Поддатый февраль, на мохнатых бровях муравьи,

из облачного муравейника, брови нахмурив,

нисходят поверх муравы, да поверх муравы 

могильными плитами сахарной, сука, глазури.

Мелованным ватманом матово кроют леса,

подставив свои насекомые плечи - увечь их

резцами подошвы, выделывай, гад, коленца,

увекоувечивай, сволочь, следы человечьи.

 

Учись у зверушек, у зайца косого, лисы.

Лисице в лесу не к лицу пустоследием спамить.

В бегах за косым все кусты обоссыт, все кусты.

Вот это - наследие, зверская, мать её, память!

На равных с лисой - и косой незабвенно следит,

из продолговатых ракушек кладёт отпечаток.

Приложишь вареник - а там матерятся, етит,

ребёночие голоса незачатых зайчаток.

 

Жопой кидайся на снег, словно раньше - не жил,

комом катайся, встань на четвереньки и бегай,

мни эти белые сиськи природы, лижи,

в этом исконное предназначение снега!

Увекофевраль этот след, прокуси удила,

увеко... (у века - капель: "как, наверно, была

безоблачна мама, когда, блин, меня родила")

и мордой в сугроб - пропечатывай форму стебла.

Щетиной рви снежную мякоть, жги криком охрипшим,

чтобы читать по губам исковерканный снег,

по дёснам, зубам, и где зуба нет, где зуба нет - 

улавливать чередования четверостиший.

Ползи, мороси до весны, и не ссы, что овал

босого лица пострадает в стекляшках проталин.

Сгинь в полынье, всё равно уже всех задолбал,

и падшие те муравьи утонули, пропали.