Его на площади не просто так поставили, а к юбилею. В тот год заводу исполнялось 130 лет, и время тогда было весьма благодатное. Достояние советского народа, как ему было предписано всеми руководящими документами, постоянно росло и потому автомобильная промышленность, для которой завод поставлял комплектующие детали, развивалась, если не семимильными, то уж семиметровыми шагами - точно. А у рынка запасных частей для советских автомобилей - шаг был и того шире. Запасных частей в те годы многим для полного счастья не хватало. Вот и стремились все за тем счастьем к заводскому магазину, куда отправляли из сборочных цехов не совсем качественную продукцию. Все это вместе взятое создавало весьма благоприятную обстановку на заводе. Такую благоприятную, что кто-то подал идею организовать в заводском поселке центральную площадь с памятником посреди. Идея эта понравилась, если не всем, то очень многим. Да и деньги на такое начинание тогда были. Инициативу заводчан партком с райкомом поддержали, главк не возразил, профсоюз в стороне не остался и комсомольский актив правильный курс взял, хотя некоторые из рядовых членов молодежной организации стали задавать провокационные вопросы.
- А как же фундамент спортивного зала, который заложили мы десять лет назад на месте предполагаемой центральной площади? - спрашивали они, поддаваясь несознательным завихрениям своих комсомольских душ. - Может его достроить, раз деньги-то есть?
Фундамент снесли в одну ночь, а на следующий день приехал скульптор из столицы.
Каким быть памятнику решали слегка расширенной группой партийного актива. Сперва все единогласно подумали, что в центре площади должен стоять памятник вождю пролетариата, благо идеологически все получалось правильно. На поселке было уже два памятника вождю. Один стоял у проходной и призывал народ к ударному труду, а другой, который возле клуба, звал все тот же народ к культурному отдыху. Центральную площадь поселка планировали разбить около стадиона и вождь с нее смог бы неплохо всех позвать к спорту с физкультурой, с которыми он, по некоторым сведениям, дружил во время своих ссылок. Все получилось бы, как нельзя лучше, вот только сомнения пожилого ветерана слегка нарушили гармонию поиска.
- Физкультура - это хорошо, - сказал он, разминая крепкой ладонью загорелую на приусадебном участке шею, - но если мы поставим памятник лицом к воротам стадиона, то на большую часть поселка он будет смотреть задом. А это уже не совсем хорошо, потому как, и большинство нашего народа будет смотреть вождю не туда куда следует. Верно ведь?
- Верно, - как-то настороженно поддержал ветерана актив, не совсем пока догадываясь, куда это тот клонит.
- А если мы повернем вождя лицом к поселку, то куда он будет смотреть в первую очередь? - продолжал клонить в неведомую всем сторону прозорливый коммунист старой закалки.
Все, кроме скульптора с ветераном, прикрыли глаза, а потом вдруг разом ахнули. И было от чего ахнуть. Как тут не ахнешь, если первое, что попадало тогда под взор вождю, было питейное заведение, прозванное в народе "чипком", а чуть в стороне от заведения стоял общественный туалет из красного кирпича с серой крышей. Снести два эти, весьма необходимых для трудового народа, сооружения, в преддверие заводского юбилея, было достаточно чревато и потому немного боязно. Это вам не фундамент спортивного зала. Здесь мысленным комсомольским негодованием вряд ли обойдешься. Тут такой вдруг может получиться. Пришлось активу от статуи вождя молча отказаться. Стали думать дальше.
- А может, какой исторический монумент поставить, - предложил, часто поглядывающий на часы, директор завода. - У нас юбилей, все-таки. Поставим на площади двух мужиков: один с сохой, а другой с молотом. Дескать, от сохи да к молоту. С намеком на историю, так сказать.
- А без намеков никак нельзя? - протирая очки клетчатым носовым платком, чуть слышно поинтересовался инструктор из райкома партии. - У нас, к сожалению, не все правильно намеки понимают. Народу надо четко сказать для чего памятник на площади, а то ведь они самостоятельно могут и не понять, чего мы хотели.
- Хотели, чтоб потомки предков славили, - как-то нехорошо перебил инструктора, слегка покрасневший директор. - Для чего еще памятники ставят?
