The Destruction Element		(2000)

Не вычислить на этом свете и на том:
страницу, строчку, слово, букву, том,
квартиру, кухню, пустотой летящий дом.

Останемся без чисел. Не беда - дуэль
расколотой посуды и стола. Холодный эль
нас пьет, не обсуждая. И Ариэль

закончится. Уменьшенный аккорд
битьем стекла провозглашает порт
отчизною, республикой и сорт-

ирует музыку голодная игла -
для кухни, для подъезда и для рва,
для сумасшедших, для святых. Трава

нас почитает правилом, щеглом,
птенцом упрямым и прямым углом.
Ловлю слова сухим, ослепшим ртом.

Людская тьма, и на стекле - пятно,
что нас сглотнет - не бзди, не хнычь - на дно
вторым дыханьем. Первое зерно

не прорастает - потому что дождь - утонет,
и просо тает на протянутой ладони.
Мы кажемся прозрачными, как ложь, на фоне

наших фотографий, белых стен,
в которых погибаем. Пошлый ген -
быть одиноким (а не быть совсем -

нам мамка не велит), но понимаю,
что по иконе не умеем - склонны к лаю
и самобичеванию. Не чаю

переписать отчаянье и отчество
на новый лад, перескочить отрочество.
У лона божества - ослабшее убожество,

как подаянья просит черствый смысл
для черствой корки сжатого. Провис-
(нет?) под чахлым небом (гори!)зонт. Карниз.

Умоется бес кровными слезами
разъятой кровли. Спорить с небесами
холодным телом, пьяными руками

держась за воздуха безжалостный скелет,
и распрямлять аорту до прямой ответ - 
не речь, но склонность к щебетанью.

***		 (1999)
Здравствуй тот, кто останется в живых на утро
дня, что короче жгута на запястье.
Обернешься вокруг: ты был, но будто
не сейчас и не здесь. В твоей ли власти
разыграть роль перечницы? В часах -
неизменное время истирается в ноль.
Как маг, затерянный в заштатных песках,
твердит молитву, как шпик свой пароль 
заучив, забывает его прилежно -
в портьерах сцены скитается нежный,
очерченный лишь пунктиром тролль.

Здравствуй. Какие новости вне скорлупки?
Не Иерихона ли это хруст?
Идет все на хер, коль грудь Иокасты
уже коснулась алчущих губ ...


***		(1999)
без запятой и тире не получится стиля
в разводе
на бензиновых окнах 
оставлено п(л)отное "я"
углубляясь не в суть а
процесс на
(прана)народе
дать стриптизу 
в дешевых (рент)генах и мыслях звеня
ты нетвердо опустишь(ся)
в жалость чужую
колени
разводя и двусмысленность спор(т)а
осмысленно(сть) портит тебя
на!-учись из печали и подозрений
выходить только (с полу)сухим или жить воз-любя

Аборт			(1999)

Бабочка в пальцах сходит с ума. И это
стыд  обнаженной предстать перед ярмаркой света
(нет, не желание жить, скорей - умирать не в хоре,
с жаждою приникая к язвочке или поре
у зябких запястий, девственность летнего цвета).
Бабочка сходит с ума и тает конфета.

Время свое опровергнув трепетом мышц и кожи,
мы наблюдаем, что происходит, в "то же"
бабочка сходит с ума, источая нервы
в новый хитин. И кто здесь очудится первый,
узнаем не мы, не сейчас, но позже,
опрокинув временный таз зимней дрожью.

Бабочка сходит с иглою в стужу коллекций -
впрочем, и мы испив свою долю рефлексий,
понимаем ненужность заданной ярмарки с книгой,
вишни на повести, фикуса с фигой-интригой,
сгорая, летим на потные запахи лекций,
судов, пересудов, абортов и вивисекций.

***		(1999)
твой пояс опорочен часами харакири
смертелен не диагноз и (в)скрытие червя
нас изменяет точен что твой двойной делирий
на половину бомж а на вторую фря

я чувствую локтем нас покидает зренье
дыханию вослед тебя как чешую
корябает ногтем нетрезвое творенье
и изменяет пуля серебренным струю

гордиться нечем и война воткнется в темя
навязчивая мысль мигрень и хрень молва
не с нами печенег печенистое племя
а ворог не в творог хоть схавана халва

твой пояс в колесо морскими ввяз узлами
под треск (у)спелости моргнет в китай арбуз
а мы с тобой сосо останемся при хламе
и искажая свет и истончая вкус

почуют ли наш взгляд приличия личины
но лишней буква You не впишется в формат
и падает скорбя осколок хитрой льдины
... и после мертвых слов нам остается  мат


***
Воск, ты похож на лица сводящие в старость,

нам огня не напиться - смотри, что осталось,
запеклось в твоей трети змеиной кожи,
чтоб с лица спадать в позитивы. Строже

нам не стать, чем стальная логика слова:
если хочешь взять, то верни. Озноба
не унять - нить вьется, давит на горло
ветру и зною, и богу. Подло

ожидать всепрощения у распятых
(не на древе - вере, что есть слабина). Скаты
крыш - воронью под стать - краями
задевают море и мертвых. В раме -

воздух, порезы сухих ладоней -
выходной отражений. На равных с кровлей -
мы ведем спор, чтоб остаться в большей
из двух песчаных горстей: той, что горше.

Цельсий 		(1999)

Надстеклянная стужа, окурки размножив,
стружку с окон снимает. И оба (неправы)
из подземки соленой - соляркой разжившись -
вылетают, заждавшись животной отравы.

У таблеточной жести - законы иные:
или в иней - шесть дней, или пылью с ресниц,
обезвоженных ртутью сплошных расставаний -
ослепляя остатки бесплотные лиц.

***	(1999)
у мусора правда своя
выкорчевывать кости
поплевывать семенем в солнце
жевать нас и гвозди
растают черным пятном
обалденным приколом
кривою шута
поющие хором

***		(1999)
останешься один теперь
в изжитой мебелью пустыне
закрыта брань на кран и зверь
зацементировано стынет

картавого не меркнет свет
нет нет прощального в извете
не сказано смотри в завет
и на твердыне на мольберте

на красках на незнайке в Гальке
на кальке в твердости пера
гусиного живучей палки
что убивает крекера

а впрочем стоит ли об этом
не стоит но стоит ребром
вопрос что было за ответом
не спится надо выжрать бром

горилки шнапса самогону
пустырника с помойки чай
для гонора чтоб камертону
потом не слышалось чихай

во славу бога или рога
секвойи северной души
дверей и потолка порога
и нескольких чужих мужчин

тебе по роже разговоры
и теоремы части речи
собачьи стаи или своры
не обойдется без увечий

не уплывешь от керосина
необходимость бочки в точки
нас обращает стен корзина
не место мщенье одноточью


*** 
Видения сомнительны - звезда,
как месть явленью, не наоборот,
течет, как женщина. Произносимо "да",
игольчатая лапка, воронье - и рот
в убытке нищего, когда
мы скачем в разговорчивый аборт.

Ведомые сомненьем, а на два -
к нам бабочка присядет неотвратным
туберкулезом на щеку.  Едва
ли кто рискнет изгнать ея, оставив пятна
и память иже скомканной. Нова
ли версия? моей опять обратна?

Видения сомнительны - но где
так сказано - поверите? Не помню ...
что водомерка чертит по воде,
что мы сквозь кислород в каменоломню,
ристалище, хранилище - везде,
где кровля обращала дом в жаровню,

а нас - в пещеры, в голос, в уголья,
мзду телом времени и эху или гаму,
в месть месту (отбывания) зазря -
где билось облако в стекле, в горенье, в раму,
в испарину, в распад, где крикнуть "я!.." - 
признанию равно, где нас - по грамму -

пьет Ариадна, если вьет клубок ей Вакх ...
пока же пруд глубок, и водомерка чертит
в прозрачных зеркалах - моих? ее? - как
сбудется в кипящей круговерти,
 холодном доме кесаря поднимут флаг 
его - не верь глазам - лишенные глаз дети.

Жемчужина по вене Герострата,
соленый твой моллюск дышать устанет до
сокрытия тебя в гнилье. Расплата
медлительна, как кислород: Никто
приходит по воде. За ним - лишь дата
и астения мнимая ее.

