Египет 				(2002)

Снега манна, первая в эти сорок,
нота ми - из посуды, упавшей в небо, 
лужа ужалит воздух одной из веревок
водяных или он разобьет свое отраженье. Нелепо
не любить свою речь, но так приключилось и
я дорогу забыл, как черновик. Забыл,

но не город меня напугал - река
кряхтела под птичьей шубой: ах, ты - тля,
на твоем серебристом лобке - рука
замерзала до вылета из рукавов воробья
(опускаясь все глубже, в предел прирученной цели,
я не заметил, что камни свое отпели)

Одиночество - это ключ от Египта. Я
не умел говорить, но бог прошел стороной:
то ли читать не умел, то ли увидел меня,
и порешил, и соткал деревянный покой
мне. До фени, что он бормотал -
я спал
 
у расколотой камнем речи и на печи,
тырил коврижки неба и калачи
земные. Воронка ширилась и звенели ключи,
плавилось время, которым летели грачи
в лишенное оси облако, сиречь - провал.
Я спросил: где Египет? - бог молчал. 

***                             
И если тебе говорить, то - пожалуй - я пас,
то ли дырка и бублик, то ли ангел их, смотрят на нас,
то есть - так стыдно  не приключалось с ним,
если и видеть небо, то через тренья дым.
Шестым из пяти будут звезды и иней на них,
на облаках - то ли лица судей, то ли овал чужих.
Впрочем, выжившие аборигены всегда искали дур в дом -
так поживи  и ты, с октября свешиваясь за балкон.

Разве очарованье - то, что искали мы ...
Наши речи свиристели невнятно - даже для нас самих,
с потопом пришел к дверям вторник и всё что с ним
или все. Я не помню, как постарел и сплыл 
твой материк с этого острова - не сохранив слог,
мы видим, как зреет острое и подлог.
Короче,  если можешь о боли - то начинай, но я
покидаю осень серым камушком воробья.

... и не спеши без меня в свой дурной фокстрот -
что там в тебе нарыл мой паскудный крот!
Человек - это сумма его душевных расстройств,
и прогрессия их - его судьба. Из десяти свойств
называй хоть одно, что нас оправдает. С Итак
не возвращаются, потому что там - прошлое. Белый мрак
растворяет память в пену морскую. Ладонь
не вмещает колосья - значит, их рано разлучили с землей.

Наше дыханье - рана воздуха, сон - лучшее, что я мог 
придумать с клочком старой овчины. И всякий пророк
распят на чужой тишине и своем одиночестве. Срок
завершится в пятницу, в полночь, в полдень, в срок.
Письмо бамбуковой палочкой на 28 июня 2002 года

							O.I.

Желание вернуть себя снегу ослабевает. Холод
развешивает к рождеству птиц и дохлых собак на заборах.
Нащупав лицо темноты, вспоминаю: двадцать восьмого
непрожитый год, обветшав нами, на прорехи посмотрит строго.
Даже если наши острова больше времени или воли,
контурам их не лишить нас боли
птичьей, судороги зрачков или губ прозрачных
на пластике стаканов, оставленных в злачных.

Я пишу из своей глухоты по прозванью Челяба,
утекает ладонь в темноту из соседского храпа.
Милая Пятница, имена летят на юг, как клочья пены,
обратившиеся в птиц над волной у ссадины земли. Стены
моей хижины обнимает вода, лохматясь
от ежедневного прочтения аборигенами и грубого пальца
северо-восточного, расписанного под индейца,
ветра. Про остальное - неинтересно

говорить с собой. Всегда выживет лишь молчанье,
пауза между букв - это ли не обещанье
возведения Вавилонской Новой
шашни  со смертью своей. К покрову
оледенеет слог. Ожидание дольше смысла:
то шиза всколыхнула, то в козе молоко прокисло.
Подышав на ладонь пустотелой и карей синицы,
накалякай письмо и - бутылочной почтой  из Вологды, Ниццы, 

Копенгагена, Мехико, катарсиса, паранои,
любого из Ч. Нарисую ноль и

зачеркну крестом. Еще один год из дыма
моего очага вылетает голубкой к Богу или Рима
инфаркту. Разные вещи - впиши в эклогу -
полувнятицу, вздор. Мои недосдохшие пальцы
свяжут из пустоты пустоту, уравняв наши шансы
в обретении засухи снежной. Облака выткут нити
побережье забинтовать пургой. И куда бы от прыти
задеваться ребенку, юнцу с бестолковых окраин
языка, если линия со всех сторон! Постоянен 

