Сначала они думали, что поездка кончится через четыре часа. Потом - что маршрут изменился из-за аварии или непогоды. Потом - что водитель маньяк и хочет их убить. Или свести с ума. Потом они думали, что сошли с ума. Каждый из них.
Принятие пришло ко всем одновременно.
- Нам надо учиться здесь жить.
Пассажир сидения номер четыре, полноватый, хмурый гражданин со смешными бакенбардами и маленькими свинячьими глазками любил многозначительно молчать и не менее многозначительно это молчание прерывать.
- Хватит уже. Хватит.
Чего хватит и в чем состоит обучение, номер четыре не пояснил. Но замолчал с видом: "Вы и сами все знаете".
Они проезжали очередную деревню. Сначала они пытались вычислить названия этих деревень, опираясь на собственное знание местности. Потом им стало казаться, что это одна и та же деревня. Потом, все же собравшись, они выяснили, что деревни разные. Но кое-что их объединяло.
В них не было людей.
Деревни появлялись в среднем каждый час или два. Бывало, что деревень не было сутками. Ни в одной деревне не было таблички с названием. И никогда не горел свет.
- Ты умный что ли?!
Кряжистый парень лет двадцати с самого начала паниковал больше других. Но когда успокаивался прилагал все силы, чтобы казаться мужественнее. Мужественность в его понимании проявлялась ярче всего в унижении окружающих.
- Ну давай, научи меня жить! Эу! Чё умолк?!
Парень занимал сиденье номер шесть.
Бабушка - сидение номер три - чаще всего выступала арбитром в постоянных конфликтах между Шестым и остальными.
- Ну чего завелся опять, - пропела она.
Парень умолк, злобно поглядывая на затылок Четвертого. Вмешательство бабушки было вовсе не обязательно. Будучи законопослушным гражданином, Четвертый не отвечал на подобные выпады. Потому что считал себя интеллигентом. И потому что боялся. В жизни, когда кто-то повышал на него голос, он краснел, его руки начинали дрожать и он инстинктивно пятился. Здесь пятиться было некуда.
Большую часть времени они ехали молча. Иногда парнишка с места номер одиннадцать, которое было одиночным и почему-то располагалось рядом с шестым, начинал что-то увлеченно рассказывать. Ему не было и 17-ти, но историй он знал полно. К нему рано или поздно присоединялись соседи по маршрутке. Эти часы казались не такими уж тягостными.
Но иногда на рассказы и шутки Одиннадцатого никто не реагировал. Это означало, что пассажиры снова впали во всеобщую депрессию, которая, почему-то всегда обходила его стороной.
- Я помню однажды мой дядька так напился, что проснулся и забыл, как ходить! Просыпается - и орет: "Помогите!" Мы прибегаем, а он говорит: "Я ходить не умею". Ну мы поржали, а потом оказалось, что он реально встать не может. Пытается подняться - а ноги не слушаются. Мы испугались - в скорую звонить стали. А врачи говорят: "Пить ему меньше надо. Пусть теперь ходить заново учится." Пришлось учиться.
- Ты затыкаешься когда-нибудь?
Шестой, когда бесился, боялся или паниковал, любил отыгрываться на Одиннадцатом. Одиннадцатый, правда огрызался. Но как-то легко, не обидно. Потому обычно все заканчивались мирно.
- Да вы ж тут со скуки помрете, если я заткнусь!
Снова деревня. И еще. И еще.
- Нет ну что за бредятина!
Крупная суровая женщина с лицом надзирателя опять сорвалась. Ее место - номер двенадцать.
- Да не может всего этого быть! Меня дед придурок грибами своими, поди, накормил, вот и видится всякое!
- Опять со своим дедом.
Номер семь - женщина примерно того же - немолодого - возраста, отчаянно пытающаяся это скрыть за осветленными волосами, ярким макияжем и манерностью.
- Если б только виделось...
Номер восемь - интеллигентного вида мужчина, самый старший в маршрутке после бабушки номер три. Сидел как раз между Седьмой и отдельно сидящей Двенадцатой. Очевидно, он не был тем самым дедом, которого только что упомянули.
- Сколько дней мы едем? - Двенадцатая не унималась. Ее мозг отказывался принимать то, чего не мог осознать. А осознать он мог немногое из непривычного.
- Сколько, ну? Сорок? Шестьдесят? А мы ни крохи хлеба не ели, ни капли воды не выпили! Ни у кого подмышка не завоняла, никто шептуна ни разу не пустил! Ни по большому, ни по малому никто не сходил!
- А есть-то хочется... И пить.
Дед номер восемь мечтательно облизнулся. И вдруг повеселел.
- Зато спим как хорошо! Никогда так не спал! Только стемнеет, бац - и в отключке!
