Пинчук Николай Рудольфович : другие произведения.

Девушка в подвенечном платье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бытовая трагикомедия с мистико-философским подтекстом.
  Николай Пинчук
  
  ДЕВУШКА В ПОДВЕНЕЧНОМ ПЛАТЬЕ
  
  (комедия в 2-х действиях)
  
  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА, около 40 лет, мать Оксаны
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ, около 45 лет, брат Елизаветы Ивановны, офицер; служит в другом городе
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА, 65 лет, пенсионерка, соседка Елизаветы Ивановны
  ИВАН КУЗЬМИЧ, 70 лет, её муж - тоже, разумеется, пенсионер
  
  Сослуживцы Елизаветы Ивановны:
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ, 59 лет, начальник
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА, около 40 лет, близкая подруга Елизаветы Ивановны
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА, около 40 лет
  
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ, около 40 лет, муж Екатерины Максимовны
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ, 27 лет, школьный учитель, классный руководитель Оксаны
  
  Одноклассники, близкие друзья Оксаны:
  ЛЕНА, 17 лет
  ОЛЯ, 17 лет
  ВИТЯ (сын Аллы Сергеевны), 17 лет
  ИГОРЬ, 17 лет
  
  САШОК, 20 лет, в недавнем прошлом ученик той же школы, а ныне - местный 'крутой'
  
  ДЕВУШКА В ПОДВЕНЕЧНОМ ПЛАТЬЕ, персонаж-символ
  
  ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ ТЁПЛЫМ МАЙСКИМ ВЕЧЕРОМ В НЕКОТОРЫХ КВАРТИРАХ И ВО ДВОРЕ ТИПОВОЙ 9-ЭТАЖКИ, А ТАКЖЕ НА БЛИЖАЙШЕЙ АВТОБУСНОЙ ОСТАНОВКЕ
  
  
  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
  
  Картина 1
  
  Квартира Елизаветы Ивановны, зал. Трюмо и телевизор занавешены. Длинный накрытый стол, над которым хлопочет Мария Ильинична. Во главе стола вместо стула стоит тумбочка, а на ней - портрет Оксаны и ваза с цветами.
  Входит Иван Кузьмич, держа в руках большую кастрюлю только что сваренной картошки.
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Маша, куда её поставить?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Это что?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Картошка.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Что?!
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Картошечка, ну?..
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: И на кой ты её приволок, скажи на милость?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык... сварилась уже, я и отцедил.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ты дурак с роду так, или на старости лет из ума выжил?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Маша, ну ты ж сама сказала: сварится - отцеди...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: А нести я говорила? Говорила, а? Что, по-твоему - людям пустую картошку класть, без зажарки?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык... когда ты успеешь эту зажарку-то сделать - приедут скоро.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: (передразнивает) 'Приедут скоро'! А кто горячее сразу подаёт, олух? Успею, не твоего ума дело. Ну, что зенки-то вылупил?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык, унести, что ли?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: (взрывается) Ты надо мной издеваться решил? (бьёт мужа полотенцем по лицу) Издеваться решил, да? (бьёт ещё раз)
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Маша, ну что ты...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Уйди! Уйди, чтоб глаза мои на тебя не глядели! (выталкивает мужа из зала) Я и так с ног валюсь: приборка, стол - всё на мне, всё, а тут ещё этот осёл старый, когда он наконец... Господи, прости меня, грешную! (размашисто крестится на портрет Оксаны)
  
  Картина 2
  
  Квартира Елизаветы Ивановны, кухня. Иван Кузьмич ставит кастрюлю на плиту, садится рядом на табурет и сидит, сложа руки и глядя в одну точку.
  Входит Мария Ильинична.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ваня, ты бы покушал чего, пока все не приехали...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Не хочу. Вот ты бы мне водочки налила...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Какой тебе ещё водочки? Забудь про водочку, уж выпил своё!..
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Маш, ну мне надо...
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Что тебе надо? Второй инсульт тебе надо?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Да ляд с ним, с инсультом. Помру - и ладно. Давно пора...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Это если помрёшь, то ладно. А то ведь опять будешь лежать, как чурбан, а я тебя обхаживай, корми с ложечки, выгребай из-под тебя... тьфу! Ведь целый месяц ни на шаг отойти не могла! Спасибо Оксаночке, (всхлипывает) деточке нашей - она и в магазин сбегает, и в хате поможет прибрать (снова всхлипывает), а теперь вот...
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: А теперь вот я её даже помянуть по-людски не могу. Эх, Маша! Не надо тебе было тогда со мной сидеть...
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Это как это - не надо было? А что надо было? Так тебя бросить? Чтоб подыхал?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Да. Или попросила бы врача, чтоб какой укол сделал, чтоб уж сразу...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Э-хе-хе! Дурак ты, Ваня... (принюхивается) Это что? Горит что-то? (смотрит на плиту) Картошка! Ты что же это, олух старый: плиту не выключил, да ещё и картошку поставил?!
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Прости, Маша. Это я от переживания забыл... (пытается помочь жене)
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Какого переживания?! Мозгов у тебя ни грамма не осталось - что пропить не успел, то инсультом отшибло. Иди, иди отсюда! Век бы тебя не видать, чудило гороховое! (выталкивает мужа из кухни)
  
  
  Картина 3
  
  Зал. Иван Кузьмич, потоптавшись у дверей, нерешительно подходит к портрету Оксаны.
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (кивает в сторону кухни) Ишь ты, ругается. Дерётся. Но ты на неё не серчай, она баба хорошая, только вздорная малость. Это от жизни она такая... А я вот тебе конфеточку принёс... где она тут у меня?.. (суетливо шарит по карманам, достаёт залежалую карамельку, сдувает с неё пыль) Вот. Сосательная. Ты такие всегда любила. Помнишь, когда маленькая была, как во дворе меня увидишь, так подбежишь, этак вот за пиджак схватишь и спросишь: дедушка, ты мне сосательную конфетку несёшь? Для тебя у меня всегда был гостинец... А потом, когда подросла, перестала конфетки спрашивать. Стеснялась, наверно. И то: девка-то взрослая, а всё конфетки просит - что люди подумают?
  А ведь и потом хотелось, поди, сладенького? А ты кушай теперь, пока никто не видит, ага?
  Я вот тебе разверну и положу, а ты кушай, кушай... (кладёт конфету перед портретом и быстро отходит к дверям)
  
  Картина 4
  
  Входят Елизавета Ивановна, которую ведёт под руку брат, а за ними Пётр Леонидович, Алла Сергеевна, Екатерина Максимовна, Валерий Владимирович, Константин Романович, Витя, Игорь, Оля и Лена.
  Мария Ильинична быстро выходит навстречу прибывшим, кидается Елизавете Петровне на шею и голосит.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Оксаночка, деточка ты наша, да на кого ж ты нас покинула, да зачем же ты мамку сиротой оставила, как же она без тебя-то будет!.. Кровиночка ты наша родненькая, золотко ты наше драгоценное, кисонька ты наша ласковая, и за что же это тебя у нас отняли!.. Да жила бы ещё и жила, мамке-то на радость, людям на загляденье, а теперь вот и мамке одной горе мыкать, и нам без тебя свет не мил!.. Ох, горюшко наше, горюшко!.. (отходит, утирая фартуком глаза)
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (брату) Коля, надо автобус отпустить, да водителю: дать...
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: (Елизавете Ивановне) Не извольте беспокоиться: всё оплачено, и автобус тоже. Нечего водителя баловать - он там у себя такую зарплату получает, что нам и не снилось.
  
  ЕЛИЗОВЕТА ИВАНОВНА: Нет, надо дать немножко. Не хочу, чтобы кто-то был в обиде.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Ну, как скажете. Сегодня ваше слово - закон. (достаёт бумажник) Товарищи, извольте внести по: ну, скажем, по двадцать рублей вполне достаточно. Пенсионеры, учащиеся и родственники покойной от взносов освобождаются (собирает деньги, даёт Игорю). Ну-ка, молодой человек, отнесите.
  
  ВИТЯ: (Игорю) Подождёшь нас на улице.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Куда это вы собрались?
  ВИТЯ: Мы пойдём, чтобы вам тут не мешать.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Ещё чего! Они пусть идут, если хотят, а ты останешься здесь, со мной.
  ВИТЯ: Ну мам... Я потом за тобой зайду.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Ребята, вы что - уйти хотите?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да, Елизавета Ивановна, я, пожалуй, тоже пошёл бы...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Константин Романович, дети... Я вас очень прошу!
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (чешет затылок) Простите, Елизавета Ивановна... Ребята, надо остаться.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Да, что это вы, молодёжь, лыжи навострили? Неуважение! Ну-ка все за стол! (Игорю) Отнесёшь деньги и тоже - мигом сюда.
  
  Игорь уходит, все остальные проходят к столу.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Тэк-с, Елизавету Ивановну с Николаем Ивановичем мы пристроим рядом с Оксанкой, чтоб, значит, вместе были, по-родственному; молодёжь пусть рассаживается вон там (указывает на дальний конец стола), ну а мы уж кто где (сам садится рядом с Елизаветой Ивановной и её братом).
  
  Все рассаживаются. Иван Кузьмич тоже собирается было занять место, но Мария Ильинична придерживает его за рукав.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ванюша, пойдём-ка на кухню, поможешь кой чего...
  
  Картина 5
  
  Кухня. Мария Ильинична напряжённым шёпотом выговаривает мужу.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ты куда полез? Ты куда полез, я тебя спрашиваю?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык... за стол.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: А на кой ты туда полез?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Как это - на кой? Оксанку помянуть, чтоб с людьми...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: И чтоб перед людьми меня опозорить, да?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык... как я тебя опозорю?.. Ты не бойся, я пить не буду.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: А есть ты будешь?.. Ну? Я спрашиваю: есть ты будешь?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык... что же, и есть нельзя?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: А как ты ешь? Как ты ешь? Ты в зеркало на себя посмотри, губошлёп! (резко щипает мужа за щёку) У тебя же после инсульта во рту ничего не держится, всё обратно вываливается! И ты хочешь с людьми за одним столом находиться?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: А как теперь быть? Надо ж за Оксанку хоть скушать что-нибудь...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Вот иди домой и сиди там, а я принесу, скушаешь.
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Что же я один-то буду, как хорёк... А люди?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: А люди без тебя обойдутся. Давай, давай, иди!
  Мария Ильинична выпроваживает мужа, а сама возвращается к столу.
  
