Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

Мир незримый

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сняв заверещавшую трубку, услышала незнакомый голос: - Кем я был? Могильною травою? - И пауза... Пока не отозвалась на непонятные вопросы и снова услышала: - Хрупкой галькою береговою? Круглобоким облачком над бездной? - Уловила, что это - стихотворные строки и подумала: чудак какой-то... что ему ответить? Но с того конца "связующей нити" снова донеслось: - Ноздреватою рудой железной? И незнакомец рассмеялся. - Простите, но, наверное, Вы ошиблись номером... И хотела водворить радиотрубку на базу, но "голос" словно увидел мой жест и заторопился: - Подожди, подожди, не клади трубку! Галина, это я, я, бывший режиссер Илья Дорош, помнишь такого? - Ой... Ну, как же... Конечно, - забормотала, - Но... - Давно не виделись, да? - И помолчал. - А уже двадцать два года, так что встретимся и не узнаем друг друга. - Да нет, почему же... Ты был... - Каким был, того уже нет, - снова рассмеялся. - Сдается мне, что стал я другим, поэтому и захотелось с тобой встретиться.
  Сняв заверещавшую трубку, услышала незнакомый голос:
  - Кем я был? Могильною травою? - И пауза... Пока не отозвалась на непонятные вопросы и снова услышала: - Хрупкой галькою береговою? Круглобоким облачком над бездной? - Уловила, что это - стихотворные строки и подумала: чудак какой-то... что ему ответить? Но с того конца 'связующей нити' снова донеслось: - Ноздреватою рудой железной?
  И незнакомец рассмеялся.
  - Простите, но, наверное, Вы ошиблись номером...
  И хотела водворить радиотрубку на базу, но 'голос' словно увидел мой жест и заторопился:
  - Подожди, подожди, не клади трубку! Галина, это я, я, бывший режиссер Илья Дорош, помнишь такого?
  - Ой... Ну, как же... Конечно, - забормотала, - Но...
  - Давно не виделись, да? - И помолчал. - А уже двадцать два года, так что встретимся и не узнаем друг друга.
  - Да нет, почему же... Ты был...
  - Каким был, того уже нет, - снова рассмеялся. - Сдается мне, что стал я другим, поэтому и захотелось с тобой встретиться.
  На мой вопрос, как узнал мой номер телефона, ответил, что от оператора Сашки, с которым случайно столкнулся на улице, и вот теперь:
  - Так ты не против встречи?
  - Не против... в принципе.
  - Почему 'в принципе'? Думаешь, что опять буду спорить?
  - Да я не боюсь споров, наоборот... так что, если хочешь, давай...
  И мне показалось, что он вздохнул с облегчением:
  
  Ну, а теперь - к дневниковым запискам. Есть ли в них хоть что-либо об Илье? Ведь не о всех писала, а только о тех, кто чем-то зацепил. Он сказал, что не виделись двадцать два года, значит, полистаю странички за 1995 год... Ага, вот: 'Илья Дорош. Слава Богу, взяли еще одного режиссера, и теперь мне станет легче.' Но записей мало, всего три. Значит, только вначале зацепил, а потом... А жаль, как бы сейчас пригодились... Итак: 'После недельного обучения нашему ремеслу Илья сидел за пультом и впервые впрямую выдавал в эфир беседу, по ходу которой надо было с пюпитров показать несколько фотографий, иллюстрирующих слова выступающего. Казалось бы, что может быть проще? Но одну он включил, когда та была оператором еще не сфокусирована, а еще две не тогда, когда это было нужно и выступающий, в растерянности глядя в камеру, замахал руками, что-де не та, не та... и замолчал в ожидании нужной. Накладка... После передачи по коридору он шёл мне навстречу и улыбался: 'Ну и что... что тут такого? Подумаешь...' Что ж, и впрямь: что ж тут такого... для первого-то раза, но что будет дальше? Ведь работать за пультом в прямом эфире может далеко не каждый, а в Илье есть некая суетливость, которая меня и настораживает.'
  И мои предположения потом оправдались.
  