- Вот только никто не разу не видел, как кто-то другой спит. Мы засыпаем и просыпаемся одновременно. А это... странно. Даже в этой ситуации.
Номер пять - миловидная девушка в умеренно короткой юбке производила впечатление дамы с характером. Хотя таковой никогда не была. Ее сосед - агрессивный Шестой - ухмыльнулся, глядя на нее и одобрительно закивал:
- Точно.
Она не реагировала.
- Мы уже подохнуть давно должны... От жажды и голода.
Когда Двенадцатая начинала причитать, все знали - лучше переждать. Любые замечания, уговоры, мольбы уходили в никуда. Она просто не считала нужным на них реагировать.
- Вонять должны, как в свинарнике. На задницах пролежни должны появиться. И - ничего. Каждое утро просыпаемся как огурчики. Будто только сели в эту...
Она отвернулась в ненавистное окно.
- А гори оно! И правильно - раз положено, будем тут жить. Приедем куда-нибудь - так приедем, нет - так... Хватит. Намучились.
***
Когда они поняли, что что-то идет не так, первым делом они пытались докричаться до водителя. Но не смогли. Не смогли даже увидеть его. Хотя никакой перегородки или шторки, загораживающей его, не было. Они просто смотрели - и не видели. Как будто глаза отказывались посылать этот сигнал в мозг.
Попытки разбить окна, выломать закрытую дверь ничем не увенчались. Пробраться на место водителя тоже не смогли. Никто не решился. Каждый - даже бабушка - подбирался к провалу, который ведет в водительскую кабину, и останавливался на "пороге". Спустя время - возвращался к себе на место. Никто не мог объяснить, что именно случилось на "пороге" в кабину. Никто и не пытался.
Первое и второе место занимала молодая семейная пара. Они почти никогда ни с кем не разговаривали. Между собой общались вполголоса. Чаще всего голова молодой супруги лежала на плече у избранника.
В конце маршрутки - на девятом месте - сидел немолодой мужчина, возраст которого трудно было определить из-за алкоголя, которым тот явно злоупотреблял. Он был неестественно тощим, одет в грязную одежду, которой не меньше десяти лет. Когда пытался заговорить, его почему-то тут же перебивали. Он не обижался.
Рядом с ним - номер десять - сидела женщина с младенцем. Младенец все время висел на груди. Стоило его оторвать - сразу начинался плач. Поэтому его не отрывали.
Справа от них располагалось одиночное место номер тринадцать. Оно было пустым. Никто не рисковал на него садиться. Почему - опять же, никто не знал. Обитатели маршрутки старались вообще не смотреть в его сторону. От одного взгляда было не по себе.
Шестой повернулся к девушке номер пять, сидевшей у окна. Она уже знала, что он спросит. Он спрашивал это каждый день.
- Как тебя зовут?
Во взгляде Шестого при этом вопросе все время вспыхивал неприятный огонек. Девушка не смотрела ему в глаза, но чувствовала это.
Она не реагировала.
- Не хочешь знакомиться? Зря. Рядом с тобой, между прочим, обаятельный мужчина, в самом расцвете... Как Карлсон!
Он захихикал. Над его шутками обычно никто не смеялся, кроме него самого.
Она не реагировала.
- Мне кажется, судьба не оставила нам выбора.
Он потянулся к ее руке с явным намерением перейти к следующей стадии отношений. Хотя предыдущая еще не начиналась.
Она оттолкнула его руку.
- Ладно, подождем. Куда ты денешься-то... Отсюда.
Он захихикал.
Она не реагировала.
***
- ... А потом мы разогнались - и прямо на трамплин! Мотоцикл подбросило, я как вылечу с заднего сидения! И башкой об землю! И это мне повезло - встал, отряхнулся, к мотоциклу бегу - а там одноклассник мой лежит, нога вывернута. Аппарат в хлам - переднее колесо вообще в стороне валяется. Он потом месяц по больницам... Ну и придурки мы были!
Снова деревня без людей. И еще одна. И еще.
- А вы, бабуля, чем в молодости занимались? Наверное, фотомоделью были?
Номер четыре - толстяк с бакенбардами - едва заметно ухмыльнулся. Алкоголик на заднем хрипло хихикнул.
- Какой там... Меня фотографировали-то раза три... Один - я еще маленькая была, в деревню фотограф приехал, дед ему, помню, большущую пачку денег отдал за семейное фото. Второй раз - на заводе, статью про меня писали. Ну и недавно - попросила внука на памятник меня щелкнуть.
- Какой еще памятник? Вы же еще о-го-го! Вас по телевизору показывать можно!
На этот раз засмеялось несколько человек. Бабуля махнула рукой и заулыбалась.
Все они помнили автовокзал небольшого города. Маршрутку, которая должна была увезти их в другой город - побольше. Как они тронулись, как мимо промелькнули последние пятиэтажки. А дальше - деревья и деревни без людей.
