Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

Даждь нам днесь... (Хлеб России)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...А что я знаю и помню об уборке зерновых? Комбайны на полях, бегущий поток зерна - в кузова машин... В советские годы, с августа, такими кадрами хроники наполнялись все телевизионные выпуски новостей, - начиналась "битва за урожай", - да и газеты пестрели заголовками: "Выиграем битву за урожай!", "Битва за урожай продолжается!" И почему непременно "битва"?.. Может потому, что было мало надежды на то, что сельские труженики... Кстати, тогда у нас и крестьян-то не было, а только - сельские труженики... или труженики села. Так вот, не было надежды, что сельские труженики не уберут выращенное зерно, если их не вдохновить, не мобилизовать на "борьбу за урожай"? А, может, еще и потому, что самых трудолюбивых крестьян в годы коллективизации "уничтожили, как класс"? Помню и еще: ровно подстриженное, вяло-жёлтое поле с аккуратными, выброшенными комбайнами копёнками соломы. И такое осталось в памяти с тех пор, когда каждую осень всем Комитетом ездили мы в колхозы помогать труженикам села. Нет, не пришлось мне увидеть пятьдесят первого снопа на готовой копне, но запах соломы и поля, отдавшего свой урожай людям, вкус зерён от вышелушенного колоска во мне еще живы, отчего в душу пробирается нечто сущее и радостное...
  Начало двадцатого века.
  'Ох, и трудная ж это работа была - хлеб убирать! - рассказывала моя мама. - Его-то ведь зорями косили, а если лунные ночи, то и ночами... днем-то рожь жёсткая становилася, а зорями и ночью влага колосок схватываить и не даёть ему осыпаться, вот поэтому и жали, когда роса выпадить, а бабы так уж и старалися к утру перевЁсел накрутить из хорошей соломы. Заткнешь их потом себе за пояс, свернешь сноп граблями, свяжешь перевеслом этим и ставишь, свяжешь и ставишь. И часов до трех так, пока жара не вспечёть, а спадёть, и опять пошли...
  Но снопы вязать - это еще ничаво, можно было, а вот серпом жать!.. Во когда лихо! Жали-то днём, в самую жару, когда роса сойдёть.
  Да потому днём, что если по росе пойдёшь, то сразу вся мокрая станешь!
  Мы с мамкой мало ржи сеяли, так, бывало, обобьем ее сразу прАльником (вырубленное из дерева приспособление для выбивания белья при полоскании в речке или у колодца), вот и весь урожай, а родители мамкины мно-ого сеяли! И вот как пойдем им помогать... Боже мой, ну до того руки исколешь!.. аж напухнуть потом. Ведь хорошая жница за день до двух копЁн нажинала, а в каждой - по пятьдесят одному снопу...
  А потому по пятьдесят одному, что последний сноп на самый верх стоймя ставился, чтоб видно было: копна готова'
  
  А что знаю и помню я об уборке зерновых? Комбайны на полях, бегущий поток зерна - в кузова машин...
  В советские годы с августа такими кадрами хроники наполнялись все телевизионные выпуски новостей, - начиналась 'битва за урожай', - да и газеты пестрели заголовками: 'Выиграем битву за урожай!', 'Битва за урожай продолжается!'
  И почему непременно 'битва'? Может потому, что у власти мало надежды было на то, что сельские труженики... Кстати, тогда у нас и крестьян-то не стало, - самых трудолюбивых в годы коллективизации 'уничтожили, как класс', - вот и остались сельские труженики... или труженики села и, наверное, у 'руководящей и направляющей' не было уверенности в том, что выращенное зерно будет убрано, если тружеников не вдохновить, не мобилизовать на 'битву за урожай'.
  Осталось в памяти еще и то, как всем Комитетом ездили помогать колхозникам убирать овощи...
  И виделось из окна автобуса: ровно подстриженные, вяло-жёлтые поля с аккуратными, комбайнами выброшенными копёнками соломы, развороты вспаханной черной земли, изумрудные всходы озимых перед грядами темно-зеленых елей...
  Нет, не привелось мне увидеть пятьдесят первого снопа на готовой копне, но запах соломы и поля, отдавшего свой урожай людям, вкус зерён от вышелушенного колоска во мне еще живы, отчего в душу пробирается нечто сущее и радостное.
  