дневниковые записи 		(2000)

мой гамлет кончишься и ты и верность
и заплаты ощупают лицо рукой незрячей
мы потеряем путь ось достоверность
плохая примета (знаю) наглость
не доведет до добра (надеюсь) утро
мы встретим (там где) радость сомкнется в тиски
безумием под сапогом прогнемся
вдарит боль оживляя гнилые виски

мой гамлет твой эмбрион в моей крови свернулся
и спит девятимесячным сном обратный
путь оказался дольше полдневной тени
длиннее чем улисс золотые патлы
седеют быстро (подступает) время сбора
времени ожившего винограда
выпив офелию и закусив бором
(начинаем) строим аккорд от любого лада

мой гамлет оказалось что смерть прекрасна
любвеобильна, но не в этом прелесть

сестра наша велеречивая арахна
одинокая то есть значит согрелись


***		(2000)
Если оплавишь нас, то увидишь край ты —
оказавшись наедине с рыжеглазой кралей,
я подумаю " славно, что ее не yкрали" —
это будет осенью, когда в оскале
водохранилище встанет, замрет в рафинаде
стоит ли плыть по нему: ледяные гады
вкушают окрошку осиновых листьев. В яде —
всегда ожидание лучшего в будущем. Взгляды
обращая к Востоку, мы придумаем то, что Запад
больше нам отвечает — но что? мы не слышим. Матом
нас укроет Рахмат, застряв меж ветвей черешни
засверкает пятками за ангелом — не безгрешным,
но довольно легким, равным с шагреневым камнем.
Если оплавишь ты нас — мы не в бездну ахнем,
но обозначим ее горизонт парапетом, стихами,
циничной усмешкой, отросшими за ночь усами,
спешкой и пешкой, которая рвется из жизни в ферзи.
Если оплавишь нас — ты такое отверзнешь,
что пожалеешь... впрочем сегодня надо
вам — сухого портвейна, нам — соленого шоколада.

  *** 
И, когда я - от нежности - все же позволил себе умереть,
и, когда не случилось впотьмах, и когда
водки было на треть, лимба - только на "дай" -
мне хотелось дышать на стекло и смотреть,
как в прозрачной артерии раннею птахой застынет вода ...

И вот - я огибаю тугую струю пустоты,
кем-то прозванной суетой, в первозванной овчине,
между кровлей и Лазарем, огибаю на юг, и не
предчувствую  крыльев своих. Только ты
не скорби - это даже не перья, а иней.

А весь транспорт отходит в Иркутск, в Уренгу, в Магадан,
транспорт следует в Рим, заметенный третьим реестром,
косят воду волхвы - где-то между ветхим и местом,
где-то между когда и случится. Осанн
не поют запивают окисленным тестом.

Погоди. Уходи. Нежность знает еще половинку
половицы у входа, сверчка ненадежный залог,
снегом знает, но помнит. Невесты, заметив подлог,
расплетают все косы в фату. Разгрызает снег финку ...
остается ... еще ... что ... оброк ...

И, когда я от нежности пошлой своей не умру,
и  когда мы опустим бездонный зарок, и когда
станут камни змеей, заговорщики скурвятся - там
мы созреем до бреши в брюшине, которой дыру
нарекут после нас. А пока - схорони от татар.

                 Дополнение не в тему. П. 

Выйдешь из дома, где толка на прок - глухари
просят на харю. Шагнешь к темной арке - и в дамки
переведешь скромный чин свой  чесночный. Ори
наперекор обмякшей на горле ушанке -

Может, и выкличешь что - но сейчас не про то
я говорю - то ладонь поднимается выше
(парадокс! опускается глубже) избавь от кротов,
надкусивших яблоко плоти твоей, где кровь тише

всякой жизни иной пробивается (с-нами) в грехи,
если то, что слепил демиург выходит на пошлость
(значит - так получилось - попробуй же избеги,
выпекая плоды  и последа тяжелый пирог, осторожность

неурочного времени) ... Выйдя из дома, полки
салютуют кесарю, как пионеры бесполого детства,
и - калеча колки подзаборной гитары -  подки-
(за)дыши измышляют новый повод для умалишенного бегства.





*** 

наоми обескрылевшая бабочка 
набрав очки в стреноженной игре
от вавилона и до волопаса
по пахнущей морской травой икре
строфичности шуты скользнут шутихой
вслед за Б.Г. в дом срок-нн-роллит Бог
на трассе струйной ледяная крошка
сжигая клок волос файл и five o`clock
травмпункта белого Венера ты бесплотна
бесплодна  как случайна красота
на истерии впалой и безгрудой
не соткан мед и соты пустота
кровь янтаря нахальный отпечаток
перчатка саблезубая как йод
в плоть дети кукурузного початка
и Каспер не избудут новый год
прошедших андрогиня след. за Паном
на Дионисии когда пробудишь рысь
на этаже восьмом  за поворотом
вот благо для заблудших в тверди  крыс


***
Все — больше — снега. Век летит к дверям, 
закручивая пряди, окончанья
у слов,  и синтаксис молчанье
таит меж само-мною-дельных рам.

Мы — больше — все, а век летит, летит
и истончает мерзлую породу, 
и именует каждого по роду  — 
не имени, а совести. Таит

бес честное забвенье, век  —  и вот, 
уже не все (не мы, не я - сугробы -
на нашем месте) верят в запах сдобы, 
закончивший их самый верный год.






штрихи

                                                    О.Ч.

-1-

пепельница на Бодлере

степень судорог не зависит

женщина плачет вагиной
и отражает (мает) 4 дня из луны

кто кипятком первым брызнет
любишь не зная
не любишь

оса глаза выпивает

шмель альбинос или финский
тореадор презентаций
Калевала
выцвела
память 
ниже
чем пояс
верность
имя из прошлого

ты же бесстыже
разуешь окна радуя дерн

или

запах укола
акаций

знаю что умираю
поскольку теряю  слово

-2-

апрель апрель
черные воды пруда
психи собираются в стаи
чтоб улететь на Юг
делать нечего нам
садись и покурим
садись ко мне на колени
прокуренный пропитый друг

апрель апрель
вода струею холодной
на коже гусиная лапка
свой оставляет след
черные силы  —  апрель
совокупились друг с другом
и потеряли надежду
выйти после на свет

-3-
тронь меня
я законченный
книги аналог

кайф от вздернутых 
носиков
чайников
и гашиша

истончается кожа
нетвердая
поступь лажа
нот протеста спаржа
мертвых книга
заржавеет
протух-
нет

не скажет



-3-
вот ты и стала мифом
истаяла в слове
слои облаков
лакированы
черноглазой рябины плоды
смотрят насквозь
намечая линию
полустертой
тропы до храма
хромающего
во тьме хрома
бес конечности
нашей тины

-4-
ты питалась поэтом
лишенным последних возможностей попыток
исчезнуть как вид вымирающий
множу религии реликт неясностей
стройный
плавает рыбой в слоях отравленной ветром
воды ладонь вырастает в зрачках
	рептилий
    нефрит
выбрала

это все
 
69

жесткохлебная грубость присуща хирургам таксистам
домотканая жалость подобна числам простым
покидающим на колыбели обширную пристань
пожелай обрезать за собой глинозема  хвосты

некрофильная  глупость моя переполнила книги
на готический шрифт накладная выдана в срок
завершение цикла Электры кончина интриги
истощающей наши запасы тасующей прок

больше нет словарей подкаблучной похлебки истоки
водосточные  трубы люминесцентный роман
нечистоты  со временем встрянут в склянку касторки
излитой в подвальный  - с бульдожей хваткой - карман

нам расстаться с тобою поможет нейрон хиропластик
очарована бритва решетчатым взглядом окна
из парабол наук и шагреневой кожи схоластик
выливается семя оплавив утробу  зерна

так невидим беременный город и схватками в паре
автостоп и в нон-степе  от фуя до жаждущих уст
совершим утомясь упокоясь в пресной опаре
вы ли крик задарма   просроченный Медичи дуст

на окраине пойла которое пьем задыхаясь
6 на 9 творя если прочее позже потом
неучтенное нэцке не терпит подпитки ударом 
все затянет или  покроет   древесным углем

нас отроют спустя то понятие  что отрыдало
возле ртутной прожилки соседки в глубоких пластах
и решающий вздор многоцветия карнавала
брейком  рэп-твистом заноет в губах и кистях

что коснувшись однажды нестыдного не отвернули
не направили выше слепого коронный      за штрих
или порножурнал или полусвятых мы запнули такое
что достойными стали анализа (т)резвых больных



Жимолость

			О.Ч.

-1-
Жимолость - имя тебе - или нежность. Не в счет,
что случилось. Как жидкость покинет - в объеме увязший - стакан,
начинается твердость на небе, на небо взят лед,
остается в тюрбане - вараном застывший - шафран.
Надо имя твое называть? подумать нам стоит? или  -
перед тем, как просыпаться в стол из грозди незрячих вещей -
мы устанем твердить, подобно китайцам на полке: “мы были, мы были”, -
западая в ладонного русла бездонный ручей.
Надругается имя над нами. Однако, не жалость
и не жало стирается с мягких накожных страниц:
нами станет то, что еще не соткалось,
а пока - без названия прозвищ - мы сходимся блиц.

