел комбата с замкомбатом и наводчиков вместе, обоих сразу боцманов, все же не поверили.
Ахмед стоял, как и капитан, один в стороне от всех, но смотрел не в небо — в даль. Он знал, что по
результатам
предварительной локационной разведки планеты никаких признаков цивилизации не обнаружено, но все же надеялся увидеть
огонь и дым костра на холмах. И подыскивал заодно место для банкетных столов. Выбрал холм в центре долины, на котором
трава была пониже и, где бабочек летало поменьше. А прикидывал расстояние, на каком надуть от столов торт — такое, чтобы
соперничал с горой, — увидел ИХ.
Опрометью бросился к Белому. Где вьюном, а где и с применением приемов джиу-джицу просочился сквозь
толпу, немало посбивав худых и не дав поймать трех-четырех подбрасываемых пушкарей. Оббежав капитана кругом, приблизился
к тому строевым и, лихо козырнув, изрек:
— Мой капитан, распорядитесь накрыть столы и приготовить мой торт. ОНИ ЕСТЬ! Идут со стороны горы,
от лощины через долину, курсом на нас!
В эту минуту Белый, желая отделаться от бередящих сознание сомнений, стоял с высоко
задранной головой — всматривался по сторонам столба из лунных серпов в попытке все же различить
звезды.
На доклад скосил на кока один глаз. Не склонив головы до долу, второй оставив смотреть в небо. Умел. Этой способностью,
когда-то еще в школьные годы, привлек к себе внимание красавицы-старшеклассницы, ставшей после ему женой и за три года до экспедиции
подарившей сына. Карапуз заливался
в смехе, когда он, прощаясь с сынишкой навсегда, продемонстрировал и ему свое уменье.
— Ты что, земеля? Чудится — крестись. А торт свой пеки, — сказал Ахмеду,
про себя заключил: «Помешался на торте. Турок».
Но когда Ахмед вытянул руку указкой ему за спину, больно чиркнув пальцами по
уху, и потребовал: «Смотреть сюда!», опустил и взгляд вторым глазом. Повернулся к горе и… увидел ИХ!
Вдалеке, но уже угадываемые на фоне пирамиды силуэты!
Пораженный, севшим вдруг голосом, сипло твердил раз за разом одну и ту же
фразу: «Этого быть не может, потому что быть не может. ОНИ — ЛЮДИ. Этого быть не может, потому что быть не может.
ОНИ — ЛЮДИ».
К гравилету приближалась группа ЛЮДЕЙ! Человек сто. Совершенно нагие. Тела их на контрасте с коричневым, как шоколад,
камнем горы выделялись мраморной белизной. Есть ли женские, определить пока не мог.
«Да ни дай бог!». В экипаже одни мужики!
Белый схватил Ахмеда за шиворот и просипел ему в ухо:
— Выкрикивай, повторяй мои команды.
По долине разнесся зычный фальцет турка:
— Полундра! Слушать команды капитана! Смирно!.. Ложись!! Старпом и штурман,
ко мне!
Но вернемся к Белды.
Кок проснулся, но глаз не открывал: так с похмелья тошно, что свет белый не мил. А разбудил его тенор.
Посчитал, что сейчас на борту ночь, он у себя в кубрике, а это корабельный эхо-акустик услаждает отдыхавших астронавтов трансляцией
оперы. Удивило только, что пели на
эсперанто — языке экипажа, но ни оперных героев. Подумал, было, что
итальянец заскучав по родине поет в микрофон, но вспомнил, что итальянцев на «Колесе» только два, оба корабельные эхо-акустики и
немые с роду.
Попытался, но не вспомнил вчерашнее. Как ложился после вахты на лежак, как поднимали
(уже через два месяца вместо
двух лет), как в камбузе маскировал водку под компот — помнил. И все. Нет, конечно, помнил
что прибыли на место и готовились на орбите одной из планет «Лебедя» к высадке, а вот того, что уже это сделали просто
не знал — по причине трехсуточного «непросыхания».
В состав десантников кок попал благодаря капитану и коллеге.
