На дворе был декабрь, промозглый, влажный. Мокрый снег сыпал с бездны ночного неба, прилипая к лицу, одежде, таял, едва коснувшись земли. Молодой человек в сером пальто и длинном вязанном шарфе, обмотанном вокруг худой шеи, подкурил сигарету и немного ежась от холода, поднял лицо и стал вглядываться в архитектурные изыски дома напротив. Москва с ее архитектурной эклектикой была для него городом большим и не понятым. В ней не было ничего, что так нравилось ему в Петербурге, который он так любил и редко покидал. И вот сейчас, вглядываясь в здание МИДа, его воображение поражала навязчивость фаллического символизма, который проглядывался в его центральном строении, походящем на вялый член престарелого главы министерства. Он улыбнулся своему открытию, подмигнул каменному колосу, сделал затяжку и спустился в переход, направляясь к Старому Арбату.
Арбат был ветреным и безлюдным. Возле домов вдоль тротуара таяли кучи грязного снега оставляя скользкие ручьи и лужи, заставляя пешехода всегда быть на чеку. Снег усилился, заполнив собой все пространство улицы. Пальцы держащие сигарету начали коченеть, засунув ее в зубы он спрятал руки в карманы пальто и съежившись продолжал пробивать себе путь сквозь снежную мглу. Многочисленные кафе вдоль улицы были пусты, что бы зайти в одно из них и согреться - нужны были деньги, но кроме пачки сигарет, ключей от временного пристанища и занесенного ветром снега в его карманах ничего не было. Среди множества пустых залов за стеклами витрин, на его пути возникла заполненная людьми кофейня Старбагс с сидящими в удобных креслах и сосредоточенных на синем свете гаджетов посетителями. Он остановился, то, что он видел, вызывало едва уловимое, противоречивое чувство. Это можно было бы назвать многолюдным безлюдьем, если допустить, что такое возможно. Но не это привлекло его внимание. В центре зала, в качестве предмета интерьера стоял кабинетный рояль Стейнвей. Улыбаясь, как улыбаются увидев старого друга, молодой человек подошел к окну.
- Что он делает в этом унылом вертепе? - задал он вопрос в пустоту.
Увиденному было трудно поверить. Поборов стеснение он зашел в зал. Его появление осталось незамеченным. Окутанный теплом, молодой человек закрыл глаза и втянул в себя аромат кофе. Бегло оглядев посетителей, он подошел к роялю, открыл крышку, нажал на несколько клавиш - инструмент был неплохо настроен. Набрав несколько аккордов он огляделся, окружающие по прежнему не проявляли к нему интереса. Соблазн продолжить этот диалог с инструментом преодолел смущение, взяв стоящий рядом стул, молодой человек расстегнул пальто и сел за рояль, разминая пальцы окоченевших рук.
Взяв несколько аккордов, он задумался сосредоточенно смотря перед собой, еще мгновение и его руки превратили молчаливый инструмент в источник вечного, живого и непостижимого. Он играл вторую сонату Шопена. Рояль отзывался на каждое его прикосновение, отдавая самое лучшее, ради чего был создан. Музыкант склонившись над инструментом и прикрыв глаза, будто едва касаясь клавиш развивал этот диалог в течении которого растворялись границы между исполнителем и исполняющим, все сливалось в единой гармонии звука сотрясая мембраны высших сфер. Все окружающие их предметы, все, что наполняло зал кафе, словно под натиском стихии становилось зыбким, незначительным, растворяясь в вибрациях торжественного и печального. Его руки, подобно рукам колдуна вздымались и, то плавно, то стремительно, словно волны бушующего океана обрушивались на черно-белую поверхность клавиш.
Вдруг, молодой человек ощутил чье то присутствие, но он продолжал играть. Кто то коснулся его плеча. Он обернулся, игра прервалась. Возле него стояли двое: девушка в брючном костюме, черные волосы зализаны назад и убраны в короткий хвост-обрубок. В ее лице было что-то восковое, ненастоящее, присутствие хитростей пластической хирургии были что называется налицо. Рядом стоял охранник. Девушка раскрыла наполненные чем-то не живым губы и из ее вульгарного рта, подобно скрипу несмазанной двери стали выпадать слова:
- Молодой человек, пианина стоит здесь не для этага. Вы делаете очень много шуму, так разойдутся все посетители кафэ!
В конце этой фразы охранник напустил значимость на свиное лицо, расставил ноги и инстинктивно сложил руки над пахом.
- Шум? - молодой человек иронично смотрел в глаза девушки - Ах, да, шум....
Он встал, медленно закрыл крышку рояля и застыл в задумчивости, в следующую секунду что то вернуло его из оцепенения. Молодой человек дружески похлопал рояль по крышке, улыбнулся ему, оглядел зал. На него смотрело с десяток чуждых глаз, в них читались интерес и недовольство потревоженных. Пройдя мимо девицы и охранника он вышел в ночь. Ветер стих, но снег продолжал опускаться тяжелыми хлопьями, скрывая под собой оставленные кем-то следы. Подкурив сигарету, он поднял лицо к небу. Свет ночного города словно подпирал черный свод неба, из бездны которого продолжал падать снег. Пальцы молодого человека еще хранили тепло клавиш, помня их отзывчивую упругость. Он засунул руки в карманы пальто, и, немного ежась от холода, растворился в полумраке соседних подворотен. А Музыка продолжала жить, украшая собой вечность.