Аннотация: В таком доме хочется укрыться от наружных стихий и утонуть в нетленном уюте державной старины.
Позднее утро настигло меня у кремлевской стены на лавочке Александровского сада. И странно было бы, если бы столь мистическое время, как позднее утро, застало меня где-нибудь в иной точке мегаполиса, нежели пурпурные дебри Александровского сада. Где еще, скажите на милость, так же удобно можно заниматься такой насущной проблемой, как трепанация ментальных сфер?
Второй час я напряженно разглядывал победно-красную кирпичную стену, редкие березы с ёлками, ядовито-зеленый газон, тех, кто поселился на его травянистом лоне - и ожидал события. Будто растворился в этом сакральном действии - ожидании события.
Молодежь раскованно лежала кверху ногами, дети ползали в поисках конфет, а между ними деловито прыгали обнаглевшие воробьи. Влекомая слепым звериным инстинктом, прижавшись пузом к траве, к воробьиной компании подкрадывалась жирная кошка. Серые чирикающие попрыгунчики беспечно игнорировали хищницу, а при её приближении легко вспархивали и перелетали на новое место. Кошка возмущенно садилась на шерстяную попу, обматывалась лохматым хвостом и, утопив малахольный подбородок в шейных складках, обиженно щурилась на непослушных птиц. Известно, что кошка считает себя хозяином в любой ситуации, она привычно дает указание подчиненным - грубым, туповатым, дурно пахнущим людям, птицам, собакам - и всегда смертельно оскорбляется, когда те игнорируют утонченное кошачье начальство.
По дорожке фланировали скучные блюстители порядка в поисках его нарушителей, но безуспешно. Резиновые палки в их мускулистых ладонях, казалось, набухли от досужего пота. По новой демократической инструкции им запрещалось с веселием гонять и педагогически наказывать нахалов, сминающих незаконными телами государственный газон, поэтому они предавались воспоминаниям из недавнего прошлого, когда это занятие было для них основным развлечением.
За всё утро только раз довелось им проявить служебное рвение и рявкнуть дуэтом на пятилетнего нарушителя, бросившего мимо урны обертку от мороженого. Мальчик от крика двух больших дядей опустил ручки, теребил пальчиками низ шортиков и удивленно смотрел снизу вверх на блюстителей. Они мощным утёсом возвышались над младенцем, а тот щурился против солнца и поднимать скомканную бумажку вовсе не торопился. Тогда они позвали родителей нарушителя, но никто не откликнулся. Наконец, проходившая мимо старушка со строгим лицом и вуалью на шляпке пристыдила их за то, что они кричали в общественном месте на ребенка, и по-учительски сурово повелела им самим поднять мусор и бросить в урну. Тем ничего не осталось, как скрипя зубами подчиниться.
Малыш убедился в том, что инцидент исчерпан и больше ничего смешного не будет. Он вскарабкался на джинсовые колени мамы, которая увлеченно рассказывала по сотовому телефону, как она загорала на черном вулканическом песке пляжа Тенерифе. Потом он как по горке сполз в узкую щель между маминым бедром и соседским, как буравчик, ввернулся тельцем в прогалину и деловито приступил к поиску очередной порции мороженого в сумке мамы, которая все еще пребывала мыслями на испанском острове Тенерифе, где температура круглый год 24 градуса и все до одного выше нуля.
Место на скамейке досталось мне с трудом. Прежде чем присесть и начать комфортное метафизическое сидение, мне пришлось не менее получаса ходить туда-сюда вдоль ряда скамеек, пока не случилась вакансия. Так же как и я прежде, мимо выжидающе прохаживалась рыжая девушка с могучими формами и посылала в мою сторону штатные знаки внимания. Следом шла тощенькая сутулая дамочка бальзаминовского возраста и занималась тем же, хотя всем было ясно: шансов получить место прежде могучей огненновласой конкурентки у неё практически не имелось. Рядом со мной на скамье полулежал мужчина в светло-сером костюме и, запрокинув голову, уютно посапывал. С другой стороны сидела старушка с газетой и грызла зеленое яблоко. Ну яблоко и газета старушки не вызвали движений моей души, а вот портфель у ног спящего мужчины возмутил в глубине памяти мощное уважение к этому культовому аксессуару.
