Аннотация: Эпизод из гражданской войны, касаемый покушения на Ленина.
Три выстрела
В десять утра, тридцатого августа, по недавно принятому григорианскому стилю, 1918 года из подъезда дома, что некогда принадлежал ушедшему в бега табачному фабриканту Пигиту, вышла девушка, одетая в видавшую виды кофточку и белую юбку. Голову ее покрывала легкомысленная для суровой эпохи старорежимная фетровая шляпка, в руках она держала зонтик и дамскую сумочку. Девушка с удовольствием подставила бледное, без всякой косметики худое лицо ласковому московскому ветру, шумно, с видимым удовольствием вдохнула в себя запахи приближающейся осени. Девушку звали Дора.
Лишних денег Дора, как и большинство москвичей в это неспокойное время, не имела, и потому она пешком пошла в сторону центра. И последний раз в жизни посмотрела на приютивший ее, политкаторжанку, дом. Провожая, или предчувствуя, с храма Святого Ермолая в след ей печально зазвенел колокол.
Видела Дора плохо, очков же или пенсне не носила, и оттого она шла медленно, внимательно, чтобы не споткнуться, вглядывалась в булыжную мостовую. Мимо проходили военные патрули, горожане в потрепанной одежде, проезжали подводы, большей частью пустые. Прогрохотал грузовик, из открытой кабины которого прямо в лица прохожих глядел пулемет. Но никому до девушки дела не было ровным счетом никакого. Мальчишки не предлагали ей газеты, а солдат не интересовали ее документы.
Почти в одно время с ней, только, без малого, в шестистах верстах Петрограде, из парадной доходного дома по Саперному переулку вышел юноша, чем-то неуловимо на Дору похожий. Те же густые черные волосы, то же бледное лицо, та же отрешенность. И также никому до него не было дела. Свернул на Садовую и на Марсовом поле разыскал прокат велосипедов. Подобно девушке, он проделал дорогу на своих двоих, так как денег, - ровно пятиста рублей, - хватало аккурат на залог. Однако, к немалому разочарованию, хозяина предприятия на месте юноша не нашел, присутствовал только худющий мальчик на подхвате лет двенадцати-тринадцати.
- Скоро придет. Хозяин - человек обязательный.
Однако мальчонке потенциального арендатора успокоить не вышло, и последний стал широкими шагами мерить расстояние от Марсова поля до Павловских казарм.
- Нетерпеливый какой, - хмыкнул мальчишка, бесцеремонно разглядывая молодого человека, одетого в черную кожанку и студенческую фуражку.
Но вдруг мальчик побледнел, угадав во внутреннем кармане куртки пистолет. Чекист! Такой, если хозяин не появится, вполне может реквизировать велосипед "именем народа". Но хозяин, Слава те Господи, уже спешил к павильону.
- Машину желаете?
- Да. На два часа, - молодой человек торопливо протянул пять "катенек". - На Невский к Гостиному надобно.
- Всегда к Вашим услугам. Как Вас записать?
- Пишите. Занд Карл Людвиг.
- Карл Людвигович?
- Да.
Вскочив на велосипед, молодой человек покатил в сторону Спаса на Крови.
Хозяин проката только пожал плечами. По Садовой-то быстрее и удобнее, ну да хозяин барин! Пусть себе ездит, где вздумается, пятьсот николаевских рублей с лихвой перекрывают стоимость ржавого велосипеда.
На улицах было немноголюдно, горожане, какие могли, в поисках хлебных мест покинули Петроград, те же, кто имели пайки, ожидали окончания пятничного дня по советским учреждениям и кое-как еще работающим заводам.
В основном, юноша видел солдат, да старух. Старухи, сгорбленные, жалкие, одетые в обноски, в коих зачастую еще можно было узнать былое великолепие, с узелками и котомками ползли на барахолки менять вещи на продукты. Все шли пешком, - лошадей съели, нефти для автомобилей не поступало, о трамваях забыли. И ничто больше не напоминало о былой имперской столице, разве что мальчишки, продающие газеты. Да и разве же сравнишь мальчишек и почтенных, с бляхами на груди, продавцов печатного слова ушедших времен?