- А вот здесь я с вами не согласен, - завершив очищение очков и водрузив их на кончик носа, забарабанил пальцами по столу представитель райкома. - Предки предкам рознь. Среди предков такие фрукты встречались, что ни в какие ворота при нынешней политической ситуации их не просунешь. Фабриканты, разные там и прочие кровопийцы. Таких тоже славить? Если мы их всех без разбору славить начнем, то, наверху ведь не дураки сидят, они наверняка спросят, а за что потомкам всех предков в нашем районе огульно славить?
- Хотя б за то, что жизнь те дали им, - бросил быстрый взгляд на директора секретарь заводского парткома, который часом раньше получил верные сведения о том, что его партийная карьера на следующих выборах должна внезапно оборваться.
- Ну, это уж слишком, - погрозил пальцем заводскому партийцу инструктор, и что-то торопливо пометил в записной книжке. - Это ж поповщина какая-то да еще с похабным намеком.
- С каким намеком? - оживился вдруг комсомольский секретарь, досель участия в дискуссии не принимавший.
- А с таким! - уже не на шутку разошелся представитель из района. - Ставят двух мужиков на площади, а народу говорят, что они жизнь ему дали. Что народ после таких слов подумает? Еще раз повторяю: два мужика на площади! Как молодежь это воспримет?! Сейчас-то народ грамотный стал, а что в будущем про нас подумают?! Не будь здесь женщин, я бы вам сказал напрямик, чего они в грядущем сказать про такое могут! Так и стоят у меня сейчас перед глазами слова те гневные! Я вам.....
- Но лик грядущего не обозрим, - ляпнул вдруг ни к селу - ни к городу комсомольский вожак, перебивая очередную мудрую мысль инструктора, и тут же смущенно захлопал ресницами.
- Чего? - в один голос удивился актив безалаберной выходке главного заводского комсомольца.
- Я говорю, а черт их знает, чего они там подумают да скажут, - сломал пальцами шариковую ручку взволнованный вожак заводской молодежи. - Может, тогда уж все сознательные будут и думать, начнут так, как положено, думать. Перевоспитаются.
- Товарищи, - перебил футурологические размышления смущенного юноши скульптор, - я согласен с товарищем из райкома, что два мужчины на площади не совсем эстетично, а потому предлагаю поставить скульптурную группу, в образе юноши и девушки, вскинувших вверх руки в стремлении своем к нашему светлому будущему.
- Как в кино, - чуть слышно прошептала, сидевшая за коричневым сейфом знатная сборщица электроарматуры.
- В каком еще кино? - насторожился инструктор, строго глянув в сторону сейфа.
- Так во многих кино перед началом их показывают, - проворно вскочив со стула, оживилась знатная труженица. - У мужика с молотом руки крепкие такие! Как у Петровича из ремонтной бригады.
- Нет, нет, нет, - стремительно замахал своими тощими руками скульптор. - Копировать "Рабочего и колхозницу" Мухиной мы не будем. Наша пара будет юной, грациозной и в легкой спортивной одежде.
- В светлое будущее налегке да по самое некуда, - протяжно вздохнул, уже изрядно облысевший, председатель поселкового совета. Вздохнул и, встретившись своим суетливым взором со строгим оком инструктора, часто закашлял.
Потом в парткоме повисла неловкая тишина. Правда, висела она там не долго, потому как директор, спешивший в главк, поднялся, хлопнул ладонью по столу и вымолвил с изрядной долей металла в голосе.
- Ежели в монументе не будет историзма, денег на скульптуру не дам! Народ без истории - это не народ, сборище двуногих. Думайте!
Директор ушел, а актив, согласно его наказу, думать да дебатировать стал в новом направлении, но, не отступая далеко от предыдущих задумок. Инструктор в ходе дебатов очень настаивал на партийности монумента. И тоже основательно грозил всем, но не деньгами, а по партийной линии. Сколько они тогда дебатировали, никто уж не помнит, однако сошлись на том, что будут на площади стоять мужчина и женщина где-то около средних лет, одетые по моде первых пятилеток. В сапогах да шинелях. Именно так одевались, когда завод, прекратив выпуск самоваров с медной посудой, перешел на производство автомобильных комплектующих. Это была знаменательная веха.