О, сколько же может вместить в своё безразмерное чрево этот предмет багажа! Как сейчас помню: четыре учебника, шесть общих тетрадей с конспектами, плавки и шлепанцы (для бассейна ввиду сдачи норм ГТО), три бутылки пива для утренней свежести, бутылка портвейна для вечерней перспективы и не менее трех бутербродов с ливерной колбасой для дружеского ужина в компании ясноглазых однокашников. А тот, который стоял у ног мирно дремлющего господина, был к тому же выполнен из дивной выделки кожзаменителя под кожу аллигатора, да еще - мамочка моя! - с кокетливыми латунными уголками и - ой, я не могу! - технически-интеллигентной фиолетовой изолентой по ручке. Ну не портфель, а прям, скрипичный концерт Филадельфийского симфонического оркестра под управлением Орманди! Из чувства неубывающего восторга на время здорового богатырского сна господина я решил взять на себя бремя охраны бесценного артефакта.
Внезапно старушка, докушав яблоко и хрустнув газетой, решительно поднялась. Не успела она сделать и шагу прочь от скамьи, как на освободившееся место откуда ни возьмись тяжело упала рыжая девушка и победоносно оглядела меня, спящего соседа и худую конкурентку. Видимо от шлепка мясистого тела о брусья скамьи, ветряного возмущения атмосферы и моей попытки чуть сдвинуться в сторону, чтобы не получить перелом берцовой кости, а, может просто потому, что выспался, господин в светло-сером костюме приподнял голову и огляделся.
- Доброе утро, - поприветствовал он соседей.
- И вам того же, - откликнулся я, оставив время и место для ответов следующих соседей, которых не последовало. Я с надеждой взглянул на рыжую соседку. Дева только вежливо тряхнула подбородком, шевельнула огненным пламенем в волосах, а от вербального символа приветствия ближнего воздержалась.
- Простите, нет ли у вас желания войти в порядошный дом и остаться там на пир души, - спросил он с гостеприимством в голосе. По всему видно, утренний сон приободрил человека, и он почувствовал силы, необходимые для того, чтобы сделать кого-нибудь счастливым, вот он и взялся за нас.
- Есть желание, - сказал я с готовностью, - если, конечно, в порядошный дом.
- А у вас, девушка с золотыми власами, оно еще не родилось?
- Видите ли, - замялась она, - мне очень дорого досталось это место и нелегко вот так просто его оставить, хотя, конечно, пир души в порядошном доме и мне интересен, как таковой.
- Давайте разберемся вместе, так сказать на брудершафт, - предложил сосед, по-профессорски обхватив себя руками и выставив наружу упрямый подбородок. - Мы с моим уважаемым соседом не сомневаемся, что место занято вами вполне законно согласно вековой традиции добрососедской конкуренции мегаполиса. Но неужели бы я посмел предложить вам нечто худшее, чем то, на чём вы сидите и чем временно владеете?
- Не думаю, - сказала дева. - Во всяком случае, с первого взгляда вы производите впечатление человека разумного и адекватного.
- Вот видите, - сказал он, расплываясь добродушной улыбкой, празднуя победу логики над косностью недомыслия. - Значит, решительно встаём, и начинаем выдвижение вглубь дружеской территории.
- Встаём... - прошептала она, не двигаясь.
- Встаём! - рявкнули мы с соседом и поднялись. Наши места очень уж сразу заняли конкурирующие добрые соседи жестокого мегаполиса. Мы протянули каждый по руке деве, и она, вцепившись в них белыми пальцами в веснушках, с видимым сожалением и легким стоном покинула скамью неподсудных. Пока мы неуклонно продвигались в бурной толпе отдыхающих граждан в сторону черно-бронзовых ворот, девушка постоянно оглядывалась на утерянное место и грустно вздыхала.
- Разрешите представиться, - сказал бывший сосед и нынешний попутчик, чтобы отвлечь девушку от печальных мыслей о невосполнимой утере. - Меня зовут Борис.
- Андрей, - откликнулся я, пожав ему руку.
- Марина, - сказала дева. Мы с Борисом совершенно не удивились такому имени, потому что не могли представить себе, как могла бы она жить с другим. Нет и нет, такая харизматическая дева могла носить это - и только это - звонкое, музыкальное, таинственное имя.
Словом, нам ничего не оставалось, как одобрить имя девы, саму деву и жгучую внешность её. Предполагаю, Борис, как и я сам, был уверен в том, что девушку с такой походкой и внешностью необходимо иметь среди друзей, но никак не среди врагов. Такая амазонка с прямой спиной и взбитой шевелюрой без сомнений войдет в горящую квартиру, остановит взбесившегося владимирского тяжеловоза и одним ударом уложит того безумца, который бросится на её друга. Вот почему Марина так гармонично вошла в наш мужской коллектив и заняла там подобающее место.