Миновал Мойку и не спеша подъехал к бывшему зданию Министерства иностранных дел. Царских дипломатов отныне здесь не водилось, на входе висела скромная табличка "Петроградская чрезвычайная комиссия". Однако внутри юношу встретил швейцар, одетый, прям как встарь, в ливрею, правда, порядком поизносившуюся.
- Чего изволите?
- Мне к Моисею Соломоновичу, я ему звонил.
Швейцар подозрительно осмотрел посетителя с ног до головы, но кожаная тужурка, - теперь в бывшем министерстве столь уместная, - старика успокоила. Он ответствовал по старинке, с важностью:
- Его высокопревосходительство еще не прибыли. Но если Вам назначено, можете подождать.
- Благодарю.
Юноша вошел в холл и сел на подоконник, откуда он мог видеть прислоненный к стене велосипед.
Однако Моисей Соломонович все не ехал, отчего молодой человек вновь занервничал, что не укрылось от швейцара, вновь начавшего глядеть с подозрением. Наконец, по брусчатке Дворцовой площади загрохотал огромный Делоне-Бельвиль, некогда принадлежавший Его Императорскому Величеству, а потом недолгое время господину Керенскому. Старик поспешил к дверям.
Юноша соскочил со своего места, вытащил из внутреннего кармана револьвер "Кольт" и перевел предохранитель в положение "Fire". Переложил оружие в боковой карман. Убийцу залихорадило, он чувствовал, что рукоятка торчит наружу, а ведь по вестибюлю ходят люди, они могут заметить.
Вошел человек на вид лет сорока пяти, швейцар подобострастно шел чуть сзади. Оба остановились возле подъемной машины, швейцар начал отпирать дверь. Шаги сзади они услышали в последний момент...
Грохот выстрела прокатился по холлу и дальше, - по всему громадному зданию, - дым на несколько мгновений скрыл происходящее. Когда к лежащему на спине человеку подбежали чекисты, убийца уже успел выйти.
Бросились на улицу.
- Вот он! За ним!
По Дворцовой площади в сторону Миллионной зигзагами ехал велосипед, восседавший на нем юноша был без фуражки, которую оставил на подоконнике, в руке он держал револьвер. Немногочисленные прохожие в ужасе шарахались в стороны.
Водитель уже запустил авто, мотор взревел и преследователи устремились за велосипедом. На Миллионной убийца бросил велосипед и пулей влетел в открытую парадную. Дернул первую попавшуюся дверь, ворвался в квартиру. Не обращая никакого внимания на побледневшую кухарку, схватил с вешалки пальто и натянул его поверх кожанки.
На шум вышел князь Меликов, по-домашнему одетый в шелковый халат, - хозяин апартаментов, - и встал, как вкопанный, глядя на револьвер.
Молодой человек собрался с духом, выдохнул и пошел вниз по лестнице.
- Он наверх побежал, - хладнокровно сказал убийца преследователям, которые только вылезали из лимузина.
Те на мгновение опешили.
- Это он, хватай его!
Убийцу окружили, скинули пальто, из кармана кожанки вытащили "Кольт".
- Ага, порохом воняет! - воскликнул солдат, который на Дворцовой охранял Бог весть что, и забрал револьвер себе.
Юношу со связанными за спиной руками посадили в автомобиль и отвезли назад в черезвычайку. Его, с выкрученными руками, протащили через холл, с пола которого еще не успели стереть кровь, и где на окне лежала забытая фуражка. Только повели не наверх, куда собирался убитый, а вниз, в подвал, где были несколько наспех сооруженных камер.
Преследователи, которые не сели обратно в машину, с руганью поделили между собой пальто и велосипед прямо возле открытой парадной.
В кабинет, на двери которого висела картонка "Урицкий М. С.", вошли двое в черных кожаных куртках. Подошли к столу, на котором лежала неподписанная бумага.
