На рассвете, у быстрой глубокой коварной Черной Речки дряхлый, изможденный старик, с трудом опираясь на толстый суковатый костыль, по команде "Сходитесь!" заковылял подагрическими ногами к обозначенному воткнутыми в мягкую, по-весеннему парящую землю шпагами барьеру.
Он долго подслеповато щурился, пытаясь поймать слезящимся глазом мушку ходящего ходуном пистолета и одновременно не выпустить из поля своего ослабевшего от ночных бдений за сочинением поэм зрения коварно расплывчатую моложавую фигуру наглого франта, гнусного подлеца и коварного любовника его коварной распутной молодой жены, на которой старик женился, чтобы вечными придирками и попреками в низком происхождении, отвратив от себя, бросить ее в объятия сладострасного соблазнителя и вызвать его на поединок чести, который вызовет бурю праведного негодования в обществе и взрыв благосклонного интереса отечественной публики к поэмам оклеветанного коварной молвой, невольником чести погибшего пиита.
Но не успел. Коварная старческая рука не выдержала тяжести оружия и предательски бессильно опустилась. Коварный спусковой крючок под тяжестью пистолета предательски нажался сам собою, пистолет коварно выстрелил в землю и выпал из предательски ослабевшей длани.
Наглый подлец любовник коварно осклабился, поднял свой пистолет и коварно воскликнул: "Пух!"
"Ха-ха, - добавил он. - Я давно прозрел твой план! Выстрел за мной, но я не стану стрелять! И когда ты отойдешь в мир иной, никто не проронит о тебе ни слезинки и потомки не вспомнят!"
Старик схватился за грудь и навзничь опрокинулся наземь, словно подкошенный сноп во время жатвы на крестьянском поле в его старом, обширном, но редко им посещаемом поместье.
Когда подошли секунданты, он уже испустил дух. Они достали носовые платки. Дух был очень крепок.
Так знаменитый ныне пиит, вовремя сымитировав поломку своего старенького, но отнюдь еще не дышавшего на ладан, не из дешевых, разумеется, японского кардиостимулятора, посрамил коварных недругов и навечно вписал свое имя в анналы истории родной литературы.