Открывали памятник в конце сентября на день машиностроителя, как и положено, с простыней. Правда, простыня та оказалась мелковатой и покрыла монумент лишь до плеч. Однако и этой краткости вполне хватило для неистовой интриги, вспыхнувшей на новой поселковой площади. Разжег этот нездоровый интерес срыв сроков возведения монумента. Незадачливый скульптор со своей командой чуть было не опоздал к юбилею и монтировал головы к памятнику всю предъюбилейную ночь. А жители поселка, не подозревавшие в нерасторопности столичного деятеля искусств, подумали, что головы памятника скрывают от них некий сюрприз к празднику. Мнение народа разделилось. Одни были твердо уверены, что на большую часть поселка будут взирать с трехметровой высоты директор да его супруга, а другие настаивали, что вглядываться на чипок с туалетом будет помощник директора по быту с заместительницей профсоюзного председателя. Если явление первой версии таинственных голов было достаточно объяснимо, то вторая вынырнула в народ практически из ниоткуда и как всё оттуда, цепко вгрызлась во многие умы, порождая там нездоровые домыслы и подозрения.
Начало митинга проходило в таком гробовом молчании со стороны нарядной аудитории, что у ораторов от волнения в горле изрядно першило. А народ ждал, затаив дыхание. Что же откроется ему из-под простыни?
- Угадал я или нет? - думал каждый. - Очевидное или интересное под простыней?
Когда простыня упала к ногам предков, над юной площадью взвился практически единодушный разочарованный вздох, от которого усталый скульптор судорожно схватился за сердце. Головы были ни на кого не похожи. Такого подвоха народ никак не ожидал и не подкати к чипку желтая цистерна с пивом, то кто-нибудь да как-нибудь непременно высказался бы. И высказался бы не совсем хорошо. Благо в ту пору сделать такое слегка уже было можно, но пиво, есть пиво. Большинство потенциальных ораторов потянулось к желанному напитку, а за остальных тут же взялись артисты из областного центра. С пивом да плясками народное разочарование скоро испарилось. Стало весело.
- Чего это на них одежонку какую убогую скульптор напялил? - притоптывая носком лакированной туфли в такт веселой песенке, толкнула под локоть своего мужа съемщица гальванического цеха. - Ничего получше кирзовых сапог для женщины не нашлось, что ли? Смех!
- Понимала бы чего, - строго осадил супругу слесарь-инструментальщик с легкой проседью на усах. - Это же историческая скульптура. В тридцатые годы так одевались. Нечего тогда другого одеть было. И завод наш совсем уж загибался. Дед мне про те времена часто рассказывал. Листом медным тогда напряженка была. А посуду здесь только из него и делали. На нашем заводе в те годы человек двадцать всего и осталось. Найдут они меди чуток, посуды наделают, и сами же везут её в Москву продавать. Посуду брали тогда плохо, и все уж думали, что заводу со дня на день каюк полный придет. И вдруг приезжают к ним гонцы из области да предлагают пятьсот деталей для Горьковского автозавода сделать. Да и ладно бы просто сделать, а то ведь сроку лишь неделю дали. По шестнадцать часов работали. Все вручную. На коленке. И сделали. Да так сделали, что из Горького сразу заказ еще на пять тысяч пришел. Вот и ожил тогда наш завод. Ожил и живет до сих пор на полную катушку. А памятник это тем, кто не дал заводу погибнуть. Тем, кто отстраивал его во все лихолетья. В войну ведь....
- Да ну тебя, с рассказами твоими нудными, Колька, - махнула рукой разрумянившаяся жена и побежала в плясовой круг, зарождавшийся возле начальственной трибуны.
- Красота-то, какая, - молвил, глядя на народную радость, районный секретарь партии. - Хорошо!
Действительно было хорошо. Площадь была выложена новенькой тротуарной плиткой, все бордюры четырех широких дорожек, сходящихся возле памятника, покрашены в белый цвет, не меньше дюжины кованых столбов с замысловатым орнаментом несли на себе крупные белые фонари. На клумбах пестрели осенние цветы, а где не было цветов, назло всем непогодам зеленела трава. И возвышался над всей этой красотой на белоснежном пьедестале трехметровый монумент стального цвета, радостно взирая сверху на веселящихся потомков. И только голубое небо было над памятником. Только небо и ничего более. Дух захватило у районного начальства от этакой красотищи.
- Только, ты, это, - подтолкнул вдруг под локоть директора первый секретарь, - пивную с туалетом перенеси куда-нибудь с глаз долой. Не место им здесь. Обязательно перенеси, а он вон напомнит тебе и проследит.
