Съемки затянулись. Режиссер все не мог, как он говорил, "попасть в тон".
- Стоп! Стоп! Улюлюкин, вот ты говоришь "дно", а я не верю! И зритель тебе не поверит.
- Улюкаев я.
- Да какая разница. Главное вот это - дно, дно. Покажи нам это дно! Изобрази нам его. Вот оно - дно, днище. Тина и камни кое-где. И раки там ползают. Покажи мне дно, Улюлюкин! Лицом его вырази.
- Улюкаев.
- Да не придирайся ты к словам. Ты, главное, тему прочувствуй. Вот, вот... Нет, не верю. Пятый год, Улюлюкин, про дно нам рассказываешь, а все как неживой.
Главный терпеливо ждал вместе со всеми конца поднаедоевшей всем сцены на дне, как они между собой иногда шутили. Но тут ничего не поделаешь - дело есть дело, а тем более такое важное государственное мероприятие, как съемка девятичасовых новостей.
Улюкаев, красный, как рак, уже практически не шевелил губами от злости и усталости, шепелявя и гримасничая "дно, дно".
Наконец, все сцены были отсняты, но раздраженный режиссер встал посреди съемочной площадки:
- Внимание! Никто не расходится, пока я не отпустил. Распустилась труппа из погорелого театра. Значит так, Улюлюкин, завтра а восемь у тебя репетиция. Будем учиться показывать лицом дно.
- Но у меня билеты в Ниццу...
- Билеты сдашь и на репетиции будешь, как штык. Дальше, Матвиенка, что у тебя с волосами? Где ты нашла своего парикмахера, у Киевского вокзала на помойке? Я уже молчу про ваши лица...
Главный машинально провел ладонью по щеке, но качество швейцарского пластика было превосходным. Режиссер заметил его жест и не преминул поколоть:
- Я говорю про человеческие лица. Маски андроидов оценивать не умею. Так вот, с лицами. С сегодняшнего дня все сели на диету! Или, как любит выражаться у нас, Гундосов, на строгий пост.
Актер Гундяев засопел, но промолчал: по гррькому опыту все знали, что с режиссером телевидения спорить бесполезно. А режиссер распалялся все сильнее:
- С такими харями никто уже практически не влезает в телевизор. Как я по-вашему продам картинку народу, если у меня артисты-погорельцы вдвоем в кадре не помещаются? Строжайшая диета - вода и жмых! Да-да, будете питаться вместе с народом, а не вместо народа.
Он удовлетворенно хмыкнул, довольный своей шуткой. Шутка была любимой, наряду с "жуликами и ворами", и повторялась ежедневно. Как и "шутка" с Улюлюкиным. Иногда, правда, в особо напряженные моменты, "Улюлюкин" становился "Залупаевым".
- Матвиенка, парикмахера удавишь полонием, а Улюлюкин в восемь вместо пиццы идет на репетицию. Все свободны.
Главный не прощаясь и ни с кем не заговаривая вышел, пошаркивая, из своего "кабинета"-павильона. Сервопривод правого бедра повизгивал, не справляясь с нагрузкой. "Надо менять, думал он, а ведь это опять расходы, западники совсем охренели, дерут три шкуры, а куда денешься, а все власть, все она проклятая, все соки выпила, ха-ха, власть! Попробовали бы этой власти на вкус"... Он непроизвольно сморщился, как от кислого яблока. Как от кислого зеленого яблока власти.
Титановые суставы тихо похрустывали, что-то в глубине его тела булькало, щелкали силовые реле, а он в одиночестве шел по кремлевским коридорам, долго спускался в лифте - старинном металлическом гробе, покрыты бесчисленными слоями маслянной краски, тут и там образовавшей сталактиты, потом мимо дежурного офицера, которому он еле заметно кивнул, и тот, служака до мозга костей, не подал ни малейшего вида, только молча встал и отпер железную дверь. На миг главному показалось, что офицер хочет отдать ему честь, но внутренне колеблется, и тогда он быстро, насколько позволяли изношенные сервоприводы, проскользнул мимо, в уютный сумрак, в спасительный холод. Дверь за его спиной лязгнула, проскрежетал механизм запираемого замка.
- Дом, милый дом, - просипел он, откидывая крышку из толстенного оргстекла. Невидимые ультрафиолетовые лампы бросали мертвенные отблески на застывшее лицо мумии, а он поерзал, устраиваясь поудобнее рядом, пока программа не отключила его блоки, и он не погрузился в блаженный сон мертвеца.