Наш путь лежал сквозь бурный поток прохожих и строго параллельно потоку автомобилей. Борис из вежливости непрестанно говорил. Он рассказывал о сценической находке Виктюка, новой книге Орлова, премьере фильма Соловьева с дивной Танечкой Друбич, неспешной музыкальности группы "Браззавиль", линии ароматов "Новой зари", ценах на недвижимость по оси Москва - Токио - Нью-Йорк и меню аборигенов Полинезии. Мы с Мариной переглянулись, потому что человек в светло-сером костюме, летней шляпе и с дивным портфелем мог говорить на эти темы только в случае недоверия к своим слушателям. Борис заметил наше недоумение и тут же переключился на то, что его на самом деле волновало.
- Люди, вы же видите, хоть мы и проходим сквозь ваш устремленный в вечность поток, но мы отнюдь не остаемся индифферентными по отношению к вам, - заголосил он сверкая глазами. - Мой бедный народ, ты должен верить в то, что ты нам очень нужен и горячо нами любим. Именно поэтому иной раз то отчаяние, то печаль накрывает мою лысеющую главу, - он приподнял шляпу, приоткрыв сильные залысины на лбу, - из-за того, что мы с тобой живем как бы в параллельных мирах, а это неправильно!
Ну вот, говорило выражение наших с Мариной физиономий, человек вступил в сферу привычного аутомистического менталитета. Теперь никто уже не сможет сказать, что у Бориса проблемы с адекватностью или он неосмотрительно вступил в правящую партию. Наш человек, сияли наши глаза. Нашенский, до мозговых извилин лучевых костей, вопили сурово сомкнутые улыбающиеся уста. Борис почувствовал народное одобрение и продолжил:
- О, мой простой и неподкупный народ, сколько ночей не спал я в раздумьях о твоей сверхтонкой душе, о путях твоего мощного движения ввысь, о сакральной сущности твоей вселенской миссии! Миллионы крепчайших европейских и американских лбов разбились в щепки от невозможности понять и принять твою уникальность! Ибо невозможно рассчитать рассудком то, что познается только страдающей душой. И чтобы не случилось со мной, я всегда буду с тобой.
Наконец, мы оказались в Камергерском переулке, почтили молчанием безвременно закрытый МХТ имени неоправданно прославленного Чехова и вошли под богемные своды артистического кафе. Здесь, как всегда выставлялись полотна художников, в самом дальнем углу шумела компания театралов, употребляли бизнес-ланчи забитые и честолюбивые до слёз менеджеры соседних бутиков. Мы же, пройдясь по уютным красно-белым залам с вкрадчиво-мягким светом, оценили гениальный мазок слабо-известных модернистов, заглянули в прохладный туалет, вышли наружу и присели за столик летней веранды. К нам подошла (подлетела, принеслась на крылышках, материализовалась из ванильного аромата швейцарского пирожного) официантка в белоснежной блузке с блокнотом в тонкой руке и профессионально изобразила на лице максимально возможную степень внимания.
- Андрей, - сказал Борис, снимая шляпу и слегка обмахиваясь ею, - если надумаете жениться, найдите себе девушку, которая умеет вот так слушать мужчину, не прогадаете. - Затем мудро улыбнулся и нежно сказал официантке: - Милая барышня, нам прямо сейчас кофе с ледяной водой три раза. И еще на вынос... - он открыл меню и стал зачитывать: - салат из спаржи и авокадо, салат "Цезарь", тигровые креветки на спагетти, крем-суп из рыбы и раков от Дольфа, фирменный морковный торт и бутылочку "Шато Кот Монпеза" 1982 года. Оплата "Визой". Всё.
- Ваш заказ будет готов через десять минут, - пропела девушка, ослепила напоследок блузкой, зубами и удалилась ну с таким изящным покачиванием всего тонкого существа, что в глазах долго еще скакали-покачивались яркие солнечные зайчики.
- Старик всё это очень уважает, - пояснил Борис и принялся рассеянно разглядывать прохожих, тем не менее не снимая руки с пульса событий.
- Старик? Это тот, к кому идем мы в гости? - спросила Марина, изучая чисто женским взглядом ярко-бордовый ридикюль дамы в бордо, вышедшей из красного "Мазерати Гран Кабрио".
- Да. А вот и наш кофей, - потер ладони Борис, принимая крошечную чашку, принесенную девушкой в ослепительно белой униформе. - Пригубьте, друзья, этот чудный напиток, нам еще понадобится бодрость.