Произнося последнюю фразу своего напутствия, районный секретарь перевел строгий взор на вновь избранного главу заводского партийного комитета. Тот, мгновенно вытянув руки по швам, радостно кивнул.
Только вот ни напомнить, ни проследить секретарь парткома не сумел. Ему помешала гласность. Как раз в ту пору она, пока еще не совсем уверенными взмахами своих теле - газетных разоблачительных крыльев, окруженная стаями журналистских уток, стала потихоньку набирать высоту. И именно в то время умными людьми было замечено, что чем выше поднялась птица гласности, тем длиннее стало партийное собрание. Партийные собрания цехов длились уже не менее четырех часов, а отчетная заводская партийная конференция продолжалась аж до четырех часов утра. Началась она, как обычно в четыре дня, и работала двенадцать часов кряду лишь с четырьмя перерывами. За три перерыва делегаты проголосовали, а четвертый был стихийным. Где-то, в два часа ночи несколько жен партийцев, обуреваемые нездоровыми подозрениями насчет того, а не ходит ли гласность их мужей в юбке да на высоких шпильках, с криком пройдя заводскую охрану, ворвались в зал заседаний. Пришлось очередному оратору прерваться. После легкой сумятицы, женщин успокоили, рассказали о последних указаниях сверху, дали немного послушать дебаты и отпустили с миром. Конференция же продолжилась дальше.
Вот как раз во время подготовке к этой конференции заводской партийный секретарь и позабыл напомнить директору наказ секретаря райкома. Когда партийный лидер осознал свою оплошность, промышленно-финансовый план завода на следующий год был уже утвержден в главке. Про перенос туалета на новое место в плане ничего не написали. Пришлось забывчивому секретарю ждать следующего года.
Но и на следующий год у него опять не получилось исправиться. В тот год начался партийный исход. Где-то по телевизору сказали, что тем, кто выйдет из партии, ничего за это не будет, и началось.... Первых отступников пытались стыдить да уговаривать на партийном комитете.
- Вот ты скажи нам, - тряс указательным пальцем заводской парторг перед носом молодого слесаря, - для чего ты в партию вступал, зачем, почему, как?
- Запутавшись в сетях житейской кутерьмы, - чуть слышно прохрипел себе под нос смущенный ренегат.
- Какой еще кутерьмы? - сильно подавшись вперед грудью, стал сердито уточнять партийный секретарь.
- А такой! - рявкнул вдруг во весь голос слесарь и отчаянно смело посмотрел в глаза всем членам партийного комитета по очереди. - Женился я пять лет назад, потом дите у нас народилось, за ним еще одно. А живем мы у тещи. И там еще с нами: тесть, шурин, бабка жены да брат тестя - инвалид второй группы по голове. А квартира у тещи однокомнатная да в старом фонде! Удобства во дворе. Сам я из деревни. Жена моя в деревню ни в какую переезжать не хотела. В очереди на квартиру я пятьсот шестым был. Вот мне ребята в бригаде и подсказали, чтоб я для продвижения в очереди в партию вступал да какой-нибудь работой общественной занялся. Вот. А теперь коммунистам в очереди привилегии отменили, и на кой ляд мне эта партия сдалась!
Дебошира исключили, из парткома с позором выгнали, а сами думать да гадать стали.
- Ну, чего вот таким не хватает? - судорожно тряхнул головой инструктор из райкома. - Мы им всё, а они нам партийный билет на стол! Раньше разве так было? В гражданскую? В годы первых пятилеток? На войне? В холод, в голод под пули шли! И никто тогда об отдельной квартире не думал. И мне отдельную тоже не сразу дали, лет семь в коммуналке жил. И не ныл я тогда, как этот. Вот ответьте мне: почему они все забыли? Всю историю нашу славную. Кто виноват, что они прошлое наше ненавидеть стали?
- Мы, - внезапно перебил инструктора седой технолог, уже больше двадцати лет, бессменно заседавший в парткоме от технологического отдела. - Только мы.
- Почему?!
- Любить былое не учили мы, - вздохнул технолог и стал печально смотреть на осенний пейзаж за пыльным стеклом. - В грязь мы его часто втаптывали, отвергали, когда выгодно это нам было, вот оно теперь и отрыгнулось в полной мере.