  Мы - в парке, куда приходила позавчера... как и каждую весну, в апреле, чтобы полюбоваться зацветающими ясенями. Но Илью пригласила сюда совсем не за этим, - кажется, он был не из тех, кто способен любоваться этой хрупкой мимолётной красотой. И вот как всегда, при встрече, первые вопросы-узнавания: а помнишь?.. а не забыл (ла) как?.. а его (её) помнишь?.. а как ты теперь? И оказалось, что живёт он с семьёй в Астрахани уже лет пятнадцать, а сюда приехал к родственникам, - 'Надо же навестить родню, а то... да и в город босоногого детства загляну, чтобы...'
  - Чтобы что? - удивилась, всё еще воспринимая его тем, прежним. - Ведь помнится, ты не любил оглядываться в прошлое и смотрел только вперед и только в будущее.
  Илья вроде бы немного сконфузился и, коротко взглянув на меня, предложил присесть напротив памятника, чьим именем назывался парк. Присели. Помолчали. Но пауза затянулась и я, чтобы заполнить её, спросила первое подвернувшееся:
  - Илья, а что за строки ты декламировал по телефону? Что-то не припомню, чтобы любил поэзию тогда, когда...
  - Когда был дураком, да?
   - Ну, что ты? - улыбнулась, - Никто дураком тебя не считал, так чего ж ты так... о себе... вдруг?
  Он резко встал. Прошелся туда-сюда перед скамейкой, остановился напротив:
  - 'Вдруг' говоришь?
  Я удивлённо взглянула:
  - А что... не вдруг?
  Он снова прошелся, но присел:
  - Знаешь... - И умолк, уставившись на деревянную скульптуру 'Иванушка-дурачок с рыбой'. Разглядывает... Понравилась? Спросить? Нет, не буду, может он и не видит её, а думает о своём. - Вдруг можно поймать рыбину, а моё 'вдруг' растянулось на долгие годы. - И улыбнулся: - Знаю, что не понимаешь, о чём я...
  Встал, жестом пригласил идти. Какое-то время молча шли по аллее стройных вытянувшихся деревьев с почти черными стволами, кроны которых мётлами тянулись в небо. Красивые деревья. И особенно теперь, когда распушились их соцветия, хотя листьев не видать. Да и название ласковое, теплое - ясени. Вчера в Интернете вычитала, что по христианской легенде воду для первого омовения Христа подогревали на ясеневых дровах и поэтому...
  - Не знаю, как и почему это началось,- прервал Илья моё любование ожившими ясенями: - А, впрочем... - И остановился, взглянул с прежней беззаботной искринкой во взгляде: - Может, когда однажды... Лет пять назад это было. Ехал в поезде, мой молчаливый попутчик почитал-почитал какую-то книжку, потом бросил её на столик, опустил полку, постелился и лёг, а я... Вначале смотрел в окно, думал о предстоящем, а когда стемнело, взял в руки эту самую книжонку... стихи какого-то Кедрина, раскрыл, прочитал первое попавшееся: 'Кем я был? Могильною травою? Хрупкой галькою береговою? Круглобоким облачком над бездной? Ноздреватою рудой железной?..' Прочитал это и подумал: ерунда какая-то... Раз родился ты человеком, значит им и был. Бросил книжонку туда, где лежала и тоже лёг.
  - Значит, Кедрин то был, когда ты - мне... Помню, что много писал он о природе... что с войны возвратился, но вскоре трагически погиб. Когда-то читала его, и кое-что знала наизусть, а теперь только и осталась незабытым: 'Как быстро следы человека стирает природы рука!'
  - Да, да, - оживился Илья. - Вот именно, стирает! И так быстро. - Неожиданно замолчал, глядя под ноги, остановился: - Но как же мы... как же я не думал об этом в ту пору, когда у вас... когда был молодым!
  - Не хочешь ли сказать, что стихотворение Кедрина перевернуло потом твою жизнь? - пошутила.
  - Нет, не хочу, - и усмехнулся. - Тогда я бросил не заинтересовавшую меня книжонку на столик и лег спать, но... - Жестом пригласил идти. - Но когда ночью просыпался, то каждый раз почему-то сразу всплывали слова из прочитанного 'Кем я был? Могильною травою? Хрупкой галькою береговою?..' И каждый раз отмахивался от этих навязчивых слов, и каждый раз казались они мне чем-то вроде ночного наваждения, но к утру, когда надо было выходить, почему-то книжку ту взял с собою, тем более, что сосед сошел еще ночью и потом...
  Но тут зазвонил мобильник Ильи и он, извинившись, отошел к соседнему ясеню и начал что-то объяснять звонившему.
  