-2-
Отталкиваясь от прошлого, по следам фонаря на лицах
наших, ведем экспертизу, дабы глухой филолог
гадал на гуще словесной или остывших пиццах ,
с похмельного понимая, что пишется так некролог -
толика только чужого, выпавшего из кармана,
в размере пакетной книги для любящего цитаты.
Нас ублажит на время, на звук - уползший с экрана -
снег, покидающий утро - и эти права  ваты
не виноваты в решенье неверном для правоверных.
Все, что дождусь, отрешенье и отреченье вкупе.
Но отчего - лишаясь своей похотливой скверны -
мы видим свое одиночество: то в квадрате, то в кубе?

-3-
(Абзац дому!) закончится все колесом, отбивающим ритм -
будто ложечкой в чае попутчика поневоле.
(Тобою все кончится) - смысл и слава игры,
оставляющей - как автограф воздуху - вкус канифоли.
Нам (и ломкий) язык не поможет отрочество смыть.
(Если ты растеряешься) значит уже не согреешь
кладку дома, в котором твоя (обезглавлена) прыть,
где еще один бис (или выход) - и ты перезреешь.
 
        			

Умка

На закавыченных ресницах - тантала обжиг.
Зима на спелых хрупких лицах у хлебных крошек,
у птиц и рыб, что огласили вердикт: “а) пусто,
д) Кабрь сжимает негатив до наста хруста -
е) фотографий зверь мохнатый щекочет (глухо)
твою, бес, смертную виновность.” Жуть перестука.
(И это нас роднит на кухне незряче-грязной)
и, воздух обглодав, червь пухнет над непролазной -
чер(ст)веющей от мертвых встреч и недодумок -
корой из белых букв, чья речь для нежных умок.


*** 
не наблюдает верный выход
синяк под зябкой высотой
блю(д)ет парад по форме полной
перекартавив свой покрой

в ментовской келье коростелью
стрекочет звуковой винил
и видимость полынной жизни
(к) которой ты себя пришил

кошерна пища без приправы
без крыши черепицы дно
как рыбья чешуя порхает
и портит ширясь полотно

с полтиной наступает полночь
на замозоленный живот
кладет часы журавль бескровный
поспешен гладкий эшафот

пробойной мощности несвежий барак
на выжженных гробах
предсвалочья и свару реже рисуют 
известью на лбах


*** 
ты говоришь ты знаешь ты молчишь
в тени портьере поселилась мышь
малыш умрет счастливейший из нас
свет ищет тьму и надрезает глаз

лишая оболочки ночь свою 
бог обнажает ржавую броню
на место свято пусто не бывает 
снег нас берет чтоб вместе с нами таять

ты говоришь рыдаешь ты летишь
не ангелом проникнув небо с крыш 
где пустоты вульгарней суицид
где эмбрион к зрачкам твоим пришит
прозрачной нитью и печаль темна
пока нас искажает звук волна
стирается не говори люби 
бесенок запеченный на крови

ты говоришь ты умираешь ты
не понимаешь смерть твои черты
не исказит но истончит однажды 
ладонью тонкой ототрет от сажи

ты любишь ты желаешь ты молчишь
с чертой на плеве девственной малыш
не осязаешь скорбь на капиллярах 

тату рисуешь в прогоревших барах
на воду дуем потому что здесь весна
которая нас пить об-речена


27

Каждый отъезд мой обращен был в драму
дурного свойства и вкуса - покидая других,
я обретал их плоть, как стекло оживляет раму,
не выбирая, но принимая крик.
Каждый разъезд ставил меня в положение бляди.
Встречное время учило не разжимать скулы.
Пустоту, что я вылепил из глины и слова, ради
мертвых встреч - я оставил тусклым прохлябям Тулы.
Черствый город пил мою кожу стальными устами -
выпив часть жизни, гордился горем и дистрофичным снегом,
обожженной морозом акацией, обнаженными площадями -
но, где я - не был, все завершалось побегом.
Что украсило путь? - сигареты, в ночной электричке
разговор с тем, кто не имеет тела,
потому как лицо - это, скорее, обычаи и привычки,
нежели - необходимость видеть. Почва горела.
Женщин, с которыми спал, доверял блокноту.
Блокпосты проезжал - навылет - с волчьим билетом.
Превышал скорость и бога. Искал восьмую ноту.
Согревался крещенским морозом, чтобы замерзнуть летом.
Что мне молвят варяг и грек - не имеет смысла,
потому что привыкнуть, что ты - не младенец, трудно
почти так же, как доверить свои вздорные мысли
клочку бумаги, когда на дно следует твое судно.


ЧЕЛЯБА.18.12.99.

Осемнадцатое. Декабрь. Девяносто девятый. Двадцатый
на уральской равнине. С Востока - прилепившийся город, куда
мы - без имени - с Запада сходим: даже вата имеет караты,
вящесть хлеба - безропотный Батый, да и дождь здесь - почти слюда.

Но не крикнешь, и видимый в струях - рукотворно взлетевшей - пурги
полый дом созревает в подбрюшье у - ребенком свернувшейся - тьмы.
Шар сизифовый над Челябой. На расплющенных рельсах - сурки
засыпают и ждут, что трамваи придадут меху привкус сурьмы.

Абсент

Где кончаемся мы (год?век?) -
не стихи уже пишет, но текст
препарирует (в букву) клиент.

Где вершится чай - из телег,
затихающих к ужину, крест
образуют в ямщицкой. (Абсент

о(т)ставляет на завтра(к) отъезд.)


Где расходятся стрелки - права
тварь полуночная. Из угла,
где хо-хочут - к ночи - тараканы

(виртуальная снится трава),
мы увидим, как пьяный мулла
увядает. (Священы стаканы,

просвещенно священа халва.)

Где озябшие урки - урок
начинается прежде рассвета,
прежде озера. (Прежде всего -

раньше рук.) Ближе срок -
остановим на этом
свой отсчет (или прочерк?), его

отстраняя от грубого света.

Где мы внове - в ролях обезьяны
покидаем, зеркальный нам, пруд
(На волне чуткой, мертвой сиесты -

в средостении птичьем Дианы -
пробуждаем неврозами гул.) -
чтобы чаще случались аресты

и цунами. (Твердим: very good.)


Где язык подворотни - нескладен
и таит (или злит?) мой финак -
изливается СМЕРШ, на финал

высыпая окурки. Досаден
и двусмысленнен знак (т.е. шаг
не окажется путным). Ты - мал,

как зачатый невольно. Из драк

понимая (всегда примитивно) как
вершится (что?) ярость, (что?) бег -
разрывая (и) корни, (и) листья
                                                  
из морщин (под присмотром  коллег/калек 
оттеняю прозрачностью кисти
пятипалой невидимость век.

***
Воск, ты похож на лица сводящие в старость,

нам огня не напиться - смотри, что осталось,
запеклось в твоей трети змеиной кожи,
чтоб с лица спадать в позитивы. Строже

нам не стать, чем стальная логика слова:
если хочешь взять, то верни. Озноба
не унять - нить вьется, давит на горло
ветру и зною, и богу. Подло

ожидать всепрощения у распятых
(не на древе - вере, что есть слабина). Скаты
крыш - воронью под стать - краями
задевают море и мертвых. В раме -

воздух, порезы сухих ладоней -
выходной отражений. На равных с кровлей -
мы ведем спор, чтоб остаться в большей
из двух песчаных горстей: той, что горше.
Кречет

Ввинчиваюсь в город, как штопор
в мягкую пробку. В штопор
вхожу из метафор вещих,
в песок обратив грань вещи.

Только аборт - навязчив,
И затвердевший мальчик
оледенел буквой. Пули
из тощелобой дури

сосед пародирует вяло
и пошло. В углу - одеяло
мерцает, часов отражая
атаку. Зрачки у Барклая,

де Голя, de Билла и прочих -
старая тина. Пророчить
еще не берусь. Не страшно
и потому - неважно,

что отпишусь в блокноте:
"не выживаю". В ноте:
что впереди? - гробовая
жизнь. После жизни - вторая.

Тряпкой, отжатой на город,
падать мне? или ворот
у пиджака оплавит
голос? Устану править

рукопись, то есть - мысли
вектор, которым скисли
прежних рождений числа.
Мертвящей петлей провисла

пауза. Значит - верно
будем любить. Таверна
выгорит после жизни
тапера. Ветер отчизны

нас высылает к чорту.
Судьбы обрывая хорду
стихом, правотой наречий -
слышу, как плачет кречет

(на чьих плечах умрет город) -
от паха до горла распорот -
над пустотой заплечной.
В струе - теплокровной, встречной -

ветра: освою породу
червей и угля. Путь к броду -
тот же, что три столетья 
назад - в этом есть бессмертья

залог. Ослепшие липы
не упредили - влипли! -
прихода зимы. Непрочно
любое движение. В клочья

нас разорвет шестая
часть света и времени. Тая
в степи - снег похож на ересь.
Перелетаем через

.................................
.................................
............................ ............
узоры в ладонях испортив

одним ножевым ударом.
(Так непринятым даром
станет вода колодца.)
Кречет не обернется.