  Картина 6
  
  Зал. Почти сразу за Марией Ильиничной входит Игорь, приносит деньги.
  ИГОРЬ: (отдаёт деньги Петру Леонидовичу) Вот деньги. Шофёр не взял. Сказал: если я больше не нужен, то поеду. И уехал.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Я же вам говорил! Ему наших денег не надо, у него своих куры не клюют. Но всё-таки, что за народ: ему хочешь добро сделать, а он нос воротит... Ладно, эти деньги мы отдадим Оксанке (шлёпает деньги на тумбочку). Мало ли на что пригодятся - цветов там купить, или ещё чего. Как, Елизавета Ивановна, не возражаете?
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Не знаю, Пётр Леонидович. Решайте сами.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Так и порешим. Ну а теперь, когда в сборе все самые близкие, так сказать, люди...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Мария Ильинична, а где же ваш муж?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ой, Ивану Кузьмичу плохо стало! Опять давление поднялось. Я ему говорю: Ванюша, может, посидишь с людьми хоть пяток минут? А он: нет, Маша, совсем тяжело. Пойду, говорит, прилягу, а там если полегчает, то вернусь.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Ну, может, ещё оклемается. А теперь я прошу всех наполнить, так сказать, бокалы, чтобы помянуть нашу Оксанку. (ребятам) Вы, молодёжь, извините, сегодня у нас не праздник, поэтому шампанского не положено. Вот есть красное винцо. А я, например, водочки...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Мой Витя ничего спиртного вообще пить не будет.
  ВИТЯ: Я выпью.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Витя!
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Алла, ну что ты... Пусть помянет вместе со всеми.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Пускай, пускай! Не напьётся - винцо слабенькое. К тому же лучше уж тут, под присмотром, чем где-нибудь в подворотне. (Константину Романовичу) Верно я говорю?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Это вы у меня спрашиваете?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: У вас, у вас. Вы ведь этот?.. Учитель?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да, я учитель.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Ну вот, и учитель со мной согласен. Итак...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Константин Романович, а что ж вы так далеко сели?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да мне как-то привычнее с ребятами...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Сядьте, пожалуйста, рядом со мной, мне будет приятно. Оксана так хорошо о вас отзывалась... Берите свою тарелку, рюмку и идите сюда, мы попросим Петра Леонидовича подвинуться...
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Да, действительно: что это вы всё с ребятами, да с ребятами. В школе с ребятами, на кладбище с ребятами, здесь с ребятами... Поди, надоели уже им...
  
  ОЛЯ: (вполголоса) Уж кто надоел, так это ты...
  Константин Романович пересаживается.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Ну-с, а теперь, когда все организационные вопросы, так сказать, утрясены...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (брату) Коля, скажи что-нибудь.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Да, я как раз хотел предоставить слово вам, дорогой Николай Иванович. Скажите нам как любимый брат и как любящий дядя... (усаживается)
  
  Николай Иванович медленно поднимается с рюмкой водки в руке.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Я видел много смертей. Я прошёл две войны, потерял там хороших друзей. Волком выл, но понимал: война есть война... Видел, как и без войны люди гибнут, по глупости, от стихии, да мало ли от чего... Всегда это обидно было, но всегда понятно, в чём причина и кто виноват: Родителей мы с Лизой похоронили - может, пожили бы ещё, но уже немолодые были, а в жизни столько всего натерпелись, что тоже понятно... Всё понятно! Каждую смерть я понимал, а эту - не понимаю. Не понимаю... (залпом пьёт и молча садится)
  
  Все выпивают и некоторое время молча закусывают.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Н-да... Я вот тоже не понимаю, как такое могло случиться: легла с какой-то ерундой... (встречает тяжёлый взгляд Николая Ивановича и спешит обратиться к Елизавете Ивановне) Ведь с ерундой же? Помните, только я узнал, что Оксанка в больнице, сразу предложил вам отпуск, а вы отказались, сказали: пустяки, дней через десять выпишут, у неё и раньше такие недомогания были... (Елизавета Ивановна несколько раз кивает) И тут на тебе - рак! И в считанные дни...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (срывается в плач) Оксаночка, доченька моя... Я виновата, я не доглядела... Она ведь почти год мне на эту болячку жаловалась, а я...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Лизонька, не мучь себя, не надо. Ты же и раньше водила Оксанку на обследование. Это врачи проглядели.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Да нынче такие врачи пошли - сволочь на сволочи! Только деньги драть горазды! А придёшь к ним по бесплатному направлению, смотрят на тебя как на сволочь какую-то...
  
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА: (с азартом) Ладно, если только смотрят. А то у нас сосед был сердечник - помнишь, Валера? Пришёл однажды в поликлинику, так в регистратуре на него наорали, так он вышел оттуда и так прямо на крыльце упал - инфаркт. И всё.
  
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Ещё есть такой анекдот: приходит к доктору старый дед. Врач смотрит - уже труха сыпется из старика. Заглянул в карточку - а там и язва, и диабет, и гипертония, и всё такое прочее. Подумал-подумал, да и говорит: 'Вот что, дед. Выписываю тебе цианистый калий...'
  
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА: (шёпотом, укоризненно) Валера!..
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: (стучит вилкой по рюмке) Товарищи, товарищи! Не о том вы это всё, не о том! Вспомните, для чего мы с вами здесь. Мы с вами здесь для того, чтобы помянуть дочь Елизаветы Ивановны и поддержать её саму в этот тяжёлый для неё час. Поэтому наполните ваши бокалы и, пожалуйста, минуту внимания!
  
  Все подчиняются.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: (встаёт) Дорогая наша Елизавета Ивановна! Страшное горе обрушилось на ваши хрупкие плечи. И что я могу сказать вам в эту минуту глубочайшей скорби? Какие слова способны уменьшить вашу боль? Нет таких слов. Поэтому, родная наша Елизавета Ивановна, я не стану вас утешать. Я только обещаю вам: мы, ваши друзья и сослуживцы, вас не оставим. Мы всегда будем рядом с вами, и вы всегда можете на нас положиться. (К портрету Оксаны) И ты, Оксана, за мать не беспокойся. Спи себе спокойно, низкий тебе от нас поклон и - земля пухом!
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: (утирает глаза) Как хорошо сказал!..
  Все пьют и закусывают.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: А теперь от имени всего нашего отдела скажет Екатерина Максимовна.
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА: ( встаёт, достаёт большую красочную открытку, раскрывает и читает)
  Нежная роза завяла,
  На землю сырую упала.
   Оксану мы поминаем
  И матери её желаем:
  Не плачь, дорогая Елизавета Ивановна,
  Не окупишь горя слезами.
  Мы нашу Оксану вовек не забудем,
  Пока живы будем.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: (утирает глаза, вздыхает) Как душевно!..
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: (берёт открытку у Екатерины Максимовны и передаёт Елизавете Ивановне) Вот, дорогая наша Елизавета Ивановна - примите на память.
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Спасибо... (принимает открытку и ставит на тумбочку перед портретом Оксаны)
  
  Все выпивают и закусывают.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: А что же это у нас учитель-то молчит? Э... (вопросительно смотрит на Аллу Сергеевну)
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Константин Романович! Скажите что-нибудь.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Да, Константин Романович, скажите пожалуйста...
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (наливает себе водку и медленно встаёт) Сегодня... восемнадцатое мая. Через неделю Последний звонок. А там и выпускной... Вот тогда, думал, сядем с ребятами за один стол, откроем шампанское... Но... всё случилось совсем не так, как мечталось... Выпускной, конечно, состоится, но уже без Оксаны... Впрочем, почему без Оксаны? Она тоже будет с нами, и не просто как память будет, а по-настоящему будет, незримо, но будет, потому что на самом деле жизнь её продолжается, она не кончается с этой смертью. Я верю в это и хочу, чтобы и вы, Елизавета Ивановна, тоже верили - не ради утешения, а потому, что так оно и есть. В общем, Царствие Небесное Оксане! (пьёт и садится)
  
  Все выпивают и закусывают. Екатерина Максимовна с мужем, Алла Сергеевна и Мария Ильинична вполголоса ведут 'междусобойчик'.
  
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА: Такой молодой, а говорит, как поп.
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: А у них сейчас это модно.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Он в школе историю преподаёт, а на факультативе про всякие там религии рассказывает. Витьке моему совсем мозги запудрил.
  
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Потом удивляемся, почему вся молодёжь по сектам расползлась.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: (с лёгким испугом) Да нет, он сам вроде в нашу церковь ходит. Витька мой рассказывал: водил их туда на экскурсию, объяснял, что к чему...
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Что-то я не встречала его там, в церкви. Сама-то уж столько лет хожу - и на Пасху, и на Рождество, и на Крещение, и на Родительский день. Знаем мы таких: другим объясняет, а сам, небось, и свечку правильно поставить не умеет. Только на экскурсии, поди, и ходит.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: А вот я сейчас скажу: (громко) Лизонька, можно и мне словечко молвить? Без зауми, по-простому?..
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Аллочка, о чём ты спрашиваешь! Конечно...
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Спасибо. Вот тут только что красивые вещи говорились. Хорошие такие, утешительные. Надеюсь, от чистого сердца... Говорить-то мы все горазды. Но вот понять, понять разбитое сердце матери!.. Особенно если это мать-одиночка потеряла единственного своего ребёнка. Ты, Лизонька, прости, я буду откровенна. Мы с тобой уже двадцать лет дружим. Вместе учились, вместе работать пошли. Рожали тоже почти что вместе: Оксанка всего на два дня старше моего Витьки, день рождения их мы всегда заодно справляли. И вместе мы наших детей поднимали, воспитывали... Так тесно судьба нас сплела, что только я могу тебя понять в полной мере. Потому что случись чего с моим Витюшей, буду я как ты сейчас... Поэтому я скажу то, что ты должна была бы сказать: ни к чему все эти ваши утешения. Горе матери безмерно! Безмерно! Но это не всем дано понять. Лучше просто налейте сейчас - все, все налейте! - и выпейте за наши материнские страдания, за страдания всех матерей!
  
  Все выпивают и закусывают.
  ВИТЯ: (вполголоса) Маман в своём репертуаре.
  ОЛЯ: Я уже не могу здесь находиться.
  ИГОРЬ: Да, надо сваливать.
  ЛЕНА: Витя, а ты?
  ВИТЯ: Если сейчас уйду, стонов не оберёшься. Идите уж сами...
  ЛЕНА: Я без тебя не пойду.
  ИГОРЬ: Ладно, посидим ещё немного. По-хорошему надо бы и Романыча забрать, чего ему здесь ловить?
  