- Как так не учили? - взъярился товарищ из района. - Книг тысячи написали о героях былых времен в пыльных шлемах. Как они буржуев беспощадно давили! Кинофильмов сотни сняли! Вот третьего дня по второй программе кино "Коммунист" показывали. У меня мороз по коже, а дочь кричит "Зарубежную эстраду" включай! Ей там интересней! Откуда такое?! Уж мы-то с женой, сколько над ней бились! Сколько нужному учили.
- А, может быть, учили, но не так? - оторвал взгляд от осени задумчивый технолог.
- Да как же их еще учить? - тяжело вздохнул партийный инструктор. - Я с людьми двадцать лет работаю, жена завуч в школе. А она нас слушать не хочет и не в грош ничего не ставит. И что самое страшное, её теперь телевизор поддерживать стал. Такое бывает покажут! Кровь в жилах остывать начинает. Страх подумать. Скоро там вообще ничего святого не останется. И я так думаю, что во всем телевизор виноват! И нет на него теперь никакой управы. Что же творится-то на белом свете?
Остальных отказников освободили от партийных билетов молча, потому как гласность, весело налетавшись, немного уже притомилась, приелась всем слегка, пониже парить стала, а время было позднее.
На следующий год в райкоме сменился лидер, а начинающий заводской парторг вослед за другими товарищами вышел вдруг из партии да открыл кооператив по продаже фруктов. И напомнить директору о данном обещании стало некому. Да и директору тогда не до обещаний прошлых было.
Зашатались в те мутные времена устои советского общества, и промышленность с плановых рельсов потихоньку сходить стала, но монумент на центральной площади поселка завод всегда содержал в надлежащем виде. Пока не разрешили ходить на коммунистический субботник добровольно, постамент красили побелкой два раза в год. В апреле и сентябре. А после того судьбоносного разрешения насчет добровольности, только ко дню машиностроителя, но красили непременно.
Для организации таких работ на два дня к монументу бросали всех работников конструкторского отдела, вернее, всех, кто кисть был в состоянии удержать своей инженерно-технической рукой. Умелых, значит. Директор сам раз в неделю обязательно около памятника проходил и обо всех выявленных недочетах строго рассказывал на заводской оперативке. Недочеты устраняли быстро. Директора на заводе уважали, а тот уважал историю. Несмотря ни на что уважал.
И памятник был, конечно же, благодарен заводскому руководству за такую заботу с уважением. А при уважении, и живется всегда легко да с удовольствием: и человеку, и монументу. Нравилось памятнику на поселке. А к "чипку" с туалетом он скоро привык, как привыкли к памятнику местные жители. Большинство значительных встреч теперь только у монумента и происходило. Здесь встречались влюбленные, молодые матери с колясками, партнеры по теневому бизнесу запасными частями к автомобилям, активисты общества любителей голубей, а, впрочем, чего зря стараться - всех встреч здесь не перечтешь. И все плановые демонстрации от памятника начинались и к нему же возвращались. Кипела вокруг памятника жизнь! И казалось, что кипеть всегда будет.
Первый раз постамент памятника не побелили в годовщину "шоковой терапии экономики". В тот год, завод, измотанный взаимными неплатежами смежников, задержал заработную плату на три месяца. Народ тогда крепко озлобился. До того крепко, что директор позабыл дать указание о покраске постамента ко дню машиностроителя. На волоске тогда висело не только традиционное празднование дня машиностроителя, но производство комплектующих деталей для автомобильной промышленности. Ситуация была абсурдна до безобразия - при огромном дефиците на свою продукцию завод ничего не мог ни продать, ни купить, из-за того, что государство за долги закрыло все банковские заводские счета. Счета были закрыты из-за невыплаты налогов, а налоги не выплачивались по причине отсутствия поступлений денежных средств. Замкнутый круг. Чтоб не остановить производство, продукцию завода потихоньку через третьи руки обменивали на сырье. Вагон на вагон. А наличных денег в заводской кассе было, хоть шаром покати. И если бы не криминальная среда с темным бартером, то мощнейшее в недавнем прошлом предприятие рухнуло бы, подобно колосу с обветшавшими глиняными ногами. Именно криминальная среда раздула еле теплящееся производство. Теневой бизнес мгновенно разобрался в ситуации и создал на заводском поселке несколько подпольных цехов по сборке изделий из ворованных заводских деталей. Часть народа шла теперь на работу с радостью и без зарплаты. И с каждым днем эта часть становилась всё больше и больше. Воровство комплектующих деталей стало повальным. Скоро начальник охраны пришел к директору с предложением обратиться за помощью к милиции.