угол взгляда при столкновенье со страхом встречи
себе подобного в полой пустыне. Резче
квадрат черной дыры, съедающей все предметы
иероглифа, клинопись календаря. Омерты - 
закон превыше нас, потому что ДО - он.
Спи, моя Пятница, завтра - четверг и кокон
кожный поджарит краткая вечность. Быть бы проще:
сгорать и дышать длиннее - писать короче.

Прялка

или сроки ушили или мягкий живот не надрезан
или белый паук метит крошкой в угол девятый
или руки по локоть напились воды земляничной
или люди бегут в лошадей и не помнят свой запад
или тощая девка как дождь накренилась к закату
или прочная нить колебалась в прозрачной недолго
твой ребенок не спит потому что ясли нелепы
в замороченном доме похожем на ветхие соты
прошепчи оговор потому что ослепшее завтра
научило молчанью и слеплено чудно и тонко
так и карлик стоит на земле небукварной
и шатается тварь что не дышит полвека
на надрубленной рупии ногтя нетрезвые рыбы
бы рифмуют судьбой но стороннему слоги до бока
гарцевать на столах но такое было и правда
в локоток ударяет и пьет толоконные звоны
а не пальцы шуршат и не листья блажат спозаранку
петухи в полуночной корчме горячку фальшивят

Путешествие    

   Пройдет много лет и ...
... которые обречены на сто лет одиночества,
не суждено появиться на земле дважды
(Г.Г.Маркес)


***
Треск двух сорочек. Тень
перерастает камень -
из своей глубины
не разобрать голос.
Едва успеваешь по себе
произнести   "амен",
как вода растворяет
пламя в твоем языке
и камень падает
на ту сторону, что всегда вдалеке
от всяких тел или спален.

***
Не смотри, что спичка ... Сон
бабочки дольше, чем жизнь человека. Если
ты меня понимаешь, значит поперек
Гольфстрим пересекать легче
И если я расслаблюсь
в протертом кресле,
значит  я  еще
гутапперчив.
Если эта женщина все еще ждет
Сколько-то там эту встречу,
Значит она - единственная из женщин

***
Вздох отлетает с доверием, ост-
ужает октябрь, что правильно, но  противно,
как и весь мой Ост,
сужающий угол зрения (несильно),
вполовину,
в смысле: никак не разглядеть
ни дочери, ни любовницы, ни жены, ни собаки,
ни дома, а лишь небесную твердь,
которую с ними живу
и прочее. Если бред
этот заберут у меня - я заплачу.



***
Заплатив по счетам, прочее
забываю, как зонт в гостях.
то ли надоело рыться в себе,
то ли  в чужих костях.
Попросту говоря, я не помню теперь "кто ты",
да и ты - навряд
вспомнишь мои черты
ни лица - сургуча морщин,
и тогда - кулик
за чужим медресе
прокричит: кирдык.


***
Вогулы все разошлись. Окно -
задача с запотевшим, и криптограф
не разберет, сойдет с ума под понедельник.
Был неудачен день и правая рука
окрашивалась "примой",
я слегка 
пошатывался, как и должно быть,
но, не умея пить -
я ждал тропу и свой клубок сжимал
и нервы отзывались, 
и вокзал.

***
Пройдет много лет. Свет
округлится и, совершив путешествье Колумба,
распрямит (разгладит) себя до прямой, до
дождевой лужи, в центре которой клумба.
Бабочка десять раз упадет, пропадет в бельме,
но
племена мумбо
выпьют мое письмо на запотевшем стекле,
мои числа и плоть - и может быть седьмой ангел
дважды не появится на земле.