- Ос-во-бо-дить сле-ду-ю-щих за-ло-ж-ни-ков, - по слогам прочитал один из чекистов и покачал головой. - Даже на коллегию решил Моисей не выносить. Что же, теперь сдадим бумажку в архив. Не суждено, так не суждено.
Уже через несколько часов в центре Петрограда лестницы загрохотали под тяжелыми солдатскими сапогами. Колотили в двери ногами, выволакивали из квартир взятых в заложники "представителей враждебных классов", не позволяя брать с собой даже самого необходимого. И всю ночь в Петропавловской крепости раздавались залпы из трехлинеек.
Девушка, внешне чем-то похожая на убийцу председателя Петроградской ЧК, ничего о происходящем в городе на Неве не знала. Она примерно до двух часов дня бродила по Красной столице, наконец, встретила человека, одетого в потертое драповое пальто.
- Здравствуй, Дора. Сегодня великий день. Сегодня - твой день.
Девушка вдруг задрожала, будто лист и уткнулась подслеповатыми глазами в землю.
- Дора, тебе страшно?
- Нет. Просто не хочу возвращаться. В неволе так мерзко. Тому, кто не прошел тюрем, трудно понять нас, каторжан.
Мужчина внимательно оглядел Дору. Его с монгольским разрезом глаза смотрели ласково и грустно. Он погладил девушку по ее шелковистым, черным волосам и нежно, очень нежно поцеловал в лоб.
- Я знаю, каково это. Ведь я тоже сидел в тюрьме и ожидал отправки в Петропавловскую крепость, откуда мне один путь заказали - на эшафот. Но ты останешься жива. Неволя лишь ненадолго.
- Как ненадолго?
Мужчина протянул девушке сверток.
- Здесь браунинг, аккуратно положи его в сумочку, но, ни в коем, ни в коем случае не разворачивай и не трогай.
- Не понимаю.
- К шести вечера пойдешь на Серпуховскую улицу. На заводе Михельсона намечен митинг, выступит предатель революции. Его убьют.
- Убьют? Я?
- Нет, Дора. Другие. Но ты должна попасть в руки большевиков. Пока пройдет разбирательство, наши товарищи покинут Москву.
Девушка какое-то время шла молча, нахмурившись. Лоб перерезала глубокая морщина. Наконец, она отрицательно покачала головой:
- Нет. Стрелять должна я. Меня все одно казнят, так зачем подвергать риску других?
- Нет. Ты же плохо видишь, а на пистолете нет твоих отпечатков пальцев. Но выстрелов прозвучит три, и в Браунинге недостает именно трех пуль.
- Я могу кинуть бомбу. Это гарантирует успех.
Мужчина взял девушку под руку, зашептал почти в самое ухо:
- Нет, Дора, нет. Погибнут случайные люди, а нам это ни к чему. Но если ты, Дора, сомневаешься, если боишься, то скажи сразу. Сегодня особый день, сегодня мы можем покончить с узурпаторами навсегда. Мы не можем упустить такой возможности. Никак не можем.
- Я согласна. Вы же знаете, что я согласна, что на меня можно положиться.
- Дора, - мужчина смотрел на девушку восхищенно. - Вы прекрасны.
- Спасибо. Я сделаю все так, как Вы мне сказали.
- Я верю. Только пальто купи и поешь. Вечером похолодает.
Мужчина вложил в руку Доре ассигнации и скрылся.
"Москва. Кремль. Председателю ВЧК. В 11.50 убит председатель ПЧК Урицкий М. С. Проводим следствие. Ждем указаний".
- Товарища Петерса.
Заместитель, а еще восемь дней назад исполняющий обязанности Председателя Всероссийской чрезвычайки явился к Дзержинскому незамедлительно, словно ждал рядом с дверью.
- Уже знаешь? - мрачно вопросил глава ВЧК.
- Да.
- Что же. Я выезжаю прямо сейчас. Ты тем временем распорядись по поводу отдельного состава. Чтобы к моему прибытию был готов.
В гараже Гиль, - бывший офицер, ныне личный водитель Ленина, - отлаживал мотор. Глава ВЧК было хотел переговорить с ним, но его собственное авто, рыча двигателем, уже выкатывалось во двор.