Слегка подкрепившись огненным крепчайшим ямайским кофе и альпийской водой с лаймом и льдом, с пакетами в руках, мы покинули воспетый писателем Орловым переулок, который с момента выхода его последнего бестселлера казался насквозь пропахшим солянкой, так же воспетой вышеупомянутым голодным профессором. Пройдя по широкой многолюдной Тверской, свернули в узкий и безлюдный Козицкий переулок и попали в неухоженный двор с собачей площадкой и задним двором театра Станиславского со складом и мастерскими. Вошли в прохладный полумрак подъезда и по лестнице с витыми перилами поднялись на третий этаж. Борис позвонил в покрытую лаком дубовую дверь. Раздались невнятные шаги, мягко щелкнул замок, и на пороге появился сутулый мужчина с седой бородкой в черных очках.
Он распахнул дверь, вспыхнул мимолетной улыбкой, потом сурово поднял палец, буркнул "входите, я сейчас закончу" и зашаркал шлепанцами в комнаты. Оттуда раздался его скрипучий голос:
- А на прощанье послушайте "Песню Сольвейг" Грига.
Раздались печальные аккорды, и впервые в жизни услышал я исполнение девичьей песни скрипучим старческим голосом:
Ко мне ты вернешься, полюбишь ты меня,
Полюбишь ты меня.
От бед и несчастий тебя укрою я,
Тебя укрою я...
Ну что ж, по крайней мере, прозвучало это неординарно и даже забавно, подумал я. Хозяин вышел к нам в сопровождении худенькой девочки с мамой и всё бормотал:
- Вот так, примерно, ты должна играть и петь к концу текущего года.
Я представил себе, как это эфемерное создание с большими глазами и ножками-хворостинками будет под завывание декабрьской вьюги хриплым басом исполнять плач иностранной невесты и предпринял экстренные меры, чтобы не упасть на паркет в приступе гомерического хохота. Однако, мои спутники сохраняли на лицах невозмутимость, а учитель продолжил:
- Деточка, ты пойми, научиться играть на фортепиано без ежедневной тренировки невозможно. Пожалуйста, повтори дома сегодняшний урок. И левую ручку - помягче, погибче, чтобы как ветка у плакучей ивы. Понимаешь?
- Юрий Ильич, мы вам так благодарны, - шептала мать девочки, прижимая руки к впалой груди. - Вы не волнуйтесь, пожалуйста, мы всё-всё повторим. Обязательно.
Бедная девочка, что они делают с твоим безмятежным детством, подумал я. Когда дверь за музыкальной парой закрылась, старик обернулся к нам и развел руками:
- Простите, друзья, я тут бизнес делаю. Зарабатываю прибавку к пенсии. Проходите в гостиную, проходите.
О, эти старые дома с мебелью из мастерских Гамбса с резьбой по палисандру, красному дереву и ореху, обивкой из ситца под цвет обоев! О, этот мелодичный скрип наборного дубового паркета и неистребимый аромат восковой мастики! В таком доме хочется укрыться от наружных стихий и утонуть в нетленном уюте державной старины.
Мы знакомились и выставляли на стол коробочки с европейскими блюдами. Марина из буфета доставала мстерские серебряные приборы, дулевский фарфор с бордовой глазурью и позолотой и мальцовские хрустальные фужеры и салатники. Хозяин поставил на граммофон шишамового дерева с бронзовой трубой толстую граммофонную пластинку с шаляпинской "Блохой". Раздался треск, шипение - и сквозь шорох времён, эпох и общественно-экономических фармаций до нас долетел сначала фортепианный аккорд, а следом - трубный голос из далекого прошлого: "Жил-был король, когда-то. При нём блоха жила. Милей родного брата она ему была, ха-ха-ха-ха-ха блоха...". В завершение композиции Юрий Ильич на две трети задернул муаровые шторы и зажег ядовито-алые ароматические свечи на бронзовом канделябре середины ХIХ века.
Марина попыталась было разложить блюда швейцарской кухни по тарелкам участников пиршества. Она даже величественно встала, что мы сразу оценили со всех точек обозрения. "Рубенс "Вирсавия", она же Бат Шева, она же Дочь Клятвы!" - произнес восхищенным полушепотом Борис. Потом девушка слегка согнулась и развела руки в локтях наподобие орлиных крыльев. Сколько же изящных ассоциаций рождалось в наших сердцах, почти сразу же испаряясь бесследно. И, наконец, старательно сжимая в белых с веснушками пальцах столовую ложку, потянулась к салатнику с овеянным легендами блюдом и... окаменела.
Конечно, такую мощную и решительную девушку могло остановить только нечто необычное. И оно случилось. Хозяин вскочил, воздел руки к лепному потолку и вскричал:
- О, несчастный император, зарезанный подлым сенатором Брутом! Тебя и сейчас прежде чем поименовать "Цезарем" старательно режут наши брутальные современники-повара! Ты, наверное, переворачиваешься в склепе, когда очередной гурман изрезанное тело твоё кладет в свой бездонный рот и тщательно пережёвывает!