Те опасались уничтожения «виноделом»
компонентов торта и остатков «туземки», поэтому
тайком на руках принесли спящего в гравилет и спрятали в орудийной башне. Десантировались, комбат
«неприкаянных» (назначен был стрелком-наводчиком) усадил, заливаясь слезами, похрапывающего Белды в
орудийное кресло, а сам тихонько пристроился с бутылкой в конец очереди у гальюна.
Белды открыл глаза, но вместо старинной фотографии оленьей упряжки у чума увидел… гору. Да не на картинке, а в перекрестии
прицела.
То, что на нем «шлем-наводчик» и сидит он в кресле стрелка, Белды осознал скоро. Напившись перед отбоем
«компоту», он обычно развлекался: проникал из камбуза в «шлюзовую-спас» с гравилетом,
забирался в пушечную башню, занимал место стрелка и, заказав компьютеру смоделировать Ахмедов торт, брался
за гашетки…
Кок кулаками протер глаза — ни гора, ни перекрестие прицела не исчезли.
— Похожа на египетскую пирамиду. И шоколадная? Торт турка!
«И на каком языке аборигенам петь нам — инопланетянам, как не на эсперанто», — облеченно что
не до белой горячки пока накомпотился, подумал Белды,
совмещая перекрестие прицела с верхушкой горы.
— Шоколадную помадку пирожных полить розовой фруктовой глазурью — фу, как безвкусно, —
высказался, и зажал в кулаках гашетки…
ЛЮДИ пели.
Белый не слышал, про что. «На эсперанто! Что-то про былинки с росинкой. И про
бабочек». И следить за аборигенами мешала толпа астронавтов. Но видел, что те
не шли на ногах шагом, а летели, будто поветру. Всякая травиночка и былиночка, всякий цветочек передавал их друг дружке.
Бабочки: не просто сидели по плечам, взмахивая крыльями, а, казалось… несли их.
Его люди, залегшие по команде, ошалело вслушивались в пение позади. Крестились, а ударила с гравилета пушечная очередь,
надели
каски и потянулись за плечи к винтовкам.
ЛЮДИ выстрелов будто и
не слышали. И не видели, как у них за спинами срезало очередью розовую
макушку горы. Пели хором с тенором на сколько-то там голосов.
И… вдруг на всех холмах окрест появилось несметное множество ЛЮДЕЙ. Все разом они медленно подняли от колен на уровень плеч
руки, и верхушка горы
восстановилась — как в кино с обратной прокруткой съемки.
Белый не удивился, он испугался. Хорошо, старпом и штурман к нему бежали и астронавты лежат ничком в песок — того
не видели. Ахмед
раззявил рот, и после весь обратный
полет не закрывал.
Капитан сипел коку в ухо: «Прекратить стрельбу». Тряс за грудки штурмана и тянул за чуб старпома.
…Бабочки сложили крылья, трава с цветами опустили мужчину певшего тенором и женщину с ним рядом на
землю. Пара подошла ближе, и мужчина обратился к капитану:
— Здравствуй, отец… Я твой сын, которого ты трехлетним оставил на Земле. Мой звездолет «Турок»,
так названный в твою честь, оснащен
спиндизи четвертой модели, потому я тебя обогнал и ждал здесь. Сдай винтовки — оружие последнее, какое еще существует.
Нас и наших «бабуль» моль одолела, налетит сейчас; вам выдадут литавры, бейте тарелками позвонче — не нападет.
— Мужчина улыбнулся, один глаз скосил к земле, другой в небо. — И
познакомься, папа, со своей невесткой, моей женой. Она аборигенка.
— Ахмед, бегом унять Белды, — просипел Белый коку. Старпому: — Сложить оружие и всем, под
предлогом
переодеться в цевильное и вынести банкетные столы,
в гравилет. Да не трясись ты так, расслабься, чуб свой опусти. Страшного ни чего, но все же пока не оборачивайся, обвыкни чуть. —
Штурману в ухо: — На «Колесе» все видят, но не представляют в какую передрягу мы попали.
Свяжись с эхо-акустиком, пусть передаст второму штурману, — кроме твоего коллеги ни кто его жестов толком не понимает, — мой
приказ тайком от экипажа «растопить дюзы», бросить в топку все оставшиеся в каргоотсеке коробки с лимонадом
«Буратино» и быть готовым к экстренному старту. Нельзя — нам — здесь оставаться… Старпом,
литавры подносят. Получить и раздать.