Проклятое время, все надо делать самому!
Дзержинский понимал, что, пока он самолично не прикатит на Николаевский, локомотива никто не даст. Даже звонок самого Петерса и то не указ! Лишних паровозов нет. Надо кого-то высаживать, кого-то задерживать. На вокзале ждала очередная срочная телеграмма.
Едва не прокричал вслух Дзержинский, и сразу решил запретить трогать английское посольство. Подставить англичан, - а на кого еще свалить, только на них - ему и самому пришло в голову. Только разве можно столь топорно действовать?!
Но, поразмыслив, решение переменил. Ситуация непростая. Урицкий - человек Троцкого, доверенное лицо. Слишком мягкий и совестливый был покойничек для должности "жандарма революции" в столь сложное время. Но стоило Дзержинскому лишь поставить вопрос, как его сразу одернул Председатель военного совета. Троцкий в Петрограде не уступал ни пяди, и уж тем более такой должности, как Председатель ПЧК. И сейчас лишь одерни "товарищей на местах", обвинят черти знает в чем.
Нет. Быстрее, быстрее в Петроград!
Лично допросить, разобраться и доложить Бронштейну.
Дзержинский слегка поморщился. Как и всякий поляк, он в душе недолюбливал евреев, особенно выскочек вроде Троцкого. Но стояли они на позициях общих, за исключением "кадрового спора" по Урицкому. И вот в этот-то стык и удар!
Кто? Зачем? Почему?
Так что, Председатель ВЧК лишь велел передать в Петроград указание телеграфировать о ходе следствия на каждую крупную станцию по пути следования "литерного" поезда. А на месте он уже возьмет расследование в свои руки, там же соберет и верных ему чекистов. Вбить клин не выйдет!
Литерный поезд, обдав перрон паром, подал длинный гудок и повез главу ВЧК прочь из Москвы.
- Голубчик, Вы зачем мотор разбираете?
- Так разве едем куда, Владимир Ильич?
Председатель СНК уставился на водителя и нервно замахал руками.
- На пять часов митинг назначен. Разве забыли?
- Но мне товарищ Петерс сказал, что все выступления на сегодня отменены.
- Петерс? Кто для Вас старше, я или Петерс? Это черт знает что такое. Готовьте автомобиль к выезду.
- Не успею.
- Как можно скорее!
- Есть.
Петерс снял трубку и буквально был оглушен, смят Лениным. Лишь лепетал нараспев и пожимал плечами.
- По Вашей милости мое выступление на заводе Михельсона сорвано! - Ленин с чувством бросил трубку на аппарат.
- Тогда письменное распоряжение, Владимир Ильич, - ответил Петерс. Но, услышав тишину, лишь добавил: - Воля Ваша.
Он набрал Хлебную биржу и сообщил, что Ленин все-таки приедет. С опозданием. Необходимо в связи с этим усилить охрану. В Замоскворечье на завод Михельсона Петерс не позвонил. Туда Ленину не успеть.
Начинало темнеть, когда Дора вместе с рабочими и прочей революционной публикой вошла на двор перед гранатным цехом. Сам цех был пока закрыт, но на двери висело нарисованное от руки объявление, что 30 августа пройдет митинг на тему "Диктатура буржуазии и диктатура пролетариата". С докладом самого Ленина! Михельсоновцы здорово поддержали большевиков, нескольких рабочих, что погибли во время штурма Кремля, похоронили там же, возле стены. Потому большевистские вожди любили выступать здесь, среди своих. Зная об этом, на митинги приходили и те, кто на заводе не работал, но желал поглазеть на новую власть, прежде всего солдаты и курсанты. Правители России, а запросто с людьми разговаривают, эко диво. Потому уже пришли несколько сотен человек.
Только вот легковых машин и охраны, - верного свидетельства, что приедет кто-то важный, - почему-то не было.
"Неужели ошибка"?
"Сегодня особый день, сегодня мы можем покончить с узурпаторами навсегда. Мы не можем упустить такой возможности. Никак не можем".