  'Если рожь сырая была, свозили ее сушить на ригу (постройка с печью для сушки снопов) и у Писаревых бо-ольшая рига была. Привязуть и как расставють!.. Тут уж дед цельными днями топить соломой или суволокой (сухая сорная трава, стебли бурьяна) и сушить её, а только потом начинали молотить, обмолачивать. Пока бабка встанить да завтрак сготовить, мужики в четыре цепа копну и обмолотили, и в хороший год пудов по десять с копны намолачивали.
  Ну, а если не управлялися во время, то свозили снопы в сараи и укладывали на адОнки...
  Да это - слой дядовника колючего, мыши-то не полезуть в этот дядовник, вот на него снопы и ставили, оставляли до осени, а уж тогда перевозили на ригу, налаживали печку, сушили и молотили.
  Нет, пшеницы у нас тогда еще не сеяли, пшеничную муку только к празднику на пироги и покупали, а так всё лепешки ситные пекли. Высеють ржаную муку на сито, потом и замесють тесто. Да попрохоней, пожиже ставили, а потом - на капустный лист и в печку.
  И до чего ж вкусные лепешки получалися! Бывало, так и ждёшь, когда бабка из печки их выставить'.
  
  Семидесятые годы.
  Да, старались мы вселить в души наших детей: нельзя не доедать кусочек хлеба, если начал... нельзя лепить шарики из него... нельзя выбрасывать зачерствевший, покрошите голубям...
  И что-то проросло, зацепилось, осталось.
  А что же внуки? Узнают ли о том, как достаётся хлеб тем, кто его выращивает? Ведь теперь даже хлебоуборочных комбайнов по телевизору не увидишь, - всё больше улыбающиеся счастливые лица, жующие попкорн или сникерсы. Нет, пока не интересно им знать, как и кто растит хлеб. Да и зачем?
  Вот он, их хлеб, - обёрнутый полиэтиленом и услужливо порезанный на дольки. Ешьте!.. А если зачерствеет - в ведро, в мусорный контейнер.
  И уже в души внуков вселяем: нельзя не доедать, нельзя - шарики, выбрасывать нельзя...
  Но получится ли?
  
  Девятьсот девятый.
  'И началась у нас в деревне эпидемия тифа-возвратника, - отпустить немного и опять! Заболели и мы. Лежим, бредим, мечемся, каждый своё лопочить!
  Но соседки стали заходить, поесть принесуть, в хате протопють, вот и начали мы понемногу поправляться. А чем кормиться-то?.. Под полом еще редька хранилася, вот мы и давай эту редьку... Достанем кой-как, начистим, нарежем и грызем, как мыши.
  А после болезни этой были мы, как не в своем уме, мамка всеодно как задеревенела, а Динка... Ей же всего три годика было, так и вовси дурочкой стала: соображала плохо и всё только есть просила.
  И вот тут-то и случилося самое страшное. Коля-то наш...
  А было ему тогда десять лет. Он-то, когда выздоравливать начал и стал понемногу ходить, то и ушел к дяде на Масловку, а там накормили его хлебом вволю, да еще теплым, только что выпеченным, вот и случилося у него воспаление кишок.
  И помер...
  Ну, надо обмывать, а сил-то нетути! Надели на него рубашечку чистенькую, штанишки, положили. Сидим с Динкой рядышком, а я еще и прилягу так-то, головой к нему прижмусь.
  А когда приехал за ним дядя и привёз нам ведро кислой капусты и коврижку хлеба, так что ж ты думаешь? Как накинулись мы на еду эту, как облапили! А дядя забрал нашего братца и увёз... мы даже и не попрошшалися с ним.
  Никто и не заплакал'.
  
  Послевоенные сороковые...
  Мне - девять лет. У меня - красный беретик и поэтому в очереди зовут Красной шапочкой, потому что каждый день встаю в шесть утра и иду к магазину занимать её за положенной нам по карточкам буханкой хлеба. Теперь надо только дождаться той синей будки, в которой наконец-то привезут его на санях или повозке.
  И до сих пор живо ощущение радости, когда иду домой с той буханкой и жую уголок-довесок к ней... почему-то давали такой всегда и он полагался мне по праву. Потом мама разрежет буханку на четыре части, - всем поровну, - и я, в очередной раз прибегая с улицы, буду отщипывать от своего понемногу и, снова убегая к подругам, радоваться: еще не кончился хлебушек, ещё осталось!
  А вот у братьев... Как-то Виктор признался: свой кусок хлеба съедал сразу, а потом завидовал: а вот у сестрёнки еще есть!
  