  И еще одна моя запись о бывшем режиссере из тех, молодых его лет, но вначале... Илья был даже красив, - высокий кареглазый блондин с чуть вьющимися длинными волосами, поэтому его как-то сразу мои ассистентки прозвали модным тогда французским артистом Пьером Ришаром. Да и суть его была схожа с персонажами его героев, - временами... и даже часто проскальзывала в его поступках какая-то наивная безоглядность, которая меня, вечно анализирующую каждый свой поступок, даже шокировала. 'Странный Илья... а, вернее не столько странный, как зацикленный на каком-то стремительном беге в поисках всё новых и новых впечатлений. Да еще этот его любимый афоризм, который слышала не раз: 'Нельзя препятствовать выработке гормонов радости эндорфинов, которые положительно сказываются на настроении и самочувствии, и нельзя отдаваться чему-то полностью, а то сгоришь.' И у кого только вычитал? Но в те несколько месяцев, что у нас работает, этому и следует, - при монтаже сюжетов не всматривается в кадры киноплёнки кропотливо, как я, поэтому в сюжетах неожиданно мелькают непонятные кадры; при записи концертных программ переключения камер делает, не обращая внимания на ритмику звучания музыки, да и во время дежурных передач в эфир часто летят банальные накладки. Когда недавно попробовала ему объяснить, что, мол, в нашей профессии надо быть особенно терпеливым, выдержанным и аккуратным, то, глядя на меня с улыбкой, всё помалкивал, а потом встал, махнул рукой: 'А-а, всё это ерунда. Всё это не стоит выеденного яйца. Вот если бы...' И тут же начал разворачивать предо мной картины своих предполагаемых 'деловых свершений'.
  