Дора закурила и подошла к лотку, на котором лежали агитки, стала рассматривать брошюры, отпечатанные на дрянной газетной бумаге. Продавец увещевал, что Ленин обязательно сегодня выступит. Наконец, запустили в цех, в дальнем от входа углу которого стояла трибуна из неотесанных досок.
Потекли речи, каждой из которых аплодировали, и постепенно всех начал охватывать угар, словно во время бурного застолья. Дора почувствовала, как закружилась голова, окружавшие ее лица слились в единую картину. Она побледнела, под глазами появились круги.
- Дамочка, с тобой все в порядке? - затревожился усатый рабочий.
- Душно немного, - ответила Дора и, в подтверждение своих слов, расстегнула верхнюю пуговицу на пальто.
- Ну, так. Огонь кругом! - пояснил рабочий. - То ли еще будет, когда Ильич приедет.
- Ленин? Я его здесь не вижу.
- Да, действительно не видать, - обескуражено сказал рабочий, но вмиг обрел уверенность. - Приедет. Он нас любит, всегда приезжает.
- На завод Михельсона давай.
- Поздно уже, Владимир Ильич. Не успеваем.
- Поехали, поехали.
Роллс-ройс, порыкивая форсированным двигателем и слепя редких прохожих мощным светом, помчался в сторону металлического завода.
- Эх, я же говорил! - Гиль сокрушенно махнул рукой.
Автомобиль Председателя Совнаркома встретил темный двор, на котором ни души. Лишь в окнах одного из цехов горел свет.
- Что же, поглядим на тех, кто дождался.
- Опасно, Владимир Ильич. Мало ли там кто.
- Не бойтесь. Если что, у меня браунинг.
Ленин соскочил с машины, побежал к дверям.
Шофер чертыхнулся про себя и стал разворачивать автомобиль, чтобы мгновенно рвануть с темного двора. Однако едва Ленин открыл дверь, Гиль услышал аплодисменты и крики радости. На этот раз Гиль выругался вслух, очень громко и неприлично - в адрес тех, кто должен был встречать их, а не торчать внутри. Кроме грузовика с красным крестом на кабине и кемарющим внутри шофером, во дворе не было ни души.
Едва увидев знакомую фигуру, оратор прервал речь и, хлопая в ладоши, пошел навстречу вождю. Вслед за ним все обернулись к Ленину, и последний шел на трибуну, оглушаемый аплодисментами.
- Товарищи! Нас, большевиков, постоянно обвиняют в отступлении от девизов равенства и братства. Объяснимся по этому поводу начистоту.
Цех вновь взорвался аплодисментами, лица собравшихся засияли. Дору стиснули со всех сторон, сумочку прижали к ноге. И она с ужасом почувствовала пистолет. Пистолет, к которому она не прикасалась. В котором отсутствовали три патрона. Она разглядывала человека на трибуне, смотрела в счастливые лица. Кто, кто из окружающих выстрелит?
- Возьмем Америку, самую свободную и цивилизованную. Там демократическая республика. И что же? Нагло господствует кучка не миллионеров, а миллиардеров, а весь народ -- в рабстве и неволе, - лилось с трибуны.
"Неужели сейчас его убьют"?
- У нас один выход: победа или смерть!
Ленин победно вскинул руку, и зал взорвался. Вождю, выбирающемуся к выходу, бешено аплодировали, к нему подбегали какие-то люди, о чем-то спрашивали.
Наконец, Ленин вышел во двор, который освещали лишь фары Роллс-ройса и санитарной машины, но немедленно уехать не вышло - машину окружало плотное кольцо людей.
Близорукая Дора издали видела, как к Председателю Совнаркома подошла какая-то женщина необъятных размеров и заслонила вождя целиком. При этом женщина и Ленин казались ей лишь смазанными тенями. И в этот момент прозвучали выстрелы. Три, оглушительно громких, они почти слились в один. Дора только и успела увидеть, как возле автомобиля образовалось пустое место, ее подхватила, понесла прочь вопящая от ужаса толпа.