  Девятьсот восемнадцатый.
  'До революции в Карачеве был самый крупный купец Кочергин. Масло гнал, складов с мукой у него много стояло. Уважали его люди, он же церковь Казанскую электричеством осветил, и вот, бывало, как войдёшь в нее, так как в рай попадёшь! А еще, как вздорожаить хлеб, а он и пустить его подешевле, и собьёть цены. Злилися на него за это остальные купцы, что тоже хлебом торговали, но ничего с ним поделать не могли. Ну, а после семнадцатого...
  А после революции, когда всех богатых громить стали, его первым и расстреляли... Вскорости умерла и жена его, дети сиротами и осталися, так что ж они? Есть-то хочется, вот и меняли всё, что еще в доме оставалося, на хлеб. А что понимали? За коврижку хлеба - бери, что хошь! И таскали от них те, кто побогаче, вещи разные.
  Ну а нам не до вещей было. К весне совсем плохо стало, и начался почти голод. Всё люди сдирали на хлеб: траву, кору разную. Помню, принесёть мамка кусок хлеба, а в нем ржи-то... Овес один! Режить его, а колючки так за ножом и волокуцца, так и тянуцца. Попробуй-ка, милая, съешь такой-то! Вот и скажить: 'Все кишки нам эти кылки порежуть!' Так что ж делала: сейчас посушить его на сухарики, потом потолчёть в ступке, просеить, кылки отсеются вот тогда и едим'.
  
  Сорок седьмой.
  Те самые сто грамм чёрного хлеба, которые выдавали нам после уроков... Горбушка!.. Ах, хотя бы досталась горбушка с чайной ложкой желтоватого сахарного песка!
  И сейчас ощущаю во рту хруст той корочки, - кисло-сладкий вкус нечаянного лакомства.
  Да и вот этот 'Дорожный батон', который муж только что принес, люблю, наверное, потому, что напоминает ту самую булку, которую выменяла однажды на гопик - лепёшку, сделанную из мерзлой картошки, перекрученной на мясорубке и приправленной луком. А обменялась подруга со мною потому, что еще не пробовала гопика, а булка её оказалась непропеченной, и вот откусила она от моего гопика кусочек, пожевала... и выплюнула! А я, отщипывая от булки по маленькому кусочку и обсасывая зубы, вязнущие в непропеченном тесте, до самого вечера наслаждалась чуть горьковатым привкусом, каждый раз недоумевая: и почему она выплюнула мой вкусный гопик?.. и почему вот это!.. отдала мне?
  
  Девятьсот девятнадцатый.
  'Голод на Украине был в начале тридцатых, а мы ездили туда, когда там еще сытнее было, чем в России.
  И ездили вот с чем.
  Динке было уже тринадцать, работала она на базе военной и туда привозили простыни старые, шинели, гимнастерки с убитых, а девчонки всё это пороли, чтобы потом или починить их, или перешить. Пороли, значить, а Динка клочки какие спрячить под одежду или под юбку, принесёть домой, а мамка потом из них и состегаить на руках... машинки-то не было... и нам одежонку какую, и на продажу. Ничего, что рукава разные, лишь бы тепло было! Вот и ездили с этим товаром на Украину, на хлеб его меняли. Наменяем так-то, а как домой везти? Отбирали ж отряды разные, если наскочуть! Поэтому и прятали возле себя: сунешь туда-то фунтик муки, туда-то горсточку, прицепишься к товарняку и едешь. Если ссадють где, так и не возмущаешься даже: будто так и надо. А это ведь обязательно за дорогу раза три или четыре сгонють, вот тогда и сидим, и ждем на вокзале, когда опять случай подвярнёцца.
  И вот едем раз та-то, а тут рядом мужчина сидить:
  - Куда ж вы путь держите? - спрашиваить.
  - Да едем, куда глаза глядять, - мамка ему.
  - Ну, глаза могут и далеко глядеть, за ними не угнаться. - Расспросил нас: откуда мы, как жили, а потом и говорить: - Оставайтесь-ка вы в Константиновке. Заводы, правда, сейчас все разбиты и стоят, но когда восстановятся, найдется и вам работа. А пока идите на хутора, там рабочими руками нуждаются. Заработаете себе хлеба на зиму, а жить потом у меня будете, хата большая, будет и вам уголок.
  Ну и, слава Богу, нашелся добрый человек!
   Слезли мы в Константиновке в этой, и привел он нас к себе:
  - Луша, - жене говорить, - привети ты этих несчастных...
  - Ну, что ж, - она-то, - пусть живуть, вон кладовка как раз пустуить.
  А кладовка эта... как и кладовка: ни окошечка в ней, ни столика, ни скамеечки, но мы обрадовалися и этому. Не на улице всё ж!
  Дали они нам поесть, отдохнули мы, а на утро пу-устилися в промысел, - кормить-то они нас не будуть? Вот и пошли сначала побираться. Но Динка ни-икак просить не могла! Как откажуть, а она - в слезы. Да ведь отказывали-то не просто, а обязательно: рабить, мол, надо, рабить... работать, значить, по ихнему, ну, а я - ничаво. Приятного, конечно, мало, но переморгать можно было. Чаво ж не переморгать, не попросить, коль есть у кого? Кто - откажить, кто - обругаить, а кто и дасть скибку хлеба. Да хлеб-то какой! Белый, вкусный! Мы такого уже и не помнили, и так-то хорошо было! Но плохо, что на меня парубки стали заглядываться, а один, помню, даже и сказал: 'Я б и жениться не прочь на такой побирушке'. Вот мне другой раз и стыдновато было'.
  