Все исчезает втуне:
каплями падая, плюнет
отрок в свое отраженье
горизонтальное. Жженье
уксуса в горле. Слово
торопит, но поздно - снова
кречет связал окончанья,
требуя у-молчанья
(неточного).

*** 
За рифмой поспеть не успеем, падеж перепутав
со скотным двором. Коммунально-резиновый быт
воткнется в кадык клинически правильным жгутом,
и жмыхом заварит, и - до морщин - вскипятит.

Все будет ... И круто, как в чае четвертой заварки,
усатые гости закрутят усталый набег
на пепельный дом святой сладкозадой кухарки,
где падает слово, пробив каменеющий снег.

*** 
по черешне замерзшей на краешке губ
понимаешь весна года три как прошла и еще
лет пятнадцать как заперт в мензурке голодный суккуб 
и заплевано черною желчью до дыма плечо

если бережней стать если фишки не избежать 
то понятным не быть не вставать среди понятых 
это лето закончится в темном июле дожать 
не удастся виновных и это желанье простых

но не истин а звуков пропавших в связках-силках 
только вера не вера если заснули жрецы 
снулый бог и его осоловелый монах
из пайка моего на двоих заправляют шприцы

по черешне зажаренной линзой апрельских снегов 
искажающей слово до его окончанья 
мы поймем что к отплытию дом у плотины готов 
и тогда мы свои безнадежно утроим старанья

в достижении истин у нас не взимающих слов 
потому-то твоя аксиома сравнялась с ребенком 
мы почувствуем как под ладонями плавится шов 
рвется в крепком и сохраняется в тонком

***								
завтра кончится снег (он зачат был тобою в июне) 
и Кончитта в бордель удалится (не в монастырь)
подрастрельный Розанов в часовню зайдет (или плюнет) 
раздражая ладонью сырой металлический штырь

завтра кончится снег (подражательный стиль 1а Растрелли 
мордой в ухо уткнется) в зиме неумытый эрдель
привносящий в нас запах лепленный из шерсти и прели 
оккупантов из тьмы выслепляет (и эта метель

завтра кончится) снег из попыток смешных суицидов
нарисует на коже прозрачной до крови тату
и (упругая нежность как знамя незнамых друидов
доведет нас до кофе в частной постели) коту

как скончается снег (коим ты не владеешь) до фени
только это не выбор (под blues разгадает кроссворд
собеседник срывающий голос до искренней тени 
растревоженной шторы) откинув копыта за борт

завтра кончится снег и твои пожелтевшие бельма 
равно пальцы в которых на утро замерз никотин 
не увидят поминок (так мнил торопящийся Германн
смяв до боли грудной на тебе омертвелый сатин)

*** 
Если время найти, чтобы не быть
Там, где другое с другими нас ожидает -
я не решал бы, мой Гамлет, плыть или пить,
но наблюдал, как на драпе соленом растает

снег, испаряясь в фокусе взгляда. 3атем —
комкал газету и погружал свой рукав
в щелочный ветер, и на тотем 
если не руку, то что-нибудь все-таки клал.

Что? - папиросу, ручку, помятый пиджак,
книгу, бумагу и далее, далее, кроме.
С каждой орбитой, что здесь мы отбыли, 
шаг последущий будет скромней, и бесславней итоги.

Время - отчаянье, вечности суицид.
Когда петля снята, и шприц еще не заполнен -
мой Гамлет, вспомнишь ли Ты: какой светил вид -
то ли на жительство? То ли вытянуть ноги?

Но ни к чему тебе теперь прахоря.
Не отличая дактили от хорея,
Дианус по рельсам бредет, запинаясь о слов края, 
туда, где менада его разорвет, как больного зверя.


*** 
потому что не губы владеют тобой 
и не кожа в отрыве от праздного чувства
пятой точкой своей опрокинув покой 
постигаю не смысл  отвращенье искусс(тв)а
не напьется моллюск света тень жены устра-
шающе тихо скрипит по стене
и кончает постскриптум вослед тебе люстра
если слово мое начало костенеть


***  
Как струя воды пробивает стоячую воду -
так  и ты проходишь мою жизнь два раза за год.
Это скорее - привычка ворчать на погоду,
Закрываясь в зиме, чем то, что стоит на пороге пагод.

“Последний раз мы встречались осенью” - в январе,
заключенная в тело мысль кажется  ложью. Анфас
еще метит пунктиром память, скрытую в дряблом зрачке -
однако снег вскоре вскроет его. По команде “фас”

телефонная трубка выдает, как маяк, гудки -
короткие вещи, тень чья ссучилась на язык
отъезда. Ересь позволяет отбыть в живых
					срок речи -
поскольку место-любое-срок. Блик
оставляет право на выход раньше психоза. Лик
голоса -  откат в темноту глазниц.

***  
по потным рукам принимавшим на круг
по талой воде под коркой опавшей кожи
мы будем учиться жить что значит учиться смотреть
как жизнь истекает зрачок протыкает и позже

вагиною женской заплачет весна полагая 
что время начала лишенное точки опоры перстом сухим
уплотняет свою темноту или ветра версту удлиняет
попыткой дыханья за морок и вереск за лимб

отныне лишь чай и окурки в холодном пенале
финал нарисованный вкратце на зябкой стене
холодные губы нетронутые очепятки 
любви и цепкие пальцы прилипшие к мертвой спине

ты скажешь прощай - не разумеешь но знаешь -
заняться любовью верней чем прощенье алкать
за эти измены подмены возьмется стократно
нас ангел не сможет с собою на небо поднять

и вот когда кончится спирт обгоревшая плоть
устанет дышать подрезая крылья едва
пробившие кожу часы завершат оборот
умножая узлы неразменное наше двоя

мы справили путь по потным рукам по кругам
где талое тело расп(р/л)авится в пар или дым
мы сможем с тобой научиться не суще-ствовать
и не пытаться отдать свое мертвое пошло-живым

и будет весна тугою петлею сверкать
качая любовниц неверных мужей и детей
готовых простить(ся?) готовых наверно отдать
все нежное и живое до пьяных костей

до завтра гуляй не касаясь земли и плеча
и плача и прочего не удалось избежать
все слезы сквозь пашню весна - шинель палача -
осушит разлукой глаза и начнет время жать

мой ангел туфта есть любовь которой здесь нет
мы так долго учились любви что любить не успели
трамвай на двоих разрывает счастливый билет
и птицы покинули дом в ожидании веры

Стикс

Ветер приходит туманом с набережной реки,
не имеющей прошлого в будущем,
в щель между пулей, свернувшей с пути,
и человеком, свернувшимся в несуществующем.

Звон монет на безтемье - та же чешуйка в колодезной воде.
Умник, снимающий лапшу с ушей и говорящий коронное “во-от” (де
- и из царства Аида воруют). Стикс, мессир. Это факт -
но даже здесь выбито в скальных породах что-то сроднее  “fuck”.

Прости ему очевидность и глупость, человек, он - ведь -
заложник времени и утвержденья абстрактного и сухого, как жердь.
Между рабом и господином разница лишь в том, как лежат:
тот - ягодицей обсалив перину, тот - отклячив зад

в незнакомое небо. В непознанности - всегда - ад
(Ад - хааки в зрачке дальтоника). Выше, над
холмом, до которого географу не добрести,
где на склонах, как кости, римляне и варвары, рухлядь и доблести,

протекает Стикс ... и так далее ... дальше мрак.
Все реки - притоки этой. Мы видим знак 
(в прогнозе: завтра, стиль, что-то еще),
но все больше плюем друг на друга, через плечо.

Орфей у входа в Аид - стережет кларнет,
поскольку арфу стырили. Харона нет
на этом береге - впрочем нет, и на том,
где ты стоишь, да и берега - нет. Растворен

голос озоном, и (в-а(р)ку)умом душа 
летит по спирали, тоскуя, в поисках гашиша -
но нет угла, чтобы стрелку забить на нем,
и времени нет, и телефон отключен.
 