Ленин очнулся через несколько мгновений после того, как упал на землю. Где он? Что произошло? Выступление, потом подошла претолстущая мещанка, начала выспрашивать, когда перестанут на станциях обирать мешочников. Он пообещал, что с завтрашнего дня. Потом вдруг выстрелы, потеря сознания. Запечатлелась только усатая физиономия и рука, поднимающая револьвер. Ленин повернул голову - мещанка лежала рядом. Попробовал встать, но боль, резкая боль.
- Вы поймали его? - и Ленин вновь потерял сознание.
Подбежал комиссар пятой дивизии Стефан Батулин.
- Жив? Кто стрелял?
- Баба вроде какая-то.
- Но выстрелов было..., - Батулин не закончил, побежал вслед за толпой, крича во всю глотку: Держи, лови!
Дору буквально вынесли со двора на улицу, здесь она смогла остановиться и перевести дух. Устало прислонилась к стволу дерева, и только сейчас заметила, что до сих пор держит в руках зонтик и сумочку, в которой лежит браунинг. Без трех патронов и ее отпечатков пальцев.
Что же теперь будет?
Уйти?
К ней подбежал парень в кожанке, схватил за руку.
- Ты кто такая? Как сюда попала?
- Это сделала не я, - рассеянно ответила Дора.
Комиссар немедленно сгреб ее в кучу и поволок на заводской двор.
- Вот она! Вот она!
Завопили со всех сторон. Батулин побежал со всех ног, буквально волоча Дору следом за собой.
- Зачем ты стреляла, дура?!
- А зачем тебе это знать?
Роллс-ройс окружили солдаты, и комиссар со своей добычей скрылся за оцеплением, на которое немедленно накатила озверевшая толпа.
Роллс-ройс, взревев мотором, помчался в Кремль. Дору и раненую мещанку затолкали в санитарную машину.
Около полуночи литерный сделал очередную остановку. Председателя ВЧК ждали две телеграммы. Первой он взял из Питера.
"В 23.00 часов явились для арестов в посольство Британии. Была перестрелка. Убит морской атташе Кроми"..
- Идиоты, бараны!
Но, едва прочитал вторую депешу, Председатель ВЧК побледнел и схватился за сердце.
- Вам плохо, товарищ Дзержинский?
Дзержинский изумленно посмотрел на спросившего, но вспомнил, что предназначенную ему телеграмму кому-либо еще читать было воспрещено.
- Товарищи. Сегодня..., - голос Дзержинского дрогнул, - вчера, в одиннадцать вечера, совершено покушение на товарища Ленина. Он серьезно ранен.
Дзержинский тяжело смотрел на окружающих, молчащих и бледных.
- Отбейте в Москву. Произвести задержание английского поверенного Локкарта, - Когда подчиненный вышел исполнять приказание, тяжело вздохнул. - Поворачиваем, едем назад.
- Клим, срочно собирай Военный Совет.
- Что случилось, Коба?
- На, читай.
".... На покушение против...".
- Значит, еще и Ильич, - командующий Царицынским фронтом Ворошилов отодвинул от себя телеграмму, руки его задрожали. - Что теперь будет, Коба?
- О чем прочитал, то и будет.
Ворошилов недоуменно воззрился на чрезвычайного уполномоченного ВЦИК.
Оба почти одногодки, - Сталину сорок, Ворошилову тридцать семь, первый - кавказец, другой с Украины. Но внешностью, вернее, выражением лиц, они друг на друга походили. И оба буквально сразу сдружились. С первых дней, навсегда.
- Ты едешь в Москву?
- Зачем, Клим? И здесь работы по горло.
- Да какая теперь работа, - Ворошилов отпустил крепкое ругательство. - Навалится сейчас Краснов на нас по новой, устоим ли? И за штыки кто поручится? Побегут.
- А вот какая, - чрезвычайный уполномоченный ответил спокойно, делово, словно о делах будничных, повседневных. - Всех, кто в подвалах - в расход. Составишь списки, напишешь, что в ответ на белый террор.