  Хлеб 'Бородинский', 'Покровский', 'Любительский', 'Заварной с изюмом', 'Литовский с тмином', 'Белорусский с корицей и курагой'...Сколько их - названий? Глаза разбегаются, когда подходишь к прилавку и каждый раз не верится: такое изобилие - передо мной?.. и сейчас, за невеликую плату в руках у меня будет вон та краюха черного хлеба, о которой...
  О которой столько раз мечталось в жизни!
  
  Двадцать пятые - двадцать восьмые годы.
  'Хватало при НЭПе всего, хватало и хлеба. Наши-то кузню держали и мужики за всё хлебом расплачивалися. Бывало, свёкор стоить возле кузницы, вешаит муку или зерно и ссыпаить в яшшыки, и ссыпаить, а как на базар ехать засобирается, вот тогда опять из них насыпаить и везёть. Видно, привыкли мужики-то, что расплачиваться хлебушком - верней будить! Ведь после революции как было? Нужна тебе, к примеру, коробка спичек, вот и бери скибку хлеба, и неси. Бывало, идуть бабы и всё-ё за плечами узлы нясуть: кто хлеб, кто муку. Особенно при Керенском плохо стало и керенки эти бешеными называлися: до обеда - одна цена на них, после обеда - другая, а к вечеру и третья. Потом мужики даже стены керенками этими оклеивали, а кто и забор разукрашивал, а деньги эти уже никто не брал. На работу пойдём устраиваться, так и сходимся на том, кто из продуктов что дасть: или конопли, или пшенца кружечку, или хлебушка.
  Ну а тогда, особенно в двадцать седьмом, продуктов в магазинах было еще сколько хочешь, это потом только... Мясо на рубль купишь - за неделю не поешь.
  Ну как почему много... Ведь как раз нэп разорять стали, так люди, небось, и думали: придуть щас и отнимуть корову, так лучше мы самим её... Вот и резали скотину по чём зря, и стало мясо нипочём.
  Помню, пришла к нам женщина из нашей деревни и плачить:
  - Купите коровку мою! Молодая, молока даёть тридцать литров, жалко резать-то...
  Но куда ж мне было корову ставить? Мы сами-то уголок только и занимали в чужом доме.
  И вольница эта с харчами продолжалась всю зиму, а к весне стало всё пропадать. Скот порезали, погубили, порасшвыряли как зря, летом остальное подобралося, а к осени начался чуть ли ни голод. Но нам пока еще хорошо было...
  Да напротив нашей квартиры был коммерческий магазин, и в нем китаец за прилавком стоял, а жил на краю города. Сенька тогда на автобусе работал, вот и возьмёть, бывало, этого китайца, посадить рядом с собой, довезёть до дому, а за это тот нам без очереди и продасть хлеб.
  Помню, соседка с нами рядом... двое детей у нее было, а потом откуда-то еще и мать к ней приехала с дочкой, думала, наверное, что здесь спасется от голоду, вот пятеро их и собралося. А как раз еще и безработица началася, они без работы сидять! Как жить?.. Совсем пропадають! Сердце мое разрывается, как их детей жалко! И вот, бывало, суну за пазуху кусок хлебушка да к ней: 'На, Шур... детям-то хоть дай'. А она как бросится на колени, как начнёть мне руки целовать! Кинутся и детки к этому хлебушку, съедять моментом, а потом и опять ждуть, когда приду.
  Ну а потом устроился Сенька охранником на поезда и стал ездить за хлебом в Москву. Очереди, конечно, и там были, но разве ж он стоял в них? Сейчас подойдёть к магазину, расставить мешок, а тут уже и видють таких, как он, и подходють, продають.
  Конечно, подороже, но что поделаешь? Зато вволю хлеб ели.
  А через год в магазинах и вовсе его не стало, да и молока... Вот и надумала я корову купить. Трое ж детей, кормить-то надо! Поехала в Карачев и купила у знакомой. Иван, муж её, взялся до Брянска довести и по-ошли мы с ним. Сами на лошади, корова следом... Привели, сели ужинать... а мамка как раз борщ сготовила. Выложила я на стол буханку хлеба, а Иван как сел, так почти всю и съел!
  Ну, отдала ему хлеба, денег, сколько договорилися, выхожу во двор, глядь, а он сидить и опять этот хлеб...
  - Вань, ну брось ты!
  И рассказала ему про братца, который вот так же объелся хлеба и помер. Вроде и послушался, а ночью как заохал, как застонал: 'Правду ты говорила, горить у меня всё в нутрях-то!' Скорей мы ему грелку, соды... Ну, ничего, обошелся к утру'.
  