***  
Конечная остановка. Транспорт стоит в очереди за людьми.
О ветре здесь говорят шепотом или молчат в траве.
Скоро - обедня, гроза, ропот сводня, сходня, ребенок,
хлев, крошки в высушенной бороде,
а если спросят, где я, отвечай в манде,
в том смысле, что только что выбрался из пеленок.
Эта жара прошибает дырку во лбу не хуже синицы, из черепной коробки
стремящейся вылететь к воздуху. Из подзорной трубы
взгляд падает на перекресток, как на руки акушерки.
Предпочитаю дождь из всех видов борьбы,
уход - любой из свобод, расстоянье - постельной порке.
Белый июнь меня доканает: числа с 1 до 0, а иных здесь нет.
На что это похоже? На трещину в скорлупе. На выстрел
нас  обходит город. Я лежу на газоне, похожем на крест.  Я устал от истин.




*** 
Снулая рыба приподнимает плавник,
как знамя победы пепла над морщиной течения в океане.
Практик ишет булочную. Идеалист - через крик -
возвещает  мир, что его он разлил. В стакане,
как зрачок проплывает осколок неба -
в нашем окружении мутно, пасмурно - такова V
воздуха над горизонтом. Отломи хлеба
и выпей птичьей крови. История
мира приблизилась снова к старту из падали,
осторожный свет, как слепой, ощупывает сердце  комнаты,
в том смысле, что человека, который спит там, где его спрятали
за скрипом пыльные предметы. Из гимна ты
когда-нибудь вырастешь. Спартанец Спарты
бежит - потому что корни его любви сотканы из ее пустоты.

***
Будешь в наших землях - не буди воробьев,
не заходи в руины, не говори о дождях.
Предсказателей повыбила судьба из плотно сшитых рядов
людских и жены наши девятый год на сносях.
Сбудешься как тропа - в любой из последущих жизней
тебя попирают колеса, стопы, колени, когти,
алчущие прибыть к своей равнодушной отчизне,
чье скопление стен вхоже в лохмотья аорты
путника, издали бредущего в суть вещей -
не загоняй любовь в замкнутую бутылку
родины. Если чужбина избавит тебя от прыщей -
не приезжай, не присылай на юбилей открытку.
Назови меня по имени. Выпей портвейн.
Нарвись на финку.

***
Куда бы не шел - всегда возвращаешься.
В векторе перемещенья - оправданье любой точке.
Талая кровь освободит - если отчаешься
найти тропу к позднему сыну или ранней дочке.
Потеряешь себя в темноте - не ищи - на фига тебе тело! 
если не с кем его разделить в этом белом
свете лампы стоватной, альбиносой летучей мышью
присосавшейся к потолку. Каждой нише 
нацарапано имя ее. Погреми ключами
или соленой, как речь з/к, кожей, пожми плечами.
Загорелая роса на дверной ручке.  Паспорт 
вспоминает, как тебя окликали. Автостопом -
за сутки - проезжаешь полстраны, за борт 
выкидывая - с окурками - память остолопам
из попутной харчевни. 
		(ночная трасса,  которую не миновать скопом)

***  
Сумма чужих углов - это твоя судьба:
только вскипнешь "дурдом!" - стены - инеем - "да!".
Лучше же промолчать, призрев на сухой траве
ответ на вопрос "где ты?" - в кратком, что смерть, "нигде ..." 
(то есть всегда ни там, где речь твою слышу я).
То - как комод - кряхтя, то - как  птенец - гуля,
меж четырех углов есть пятый, который - ты,
шорох, острый сосок и некой тени черты.
Лучше участь слепца: голос, тепло. Снег
падает вслед за людьми и ангелами, чей бег
остановим пивной, выросшей на пути
их. И если сетей этих не обойти,
вслушайся в тик часов - твой ли несносный бог
здесь проторчал свой век, с бесенком вживленным в бок?..

***
Сколько бы ты не играл - всегда победят крести:
застрявший в дупле короед помешает из древа воскреснуть.
Попав в пятно света, бутылка расширит себя до лужи.
Застегни свой глухой ворот, чтоб не случилось хуже,
чтоб не случилось свары или пера под ребра.
Чтобы меж Аз и Ять не развернулась торба -
не издавай ни звука, не колеби тростинку,
прикусывай не спеша слова острую льдинку,
отворожись от бога, отговорись поговоркой,
взирай на Чикман и Косьву спокойно. Не будет горько
если эта отчизна сгорит в своих переменах.
Если не сгинешь в пойле - наградой получишь тремор,
морщины, манную жижу, покойников многоголосье,
или - травинкой в спину и из глазниц - колосья.