- Но следствие...
- Никакого следствия, Клим! Всех врагов станем убивать, всех. Я за отца никого не пощажу.
- Хорошо, Коба, - Ворошилова нисколько не удивило слово "отец", хотя Ленин всего на девять лет старше Иосифа. Для него самого Ленин - нечто недостижимое. - Я составлю списки. Но кто стоит за всем? Утром - Урицкий, вечером Ленин, вот. Если он умрет, а?
- Тут мы ничего поделать не можем. Наше место здесь, на фронте. В Москву ехать не надо. В Москве и без нас разберутся. Кровь сейчас везде потечет.
- Кровь? Чья кровь, белая?
- Всякая. Цвет у нее один.
- Наверное, ты прав, Коба. Но кто организовал? Что, если он умрет? - вновь повторил Ворошилов. - Ведь помнишь, сколькие в феврале против него встали?
Сталин, не спеша, свернул цигарку, закурил.
- Но многие были и "за".
- Из тех, кто сейчас в Москве, лишь Яков. Лева же, уверен, туда сейчас сорвется. Грызться будет.
- Пусть.
Ворошилов покачал головой, вздохнул и пошел отдавать распоряжения.
- Клим, стой. В порядке все с Ильичом. Выживет. Но знают об этом пока только я и врач. Ну, теперь и ты, выходит, - выражение на грузинском лице Сталина стало столь загадочным и зловещим, что Ворошилов, который в жизни своей не боялся ни Дьявола, ни смотрящему прямо в лицо стволу, застыл. - Знаешь врача, знаешь дату смерти?
Председатель Высшего военного совета республики, а в придачу к этой громкой должности еще и нарком по военным и морским делам, с тоской слушал, как холодный дождь барабанит по крыше вагона, сползает струями по окнам, словно ищет, как бы ему попасть внутрь и грязной лужей растечься по полу. Настроение хуже некуда, нарком перебирал тех, кто может заменить в Питере Моисея, кого надо выдвинуть, чтобы не потерять ключевую должность.
И, главное, как все провернуть отсюда, из Свияжска?
Телефон нерешительно, словно собираясь с силами, звякнул, наркомвоенмор недовольно покосился в его сторону, но тут аппарат вошел в раж, заполнил звоном штабной вагон. Троцкий схватил трубку.
- У аппарата!
В вагоне никого сейчас на свое счастье не было. Троцкий вряд ли бы пощадил того, кто увидел его таким растерянным. Наркомвоенмор побледнел, руки задрожали.
- Когда? Насколько тяжело?
Сборы были недолгими. Подогнать локомотив, отдать последние распоряжения, и мост через Волгу, который войска Восточного фронта вот уж скоро с месяц никак не отобьют у каппелевцев, остался на попечение латыша Славена. Поезд военкома взял курс на Москву.
В камере Дора просидела недолго, тяжелая дверь отворилась и ее повели на ночной допрос.
- Фамилия, имя, кто такая есть, - Петерс задавал вопросы лишенным всякой интонации голосом, словно бездушный автомат. Лишь растягивал слова. Звучало нисколько не смешно, но весьма зловеще.
- Я, Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года..., - Дора откинулась на спинку, закатила глаза к потолку, а руки сложила на коленях и в свою очередь начала отвечать монотонно. - В1906 году я была арестована в Киеве по делу взрыва. Тогда сидела как анархистка. Этот взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я Военно-полевым судом в городе Киеве. Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме...
- Зачем стреляли в товарища Ленина? - Петерс вдруг улыбнулся хитро. - И стреляли ли вообще?
- Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль во мне назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготовляться к этому шагу.
Петерс лишь посмотрел недоверчиво, протянул задержанной лист допроса. Та поднесла его почти к самым глазам, пробежала взглядом и сразу подписала. Как только Каплан увели, чекист лишь сокрушенно покачал головой:
- Ерунда полная!
И с чувством, во весь голос смачно выругался.