  Недавно видела такой сюжет из дальнего села, в который раз в неделю приезжает машина, привозящая необходимые продукты, - сидит бабуля возле дома и рассказывает корреспонденту:
  - Как только приедить машина, бярём по восемь буханок хлеба, оставлям его в коридоре, он там замерзам, потом мы его разрубам, отогревам и съедам'.
  'Замерзам, разрубам, отогревам и съедам'... Смешно показалось.
  Пересказала вечером мужу, а он:
  - А чего ты смеялась? Ведь жалко старушек, - и даже не улыбнулся.
  - Жалко... конечно, жалко. Но все старушки теперь пенсии получают, не то, что мама в советские времена. Ведь только при Ельцине тех женщин, которые не работали на производстве, а только растили детей, признали гражданами России, а то... Живи, мол, в старости на что хочешь! А теперь сельским бабулькам приносят пенсии прямо домой, овощи свои, курочки во дворе, а то и поросёночек в закутке похрюкивает, а если на несколько дворов - коровка!.. то и молочка можно купить, творожку. Ведь к разносолам да к изыскам городским они не привыкли, так что, хватает теперь старикам денег и на маслице, и на хлебушек... который, кстати, привозят даже в дальние древни, - это тебе не советские времена с вечными очередями!
  
  'А в войну о хлебе и не думали, и не говорили даже. До хлеба ль было? Щи да картошка постная в такую сладость казалися! Только раз и увидела буханку хлеба, когда немец у нас корову отнял.
  А вот так дело было. Мы же тогда прятались в противотанковом рву вместе с ней, и уже наши стали подходить к Карачеву, слышно было как снаряды рвалися, перестрелка...
  И наскочил тут змей-немец!.. и обнаружил нашу корову. Схватил, на машину её и-и повез!.. Я, было, погналася следом, а он ка-ак швырнёть в меня буханкой хлеба! Прямо по голове попал. Как же я плакала по коровке по своей, как убивалася! Ведь миг какой-то не уберегла её! Плакали и вы... Ну как же, всю-то войну она кормила нас, всю-то войну страдали вместе, а тут... Так и распрошшалися с коровкой нашей.
  Да и после войны крепко плохо с хлебом было! В городах еще ничаво, по карточкам хоть немного, но давали, а вот в деревнях... Помню, Наташка с Масловки рассказывала, что знакомую её посадили в тюрьму на пять лет за то, что они с дочкой собирали колоски на колхозном поле.
  Тогда ж одна буханка на базаре стоила сто пятьдесят рублей, а где ж такие деньги взять? Помощь от государства тебе была как раз только на одну буханку в месяц, так что, разве наешься ею? Вот Витька мой и ездил за хлебом на товарняках...
  А потому на товарняках, что тогда билеты только командировочным отпускали, а все остальные, кому надо было чего достать... соли там или хлеба, всё-е по товарнякам прыгали, и даже на крышах вагонов устраивалися, вот и Витька мой... А раз даже на буфера прицепился...
  А вот так. Осталося до Карачева километров сорок, а всех и согнали с крыш. Что делать? Поезд уходить, вот он и прыг на буфера эти, прицепился и поехал. Хорошо, что молодой был, сильный. Не сорвался! А если б!.. И как поедить так-то за хлебом, так и не дождешься никак! Ни то, что дни, а и минуты пересчитаешь'.
  