***
Спросят: какое число? - отвечай: много.
Умея только до двух - все, что выше,
называю несуразно. Два века гудела погода,
чтобы сойти на блеф или что-то тише.
Мы искали смысл, чтоб потерять. Свистеть
нас учили раки и книги. Из мертвых женщин
ближе всех - та, что вдалеке. Просей
нас сквозь время свое и соски огрубеют. Меньше 
руки бога - только жирный его трахарь Цезарь.
Наши дети забудут нас, поиграв в могилы.
Ни хирург, ни ветврач не спасут. Только чахлый писарь
сосчитает нас перед тем, как покинуть. "Милый,  
разучись дышать ... " - слышу я,
подчиняя звезду отливу.


Агорафобия		

Гнусная страна расставляет птенцов по местам.
Маленький фюрер греет руки в ширинке. "Я - сам"
прежде, чем взять окончательный взлет с железной руки,
верещит воробей, и с тем отлетает. Крюки
вбиты заранее в потолок, кукле - гвозди - в глаза,
любовники - светом - в постель. У дрозда -
снова - подкидыши, снова - простор и тоска,
когда простор запоет - оторопь от голоска
его, дрожь в коленях, и выпь - у глазка
в каменный вещмешок - дневует - его волоска
не надорвать голосом - только собой. Звезда
опустилась - замерзшим в сосульке младенцем - на провода.



***							
Каждой женщине свойственно плакать - пока она есть -
контрабандой разрывов пасхальных хлопушек, петард.
Нам невнятица станет спасеньем, в котором п...ц -
тоже выход (ремарка. улыбка). Тошнотный полуночный Сартр,
не дыши и не двигайся - черный китай и великий могол
починают движенье, гнилыми зубами бутылку открыв -
починяющий примус сантехник все сделает, в пол
устремляя своей Хуанхе желтоцветный разлив.
Так разносит портвейн свои вести, так плачут чтоб жить,
так калечат тепло, так стоят одноного, глазеют с балкона на бога,
собираются тряпки и тело, которое шить,
не найти, не соткать за три месяца и (+)полгода.
Каждой свойственно что-то. Мужчины бухать
не устали и едут четвертый свой, в темном трамвае,
опускаясь все выше, а бог ... он всегда вдалеке
и от севера нашего тень сквозь восток убывает

непечатное

отмечая свои тридцать лет замечаешь - немного
изменились порядки домашних ряды и уже не до блядок
и уже осторожно щупаешь связки дыханьем
чтобы завтра хрипеть повторяя старательно чайник
и корябаешь черствый язык и коверкаешь небо
и не видишь вблизи никого обретя дальнозоркость
все что раньше чудилось с каждым днем исчезает нелепо
все быстрей и уже наплевать на чернильную плоскую гордость
отпуска наши скоро закончатся - мы выйдем следом
запотеют ладошки и иней на голые пятки 
ляжет  все хорошо это смерть прорастает в нас жизнью
с каждым новым рожденьем детишек и играет со временем в прятки

Нижнему Тагилу. С любовью.

то и видно что в замкнутой комнате как на ладони
гости были вчера и убыли забрав простоту
то и сплыло что прялка черная или апокриф
расчертивший под ангела новой зимы бересту
положили на четверть  стола вдох и пресную мацу
то и дел что смотреть на отбытие в нижнем  в ...исподню
где что сука то сразу поэт что ни дурень то память
и холодная гостю квартира с привычной хозяину  вонью
разноцветного неба тропинкой ведущей на север
чтобы с юга вернуться если хозяйка права
значит выбиты зубы и тело берет на измену
если слишком херово - то славно было вчера
на вокзале в каком-нибудь нижнем кругу словно Мнемосу снишься
и терзаешь бумагу и сжираешь свой карандаш
то и видно что срок приключается местному Зевсу родиться
да и выплюнуть тело мое на последний этаж


***  
В этом меде нет пчел,
только дети и тени детей,
и дождя вертикальная нить.
И короткая память камней
разминает ладонью твоей
мокрый мякиш чужой немоты:
то приходишься  братом песку,
то сестрою своей темноты.