- Да подожди ты с милицией, - прохрипел в ответ, окончательно поседевший в тот год директор. - Людям ведь жить как-то надо. Зарплаты-то я им выплатить не могу! Понимаешь, ты! Не могу!
Когда с "шоковой терапией" наигрались да немного взялись за ум, завод начал потихоньку отдавать все долги по заработной плате. Когда эти долги были погашены полностью, директор потребовал от начальника охраны действенных мер по наведению порядка в вопросе сохранности заводской собственности. На эту борьбу были срочно мобилизованы все возможные силы, и районный судья справедливо потребовал себе значительной прибавки к окладу. За один месяц было возбуждено столько дел по хищениям, сколько в былые годы и за пятилетку не возбуждали. Да только воровать от этого меньше не стали. Еще крепче тогда стали учить заводчан жить честно, но видно учили тоже как-то не так.
И научился этому не всяк. Многие на тропу чести смотрели с изрядной долей презрения, оправдывая себя ставшими довольно-таки крылатыми изречениями: "Теперь все воруют, даже рыжие, а я их чем хуже! Мы тоже не дураки, чтоб впроголодь жить да хлеб без масла жевать! Своё берем!".
Завод тогда уже был приватизирован по одному из вариантов. Кто те времена помнит, тот сразу поймет по какому, а кто не помнит, так, тот не поймет вообще, что тогда было. Это тоже история. Порадовались приватизации новоявленные акционеры только один раз, когда после первого года успешной работы на каждую акцию был выплачен скромный дивиденд. Радовались собственники в очереди Сбербанка, куда был тот дивиденд перечислен и исключительно про себя, а вслух друг перед другом ругали начальство. Принято было в ту эпоху исторического разлома вслух начальство ругать. Вся пресса тогда полной грудью на "красных директоров" поперла. Ату, их!
Через год дивиденды выплатить из-за долгов перед государством не получилось. Народ сразу же расстроился, опечалился и стал продавать свои акции заезжим коробейникам с картонками на груди. Для чего приезжим парням бумажки те были нужны, никто тогда не понимал да и понимать особо не хотел. Берут и на том спасибо, раз дивиденд за них отказались платить. Мы ведь тоже не дураки, чтоб бесполезный мусор у себя дома хранить. Пусть теперь начальство почешется, раз допустило такое. А уж чего коробейники с акциями делать будут, так это их дело. Нас это не касается. Теперь рынок.
И "чипок" тоже вскорости приватизировали. Теперь не "чипком" он стал, а "Престижем" и был открыт всю ночь. Это вам не пивная до шести вечера. Это покруче будет. Ночами у памятника стало людно. Хозяин "Престижа" слыл уважаемым в районе человеком и мордобой в своем заведении не поощрял. Хмельного зелья в "Престиже" было в избытке, а вот подраться ежели очень захотелось, то просим милости за порог заведения. И потому все желающие били морды друг другу у памятника. После яростной баталии и побежденный и победитель считали своим святым долгом помочиться на постамент. Теперь это можно было и принародно сделать. Свобода! До того года такое возле памятника вытворяли лишь бродячие псы.
Чего только не насмотрелись теми темными революционными ночами окаменевшие предки. Многое узрели они такого, чего в своем далеком прошлом никак не ожидали узреть. Всё здесь было: и бойня кровавая, и любовь продажная, и насилье на полуразрушенных садовых скамейках. В одну ночь даже до стрельбы из автоматического оружия дошло. Свобода! Совестно предкам было за потомков своих. Очень совестно. И смотрели они на ночную жизнь возле себя с изрядной укоризной во взоре, а потому взгляд их на настоящее не каждому по нраву был. От укоров никто и никогда не в восторге.
- Чего вылупились?! - орал в сторону монумента изгнанный из "Престижа" очередной безденежный гуляка. - Чего, в табло захотели?! Да всех вас тут....
Чаще всего такой монолог завершался броском в строгие лица предков пивной бутылки или обломка кирпича. Не меньше памятника от ночных страстей страдали крупные светильники на кованых столбах. И если памятник страдал от выходок подгулявших вандалов молча, то светильники отвечали на злобные происки хмельных негодяев слезным звоном разбитого стекла.