Утром за Дорой в ЧК Замоскворечья приехали. Двое вооруженных винтовками с примкнутыми штыками красноармейцев, - словно они конвоировали матерого уголовника, - отвели ее к грузовику, в котором сидели еще вооруженные солдаты. Пока машина ехала к Кремлю, Дору не покидало ощущение, что видит она Москву в последний раз. Может, выпрыгнуть из кузова и разом со всем покончить?
Нет.
Роль надо доиграть до конца.
- Что скажете? Как она?
Петерс, который ночь не спал, глянул исподлобья на ввалившегося к нему в кабинет Юровского.
- Так интересуетесь, или помочь можете?
Юровский выложил перед Петерсом постановление и одновременно маленький пакетик, который гулко и тяжело ударился о стол.
- Дело теперь веду я. Мандат подписан Председателем ВЦИК.
- Вот как? А это что? - Петерс кивнул на пакетик.
- Пуля. Извлечена из кастелянши Поповой. От кольта пуля.
- Что? - Петерс даже привстал со своего места и навис над Юровским. Последний сидел смирно и с ехидцей улыбался.
Петерс не выдержал и махнул рукой, словно хотел схватить Юровского за бороду. Недавний руководитель расстрела царской семьи даже отпрянул от неожиданности.
- Вот то оно и есть. Пуля револьверная, а к делу браунинг пришили.
- Что же, - Петерс вдруг притих. - Баба слепая. Да и из пистолета ее, похоже, давно не стреляли. Хотя не хватает именно трех патронов. - Отпускать, что ли? От прежнего режима пострадавшая, как-никак.
- И как же ее показания?
- Признание есть, - согласился Петерс.
- Дела. Версии?
- У меня их нет. Но по приказу Феликса Эдмундовича сегодня задержали английского поверенного Локкарта.
- Отлично. Для начала посадим их в одну камеру. А потом начнем трясти эту проклятую бабу по полной!
Специальный поезд Троцкого подошел к перрону ровно к восемнадцати, и, едва ли не секунда в секунду, подкатил автомобиль Дзержинского. Оба красных сановника пожали друг другу руки, и, неожиданно для них самих, обнялись.
"Неужели нам страшно"? - пришло в голову обоим.
Автомобиль, скрипя и вереща на поворотах, мчал к Кремлю.
- Как он? - Троцкий испытующе смотрел в светло-зеленые глаза Дзержинского.
- Плохо. Без сознания.
Троцкий нервно пригладил волосы, надел и сразу начал поправлять пенсне.
- Да и ты неважен. В Смольном и то лучше выглядел.
Наркомвоенмор был прав. Председатель ВЧК действительно сдал, меньше пятидесяти ему бы сейчас мало кто дал. А ведь совсем недавно пятый десяток разменял. Дзержинский хотел было отшутиться, но лишь махнул рукой.
- Не до себя.
Троцкий согласно кивнул.
- Дело лично ведешь?
- Нет. Пока ехал в Петроград, Свердлов поручил расследование Юровскому.
Троцкий хмыкнул и на какое-то время оставил Дзержинского в покое, прикидывая в уме расклад сил. Наконец, выцедил:
- Но сейчас-то ты здесь.
Председатель ВЧК зыркнул, желваки едва заметно заиграли на худом, бледном лице.
- Сейчас не до выяснения отношений, кто старше. И куда важнее выявить тех, кто стоит за покушением, чем...
- И кто стоит за покушением? - возвысив голос, перебил Дзержинского Троцкий.
- Англичане или эсеры.
- Логично.
Автомобиль въехал в Кремль.
- Яцек, я буду у себя. Распорядись принести мне бюллетень по Ильичу.
Лишь по глазам можно было заметить, сколь оказался удивлен Дзержинский обращением "Яцек". Этой старой партийной кличкой теперь называли его немногие.
- Хорошо.
Троцкий, не обращая внимание на часовых, вытягивающихся, словно в старой армии, в струну, - лишь чести не отдавали для полного сходства, - побежал к квартире Ленина. Но его остановили беспощадные врачи во главе с Крупской:
- К Владимиру Ильичу сейчас нельзя. Нужен покой, покой, еще раз покой.