- Ничего себе, - только и смогла сказать Марина, глядя на салат с нескрываемой брезгливостью на белом с веснушками лице. Должно быть, таким же образом смотрел Миклухо-Маклай на ужин каннибалов. - В таком случае, что мне ложить?
- Не ложить, а покласть, - иронично дёрнул щекой старик, в тяжких сомнениях оглядывая европейские блюда.
Я посмотрел на Бориса, который утверждал, что покупает именно то, что нравится хозяину порядошного дома. На его лице сохранялось крайнее почтение к старику и любопытство к поведению Марины, которая так и застыла в орлиной крылатости, ожидая дальнейших указаний.
- Знаешь, Мариночка, у меня от завтрака осталась овсяная каша. Мне её принесла соседка Тоня. Ждала в гости внуков, а они, подлецы, не приехали. Не пропадать же добру! Там одного геркулеса рублей на шестнадцать потрачено. Вот она, сердешная, в память о нашей школьной любви и принесла мне целую кастрюлю. Там на кухне, на подоконнике. Увидишь.
Марина молча направилась по указанному адресу. Раздалось громкое урчание живота. Мы переглянулись, как бы спрашивая: это у кого такое? Никто не сознался, и мы вежливо опустили глаза. Наконец, вернулась Марина с трехлитровой темно-синей кастрюлей и обошла наши тарелки, раскладывая мутную слякоть с прогорклым изюмом. Молча ели кашу, как и подобает людям, чье детство прошло под лозунгом "Когда я ем, я глух и нем". Молча протянули тарелки для добавки и так же молча вторично протянули их для мытья. Самым тяжелым для нас оказалось не смотреть на артистические кулинарные изыски, которые бесстыдно возбуждали органы чувств красочным сиянием и головокружительными ароматами.
Когда мы слегка утолили голод животный, наступила вполне естественная потребность заняться утолением голода взыскующей души. А какой еще может быть душа, если не взыскующей, тонкой и бессмертной. С этой целью мы почти не сговариваясь отвернулись от стола и принялись нагнетать внутри себя ментальное напряжение. Первому удалось достичь необходимого уровня Юрию Ильичу, он подскочил к давно умолкшему граммофону, что-то там переключил, поставил более тонкий диск и, перевернув адаптер, ткнул в невидимую глазу кнопку. Мы вздрогнули.
Со всех четырех сторон по нашим ушам грохнули мощные басы, потом взвыла соло-гитара и знакомый голос запел "Июльское утро" группы "Юрайа Хипп". Старик вмиг преобразился и стал похожим на седоватых рокеров, у которых берут интервью, а они величественно рассказывают, как их травили органы и как они ненавидят попсу, потому что она прогибается, а они никогда и ни за что. Он даже закатил глаза и изобразил руками, будто играет на электрогитаре длинное соло.
- Это мне один умелец "прокачал" граммофон, - прокричал он. - Теперь он еще и квадрофонию на виниле способен выдавать! Следующий апгрейд позволит крутить си-ди и эм-пэ-три.
- Простите, а нельзя ли чуть потише! - взмолилась Марина, воткнувшая указательные пальцы в уши.
- Ну что за нежная молодежь пошла, - вздохнул Юрий Ильич, чуть убавив звук. - Милая барышня, рок-музыку предписывается слушать на максимальной громкости.
- Скажите, пожалуйста, - спросил я. - Этот антиквариат вам достался по наследству?
- Как же, дождешься от них, - проворчал старик. - Вы что, Андрей, историю нашу не изучали? Ничего про обыски с изъятием ценностей не слышали? Мне от моих родителей досталась развалюха с кучей хлама, типа "подайте на пропитание" или "трагедия в стиле суицидальный инсайт". А это я уж сам за многие годы стяжал. Вернул, так сказать, дому облик, достойный ирреальной амбивалентности.
Борис встал, поднял палец и приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но его опередил Юрий Ильич:
- А давайте поговорим о бренности бытия, - сказал он таким радостным тоном, как первоклассник предлагает сходить в театральный буфет за пирожным.
- Надо же какое совпадение, - сказал Борис, - именно это я и хотел предложить.
- И я, - смутилась Марина. - Мне тоже так захотелось... - И рискованно бросила взгляд в сторону актерских блюд.
- По-моему, это очень достойная тема, - согласился я, не глядя на обеденный стол.
- Вот, вот! - кивнул старик кустистыми бровями, всё понимая и почти всё предчувствуя. - Когда бытие открывается нам с точки зрения бренности, жизнь обретает такую немыслимую цену, что прожить её...