Requiem

				This is the way the world ends
				Not with a bang but a whimper

				T.S.Eliot., The Hollow Men

				От большого ума - лишь сума, да тюрьма.
				От лихой головы - лишь канавы и рвы.
				От красивой души - только струпья и вши.
				От вселеннской любви - только морды в крови

				Я.С.Дягилева., *

- 1 -

так приходит конец на любой остановке пути
ты случайно оглянешься чье-то лицо - позади
но в упор - растреляет на пух образа
завтра (прикрой мне веки) утром гроза
пятиладовый фарс ненамерен кастетом в висок
что случится не жаль - путь недолог однако высок
все наощупь впотьмах мимо четко сомкнутых плеч
расплевалась с чертями забыв лицо мое речь

видишь зришь не видишь зряшно говори
пряником дорожным в пол-груди
засевает небо бог-иконоспас
ржавыми подарками окриками фас
пряником дорожным в пол-грязи
выплывется сможется ты ползи

наплевав поплевав в потолок остановишься раз
два откликнешься три оклемаешься это беда
но обиды забудутся сбудется пьяная ссора нора
приокроется скрипнет щеколда дверная вода
ты смотри мы на смотре параде великих блядей
тоже делаем па но пока неподвижно несмело
и когда мы подохнем то точно пребудем светлей
тех кто спит если дождь сумеет добраться до костного мела

половина пути из котомки такой поворот всех событий
ключи растерялись злосчастьем в карманах

и позлобствует карлик и впишет нас в свой анекдот
и мы будем расти и растить свой единственный меч на оралах

ель застонет мылом мыло стынет плотью
по веревочке нехитрой по печной трубе
каменеет воздух придорожной дробью
растеклась душа слюною по губе
севернее глаза - вытянули руки
для улыбки повод под ребром у суки

- 2 -

так кончаются звуки так чернеют глаза
и берут на поруки и плюют в образа
так уходят из дома в пьяном мраке ночи
и боятся облома из пращи кирпичи
обряжая осколки недоломанных рук
ищем новой дороги по слезе от разлук
замордованный страхом (парафи)новый быт
прокатиться бы небом да ангел горчит
на кресте до могилы по погосту до бога
гарью светлой и чистой шлет порог до порока
по мультяшной стране где у правды лишь две
недалеких страницы за боль в голове 
расплатившись червонцем крысиный упырь
засевает хлеб чтобы снять вновь чифир
вольно болью дышать но  задвинет кастет
перехватит на “хватит” твое скользко “нет”
из теней паутины в уфалейскую гать
я надеюсь что им нас уже не собрать
так кончается доза а прозы голяк
не излечит чахоточный круп вновь в-просак
так кончается песня и камешек вниз
покатился мимо увлажненных ресниц
точит камень точка в последней строке
мама вымыла раму верой в каждом курке
так кончаемся мы в окончание тьмы
в пограничной зоне коверкая сны
на излом на излет догорающий стон 
упрежденных детей осчастливит аборт

гибкая пуля

						Е.С.

лабиринты квартир где похожа на тир
гибкой пули строка скажет лучше в конце
мы не сходим с ума потому что башка
не хранила когда выходили на цель
бедовой вянет мед - ком распластанный в блин -
это солнце но кажется снег не пройдет
на детекторах фальшь - положить и не жить -
не повесится кот не сощурится крот
остановка проста сосчитала до ста
и взлетела но там где сгорел горизонт
под струей кипятка спелым воплем “дотла!”
или рядом не дождь или это не зонт
от ночи до ночи легче жить от плевка
охлажденную желчь не сумеет зажечь
все богини легки как попытка не встать
не  шагнуть от границ в леденящую печь
не испечь не избыть вразумленную прыть
только легче отжить чем учиться не петь
только проще убить чем как нежить отбыть
взвыть собакой и рыжей совой околеть
истолочь да не в ступе ступая по дну
где ни раки ни рыбы не сдержат камней
слово бестолочь в нити свои  запрягла
ладно судишь на суд ты вины не пролей
из купейных вагонов - два с рельсом креста
в мягкой пуле азарт рукокрылая масть
на беду за углом понеслась на “пропасть!”
и из пепла весны волчариная пасть
мы умели любить в этом наша вина
дуть в дуду и свистеть непонятное словно
только там где скончалась бутылка вина
тишина начинает последнее слово

***
поцелуй моя родная задницу
той страны где спорят два Иосифа
где улитка морщит шоколадницу
(горьше не бывает горсти радости)

видишь ли под микроскопом спорится
участь сада с вишнями и Осипа
(кальций непророщенных младенчиков
колется глаголом заколосится)

минус тридцать разница безличная
каменеть нам с бронзой фотографий
слышу ушло-тугоухий клич Ная-
ды портится твоя литература
как слепая тетка турка дура
про дела напишет друг Евграфий
из графина если тело лампы
прохудится как зрачком исходит око
в пустоту провального подъезда
стилем от виньеточных но боком 
завершается бездетная сиеста
и ответ взасос дает Набокофф


***
опорочат отплюнут пошлют в водевиль
если ты растеряешься ты не успеешь
сможешь спички собрать в sacond hand`a уют
или может скобелишься может отбреешь
безглагольною рифмой окурок под стол
капиталов в столице на стольник в кармане
безгрудинная жаба коронный посол
разглядишь потолок там где дыры в кафтане
пожалеешь и вот по икоту нарыв
отвечать расцветать увеличивать взгляды
запускать ли озноб опуская пары
над страницей блокнотной где моры и глады
упороть за   поро(к\г)и пора огибать
как притон или кегль в помутившемся word`e
не проспишься за день не проснешься с утра
но задень суетой ту змею в струнной торбе
будет коброй Урал шевелить капюшон
и запорешь абзац устремившись к излету
прочитается торф или тот кто прощен
или та что дивится второму залету

***		(2000)
Если оплавишь нас, то увидишь край ты —
оказавшись наедине с рыжеглазой кралей,
я подумаю " славно, что ее не yкрали" —
это будет осенью, когда в оскале
водохранилище встанет, замрет в рафинаде
стоит ли плыть по нему: ледяные гады
вкушают окрошку осиновых листьев. В яде —
всегда ожидание лучшего в будущем. Взгляды
обращая к Востоку, мы придумаем то, что Запад
больше нам отвечает — но что? мы не слышим. Матом
нас укроет Рахмат, застряв меж ветвей черешни
засверкает пятками за ангелом — не безгрешным,
но довольно легким, равным с шагреневым камнем.
Если оплавишь ты нас — мы не в бездну ахнем,
но обозначим ее горизонт парапетом, стихами,
циничной усмешкой, отросшими за ночь усами,
спешкой и пешкой, которая рвется из жизни в ферзи.
Если оплавишь нас — ты такое отверзнешь,
что пожалеешь... впрочем сегодня надо
вам — сухого портвейна, нам — соленого шоколада.

Колпак		(2000)

Она засыпает, но 
окно — это птица. Вино
каменеет и льется, дно
разбивая дробью. Темно.

Как прост твой перифраз —
на молчание едва набралось
их десяти фраз, 
не удержавших ось!

Не отблудив путь, 
но развернув нас
в новогоднюю суть
хлопушек, впорхнет газ

в комнату, в табурет, 
в натянутую струну
форточки — света нет,
лампочки тоже. Кольну

белою спичкой плеча
поспешную тишину —
так псы недобито рычат
и объявляют войну

высохшей коже, так
падает золото с верб,
в медь удаляется рак,
клешней находя общий нерв,

протянутый за молчок
пронзающий тыщу верст
простынного полотна. Щелчок
в суставе — донос

на память, на возраст, на то,
что неразменно уйдет,
если успеем до
времени — шестой пот

умаслит нам животы,
и тренье обуглит их
треснувшие края.
Спичка картавым "чирк"

вычеркнет темноту,
угол плеча, лицо,
вычеркнет даже ту,
с косою через плечо.

Нам ли остановить
немоту, что плетется с тем,
чтоб обучить нас пить
вереск — холодных стен

влагу. Замерзший щегол
спит, обернувшись в ладонь
сверчка, который гол,
что кровь твоя, но затронь

мягкой кожей колпак
шутовской, и — шутихой — вверх
упадет и пропасть не даст
твой сумасшедший смех.
                                               

Преждевременное письмо Н.

Между станцией Эдинбург и Челябой - веретено,
пшено ладонью п(р)очтенное, щепотью - из пальцев - вглубь беломорской толщи.
Успеем ли записать одну из дурных длиннот на беломорине тощей? 
выстроить ноты в парад - бесполезного ныне - оркестра,
наклоняясь к тому, что проще

одно из русских имен склонять к сожительству и
книжности, стаям шотландских рун? - так далеко,
что строфа просечет зашифрованный бук,
так близко, что лиц пунктир покажется много резче,
нежели белый смех сощуренных холодом глаз или
последний шанс, заключающее "повезет ...". Но высоко
нас поднимают ураган с дождем, не доверенный стук -
и тогда понимаем, что расстояние легче

перенести, чем нести самодовольный быт, груз из 
приличных пустопоместных фраз.
(и непохоже твое будущее "pleas" на лист,
растертый в чернила, и на кисть у листа).
Расхожее мненье: мое пребывание здесь - бис! -
превосходит привычку, табу и влияние каст.
Когда (по старчески  - пуст, но - младенчески чист)
я начинаю ждать, в смысле - жить, вспомни: из ста

миль - сучья - одна, которую чертим себя вокруг
(в кан(а)ву морали сползаю допить пиво, пропахшее  гнилью
моря, постыдных морщин, продольно разбивших лоб,
лишенный возраста) ... но вера не остается ("правил-(ь)-Но(й)!") - так
тень солнечных часов оставляет дождям круг -
бегающий произвол тоски чужих берегов, битую о камень икру,
тунику мыса Файф-Несс, шотландское нищее море, чтоб 
не увидеть, как

молчаливый страх трапом драпает на самолет, 
летом подбитый лед чертит немую петлю
Нестерова, Урал  - теперь не войдет сюда - прискорбно,
но есть  уверенность: нити строк в струю -
там где ты прохожие тоже оттирают пот
(почти июльский, почти - от виска) левой рукой, напоминающей крюк
пожизненного рыбака, имеющего - по выбору - жену, пабы, порно-
театры, но здесь окно атакует тьма, а я бесхлебность клюю.