К очередному дню машиностроителя порядок по указанию директора возле памятника навели, но продержался он одну лишь ночь - с праздника на понедельник. Свобода! Уже к рассвету были побиты все новые светильники, а в свежевыкрашенный постамент врезался пьяный мотоциклист. Врезался крепко. Так крепко, что часть штукатурки с постамента обрушилась, чуть-чуть обнажив красную кирпичную кладку. На следующий день у памятника лежали цветы и молча пили водку молодые люди. Поминали они сегодня не предков.
А жизнь продолжалась. Вскоре и до памятника докатилась весть, что у завода появились новые хозяева. Появились они, как снег на голову в ноябре месяце и что-то такое сказали директорату, что тот скоренько продал им все свои акции, купленные по тому самому историческому варианту. Рынок. Директора при заводе пока оставили, но заместителей по финансам и коммерции прислали к нему со стороны. С той же стороны прислали новую охрану. Несла службу эта охрана вахтовым методом, заменяясь через каждые две недели, чтоб не привыкнуть к здешнему народу. Договорится с нею, с охраной этой, по-хорошему, как-то у народа не особо получалось. По-плохому тоже. Местная криминальная среда попробовала возмутиться, но кишка у неё против новых хозяев оказалась слаба. Это вам не местная власть с её органами. Скоро с завода детали воровать практически перестали. Многие обиделись на новую жизнь и стали увольняться. Рынок, опять же!
Памятник же теперь стоял на чуть порушенном постаменте и в кромешной тьме по ночам. Ни одного фонаря вокруг монумента не осталось. Как-то раз директор на оперативке с превеликим возмущением потребовал от начальника ремонтно-строительного цеха навести порядок, как с постаментом, так и вокруг него. Но стоило руководителю с грозно нахмуренными бровями перечислить лишь половину того, что необходимо сделать для памятника, новый заместитель директора по финансовой части поинтересовался негромко:
- А за чей счет сей банкет?
- Чего? - не понял разгоряченный своим строгим указанием директор. - Какой еще банкет?
- Кто платить будет за светильники, раствор, кирпичи и прочий расходный материал? - все так же, не повышая голоса, продолжал интересоваться заместитель директора у своего шефа.
- Как кто? - чуть смутился шеф. - Завод. Это же история наша! Это же наш памятник.
- Вот именно, что памятник, - теперь уже перешел на повышенный тон финансист. - Памятник ВАШЕМУ заводу. И если у вас есть желание, то ремонтируйте его за свой личный счет! А на деньги собственника рта разевать не советую! Не для того сюда деньги вкладываются, чтобы их на всякую чепуху тратить! У нас своя история! И зарубите себе это на носу раз и навсегда!
С того дня директор старался обходить памятник стороной. Заводские ветераны попытались поискать счастья в деле сохранения заводского памятника у государства, но там им сказали, что их памятник в реестр настоящих исторических памятников раньше не был внесен, а, значит, его сейчас для районной власти, как бы и нет вовсе.
- А почему нашего памятника нет в реестре вашем? - попытались качать права ветераны. - Это же предкам нашим памятник! Им! Заводчанам!
- У нас в реестре памятники исторические, а не порнография какая-то в кирзовых сапогах, - бесцеремонно выставив за дверь ветеранов, поставил жирную точку в едва зародившейся дискуссии районный чиновник. - Не актуально теперь проклятое коммунистическое прошлое прославлять! Не актуально!
Вслед за сменой собственника завода, на поселке сгорел клуб. Строить новый клуб было тоже не актуально, да и не на что, если честно сказать. Молодежь теперь, разбившись по практически одинаковым интересам, ночами собиралась в различных местах. Одна компания, как стемнеет, шла на задворки "Престижа" к памятнику. Иногда им было здесь весело, но чаще всего скучно.
Какой-то парень, одурев от скуки, ночью отбил всю штукатурку с одной стороной постамента. Наутро памятник стоял на пьедестале, у которого три стороны были грязно-белые, а одна ярко красная. Словно кровью политая сторона. Самое страшное было в том, что никто этому превращению пьедестала не удивился. И шли все мимо него, почти равнодушно отворачивая чуть смущенный взор в сторону свалки из пустых пивных бутылок, по-хозяйски расположившейся на бывшей клумбе. Если памятник смог бы заплакать, то он заплакал бы конечно от обиды да горя. Однако плакать, памятникам не дано, и он терпел.