- Руки убери!
Девушка с пятого места грубо оттолкнула Шестого. Не помогло. Она знала, что однажды он перейдет границу. И думала, что готова. Ошибалась.
- Руки... я сказала!
Ее выдал дрожащий голос. Как только она это поняла, ее глаза заполнил страх. Он не мог этого не увидеть. Не почуять.
- Э, алё, ты совсем уже, да? Отстань от девчонки!
Одиннадцатый было протянул руку, чтобы оттащить вошедшего в раж Шестого, но тот резко развернулся. В его глазах была ярость.
- Че ты вякнул?! Че вякнул?!
Шестой набросился на парня так молниеносно, что первые несколько страшных ударов по лицу произошли в полной тишине на глазах растерявшихся пассажиров. Потом начались крики - кричала бабушка, женщины. Тетка-надзиратель хватала Шестого за куртку. Он не слышал или не обращал внимания. Когда с места поднялся перепуганный Четвертый, нападавший остановился. Но только чтобы бросить страшный взгляд на трясущего от страха мужчину, тут же плюхнувшегося на место.
Когда Шестой закончил, юный шутник уже не реагировал. Вместо лица - протертая вишня.
Мимо пролетела деревня без людей.
Шестой сел на место, вытирая окровавленные руки о кофту. Он с вызовом смотрел на каждого, кто был в зоне видимости. Ответных взглядов не было. Девушка номер пять всхлипывала.
Молчание длилось долго. Когда стало темнеть, оно прервалось. Пассажиры слышали звуки борьбы в середине маршрутки, но никто не повернул головы. Они слышали, как порвалась ткань, как вскрикнула девушка. Как пыхтел Шестой.
Семейная пара. Бабушка. Толстяк. Женщина-надзиратель. Женщина с макияжем. Дед. Женщина с ребенком. Алкоголик.
Никто не посмотрел в ту сторону. Никто не произнес не звука.
***
Тело юноши и не думало разлагаться. Он все также лежал в засохшей крови, без лица. Каждый вечер пассажиры делали вид, что не слышат сопения Шестого и всхлипываний Пятой. Больше никто не шутил.
- Эй, жирный!
Шестой теперь ощущал себя хозяином. Он мог заставить кого угодно делать что угодно. Проблема заключалась в том, что кроме Пятой ему ни от кого ничего не было нужно. Разве что - развлечений.
- Я к тебе обращаюсь, толстяк!
Номер четыре медленно обернулся.
- Ты петь умеешь?
- Я? Нет...
- Пой.
Четвертый начал судорожно перебирать в голове песни, слова которых он помнил... И которые не стыдно было бы спеть.
-Живее!
- Ой, то не вечер, то не ве-ечер...
Шестой повернулся к сидящей рядом жертве.
- Тебе нравится?
Она не реагировала.
Но теперь это не имело значения.
- Ей не нравится. Заткнись.
Четвертый вернулся в исходное положение и незаметно выдохнул.
Безлюдных деревень стало меньше.
- Смотрите! Смотрите!
Молодая жена - место номер два - истерично кричала, указывая куда-то между деревьев.
- Человек! Человек!
Мутное черное пятно у дороги действительно имело очертания человека. Но лица не было видно. Предполагаемый человек был одет в черное одеяние - то ли плащ, то ли накидку - до самой земли.
Они промчались мимо. Теперь в маршрутке помимо безысходности появилась робкая надежда. И усилился страх.
- Это был человек?
Ярко накрашенная женщина знала, что никто ей не ответит. Но не задать этот вопрос она не могла.
Обсуждать увиденное не стали. Каждый молча пытался понять, что это было - общая галлюцинация, шанс на спасение или то, чего стоит бояться. Почти все склонялись к последнему.
В этот вечер всхлипов не было. Как всегда - сопение и возня Шестого, но от Пятой - ни звука.
Деревни без людей.
Следующим утром что-то было не так - это почувствовали все. Сначала никто не понимал, в чем дело. Пока пухлый интеллигент номер четыре не набрался смелости, чтобы обернуться.
Шестой сидел на кресле, не двигаясь. На лице чернела засохшая кровь. Из глаза торчал циркуль.
- Я проснулась сегодня ночью. Я видела, как вы спите.
Ее голос - лед.
- Я убила его.
Ее глаза - мутное стекло.
Она погладила синяк на шее. На запястье. На бедре. Отсутствующим взглядом обвела пассажиров, сидящих впереди. Оглядываться не хотелось. Она едва заметно улыбнулась. Но выражение глаз не изменилось.
За окном Пятую ждал силуэт. Тень, казалось, смотрела прямо на нее. Девушка не кричала, не тыкала пальцем. Она молчала, болезненно улыбаясь.