Приют, предложенный нам, состоит из щелей наружу,
В которые выглянуть страшно - где гарантии? Где печать? -
Но - с "гербовою" - все написанное здесь - недействительно. На луже -
Вердикт: эдинбург челяба веретено приятный повод молчать.


Свифт		(2000)

Всем сторожам язык — Великий Самогон, 
заначенный в природе сходни — он
им не простил расхожего сюжета, 
шпаргалки на краю чернильного манжета, 

описки — до начала — и т.п.,
откинув А., Б., И., играя на трубе
из зернышек, пожатых в пустоте, 
прижатого к ногтям нулей и сводни.

Ярлык, язык... Слепа, как чох,  орда
Творима в порохе чудная чехарда:
назначенный в чинарики при родах, 
я попадаю — явно, не — в струю

нестройной речи: при таких законах
грамматики, я пустотой зашью
в мешке свой кислород, но есть предлоги — 
я на одном из них — в сельчас — стою.

Пустая ниша, угол... гол, как свиток.
Свисток и ток. Доподлинный итог
всех заморочек, вывихов и кочек, 
но безударных: выйдя из берлог, 

стада медведей обретают город
и свищут — поудобней — огород
(в посадочном огне прожженной спички — 
корягу мне напоминает слог).

Замяв бока, способные летать, 
мы улетаем. Время — без вопросов! — 
вопрос безверья (дать ли мыло, тять?
сподобился? представился?), матросов
сезоны учат плаванью —  ... а жаль...  — 
ржавеют облака, листва и жены, как
пушки наряжённые (деталь:
нас ожидают). Пеплом заряженный

стих корчится и, вырождаясь, платит
читателю — Тот плачет. Редкий дом
не долетит до середины (прачка
останется, чтоб ...  — это не со мной).

Нас сторожит язык — в бутылке — порта, 
проконопаченный: навроде корабля — 
один по всем. Цена — узренье чорта!
(— погибель флота! — видимость меня!).

Почтарь 			(2000)

Детскую слезу смоленную испить соленым облаком, белым молоком -
нитью черной лить, шить, прошивать и спрашивать: сколько еще 
блокпостов на кастета пути?
Для спасенья - кисет. Все пусты языки. Небо выкормить пустотой - с руки,
и поставить имя небес себе на худое плечо.
От себя отпустить все грехи-кости-семячки -  авось прорастет, выбьется - в грязь 
не смотри на меня, растеряв глаза - не умею держать я на привязи радугу,
и причудлива слова нетвердого с венами связь: 
смерть развяжется - жизнь посеется. Примем ли воды желтой вязи пагубу?
Нежелавшие жало свое путить в рост и иголок мундир на дыру примерять,
пока падает слипшийся дым кувырком, как отжившее семя к весне,
постоим за квадратные метры без окон-дверей-и-железа жилья:
если стало здесь душно - значит, все остальное - верней.

Что сгорело - не пепел. Не пел - загулял по ножу опустевшего к ночи метро,
опускаясь к больной сердцевине зарешеченных глаз одичавших вагонов. Нами
плачет, кто платит по высшему слову, нами платит, кто плачет по верному счету Нави. 
Нави воют сирены,  вьют нам тело метели, смотрят, смотрят ведром -
Что не видно?! что небо сжатое в записи мелом, прозрачные члены -
попытавщись поверить - свернуло себя в суицид.

Это право оправить дела. Не по праву - по нраву -
оставаться одним и остывшею коркой хрустеть
шаг по шагу, к озимому солнцу оседлости нашей,
а седло - это та же рука в пустой кобуре.
В общем, все хорошо - пока ты говоришь. В рукопашной -
Почтальон письма сжег. За лицами не заржавело,
но рыжие рожи из лужи за небо летят:
за небом - холодное небо и тела медяк,
которым заплатим за свой ненормальный парад.


Стожок    (2000)

Мы жили так долго, что нас пожалели патроны.
Ушили штаны. Обернулись: оконных заплат
календарь оправдался, оправился, но все иконы
глядели на вылет — и отлетали — насквозь и назад.
Кружился снежок над нашим хваленым стежком,
над обще-обжитым стожком (еще бы пожить).

Мы жили так долго, что раки покинули норы,
собрались — чтоб ночь затоптать, засвистать — на пролет,
успели от(к)рыть, как шлюзы ржавые, пыльные поры
и выпить до дня из сот подберезовый мед.
Кружится снежок над нашим хваленым стежком,
под обще-пожатым стожком (еще бы пожить).

Мы жили так долго, что локоть впитал в себя версты,
остывшие губы крошил поморской цингой
юродивый жест — на Север. Шутили, что костный
мороз — как жар от тельняшки, под третий запой.
Сокрушался снежок под нашим хваленым стежком,
над обще-обжатым стожком (еще бы пожить).

Мы жили так долго, насилу, что покрывало
сносили до крови мозольной на пятках своих,
до первых стихов, до пятых святых из подвалов
и оплеух, и пельменей от перца шальных.
Сокрушался снежок под нашим каленым плевком,
над обще-помятым стожком (еще бы пожить).

Мы жили так долго, насилу, что покрывало
сносили до крови мозольной на пятках своих,
до первых стихов, до пятых святых из подвалов
и оплеух, и пельменей от перца шальных.
Сокрушался снежок под нашим каленым плевком,
над обще-помятым стожком (еще бы пожить).

Мы жали так долго, что ждать надоело чертей,
надоела зима урожай и слиняла под лед,
а рожь колосится и тянется все веселей,
и прорастает, разбив как горшок, небосвод.
Сокрушался снежок : (еще бы пожить,
стожком бы пришить, стишком бы зашить).                                             

Мы жили так долго, что нас сосчитали поклоны.
Стянули штаны. Обернулись в похоронных заплат
календарь. С оправданьем не справились, но цепь иконы
глазела навылет и отлетала: насквозь и назад.
Кружится снежок над нашим непрочным стежком,
над обще- обжитым стожком (еще бы пожить).


Складень 

Молчание — возведенная в тишину правда.
Не желая (в лице) разделиться на два,
ленивой жаброй сухой песок
выжимаю в стакан, считая срок
от распада воды до волос паденья.
Избегнув систематики отраженья
долгим твоим присутствием рядом,
дохожу: свежим взглядом

округа вздернется, как
наконец обретенный прах...

...Неважность длю до нежности. Поклон
столбам Москвы из кадиша. Однажды...
мы отъезжаем (отлетает он) — от жажды
не остается глины. Ни - кого...

Телефон вызревает до глухого “привет” —
т. к. ожиданье требует жертв
и обращенья навроде ”мисс,...” —
то взгляд от слов переходит вниз,
на корявые пальцы в обугленном пахе —
только то, что родился в рубахе,
избавляет от похоти и стыда —
пока надеюсь — не навсегда...

(но топор — до поры — под рукой —
когда бы еще нам помнить: на кой?)...

...но кожа моих пальцев холодна, 
как воздух сорока твоих часов
в движенье поездов по эмбриону. Зов
смыкает веки в снег. Чу! — ничего...

А света нет. Тьмы, впрочем, тоже:
в мраке серого все рожи
особо близки между собой —
хочешь, пиво пей, щенком, хочешь, взвой.
И тара пуста — на пятнадцать капель
не хватило дыханья — сбивая стапель,
выплываю в город, отбой трубя,
нескладную речь на молчанье дробя —

так память кро(в)ит чужой женский лик
и переводит летнее время в нервный тик...

...а поезда не замедляют ход —
и слава Богу, бесу, черту, брату! —
еще молчим мы, право путь к закату,
переведя проклятье в благодать...