***
То ли город горяч как укус пчелы в мягкую руку ...
То ли мед растекается, лядвии камня тревожа ...
Обернувшись на запад - замечаешь, как корочкой небо
покрывается от стыдобы: это с севера ветер
залетает в гнездо и рождает змею из кукушкиной скверны,
и течет между нами, на узлы завязав разговоры.
Не печаль береги, а песок что сквозь нас пропускаешь -
так ли вечность звучит, как пугают младенцы прохожих ...
и горбинка еврея стала горбом для исхода:
на соленых ладонях - только ломтик ослепшего солнца,
не спеша откуси, чтобы слову песок не привился
и иди, чтоб забвенью предать лики, лица,
камни, вздор нежестоко-пустейших речей.

Нам с тобой ли ходить, если море не сможет оглохнуть,
сосчитать белый снег или пресную манну в пустыне.
На Урале нет бога, но есть рыжеватые скалы 
и оскал темноты - иногда так похож на улыбку.
По утрам то ли ангелы, то ль лишенные сна санитары
поправляют тебя, чтоб случилось все по закону ...
но закон не написан еще и скулят фараоны
и глядят на восток из-под ребер и жен, иссушенных 
вместе с ними во времена избавления армий 
от судьбы предначертанной званьем и наймом.
Пройдет сорок ... больше не выдержит зябкая кожа
да и больше не надо, чем память людская вмещает 
и подернется небо морщинистой вязью ислама,
и от веры любой после выхода будет похмелье

Не ходи по воде - это точно дурная примета:
утонуть не утонешь, но дерево выведет к небу.
Все слова - пустота и особенно те, что выпиты нами
в ожидании истины и собеседника. Если
не искать ни того, ни другого - то ты не состаришься даже.
Камни будут источены, город падет и воскреснет -
а песах или кадиш сегодня спроси ты у брата,
если только найдешь его в нашем густом пустословье.
Только дождь бы прошел сквозь невнятную нами пустыню,
сквозь холодные нами селенья, прогнившие скулы.
Нет ни времени. Нет ни народа, ни доброго брата.
ни любившей сестры, ни отребья, ни тени, ни веры.
Не ходи по воде - это точно дурная примета:
Утонуть не утонешь, но дерево выведет к небу


*** 
отмечая свои тридцать лет замечаешь - немного
изменились порядки домашних ряды и уже не до блядок
и уже осторожно щупаешь связки дыханьем
чтобы завтра хрипеть повторяя старательно чайник
и корябаешь черствый язык и коверкаешь небо
и не видишь вблизи никого обретя дальнозоркость
все что раньше чудилось с каждым днем исчезает нелепо
все быстрей и уже наплевать на чернильную плоскую гордость
отпуска наши скоро закончатся - мы выйдем следом
запотеют ладошки и иней на голые пятки 
ляжет  все хорошо это смерть прорастает в нас жизнью
с каждым новым рожденьем детишек и играет со временем в прятки

***
И отец был не прав ... мы вернемся чуть позже -
отвертеться едва ли получится. Все же
попытаемся. Только петух с кукареку 
запоздал на полвека и эту огреху 
не исправить уже. Не продвинуться стуже
вопреки "только б выжить", но ... вяжутся туже
покрывала ее ... 
    (Пенелопе не снилось,
что склонять ее всуе будет каждый провидец
на соленой земле, вдалеке от Итаки.
Дело даже не в ней, не в ее Телемахе -
в ожидании слова, в ожидании смысла -
вся оливка прогоркла, вся сметана прокисла, 
катит в небе клубок, чтоб прожечь полотнище.
На дне - крысы и люди, и дырявое днище,
корабельные доски, черепа,  Посейдоны,
для немногих истлевших - вензеля и притоны ...
Одиссей не поправит - он неграмотен тоже.
Не избавить его от блужданья). 
Негоже 
заходить в монастырь и просить хоть о чем-то, 
о свиданье непрочном, быть - не быть ... все экспромты
заготовлены, сказаны, смелены с чушью.
Я сижу и курю с рыжеглазой дурнушкой.

***  
В этом меде нет пчел,
только дети и тени детей,
и дождя вертикальная нить.
И короткая память камней
разминает ладонью твоей
мокрый мякиш чужой немоты:
то приходишься  братом песку,
то сестрою своей темноты.