  ОЛЯ: Как ты его заберёшь - вон, обложили со всех сторон...
  ИГОРЬ: Не весь же вечер им так сидеть. Будет перекур - отзовём Романыча и тихонько слиняем.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: О чём это молодёжь у нас там шушукается? Может, сказать чего хотите? Так смелее, давно уж пора...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Да, ребята, милые, скажите что-нибудь доброе о доченьке моей... Витенька, скажи ты, вы же с Оксанкой были как брат с сестрой.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: (смеётся) Куда там брат с сестрой! Скажи уж прямо: жених с невестой! Помнишь, Лизка, мы всё с тобой шутили: как хорошо - подрастут и пару искать не надо, так и поженим. Эх, славная б невестка получилась из твоей Оксанки, как бы я её любила!..
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Так что, Виктор, - скажешь что-нибудь?
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Давай-давай! Это твой долг перед Оксаной. Ишь, засмущался! Остался без невесты, так хоть слово доброе замолви.
  
  ВИТЯ: (встаёт) Тётя Лиза права, мы с Оксаной действительно были как брат и сестра. Поэтому никогда бы мы не поженились, потому что жениться при наших отношениях было бы просто... просто ненормально. (садится)
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: И всё? Н-да, негусто...
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Лиза, не обращай внимания. Это он мне назло.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Отчего же? По-моему, Витя очень хорошо сказал. Кто бы ещё мог вот так назвать Оксану своей сестрой? А он назвал. И по праву.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Да! Поэтому, раз слово сказано, давайте выпьем и немного отдохнём от стола. Как вы, Елизавета Ивановна, не возражаете?
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Конечно, конечно. Кто хочет курить - пожалуйста, на кухню.
  ОЛЯ: (вполголоса) Ессс!
  Все выпивают и встают.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (подходит к Константину Романовичу) Учитель, куришь?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Курю.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ну пойдём, покурим...
  ИГОРЬ: (вполголоса) Блин...
  ЛЕНА: Что-то не нравится мне этот тон. Как бы чего не вышло...
  ИГОРЬ: А я тоже пойду покурю, да заодно и присмотрю...
  ВИТЯ: Блин, и я б покурил, да маман в обморок упадёт:
  ИГОРЬ: А ты иди в туалет.
  ВИТЯ: Угу. Сам туда иди.
  Все встают из-за стола, кто уходит курить на кухню, кто-то прохаживается по комнате. Мария Ильинична снуёт между залом и кухней, прибирая на столе, меняя посуду и т.д.
  
  Следующие две картины можно играть параллельно.
  
  Картина 7
  
  Кухня. Курят: Николай Иванович, Константин Романович, Игорь, Екатерина Максимовна и Валерий Владимирович. Периодически появляется Мария Ильинична.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Скажи... ты сам веришь в то, что говорил, или это так, чтобы мать утешить?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да, верю.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (строго) Точно?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Точно. Я - христианин.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Вот даже как!.. Не понимаю... А, тебя так воспитали! Родители, небось, верующие?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да нет, обычные люди.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Тогда почему веришь?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Почему?.. Потому что верю.
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Сам не знает почему, а чердаки молодым забивает.
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Никому я чердаки не забиваю, с чего вы взяли?
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Ты не выкручивайся! Отвечай: этот, как его... факультатив ведёшь?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Веду, и дальше что? Факультатив по истории религии; программа, между прочим, утверждена министерством образования. Не верите - приходите в школу, покажу вам её. Кстати, очень полезные знания...
  
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА: А скажите, раз вы такой умный: почему это ваши ученики курят, да ещё и при взрослых? (кивает на Игоря)
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Я не знаю, почему он курит. Я его этому не учил.
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА: Не учили? Да вот сейчас сами пример ему подаёте.
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Так же, как и вы, извините...
  ЕКАТЕРИНА МАКСИМОВНА: Нет, ну... наглый, как танк! Валера!..
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Да что ты с ним споришь? Нашла, с кем спорить! Я его сразу раскусил: прикидывается святошей, а на самом деле - циник. (Константину Романовичу) Понял, ты кто? Ты - циник! (забирает жену и уходит в зал)
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (Игорю) А тебе всё-таки не следовало тут вместе со взрослыми курить.
  
  ИГОРЬ: Извините, сейчас уйду.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Да погоди, всё равно уже докурил. Скажи, ты тоже на этот факультатив ходишь?
  
  ИГОРЬ: Хожу.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: И что тебе это даёт?
  ИГОРЬ: Да я, если честно, так хожу, от случая к случаю. У нас Витяй спец, ни одного не пропускает. Вы лучше его спросите.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ты за себя ответь. Ты ходишь зачем?
  ИГОРЬ: (пожимает плечами) Ну, интересно... полезно...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Что интересно? Что полезно?
  ИГОРЬ: Ну, мало ли что... Сегодня вон по улице не пройдёшь, чтобы кто-нибудь не пристал - то книгу купи, то на собрание приходи. Разберись, чего там у них: А когда знаешь откуда что, уже легче...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Хорошо. А для себя ты что берёшь? Для своей веры?
  ИГОРЬ: Какой веры?
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Вот ты веришь, что Оксана хоть и умерла, на самом деле: не умерла, а живёт: где-то там?..
  
  ИГОРЬ: Ну, не знаю... Мне тоже так кажется.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Только кажется?
  ИГОРЬ: Ну, скажем так, сильно кажется. Вообще-то я с этими делами ещё не определился.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: А когда определишься?
  ИГОРЬ: Откуда я знаю?
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (Константину Романовичу) Молодой человек плохо учится?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Как раз очень даже неплохо. Дело в том, что цель факультатива - дать общее представление о религии, а всё остальное - личное дело каждого.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: То есть, верить или не верить - выбирай сам?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Абсолютно верно. Если помните, у нас школа отделена от церкви.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Но ученики знают о твоих... взглядах?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да знают, конечно. Я их, разумеется, не афиширую, но и не скрываю.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: И как они к этому относятся?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А это вы у них спросите.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (Игорю) Ну так как?
  ИГОРЬ: Да что тут такого... нормально. Некоторые придурки, конечно, прикалываются, но чего на них внимание обращать...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ладно, спасибо. Иди к столу.
  ИГОРЬ: Я Константина Романовича подожду.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Иди, иди. Ничего с твоим Константином Романовичем не стрясётся.
  Игорь, потоптавшись, уходит.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ишь ты, страхует... Я вижу, ценят тебя ребята. Наверно, есть за что? (Константин Романович пожимает плечами) Ты мне так и не рассказал, почему ты веришь.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Как бы это вам попроще объяснить... Смотрел я на всю эту жизнь со всей её гадостью, жестокостью и дуростью, и думал: а зачем она такая нужна? Ведь многие живут даже не задумываясь, зачем. А я стал искать. Книги читал, у людей спрашивал... Размышлял над тем, что узнавал, сравнивал с личным опытом... И вот пришёл.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Куда?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Как куда? К вере.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: А, к вере!.. Тогда почему я не пришёл? Почему я не верю? Опыт у меня поболе твоего будет, и читал я тоже достаточно, а уж гадостей и жестокостей видел - тебе за сто лет столько не увидать. Но - не верю, и всё тут!
  
  Из зала доносятся отголоски разговора на повышенных тонах.
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Что там за шум? (хочет выйти из кухни)
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (останавливает его) Без нас разберутся. Лучше ответь мне: почему всё-таки я не верю?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да как я вам прямо сейчас отвечу?
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: А ты постарайся. Хорошенько постарайся. Пойми, мне это очень важно. Меня тысячу раз могли убить. Меня завтра опять могут послать в какую-нибудь Чабано-Джигитию...
  
  Входит Мария Ильинична.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (резко) Что вам надо?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Елизавета Ивановна к столу зовёт.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Скажите, сейчас придём.
  Мария Ильинична поспешно ретируется. Николай Иванович прикрывает за ней дверь.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Давай, давай, думай - ты же умный! Почему я не верю, а? Может, книжки не те читал?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Может быть... А вы попробуйте Достоевского для начала.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Достоевского!.. Уж Достоевского-то я читал! Всего перелопатил, всё полное собрание сочинений.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Солидно. Я только три романа...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Вот видишь! Однако ж ты веришь, а я - нет. Да Бог с ним, с Достоевским. У меня ведь и Библия есть. Тоже читал! А всё равно не верю...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Ну, к Библии неплохо бы ещё комментарии почитать.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Какие комментарии?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Разные есть. Я бы посоветовал Иоанна Златоуста, Вильяма Баркли, Сергия Булгакова и Александра Меня.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: И что же, когда я всё это прочту, начну верить?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Все, кого я назвал, были глубоко верующими людьми...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Я рад за них. Но что они дадут мне? Смогут они мне передать свою веру?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Ну, я не знаю... По крайней мере, понятнее станет.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Понятнее станет... Мне не нужно ничего объяснять, мне нужно, чтоб кто-нибудь смог поделиться со мной своей верой - вот что мне нужно! Ты не можешь. Не обижайся, ...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да я не обижаюсь...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: И не перебивай! Прости, но по-моему ты сам не верующий. Ты просто начитанный. Книжку пересказать можешь, а верой поделиться - нет.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да... как можно поделиться верой? Это ж не кусок хлеба, который отломал и - нате, ешьте...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Да, это руками не пощупаешь. Но когда я с пацанами чуть постарше твоих лежал в ущелье, а духи сидели на скалах, и каждый камешек внизу был ими пристрелян так, что и головы нельзя было поднять, не то что встать-пойти... а пойти было надо, потому что всё равно бы нас там перебили - вот тогда я должен был верить, что мы встанем и пойдём, и не просто пойдём, а выйдем, и ни черта с нами не случится. И мы вышли. Ни один тогда не погиб! Потому что все поверили. Но первым должен был поверить - крепко поверить! - я сам и передать эту веру другим. А как? Да это проще простого - вера, когда она есть, она чувствуется, а когда чувствуется, то и передаётся. Это я не в книжке вычитал, это я в том ущелье понял и на своей дырявой шкуре записал.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да, конечно... Но тогда вы проявили свою веру - встали и пошли. А мне что прикажете делать, чтобы доказать свою веру в бессмертие души? В окошко прыгать?..
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ничего я тебе не прикажу. Я просто не чувствую твоей веры, и всё тут. А жаль. Как бы мне хотелось сейчас верить, что Оксанка... Ну да ладно: Я сперва подумал, что тебя ребята за веру твою уважают - да нет, не за это. Может, за то, что ты им вещи интересные рассказываешь, может, за что другое - не знаю... Но не за веру. Потому как у тебя её нет.
  