  Восемьдесят восьмой.
  В моём родном районном городе Карачеве за хлебом очереди, поэтому брат, когда едет домой, везет с собой из Брянска несколько буханок.
  Приехала и я... Управилась с делами, часа в два прилегла вздремнуть, а проснулась от дыма в хате, - плавает синим облаком. Встала, открыла дверь в коридор.
  - Это сухарь подгорел, - топчет мама навстречу. - Здесь-то, на кухне, и дыма нет, а вот в зал понашел...
  - Зачем ты их сушишь? - спрашиваю.
  - Да это для кур...
  Лукавит... ибо знаю: не для кур сухари, а запасается ими! Виктор как-то рассказал, посмеиваясь: 'Маманя совсем меня замучила. Всё сухари сушит, сушит! Как только привезу лишнюю буханку хлеба из Брянска, порежет ее сразу и - на печку'.
  Значит, и сейчас...
  - Заведем летом кур побольше, и буду с ними без горя, - переворачивает сухари на сковороде.
  Нет, не уговариваю ее не делать этого, - пусть сушит, - только горько становится: всю-то жизнь свою прожила она под страхом голода! Поэтому и ходит за мной, когда приезжаю: 'Ну, съешь кашки, супчику! Всё-ё думаю, что ты голодная. И в Брянск уже уедешь, а мне все кажется, что голодная поехала, вот и страдаю вослед'.
  - Да я не за себя боюсь, а за внуков, - стоит сейчас возле железной печки, опираясь на палку. - Тогда-то, в тридцатых годах, когда голод был, безработица... Сколько ж голодных скиталося! Помню, как-то утром выхожу на улицу, а соседи окружили крыльцо напротив и рассматривают что-то. Подхожу, а на нем паренек ляжить мертвый... Ка-ак раз, как наш Глебушка. Ну, вылитый Глеб... - замолкает, и губы ее начинают подергиваться. Потом справляется с собой и продолжает: - Вот и теперича думаю: да ладно, насушу, пока в Брянске достать хлебца можно, если сохранить нас Господь и не пошлёть голода, то куры поклюють.
  Подходит к печке, переворачивает, перекладывает с места на место сухарики, - не подгорели б опять...
  
  Девяностый.
  'Господи, страшней этого и нетути, когда дети голодають!
  После войны-то, когда всё погорело, и было ни надеть, ни укрыться нечем... Лихо, конечно! Но наскребу кой-чего, укрою вас, уложу. Выспитесь. А вот когда голод... во когда лихо! Помню, наварю лебеды с крапивой, чем-нибудь заболтаю, дам вам... Виктор съесть, он же съестной был, ты и вовсе этого в рот не брала, попадёть так-то картошечка или кусочек хлебушка, да и ладно, а Колька... Как начнеть того рвать от этой пишшы! Так вот когда лихо! Ох, боюсь голода. И не дай Бог дожить до такого еще раз!
  Господи! Вот так-то другой раз лягу, и вдруг как всплывёть всё это!.. Гоню, гоню от себя мысли: да отойдите ж вы от меня, отстаньте!
  Ох, боюсь голода... Ох, не дай Бог, и дожить до такого еще раз!'
  
  У русского мыслителя-космиста и поэта-философа Александра Чижевского есть строки:
  В смятеньи мы, а истина - ясна,
  Проста, прекрасна, как лазури неба:
  Что нужно человеку? Тишина,
  Любовь, сочувствие и корка хлеба.
  
  А вот слова из православной молитвы:
   'Хлеб наш насущный даждь нам днесь...'
  И в молитве этой - чаяние не только о хлебе насущном, но и упование о подаянии Господом всего необходимые для жизни нашей: пищи, одежды, жилища.
  А еще можно понимать молитву эту и в духовном смысле, - Христос - хлеб жизни, и познающий, верующий в сына Бога, принимает в себя снедь спасения:
  'Аз есмь хлеб животный, иже сшедый с небесе; аще кто снесть от хлеба сего, жив будет во веки, и хлеб, его же Аз дам, плоть Моя есть, юже Аз дам за живот мира'.
  Потому-то в молении и просим: 'Хлеб наш насущный даждь нам днесь...'
  ---------------------------------------
  Дорогой читатель!
  Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей. Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"