По одной из легенд, семь великих царей преданы были огню в славном городе Фив, и ни один не остался без почтения.
По другой же...
Полая вена предплечья называется так, потому что предсмертная диастула сердца отводит кровь в себя, не предлагая, однако, свежей. В час препарирования в полой вене оказывается пусто.
Когда после непродолжительных мук остановилось сердце славного Полиника, сына Эдипа из рода Лабдакидов, вязкая влага не успела уйти в пробитый комок, оставляя на обозрение посторонних живые серые глаза.
Не заметил. Как и того, что лица рядом стоящих воинов растянулись в немом изумлении, что ахнули стервятники, что солнце ярче разгорелось от досады. С миром произошло что-то. Но прошло мимо.
Этиокл, брат, родной друг детства, напрягаясь, вытащил из груди гарпуноподобное копье, с любопытством рассматривая кусочки лопнувшего лёгкого. Он смотрел в живые глаза брата и ни о чём не думал. Больно не думал, но недолго. Бабка чёрных одеяний вскоре настигла молодую плоть. Сердце выкачало кровь из тонких капилляров радужки, покрывая зрение Этиокла стеклом.
Бой окончился, Креонт, новоявленный царь Фив, отбивший осаду города, не был рад. Он опечалился душой. Он мрачный ходил телом. Проверка властью - участь достойная великого мужа, радостная. Но не в этот нечестный час.
Полиник удивился, когда понял, что не умер насовсем. Первое, что он увидел, - как заплетённые ноги испускают вниз посечённые мужские ладони, что грязными ногтями вцепились в его брата. Он хотел закричать, запротестовать, но почему-то не получилось. Голова Этиокла, безвольно свесилась, светлые запыленные волосы игрались с ветром, из приоткрытого рта капала розовая пенистая слюна.
Ноги ушли. Появились другие. Эти другие злобно мяли Полиника, сверху посыпался град плевков и теплой мочи.
Стала ночь, принеся холод. Свободу. Где-то тосковал вой диких собак. Мухи спали глубоко под одеждой. Снизу подбирались охочие жучки.
Полиник встретил рассвет радостно, хотя и с грустью. Небо распекалось, пришла стража. Он узрел это из разговоров. Невежество... черта чего? Ужель низкого интеллекта? А вдруг как нет? Он без слов спрашивал мух, насекомые охотно отвечали возбуждённым жужжанием, щекотали опухающее лицо.
В нём поселилась жизнь. Полиник чувствовал это. Чувствовал её течение, живую пульсацию, благие намеренья.
Он остался не один. Боги не оставили его в одиночестве. О, что за боги! Спасибо вам, боги.
Появилась сестра. Столь далёкая. И, о ужас, ненужная. Что делает она? Зачем? Так хорошо... смотреть на мир живыми глазами, видеть солнце, слушать пение воздушных потоков... зачем в землю. Сестра?! Одумайся, остановись же... Не делай того... в рот сыплется невкусная глиняная земля.
Такая скорбь в её выражениях... Но так хорошо... так прекрасно ведь было! Почему она не понимает? Тьма.
В земле Полиник заболел. Он дурно ощущал себя среди простейших, грибов, корешков... ему докучали чёрные жуки, уничтожившие только возникшее, поселившись вместо. Откопав в теле его немыслимые лабиринты... он не видел света, хотя старался смотреть. От бессилия Полиник заплакал, но слёзы не потекли.
Гневные речи, лопата порезала ввалившийся живот. Зажатые носы палками выкорчевали его на поверхность. Струя свежести облизала раздетую плоть и, воспротивившись, убралась восвояси. Но это был свет. Полиник встретил его широко раскрытыми глазами, он радовался, как ребёнок.
Сбоку врезался рвотный голос:
--
О боги, я не могу...
Странно.
Болезнь отступала под натиском солнечного тепла. Немного полежать и можно будет сказать им, что он пошутил, уйти домой... и не страшно, что похудел. Теперь он не сам, ему помогут дойти на худых ногах, помогут другие...
Ночью пришли собаки, но поморщились.
Целуйте стопы мои,
Да... так приятна ваша любовь...
У Полиника помутилось зрение. Как жаль. Но иные создания рассказывали о мире красочнее, нежели восприятие нелепых картинок. Опять явилась сестра. Она рыдала и заливалась проклятиями. Но её утешили, увели.
Серебро звёзд ссыпалось на его макушку, он видел точки, но не мог видеть узоры. А всё равно прекрасно.
Сплошное удовольствие лежать под открытым небом.
Потихоньку Полиника растащили на запчасти органического существования.
Он отдавался природе, насыщаясь ею, он радовался каждому соприкосновению с ней. Потому что знал: жизнь прекрасна!