Обнаженного кирпича молодежной компании показалось мало. Теперь их смущала грязная белизна остальных трех сторон постамента. Смущала своей незавершенностью и отсутствием чего-то интересного для мятежного взора. Было скучно и очень обидно, что где-то люди живут весело. Их то веселье часто по телевизору показывали. Эх, нам бы так пожить! Сперва на пьедестале появились мелкие знаки нечистой силы, кривая свастика, чей-то номер телефона, а потом мускулистый юнец с бритой головой крупно черной краской на памятнике пишет: эмо - суки! Надпись у него получилась хотя и не художественной, но яркой и видной издалека.
Шагов с двухсот её можно было разглядеть запросто. Наутро, шагавший мимо памятника народ, взора от испоганенного пьедестала уже не отводил, а, разделился мысленно на два лагеря: либо, поддерживая дерзкого художника, ругал чуждое нам молодежное движение, либо думал:
- Откуда взялся этот живописец - урка?
Мысль засучить рукава и стереть подлую надпись ни одну возмущенную голову не посетила. Мы ж не начальство! И ни к чему нам в исторический процесс вмешиваться. Может в будущем этот памятник поможет кому-то диссертацию о нашем славном времени написать. Все ведь в нем есть: и взлет, и серые будни, и упадок с обломком красного кирпича в морду. Вся история наша тут!
Несколько человек все-таки не утерпели и позвонили в орган местного самоуправления по поводу испоганенного постамента, но там их вновь послали на реестр. Почти полгода стоял монумент над подлой надписью и простоял бы может так всегда, если бы не подготовка местной партийной ячейки демонстрации, посвященной очередной годовщине революции. Как и всегда демонстрация должна была начинаться от памятника, но в этот год начинать её оттуда было стыдно. Современный лозунг крепко коробил ветеранские души. Пенсионеры попробовали стереть черные буквы смоченной в бензине тряпкой. Не получилось. Накрепко иностранная краска в исторический постамент въелась. Никак она не хотела из нашей истории уходить. И не ушла бы, не пройди мимо расстроенных ветеранов владелец "Престижа".
- Чего грустите, деды? - весело подмигнул он усталым пенсионерам. - Эмами решили стать? Решили красные знамена на розовые штаны сменить? Ха-ха-ха!
- Чего ржешь, ирод? - утирая испарину со лба, зло глянул в сторону бизнесмена Василий Петрович, сорок восемь лет проработавший на заводе слесарем-ремонтником.
- А ты вместо того, чтоб шутить, памятник лучше помог бы нам отремонтировать, - вышла из-за постамента к предпринимателю Лидия Васильевна, всю свою сознательную жизнь, не отходившая от заводского конвейера. Вернее, почти всю сознательную жизнь, три года назад её попросили больше на завод не приходить. Вместе с ней такой же просьбой осчастливили еще человек семьсот. - Мать твоя здесь на заводе тоже трудилась. С бабкой твоей я в сборочном цехе на одном конвейере работала, и дед твой с завода на фронт ушел. Это же и им памятник.
Ресторатор вдруг смутился, как-то странно потупился и утром постамент был оштукатурен выходцами из южных республик и окрашен в темно-синий цвет. Окрашен постамент был не аккуратно - спешили маляры. Сроку им два часа дали. Пристройку для боулинга к "Престижу" тоже надо было к сроку сдать. Там дело посерьезнее было. Реальные пацаны давно уж имели желание за игрой в шары за тридевять земель не кататься. И владелец "Престижа" эти желания весьма уважал и выгоду свою от них чуял.
- Слышь, Петрович, - спрашивал один ветеран другого перед началом малолюдной демонстрации, вглядываясь в строгие лица предков, - а почему у нас так всё получилось? Откуда всё это пошло. С чего всё началось?
- Сперва с былого облетела штукатурка, - чуть слышно ответил своему товарищу седой ветеран, - а потом всё пошло туда, куда и должно было пойти. Вот такая история, брат.
- И чего теперь? - не унимался любопытный пенсионер.
- Да ничего, - пожал плечами Петрович. - Думаю, что придет время, и опять о памятнике нашем заботиться будут. Вон храм на той стороне реки: одни ж развалины от него оставались, а теперь восстановили почти. Всему свое время. Это история.