- ...Нужно так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы, - продолжила Марина. - Чтобы не жег голод от еды, стоящей на столе, - проговорилась она, испуганно втянув рыжую голову в белые плечи.
Мы вежливо пропустили последние слова мимо ушей.
- Да, - протянул Борис, - когда прожитые годы приносят горечь утрат, а твоя жизнь неуклонно подходит к концу... Да что там, наш всеобщий прародитель Ной прожил 950 лет и под конец сокрушался, что жизнь пролетела как одно мгновение и рыдал от бренности бытия. Вот и мы, которые живем всего-то 70-80 лет сокрушаемся и рыдаем, и рыдаем...
- Да вы что, Борис! - возмутилась Марина. - Вам еще жить да жить.
- А давно ли вы, милая барышня, ходили по кладбищу? - спросил Борис. - По всему видно, давно. Так вот, свежие захоронения принадлежат двадцати- и пятидесятилетним. У первых - наркотики, аварии, убийства, а у вторых - инфаркт, инсульт, цирроз, сердечная недостаточность. Так что мы с вами входим в смертельно опасную группу риска. А поэтому и тема бренности бытия имеет для нас особую фатальную остроту.
- А вы знаете, господа, - вставил я слово, - меня мысли о конце всегда повергали в необузданный гедонизм. Помнится, после очередных похорон я бросался во все тяжкие, упиваясь радостями жизни. Это раньше. А сейчас мне спокойно.
- Прошла молодость, вы, Андрей, набили синяков и шишек, и умудрели умом, - поставил диагноз старик.
- Юрий Ильич, а вы что, во всех этих странах успели побывать? - воскликнула Марина, добравшись до стеллажа с фотоальбомами, путеводителями и сувенирами.
- Только в трех странах, если точно. А потом решил сэкономить и вместо поездок покупать книжки. - Старик откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди. - Вот смотрите. Зачем, спрашивается, человек едет заграницу?
- Ну как, впечатления, приключения, фотографии... - промямлила Марина.
- Впечатления там строго дозированы, приключения пресекаются гидами и полицией. Нужно вам узнать о какой-нибудь стране, лучше зайдите в интернет, полистайте проспекты, рассмотрите фотографии, сделанные профессионалами. Еще неплохо посмотреть фильмы этой страны. Вот и всё! Поверьте, впечатлений и знаний у вас будет не меньше, чем у туриста, который только что вернулся оттуда. Если не больше. У него в голове каша, а у вас система. Согласно статистике, 80% туристов ездит по свету только для того, чтобы потом рассказывать о поездке друзьям. Ну и вы рассказывайте, если хочется. Накачайте снимков из интернета, на фотошопе вставьте свои изображения - и вперед! Зато какая экономия денег, времени и здоровья! Ведь двухнедельная поездка в другую страну - это страшный стресс для всего организма, включая кошелёк и, простите, психику!
- Ну нет, - капризно протянула Марина, - тут я с вами не согласна.
- Тогда самое время вернуться к поднятой выше теме. Что нам сказал австрийский психолог Альфред Лэнгле? А вот что: "Бренность бытия ставит нас перед вопросом смысла нашей экзистенции: Я есть - ради чего?" Если мы живем только ради удовольствий - пожалуйста, убивайте себя дальше, никто вам не воспрепятствует. А если сия "экзистенция" - смысл жизни - вдруг окажется совсем в другой плоскости? Что нам скажет тот, кто прошел увлечение гедонизмом, унифицированным хаосом и умудрел? - воскликнул он, глядя на меня.
- А скажу я вот что: смысл жизни в том, - набрал я воздуха и выпалил: - чтобы после её окончания не попасть в ад - всё!
- Ну что ж, по крайней мере, просто и разумно - откликнулся Борис и взглянул на меня с растущим интересом. - Попасть в огонь геенны и гореть там вечность - конечно, не очень приятная перспектива.
- А кто это знает? - сказала Марина. - И кто там бывал?
- Знают об этом все, кому это нужно знать, - сказал старик. - А возвращались оттуда тысячи людей и подробно обо всём рассказывали. И до сих пор десятки людей ходят Там, ведомые святыми и готовятся вернуться на землю, чтобы рассказать несведущим и предостеречь отчаянных. Мы же знаем!
- Вы серьезно? - спросила Марина, оглядывая нас троих. - Надеюсь, это не какая-нибудь тоталитарная секта фанатиков?
- Ну что вы, - протянул старик, - за нами тысячелетняя традиция родного Православия.
- Тогда конечно, - успокоилась девушка. - Зачем нам чужая шизофрения, когда есть своя истина, проверенная веками. Верно?