  Константин Романович молча качает головой и разводит руками.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Что, не согласен?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Нет. Но возразить ничем не могу. Это вообще на словах никак не докажешь.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Вот и не болтай почём зря. Пойдём к столу, а то нас там уже забыли.
  
  
  Картина 8
  
  Зал. Елизавета Ивановна, Алла Сергеевна, Петр Леонидович, Лена, Оля, периодически - Мария Ильинична.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: (подсаживается к Елизавете Ивановне) Ну, как ты себя чувствуешь? Смотри, если что - у меня и валерьяночка с собой, и валидольчик...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Спасибо, я в порядке. Лучше скажи: как всё проходит? Я хочу, чтобы всё хорошо было, чтоб у людей добрая память осталась...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: (гладит подруге руку) Нормально, всё нормально.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: А знаешь, я за два дня до того... Оксанку покрестила.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Да ну?..
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Да. Прямо в больнице. Тогда... уже всё ясно было, врачи мне всё сказали. Я просто не знала, куда себя девать... Мысли лезли самые дикие. Думала: скорее бы уж - похороню, а там и сама... А доченька моя, видно, чувствовала... говорит: мама, ты меня покрести... Я ещё удивилась, ведь никогда мы с ней на эту тему даже не заговаривали, а тут вдруг сразу - покрести...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Да чему ж тут удивляться - влияние их любимого Константина Романовича и его факультатива. Витька мой мне уже плешь проел нотациями: живу я неправильно, смысла жизни не имею...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Оксана-то не ходила на факультатив, она у меня в музыкальной школе...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Да, Оксанка у тебя молодчина была, не то что мой баламут... (замечает отсутствие сына) Кстати, где он?..
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: И вот она меня просит, чтоб я её покрестила. А я, дура, и рада - хоть какое занятие, чем вот так сидеть, ждать...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: (Оле и Лене) Девочки, а где Витя?
  ОЛЯ: А он: вышел куда-то.
  ЛЕНА: Да вы не беспокойтесь, он сейчас придёт.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Прихожу я в церковь, показали мне священника. Отец Арсений. Я ещё подумала: какой он отец? Молодой, лет тридцать. Но очень внимательный. Участливо так меня выслушал и сразу поехал со мной в больницу...
  
  Входят Валерий Владимирович и Екатерина Максимовна.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Вы с кухни? Там моего Витьки нет?
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Нет там вашего Витьки.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Куда он запропастился?..
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: И знаешь, как только он всё сделал, что полагается, и крестик Оксанке надел, так мне вдруг сразу так хорошо стало, так спокойно...
  
  Входит Витя.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Ты где был?
  ВИТЯ: Надо было мне выйти...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: И, главное, все глупости из головы ушли...
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Ты где был, я тебя спрашиваю?
  ВИТЯ: В туалете я был! Какал! Можно?
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Витя, ну как тебе не стыдно, ещё и при девочках! Ты же взрослый человек...
  
  ВИТЯ: Да что ты говоришь...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: А Оксаночка как после этого преобразилась! Мне даже показалось... показалось... будто она поправилась... (плачет)
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Лизонька, Лизонька, ну что ты... Все там будем...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Не успокаивай, не надо. Ты... ты не поверишь, или подумаешь, что я того... но я сейчас от радости плачу, что Оксанку покрестила.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: А ты вот на, выпей валерьяночки, и радость-то сразу пройдёт...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Не надо, убери. Знаешь, я думаю: может, мне тоже покреститься?
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Покрестись. И я с тобой покрещусь, и Витьку моего покрестим. Витя! Давай тебя покрестим?
  
  ВИТЯ: Не хочу.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: (шипит) Да что ты мне сегодня всё поперёк! Видишь, в каком состоянии тётя Лиза? Нет, чтобы помочь мне её успокоить, так нет же... Эгоист!
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Мужественная вы женщина, Елизавета Ивановна! Я специально столько времени молчал, наблюдал за вами - как вы всё-таки держитесь! Молодцом! И насчёт крещения - это вы правильно решили. Надо! Надо креститься, пора возвращаться к своим, так сказать, корням. А то совсем уж мы стали Иваны, не помнящие этого... как его: родства. Я так полагаю: в ближайшее воскресенье всем отделом и покрестимся! А? Как, Екатерина Максимовна, одобряете? Большинство - за!
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Как вы хорошо придумали, Пётр Леонидович! Ей-богу, если б я не была уже крещёной, пошла бы креститься вместе с вами.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: А вы всё равно идите! Ещё разок креститься никому не помешает.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: В воскресенье Оксанке девять дней...
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Да? Ну ладно, отложим на недельку. Эх, жизнь! Что творится на этом свете - молодые уходят, старики остаются. Этак, когда придёт пора нам помирать, и похоронить нас некому будет.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Нас и при живых детях никто по-человечески не похоронит. Уж про своего-то я точно знаю: умру - зароет абы как, а через год и забудет, где его мать лежит.
  
  ВИТЯ: Мам, ну что ты в самом деле...
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: А что я - не знаю, что ли? Я же вижу, я всё вижу! (бросает на Лену неприязненный взгляд) Тебе давно уже на мать наплевать! Может, только и ждёшь, когда загнусь... (плачет)
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Аллочка, ну не надо, ну перестань. Может, валерьяночки выпьешь - где она у тебя?
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Не надо мне валерьянки, всё равно помру скоро...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Аллочка, ну зачем ты так? На Витьку обиделась? Не надо, он тебя на самом деле любит, просто у него сейчас возраст такой...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Ага, у него уже который год этот возраст...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Ничего, ничего, успокойся...
  Входит Игорь, подсаживается к своей компании.
  ОЛЯ: Как там дела?
  ИГОРЬ: Да всё нормально, разговаривают. А у вас?
  ВИТЯ: А у нас - очередное шоу.
  ОЛЯ: Перестань, ты тоже хорош.
  ЛЕНА: Легко тебе говорить - перестань. Ты же не знаешь, как она Витьку замучила своей опекой...
  
  ВИТЯ: Ладно, будешь ещё тут жалеть...
  ОЛЯ: Да, посмотришь на них (кивает на взрослых), и своих детей иметь не захочешь. Неужели мы такими же будем?
  
  ВИТЯ: (сквозь зубы) Не дождутся.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Ты посмотри, посмотри на него! Матери плохо, мать страдает, а он даже не подойдёт. Подыхать буду - стакан воды не подаст. Сын!..
  
  ВИТЯ: (вскакивает со стула) Всё, мама, всё! Хватит! (уходит)
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Ты куда? А ну останься! (хватается за грудь) Ой, сердце, сердце!
  Игорь, Лена и Оля поспешно поднимаются из-за стола.
  ОЛЯ: Елизавета Ивановна, простите, что так получилось!
  ИГОРЬ: Сейчас мы его догоним!
  ЛЕНА: (Алле Сергеевне) Вы только не волнуйтесь, пожалуйста!
  Уходят.
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Алла, ну успокойся ты, ради Бога! Ох, я ведь чувствовала, что случится что-то неладное!.. Где Коля? Где Константин Романович?
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Они на кухне, разговаривают.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Позовите их, пожалуйста. Хватит уже разговаривать, пора за стол.
  Мария Ильинична уходит, но почти сразу возвращается.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Николай Иванович сказали: сейчас придут. Что-то у них там серьёзный разговор.
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Серьёзный разговор? О чём?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Не знаю, не слышала. Но вроде как ваш братец ихнему учителю что-то строго так выговаривает.
  
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: А, мозги вправляет! Это правильно!
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Ой, не нравится мне это! Пойду-ка я посмотрю.
  Елизавета Ивановна хочет встать, но Алла Сергеевна её удерживает.
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Сиди, будешь ты ещё бегать. Пусть поговорят, кое-кому это полезно. А если что - услышим...
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: В самом деле, Елизавета Ивановна, не стоит беспокоиться. Ваш брат - человек солидный, так сказать, заслуженный... Глупостей делать и говорить, в отличие от некоторых, не станет.
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Я не понимаю, что вы так все взъелись на Константина Романовича? По-моему, очень приятный молодой человек...
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Мне тоже раньше так казалось. Когда он только классное руководство принял, я обрадовалась: наконец-то мой оболтус мужское воспитание почувствует! И что же? Поначалу, конечно, вроде всё неплохо шло: он моего и по истории подтянул, и в кружок взял - Витька хоть перестал по подъездам ошиваться. Дома у нас был несколько раз - от чая, между прочим, не отказывался... Ну, думала я, серьёзные намерения у человека... А в результате что? Вот, пожалуйста!..
  
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Да! Я хоть и без высшего образования, это супруга у меня образованная (щипает Екатерину Максимовну), а всё ж скажу: гнать надо таких учителей из школы в три шеи! И вообще: давайте-ка на посошок (наливает себе полный фужер водки), и мы с Катькой пойдём. Не хочу даже за одним столом с этим циником сидеть.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Подождали бы уж немножко, сейчас горячее принесу, закусите как следует...
  
  ВАЛЕРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ: Не надо нам вашего горячего. Наш человек и без горячего привык... Вон какая-то конфета валяется, ею и закусим (берёт с тумбочки оставленную Иваном Кузьмичом конфету, выпивает водку, громко хрустит карамелью, берёт за руку жену, не прожевав до конца, прощается) Наше вам с кисточкой! (уходит с женой)
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Может, ещё кто-то хочет уйти?
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Намекаешь, подружка?
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Не намекаю, а спрашиваю. И на свой счёт, пожалуйста, не принимай.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Отчего же не принять, если спрошено? Ведь зачем-то ты это спросила? Зачем?
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Затем, что мы собрались Оксану помянуть, а не... характеры свои показывать.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: А, ну конечно! Сегодня наши характеры никого не интересуют, сегодня ты - звезда вечера...
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Алла Сергеевна, помилуйте, да что это с вами?!
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Уж вы-то, Пётр Леонидович, молчите! На работе будете заступаться за свою фаворитку!
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Как... какая фаворитка, что вы несёте?
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Ладно-ладно, не выкручивайтесь! Весь отдел об этом знает! Кто протаскивал её в свои замы - не вы, что ли?.. Только зря вы рассчитываете на её благосклонность - она сейчас и вас попросит, и Марию Ильиничну, и Николая пораньше на вокзал выпроводит, чтоб поскорей остаться наедине со своим разлюбезным Константином Романовичем. Уж он-то её утешит...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Господи! Алла, да как тебе не стыдно! Одумайся!.. (крепко берёт подругу за плечи, смотрит ей в лицо) Всё! Давай так: я сейчас прошу Константина Романовича уйти, а мы все садимся за стол и как люди поминаем Оксанку.
  
