В конце апреля наступал ослепительный день, когда хозяйки с треском отдирали присохшие зимние рамы, на пол сыпались твердые брусочки замазки, выкидывали на пол слежавшуюся за зиму грязную вату, проложенную осенью между окон для тепла. Межоконная вата повторяла судьбу родственных снежных сугробов - в начале зимы была белая и пышная. Некоторые сыпали на неё для красоты ёлочные блёстки. К весне она оседала, темнела и тяжелела от городского смрада, и хоть бы уж поскорее её убрали да и выбросили. Стёкла протирались до кинжального сверкания старыми газетами, комнаты доверху наливались светом и острым кисловатым, как будто даже пузырчатым, как газировка, воздухом весны. По стенам шмыгали солнечные зайчики - накроешь ладошкой, а он сквозь неё проскочит и снова дразнится - догони! А вот возьму и догоню!
В этот день вся дошкольная мелкота нашего двора впервые выходила на улицу в демисезонном. Меня тоже выпустили в почти что новом пальто, перешитом в позапрошлом году из маминого выходного тёмно-синего бостонового костюма и бабушкиной бордовой драповой жакетки. По длине-то оно было как раз - внизу всегда делали с запасом, а вот рукава уже не доходили до запястий и мама качала головой и цокала языком. А мне только лучше, руки на свободе. Некоторые выбежали даже в носочках, без вечно спускающихся чулок в резинку. Ура! - долгая зима с колючими шарфами, башлыками и чугунными валенками с галошами уже позади!
Тот, кто позорно запоздал со сменой зимнего на весеннее, смущённо ретировался домой и через десять минут, подскакивая и сияя, как именинник, появлялся, чтобы быть, как все. До чего здорово до чего весело промчаться по двору в лёгких полуботинках! На подсохших островках асфальта девочки уже чертят кусками извёстки квадратные "классики" с полукруглым "раем", достают из карманов заветные "попадалочки". Мальчишки на крыше сарая стараются зажечь бумагу увеличительным стеклом и на них с балкона кричит злющая старуха Николаиха. Как тепло! Возле нагретой солнцем стены трёхцветная кошка Марь-Васильны-управдомши выедает первую траву из узких щелей в асфальте. Подберётся, понюхает, а потом смешно вывернет голову на бок и жуёт. Пролетела, ныряя вверх-вниз от радости, свеженькая бабочка-капустница. Даже никогда не выпускавшийся во двор Эдик Разумовский был проведён за руку его непохожей на настоящую бабушку бабушкой не в цигейковой длинноухой шапке, а в напяленном девчоночном зелёном берете. Несчастный волок по земле свою музыкальную папку с нарисованной закорюкой, стараясь не смотреть в сторону поленницы дров, где мы плевали через сомкнутые колечком пальцы, рассчитываясь для игры "Белочка на дереве, собачка на земле". После плевка пальцы тщательно осматривались. Если заметили следы слюны - ага-ага! ты собачка, тебе ловить! Арбитраж часто подвергался сомнению, возле поленницы стоял гам.
И тут во двор выплыла со своими бантами на тощих белобрысых косицах Эмка Виноградова. Она медленно проследовала на середину двора и застыла. В дворовой иерархии, в сложно выстроенном и тщательно охраняемом от взрослых царстве гномов - социуме дошкольного человечества, Эмка не была лидером, но и в аутсайдерах, как Геля-до пупа-сопеля не плелась. Тихая, аккуратненькая, не ввязывалась в буйные игрища, зато здорово прыгала через скакалку на спор до ста. Это если спорили "до ста". А если спорили "на сто и десять царских", то тогда ровно до ста десяти. Такая, в общем, никакая. В неё был влюблён Вовка Чистяков, это все знали - всегда, как дурак, уставлялся на неё, кидал камнями. Однажды подставил подножку и она разбила коленку. Не сильно, даже кровь почти что не текла. Послюнить и землёй помазать - всё до свадьбы заживёт. Но Эмкина мамаша, Апполинария Сергеевна, ходила в шляпе к Вовкиному отчиму жаловаться, волоча за собой свою доченьку драгоценную, всю в голубых бантах и с назло перебинтованным коленом. Отчим у Вовки сумасшедший, а мать вообще уборщица. После этого Вовка неделю во двор не выходил. Наверное, лупили.
Эмка стояла в середине двора неподвижно минуту и две и три. В этом было что-то завораживающее и гомон у поленницы постепенно сник. Народ стал по одному подтягиваться к Эмке. И тут-то я сразу всё поняла - на ней были новые лакированные светло-бежевые туфельки ("кофе с молоком" назывался этот богатый цвет) на маленьком плоском коричневом каблучке, с перепялочкой, застёгнутой на блестящий коричневый шарик. И уж вообще, ну это, просто, вообще - петелька тоже с тоненьким шоколадного цвета кантиком. Мы видели такие в первый раз. Ни у кого ничего подобного не было. Вообще дети это не носят, ни одна девчонка с нашего двора не носила. Мы столпились вокруг неё молчаливым кружком в своих разбитых с белёсыми носками полуботинках, в плоских, как лягухи сандалиях, уставившись на невиданную вещь. Эмка сознавала исключительность момента и терпеливо позволяла разлядывать себя в новом недосягаемом качестве. Она неподвижно стояла в центре круга, создавая ощутимое поле отталкивания.
Из галдящей у сараев стайки индивидуумов мы, как капельки ртути слились в женское сообщество общепролетарского типа. Кто ступит в круг отчуждения - тот предатель. Или герой и социальный лидер - тут уж как карта ляжет... Среди нас таких ярких личностей не оказалось. Мы были простым народом и народ безмолвствовал. Но нас сплотила не зависть, это уж точно. Никто не согласился бы в этот момент поменяться с Эмкой туфлями, чего, впрочем, она и не предлагала. Нас отбросило от неё на расстояние социальной дистанции. Для того нашего возраста небольшое - чуть поболее метра. Молча смотрела Эльза-крокодилина, которой мальчишки не нарочно выкололи глаз гвоздём, и кудрявая Томуська из четвёртого подъезда, и Светка, у отца которой был мотоцикл, и Оленька, у которой недавно была корь, и Тана, у которой была только няня Таня, а больше никого не было (мама говорила "их забрали"), и длинная Нина-жердина. Подбежал и Юрка-Рыжий из седьмой квартиры. Посмотрел, ничегошеньки не понял, дёрнул меня за косичку, крикнул "девчонки дуры!" и полез на сарай поджигать бумагу. А мы всё стояли. Вдруг бледное личико Эмки Виноградовой начало краснеть, кривиться и, громко зарыдав, она бросилась в свой подъезд.
Никто не ступил на то место, где только что стояла Эмка.
"А я знаю где вар есть, его жевать хорошо,- тихо сказала Томуська, - пошли, покажу". Никто не пошёл... "А у нас мама сегодня пирог с капустой печёт"... "Я домой, у меня ноги промокли"... "И я домой"...