  Илья закончил разговор, подошёл:
  - Извини, дочка звонила. Проблемы у неё... - Махнул рукой: - А, впрочем, моя жизнь без проблем не бывает. - Взглянул в просвет голубейшего неба меж крон ясеней и тихо, отделяя каждое слово малыми паузами, продекламировал: 'Есть много звуков в сердца глубине, неясных дум, непетых песней много, но заглушает вечно их во мне забот немолчных скучная тревога.' Не так ли?
  - Так, так, - усмехнулась. - Но, кажется, эти строки не Кедрина... по глубине, да и по стилю.
  - Нет, не Кедрина... - Остановился, взглянул на крону ясеня. - Но понимаешь, именно он открыл для меня поэзию. - И почему-то улыбнулся, словно извиняясь: - И даже не столько поэзию, а... - Подошел к ясеню, прислонил ладони к его темно-серому стволу: - Тогда из его, показавшихся мне странными, строк: 'Кем я буду? Комом серой глины? Белым камнем посреди долины? Струйкой, что не устает катиться? Перышком в крыле у певчей птицы?' в меня и начало входить... во мне стало прорастать то, что постепенно изменяло восприятие, отношение ко всему окружающему и я начал понимать... - Отошёл от ясеня, и мы снова пошли вдоль аллеи: - Нет, не понимать, а чувствовать природу... и не только природу, но и окружающее, всё, что видим, осязаем, ведь то, что рядом, связано со мною и какой-то частицею селится во мне ежечасно, ежеминутно, и если этого не отвергать, то...
  - И как давно... - прервала и чуть помолчала, подыскивая подходящее слово: - И как давно это с тобой приключилось?
  Но он не уловил легкой иронии вопроса и, сделав несколько шагов, повторил конец своей фразы:
  - И если не отвергать этого, то мир станет совсем другим. - Остановился. Посмотрел на меня вопросительно: - Что, разве не так?
  - Илья... - Я опять улыбнулась, но на этот раз ласково, извиняясь за свою иронию: - Понимаешь, во мне не случалось таких внезапных перемен... - И, заметив, что он хочет возразить, поспешила исправить: - Ну, хорошо, не внезапных, а постепенных, поэтому не могу... не знаю, что тебе ответить. То, что мы должны 'в одном мгновеньи видеть вечность, огромный мир - в зерне песка, в единой горсти - бесконечность и небо - в чашечке цветка...' так эти строки...
  - Какие точные, ёмкие и... прекрасные! - воскликнул Илья. - И чьи?
  - Вильяма Блейка, английского поэта. Так вот, эти строки были записаны мной в дневнике еще в шестнадцать лет, а, значит, уже были моей сутью, и только подтвердили...
  - Да, знаю, знаю... - И, подпрыгнув, хотел сорвать кисть цветущего ясеня, но не удалось. Тогда ступил на скамейку и осторожно стал дотягиваться до нижней ветки, чтобы... А Илья и впрямь стал другим, вернее, лицо... И как же сейчас ярко смотрится в своём черном свитере на фоне этих трепещущих светло зеленых метелок, голубого неба... Но уже сорвал, спрыгивает: - Я видел... а, вернее ощущал это, поэтому тогда и... - Подошел ко мне: - Смотри, какая нежная метёлочка. И скольким ясеням готовит жизнь своими осенними семенами-крылатками! - Разложил её на ладони, слегка пригладил: - Как там у Блейка? Видеть вечность... в зерне песка?
  - 'В единой горсти - бесконечность, - взяла метёлку с его ладони, - и небо - в чашечке цветка.'
  - Жаль, что такие слова не попались мне в мои шестнадцать... - загрустил. - Ведь родители подсовывали мне совсем другие книги.
  - Какие да какие... если помнишь.
  - Помню. Книги, подсказывающие, как добиться 'денежного успеха'... их слова, 'чтобы жить припеваючи'.
  - Ну, что ж, это тоже неплохо... для мужчины. - усмехнулась. - Правда, борьба за деньги заслоняет восприятие мира таким, каким он тебе открылся потом... А, кстати, наверное, теперь сможешь сказать, что приносит большую радость: деньги или 'в одном мгновеньи видеть вечность'?
  Но Илья лишь рассмеялся и, встав, направился к киоску.
  
  И последняя запись об Илье: 'Дорош думает увольняться. Наблюдая за ним эти месяцы, думаю, что он и не смог бы стать режиссером. Правда, за пультом работать более-менее научился, но... Ведь в нашей профессии надо быть еще и психологом, а Илья словно проскальзывает мимо людей, стараясь не заражаться их состоянием, настроением. Интересно было бы узнать: и впрямь ему не любопытны люди, или просто бережет себя? Недавно моя ассистентка попросила: 'Пожалуйста, не заставляйте меня с Ильёй Васильевичем работать.' 'Почему?' 'Да он... - и запнулась. Но всё же договорила: - Да он какой-то... Обращается с нами, ассистентами, как с солдатами и никогда даже 'пожалуйста' не скажет.' Попробовала оправдать режиссера, а потом сообразила: зачем?.. Ведь всё равно он собирается увольняться, - несколько раз слышала от него: мало, мол, нам платят, очень мало.'
  
  И всё же, какая темная кора у этих ясеней?.. Но зато оттеняет позеленевшие верхушки вот с таким нежными кистями и голубейшее небо с белыми облаками. Какая красота! Сидеть бы вот так до-олго, запрокинув голову и любоваться... тем более, что Илья почему-то еще стоит у киоска и читает книгу. Купил?.. Но идёт.
  - Вот... - подошел с пачкой сигарет и двумя книжками в руке, - купил сборник стихов Алексея Константиновича Толстого, ведь этот парк назван его именем, да?
  - Да, его... - взяла книги. - Ой, а зачем тебе две... одинаковых? - невольно вырвалось.
  Мягко улыбнулся:
  - А для того, чтобы одну тебе подарить... хотя у тебя, наверное, уже есть, да?
  - Да-а... - тоже улыбнулась, - но не такая.
  - Пусть будет теперь и такая... такой томик. На память. Когда-нибудь возьмешь в руки и вспомнишь непутевого режиссера Дороша.
  - Ну, спасибо. Непременно вспомню, непременно. - И полистала книгу. - Когда-то знала из Толстого наизусть несколько стихотворений, а сейчас... - И прочитала первые попавшиеся строчки: - 'Есть много звуков в сердца глубине, неясных дум, непетых песней много, но заглушает вечно их во мне забот немолчных скучная тревога...' О! Неправда ли, как раз о том, о чём и мы с тобой...
  Но тут опять зазвонил его мобильник. Илья отошел в сторону и сразу раздраженно стал что-то объяснять собеседнику, а я снова уставилась на ясени...
  