  АЛЛА СЕРГЕЕВНА: Нет уж, спасибо!.. Да отпусти ты меня, чего вцепилась? (вырывается из рук Елизаветы Ивановны и уходит)
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (ей вслед) Ну и скатертью дорога! (оставшимся) Всё, простите меня великодушно и, наверно, пора заканчивать...
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Это вы нас простите... И если позволите, мы останемся. Мария Ильинична, вы ведь ещё не собираетесь уходить?
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Что мне уходить... Надо ж помочь прибраться... Эх, горячего так и не поели...
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Вот и поедим (наливает себе и женщинам). Эх, что мы за народ... Взять, например, водку... А!.. (машет рукой, берёт рюмку) Давайте - за Оксанку.
  
  Пьют и садятся.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: (подперев голову руками) Матушка, матушка, что во поле пыльно?..
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (подхватывает) Сударыня матушка, что во поле пыльно?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: (басом) Дитятко милое, кони разыгрались.
  Далее поют все вместе, причём Пётр Леонидович - только последнюю строчку каждого куплета.
  
  
  
  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
  
  Картина 9
  
  Двор. На лавочке под окнами сидит Иван Кузьмич. Из подъезда, громко хлопнув дверью, выскакивает Алла Сергеевна и быстрым шагом уходит.
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Вот ещё одна... И чтой-то им у тебя, Оксанка, не сидится?.. Вроде и стол хорош, и девка ты добрая была, а вот на-ко же...
  
  Из окна доносится пение.
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (прислушивается, кивает, пытается подпевать) Матушка, матушка, на крылечко идут... Дитятко, милое, не бойсь, не пужайся!..
  
  Шум подъехавшего автомобиля, хлопает дверца. Голос Сашка: 'Спасибо, пацаны, спасибо! Всё, до завтра! Я сейчас к мамке иду!' Ему отвечают: 'Базара нет!' и машина уезжает. Появляется Сашок - весёлый, нетрезвый, несёт красиво упакованную коробку и початую бутылку дорогой водки. Замечает Ивана Кузьмича, останавливается.
  
  САШОК: Дед, здорово!
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Здорово, коль не шутишь.
  САШОК: Дед, не говори так. Я никогда не шучу. Я тебя знаю, дед - ты в этом подъезде живёшь.
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: А я что-то тебя не припоминаю.
  САШОК: Да я сам из этого дома! У меня мамка в пятом подъезде. Ты ж нас по малолетству гонял за разные приколы. Меня однажды поймал, чуть ухо не оторвал. Оно два дня красное было и очень болело. Я ещё обещал убить тебя, когда вырасту. Ну что, не вспомнил?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Давно это было...
  САШОК: Давно. Но я всё помню. Постарел ты, дед. Ну что, убить тебя?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Хочешь - убей, не хочешь - не убивай...
  САШОК: Дед, я же сказал: я никогда не шучу! Если захочу, могу и убить...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Тогда убивай уж поскорее...
  САШОК: Дед, ты что, серьёзно? Жить надоело?.. (всматривается в лицо Ивана Кузьмича) А может, ты - торчок? (ржёт) Ты точно торчок! Я ещё как только тебя увидал, так попутал: чего это дед сидит один на лавке и песни поёт? А ты просто напаленный! Ты напаленный, дед?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Не понимаю я, мил человек, о чём ты.
  САШОК: (ржёт) Да ладно тебе шифроваться, тут все свои!.. Слушай, дед, ты мне нравишься! Давай выпьем! У меня сегодня день рождения, я всех угощаю.
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Нальёшь - выпью, только не за тебя.
  САШОК: А почему не за меня? Не уважаешь?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Да не в том дело...
  САШОК: Нет, ты прямо говори, чего съезжаешь?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Съезжают, мил человек, с горки на санках. А пить буду не за тебя, потому что мой случай сильнее.
  
  САШОК: Это какой же у тебя случай?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Внучку мою сегодня похоронили...
  САШОК: Вот ты и попал, дед! Я ж говорил, что знаю тебя. Нет у тебя никакой внучки.
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Своей нет. Но эта мне как родная была. Соседкина дочка. Может, помнишь - чёрненькая такая, худенькая, музыкой занималась...
  
  САШОК: Погоди, она ещё скрипку с собой таскала?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Она самая.
  САШОК: Ну, помню. И что с ней?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Рак.
  САШОК: (присвистывает) Палево...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Так нальёшь, нет?.. Слышь, мил человек, налей, а? Я тогда за внучку выпью, а там и убивай меня на здоровье.
  
  САШОК: Дед, ты что? Поверил, что я хочу тебя замочить?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык, ты ж говоришь, что никогда не шутишь.
  САШОК: Не шучу. Но иногда прикалываюсь. На, пей. Стакана нет, пей так. (даёт Ивану Кузьмичу бутылку) Ну дед, ты меня загрузил...
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (берёт бутылку) Благодарствуем. (вздыхает, смотрит на небо) Эхма!.. (пьёт)
  
  САШОК: Дед, а ведь ты меня загрузил!
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Погоди, мил человек. За покойных самое малое два раза пить положено...
  САШОК: (хватает бутылку) Нет, это ты погоди!
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (пытается удержать бутылку у себя) Ну что ты... Дай помянуть по-людски!
  
  САШОК: (вырывает бутылку) Ответь, тогда дам. Всю отдам, только ответь. Ответишь?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Спрашивай.
  САШОК: Вот мы с пацанами работаем, спортом занимаемся... ну, чтоб всё правильно было. Я даже не курю. Не веришь?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Верю.
  САШОК: Короче, работа у нас такая, что здоровье - прежде всего. Там, конечно, замочить могут, ну да это работа такая. Знаем, на что идём. Но если не замочат, я хочу жить долго. Чтоб дом был свой, тачка классная, жена красивая и дети не такие придурки, как их папка. Короче, чтобы всё путём. Ты меня понимаешь, дед?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Очень даже понимаю.
  САШОК: Тогда скажи: вот я сейчас жизнью рискую ради всего этого, чего-то там добиваюсь, а потом однажды утром просыпаюсь и чувствую - что-то не то. Иду к доктору, а он мне говорит: у тебя, браток, рак. Может такое быть?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Может.
  САШОК: Дед, ну перестань грузить! Скажи, что не может! Ведь я ж не курю и даже выпиваю редко...
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: А рак, мил человек, он не спрашивает - куришь ты там или нет. Внучка моя вон тоже не курила, спиртного вообще не нюхала, однако ж вот... А я, пень старый, и пил крепко, и курил, дык кроме инсульта ничего не нажил, и то под восьмой десяток...
  
  САШОК: Дед, но это же несправедливо! На хрена тогда, спрашивается, я качаюсь, в сауну хожу, витамины жру и всё такое, если в любой день... И, главное, что! Не подстрелили, не на машине разбился, а какой-то... Тьфу! Нет, дед, ты не прав.
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Ну, прав или не прав - жизнь покажет. А что с каждым может случиться, то может и с тобой. Однако, я тебе ответил - давай, что обещал. Или не дашь?
  
  САШОК: Дед, обижаешь. Пацан сказал - пацан сделал. На, забирай (отдаёт Ивану Кузьмичу бутылку).
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (берёт бутылку) Дай Бог тебе здоровья, мил человек. Помяну я внучку свою, а тебя, извини, уж в другой раз...
  
  САШОК: Спасибо. Эх, дед, и чего я до тебя докопался! Шёл бы себе спокойно домой, к мамке...
  
  Картина 10
  
  Лестничная клетка. К выходу на улицу спускаются Елизавета Ивановна с братом, Константин Романович и Пётр Леонидович.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Кто же всё-таки взял деньги?
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Пётр Леонидович, дорогой, ну взяли, да и ладно. Давайте забудем, а? Ну хоть ради Оксаны...
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Вот как раз ради Оксаны, дорогая Елизавета Ивановна, я не могу забыть. Эти деньги для неё были положены. И ведь все знали, по какому случаю, однако ж нашлась какая-то бессовестная личность... (выразительно смотрит на Константина Романовича)
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А что вы на меня так смотрите? Думаете, я взял? Может, ещё и обыщете?
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Нет, молодой человек, про вас я не думаю, тем более что вы всё время были, так сказать, при Николае Ивановиче.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А если бы был не при нём, то мог бы взять - так по-вашему выходит?
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Извините, если неверно выразился. Я просто полагаю, что деньги скорее всего взял кто-то из ваших... учащихся. Больше некому.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Это почему больше некому? Что, кроме них никого в зале не было?
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Были. Но не станете же вы всерьёз утверждать, что деньги мог взять кто-нибудь из взрослых?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Почему нет?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Полноте, молодой человек! Вместо того, чтобы выгораживать своих воспитанников, провели бы лучше с ними соответствующую беседу, устранили бы пробелы в своей работе...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Что вы все в мою работу лезете! Вот уж действительно: как учить и как лечить - знают все! А у вас что за работа? Кому она нужна? Сидите там, дебеты-кредиты пересчитываете... Что вы знаете, кроме этой вашей бухгалтерии? Что действительно хорошего, светлого видите вы в жизни? Все события - свадьбы да поминки! Живёте, как крот!
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Да, да... Хорошего, светлого мало... очень мало. И знаю я тоже мало... Но про крота - не надо, не надо. Я вас умоляю!..
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (останавливается, нежно обнимает Константина Романовича за шею) Слушай сюда...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (испуганно) Коля, ради Бога!..
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (сестре) Не волнуйся, я только пару слов скажу молодому человеку. Идите, мы вас догоним: Да идите, никто не пострадает. (Константину Романовичу) Я понял, чем ты ребят берёшь. Сказать?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Ну, скажите...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Отрицанием. У них сейчас период такой, по природе - отрицать старших, и ты со своим отрицанием для них свой, а поскольку ты всё-таки взрослее их и умнее, они и тянутся к тебе... Не думаю, что ты специально это делаешь, чтобы авторитет заработать - тогда точно прибил бы тебя, - нет, просто ты и сам такой. Засиделся ты в пацанах. Посмотри, всё у тебя через 'нет'! Хоть бы раз сказал: да! Даже вера твоя... если она у тебя есть - тоже на отрицании замешана: вот, мол, вы не верите, а я верю, потому что я не такой как вы, я другой... Только ведь что посеешь, то и пожнёшь. И как ты сейчас отрицаешь, так и тебя будут отрицать - со всеми твоими знаниями и со всей твоей верой... которой всё-таки у тебя нет, потому что веры на отрицании быть не может. Усёк?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (пытается вырваться из дружеских объятий Николая Ивановича) Есть у меня вера, поняли? Есть!
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (отпускает Константина Романовича) У, да ты ещё и псих!.. Смотри, не заплачь.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Вы поняли, что я вам сказал? Есть у меня вера! И я верю, что Оксана продолжает жить, ясно?
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (с нижней площадки) Коля, где вы там? Опоздаешь на поезд!
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Иду! (Константину Романовичу) Ладно, нигилист, пойдём, а то я точно опоздаю.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Я не нигилист. Идите, я без вас пойду.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ну, как хочешь... Не обижайся. (протягивает Константину Романовичу руку) Давай - может, свидимся ещё когда...
  