	флеш		(1999)

запакованы шины авто в торопящийся лед
и от этого в пальцах без линий слепое не надо
и по версиям всем и наградам обещанный код
растворен в кислоте междустрочий чья буффонада

заставляет вертеться наш дом ожидается флеш
от прочитанных книг от оставленных в ванной тампонов
продающих ладоней волос раздирающих плешь
не касаясь небес и детей не касаясь газонов

нам пройти предстоит между сдачей партий и врач
нам полетный поставит диагноз и проводит до морга
что в соседней квартире и это как плата за плач
избежавший нескромность и смысл сигаретного торга

на зеркальном стекле слепок губ отчужденных помад
вытирая следы карантина жестянкой от сока
на пройти надо сил ксива вшитая вшоколад
выдает нам права на проход на спираль водостока

над вудстоком колеблется яд недобитых надежд
над волнами фри лайф разрываются нити из скорби
выбивая в себе словно в доме безглазую брешь
это будет как шины машин в системс долби

не найдется причин к остановке без тормозов
предоставлены сами себе высокий стиль жертвы
не вмещает того что положено сгинем во псков
и болотный тамбов мудаки и глубокие стервы

Междуречье		(2000)

Вящесть оделяет глаз слепотой. На плоть -
сетью - воздух. Плотнее, чем то, что в коже,
междуречье - карамелью опасной в кармана рот:
Карфаген разрушат без нас, наречие - тоже.
Мы расколемся на память и то, что до
(время - видимость проходящих вещей)
ходит рядом, так далеко, что
можно сказать: высох корень - опять ничей -
в пластах культурных, утрамбованных до
пустыни, города, асфальта, пейзажа.
Не порвать с пуповиной, но первый вдох
требует продолжения - последнего пассажа
на выдохе.
		Местный Гомер поет - под цикад -
междуречье,  срезанное до сленга. От мира
остаются сапог и голод двух-трех цитат.
Если повезет - мы. Сила
пепла в том, что он навсегда
останется пеплом. На холод и ветер - 
распятый язык. Остальное - вода,
бьющая из обнаженных петель

дверных - при выходе в пустоту.


good bay	(1999)

я не равен тебе впрочем рано
говорить на замерзших часах
часовыми куранты растают
и вскипят в плоскодонных котлах
из неравенства следуя в порно
и графически знача любовь
прорастают холодные зерна
эпителия глубже на бровь
***                                                        
                                                    М. Б.

Из того, что осталось — пыль у моих подошв,
воздух, теснящий меня, короче, сквозная Челяба,
этого времени место — все сходит за нож
и остается за ним. Смешная коляба
на остром пергаменте тонкой ладони, но вот — 
начинается — приступ гулкого кашля пугает прохожих,
свернувшийся в хрупкое тело постыдной отчизны вспугнет,
выпорхнет... минуя этих, с тобою схожих
не совсем, и не в том направленье. Мертвое тело
сохранить попыталось на память засушенный дерн,
подхолодное дно. Ни отвага твоя, ни любовь —
собутыльник бесстрашия — не найдут себе место
в наших столь разных купе. Короб полн.

Из того, что осталось, что стонет, когда стоит
некрофильственный город — пустые глазницы тараща —
обездоленный на горизонт, лишенный песаха еврей.
Самая верная память — пыль онемевшая. Плача,
мы забываем свой повод и точки уже не найти...
На совесть плевать, когда, поднимая метель
из мусора без’языких стихов и камней,
башку срывает с — тобою ослабших — петель.
Из того, что осталось забвенью, как связка ключей,
как порванный “отче” и дальше, длиннее, по тексту...
спросят меня, обнаружив случайно: ты чей? —
но дослушать забудут, кораблик направив к Норд-Весту.

Из того, что случилось снаружи глаз, похожих на яд
женского слова, которое произнесть слов не хватило на век
потемок моих, песка, сумерек уральских еловых дриад...
прочее — я не фиксирую, как — навет,
как холодную боль от того, что вполне навсегда
расставанье любое — поскольку старых встреч
не случается... лишь иногда: знакомый стук — не тот человек
говорит устами, в которых я сгорел, как речь.
Из того, что осталось в памяти: два человече,
руки, вложенные в кипящие рельсы, вещи
поклажа, четвертый вагон от края
... что вещее...
...не плачем — таем.

***  		(1999)

и то что случилось откликнется после в развалине эха траурным ливнем
присядем с тобою на линию возле джаз-бенда к прямой безнадежно прилипнем
в углу разъедая лучину тьма ошибочно вскрикнет и что за беда
если хлебная корка остынет до дна запомнили как отцвела череда
над нас выпивающей талой водой с которой случимся с которой
сейчас умирать или завтра фатой скрывая скелетов уборы

*** (1999)
Город, потерянный в детстве, равен очкам
с треснувшей линзой, не воспринявшей  гам
смертных, уличный разнобой,
переплет в который влетаешь. Этот или другой,
крадущийся тенью полночной совы, решит
трещину множить, из множества зыбких защит
выберет худшую, то есть - насмерть стоять,
пить до конца до конца неизученный яд.
Город - орех, впитавший из кроны озон
до самого корня, и белоглазый масон
свое отмолчит, молясь наиболее верно,
здесь. Тишина с Тьфутаракани до Берна.

***	(1999)
Закордонной воды Полидевк
не напьется - у дев(к)и прозрачной
заострятся черты, а из век
гнойно выступит знание злачной
неусыпности. (Тихо) легла
со мной тайна без имени, рано
на крови своей запекла 
и коснулась картавого шрама.



***		(1999)
пла(нк)тон не любит запятых вишневского и речь бараков
сближенье женщин суеты очерченной скольженьем знаков
передвиженья в вертикали дождя  протухнут ли порты
где рыба плавится в бокале и топят за бортом бор (ты

меж пальцев выстираешь память) как дауненка речь чиста
пла(нк)тон не любит неудачи тебя теперь считай до ста
пока протрешь манишки полки не проканает и простуда
пла(нк)тон нелюбит кривотолки и воскрешенья (ты покуда

на минус тридцать ртуть со стуком слетает замкнутой ступенью
термометра в прозрачных брюках скрываешь жажду к пораженью)
бесцветных птиц тверда не стая а точка на краю ее
пла(нк)тон над птицами порхая петляет и молчит не пьет

пла(нк)тон не любит мертвых он касается границы моря
(еще проигран с визгом кон игре несчастных риском вторя)
и над дверями как светильник застыл пла(нк)тон  (на/но)гой по пояс
держа в руке своей напильник и только этим упокоясь

***		(1999)
потеряешься так как случается в детстве
черноглазом прыщавом сходящемся на угри
обворуешь себя унося по карманам игрушки
как следы одобренья останутся только угли

потому что нельзя нам иначе (и так же нельзя)
расставлять запятые усы и всех по местам
оставлять свежих жен подражая семье пауков
потеряешься так как бывает зимой и гостям

не сыскать из неубранной утром комнаты дверь
не найти ничего никого разве только пятак
оставляемый взглядом как фосфором в потолке
из младенчества нашего самый суровый пустяк


Саке		(1999)

 "... сегодня, между прочим, рождество" 
		(Дм.Бавильский, *)
	
"... сегодня, между прочим, рождество" -
 (читаю) завтра с прочими на мае
прокатимся под вывеской простой
нас это не укроет надломает

мы растворяемся и в этом торжество
похожее на новогодний праздник
и цельсий мертв преримской красотой
и прав(д)описание хромает

"... сегодня, между прочим, рождество" -
(читаю) завтра бить баклуши и тарелки
глухих детей учить на языке 
брейк-оперы беседовать проделки

писать на кандидатской естество
высвобождать для хрупкого бесстыдства
в уральских рюмочных не подают саке
наверное в том повод для единства

"... сегодня, между прочим, рождество" -
((с)читаю) идиотов больше Норны
ломбарды преисполнены толпой
ввиду чего оне не держат формы

в лабазе пустобрешном озорство
швыряет в покупателя бананом
волхвы летят заснеженной тропой
ведомы в Назарет злосчастным саном

"... сегодня, между прочим, рождество" -
(читаю) повод раздвигать стаканы
поэтом честь другому отдана
(другим верна) что охлаждаем шрамы

и дворницкой творимо ведовство
и дух парилок населяет метлы
порядки и подсобок глубина
покинет нас обозначая мертвых

"... сегодня, между прочим, рождество" -
(бавильскому и бРодскому спасибо)
и от овечьей шкуры на стекло 
сияние мерцает паром либо

пустеют улицы а наше мотовство
как лица серо и неколебимо
неву под коркой мандариновой свело
волхвы бредут (пока еще незримо

"... сегодня, между прочим, рождество" -
вплывает в чай) всплывая рафинадом
неоном светятся младенцы у сосков
волхвы - не те конечно - едут на дом


точка			(1999)