- Абсолютно, - подтвердили мы, согласно кивнув.
- Вы меня заинтересовали, - сказала девушка. - Примите меня в своё общество любителей истины.
- Примерно этого мы и добивались своим пацифистским экстремизмом, - сказал старик. Потом хлопнул в ладоши и торжественно произнес: - А теперь, когда наша милая барышня вышла, наконец, из дебилостремительного дискурса и встала на путь поиска единственной истины, мы наградим её вкушением блюд. Финита ля трагедия! За стол, господа! Не зря же вы потратились и всё это принесли.
Старик встал, обратился к красному углу с иконами, торжественно прочел "Отче наш" и красиво перекрестил яства и питие. После такого зачина, хотелось не есть, но - благочестиво вкушать трапезу. После салатов и перед крем-супом от Дольфа раздался громкий треск, мы вздрогнули, а оконное стекло мелко задрожало. Старик даже не оторвал глаз от оливкового цвета густой жидкости в дулевской тарелке с красно-золотым ободком и продолжал невозмутимо черпать жижу сияющей серебряной ложкой мстерской чеканки.
- Это что, - наконец, произнес он, завершив исчерпывающий процесс, - шалят лукашки слегка. Пугают, чтобы не забывал народ честной лоб крестить. У меня-то еще терпимо. А вот есть у меня знакомый друг по фамилии Ежов - внучатый племянник того самого политического деятеля, в честь которого целый период жизни нашего народа назван "Ежовщиной". Так вот у моего несчастного друга в доме скелеты из шкафов вываливаются пачками. Он, бедный, вынужден буквально каждый день не приходить в сознание, чтобы его не повредить и не свихнуться. Это в старых домах такая традиция.
Я вполовину глаза поглядел на Марину. Девушка, побледнела до такой степени, что побелели даже веснушки, некогда бордовые губы и карие глаза. Волосы её вздыбились еще выше и шире наподобие пионерского костра, вспыхнувшего от всплеска бензина из ведра решительным пионервожатым. Я сам, признаться, за время нахождения в этом порядошном доме несколько раз отключался, падал в обморок и умирал от страха. Правда, всеми силами виду не подавал, только поэтому моей слабости никто не заметил. Никто кроме премудрого старика.
Это мне открылось, когда он вроде бы издалека начал свой мудрый сказ:
- Вот кушаю я эти дивные блюда, а сам нет, нет, да вспомню чарующий вкус овсяной каши, поднесенной к нашему столу моей школьной любовью Тонечкой. И столько в той каше было невыплаканной любви, растоптанной внуками, что я вспомнил своих детей и решил следующее. А не отписать ли этот дом со всем содержимым нашему Андрею, потому что он этого заслуживает, как никто. Можно бы, конечно, отписать это Борису, но он итак до неприличия обеспечен...
- Бесконечно признателен вам, Юрий Ильич, - сказал я, - но вынужден отказаться от вашей собственности. Видите ли, я очень серьезно отношусь к словам одного умиравшего монаха. Ему предложили мешок золота, а он сказал: если я возьму сие, то даже до Божиего суда не дойду, золото сразу утянет меня в преисподнюю, как тяжелый камень в болотную трясину. Так что это не для меня. Простите.
- Нечто вроде этого я и ожидал, - невозмутимо сказал старик. - Но ты ведь, сынок, можешь продать всё это, а вырученные деньги раздать церквам и нищим.
- Боюсь, не успеть. А что если конец настигнет меня в тот миг, как я буду с мешком золота носиться по инстанциям? Вы лучше отдайте всё это Марине. Она девушка сильная, полная жизни, у неё гораздо больше шансов успешно дойти до финиша.
- Марина, ты примешь наследство стоимостью более десяти миллионов евро? Кстати, она постоянно растет. Вот мы тут сидим и блюда кушаем, а она - стоимость - растет.
- Нет, нет, мне тоже не надо, - сказала Марина, выставив бело-розовые ладоши в качестве щита. - Знаете, Юрий Ильич, а вы простите своих детей, помиритесь с ними, и пусть они пользуются этим на здоровье.
- Да, Борис, и как ты только таких хороших людей находишь? - спросил старик.
- Они сами находят меня, - сказал Борис. - Задремлешь вот так на лавочке, проснешься - а они уже сидят и ждут моего приглашения.
Юрий Ильич с минуту в раздумьях оглаживал бороду, бурчал, вытягивал губы, потом кивнул и сказал: - Да ведь барышня права. Сделаю, как она сказала. А положить Мариночке за это морковного торта и поставить Сен-Санса!