  Константин Романович, не глядя на Николая Ивановича, протягивает руку в ответ. Тот пожимает её и быстро уходит.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (один) На фига, блин, было столько пить? Ну чего я с ними сцепился? Господи, стыдно-то как... (очень медленно спускается)
  
  Картина 11
  
  Двор. Из подъезда выходят Елизавета Ивановна, Николай Иванович и Пётр Леонидович. Едва заметив их, Иван Кузьмич сползает под скамейку.
  
  САШОК: Дед, ты чего?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Тсс!
  САШОК: Понял, не дурак (прикрывает Ивана Кузьмича ногами).
  Вышедшие из подъезда проходят мимо, разговаривая.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: И кому только мы нашу молодёжь доверяем учить, а?
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Всё-таки мне кажется, он не плохой - Оксана о плохом бы так не отзывалась.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Молодой ещё. Ну да ладно, жизни хлебнёт...
  Втроём уходят. Иван Кузьмич, кряхтя, выбирается из-под лавки.
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Пронесло, не заметили.
  САШОК: Дед, а какие проблемы? Ты им должен, или что? Хочешь, помогу тебе с ними разобраться?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Спасибо, мил человек, не надо. Та женщина - мать внучки моей, а то - её брат и начальник с работы. Они, наверно, на вокзал поехали, братца провожать.
  
  САШОК: Тогда чего ты от них прячешься?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (показывает бутылку) Да всё она, проклятая. Мне ведь сейчас совсем её нельзя, после болезни-то. А сегодня - как без неё?.. Внучка же... Дык я испугался, что ежели Лизавета вот так меня застанет, да после старухе моей расскажет - ох, что будет тогда!..
  
  САШОК: А что, дед - суровая у тебя старуха?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Суровая. И ведь заметь, какая странность: сколько с ней жил, была тишайшая женщина, а под старость как с цепи сорвалась. Будь я моложе, я б прикрикнул, или ещё чего... дык ведь теперь не могу, ослаб совсем... (испуганно) Только ты того... не подумай, что я тебе на неё... этого... Она вообще-то баба неплохая, только порой уж совсем с ней невмоготу...
  
  САШОК: Дед, а ответь мне ещё кой-чего...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Да уж спрашивай, коли так сидим...
  САШОК: Может такое быть, что я вот там добился, чего хотел, и не замочили меня, и раком - тьфу, тьфу (плюёт через плечо и стучит по лавке) - не заболел, и всё вроде правильно у меня, да только жена - курва, и никакой жизни с ней нету. А? Возможно такое?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Чего ж тут невозможного? Очень даже возможно.
  САШОК: Дед, опять грузишь? С тобой нельзя нормально разговаривать!
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык вить сам такие вопросы задаёшь, мил человек.
  САШОК: Какие 'такие'? Я тебя за жизнь спрашиваю!
  ИВАН КУЗЬМИЧ: А я тебе за неё и отвечаю. Думаешь, в ней одни приятности?
  САШОК: Нет, конечно. Но послушать тебя, так лучше вообще не жить...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (строго) А вот об этом, мил человек, я тебе не говорил. Жить надо.
  САШОК: А если рак?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: И с ним надо жить. Я так думаю: даже если совсем плохой и знаешь, что тебе считанные часы остались - всё равно живи.
  
  САШОК: Дед, да ты просто напился и гонишь! На хрена мне ещё эти часы мучиться, если я знаю, что всё равно уже кранты?..
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Я, мил человек, не фантазии всякие тебе рассказываю. Я от инсульта месяц парализованный лежал, под себя ходил. И никто не знал, встану ли, или вот так и останусь, пока не умру. А умереть мог не скоро - может, даже через год, через два: И всё это время так бы и лежал. Представляешь?
  
  САШОК: (ёжится) Палево...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Оно. Так вот, тогда мне тоже хотелось поскорее концы отдать, и до сих пор не знаю, для чего я выжил, но думаю, что надо было терпеть.
  
  САШОК: Это ты так думаешь, потому что выжил. А если бы не выжил?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: А если б не выжил, то сейчас ничего бы уже и не думал.
  САШОК: Хм...
  Картина 12
  
  Из подъезда выходит Константин Романович.
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Иван Кузьмич, вы тут моих ребят не видали?
  САШОК: Кого я вижу! Не узнаёшь?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Узнаю. Извини, мне сейчас не до тебя.
  САШОК: А когда тебе было до меня? Дяде историку всегда было не до меня.
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Я тебе не дядя.
  САШОК: (ржёт) А кто ты - тётя?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Очень остроумно. А главное - свежо и оригинально.
  САШОК: Ну да, ты меня всегда за дурака держал.
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Ты сам себя за дурака держал.
  САШОК: Кто, я? Да вы все меня бестолочью считали, я же помню! Одно только и слышал: Донцов тупица, Донцов хулиган отмороженный...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А ты и рад был подтвердить.
  САШОК: Откуда ты знаешь, рад я был или не рад? Если с первого класса так вдолбили...
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Твои претензии не по адресу: когда я пришёл в школу, ты уже в девятом учился...
  
  САШОК: А ты не отмазывайся, не отмазывайся!
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Чего б я ещё перед тобой отмазывался, кто ты такой?
  САШОК: А ты знаешь, кто я такой? Знаешь?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да мне по фигу.
  САШОК: Во! Сам признался, что я тебе по фигу! Ну что, по морде тебе настучать за это, а?.. Чего молчишь? Настучать?
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Эй, эй, молодые! Что вы как петухи, в самом-то деле...
  САШОК: Ты, дед, осторожнее насчёт петухов... Это мой бывший учитель. Они все меня в школе чмырили, а теперь боятся. У нас математик был, Сундук - (Константину Романовичу) знаешь Сундука?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Нет. Я знаю Сундукова Сергея Павловича.
  САШОК: Одно и то же. Он чуть что - заводил меня в свою кандейку и там фанеру мне пробивал, а теперь только увидит на улице, орёт на весь район: здравствуй, Саша! Боится, как бы я ему не припомнил...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Я тебе так орать не буду, успокойся...
  САШОК: Ты не будешь, знаю. Ты гордый. Сейчас, небось, тоже боишься, а виду не подаёшь, потому что гордый. Только ты своей гордостью очень многих обломил. Молчи, ты просто не знаешь, а я знаю. Ты когда этот свой кружок затеял - ну, по кладбищам шариться, старые могилы искать, да летом на всякие там раскопки ездить - пацанам это в прикол было. Некоторые даже хотели записаться...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (саркастически) Отчего ж не записались?
  САШОК: А того, что надо было присмотреться. Но пока мы присматривались, ты набрал всяких там лохов и стал с ними возиться...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Что ж вы так долго присматривались?
  САШОК: А это уже неважно. Важно, что потом ты стал всех делить на тех, кто у тебя в кружке и на остальных. И всех остальных ты презирал. Мы это чувствовали. И тогда нам к тебе уже ходу не было.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Ты сейчас просто сам себя оправдываешь. Что мне, год ждать, пока вы все там присмотритесь? Я работаю с теми, кто хочет работать со мной. Мне интересен тот, кому интересен я. А что касается остальных - насильно мил не будешь.
  
  
  САШОК: Угу... Вроде всё правильно говоришь... но я и сейчас чувствую, что ты меня презираешь... Ладно, презирай дальше (хлопает Константина Романовича по плечу), проживём и без ваших кружков. Только скажи мне: ты на кладбище видел, какие у пацанов памятники стоят?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (усмехается) Видел, ну и что?
  САШОК: То, что если со мной чего случится, пацаны мне не хуже поставят, и все будут знать, что был такой пацан - Сашок Донцов. А с тобой что случись, так твою могилу в шестнадцатом ряду никто и не заметит.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Это мою-то никто не заметит? Да ко мне ученики приходить будут, а к тебе кто? Такое же... такие же, как ты? А ты знаешь, что все эти ваши навороченные памятники - на одно лицо, люди смотрят и не тебя лично вспоминают, а думают: вот, ещё один полёг, фиг знает, за что... Нет, теперь ты помолчи! Я тебе как историк скажу: пройдёт лет десять: ну, или двадцать, и всех этих ваших вообще никто не вспомнит, а если кто-нибудь спросит, чья там такая 'красивая' могила, ему ответят: было время, когда у многих крыша поехала и они стали хапать - хапали, хапали, дрались, жизнью рисковали, а в итоге вот всё, что им досталось...
  
  САШОК: (зло и недоверчиво) Угу... Да про мою-то хоть спросят! А про твою никто и не спросит, и ученики твои скоро забудут.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Кто-то забудет, а кто-то и будет помнить. Но не в этом дело. По мне, лучше бы уж вовсе не замечали, чем тыкали пальцем и говорили: гляди, вон ещё один из этих...
  
  САШОК: А что плохого?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А что хорошего? Что хорошего о тебе вспомнят? Что ты там столько-то морд набил и, может быть, кого-то ещё и убил? Что хорошего ты сделал в этой жизни?
  