  Может, была я когда-то ясенем? Жила, как и они, целых триста лет, ко мне приходили люди, собирали мои листья, чтобы лечить нервы, потом плоды - от простуды. Ведь не зря же американские индейцы считали, что первые люди появились на ветвях ясеня, да и викинги называли себя людьми ясеня, а свои руны записывали на дощечках из него, так что, если бы и я... Однако, что-то долго Илья разговаривает, наверное, опять дочке что-то советует, а молодые - народ упрямый, им надо до-олго доказывать что-то... Но всё, кончил, идёт.
  - 'Забот немолчных скучная тревога...' Вот-вот, эти самые заботы и заглушают все мои песни. Ты знаешь... - И замолчал. И снова стал ходить туда-сюда вдоль скамейки. Но присел. - Ведь я добился того самого 'денежного успеха', о котором талдычили предки. Взял кредит, купил тестомесильную машину, ротационную печь, снял недорогое помещение для двух складов, кабинета и вначале открыл одну мини-пекарню, потом еще одну, еще... Уже шесть их у меня по всему городу, так что дело закрутилось... да и я в нём, как белка в колесе. - Замолк. Красивый у него профиль... и прядь седоватая так ему... - А что в результате? - прервал моё любование. - Вот, теперь сын позвонил... - И снов встал. Сделал пару шагов от скамейки. Возвратился, присел. - Понимаешь, дети привыкли к достатку и теперь хотят всё больше денег, больше... - И рубанул ребром ладони по краю скамьи: - Еще и еще, еще и еще, а я... а мне...
  - Илья, - притронулась к его руке: - Если говоришь мне об этом, ожидая совета, то мне трудно...
  - Да не жду я от тебя совета. Знаю, что выхода нет. Знаю, что надо по-прежнему крутиться, крутиться, хотя у меня от всех этих булочек, багетов, гамбургеров, кухтиани, мадаури, маклакашей... - Замолчал. Глубоко вздохнул: - От всего этого у меня уже...
  И ладонями сжал шею.
  
  Эта встреча с Ильёй случилась с полгода как... но странно! Вроде бы ничего в ней особенного не было, - ну, встретились, поговорили, кое-что вспомнили, он поделился своими раздумьями над поворотами своей судьбы... вот и всё. Но почему же я так часто всё возвращалась и возвращалась к ней и тем самым строчкам Кедрина: 'Кем я был? Могильною травою? Хрупкой галькою береговою?'. Они преследовали меня, словно Илья передал их мне эстафетной палочкой, чтобы я тоже снова и снова пыталась оглянуться на свою жизнь. А недавно, раскрыв подаренный мне томик Толстого, полистала и вдруг увидела страничку, в уголке которой наискосок тонким синим фломастером было написано только одно слово: 'Помни!', и справа несколькими чуть заметными точками были отмечены строки:
  ...И просветлел мой темный взор,
  И стал мне виден мир незримый,
  И слышит ухо с этих пор,
  Что для других неуловимо...
   И всюду звук, и всюду свет,
   И всем мирам одно начало,
   И ничего в природе нет,
   Что бы любовью не дышало.
  Так, значит, выделил то, о чем мы тогда... Ах, Илья! Какой же прекрасный, незримый мир всё же открылся тебе! Но как трудно совмещать его с тем, в котором живём, и как невыносимо трудно будет делать это тебе.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"