Пока мы с Борисом отрезали кусок кондитерского шедевра и располагали его на раритетной тарелке, старик извлек новый диск и опустил на него адаптер. Зазвучала дивная мелодия.
- "Лебедь" из "Карнавала животных", - воскликнул я. - С детства лишь три мелодии понравились и запомнились мне из классического репертуара уроков музыки и пения, и уже две из них я услышал этом доме.
- Андрей, а третья-то какая? - спросил Юрий Ильич.
- "Avе Maria" Шуберта.
- Да, это то, что я попросил бы послушать перед смертью.
- Потом захватил меня молодежный бунт рок-музыки. А сейчас я стал ценить тишину.
- Умудрел, старина, - снова повторил диагноз старик и повернулся к Марине.
Девушка плакала.
- Спасибо вам, - пропела она сквозь слезы. - Мне с вами так хорошо. И спокойно.
- Какая тонкая натура томится в столь богатой плоти, - прошептал восхищенно Борис.
- Это я только с виду сильная такая, - сказала Марина, виновато улыбнувшись, - а на самом деле меня очень легко обидеть. - Она обернулась к Борису: - Я все хотела у вас спросить, но стеснялась...
- ...Нежная лилия, золотистая кувшинка на зеркале лесного озера, поющая свирель, прекрасная Вирсавия, - шептал Борис, не отрывая от девушки глаз, - о, я теперь понимаю, почему Давид пошел ради тебя на такое!..
- ...А теперь я уже не стесняюсь и хочу спросить у вас, - продолжила Марина, - почему вы спали в Александровском саду?
- А, пустое, - махнул он рукой, беспечно улыбаясь. - Меня жена среди ночи из дому выгнала.
- Лилька? - взревел старик. - Нет, я, конечно, предполагал, я даже тебя предупреждал, но чтоб так!.. Вот дурёха...
- Такого мужчину!.. - Марина прикрыла пунцовый рот белой ладошкой. - Хотите, я могу дать вам комнату. У меня в Малаховке дом большой. Надо же, какое несчастье!.. Хотите, Борис, я буду вам суп варить и рубашки стирать.
- Хочу! Ох, как я этого хочу! - сказал Борис.
- Нет, ребята, я вас никуда не пущу, - встрял Юрий Ильич. - На ночь глядя в Малаховку ехать, тоже выдумали. Оставайтесь и живите тут сколько хотите.
- А можно и у меня, - вставил я слово. - У меня тоже комната пустует.
- Нет, нет, дорогие мои, - смутился Борис. - Если можно, я все-таки поеду к моей Вирсавии, лилии, свирели...
- Андрюха, - сказал Юрий Ильич, махнув рукой на парочку влюбленных, - ну ты-то хоть старика не бросишь?
- Ну что вы, дорогой маэстро, - сказал я, чувствуя, как меня накрывает волна тепла, - мне с вами очень хорошо. И к тому же я, как Борис, не могу похвастать обилием друзей. Как раз недавно я потерял друга. И какого друга!.. Вот и схожу с ума от печали и одиночества.
- Ты что, Андрей! - воскликнули все трое. - А мы! Теперь мы вместе!
- Да, спасибо вам, друзья.
Конечно, мы все остались у гостеприимного хозяина порядошного дома и провели в разговорах короткую летнюю ночь. А на рассвете вышли из дому и по безлюдной Тверской направились в сторону Красной площади. По гулкому асфальту улицы кроме нас прохаживались бдительные безликие люди в штатском, два милиционера, да возвращалась домой предельно усталая компания молчаливых гуляк.
Странно, как могут люди спать в столь таинственное время, когда душа требует молиться или слагать благодарственные стихи; когда в теле живёт вышеестественная бодрая сила, а разум чист и бездонен, как глаза младенца; когда в полной тишине то там, то здесь оживают тонкие мелодичные звуки, шёпот далёких звезд и отголоски нашего детства, нищего и счастливого.
Верхушки деревьев и шпили домов уже пылали алым светом восходящего солнца. Небо еще сохраняло зыбкую ночную синеву. В тот час всё и всюду казалось нереальным тающим миражом, но мы-то знали, что есть в этом мире две вещи, которые более, чем реальны.
Во-первых, семичасовая утренняя литургия, где встречается Небо и земля, в древнем храме, который никогда не закрывался и на протяжении веков впитывал слёзы покаяния и сияние святости. А во-вторых, недалеко отсюда существует замечательное место, где у победно-красной кремлевской стены томятся в ожидании странников гостеприимные дебри Александровского сада.
Мы были уверенны, что успеем и туда и сюда. О, нам это было известно абсолютно точно...