все будет скверно ты ослабнешь и-
мя не извинит твой бог да и не надо
так твердо в верность испуская пузыри
или пары выходим в город стадом
на пустыри ложится теплый снег
заснешь опять язык прикусишь ладно
на все лады коверкая и искажая бег
мы проживем невнятно и надсадно

как тонкой нотой вырастает стремный смех
и черный анекдот и речь беседы
сводя к нулям треп триппер вялых век
и что еще - не слышу - на декреты
не остается времени и ты
полушкой стынешь в пустоте карманной
водоворотных струй страшны хвосты
и точка рассекаясь на диванной 
дискретности приводит наш азарт 
в еще одну подлатанную клетку
ты выдвигаешь имя в авангард
я - в арьегарде - надломив сухую ветку
мы стынем скверно на душе тепло
в моей опале для гарема место
пустым не стынет это протекло
окостенело были-тили-тесто

все будет скверно знаешь хорошо
что остается в словаре беззвучий
и сумерек и  только порошок 
летает пылью азбучной над бучей
которая вершится но без них
чудил и монстров обесточив градом
которым нас прикончит - слышишь - штрих
над вечным городом (то бишь - над мертвым градом)

*** 
На новой латыне базлает вдовый студент,
подливая кофе ячменное дочери Сары —
в случайном подвале, где пойман в стеклянный абсент
свет охлажденный из выстрела в камень. Опали
книги с лица мертвых стен и открыли прожилки —
сотню морщин, паутины, впавшей в немилость,
в детство, в психоз — неважно куда, если падать на — смерть
—она понесет... он пропадет... что-то сбилось
с пути, если времени сбыться в понятном
ракурсе рака-футляра. Студент шипит “стервы”,
выходит на новую желчь — и в прогрессе помятом
узловатою тьмой зрачок ослепляет тощие нервы,
корни холодного мира, всего, что тобой
произрастает сквозь вакуум — вверх и вниз,
что студент, вооружившись по(д)зорной трубой
будет всю жизнь мою изучать. Когда же криз
сдавит склянки в висках — я спою
песню рыбы, оперевшись на дряблый стул,
чтоб — отделяясь от тех, кто в пчелином строю —
слушать — в своей, удаленной с прибрежья, песчинке — гул.

J	(2000)

живым не вернулся никто и мертвец
подвыпившей бабочкой над пепелищем
июльским порхал
святые осиротели без нас - отлично -
джинсовые дыры твой выбор (звон стекла
разбитого) Париж -

глаз растекшийся по сковороде
крыши сверкает новое солнце
и к счастью нас видит немного
уцелевших свобода бойня
кровь молодого мяса слаще вина
урожая  ...сятого года

успокойся я сказал (ляг)
умываю руки
обнаженная сестра в тигровых тоннелях
плеск горизонтального излома
вертикальный порез лобызанья холодной ладонью
Лазарь выйди вон (стоп-

кадр) тупик золотого телефона Энди Уорхол
это вас ванная комната третьего дня
гнилой младенец совокупился с червями
рыжая Памела не знает
что будет завтра на дне
пора прекратить струю слов гной из поры рта

поцелуй начинает оргию последнего урожая
сегодня осень рано воробьи на плече
зовут стать вином
рождаются (прежде чем в грезы)
чучелолюди из раны (яко царствие твое)
они поняли ты видел пепел бумажных детей

без пола (рвать ткань) все назад в точку
(плачешь зачем когда) зову оплакать горькую кожу
будешь третьим все улыбаются О`Лири настраивает
рубиновый глаз голубой автобус
музыканты засыпают музыка кончилась
началось время (остановка)

три
два
один

П.		(2000)

Из засухи  — проследовавшей за мной
от пятого побережья до выморочного моря — 
следует экипаж из двух заблудших собак...
Что следует из того, что мы — семафоря
Последней рукой, сжатой до зуда под кожей — 
пытаемся стать осторожней и позабытей, 
избежать и сбежать — вместе с пыльной костью — 
от нарицательных возможностей, нотариальных событий?
Вывод для п(р)орицанья — прост, как Я, 
но и цепные коты не уследили, 
прошипели и сгинули, поминки по Стиксу для — 
к радости, мы не июль отбыли, но жизнь прожили — 
промямлили нервное предложение, в котором пустот
больше, чем надо для выводов — но заводит...
Ручка — шарманку, Харон — хромой пулемет, 
сосед — новых крыс. Мiр хороводы взводит.
Засуха длится, и ты — возродив язык
мертвых поэтов и падшей к стопам чьим-то кухни — 
движешься — следуя ей и не теряя ритм — 
но иногда и покойник такое (!) булькнет, 
что ты — растерявшись, свернешь на новый потоп, 
На прямую,  на косую, вовсе собьешься с толку, 
прочно ослабнешь (а это фатально славно!
когда проезжаем мы не на горку, сквозь горку — 
раздвигая, как шторы, почву из камня и глины, 
прочего, что телесно (в значенье — неточно). 
Я плыву от каноэ. Эскимосы разбивают льдины, 
    rак дубленую шкуру Сета, работая сверхурочно.


***		(1999)
Под вой гобоя, саксофона визг
кончаемся мы, не успев начаться.
Накрытые обстрелом ржавых брызг,
стараемся не слушать, не касаться

зон эрогенных из воспоминаний.
Фригидность - в помощь! Близится финал.
Осталось время, но для опозданий,
и шанса нет (не то, чтоб очень мал).

Замшелый хлеб. Вино виновно. Плесень.
Презрение - часы. Узренье - корня плоть.
Квадратица Сивилл. Кириллицы вкус - пресен,
И смотрят зеркала в цингой отверстый рот,

и - славя бога - глухи. Месть пурги
нас заслонит от завтрашних морозов.
Ледышками в ладошках кураги
лежат плоды, и это - без вопросов -

крылатый волк, ползучая армада
глядят в окно на первом этаже -
стекло дозрело (съедена помада).
Ты спи, моя, и забывай, что "Ж" -

не пол, не имя и не потолок,
и выход пропускает одного
из графики чернил. Исходит срок,
но сорок дней - не время. До того

нас дети защитят, как истины реликт,
колючим камнем. И ничто не будет свято
в земле соленой. Магний - под язык,
а вера - хоть не простынь, да промята,

прошита дробью и суровой ниткой.
И мята от среды до серебра 
не долежит, не доживет
		связи ошибкой
рассыпалась меж пальцев кочерга ...

и это правильно поскольку слов не надо


*** 		(2001)
В тишину, как в ладонь, завернувшая нас - пустота
вылетает в трубу. У рта
малосильного нет иной работы,
чем сплевать себя на пол. За тенью - моты
покидают аншлаг свой, вехи
заносятся на бумагу, как ее прорехи -
незаметны  до времени, что вращенье
сократило в пещерного роя "аз отмщенье"
и кресты на Сократе и выдох "Рано ...
вырезать ниже пупа глиссандо,
бегать по краю песка и травы, и смерти,
готовой отвечать на вопрос "будешь третьим?" -
рентгеном". В городе - пустота ... только люди
и, как опухоль, прием бутылок - кто удит

живых, кто мертвых, но сдачи 
нам всегда хватает лишь на то, что оплачем
однажды в кабаке - то ли с похмелья, то ли от скуки -
уже не кобеля, но еще не суки
в холодных беретах, с зонтами наперевес -
испившая нас вода прибавляет вес
каждому слову или это хрип крана,
укушенного под Ватерлоо. Охрана
молчанья негромче ее обертки:
малыш бежит дома - вернее, порки. 

***				(2000)
Язык — сатин по тине — расшевелит тик.
Увечный мост, увенчанный окном.
Тоской зацокав следу волчьему вослед —
у льда сквозной приключится облом.

Боль — цветом — шаль, но вкусом — лапоть. Боль —
коль не сестра родная воле — мать
для кислорода на воде. На плотной пустоте
мы, камешком заточенным, дышать
устанем и облапить не хотим,
но дымом — по лицу — заверченным под жгут —
струя густой воды, где — от чужой беды —
ладонь любви не видно, где рассыпчатое жгут

И воочию: страх пороху — не прах...
по ветру скорою сумой...
и скрыться крысой темноты в углах.
Потешною (пока что — не) кумой
метель нагреет талую постель
рваньем утра
и ворон под ручьем
(от бывших) норы выроет на свет. Котла —
сестра, ты видишь? —
краешек до слова истончен.

*** 
Не дуди - и не плачь - эту сырость,
Что уходит за грязь - ну, и что? - 
Довелось же родиться в погоду,
Значит чрево совсем допекло.

Но скажи мне - и сдайся - на милость
Отчего или что натекло
Мне за шиворот - если здесь воду
Отключили лет верно за сто ... ?

Не суди - мне, и ссуды не надо -
вялый дождь, обжигающий плоть,
набирает, как чай рафинаду,
окончательный, мертвенный код.