  САШОК: Ты ученикам своим морали читай, а мне не надо. Сам-то много хорошего сделал?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да побольше, чем ты!
  САШОК: А ты проверял, сколько чего я сделал?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Чего тут проверять? Будто я не знаю, на что ваша порода способна...
  
  САШОК: А откуда ты знаешь?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Что я, не вижу?
  САШОК: А что ты видишь? Ты видишь понты всякие со стороны. Изнутри ты нас не знаешь. А мы, между прочим, тоже люди.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Только другие люди почему-то вас за людей не считают.
  САШОК: А ты у них спрашивал? Спрашивал? Не спрашивал. А вот я спрошу. Прям сейчас спрошу. Дед!..
  
  Молодые люди оборачиваются к лавочке и видят там заснувшего Ивана Кузьмича. Рядом валяется пустая бутылка.
  
  САШОК: Дед уже батон... Надо его домой отнести. Не знаешь, какая у него квартира?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Пятьдесят первая.
  САШОК: А ключи у него с собой? (хлопает по карманам Ивана Кузьмича) Ага, вот они. (достаёт) Смотри, чтоб я чего лишнего не взял, а то будешь говорить, что обчистил деда...
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да перестань ты. Давай лучше помогу.
  САШОК: Не надо, сам справлюсь: (легко взваливает Ивана Кузьмича на плечи)
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Ладно... (протягивает Сашку руку) Счастливо!
  САШОК: Счастливо... коль не шутишь (протягивает руку в ответ и уходит в подъезд, забыв на лавочке свою красивую коробку).
  
  Картина 13
  
  Константин Романович собирается было пойти на поиски своих учеников, но тут они сами появляются, причём в изрядном подпитии (особенно Витя, который едва не висит на Лене), поэтому учителя замечают не сразу.
  
  ОЛЯ: (скачет вприпрыжку) Ма-тушка, ма-тушка, что во поле пыль-но? Ди-тятко ми-лое, кони разы-грали-ся!
  
  ИГОРЬ: Иго-го!
  ОЛЯ: Вау! У кого нет коня, тот садись на Игоря! (прыгает Игорю на закорки)
  ИГОРЬ: Иго-го!
  ОЛЯ: (Вите и Лене) Эй, сладкая парочка, чего притихли?
  ЛЕНА: Кажется, Вите плохо:
  ВИТЯ: (пытается идти самостоятельно) Мне не плохо!
  ИГОРЬ: Ура, ему не плохо!
  ВИТЯ: Мне плохо, только не от этого.
  ИГОРЬ: Ясно вам? Ему плохо не от этого, а от того:
  ОЛЯ: Это от чего?
  ИГОРЬ: Ну, от того, что он выпил до этого!
  ВИТЯ: Дураки! Ни черта вы не понимаете! Меня вообще никто не понимает! (грубо отталкивает Лену) Пусти, я сам пойду!
  
  ЛЕНА: Витя! (замечает учителя) Ой, Константин Романыч!..
  Ребята останавливаются.
  ОЛЯ: (спрыгивает с Игоря) Здравствуйте, Константин Романович!
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Виделись. И где ж это вы так набрались?
  ИГОРЬ: (смеётся) Что, мало мест, что ли?..
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Мест действительно много, это ты тонко подметил.
  ИГОРЬ: (гордо) Ну так!...
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А кто выступал в роли богатенького Буратино? Или имела место кооперация?
  
  Ребята переглядываются.
  ИГОРЬ: Константин Романыч, кооперация имела!..
  ОЛЯ: Точнее, мы имели её!
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А ещё точнее?
  ОЛЯ: Ещё точнее - имела место эта, как её...
  ИГОРЬ: Экспроприация.
  ОЛЯ: Во!
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Всё-таки вы взяли деньги... Вот уж чего не ожидал от вас, так это воровства.
  
  ОЛЯ: Константин Романович, обижаете! Мы не воришки какие-нибудь. Я специально убрала эти деньги от Оксанкиной фотографии, потому что... потому что это было оскорбление! Этот толстый дядька шлёпнул их на тумбочку, как... ну сами знаете, кому так шлёпают.
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Не знаю, не шлёпал. Значит, чтобы смыть оскорбление, на эти деньги надо было купить бутылку водки...
  
  ИГОРЬ: Две бутылки!
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Даже две!.. В таком случае поздравляю: вы наглотались дряни.
  
  ИГОРЬ: Это почему дряни?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да потому, что на ту сумму две бутылки приличной водки не купишь.
  
  ОЛЯ: Ой, Константин Романович, какой вы умный! Дайте я вас поцелую...
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Не надо меня целовать. Лучше объясни, раз ты такая идейная: почему те деньги обязательно следовало пропить?
  
  ОЛЯ: Мы и не хотели их пропивать. Я их просто прибрала и не знала, что с ними делать.
  А потом у Витьки случилась истерика, и мы убежали. А потом... в общем, всё как-то само собой получилось...
  
  ВИТЯ: Да чего ты, блин, оправдываешься! Достали уже! Перед всеми, блин, оправдайся, всем, блин, понравься, каждому, блин, угоди! Надо быть самим собой, блин!
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да, блин - сейчас, блин, ты вполне самодостаточный: блин.
  ИГОРЬ: (смеётся) Самодостаточный блин! Круто!
  ВИТЯ: Ой, да ну вас всех! (собирается уходить)
  ЛЕНА: Витя! Витя, ты куда? (пытается остановить)
  ВИТЯ: Ой, да пошла ты! (резко отмахивается, попадает Лене рукой по лицу, та вскрикивает)
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: А ну, стоять! (догоняет, даёт оплеуху и рывком кидает Витю на лавочку, в результате чего тот усаживается аккурат на тортик, но никто этого не замечает) Вот так. Посиди, остынь.
  
  ВИТЯ: (протрезвел от встряски) Вы: вы что?!
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Ничего. Тоже весь вечер оправдываюсь, всем чего-то объясняю, никто не понимает. Вот, захотелось побыть самим собой:
  
  Из подъезда выходит Сашок.
  САШОК: Опа! Вон вас уже сколько! Привет, молодёжь! Что, типа ночной урок?
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (устало) Угу. Типа того:
  САШОК: Правильно, учение свет, а днём и так светло, нафига днём учиться: (озирается) Тут где-то моя коробка была, тортик для маманьки... Куда ж я её девал?
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (Вите) Ну-ка, встань...
  Витя встаёт, под ним обнаруживается коробка в весьма плачевном состоянии.
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: (Сашку) Погляди сюда: это, случайно, не тортик был?
  САШОК: Ё! Косяк!.. (Вите, зло) Ты, урод! Ты что сделал? (хватает Витю за ворот рубашки, резко тянет на себя; рубашка трещит, Витя теряет равновесие)
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Эй, эй! Он не виноват! Это я туда его толкнул.
  САШОК: Не отмазывай! Что я, не вижу, какой он? Нажрался как свинья и сел прямо на торт:
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Да говорю тебе - я толкнул!
  САШОК: Да?.. Ну, значит, было за что. А я сейчас добавлю. Всё, приятель, ты труп!
  ВИТЯ: Да, я труп.
  САШОК: А, согласен? Ну так добить тебя, чтоб не мучился?
  ВИТЯ: Добей.
  САШОК: Ты, конь, ты думаешь, я шучу тут с тобой?
  ВИТЯ: Надеюсь, что нет.
  САШОК: Так я ж добью!
  ВИТЯ: (кричит) Так добей же!
  САШОК: (отпускает Витю) У, ё! Ты чего так орёшь?
  ВИТЯ: Так добьёшь или нет?
  САШОК: А ты что, жить не хочешь?
  ВИТЯ: Представь себе, не хочу.
  САШОК: Чего?! А ну-ка сядь, поговорим! (толкает Витю на скамейку, тот, потеряв равновесие, снова летит на коробку) Ты чего это учудил, а?
  
  ВИТЯ: Не твоё дело! (встаёт)
  САШОК: (толкает Витю, опять на коробку) Я тебе сказал: сядь! И отвечай!
  ВИТЯ: (опять встаёт) Ничего я тебе отвечать не буду.
  САШОК: (ещё раз толкает, и снова прямо на коробку) Сидеть, кому сказано! Ты никуда отсюда не уйдёшь, пока я тебя не отпущу. А я тебя не отпущу, пока не ответишь. Понял?..
  Я тебя спрашиваю: понял?
  
  ВИТЯ: Чего тебе надо?
  САШОК: Ты ж молодой пацан: почему это... жить не хочешь?
  ВИТЯ: А ты хочешь?
  САШОК: Я - очень хочу.
  ВИТЯ: Это потому что ты... в общем, ничего не понимаешь.
  САШОК: Говори уж прямо: я балбес, быдло тупорогое. Так?
  ВИТЯ: Да при чём тут ты: меня вообще никто не понимает.
  САШОК: Ты что, типа особенный?
  ВИТЯ: Значит особенный. Оксана бы поняла...
  САШОК: Оксана? А вот мы у неё и спросим. Сейчас пойдём прямо к ней и спросим. Где она живёт?.. Ну, что молчите? Где?..
  
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Тут ты, парень, маху дал. Она теперь очень далеко живёт.
  ВИТЯ: Она уже нигде не живёт. Её сегодня похоронили.
  САШОК: А, так это та...
  В глубине сцены появляется Девушка в подвенечном платье с букетом в руке.
  Не приближаясь к лавочке, медленно идёт, внимательно оглядывая всё вокруг. Первой её замечает Лена.
  
  ЛЕНА: Смотрите, невеста...
  САШОК: Ну, точно невеста... Дура, чего она ходит одна так поздно?..
  ОЛЯ: Странно, сегодня же понедельник - какая в понедельник свадьба?..
  ИГОРЬ: Ну и что? Подумаешь, понедельник! Почему бы и нет?..
  САШОК: Девушка! Девушка, я вас поздравляю!
  ОЛЯ: Мы все вас поздравляем!
  Девушка в подвенечном платье улыбается и делает реверанс.
  САШОК: Девушка, а можно глупый вопрос: вы жить хотите?
  Девушка в подвенечном платье улыбается и кивает.
  САШОК: Тогда не гуляйте одна так поздно! Сейчас, знаете, время какое - дураков хватает!..
  Девушка в подвенечном платье неслышно смеётся и уходит.
  ЛЕНА: Господи, ночь, а светло-то как...
  САШОК: (поворачивается к Вите) Вот видишь, люди женятся, а ты... Э, ты чего? (Витя трёт глаза) Ты чего?..
  
  ВИТЯ: Отстань.
  САШОК: Ну, не реви, ты же пацан, ё-моё...
  ВИТЯ: Да отстань ты от меня!
  САШОК: А жить будешь?
  ВИТЯ: Буду, буду, отвяжись...
  САШОК: Всё! И не реви! Ладушки, мамка-то меня ждёт, пойду. А тортик: эх, дарю! (уходит)
  
  Тишина.
  ОЛЯ: (осторожно) Константин Романович, а та девушка:
  КОНСТАНТИН РОМАНОВИЧ: Лучшее, что мы сейчас можем - это молчать. И пойдёмте-ка потихоньку:
  
  Уходит, с ним - Оля и Игорь. Витя неподвижно сидит на скамейке. Лена садится рядом.
  
  Картина 14
  
   Автобусная остановка. Елизавета Ивановна, Николай Иванович и Пётр Леонидович в ожидании автобуса.
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Памятничек Оксанке мы стандартный поставим, потому как на заказ очень уж они дорогие, памятнички, а вот оградку на заводе сделаем. Есть у нас умельцы - такой ажур наведут, что любо-дорого. И покрасим в розовый цвет - непременно в розовый, чтоб издалека можно было понять, что девочка здесь похоронена. Как, Елизавета Ивановна, утверждаете?..
  
  Елизавета Ивановна устало вздыхает.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Уважаемый, а вам на какой автобус надо?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Мне? Мне вообще-то на пятёрочку... на пятёрочку, да...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Так прошли уже две пятёрочки, что ж вы не сели?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: А я сейчас с вами на вокзальчик...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: А зачем вам на вокзальчик? Вы куда-то едете?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Шутить изволите, дорогой Николай Иванович? Вы же едете...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Я-то еду, а вы тут при чём?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Простите... Правильно ли я вас понимаю?..
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Абсолютно правильно, дорогой Пётр Леонидович: мы с сестрой видимся крайне редко, поэтому нам очень хочется побыть вдвоём, поговорить хотя бы до поезда...
  
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Да, да, конечно... Только... как потом Елизавете Ивановне одной домой возвращаться так поздно? И автобусов, наверно, уже не будет...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Я дам ей деньги, она поедет обратно на такси.
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: А, это хорошо... это замечательно... Тогда я пойду, пожалуй...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Вы что же, пешком собрались идти?
  ПЁТР ЛЕОНИДОВИЧ: Так мне ж тут рядом, три остановочки всего... четыре, то есть... Пойду прогуляюсь, а то, знаете, гиподинамия... бич, так сказать, нашего века... Надо двигаться, да... Всего доброго! (Николаю Ивановичу) Очень рад был познакомиться! (уходит)
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Прогнал человека, да ещё и пешком идти заставил...
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ничего, пусть растрясёт жирок. Он и на работе такой же нудный?
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Он не нудный, он заботливый. Обо всех нас заботится.
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Ещё бы он о вас не заботился! Ишь ты, среди баб один прораб...
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: А кто кроме него о нас позаботится? У нас ещё и отдел такой... несчастный. Алку мою ты знаешь. А у Кати - это та, которая сегодня по открытке читала, - у неё с мужем беда, совсем больной...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Что-то не заметил я за ним болезни - ел и пил за трёх здоровых...
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Там другое (дотрагивается пальцами до головы). Его нельзя одного оставлять, у него в одиночестве начинается такая страшная депрессия, что может покончить с собой. Уже было несколько попыток... А на людях - ничего, вроде нормальный человек. Катька потому и взяла его на поминки, чтоб один не оставался...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Весело вы живёте - один счастливчик на всех.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Это ты про кого?
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Да про начальника вашего. У него-то, поди, всё в порядке, раз он такой бойкий?
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Он одинокий человек. Личная жизнь у него не сложилась, детей нет. Через год выйдет на пенсию - кому тогда будет нужен?.. Какой ты всё-таки злой, Колька! Бросай свою армию, а? Перебрался бы ко мне, чтоб комната оксанкина не пустовала... (плачет)
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (обнимает сестру) Ну что ты, что ты...
  В глубине сцены появляется Девушка в подвенечном платье. Медленно идёт, пристально глядя на Елизавету Ивановну с Николаем Ивановичем.
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: (замечает Девушку) Лиза, смотри!
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Какая красивая! Чем-то на Оксанку нашу похожа, правда?
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Правда.
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Милая моя, хорошая, счастья тебе! Чтобы ты жила лучше, чем мы, чтобы тебя любили, чтобы доброй и светлой была твоя дорога!..
  
  Девушка в подвенечном платье останавливается, некоторое время с грустной улыбкой смотрит на Елизавету Ивановну, кланяется ей и уходит.
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (долго смотрит ей вслед) Славная какая! (напевает вполголоса) Матушка, матушка, что во поле пыльно? Сударыня матушка...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Слушай, Лиза!
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: (очнувшись) А?
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Я что подумал: может, мне действительно - того?.. Сроки я уже все выслужил с избытком. Приеду, напишу рапорт, сдам хозяйство - на всё про всё месяц, от силы два - и к тебе?..
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Да конечно, конечно!..
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Погоди, я не всё ещё сказал. Я на одной пенсии сидеть не собираюсь, работать буду. Может, когда всё обустроится, пойдём в детский дом, возьмём девчонку? Мы ведь ещё не очень старые - поднимем?..
  
  ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА: Коля, давай не будем загадывать, я боюсь. Ты поезжай, уладь свои дела, вернись, а там...
  
  НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ: Хорошо, не будем загадывать...
  
  
  Картина 15
  
  Квартира пенсионеров - соседей Елизаветы Ивановны. Полумрак. Иван Кузьмич бесчувственный лежит на диване. Входит Мария Ильинична с кастрюлькой в руках.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ваня, почему не закрываешься? Хочешь, чтоб какой-нибудь бандит сюда забрался? А? Что не отвечаешь? Ты дома? (включает свет, видит лежащего Ивана Кузьмича, роняет кастрюльку) Ах! Ваня, ты что?.. Нет!.. (кричит) Ваня, ты меня слышишь?!!! О, Господи!..
  
  Боясь подойти к Ивану Кузьмичу и убедиться в самом страшном, причитает на месте.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ванюша, ты что же это, а?.. Я тебе покушать принесла (поднимает кастрюльку, суетливо собирает в неё выпавшие куски), а ты... Ох, родненький ты мой, горемычный, неужто отмучился?.. Да как же я одна без тебя-то буду?.. Ваня, Ванюша, не надо, не надо, а?.. Ну что ты, в самом-то деле?.. Перестань... Нехорошо так расставаться, не простившись-то... А я тебе покушать принесла... Ванюша!!! (с этим криком она бросается к дивану, падает мужу на грудь и голосит) Ох, горюшко ты моё сиротское!..
  
  Иван Кузьмич ворочается и мычит. Мария Ильинична в испуге отшатывается, но быстро приходит в себя.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ванька! Ты живой?.. Живой, собака, живой, чучело ты моё огородное!
  Иван Кузьмич продирает глаза и садится.
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Маш, ты чего?..
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: А ну-ка, ну-ка... (принюхивается) О! О! А налакался-то! Налакался! Боров старый, ты где ж это успел-то, а?.. Меня напугал, я тут грешным делом уж подумала - всё, конец деду, а он!..
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Ну ты скажешь тоже - конец... Совсем не конец...
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: (передразнивает) 'Совсем не конец'! Ух, сейчас как бы двинула по твоей бестолковке!..
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Да ладно тебе, Маша, - в первый раз, что ли?.. Лучше послушай вот, какой чудный мне сон приснился...
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ишь ты, ему ещё и сны снятся! Я тут с ума схожу, а он сны смотрит...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Да ты не кипятись. Сон очень хороший - жаль, что ты в это время со мной не спала, а то тоже б посмотрела...
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Чурка ты еловая, да разве двоим один и тот же сон можно видеть?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: (убеждённо) Этот - можно. Снилась мне наша Оксанка. Да не просто так снилась, а как невеста. Красивая такая и оченно счастливая. Только вот жениха я не разглядел - ты своим криком всё разогнала...
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ну конечно, я же и виноватая!.. Эх, Ваня, то всё только сон. Схоронили мы Оксанку нашу в юных летах, а сами вон сколько прожили, да только вот зачем жили - не понять...
  
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Как это - не понять? Очень даже понять. Вот ты, когда я с инсультом лежал, за мной ходила?
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ну, ходила.
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Кормила меня, немощного, поила, обхаживала?..
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Так а что ж с тобой было делать?..
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Сама недосыпала, недоедала?..
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: (пожимает плечами) Всяко бывало...
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Вот видишь! Такое дело доброе сделала, а говоришь - не знаешь, для чего жила.
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Что ты мелешь! Какое это дело? Ты ж всё-таки муж мне, или как?..
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык, я о том и говорю, что для меня ты и жила.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ну а ты, ты тогда для кого жил?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Вестимо, для кого - для тебя.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Да что я от тебя видела, скажи?..
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Как это - что? Когда я с инсультом лежал, ты за мной ходила?
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Ходила, ходила, дальше-то что?
  ИВАН КУЗЬМИЧ: А то: если б меня не было, за кем бы ты ходила? А? Вот я для тебя и старался. Думаешь, мне сладко было так лежать?..
  
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: И-их! Всё придуриваешься, клоун! Дураком был, дураком и помрёшь.
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Ну а ты кто такая, ежели за дураком всю жизнь прожила? Дура и есть.
  МАРИЯ ИЛЬИНИЧНА: Дура, а кто ж ещё? А ты думал, умная?..
  ИВАН КУЗЬМИЧ: Дык я и говорю: дураки мы...
  
  ЗАНАВЕС
  
  P.S.: Авторское замечание по поводу роли Девушки в подвенечном платье: при всей символичности данного персонажа не надо выделывать никаких 'бледных панночек'! Девушка должна быть живой! Учитывая реплику одного из героев: 'Подумаешь, понедельник! Почему бы и нет?..', лучше всего сыграть настоящую, немножко грустную, но больше весёлую, счастливую невесту. Смею заверить господ режиссёров и актрис - так будет гораздо сильнее, нежели высасывать из этого образа некую псевдомистику. Удачи!
  
  23 июня - 23 августа 1999 года Владивосток - о. Рейнеке - Владивосток
  новая редакция - 18-26 февраля 2003 года
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"